Отец и сын

Ему всегда было тяжело рядом с ним. Находиться в одном пространстве, разговаривать…
Если бы не книги, возможно, его словарный запас до сих пор состоял бы из «да» и «нет».
И самым желанным было молчание. Впрочем, таким он и вырос – молчаливым ребёнком.
Отец часто работал дома. Но каким же счастьем было для него, когда отец, наконец, уходил. Он даже не знал, что делать с этим счастьем. Это было состояние вдоха, когда вся остальная жизнь дома – являла собой выдох. И он не успевал надышаться. Просто быть, просто играть, просто рисовать свои картинки, или складывать мозаики…. Без комментарий, без оценки, без навязчивой слежки за каждым шагом, каждым действием.
Отец говорил, что он всегда всё делает неправильно, или правильно, но не так, или не так и неправильно одновременно.
Он чувствовал, что есть во всём этом… что-то очень несправедливое, но почему так – детским своим восприятием понять не мог. И не мог понять, что же хотел от него отец.
При этом он чувствовал, что отец любит его; помнил, как тот бережно нёс его на руках через весь город, когда снежные заносы остановили трамваи. И он любил отца. Только ни один из них не мог сказать это друг другу, даже просто намекнуть, сделать крошечное движение искренности… Может быть, просто обнять, прижать или прижаться…
Так немного, и… так невозможно.
Потом всё пошло по-накатаной, как у всех – школа, институт, поздняя и неудачная женитьба. Развод…
Они с отцом давно уже не жили вместе.
Он приходил к нему, конечно. Они молча пили чай на кухне, и он украдкой смотрел на поседевшего и состарившегося отца, когда тот опускал лицо к чашке. И волна нежности окатывала так, что приходилось срочно откашливаться и бежать в ванную, Там долго умываться, фыркать, скрывая слёзы…
Отец в это время сидел на табурете, в кухне, и всё понимал… Он комкал салфетку, рука его дрожала.
Потом он уходил, бодрячески одевая пальто и шапку в прихожей. Отец провожал, мялся рядом…
И один из них приходил в свою пустую квартиру, раздвигал диван, гасил телевизор, и, вжавшись в подушку, шептал: «Господи… господи…»
А другой оставался в пустой квартире. Помыв чашки, разбирал постель, ложился в холодные простыни, и шептал в пространство: « Господи… господи…».
В бога, при этом, никто из них не верил.