Хочу молока

                Глава 1      
        Лунный бархатистый свет, унизанный как бисером весенней свежестью леса, омытого грозой, нежными волнениями первых признаний, горькими минутами последних расставаний, раздвинул тяжёлые пуховики туч  и раскинулся квадратом окна на полу тёмной комнаты. Высветил стол с разбросанными игрушками, вылепленными из пластилина, две неаккуратно застеленные тряпьём постели и настенную вешалку с детской одеждой.
         За закрытой дверью в соседней комнате раздались шаги  и послышался разговор. Эти звуки выдали присутствие в тёмной комнате живого существа. Им оказалась шестилетняя девочка, которая стояла в углу на коленях, прижавшись головкой, с растрёпанными волосиками, к пальтишкам, висевшим на вешалке. Пока за закрытой дверью была тишина, она расслабленно присела на обнажённые ножки, прикрыла их платьишком и вырвалась за пределы четырёхстенной темноты.
         - Ну и пусть бьют, пусть убьют, всё равно прощения не попрошу...
         Ярко вспыхнули и поплыли события последних дней.
         ...Озорной солнечный свет, причудливо выткавшись через тюль, разбудил Зинку. Она разлепила заспанные глазёнки, прислушалась к тишине дома, взглянула на разметавшегося во сне белоголового братишку, безмятежно спавшего на соседней кровати, выскользнула из-под рваного одеяла, оделась и пошлёпала в сени. Дверь на улицу была заперта снаружи. Она вернулась в кухню, заглянула в кастрюлю с кашей, отломила и отправила в рот кусочек ноздреватого, воздушно-жёлтого хлеба и пошла будить трёхлетнего брата.
         - Лёнька вставай. Нас заперли. Давай играть в железную дорогу. Я тебе паровоз вылеплю.
         Толстощёкий карапуз сел, протирая голубые глазёнки и законючил:
         - Молоцка косю.
         -  Давай оденем штанишки, толстовочку, обуем ботиночки,  потом поищем молочко.
         Приговаривая, она застегнула пуговицы на толстовке и помочах, зашнуровала ботинки, стащила брата на пол и пошла с ним в сени, искать молоко. Но молока не нашли и вернулись на кухню. Зинка усадила брата на скамейку возле стола.
         - Давай кашки поедим и попьём чаю.
         Но Лёнька продолжал хныкать:
         - Косю молока-а-а…
         - Что мне с тобой горемычным делать? Сейчас возьму чайник, вылезу в форточку и подою Апрельку, а ты посиди здесь.
         Зинка взобралась на стол, открыла форточку, выбросила чайник, высунулась до пояса, но не найдя опоры рукам, влезла обратно. Вторично начала выбираться вперёд ногами. Повисла на руках и спрыгнула на землю. Подобрала чайник, направилась к корове, которая мирно жевала жвачку посредине двора. Подражая матери, она погладила корову, и ласково приговаривая: «Апрелечка, умница, кормилица», стала подбираться к соскам. В одной руке держала чайник, а второй попыталась вытянуть молоко. Несколько струек брызнули в чайник, остальные на землю. Корова недоуменно оглянулась и переступила вперёд.
         - Стой, глупая, ты разве не видишь, что мне надо молока!
         Зинка постояла, подумала, сбегала под навес, взяла скамеечку, приласкала корову и уселась возле сосков, водрузив на колени чайник. Потянула за сосок двумя руками. Струйка молока, не попав в узкое отверстие чайника, стрельнула в подол. Корова хлестнула хвостом по лицу, перевернула копытом чайник вместе с «дояркой»  и обиженно-важно ушла под навес. Зинка встала, отряхнулась, с сожалением посмотрела в пустой чайник и пошла к окну, в которое, расплющив нос о стекло, таращился брат.
         - Ну что, Лёнька, делать будем? Не дала Апрелька молока.
         - Молочка косю-ю-ю, – захныкал мальчишка.
         - Знаешь что?.. Подай мне хлеб, соль и спички. Мы сходим на Енисей, наловим рыбы, сварим ухи и пойдём к бабушке в деревню пить молоко. Согласен?
         Лёнька, увлечённый предстоящей забавой, перестал ныть. Неуклюже пробрался к форточке, выбросил спички, подождал пока Зинка установила  несколько чурок одну на другую, взобралась на них, взяла у него кусок хлеба и соль. Потом спрыгнула с чурок, которые раскатились вслед за ней и уложила припасы в чайник. Снова соорудила неустойчивую пирамиду из чурок. Взобралась на неё и, держась одной рукой за край форточки, начала тянуть Лёньку, который охотно высунувшись, испугался, когда его потащили вниз головой. Он начал сопротивляться и орать.  Когда его ноги выскользнули из форточки, Зинка, прижимавшая брата, потеряла опору и они вместе с чурками покатились по двору. Девочка поднялась, отряхнула оравшего Лёньку, вытерла ему нос и глаза.
        - Чего ты плачешь?  Тебе больно? Где болит?
        - Не-е-ет, стра-а–ашно!..
        - Не бойся, глупенький. Я же с тобой!
Зинка взяла брата за руку, другой прихватила чайник, удилища и они пошли по укатанной серой ленте дороги к реке, блестевшей у отвесных скал.

                Глава 2

            Бездонная голубизна неба раздвигала горизонт над чашей посёлка, окольцованного с трёх сторон Саянами. Отметившая недавно десятилетие победы над фашизмом страна забывала голод, богатела ситцем. И в этом заброшенном тихом посёлке ощетинилась лесами новостроек - готовили жильё для строителей и прокладывали дорогу к месту расположения Саяно-Шушенской ГЭС. Загудели, заскрежетали новые, не виданные доселе  здесь марки машин, тракторов,
бульдозеров. Вместо неуклюжих тихоходов-пароходов с огромным колесом бороздили реку юркие катера. Зинка, крепко держа брата за ручонку, рассматривала диковинные двухэтажные дома, обшитые снаружи окрашенными  досками. Яркие, не выгоревшие на солнце разноцветные полосы, как корсеты обтягивали строения.
        Центральная улица воскресного посёлка словно вымерла. Новосёлы сгрудились на недавно отстроенном стадионе, в ожидании спортивных состязаний, а домовитые старожилы уехали на выделенной поссоветом машине за двадцать километров в поля, для посадки картофеля. Буйная поступь ранней весны разливалась островками первой, нежно дурманящей красотой, не успевшего отполыхать багульника,  будоражила пчёл и шмелей клейким пушком берёзовых почек, разлепляла реснички черёмухи, строила по стойке «смирно!» шильца, рвущейся к солнцу травы. Ласковые прикосновения ветерка, буйство опьяняющих запахов наполнили Зинку  лёгкой радостью. Раскинуть бы руки и бежать, бежать навстречу жизни, не чувствуя под собой ног. Она с сожалением глянула на неуклюжего братишку и вылила свой восторг в песню:
                Погляди, погляди, погляди на небосвод,
                Как сияет он безоблачно и чисто…

          - Я кушать хочу, - вернул на землю Лёнька.
          -  Давай хлебушка пожуём и я тебе сказку расскажу.
          Зинка, достала из чайника краюху, отломила кусочек и начала сочинять:
          -  Жила-была девочка. Она была очень добрая, всех жалела, всем помогала, а её все  били и обижали, не хотели кормить  и думали как со света сжить.
          - Это как тебя, Зинка.
          - Наверное... Чтобы не видеть злых людей, она уходила в   лес, лечила больные деревья, подвязывала им обломанные веточки, смачивала живой водой стволы, у которых была ободрана кора, засыпала листьями маленьких грибят, на которых наступила корова, спасала запутавшихся в паутине мотыльков. А как наступал вечер, она прощалась со своими друзьями и шла домой, где её ждали с ремнём. Били и приговаривали:
          - Явилась, дармоедка! Шкуру бы с тебя содрать! Добрых людей Бог прибирает, а на тебя, халда, погибели нет.
          А девочка гордо молчала, никогда не плакала и не просила прощения.
          - Зинка, а тебе больно, когда бьют?
          -  Очень.
          - А почему ты не плачешь?
          - Не знаю. Я потом на конюшне тихонечко плачу, или когда все уйдут. Мне обидно, что никого не бьют, а меня бьют, поэтому и плачу от обиды.
          - А что дальше в сказке было?
          - А потом, когда она лечила своих друзей, подошёл к ней горбатенький, хроменький добрый молодец и говорит ей:
          - Давай убежим в далёкие края, где надо мной никто не будет смеяться и дразнить, а тебя не будут бить. Построим домик у речки, станем уху варить, грибы, ягоды собирать. Жить-поживать, да добра наживать и жалеть друг друга.
Ночью, когда все уснули, они убежали в далёкие края.
          - Зинка, а ты меня с собой возьмёшь?
          - Возьму, если не будешь хныкать и станешь терпеливым. Вот мы и пришли. Давай червей накопаем и будем ловить рыбу.
          Поднимая возле валунов мох, они разгребали рыхлый чернозём палочками и извлекали из него розовые спирали дождевых червей. Окончив с червями, Зинка разорвала толстого червя, нанизала его на крючки, поплевала, как это делали мальчишки, забросила в омуток возле камня лески, воткнула удилища в песок, села с Лёнькой на камень и уставилась на поплавки.
      Ветерок рябил речную гладь, солнечные блики,  ослепительно поблескивая, играли с волнами в пятнашки, стремительно взлетали на гребень зяби и тут же ныряли, на их месте вспыхивали новые озорные звёздочки. Мерное течение реки создавало впечатление, что остров не стоит на месте, а упорно движется вверх по течению вместе с весёлой зеленью люцерны, лёгкими газовыми косынками берёз, причудливыми корягами, выброшенными ледоходом на песок.
      Поплавок дёрнулся, спугнув побежавшие круги. Зинка резко дёрнула удилище и за её спиной шлёпнулся на песок серебристый ельчик.  Они с Лёнькой вскочили и молча бросились ловить прыгавшую рыбку. Прихлопнув её ладошкой, девочка, с трудом удерживая скользкую вертлявую рыбку, извлекла из розовых жабер крючок и опустила рыбёшку в чайник с водой. Потом прошептала:
       - Лёнька, неси чайник подальше от реки, а то выпрыгнет и уплывёт.
       Мальчик, прижимая  чайник к груди, восторженно заглядывал внутрь и ковылял по песку к кромке травы. Неожиданно зацепился за корень и упал носом в песок, не выпустив чайника.
       Зинка бросилась поднимать брата:
       - Эх ты, растопша! -  смахнула с лица налипший песок, вытерла нос и метнулась к удилищу.
       Пока насаживала нового червя, задрожал и  пошёл в сторону второй поплавок. Бросив удилище, выдернула второго ельца, лезвием пролетевшего над её головой и заплясавшего на песке весёлую кадриль. Успокоив плясуна, освободила его от крючка и осторожно опустила в чайник, понаблюдала за резвой каруселью  пленников и пошла нанизывать новые наживки.               
      Вытащив десяток рыбёшек величиной с ладонь, Зинка поскучала в долгом ожидании – клёв закончился и принялась с Лёнькой сооружать костёр.  Нашли несколько одинаковых камней, вырыли в песке канавку для  дров, наложили в неё сухих листьев с прутьями, обложили камнями и поставили на них чайник со свежей водой и уловом. Когда прутья разгорелись, они отправились за новым сушняком. Языки пламени моментально слизывали сухое топливо и нетерпеливо трепетали в ожидании нового. Наконец из чайника заструился аппетитный парок.
       Уха без хлеба, который давно умяли, только раздразнила аппетит. Обсосав косточки и выпив остуженный в реке бульон, дети засыпали песком кострище, спрятали чайник с удочками среди валунов и вышли на дорогу, по которой до Означенного, где жила бабушка было десять километров.
       С правой стороны обочина дороги резко  обрывалась в реку, щетинилась подмытыми  корнями берёз и зарослей бузины.
         С левой стороны по обочине пролегала  деревянная труба двух метрового диаметра, через каждые десять сантиметров окольцованная железными прутьями. Прутья крепились посередине и их концы топорщились острыми  пиками на протяжении пяти километров, пока труба не соединялась с каналом, по которому вода  поступала на поля для орошения.
        За трубой, по склону горы, в прохладе смешанного леса мелькали ярко-жёлтые лилии, голубые водосборы и россыпи пылающих жарков. Но про ощетинившуюся трубу ходило много ужасных историй о том, как с неё соскальзывали люди и находили свою смерть на шипах. Много раз ходила Зинка этой дорогой и всегда держалась подальше от трубы, со страхом поглядывала на обрывистый берег, который во время весеннего паводка свирепо  слизывала бушевавшая река.
       - У меня ножки пристали, -  захныкал Лёнька, когда они прошагали километра два по тенистой дороге, держась за руки.
       - Забирайся мне на загорбок, я пронесу тебя немного, только на горло не дави.
       С трудом распрямив худенькое тельце, с прижавшимся к спине братом, Зинка наклонилась для равновесия вперёд и зашагала навстречу простору полей, которые всё шире расстилались за отступавшими Саянами. Чем больше отдалялись горы, уводя за собой трубу, тем сильнее рассеивалось жуткое ощущение опасности и незащищённости перед удавом трубы и рекой, бурлящей воронками. Дорога расширилась и побежала сквозь строй жердяных, бревенчатых, штакетниковых тынов, за которыми прятались то приземистые избёнки с покосившимися дверями и подслеповатыми оконцами, то ладно скроенные добротные дома с резными наличниками, расписным крыльцом и четырёхскатной крышей, пестревшей  разноцветными лишайниками и мхом.               
       За окнами, словно мозаика в паутинообразной туе, запуталась белая, розовая, бордовая герань. К глянцевым листьям бегонии клонятся грозди бело-розовых, сиренево-жёлтых, красно-белых цветков фуксии. За ними важно подбоченились фикусы. Щегольски красуются  яркими цветами олеандры. Под каждым окном у корней бузины купаются в пыли расхохлившиеся рябые куры. То тут, то там торчат у дороги любопытные кочки пикулей с голубыми цветами ирисов. Вечерний воздух наполнен кудахтаньем кур, блеянием овец, разноголосым мычанием бредущего домой стада.
      Измученные дети подошли к высоким тесовым воротам, опиравшимся на четырёхугольные столбы, на которых держался двускатный навес, облепленный лишайниками. Зинка двумя руками повернула массивное железное кольцо, толкнула заскрипевшие ворота и перетащила утомлённого Лёньку через доску во двор.
                Глава 3

         Измученные дети с трудом взобрались на крыльцо и ввалились в горницу.
         - Вы откуда такие чумазые, на ночь глядя, - всплеснула руками бабушка.
         -  Мамы нет дома, а Лёнька хочет молока, - отчиталась Зинка.
         - Так мать не знает где вы? Ох, и всыплет она тебе на пряники.
         - А я виновата, что Лёнька не захотел играть в паровозики и просил молока?
         -  Права ли виновата, разбираться не станут. Идите, умывайтесь и садитесь кушать.
         Бабушка налила молока, отрезала свежеиспечённого хлеба. Поставила миски с перловым супом.
        Дети доедали ужин со слипавшимися глазами, поэтому бабушка отправила их на печь.
        Утром  накормила их и повела к конторе «Заготзерно», откуда должна была ехать на Майна подвода с молоком для столовой.  Дождалась когда закончится очередь хозяюшек с бидонами молока, подсадила детей на облучок рядом с дедом Тимофеем и пошла на работу.            
        Дедушка оказался очень добрым, угостил их черёмуховыми подушечками и подсластил ароматные конфеты рассказами о  собаках, которых подкармливал на пристани отходами из столовой.
        - Бывает причалит пароход, с него выкинут собачонку, или хозяева уедут – бросят. Вот они и хороводятся на пристани, где от моряков подачку получат, где грузчики выкинут остатки обеда, вот и живут, плодятся. Которых щенят забирают, а которые так и растут под складом. Я им корытце смастерил,  наливаю полное помоев – не могут всё съесть зараз: остаётся. У корыта не грызутся, но кушают по-разному. Одни степенно едят всё подряд, другие выхватывают что повкуснее, третьи схватят кусок – отбегут, слопают и за новым плетутся. Насытятся, выберут местечко в тени и дремлют, а одна, ненасытная, от корыта не отходит до последнего кусочка. Налопается, ляжет рядом, положит голову на край корыта, смотрит на куски, которые уже некуда толкать и воет, а глаза такие жадные и несчастные…
       - Она, как наша бабка Матрёниха: Лёньку сахаром кормит, а мне не даёт совсем, говорит, что я уже большая и обойдусь одним супом. Вот и болят у него зубки.
       - Вы где живёте-то, далеко от столовой?
       - Нет, не далеко. Но вы нас у скалки, которая на краю посёлка высадите. Мы вчера там рыбачили, оставили чайник и удочки – без них нам никак нельзя возвращаться, правда, Лёнька?
       - Да, Зинку и так, наверно, отлупят.
       Дедушка задумался, лошадь понуро тянула телегу, обмахиваясь от оводов, в бочке мерно плескалось молоко, над оросительной трубой вились воробьи с синичками, но их весёлое щебетание не радовало Зинку – в душе гнездился страх от предстоящей расправы. Домой не хотелось возвращаться, поэтому, когда Тимофей высадил их в указанном месте, она уговорила Лёньку снова развести костёр, порыбачить, а потом с рыбой прийти домой, чтобы порадовать маму. До самого вечера они забавлялись, но домой надо было возвращаться и Зинка, вздыхая, то тянула за руку уставшего брата, то несла его на спине.
      Сжавшись, как перед прыжком в ледяную воду, она переступила порог дома, поставила на пол чайник и, потупившись, остановилась у порога,  а Лёнька бросился к матери:
      -  Мама, я кушать хочу,  мы у бабушки были и тебе рыбы наловили…
      - Что вас бабушка не кормила.
       - Кормила и велела домой ехать, а Зинка на рыбалку пошла.
      Мать оттолкнула сына, взяла приготовленный ремень и направилась к дочери.
      - Ну что нарыбачилась?.. Мы тут по всему посёлку бегаем, ищем – нам что, больше делать нечего? Как вы вылезли из дома?
      Но Зинка понуро молчала
      - Мама, Зинка в окно меня утащила, - внёс ясность  Лёнька.
      - Я с кем разговариваю! Чего набычилась и молчишь? Язык проглотила?
      Мать стегнула девочку, но она молчала, тогда хлестнула больнее, но хрупкое тельце только вздрагивало без единого звука. Это упрямство  вывело мать из себя, и она начала хлестать с каким-то остервенением, стараясь выбить хотя бы стон, но состязание складывалось не в её пользу. Устав хлестать, она схватила девочку за волосы и воткнула в угол на колени, с надеждой, что голод заставит её попросить прощения.
        … Луна спряталась за тучи. Спину пекло, глаза слипались, хотелось есть, но Зинка только меняла положение затёкших коленей, приседала на пол, то слева, то справа, чтобы  в случае неожиданного нашествия быстро встать на колени.  Так и уснула, свернувшись колечком, не слышала, как вошла раскаявшаяся  мать и положила её в постель. Когда мать увидела исхлёстанную спину дочери, на которой полопалась кожа и кровь запеклась на рубашонке, у неё волосы зашевелились от ужаса: как можно в таком возрасте вынести такую боль?..