Низко вам поклониться хочу, люди в белых халатах

       НИЗКО ВАМ ПОКЛОНИТЬСЯ ХОЧУ, ЛЮДИ В БЕЛЫХ ХАЛАТАХ

   Недавно состоялся интересный разговор с моим лечащим врачом и уникальным молодым человеком - Сергеем Росликом. Вообще-то в Красногорском госпитале в последнее время у меня было два лечащих врача. Честно говоря, называя их, испытываю определенное опасение - ведь в наши дни отнюдь не безопасно быть умным, честным и принципиальным (а именно этими качествами обладают врачи, о которых рассказывается в этой главе). Особенно, если среди медицинского начальства явный избыток "извергов в белых халатах". Уже названный Сергей и Алексей Есипов - симпатичные молодые люди, ровесники моего младшего сына, то есть моложе меня самого на 40 лет. Оба вежливые, ответственные, но, как оказалось, ответственность свою понимают по-разному. Надо сказать, что при первой встрече с Росликом мы для порядка повздорили. Я не знал, что он работой со мной отвечал на вопрос начальства, справится ли он? Рослик уверил начальников, что справится, и потому, как многие молодые специалисты, "взял с места в карьер". Для начала ни с того, ни с сего начал разъяснять мне, что я никакой не уникальный, и он должен обращаться со мной, как со всеми остальными пациентами - то есть хорошо. Будто бы я против этого возражаю!
    Обращаться со всеми надо хорошо. Каких-то привилегий для себя я не требовал. Даже в обращении к высшим руководителям страны и армии просил только то, что положено мне по закону. Положено мне и всем остальным офицерам в запасе и отставке. Но вот его теоретического соображения на предмет уникальности больных я никак не разделял. Все больные уникальны. Нет среди них и двух одинаковых, как нет и одинаковых болезней. У каждого из нас миллиарды живых клеток, в одном мозгу 14 миллиардов нейронов. В организме идут миллиарды химических реакций, биологических и физических процессов. Каждая клеточка в процессе реакций выделяет или поглощает энергию, что сопровождается электромагнитными излучениями, колебаниями биополя, волновым взаимодействием. Добавьте сюда, что мы постоянно находимся в полях микроорганизмов, полезных и вредных, что у каждого из нас свой геном, управляющий всеми процессами организма, в том числе иммунным ответом на вторжение инородных биологических объектов. У каждого свои гены, свой обмен веществ, своя биологическая память. Число сочетаний всех этих факторов значительно превышает число жителей планеты, включая сюда и человека, и животных, и растения. Можно ли здесь говорить об отсутствии уникальности, о том, что ко всем должен быть одинаковый, стандартный подход, одинаковая технология лечения, когда и все больные, и сами болезни разные? И может ли реальный врач - обычный живой человек с конечным объемом памяти мозга хотя бы попытаться охватить все это бесконечное разнообразие, чтобы на основании изучения всего лишь нескольких факторов найти правильную стандартную схему лечения?
      Обо всем этом хотелось сказать Сергею, но что-то остановило меня  от менторского назидания намного более молодого товарища. Откуда-то появилось чувство глубокого уважения и симпатии к молодому специалисту, что исключало менторский тон общения. И тут понял, что вижу в Сергее Сергеевиче себя в молодости, лет сорок назад, когда испытывал самолеты. Та же честность до щепетильности, ведь и у него, и у меня от нашей честности, принципиальности, часто с явным перебором, дотошности, интуиции и предвидения зависели жизни людей. У него - конкретных пациентов, у меня - сотен строевых летчиков, которым "недоиспытанность" самолета в случае моей безответственности грозила бы гибелью. Наконец, та же вселенская любовь к людям, которые от тебя зависят, и ради которых ты готов рисковать очень многим.
       Между тем, задаю Сергею "каверзный" вопрос: "Вы помните, что перед Вами меня лечил Алексей Есипов. Выписал меня он со страшным диагнозом без достаточной проверки его и выпустил в "чисто поле", в никуда. Когда я попал к вам повторно и особенно, когда ложный диагноз был снят, поинтересовался ли он моими делами хоть раз?". В ответ сказано: "Нет. Вы же уже в нашем отделении, а он просто исполнитель. Ему сказали сделать биопсию - он добросовестно ее сделал, а дальше не его проблемы. Он просто хороший парень".
       Если бы он сказал это раньше, я бы возмутился. Ведь ни один из 16 испытанных самолетов не становился для меня безразличным после того, как подписан акт об испытаниях. Да и до сих пор, глубоким пенсионером, с тоской и гордостью смотрю на полеты "моих" Ил-76 или Ан-124. Да и Рослик, по-моему, говорит не то, что думает. А главное, делает совсем не так. Ведь именно его высокая совестливость, ответственность (помните повесть Юрия Германа о врачах "Я отвечаю за всё"?)уже уберегли меня от худшего. Он поступил не по инструкциям,направил меня по личной инициативе к знакомым коллегам в Обнинск и не допустил опаснейшей операции по ложному диагнозу, которая могла привести и к летальному исходу. Об этом я и напомнил ему, человеку который все более превращался из лечащего врача в надежного друга.
      Тем временем, Сергей продолжал: "Есипов, которого вы критикуете, - прав, а я - нет. Ведь мы с ним оба - никакие не начальники, а исполнители. Сказали тебе "сделай" и не рассуждай, как делаю иногда я. Мы с Есиповым живем в одном подъезде. У входа в него горит лампочка. И вот она перегорела. Алексей смотрит на нее и думает: "Безобразие. Ведь люди в темноте могут поскользнуться, разбить голову, сломать конечность... Допустить этого нельзя". И он, преисполненный чувством долга, звонит в домоуправление. Считает, что свой долг выполнил, передал дело специалистам, которые умеют и призваны следить за исправностью электропроводки и лампочек в доме. Но идет день-другой, а домоуправление не спешит с ремонтом. Опасность упасть на обледеневших ступенях растет. Тогда я беру стремянку и в нарушение всяких инструкций сам заменяю лампочку. Вы скажете: Сергей - молодец, а Есипов - формалист. И будете неправы. Прав он, а не я. Хорошо, что все благополучно закончилось. А если бы меня по неопытности поразило током, или еще хуже сотворил бы кустарный электрик в моем лице короткое замыкание в патроне с возгоранием всего дома?! А ведь я полез делать работу, к которой не допущен... Кто виноват?"
      Дадим читателям самим ответить на этот вопрос. Только учтите, что медицина находится на передовых позициях четвертой мировой войны, совсем не похожей на предыдущие войны. Здесь нет боевых действий роты или батальона в обороне или в наступлении, где главное - пунктуально выполнить приказание командира, который должен думать "один за всех". Ныне идет глобальное сражение мирового Добра против мирового Зла, сражение человечества против мирового фашизма. Фашизму нужен геноцид, смерть миллиардов во имя сохранения и укрепления его власти. Смерть, "слепая смерть" - главное оружие фашистов в схватке. Сегодня для решения задачи уничтожения большинства человечества не надо атомных бомбардировок, применения химического или биологического оружия массового поражения. Сегодняшнее развитие науки и техники, современные виды оружия, позволяют убивать людей мутирующими вирусами, искусственными природными катаклизмами, волновым оружием, дистанционным вмешательством не только в состояние здоровья человека, но и в его психику (вспомните хотя бы о синхронном заболевании раком президентов всех латиноамериканских государств с прогрессивным режимом). К боевым действиям в интересах мирового фашизма следует отнести и меры по развалу медицины в атакуемых им странах.
      В любом случае, кто оказывается на передовой? "И встают перед смертью слепой люди в белых халатах". Имеют ли они моральное право в таких условиях быть простыми исполнителями, слепо выполнять указания своих начальников? Думается, нет. И сама- то та, что "с косой"- не такая уж слепая. Умело направляют ее силы Зла. И бороться с ней вслепую - не значит ли это предать, оставить в опасности пациента, который доверил тебе свою жизнь?! По-моему, это хорошо понимают  и И.В. Карабач, и В.М. Клипак, и М.В. Сивохин, с которыми мы уже знакомы. Представляется, что хорошо понимают они, что лечить надо не отдельный орган, не конкретную болезнь, не симптом, а всего человека, организм как систему, выходя за пределы своей узкой специальности. Во-первых, сам человек представляет собой триединство тела, души и духа. Лечить только одно - бесполезно. Врач обязан учитывать и влиять и на тело больного, и на его психику, и даже на дух (если хотите, на его идеологию). А во-вторых, нозологический принцип классификации болезней, уже сослуживший добрую службу медицине глубоким проникновением в изучение деятельности отдельных органов, во-многом исчерпал себя. Сегодня, как никогда, нужны врачи- системщики, рассматривающие каждый орган как подсистему, как часть общей большой системы, называемой организмом. Именно врачам, постигшим такой подход, хочется поклониться "низко в пояс".
    Каждый из нас  вспоминает целителей, пользовавших нас самих или близких на протяжении всей жизни. Автору захотелось низко поклониться доктору впервые где-то  классе в четвертом средней школы. Тогда у меня появились боли в голеностопных суставах. Чем-то смазывали, делали какие-то компрессы, ходили по хирургам. невропатологам и ревматологам - ничего не помогало. Боли становились сильнее, подвижность суставов снижалась, боль поднималась и на колени. Ходил все медленнее, выбрасывая ноги вперед, чтобы не двигать лишний раз стопой. Так и двигался враскоряку, уверенно приближаясь к инвалидности, а жизнь-то еще по-настоящему и не начиналась. И тут пришлось зайти к зубному врачу по фамилии МАРЧЕНКО. Глубоко пожилая уже женщина с образованием, полученным еще при царе, она считалась лучшим стоматологом на Чкаловской. Почему - довелось прочувствовать позже.
    Едва зашел к ней в кабинет, как она спросила: "Ноги болят?" При чем здесь ноги? Я же пришел к стоматологу. Оглядел кабинет. Что тогда было у "зубника"? Бормашина с ножным приводом, которой боялись больше всего - так она жужжала и дребезжала на малых оборотах, повинуясь ноге врача. А когда уж введут сверло в рот, тут хоть в обморок падай. Были какие-то замысловатые клещи, при взгляде на которые по телу больного пробегали мурашки. Еще какие-то иголочки, зеркальца, на стеклах сестра перемешивала цемент и амальгаму - вот и все.
   Почему-то решил ответить бабушке, что не болят ноги (а то вдруг чего лишнего просверлит). " А зачем же к хирургу ходил?". Пришлось, покраснев, признаться. Она посадила меня в кресло, взяла иголочку и стала царапать ей один зуб за другим. Поскребет зуб - и нюхает иголочку. Вдруг после одного обнюхивания остановилась и сказала: "Позови родителей. Этот зуб надо убрать, а то плохо будет". Что произошло, она мне, десятилетнему, объяснять не стала. Зуб удалили, а через пару недель боли в суставах прекратились и навсегда. Потом объяснили, что у меня развивался полиартрит, источник инфекции, вызвавшей его, был в зубе, который Марченко обнаружила на запах. И никаких сложных приборов для этого ей не понадобилось. Просто к болезням организма она подошла системно, вторгшись в смежные области медицины. А я потом в военный вуз поступил, бегал на лыжах и даже прыжки с парашютом не запрещались.
     Об этом случае рассказал много позже внештатному главному онкологу Министерства обороны Герою Социалистического Труда полковнику медслужбы МИХАИЛУ ФИЛИППОВИЧУ ГУЛЯКИНУ. Сам он познавал медицину в тридцатые годы прошлого века, но учителя его поголовно учились еще при царе. И тут Михаил Филиппович недоумевающе спросил: "И чему же вы удивляетесь? Знаете, наверное, что дореволюционные земские врачи были обязаны, пока пациент дойдет от входной двери до табуретки, по внешнему виду, пигментации кожи, по взгляду, походке, дрожанию рук, по отекам на лице и даже по виду ногтей поставить предварительный диагноз, не задав больному не единого вопроса. И диагноз этот, как правило, был верным. Иначе не бывать ему земским врачом. И никаких тебе узких специализаций, никаких нозологий. Ведь ты единственный врач на всю округу, а значит отвечаешь за всё".
     Вот такие бойцы медицинского фронта были в якобы малограмотной царской России. Из таких была стоматолог Марченко. Им наследовали лучшие советские врачи. С одним из лучших из них довелось познакомиться, а потом и подружиться в Киеве. Он известен сегодня чуть не всем. Это кибернетик по первому образованию и кардиохирург - по второму и по призванию НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ АМОСОВ. Я учился тогда в киевском военном вузе, занимался военно-научной работой в области входившей тогда в моду бионики, а именно вопросами моделирования зрительного анализатора в специальных целях. Одновременно приходилось изучать оптику (глаз) и работу мозга. Все свободное время посвящалось этому увлечения, и очень не любили мы, когда отвлекали нас на какие-нибудь массовые мероприятия. Тем более, на встречу с кандидатом в депутаты Верховного Совета страны от избирательного округа, в который входила наша альма-матер. К выборам мы уже тогда относились скептически. Завтра доклад на Совете ВНО, а тут выслушивай речи о борьбе за коммунизм.
    Пришел в наш кинозал одним из последних и пришлось занимать место в первом ряду, а не укрываться с книгой в последних (на концертах происходит все наоборот - опоздавшие на "галерке"). На сцену вышел порывистый худощавый человек. Что-то о нем слышал, что-то читал, но не был он еще тем Амосовым, которого сегодня знает весь мир. Его книга "Мысли и сердце", которая потрясла воображение и специалистов, и широкого читателя только готовилась к публикации. Были некоторые публикации в трудах академии наук Украины, но они не могли отразить всей масштабности личности этого великого человека. Вопреки ожиданиям, его выступление было отнюдь не формальным. В нем были отличные от общепринятых подходы к вопросам медицины - кардиологии, торокальной (грудной) хирургии, лечению туберкулеза, к геронтологии, искусственного интеллекта, кибернетики, что было нам особенно близко. И за каждым коротким рассказом, за каждым положением ощущалась огромная борьба, проделанная этим человеком не только со смертью, но и с человеческой косностью, формализмом, бездушием. Борьба за горячо любимого им человека, за его будущее долголетие, правильный образ жизни.
    Всматриваюсь в лицо этого человека - благо сидел близко. Замечаю неуемную энергию, порывистость и вместе с тем проницательность, глубину проникновения и в проблему, и в человека, с которым беседует. Отваживаюсь задать вопрос специального характера, касающийся параллельного считывания информации в структурах мозга и использования при их моделировании системы персептрон "Марк 1". Николай Михайлович пристально взглянул на меня, произнес несколько фраз и предложил мне остаться после официальной части встречи.
     С этого началась наша дружба. Оказалось точек соприкосновения и общих интересов у нас масса. Этот выходец из села Ольховка Новгородской губернии прожил насыщенную творческую жизнь. Родившись в небогатой семье, одновременно учился в двух вузах - заочном индустриальном институте и в Архангельском медицинском. Оба окончил с отличием в 1939 и в 1940 году. Стал инженером- электриком и врачом. Работал на электростанции начальником смены. Кибернетика тогда была не уважаема руководством, поэтому познания о ней приобретал самостоятельно. Нам повезло больше - кибернетика, как и генетика, заняли достойное место в программе обучения будущих инженеров-электронщиков, а потому говорить на одном техническом языке с Николаем Михайловичем, к тому времени уже доктором медицинских наук (вскоре он станет академиком и Героем социалистического труда), было просто. Но нас учило государство, а его - жизнь.
      В войну он стал одним из пяти хирургов небольшого полевого передвижного госпиталя и сделал там около 4000 операций. После войны опытного, закаленного боями 34-летнего хирурга пригласили на должность главного хирурга Брянской области. Потом он возглавил клинику торакальной хирургии в Киеве, оперировал и сердце, и легкие, пораженные раком или туберкулезом. Освоив привычные операции, все время заглядывал в будущее, предлагал новое и сам воплощал его в жизнь. В 1963 году первым в СССР произвел протезирование митрального клапана сердца. Два года спустя впервые применил полушаровые протезы клапанов сердца. В 1983 году возглавил Институт сердечно-сосудистой хирургии.
       Довелось побывать на операциях Николая Михайловича. Все, что творилось на операционном столе стороннему наблюдателю казалось чудом. А сам Амосов в работе был великолепен: предельная собранность, четкие движения рук, лаконичность фраз. Правда, иногда разражался непечатной лексикой при необдуманных действиях какого-нибудь члена операционной бригады. Но, что странно, такие вспышки эмоций не деморализовывали подчиненных, а заставляли их мобилизоваться. Спросил у помощников Амосова о таком психологическом феномене. И получил ответ: это потому, что все мы отлично знаем и любим Николая Михайловича, потому что и вспышки его - от его безграничной любви и к больному, лежащему на столе, и к нам всем, кому больной доверил свою жизнь.
    Потом судьба разлучила нас, сотовой связи и интернета еще не было, а потому встречался я с ним только на страницах его многочисленных книг и статей.
      Николай Михайлович Амосов прожил долгую жизнь. Он умер, как это часто бывает у специалистов, от сердечной болезни, от инфаркта в 2002 году в возрасте 89 лет. Он жил как солдат и умер как солдат. Правда, перед уходом в конце девятого десятка лет вдруг заявил: "Устал бороться. Сдаюсь". И он имел в его физическом состоянии полное право на такую концовку.
      А следующего великого хирурга встретил я с десяток лет спустя уже в Москве. Пришлось лежать в авиационном госпитале в Сокольниках. И тут в "курилке" услышал оброненную одним из больных фразу "если мне придется когда-нибудь лечь на операционный стол, то соглашусь только к Гулякину, что в госпитале Бурденко". Слава Богу, что мне ложиться на стол к Гулякину тогда не понадобилось. "К счастью", потому что Гулякин - онкохирург, а благоприятный исход такой страшной болезни зависит не только от искусства хирурга. Но фраза, брошенная больным в Сокольниках, почему-то засела в памяти. Кто же такой ГУЛЯКИН, к которому готовы лечь "под нож" даже в таких сложных случаях?!
      Попал я к Гулякину не в качестве пациента, а корреспондентом газеты "Красная звезда", куда переместился из ВВС по состоянию здоровья. И опять боец медицинского фронта - бывший настоящий фронтовик, прошедший минувшую войну в качестве полевого хирурга от первого до последнего дня. И тоже, как и Амосов, женился на фронте на своей медицинской сестре, разделившей с ним все фронтовые дороги. Потом, когда после вышедшего в печать очерка о них и присвоения Михаилу Филипповичу звания Героя Социалистического Труда (опять: какое совпадение!) Михаила Филипповича со всей его семьей пригласили в редакцию "Красной звезды" на встречу героев очерков с авторами, Мария Алексеевна Гулякина оказалась рядом со фронтовым летчиком-штурмовиком, потом летчиком - испытателем, затем космонавтом генерал-лейтенантом Г.Т.Береговым, собравшиеся с умилением наблюдали, как вспоминали фронтовые пути-дороги герой-летчик и фронтовая медсестра.
     А Михаил Филиппович за годы своего хирургического стажа, включая войну, прооперировал 17 тысяч больных. Тысячи из них обрели вторую жизнь из рук Гулякина. А он и после войны продолжал оперировать, иногда по три пациента в смену. Я назвал очерк о нем словами поэта "И вечный бой...". И действительно, покой фронтовому хирургу полковнику медслужбы М.Ф.Гулякину мог только сниться. Ему приходилось бороться и со смертью, и с внешними врагами, и с тем, что мешало спасать жизни в организации нашей медицины.
    Я присутствовал на операции Гулякина, длившейся более 6 часов. Меня предупредили, что, если почувствую себя в операционной неважно - лучше сразу выйти на свежий воздух. Не почувствовал. Сначала наблюдал работу анестезиолога, рассматривал показания различных приборов. Потом отважился взглянуть на операционный стол. Какая же красота открылась в работе операционной бригады. Не было слышно ни слова, все понимали друг друга по неуловимому движению руки или по немому взгляду. Больше всего напоминали они бригаду летчиков-испытателей в особых случаях полета. Та же четкость и предельная осмысленность движений, синхронность работы всех членов экипажа при выполнении сложнейших операций, тот же лаконизм слов и действий. "Почему же дети не могут видеть работы своих отцов и матерей в подобных условиях?"- думалось тогда. И сейчас эта мысль повторилась. Действительно, что лучше может послужить воспитанию и росту уважения к родителям, чем такой их пример?!
    А лежащее на столе тело уже не напоминало человека. Где-то отдельно развешан кишечник, раздвинуты ребра, на столе лежит желудок и удаляемая часть пищевода... Невольно приходишь в ужас: неужели они смогут это собрать?! Собрали! И через несколько дней увидел на аллеях госпиталя бодро шагавшего мичмана 32 лет отроду, еще полнедели недели бывшего тем самым препарированным безжизненным телом. Ну не- ужели не поклониться в пояс человеку, сотворившему такое чудо?!
    А потом мы сидели с уставшим Михаилом Филипповичем в его кабинете и медленно пили чай. Поделился с ним своими впечатлениями. Худощавый невысокий человек с руками, сильными, как у молотобойца, и гибкими, как у кружевницы, усмехнулся и проговорил: " Если называть это чудом, то сотворил его не один я. Вы же видели, как четко работал ассистент Борис Михайлович Царев, как неутомимо трудилась наша лучшая операционная медсестра Рита Дульнева. Обратили внимание и на скромного молодого человека Олега Соколова. А ведь он до нашей операции успел сегодня прооперировать аппендицит, а когда мы ушли с вами сюда, он пошел на третью операцию - острая кишечная непроходимость".
     "Понятна Ваша обоснованная гордость за подчиненных, за Ваших учеников. Но бываете ли Вы ими недовольны?" "К сожалению, бываю. На днях один из наших лучших операторов собирается оперировать сложного больного. Схема операции разработана, как всегда тщательно. Но спрашиваю его: каков темперамент твоего больного? Мнителен ли он? Эмоционален? Какова его семья? Каковы отношения с женой? Ни на один из вопросов ответов нет. Помолчал я  и спрашиваю: ты кого идешь оперировать - человека или муляж резать? Неужели Вы не помните, что техника операции определяет лишь треть успеха, остальное - предоперационный и послеоперационный периоды. Как же Вы намерены проводить их, не зная психики человека?! Сильно я тогда расстроился. Но урок пошел хирургу на пользу".
     И опять о триединстве тела, души и духа человека. Разрешит ли эту проблему врач - слепой исполнитель воли начальства? Думается, нет. И попадет этот человек не в список тех, кому поклониться хочется, а скорее в число "Извергов в белых халатах".
     О хирургах писать легче. У них бывает так, что одна уникальная операция дает такой результат, что признание хирурга мгновенно вырастает в глазах и специалистов, и широкой общественности. Специалистам же терапевтических направлений приходится порой пестовать больного десятилетиями, добиваясь нужного лечебного эффекта.
     До сих пор мы говорили о хирургах, особенно о медиках-фронтовиках. Настала пора вспомнить врача, который был неврологом, авиационным врачом, доктором медицинских наук, профессором. Он тоже был на фронте, но был там дивизионным разведчиком, доставившим через линию фронта почти сотню "языков", получившим за это от самого маршала Рокоссовского кортик с надписью "Храбрейшему из храбрых". Речь идет о заслуженном враче страны, полковнике медицинской службы ВИТАЛИИ ИВАНОВИЧЕ ИВАНОВЕ. Об этом человеке можно писать романы, они и написаны. Подробно ознакомиться с его военными и медицинскими подвигами читатель может, прочитав опубликованную на данном моем сайте на "прозе.ру" главу "Война не по правилам", помещенную и отдельно, и в книге "Планета в агонии".
    Там рассказано и о фронтовых буднях молодого разведчика Иванова, и о том, как настигнутый шквальным огнем противника на нейтральной полосе, пролежал целый день в снегу на морозе в тридцать градусов, а в наступивших сумерках, когда друзья-разведчики вытаскивали его "домой" через линию фронта, увидели, что их сержант мирно спит, а на лице его капли пота. Такова была сила его самовнушения. Потом - тяжелое ранение при переходе линии фронта и... слепота. Полгода лечения в тыловом госпитале, вернувшееся зрение и открывшаяся небывалая тактильная чувствительность, позволявшая пальцами с закрытыми глазами читать обыкновенную газету.
  Потом был медицинский институт в Саратове. На каникулах на четвертом курсе первое сражение со смертью на медицинском поприще. Остановившись на ночлег в деревне, будущий врач увидел умирающую от дифтерита девочку. "Скорой" в послевоенной деревне не было, а время не ждало. Закон не давал ему еще права делать операцию трахеотомии подручными средствами, но солдатский долг не позволял оставить больного ребенка умирать. И он сделал первую в жизни операцию успешно, девочка осталась жива.
    Рассказано там и о первых месяцах службы авиационным врачом в летном гарнизоне, мучениях с диагностикой, когда у тебя в руках только сфигмоманометр, а летчик всячески скрывает от врача назревающую болезнь. Пришлось молодому лейтенанту проводить личные отпуска в Казани, где его обучал один из первых официальных рефлексотерапевтов Илья Ильич Русецкий, недавно вернувшийся с учебы восточной медицине в Китае. Результаты обучения впечатляли. Виталий Иванович научился, взявши пациента за пульс, определять состояние всех его внутренних органов, даже делать анализ крови, который тут же подтверждался обычными лабораторными исследованиями (восточная пульсовая диагностика). Он успешно лечил болезни, не поддававшиеся другим методам. Ему были подвластны кожные заболевания и все проявления аллергии. Знаю женщину, которую Виталий Иванович защитил от надвигающейся слепоты, воздействуя на... почки и кишечник. Мог ли сделать такое растерявшийся от безвыходности врач-офтальмолог?!
     Слава о военном враче росла пропорционально его успехам. Он лечил рядовых пациентов любого возраста, видных военачальников, его приглашали за рубеж, где он пользовал и миллионеров, и глав государств. Лечил Гамаль Абдель Насера, Цеденбала, маршала Китая Пэн Дэхуая, наших членов Политбюро.
    Как-то пригласили его в Польшу лечить жену президента Ярузельского Халину. Когда вошел в ее спальню, увидел женщину недвижно лежащую в постели. По щекам ее текли слезы. Вокруг толпились врачи из Западной Европы. Войцех провозгласил: "Сейчас ее будет лечить врач из России профессор Иванов". Зарубежные светила саркастически переглянулись и протянули Виталию Ивановичу папку с историей болезни. Он отодвинул рукой папку, взял за пульс больную и начал рассказывать историю, которой не мог знать. Мол, начиналось с того-то, была неудачная операция, повредили то-то и то-то. Осложнение на легкие, отек. Сейчас состояние такое-то, показатели анализа крови такие-то. Западные врачи переглядывались уже растерянно: все было сказано правильно. А Войцех спросил:"Доктор, любые лекарства из любой части света - в Вашем распоряжении. Что бы Вы хотели еще?" "Лекарств мне никаких не нужно. Нужно, чтобы эти профессора отдохнули, если они заговорили о летальном исходе. А я через три дня пойду с ней на лыжах (больная между тем не приходила в сознание)". Доктор приступил к манипуляциям с иголочками, массажами, с медицинским спиртом... И ведь пошел же он через три дня на лыжах со знатной пациенткой. Пообещал и сделал!
     Через несколько лет супруга президента приболела еще какой-то болезнью. Вызвали рефлексотерапевта из Китая. Долго возилась она с Халиной, но в конце концов призналась, что ничего не получается. "Почему же у доктора Иванова из России получалось, а у Вас - нет?" "Что вы хотите? Доктор Иванов входит в десятку лучших врачей мира, а я обычный рядовой рефлексотерапевт".
     А один из лучших врачей мира продолжал свою борьбу на многих фронтах. Он боролся со смертью, боролся с косностью своих коллег и их руководителей, не желавших переходить к системному воздействию на организм и находящихся в плену нозологического принципа, означающего узкую специализацию врачей. Приходилось вести борьбу и на идеологическом фронте. Не обошлось и без трагикомических случаев.
     Тогда полковник Иванов служил в Бакинском округе ПВО. Мерный ход партийной конференции нарушил крикливый голос представителя породы партийных холуев. " В то время , как мы... семимильными шагами... и боремся с китайскими догматиками, в наших рядах появился маоист. Под видом китайской медицины полковник Иванов протаскивает в наши монолитные ряды маоистскую идеологию".
     На счастье Виталия Ивановича на конференции присутствовал не представитель ежовского НКВД, а вполне разумный человек, который и вопросил выступающего горлопана: " А кто дал Вам, как Вас там, кто дал право  сводить великую многовековую культуру китайского народа к маоизму?!"
    Собрание вновь обрело правильное направление. Но анекдот в том, что в 2 часа ночи в дверь Иванова громко постучали. На пороге стоял потерянный давешний "оратор": "Доктор, хотите я на колени стану. Помогите. Жене плохо, "скорая" говорит, кроме Вас никто не поможет". "Ты становись, на что хочешь. Но жена-то твоя не виновата, что у ней муж дурак! Конечно, помогу". И помог, как это всегда делал этот человек уникальных способностей - настоящий боец медицинского фронта.
    Но все, о ком мы говорили, - люди другого поколения, в большинстве своем фронтовики. Будет ли достойная замена среди тех, кто родился значительно позже, учился и формировался, как личность в проклятые 90-е?
    МАКСИМ ВЯЧЕСЛАВОВИЧ СИВОХИН, начальник урологического отделения 9-го ЛДЦ  помоложе фронтовиков и постарше тех, кому сегодня около тридцати. Но почему-то ощущаешь себя в его присутствии и под его руками на операционном столе так же спокойно и уверенно, как и у фронтовиков. Кто он - больше хирург  или больше терапевт? Да и тот, и другой. Когда служил в военной медицине, был урохирургом, здесь, будучи на дежурстве, поставил рекорд пребывания у операционного стола со скальпелем в руках - 22 часа непрерывно. Сделав последнюю операцию, бросился в туалет, чтобы унять мучительную тошноту. Надышался наркотическими и прочими операционными парами. В обыденной жизни - интеллигентный мягкий человек, но стоит возникнуть критической ситуации - мгновенно проявит свои и профессиональные, и солдатские качества, найдет выход из любого положения, в том числе административного порядка.
     ЛЮДМИЛА БОРИСОВНА СИЛАНТЬЕВА - человек того же поколения, что и Сивохин. Кардиологов еще называют "сердечными врачами". Такая она и есть. Как-то спросил у нее, за что ее любят пациенты - за профессионализм или за человечность? "В том-то и дело, что врач и должен быть одновременно и профессионалом и человеком. Разделять эти понятия недопустимо. Ведь больной - это триединство тела, души и духа. Лечить его по частям невозможно. Потому и врач обязан представлять собой такое же единство". Людмила Борисовна не оперирует. Она кропотливо годами выхаживает больных, в том числе и после кардиохирургов. Автор этих строк лечился у ней четверть века, из них 13 лет после операции на сердце. Уже сам этот факт о многом говорит. Были и экстренные случаи. Пошел на плановую кардиограмму, и вдруг врачи с ЭКГ резко потребовали сидеть и не двигаться. Сейчас, мол, поедем в реанимацию. На мое счастье заскочили они в кабинет Силантьевой как заведующей кардиологическим отделением. Моя целительница подошла скоро, пощупала пульс и спросила, не было ли у меня перерыва с приемом бисопролола? Получив утвердительный ответ, вытащила из кармана халата какую-то упаковку, отломила четверть таблетки и сказала "пейте, а через четверть часа повторно зайдите на ЭКГ". Через эти четверть часа врач и сестра из кабинета ЭКГ, разглядывая новую кардиограмму совместно со старой, удивленно спрашивали друг друга "а где же этот обширный инфаркт?!"
     А если говорить о поколении совсем молодых врачей, надо вернуться к уже упомянутым к СЕРГЕЮ РОСЛИКУ и его другу - коллеге из Обнинского радиологического центра ВИТАЛИЮ БИРЮКОВУ. Сергей , который называет себя "рядовым врачишкой" и "простым исполнителем", на деле совсем не такой. Конечно, он не обременен большой властью, но он "обременен" совестью, доходящей до щепетильности, чувством долга перед самим собой и доверенными ему людьми. Его друг Виталий  говорил о нем: "Это очень честный благородный человек из хорошей семьи, отлично воспитанный, образованный и всегда стремящийся сделать больше того, что ему предписано". Готов подписаться под каждым словом Бирюкова. Во всяком случае, меня он получил под свою опеку порядочно запущенным предыдущим лечением, с диагнозом рака, с полугодовым ношением цистостомы в животе и неясностью, что со мной дальше делать. По возможностям Красногорского госпиталя надо было делать полостную операцию, но мой возраст, прооперированное сердце препятствовали этому.
     Но для начала надо было остановить процесс развития пиелонефрита (поражения почек) с температурой свыше 39 градусов. Это делать в отделении Игоря Валерьевича Карабача умели. Капельницы, антибиотики, еженедельные перевязки Росликом сделали свое дело. Но дальше решение затягивалось, удалять цистостому врачи опасались - велика возможность рецидива болезни. Несколько раз еще положили в госпиталь,обследования шли, но лечение не продвигалось. И тогда Сергей Рослик на свою ответственность безо всякого официального направления отослал меня в Обнинск к Бирюкову.
     Виталий по возрасту не сильно отличался от Рослика. При своих младых летах уже был признанным первопроходцем брахитерапии (лечения опухоли путем купирования ее радиоактивными частицами) в стране. Вид у него был нервозный - видно было, что не раз потрепала его работа. И тем не менее держался. Стойко переносил обиды, оперировал, как и Рослик, по нескольку раз в сутки. И то же стремление к новому, к принятию на себя ответственности за результаты. Ведь цель у него была вселенских масштабов - преодолеть отставание онкологии в стране. И делать это он был готов без оглядки на личные интересы. Готов и делал. Помнил, что для всего цивилизованного мира полостные операции и даже лапроскопия, - вчерашний день, как и пресловутая химиотерапия, которая убивает здоровых клеток больше, чем раковых. Что во всем мире переходят на малоинвазивные операции, на брахитерапию и протонную терапию, и негоже нам,особенно военным госпиталям, продолжать работать только со скальпелем, особенно, когда речь идет о престарелых ветеранах.
     Я был у Бирюкова дважды и не без приключений. То забыли, что там не принимают с цистостомой даже стекла на пересмотр. То регистратура на одно и то же время пятерых больных записала. Как бы то ни было, Виталий принял после того торжественного для меня восклицания "найти бы того идиота, который ему (то есть мне) первым написал диагноз "рак" и на полгода подверг гормональному лечению". Пересмотрели стекла еще раз - диагноз не подтверждается. Тогда Виталий по личным контактам позвонил в "кремлевку" и попросил ее ведущих специалистов быть арбитрами в споре с патологоанатомами из Красногорского госпиталя. После четырех пересмотров стекол было установлено, что правы специалисты из Обнинска. Цистостому убрали, гормональное лечение прекратили, назначили соответствующий режим наблюдения. И все благодаря тому, что и Рослик, и Бирюков не укрылись в рамках своих "исполнительских" обязанностей, не стали мириться с положением, когда онкологических больных десятками выписывают из госпиталя "на все четыре стороны". Понятно, что так они поступают не только со мной "неуникальным", а с десятками и сотнями таких же пациентов.
       Пока есть такие молодые врачи, как Рослик и Бирюков, можно не опасаться за будущее отечественной медицины. Все преодолеют они  - и консерватизм, и коммерческий подход начальства, и противодействие фармацевтических международных банд, и нежелающих переучиваться коллег. Уверен, что через десяток лет рак в стране будет побежден и не древним скальпелем, а волновым оружием разных диапазонов частот. Прицеливание будет идти не на опухоль в целом, а на раковую клетку и даже элементарные частицы и кварки.
 Все получится! Только надо плотнее разобраться с иммунной системой.