Покидая тысячелетие. Книга 3. Глава 18

Роман о том, как я социальный статус делал… Все совпадения случайны.
_________________________________________


Время ещё удивительно и тем, что постоянно меняет свои свойства в ощущениях тех, кто жил в его периодах и отрезках. Плохое сегодня, может стать хорошим завтра, а через десять лет и вообще прекрасным. Меняются цвета, запахи, чувства. Процесс…
Но каких бы высот не достигало развитие человека, оно всегда зыбко и может низвергнуться обратно в бездну времени. То есть человек всегда может превратиться снова в зверя, если нет в нём оживляющих и поддерживающих человеческие свойства представлений. Получается, что человек всегда остаётся животным, млекопитающим, хищником, падальщиком, который в борьбе за своё существование ничем не отличается от других животных.
Естественно, что оживляющих представлений о выгоде культуры не может быть у гомункулов и марионеток, болванов и болванок, из которых создают властители режимов народонаселение своих территорий.
Что из этого можно убрать и что сюда можно добавить?

В общем, я крепко подсел на публицистику. «Любава» моя стала мягкой и послушной, ход каретки и обороты валика неслышными.
В коридоре уже полчаса кто-то гремит отмычками, ключами или зубилом. Какие там уроды, что они делают? Дадут ли возможность записать мыслеподобия, которые украсят страницы «Комсомольца окраины»? Не дадут, сволочи!
- Борисыч! Выходи!
Выхожу. В полутёмном коридоре две женщины пытаются открыть дверь моей соседки Ирины Майер, которую я не вижу уже месяца два. Худенькая девчушка в больших очках жила практически неслышной жизнью. И только однажды на кухне я увидел её чудесную улыбку, когда она стала рассказывать о Корсакове и Невельске, сивучах и Татарском проливе. Она оказалась с острова, а узнав, что я жил там, объявила меня своим братом. Была она геологом и исходила с геопартиями всю Восточную Сибирь. 10 лет маршрутов!
И вот Наташа Куклина, наш комендант, тучная женщина с невероятно большим задом, обтянутым красными штанами, со своим завхозом Ольгой по фамилии Кривонос,  обладательницей огромных грудей за синим халатом, возятся у двери комнаты Ирины.
- Борисыч, помоги открыть!
- А с чего Вы решили взломать дверь?
- Опечатывать будем комнату!
- Как опечатывать?
- Пластилином, ниткой и штампом.
- Зачем?
- Эта худая стерва уже два месяца не живёт в этой комнате. – Пропитым голосом сообщила завхоз Ольга, пытаясь провернуть ключ в замке двери.
- А вчера пришло письмо. Сучка в Западной Германии! – Заявила Наташа с нарастающим негодованием.
Дикая обида, готовая вот-вот сорваться в истерику выплёскивалась из женщины в красных штанах. Хозяйка штанов была властелином судеб обитателей и обитательниц этой вонючей общаги, но одна из них упорхнула в Германию. Вот незадача! Там ли ей место? – вопрошали красные штаны.
- В ФРГ она! – Как отрубила Ольга.
- Спокойней, спокойней, женщины. Значит, надо открыть и…
- Открыть, сделать опись имущества и вещей этой стервы. И опечатать комнату! – Доложила завхоз. – Очередь на жильё у людей.
- А положено.
- А как же иначе. Положено-то через шесть месяцев. Но сучка эта сама просит об этом. Пишет, что ничего ей не надо. Конечно, теперь ничего не надо. Мы теперь в Европе живём! – Снова стала набухать негодованием Наташа.
- Где письмо?
- Вот! – Наташа извлекла из кармана своих красных штанов клочок бумажки.
- Зовите ещё двух жильцов. Вскроем и составим акт о вскрытии.
Через час мы – комендант, завхоз, я и ещё две любопытные женщины, раскурочили замок Майер и вступили на её уютную территорию.
Комод, стол, диван. Тонкий запах духов. И тонкий слой пыли.
Наташа и Ольга налетели на несчастный комод и, ожесточенно выдернув ящики, вытряхнули женскую одежду на диван и пол. Завхоз уселась за стол, открыла тетрадь и приготовилась записывать.
- Пиши! – Чуть не кричала Наташа. – Платье зелёное с ажурной вышивкой. Одно. В Германию ей захотелось. Дальше пиши: трусы женские, белые, новые. Одни трусы. Только этой худобы не хватало в Европе. Да кто её там ждёт! Брюки женские. Ну, прямо ребёнок совсем. Сорок четвёртого размера. Ростовка как на мою девочку. Одни брюки! Кому она нужна в Германии. Бюстгальтер… Господи, этим бюстгальтером только прыщи закрывать!
Все вещи были отличного качества, некоторые – новые. Августовское солнце ласково смеялось и лило в большое окно дивные лучи, Ирина Майер устраивалась в далёкой Западной Германии, Наташа с Олей перебирали её бельё и жизнь в общаге Острога.
- Туфли белые. Говорю же, совсем ребёнок, а туда же – в Европу. Тридцать пятый размер. Точь в точь на мою дочку. Вай, Оль, тут у ней духи! Теперь посмотрим в шкафу.
Завхоз усердно писала. Мы скучали на диване. Наташа рылась в шкафу и вынимала оттуда плащ, пальто, какой-то жакет, зимние сапожки.
- Она, кажется, горный инженер по образованию, - задумчиво сказала одна из свидетельниц и любопытствующих.
- Ну да, в геологии работала, - подтвердила вторая.
- А как она попала в Германию?
- Наверное, давно документы готовила. Кажется, у ней там родственники.
- Так она немка! – Вскричала вдруг Наташка, держа в руке замшевые женские сапожки.
- Ну да, Майер же немецкая фамилия. В общество какой-то дружбы ходила.
- Вот в чём дело. Фашистка, значит. Вот змея. А была такая тихоня! И по-русски чисто говорила. Может быть, она шпионка? Пиши, Оля, сапоги замшевые, женские. – Комендант уже чуть не плакала от обиды за упущенную шпионку. – Фашистка, в логово своё укатила!
- Наталья! Нам бы сначала акт о вскрытии комнаты составить! – Вмешался я в процесс разбора одежды и обуви.
- В морге вскроют и составят! – Засмеялась завхоз.
- Нет, девушки, я серьёзно.
- Ладно, ладно писатель. Составим.
- Вещи-то все качественные!
- Польша и ГДР в основном.
- Рейхстаг ей в задницу! – Снова взбеленилась Наташа. – Тут не знаешь, как детишек своих одеть и обуть, а какие-то шпионки и фашистки одеваются как захотят.
- Вообще-то, она должна была хорошо зарабатывать. Образованная, Сибирь исходила.
Наташа села в изнеможении на диван и тихо заплакала от бессилия, дикой несправедливости и обиды за жизнь, себя, детей. Вслед за ней всхлипнула Ольга, потом я услышал шмыганье носов женщин, согласившихся стать свидетелями.
- Э-ээ, мм-можно я пойду! – Робко попросился я на свободу.
- Сиди уж! Сейчас закончим! – Сказала, вздохнув, присмиревшая Наташа. – Оля, составляй акт о вскрытии комнаты… Господи, а это что? Фашистское кайло? Так она убить любого могла!
Из недр шкафа она извлекла короткий альпеншток с истёртой ручкой.
Минут пять я объяснял присутствующим назначение этого предмета, стараясь живописать и показать Ирину, поднимающуюся по скалам.
- Влюбился, поди, писатель! – Задорно погрозила мне завхоз и тут же печально вздохнула. – А мы, кроме швабры и веника, ничего и не знаем. Всё, расписывайтесь в акте и описи. И марш все из жилья!
Уехала Майер.

Прямо по коридору, в угловой комнате, жила уже немолодая пара, работавшая в троллейбусном депо. Пятилетний мальчик и трехлетняя девочка часто играли в умывальной. Однажды пришедшие к ним гости спросили девочку: чем занимаются её папа и мама. Девочка посмотрела на них невинными глазами и сказала: «Ебаются». Напротив этой пары обитала глухая и одинокая старуха. Тень скелета! Ей было восемьдесят три года, я видел её раз в три дня, когда она тихой тенью добиралась до туалета (4 метра) или до умывальной (6 метров). Что она ела никто не знал и, конечно, не узнает. А вдоль стены были две двери – моя и Ирины Майер, которая ничем себя не проявляла.
В смертельной грусти я продолжал заниматься оживляющими человека представлениями, размышляя о звериной сущности людей.
На следующий вечер пришёл полупьяный слесарь, приколотил навесной замок, Наташа с Ольгой залепили замок пластилином, протянули под пластилином нитку, сверху приклеили какую-то бумажку. Через пять дней снова вскрыли комнату, вывезли неведомо куда вещи. Ещё через неделю за стеной грянула, растекаясь по всему этажу, похабная блатная музыка: появились новые жильцы. По общаге пополз слух – Рыжий.

Били меня жестоко. Обычно пишут – бесчеловечно, будто возможно бить по-человечески. Разбили об мою голову две бутылки, проломили череп и сломали ребро.
Дверь в бывшую комнату Ирины Майер была приоткрыта. Музыка и маты летели и гремели по всему этажу оттуда. Остановившись на том, что «человек в любой момент может снова превратиться…», сдвинув каретку «Любавы», оглушённый гремящим на всю общагу хамством, я вошел к новым соседям.
И сказал им всего несколько слов, из которых, вероятно, больше всего им не понравились «пожалуйста», «если возможно» и «будьте добры». Хорошо зная каторгу, я должен был забыть о данном обете матери – не наносить вред телом, не употреблять ненужных слов. Но я писал о представлениях, которые должны постоянно поддерживать человеческие свойства. И это было моей ошибкой.
Пока один из троих, сидевших за столом, уставленным бутылками и банками кильки, улыбался, показывая мне латунную фиксу и приглашал присоединиться к ним, второй зашёл мне за спину и ударил бутылкой. Пока я падал, качаясь, Рыжий одарил ещё одной бутылкой. Дальше они, пьяные в стельку, только расправлялись.
Позже выяснилось, что бандиты хотели меня вывезти в лес и закопать, «москвич» одного из них стоял под окном. Помешала завхоз Ольга, забежавшая к новому жильцу подписать бумагу о получении кровати. Крик её потрясал общагу до тех пор, пока не сбежался весь этаж, а потом появились и милиционеры.
Пьяница Ольга спасла мне жизнь!
- Главное, мотивов не стало. Ну, нет мотивов. Убивают просто так! – Удивлялся следователь, навестивший меня в больнице. – Так вы не будете писать никаких заявлений?
За окном снова золотел сентябрь. Я выздоравливал. Пластину не вставляли, раны на голове зашили. Хирург был шокирован и сказал, что у меня броня, а не череп. «Вы сутулитесь, потому и удар был смягчен!» – Сделал он вывод.
Следователь мучал меня уже в третий раз.
- Нет. Не буду. Не имеет смысла.
- Вот заладил. Вы понимаете, что должны написать заявление?
- Такие персонажи вообще не должны жить в обществе. Вы должны заботиться об этом, а не граждане. – В голове звенело.
- Ему нельзя громко разговаривать! – В палату вошла врач.
- Нам для этого заявления нужны! – С досадой говорил следователь, отходя от моей кровати.
Они и с заявлением не могут навести порядок в стране.
О том, что случилось со мной, знал уже весь город. Пришли художники, композиторы, комендант с завхозом. Пришло ещё много людей. Писатели не приходили. Но я и не ждал их.
Не было ещё одной категории – родственников, их тоже не могло быть – обитали в среде, которая ничем не соприкасалась с моей. А Байкальск был вообще другим космосом.
- Одного мы не можем понять: почему Рыжий и его друзья сами написали заявление и признались в содеянном? Также заявление поступило от коменданта и завхоза вашего общежития. Люди редко пишут заявления добровольно! – Удивлялся следователь во время следующего прихода.
За полмесяца до этого освободился после двенадцати лет строгого режима брат моего друга, старого зека Лёшки, Аркаша. В больницу братья пришли на другой день, как только узнали о моей трагедии. Я смутно помню их глаза. Они переглянулись и ушли.
После реанимации меня перевели в отдельную палату. Однажды медсестра зашла с тремя рослыми мужиками. Рыжий и его друзья! В белых халатах. Из зверей они снова стали людьми. Выпроводив медсестру, мужики просили прошения, каялись, просили наказать их любой карой за то, что попутали рамсы.
Они покорно подставляли, как и положено, бритые головы.
- Бог простит! – Дежурно и скучно ответил я на их просьбы.
- А Дух с Аркашей?
Духом звали Лёшку.
- Это зависит от их представлений! – Слова мои были искренними и всё ещё отзывались болью в голове.
Ушли они подавленные и растерянные. Навестившие меня комендант Наташа и завхоз Оля сообщили, что Рыжий выселился.
- Доктор сказал, что близость общаги к больнице спасла тебя. Ограбить они тебя хотели, видели машинку и подумали, что богатый. Вот дураки! Крепкий ты мужик, Витька! Серьёзные у тебя друзья! Познакомишь? – Щебетали они наперебой, выкладывая пирожки.
И смотрели на меня, как на брата. А я был им братом. По всеобщему несчастью.
Что им сказать? Всё может быть.
Из окна палаты я видел окно своей комнаты и три сосны. Под ними стоят три мусорных контейнера… Думать и вспоминать. Оживлять в себе представления, развивая человеческие свойства. Не забыть бы…
- Наташка, тсс-сс! Пусть спит…

Продолжение следует.