Джойка

Меня зовут Джой, радует душу и некое умиление -- Джойка. То и дело ласка  обходит  стороной нас -- беспородных собак -- завсегдатаев мусорных куч, рыночных "завлекал", старожилов автобусных остановок и сторожей магазинов-ларьков "Свежее мясо" (как будто в других пунктах мясо продают обязательно несвежим). Не понять вам нашу нацию, господа люди! Впрочем, и не требую. Лучшее внимание-понимание это толстая говяжья кость с ещё сохранившимися наростами отменного мясца или на худой конец х-х-х... пакетик с кормом (предпочитаю жидкий корм и сразу два пакетика, пардон за некоторую наглость).
   Детство своё я плохо помню, но всё же оно коснулось и меня, ублюдка, выброшенного  вместе с братом в большой коробке к "отходным" бакам. Промозглый апрель, словно поменявшись местами с ноябрём, затяжным дождём прятал нас в бомжовском "жилище", особенно не мешая согревать друг друга. Настроение апокалиптически снижалось под ударами сухих пирожков, прыгающих прямо по головам (кто только додумался оказать подобного рода услугу?), моё крошечное тельце мучили нестерпимо кутячьи жажда и голод, они-то и заставляли вопить изо всех сил проходящим мимо существам: "Молока! Дайте нам молока! У-а-а-а! У-а-а-а!" Но человеки всё спешили куда-то, так и не заглянув в "карточный домик". Брат слабел не скуля, принимая бежевой шкуркой данность... Я укрыл замерзающего своим тельцем...
                * * *
     В чьих-то тёплых лапах сознание моё освободилось от мутной тины, это оказались лапы человека, девушки. Она нежно гладила мою, детскую ещё, шёрстку и кому-то говорила: "Радость-то какая! Джойка!... Джойка!" Так я обрёл свою хозяйку, а с нею и имя. Владелица гостеприимных лап была на линии своего времени -- светло-длинноволоса и длиннонога, с редким для наших мест именем -- Сюзанна. Она жила с родителями, принявшими найдёныша своей дочери (Вашего покорного раба) в  семью.
     Мама Сюзанны, Нина Станиславовна, -- добрая женщина --  закармливала питательной пшённой кашей, сваренной на молоке, и через некоторое время, набрав чуть веса, я стал идти в рост. Жизнь ухватила вожжи в свои руки, лошади не брыкались, а в повозке стало тепло и  уютно. Каждый день Сюзанна выходила со мной на руках гулять во двор и тут же собиралась местная ребятня, норовившая прикоснуться к пушистой шубейке, а дома, после прогулки, ждал сытный ужин. Любовь, ласка и забота -- это трио исходило от внимательных женщин и преследовало меня неустанно. Но всё ж я рычал. Причиной "рыка" был муж Нины Станиславовны -- человек лживый и хитрый (попросту я его недолюбливал).
     Прокатилось пенной волной лето и Сюзи куда-то засобиралась. Это несколько насторожило и я не отходил от хозяйки ни на шаг, постоянно урча и пристально-тоскливо заглядывая ей в глаза своими преданными глазёнками, пытаясь осознать причину скорого расставания. Старания частенько тщетны и не оправдывают надежд: длинноногая блондинка уехала учиться.  Ни елось, ни пилось и не рычалось -- лишь тихий скулёж в углу определял моё существование. Миска прямо у морды --  с аппетитной кашей, приготовленной на говяжьих костях, ничуть не волновала воображение и, не удостоив взглядом заботливую Нину Станиславовну, зарыдал я гротескно, пытаясь разжалобить оставшихся хозяев. К вечеру слёзы усохли и собачья башка засоображала на трезвую голову...
  "Та-ак...утром выпустят по нужде во двор и я сразу убегу к Сюзанне, во что бы то ни стало найду свою красавицу." С обнадёживающими мыслями я засопел в полудрёме.
     Утренние сумерки застилали глаза... Ррр-р...как сыро... трава прилипает к лапам, мешает сползать по грязной тропе через до боли знакомый парк. Мы часто прогуливались с Сюзи по его щебнистым дорожкам, радуясь каждому наступившему дню. Где-то за ними автобусная остановка. Ой! Что это? Я качусь кубарем с горы, цепляясь за мелкий кустик, травинку, но они мне не помощники -- и опять, словно юла по кругу, моё тельце вращается куда-то вниз. Превращаюсь в Злойку... О-о-о-а-р-р-ррр! Острая боль! Моя персона распласталась где-то внизу, на дороге. Нога болит, будто придавленная КАМАЗом, не ступить на неё, правую. Светает. Шаги ко мне сверху (вроде ко мне...?). Не ко мне -- это люди спешат на остановку -- и всё мимо, мимо. Некоторые не обращают на Злойку никакого внимания. Есть такие, что улыбнутся -- одна девушка даже сфотографировала меня на телефон. Видимо, я не такой уж пропащий пёс. Смотрю на неё внимательно и преданно умными глазами. Девчушка, долго не задерживаясь, направилась к остановке. Надо поторопиться за ней. Ой, как больно, не могу! Еле дополз до остановки, но оказалось, что она не единственная. Через дорогу -- клон -- точно такая же, крытая железом, станция. Грустно от того, что я не имею даже понятия, куда ехать за Сюзанной. От голода пропали все имеющиеся силы, а боль в лапе не давала покоя и заставляла время от времени поскуливать... Полдня закопаны лишь в крошечной собачьей памяти. Глаза мои слипались, солнышко разморило и я впал в полудрёму. Громадная чёрная глыба приближалась с молниеносной скоростью; приоткрыв глаза, я задрожал от страха. Это не сон. Высокий парень в чёрной куртке наклонился над моей тушкой. Но-но! В его руке баночка с чем-то аппетитным.
 -- Уфф!!! Сметана! Чав-чав-ф-р-р-вкусно!
    Где этот благодетель? И след уж простыл!
     А лапа-то не угомонится никак...
-- Джойка! Джойка! -- своей улыбкой Нина Станиславовна докладывала мне о своей радости опять увидеть жалкое больное созданьице.
  Я чрезвычайно обрадовался этой искренне спешащей ко мне женщине, от которой ещё на днях улепётывал как последний трус.
/Продолжение истории в загадочном письме/
               
 Письмо от Черныша
Здравствуй, Сюзанна! Это пишет твой пёс (бывший Джой), правда имя, как ты догадалась, у меня сейчас не то. С тех пор, как ты уехала и Нина Станиславовна подобрала меня вновь на остановке, прошло несколько лет. Три года собачьего безмятежного рая: тёплый коврик (я сподобился не только входить в спальню хозяюшки в качестве пунктуального будильника,  но даже иногда возлежал на кровати во время отсутствия её злющего супруга), сытые обеды вовремя (что являлось необходимым с моим хроническим гастритом) и безусловная любовь. Но однажды дядя Игорь (твой отец) вернулся домой особенно неадекватным. Пнув больно меня ногой и оттолкнув в сторону, он  рывком распахнул кухонную дверь, чуть было не сошедшую с петель и, достав из холодильника котлеты, приготовленные женой, принялся одну за другой сжирать их неподогретыми, запивая какой-то дурманящей жидкостью прямо из склизской, владеющей им, бутылки.
-- Игорь, я сейчас разогрею обед, не торопись, -- тихо заглянула в кухню Нина Станиславовна, чуть приподняв дужки очков (сегодня она взяла проверку школьных тетрадей на дом)
-- Как, ты сегодня не сварила свежий суп! -- вспылил муж, -- убью, стерва! 
  Сюзи, прости, я сделал всё, что в моих силах: вырвавшись из прихожей, с громким воем схватил хозяина за ногу, прокусив штанину, но тут же получил острым ботинком в глаз.
-- Игорь, я приготовила обед ещё утром, до ухода на работу, и, остывшим, спрятала в холодильник до твоего возвращения, -- ещё тише прошептала женщина.
 -- Не ври, с***!
  И здоровенная, словно тяжёлое деревянное полено, рука пьяного вдрызг амбала опустилась с треском на маленькую, будто вжавшуюся в узкий коридор хрущёвки, учительницу с двумя университетскими дипломами и четырьмя языками, по-славянски покорно смотрящую на это безмозглое, грубое, "гопающее" с видом повелителя, существо -- ставшее её мужем ввиду нелепой случайности.
     Отчаявшаяся в любви к молодому перспективному врачу-стоматологу, который уезжал в Израиль в 70-х и звал её -- эффектную пышную блондиночку с  точёным польским носиком и всегда смеющимися нежно-бирюзовыми глазками, похожими чем-то на миниатюрных щенков, эрудированную и компетентную в жизни, но боявшуюся всего лишь глобальных перемен в её, не всегда гладком,  течении,  Ниночка "вошла в последний вагон" -- как это модно было тогда говорить -- в свои неполных тридцать шесть выскочила за вечно-нудно волочившегося за ней механика, на радость её подругам быстро и жадно поедавшего  аппетитные пирожки со всевозможными начинками в блёклой коммунальной квартирке. Обещанных радостей ждать даме не случилось, но все нестыковочки перекрылись рождением единственной дочери, любви и воспитанию которой Нина посвящала всё свободное от учеников время. Кстати, школьники всегда принимали активное участие  в этом процессе.
  ...Через пятнадцать минут твою маму увезли с сердечным приступом на холодной белой машине сухие, не желающие коммуницировать, существа.
    Ты возникла внезапно. Не глядя мне в глаза, что-то машинально бросала в миску, иногда попадая мимо.  Ты не ночевала дома, но я догадывался, как строился ежедневный маршрут -- по направлению этих усталых, казённых машин...
   Через два дня я дико выл на всю округу, словно поражённый стрелой сумасшествия. Я всё понял. Добрые шутки никогда не пощекочут меня за ушком и ласковая улыбка Нины Станиславовны не согреет пёсье настроение... Ты, её дочь, скорее всего, не вернёшься в наш провинциальный, по полгода укрытый от шума и суеты, городок.
   А я? Что я... Год тусовался в собачьей стае. Туда же "сдался" мой друг и сосед по двору Цезарь. Мы громили (конечно, громко сказано) витрины, "грабили" коллективно мусорники, иногда уходили в лес. Местные жители нас побаивались, обзывая "дикими собаками". Зима выдалась гиперхолодной и судьба поставила меня перед принятием скорого решения: оставаться в стае или искать альтернативу --  мусорный бак, в котором не ощущаешь промозглый ветер, умеренно-тепло и всегда есть чем поживиться. Покинув свою собако-секту, я поселился неподалёку от этого нехитрого "общепита" и по вечерам, когда стемнеет, вытаскивал оттуда пакеты, неистово разрывая их зубами, пытаясь обнаружить съестное. К весне стало удобнее перебраться на остановку с кодовым названием "Зелёный мыс" с целым маркетом из мусорных приспособлений, втягивающих меня в некий корреляционный план, включающий жителей района, продавцов и покупателей близлежащих магазинов, а также народ, подолгу ждущий автобуса. В эту схему вписывалось и несколько "любителей мусора" из человеческих особей. Один из таких "посетителей", хозяин моего приятеля, веснушчатого дворняги Рыжика, забирался в самый крупный из контейнеров и возился там часа два-три, вызывая любопытство у тех, кто ну о-о-очень долго ждал свой рейс. Люди подходили и с осторожностью  заглядывали в неизвестность. Ваня (так звали "мусорщика") терялся, стеснялся, грозно ворчал, но оставался стойко "при должности".
    Тем не менее "Зелёный мыс" считался "золотым дном" -- целых три продуктовых магазина и кафе-забегаловка, где собирались пьянчужки района да изредка устраивались поминки -- чего ещё может желать собачья душа! Рай!... да и только. Там я познакомился с Тушкой, грязного цвета блондинкой, лохматой и довольно очаровательной псиной, с которой мы иногда поднимались на "заработки" в полицию. "Халтура" заключалась буквально в нескольких телодвижениях: приподнять свои телеса и гавкнуть на незнакомого прохожего, которого судьба занесла в наши "криминальные" края. Если такового долго не появлялось в поле зрения,  нам приходилось создавать видимость работы -- гонять приблудных котов. А после можно было сколько угодно отдыхать перед клумбой -- сырыми сосисками мы были обеспечены. Идти на рынок при существующем статусе было уже несолидно, да и там свои смотрящие, "из низов".
  В подобном житье-бытье прокатилась часть моей собачьей, по-своему независимой, жизни. Тушку выдали замуж за экстравагантного Бороду из соседнего посёлка. Теперь она живёт только на одной улице, изредка посещая фонтан на площади, в основном  для общения с подругами. Супруг её сдержан и строг, считая своим долгом для приличия залаять на прохожего, ублажая таким образом свою хозяйку Гульнару (щедрую и гостеприимную татарочку со второго этажа). Поговаривают, что несколько раз в день этот чёрный, как антрацит (любит же Тушка брюнетов), худой и безумный пёс, направив свой холодный нос к мечети, воет на минарет, подпевая служителю: "Ауа-а-ах! ау-а-а-ах!" Ему вторят два десятка собак, сидящих на цепях, каждая в своём дворе -- протяжно и с лёгким надрывом, подражая своему "духовному лидеру".
   И стало мне одному грустно лежать вечерами на остановочном парапете, под освещением новых ламп и изредка рычать на лежащих под боком любителей "водкаря". "Болото! Трясина!" -- думал я с сожалением. "Полная деградация! Развиваться надо!" И, чтобы не заплесневеть, в одиночку совершал "круговой обряд" -- магазин-полиция-мусорка-остановка. Как времена года сменяют друг друга, так я колесил по "пунктам назначения", набираясь пусть скудного, но в меру своих сил и возможностей, жизненного опыта.
   Меня можно застать и лакающим воду у продуктового магазина, и, лежащего калачиком, согреваясь и тихо посапывая, у общественной уборной (её сотрудница регулярно покупает мне как охраннику цепкие сырые куриные лапы), и трусцой пробегающим по набережной ну с о-о-очень деловым видом. Я всегда смотрю вслед прохожим и, выискивая девушек, напоминающих тебя, Сюзаннушка, машу хвостом. Жду варёные диетические шкурки от сердобольных бабушек и пакетики "Чаппи" от любящей меня детворы, которая дразнит меня Чернышом, а я не сопротивляюсь и подыгрываю всем, кто подарит ласковое слово и пусть только одну улыбку. Ведь всё таки был "крещён" с именем Радость -- Джой -- Джойка.  Твой Джойка.
    Высокая, с убранными назад белыми волосами, молодая женщина прочитав письмо, установила компьютер на "спящий режим" и вышла из офиса покурить. Поздно. Звёзды блестящим небесным садом манили к себе сквозь изменчивое стекло.
-- Леночка, ты не можешь мне оказать одну услугу? -- подозвала курящая деловая дама свою подчинённую, и, получив согласие, протянула несколько крупных купюр --  оплати, пожалуйста, мой взнос в городской приют "Джой".
   Вечернее, немного страшное своей вселенской целью, небо большого города испытывало на прочность практичную и разумную женщину. Она вспомнила своего старого уже отца и сразу смахнула эту навязчивую мысль, но не как слезу, а словно назойливую муху.
-- Сюзанна Игоревна! Менеджер по продажам недвижимости заключил, наконец, сделку.
 --Да, да... Саша, иду.
И, бросив дипломированный взгляд на своё отражение в зеркале и оценив его, улыбнувшись, кивнула...Джойка...
                Перминова Наталья, 2018-2019