Художник

                Посвящается
                другу
                и
                художнику
                Владимиру Лещенко
*
Он проснулся под легкое потрескивание древесины.
Тихие щелчки отчетливо и ясно звучали в сухом вымороженном воздухе.
Под утро температура упала, и крошечные капли влаги, сохранявшиеся в микротрещинах стен горной хижины, отреагировали на усилившийся мороз.
Фиолетовый кокон пухового  спальника с белой мандалой на уровне груди сохранял тепло тела. Мороза он не ощущал. Зато накат волн горной праны, текущих по склону и пронизывающих хижину, был особенно отчетлив в эти минуты пробуждения после сна, когда расслабленное отдохнувшее тело настраивалось заново на свое окружение, чутко реагируя на изменения внешнего поля.
Перед его глазами встал вчерашний горный ландшафт, схваченный цепким взглядом художника. Колоссальный заснеженный склон покато уходил вверх, к перевалу. Формы его были округлы и обтекаемы. Они напоминали костяшки и фаланги пальцев присогнутой кисти руки, колоссальной руки титана, скрытого за перевалом и спокойно перебросившего свою руку сюда, на этот склон. Кроме плавных обводов гигантских пальцев, ни малейшей детали нельзя было выделить на всем протяжении склона вплоть до его отчетливой и резкой границы с сияющим глубокой синевой небом. Это отсутствие деталей рождало ощущение совершенства видимой формы. А она подтверждала совершенство вселенной, в которой находилась и которой была порождена. 
Перед этой ширью и простором человек казался муравьем. Ему не было здесь места.
По своим масштабам и свойствам этот мир явно не подходил для людей.
И всё же он парадоксально воспроизводил часть тела человека.
И это подобие утверждало единство забредшего сюда муравья и величественных горных склонов. Их единоприродность и взаимозависимость, хоть и казалось, что они никак и ничем не связаны между собой.
Художник нащупал внутренний бегунок молнии спальника, но не торопился расстегивать молнию.
Тело опередило сознание, которое еще только пробуждалось и теперь настраивалось в свою очередь.
Он ощутил волны горной праны. Они мягко покачивали его циклическим накатом, баюкая и растворяя в себе.
Это горы говорили с ним. Говорили безмолвным языком, понятным всему сущему.
Вот для чего он здесь.
Чтобы поговорить с миром на универсальном, на всеобщем языке.
Чтобы получить этот бесценный дар общения.
Чтобы ощутить себя частью мироздания, а мироздание – частью себя.
Это чувство причастности, ширящееся в нем, затопляющее и поглощающее его, рождало неконтролируемое, беспричинное ликование, блаженную радость ощущения всего бытия сразу, пребывания во всем одновременно. Пребывания на своем  месте. Месте, единственно достойном человека.
Конечно, он не думал обо всем этом.
Его пальцы застыли на движке внутренней застёжки спальника всего на мгновение.
В это мгновение свободно и легко влилась вечность, даруемая вспышкой озарённости сущим.
Рука расстегнула молнию.
Он встал, аккуратно убрал спальник в рюкзак, оделся, подкачал походный бензиновый примус и поставил на огонь приготовленный с вечера котелок со снегом. Сегодня он хотел подняться на перевал. Для этого не мешало хорошенько подзаправиться, ведь вернуться удастся только к вечеру.
*
Этот безмолвный прибой
Рождает духовный припой,
Нас возвращая в дом,
Тот, что везде, во всем.
*
Он не был альпинистом. Его не интересовал ни штурм неприступных отвесов, ни победы над горными вершинами. У него не было альпинистского снаряжения. Он слишком уважал природу. Слишком благоговел перед ее величием, чтобы вбивать в скалы крючья и ставить растяжки. Он приходил на свидание с ней, имея лишь то, что она даровала ему. Две руки, две ноги.
Вот и сейчас он медленно, по пояс в снегу, поднимался по пологому заснеженному склону, залитому утренним солнцем. За ним оставались не следы человека, а глубокая неровная траншея в снегу.
Медленно и неуклонно, час за часом  она становилась все длиннее, поднимаясь к перевалу.
Снежная масса, растекавшаяся под ногами во все стороны и топящая в себе его тело, сегодня напоминала сыпучий крахмал.
Борясь с ней, он с улыбкой вспомнил прошлогодние хождения по склонам Арагаца, когда твердый и плотный наст позволял ему двигаться легко и без труда достигать желанных заснеженных высот.
*
Что нас с тобою влечет?
Шипучая сила алканья?
Что за особый почет
В безмолвии переживанья?
*
Но вот и перевал.
Нигде ни следа камня и скал, только снег.
Казалось, эти горы целиком вылеплены из снега. 
Острая кромка заснеженного горного хребта, чуть извиваясь и плавно набирая высоту, убегала от него на запад, и где-то там, в видимой дали, резко обрывалась вниз. Извилистая линия кромки, вылизанная ветрами и влагой, была воистину совершенна, ни отнять ни прибавить.
Этакий многокилометровый росчерк пера Творца.
На картине, которую он напишет по возвращении, этот росчерк сожмется и займет положенный ему размерами холста метр с небольшим. И всё же при взгляде на картину каким-то удивительным образом сердце будет мгновенно дотягиваться до первообраза и устанавливать связь с ним, ощущать всю его масштабность и эпичность. Ради того, чтобы эта магия контакта совершилась, он сейчас стоит здесь, на перевале, по пояс в снегу, а клонящееся к горизонту солнце кладет на голубой склон его длинную тень.   
 *
Итогом сердечных трат
В холст вложен незримый заряд.
Током сердечных даров
Ткётся этот покров.
*
Время давно перевалило за полдень, и над склоном образовались слоистые облака.
Они были похожи на гигантскую белоснежную отмель, на регулярно чередующиеся извивы песчаных барханчиков морского мелководья.
Внизу под ними, в уютной заснеженной долине, виднелись точно такие же регулярные снежные борозды, словно пропаханные колоссальным плугом.   
Небо взаимоподобно смотрело на снежные горы.
И наверху и внизу властвовал ветер.
Это он намывал отмели из облаков и снеговые волны в долинах снежных гор.
Это он проявлял собою закон волны, закон пульсации энергий.
На этом волновом просторе и человеку легче ощутить свою волновую природу.
*
Ветер
Весел и юн.
Грёзы
Песчаных дюн.
Облачные
Угодья.   
Волны
На мелководье.
*
Нутром он ощущал свое глубинное сродство со снегом.
Разве человек не стремится к такой же белизне и чистоте?
Разве зимний холод не рождает в нас умиротворение и покой?
Разве созерцание спящей зимней природы не подвигает нас к мысли о цикличности и взаимопереходности всего во всё?
Разве наше сознание не кристаллизуется рано или поздно, уподобляясь снежинкам?
И разве не горные вершины – подлинное царство снегов?
Может быть, поэтому главное место на его картинах занимали снежные горы.
Он писал их лаконично и просто, лишая узнаваемых деталей, позволяющих соотнести их размеры с чем-то знакомым.
Его горы не имели масштаба. Они были знакомыми незнакомцами. Нередко они двоили сами себя, напоминая еще что-то… Но что? Пейзаж неведомой планеты? Абрисы некоего космического тела?
В тетрадке, куда он записывал слова, помогающие ему оставаться собой, давным-давно появились строки из Дао-дэ-цзина о том, что Дао смутно и неопределенно.
Оно больше всего, что мы можем сказать о нем.
Оно меньше всего нашего безмолвия, всего нашего молчания, всей нашей немоты.
Может ли и живопись стать за пределами наших слов и немоты?
*
По белоснежному склону медленно передвигается тень от соседней горы.
То, что мы называем горами, – следствие жизнедеятельности сознания планеты.
Масса и объем Земли непрерывно увеличиваются.
Горой Земля выражает себя.
Гора – вектор ее жестов и подвижек.
Гора – планетарна. Она – в планете, планета – в ней.
Можно ли, изображая гору, изобразить планету?  Почему бы и нет.
*
Делай свое дело не без дела.
Человек – космическое тело.
Так не оставляй же про запас
Жизнеустроение, что в нас.
*
Где-то он прочел, что Голгофа, Голейль – это гора черепа. На макушке черепа – вот где был воздвигнут крест распятия. До сих пор уважаемого человека в древних культурах называют «Горой». «Гора пошла туда-то», – говорят ученики про своего мастера в Японии. Значит, горы – это люди. Люди во всей их космичности. Космический, вселенский – это и есть полный человек. Незримое, неощутимое поле, которое способно быть везде и во всем, которое способно вложить себя в любое. И можно изобразить его не как тело из кожи, жил и костей, а и в виде горного склона под слепящим синим небом, где есть только белизна снега и резко прочерченные тени, упавшие на снег. Разве это не то же самое, что инь-ян, яб-юм, анимус-анима? И разве кто-то сумел отменить или опровергнуть эту модель мироздания и мироустроения?
*
Дарит не-желаньем , не-деяньем
Горный склон заснеженным сознаньем,
Претворяясь дхармой и оммажем,
Углубляясь внутренним пейзажем.
*
Каждому дано своей порой
Стать и снежным склоном, и горой.
И нести космическую весть,
Оставаясь тем же, кто ты есть.
*
Жить, переплавляя впечатленье
В бытия послушное теченье.
Рисовать зеленые луга
Или холодящие снега.
*