Волгоград 2009

Вечером уезжаю из Астрахани через Волгоград в Ростов на Дону. Прямого поезда нет, я поеду на перекладных, с пересадкой, и расписание подарит мне целый день в Волгограде!
Просматривая в Москве астраханские снимки, я пойму, что дома на них обычного размера. Почему же мне казалось, что они раза в два выше обычных? Из-за крупности энергии, вложенной в них когда-то? Иное качество энергии я бессознательно перенес на масштаб – и субъективно увеличил увиденное в размерах.
*
ВОЛГОГРАД
Подъезжая к Волгограду, я думал о сути солярного культа. Совсем это не поклонение солнцу. Это знание, что мы приходим в этот мир через центр тонкости, уровень которой соответствует энергиям в центре солнца. Что приходя сюда, мы как бы добавляем к своей вечной неуничтожимой природе еще одну, вторую природу и становимся диполями «душа-тело». Это диофизитство. Два оконца рядом под застрехой крыши в славянских жилищах. А если оконце одно и круглое – так это «монофизитство», образ духа как изначальной природы. Даже фигурные прорезы в досках забора раньше напоминали об этом. Не говоря уж о дверях, окнах, балконных балясинах и решетках.
Окно = лицо = свет. Отсюда «на-лич-ник». Отсюда у христиан световой проём окна в виде креста.
Можно сказать, что вихревая розетка это шива-сила, форма самодвижения духа в себе самом, «движения без движения», кругообращения.
Орнаменты создают образ «ковра духа», всепокрывающего мирового узора. То есть отсылают к полевидности как всеместности.
Ключевые образы отсылают не к солнцу, луне, огню или еще чему-то  вовне, а к нашей внутренней природе.
Куда девать время жизни? Вот главная забота живущих.
Глобальный смысл всего – игра. Перемена. Перебор возможностей, типов, образов жизни, тел.
*
28 мая 2009. Утро. Подъезжаю к Волгограду. Здесь другая степь – сочная, зеленая, в скромных желтых цветах. Впервые за поездку кто-то заголосил по соседству. Руссия!
Что пишут о Волгограде Брокгауз и Ефрон? Царицын – уездный город Нижнего Поволжья на правом берегу Волги. Река Царица разделяет его на две части. Название реки «Царица» – скорее всего искаженное татарское Сари Су – «желтая река», а возможно «Сара-чин» – «желтый остров», он находится на Волге напротив города. Три ярмарки, но они в упадке. Базары, наоборот, весьма оживлены. Фабрик и заводов 231, 10 православных и 1 лютеранская церковь, женский монастырь.
Интересно, думаю я ненапряженно, почему это в дореволюционном Царицыне, нынешнем Волгограде ярмарки в упадке, а базары наоборот? Сюда никто не ехал? Ведь ярмарка – затея привозная, а базар – местная.
Волгоград я полюбил давно – из-за колоссальной скульптуры Вучетича на Мамаевом кургане.
Два раза я приезжал сюда – к ней, чтобы увидеть ее. Эта удивительная фигура подавляла и замещала собою все впечатления о городе. Она, безусловно, была его лицом.
Каждый раз я медленно обходил ее, наблюдая, как текучий ракурс изменяет ее очертания, оставляя неизменным ощущение циклопизма этого творения, рядом с которым ты и сам начинаешь себя чувствовать чем-то большим, чем муравей.
Как-то раз я приехал, когда скульптуру реставрировали. Вверх уходили альпинистские страховочные веревки, продетые в скобы. А над моей головой, на головокружительной высоте по огромной, горизонтально вытянутой руке ходили альпинисты-реставраторы. Они были не больше муравьёв. Что-то они то ли зачищали, то ли наоборот. Их присутствие там, наверху резко обостряло масштабность скульптуры.
Вот и в этот раз я просто хотел еще раз побывать на Мамаевом кургане, раз уж так случилось, и ничего особого от города не ждал.
Выйдя с вокзала, увидел справа на отделении  пожарную каланчу и, тут же изменив своему первоначальному намерению, отправился в сторону, противоположную Мамаеву кургану.
За пожарной каланчой 1-й пожарной части города Царицына (Коммунистическая 5) начинался чудесный сквер, в нем уютный деревянный храмик Урюпинской Божьей Матери. За его оградкой у деревянного декоративного мостика неожиданные кусты с цветными тряпочками на ветках – безошибочная транснациональная примета места поклонения.
Мне бросилось в глаза, что в Волгограде жареные в масле пирожки сменились печёными. Кончились земли, где на станциях в тамбуры грузят гуртом ободранные бараньи туши и сазанов, которых с трудом можно поднять, обхватив обеими руками.
Иду в Краеведческий музей (пр. Ленина 5А) и на пересечении Аллеи героев и пр. Ленина вижу небольшое серебряное деревце. Мимоходом узнаю, что 14 июня здесь состоится российская премьера оратории Пола Маккартни Ecce Cor Meum [ораторию сию я отыщу в Сети и прослушаю спустя несколько лет – она вполне заурядна и особого внимания не заслуживает].
Музей довольно скромен. Здесь я ненароком пополняю свои знания о моллюсках: оказывается, каменные «пальцы», которые мы в прошлом году видели с Димой на Волге под Угличем, это белемниты, головоногие цефалоподы, cephalopoda.Самые древние ракушки – «лиры» pecten, им 245 млн. лет. А «перламутры» – это mytilus. А неброские рыжеватые ракушки, которые я видел на Каспии и на Азове в Курортном, это пластинчатожаберные lamellibranchiate, им всего-то 66 млн. лет.
Меня поразили крошечные пронизи 1-3 вв. н.э. с дивными личиками девушек на них. Пронизи – это бусины, но не круглой, а кубической формы, с гранью в 5 мм. Они такие крошечные, что перед ними стоит большая лупа, сквозь которую только и можно рассмотреть изображения девичьих лиц на гранях.
Музей ИЗО закрыт, в качестве компенсации иду в Картинную галерею (ул. Чуйкова) и по дороге нахожу не-сколько дореволюционных люков с ятями – уцелели-таки. В галерее выставлены фотки времён чеченских зачисток. Мне врезалась в память – как удар – фотография, на которой доблестные русские парни-танкисты привязали за ноги к танку на длинных тросах трупы убитых боевиков и так – словно туши заваленных на охоте кабанов или волков – приволокли в свое расположение.
*
Хожу от музея к музею. А вокруг каменный город. Меня окружают исключительно «дома на набережной». Прочные как крепости, гранитные дома времён сталинского культа. В этих каменных ущельях не слышно пенья птиц. И я тороплюсь поскорее выбраться обратно к вокзалу и начинаю искать переход на другую сторону ж/д путей – хочется добраться до кургана не как-нибудь, а естественным образом, то есть пешком. Кратчайший путь – вдоль железнодорожных путей.
Чтобы перейти пути, пришлось отойти от вокзала не менее чем на километр. На углу Пражской и Коммунистической натыкаюсь на аккуратный римско-католический храм Св. Николая. Время неурочное, храм закрыт. Отсюда перебираюсь на другую сторону железной дороги и иду вдоль путей к кургану.
Город быстро сходит на нет. Прохожу какую-то безлюдную платформу, строящийся виадук с водосбросом. Город подался назад и отодвинулся. Мне попалась путевая сторожка-мазанка с печной трубой, накрытой ведром без дна – прощальный уголок Азии. Дальше холмы, поросшие кустарником. Овраги, лощины. Глинистые тропки вверх.
Склоны надвинулись и закрыли от меня каменную женщину, задающую нужное направление. Я полез в гору.
Земля здесь дышала зноем, а пейзаж дикостью. Наверху вновь стало просторно, открылись горизонты.
По мере приближения к кургану золотые купола нового храма Всех Святых совместились с гигантской фигу-рой женщины, она как бы вырастала из абриса храма, стала с ним единым целым в обрамлении зеленых кущ, покрывающих окрестные холмы – дорога подарила мне необычный, неожиданный ракурс. Змея знакомого светло-коричневого цвета – полоз? – соскользнула с тропки в траву, когда я прошел небольшую сосновую рощицу, уже выходя к мемориалу.
Издалека ворковали курлинки-горлинки. Цветы в тени у храма. Робкие комары в тени. Сладковатый запах белой акации. Отцветающая сирень. Прохладные фонтанчики из труб полива. Облака на уровне пальцев ног каменной женщины.
Я подходил к ней как раз так, что мне не было видно ее лица, изуродованного страхом и ненавистью.
Если бы не это – не было бы цены этому удивительному памятнику, столь гармоничному во всех остальных отношениях. Тело Афродиты и лицо Медузы-Горгоны.
На подстриженном газоне, покрывающем курган, стояла фанерка «ХОДА НЕТ».
Вспоминаю тщательно отгороженный от людей фонтан на Советской ул. в Астрахани, устроенный в центре зеленой подстриженной клумбы. На это по-прежнему хватает ума.
Протопали мимо, показательно вытягивая носки ног, солдаты почетного караула.
За ними толпой понеслись ротозеи.
До отъезда еще четыре часа.
От подножия фигуры каменной женщины начинаю кратчайшим путем спускаться к Волге. Много лестниц, многозначительная фонограмма с мемориала, шоссе, дорога мимо общежития и наконец обрывистый берег реки.
Я на окраине города. Дальше по берегу лишь асфальтовый двор гостиницы «Турист».
Глинистый обрыв сухо сходит к воде. Далеко не везде можно спуститься.
В лощине журчит вода, из ржавого водосброса течет тонкая струйка.
Тут рос тростник, клочки горькой полыни. Небогатый культурный слой ненавязчиво заявлял о себе. Между понурыми кустами вязовника, шиповника и негундо поблескивало зеленое бутылочное стекло и осколки поливной керамики для ванн конца ХХ века.
Куски выцветшего асфальта. Ржавая арматура на бровке берега. Бетонная крошка. Обгорелые головёшки на прибрежных кострищах с кирпичами по бокам, слаженными для шампуров. Весёлая пластиковая тара. Всё это не слишком бросалось в глаза. Я медленно побрел по берегу в сторону города, стараясь не глядеть под ноги.
Красный бачок пускал по воде усы в южном направлении. По фарватеру у дальнего берега беззвучно шла баржа, догоняя катерок-тихоход. Через синий забор стадиона с надписью «ХАНТЫ RULEZ” виднелись золотые купола и верх каменной женщины.
2.
Навстречу мне попался папа с мальчиком, оба в ослепительно белых маечках, с пластиковым трехколесным велосипедиком (его вёз папа), потом плотно одетый рыбак в резиновых сапогах. Где-то вниз по реке прервала молчание кукушка. На обрыв выехал «москвичок», девушка с парнем стали обниматься у капота. Все они принимали этот берег как данность. Это я, пришедший, видел его впервые и оттого детали ландшафта воспринимались резко укрупненными, а их присутствие отнюдь не казалось очевидным или естественным.
Глубокая узкая лощина прервала стихийную двухколейную грунтовку вдоль берега.
Я перебрался по ухнувшей вниз петле тропки на другую сторону, пошел дальше.
Скоро началась такая же стихийная грунтовка, подходящая навстречу. Вот она покрылась асфальтом.
Слева, у реки постепенно определились, наладились и поднялись заборы, ставшие сплошными. Вот они начались и справа от дороги, и я свернул в парк, к колесу обозрения, которое заметил еще у подножья каменной женщины. Колесо не крутилось, хотя производило вполне рабочее впечатление. Калитка в ограде распахнута. Никого нет. Разочарованно отвернувшись, иду мимо.
Зацокали копыта лошадки. Нет, это маленькая девчушка идет по асфальту на роликах. Не катится, а идет. Я провожаю ее глазами. Она скрывается за кустами. Пауза. Вдруг раздается характерный звук запуска электролебедки – это шевельнулось, оживая, колесо обозрения. Мчусь напрямик к калитке. Мне хочется прокатиться на этом небольшом провинциальном колесе в парке на берегу Волги.
Внизу у колеса два паренька усаживают девушек в открытую кабинку со штурвальчиком посередине. За тридцатку без проволочек и хождений к кассе сажусь и я. Колесо со скрипом медленно возносит мою кабинку над тонкими топольками, хрупким вязовником, невысокими кленами-негундо. Штурвальчик, конечно, заклинил и не работает. Над ним много потрудились руки тех, кто сидел здесь до меня.
Ветки вязовника напоследок чиркают по штангам кабинки. Небо на миг становится ближе. Я вижу всё сразу. Волгу, лодочную пристань у парка под боком, бакен, пускающий усы по воде, баржу, уходящую вверх по течению, ярко горящие под солнцем россыпи бутылочного стекла на волжском берегу, пустырь возле стадиона, фанерку «хода нет», папу и мальчика в белых майках, струйку ржавого водосброса, мятые сигаретные пачки под кустами шиповника, золотые купола Всех Святых и даже лицо каменной женщины, хоть она и отвернулась от меня.
Спуск. Я сшагиваю на выцветший асфальт, иду по дорожке, выхожу на площадку с аттракционами и негром-кой музыкой – а сам еще там, на птичьей высоте.
Возле вагонеток для развлекательного катания на облупленном деревянном помосте стоит небольшой черный двухкассетник образца начала 1990-х – именно такой, какие носили на плече негры в американских фильмах того времени. Из кассетника с хрипотцой изливается англоязычная музыкальная культура. Рядом партером расставлены деревянные скамейки. Плюхаюсь на одну из них. Рядом щебечут воробьи. У них почему-то черные лица – как у негров. Я воспринимаю это как вполне естественное явление. Местный вид. Братья по разуму. Невольно вслушиваюсь в щебет. Чириканье о работе, о зарплате. Медленно поднимаюсь и бреду к вокзалу. Уже не только Украина, но и Россия стала африканской страной.
Каменный город можно причесать – как каменную женщину с мечом и склон вокруг неё. Можно даже придать ей устрашающее выражение лица, искаженное то ли гневом, то ли страхом.
Но чуть в сторону – и небогатый культурный слой сразу дает о себе знать.
И с этим трудно спорить. И сказать здесь попросту нечего.
*
 
С духовной жаждой побратимы,
Мы в  этом мире пилигримы.
*
Где же то, что сделалось несмелым
Оттого что побывало целым?
Отчего в телесном не замкнулся
Тот, кто с боку на бок повернулся?
*
Мы приходим привечать друг друга
Через центр солнечного круга –
В тот край собою переслать привет,
Где вновь есть только дух, а тела нет.
*
Подлинные странствия умерщвляют нас-прежних и порождают нас-новых, свежевылупившихся.
Иначе какой в них смысл?
*