СА РА

Мало кто знает, что в нашей стране воинские звания приравниваются к специальным, а специальные к воинским - нет. Если капитан-военный увольняется со службы и поступает на службу в милицию, то меньше чем капитаном он быть не может (по этой причине в девяностые годы в рядах нашей милиции очень много идиотов оказалось). Но если из милиции увольняется офицер, а он ещё не проходил службу в армии и ещё не вышел из призывного возраста, то служить ему рядовым. Именно так я, лейтенант милиции и бывший следователь, стал рядовым российской армии. На моих чистых погонах должны были красоваться лишь две буквы «РА». Но погон не хватало, как не хватало и военной формы. Поэтому мне выдали полевую форму образца 1943 года и зелёного цвета погоны, на которых красовались огненно жёлтые буквы «СА». Так я попал служить в советскую армию…

В холодном и кафельно голом помещении областного сборного пункта военного комиссариата Тюменской области есть раковина. У раковины стоит коренастый ненец, из одежды на нём огромные семейные трусы, которые явно никогда не стирались. Ненца везли из тундры в Тюмень больше двух недель. По дороге он где-то умудрился напиться и о батарею сильно обжёг руку, так что левая рука у него перемотана бинтами и обработана единственным средством военной медицины - фурацилином. Ненец здоровой правой рукой отвинчивает кран-барашек и внимательно смотрит, как из крана бежит вода. Затем он закрывает кран и внимательно смотрит, как из крана не бежит вода. Так, перед краном, он стоит минут десять, то закрывая кран, то открывая. Он просто никогда не видел водопровода. Мимо проходит врач. Я, не удержавшись, спрашиваю:
- Этого тоже в армию?!
- Нет, этого домой должны отправить, он на один глаз как лунь слепой.

В общей казарме областного военного комиссариата пахнет потом, мочой и всеми запахами, сопутствующими большой скученности народа. Все маются от безделья. Кто-то играет в карты, кто-то подъедает мамины пирожки, кто-то отбирает деньги. Одним словом, бардак. Самые отчаянные уходят через забор с колючей проволокой в самоволку. Я – самый отчаянный, и за забором военкомата мой родной город, а там, в одном из домов, меня ждёт зазноба женского пола, к которой я очень сильно хочу прижаться. Но лезть через забор - не наш стиль. Услышав случайные фамилии нескольких человек, подхожу к дежурному офицеру и говорю:
- Вот в казарме есть Петров и Сидоров, знаешь?
- Ну?
- Я следователем работал, они у меня по делу проходили (нагло вру).
- И чего?
- Зарезать меня сегодня ночью обещают.
- И чего делать?
- Тебе же криминал не нужен? И разборки не нужны?
- Нет.
- Отпусти меня домой, слово офицера: вернусь завтра к 10 утра.
Так я провёл три последние неспокойные ночи в объятиях любимой женщины.

Идём в армию ломаным строем. Новенькая полевая форма образца 1943 года нас заставляет гордиться складами Родины, а прохожих - нашим видом. В яловых сапогах приятно поскрипывают новые портянки. Рукавички с двумя пальцами – чтобы врага можно было уничтожить даже на Северном полюсе. Форма номер четыре. Как в анекдоте, навстречу попадается древний дед с необъятной седой бородищей:
- Сынки, вы кино что ли снимаете про войну? Я в форме-то такой воевал…
- Нет, дед, на войну идём с фашистами, на фронт, война-то ведь не кончилась!
- Ну, помогай вам Бог!

Я спокойно вышагивал в армию, так как заранее договорился, что буду проходить службу помощником следователя в военной прокуратуре. Оставалось только пробыть в «войсках» два месяца до присяги и спокойно перекочевать в военную прокуратуру. В армии всегда есть место странным подразделениям в виде спортивных рот, отдельных рот и взводов с непонятными функциями – там служат мажорики или специалисты редких специальностей, которые каким-то чудом угодили в армию. Я не мажорик, я специалист узкого профиля в области посадки людей на кичу. Поэтому моё место в отдельной учебной роте при ТВВИКУ, Тюменском высшем военном инженерно-командном училище. В нашей супер-роте всего двадцать четыре бойца и командирский состав по полному штату: четыре офицера и шесть сержантов-старшекурсников. И пусть я рядовой, чистые погоны – чистая совесть. Мои ухи привычно прижимает шапка-ушанка, и живу я не в ротной казарме, а в комнате на пять человек, четыре из которых с высшим образованием. Жить можно!

ПШ – очень красивая форма из качественного темно-зеленого сукна, ещё советского. Это вам не мешок с говном от Юдашкина. В гладильной на досочке навожу утюгом стрелы борзости, какие по негласному правилу военной жизни положены только дембелям. Примериваю фрак и остаюсь доволен проделанной работой.
- Ты охерел?! – раздаётся голос одного из сержантов.
- Не ты охерел, а Вы охерели! Я офицер, когда погоны лейтенантские получишь, будешь мне тыкать! – самое главное в армии - сразу и правильно расставить акценты.

- Почему ты уволился из милиции? – спрашивает меня психолог нашей странной роты в звании майора.
- Я могу говорить с Вами откровенно?
- Конечно!
- Заеб..ло! – говорю я коротко и по сути, не боясь быть непонятым. В армии как нигде больше ценят и понимают живой русский язык.

Каждое утро мы разучиваем 101-й приём ниндзя – изматывание противника бегом. Потом турнички, отжимания. Каждый день после обеда полтора часа силовой подготовки в спортивном уголке соседней с нами роты второкурсников. Баня раз в неделю, а пахнуть скотиной не хочется каждый день. Поэтому по собственной инициативе мы моемся под краном с холодной водой или растираемся снегом на заднем дворе казармы. Дней через десять второкурсники, пребывая в явном замешательстве от назначения нашего подразделения, спрашивают:
- Вас в разведку что ли готовят, даже нас так на курсе молодого бойца не гоняли?!
- Нет, мы отдельная рота обеспечения учебного процесса, мы должны быть круче, чем разведка!

Мои сапоги беспомощно болтаются в воздухе. Двумя пальцами, подняв 74-килограммовое тело на вытянутой руке за кадык, меня держит здоровенный двухметровый курсант-третьекурсник. Потихоньку синею и думаю: какой же ты, сука, всё-таки здоровый, если пну тебя по яйцам, совсем убьёшь, но кастрюли за тобой я всё равно мыть не буду! Уже собравшись потерять сознание от недостатка кислорода, хриплю ему в лицо: «Что будешь делать дальше?!». А что делать дальше, двухметровое тело ещё не обдумало. Его пальцы разжимаются и в фанеру мне прилетает завидная подача с левой. Неведомая сила подхватывает меня и бросает на какие-то ящики, швабры, стулья, словом на всё, чем была заставлена подсобка. Ура, я могу дышать, но подниматься на ноги очень не хочется.
- Ты, урод, не понял что ли?! Я мыть за тебя не буду. А когда в военную прокуратуру попаду, я тебя, сука, разыщу обязательно!
- Что тут происходит?! – раздаётся голос дежурного по кухне младшего офицера, и я с облегчением понимаю, что страдания заканчиваются.
- Да вот товарищ курсант просит меня помочь ему с работой, а у меня и своей хватает! – говорю я под грызущий меня взгляд верзилы и от греха подальше убираюсь из подсобки.
Затем, сидя на скамейке и растирая опухшее горло, думаю про себя: здоровый всё-таки кабан. На вытянутой руке двумя пальцами меня поднял за горло… Здоровый… Думать о более плохом не хочется.

В спортуголке роты второкурсников царит настоящая мужская атмосфера: штанга, турник, шведская лестница и два вида гирь по 16 и 24 килограмма. Ни тебе дорожек, ни тебе велотренажёров, ни тебе шагомеров - фитнес до армии ещё не добрался. Мы разминаемся 16-килограммовой гирей, а затем поднимаем 24-килограммовую. На арену выходит маленький рыжий татарин, очень добрый парень по имени Ильнур, в карме которого написано стать одним из водителей служебного уазика в военной прокуратуре. Он берёт 24-килограммовую гирю и без всякой техники, рывками, на голую силу, начинает выбрасывать её от земли почти до потолка. Наши глаза и открытые рты двигаются вверх – вниз, вверх – вниз, вслед за мелькающим в пространстве снарядом. Просто он из деревни и привык вилами забрасывать сено на сарай. А гирю до этого момента он отродясь в руках не держал.

У военного психолога настроение поговорить. Я не против: чем больше говоришь, тем ближе отбой. Мы неспешно под швырканье горячего чая ведём беседу о том, о сём, ни о чём. Говоря по-бабьи, болтаем. Поболтали и об обстановке в роте (он же всё-таки психолог), и о взаимоотношениях с курсантами, потом о жизни военной, о жизни гражданской, о жизни половой. В общем, нормальная задушевная беседа без стакана. И вот, совсем расчувствовавшись, говорю ему:
- Посмотрел я на курсантов теперешних, жуткое у меня впечатление складывается. Друг друга бьют, гондонят, воруют, тут же стучат друг на друга, все зачёты и экзамены покупают… Они же ведь все офицерами станут, это ведь будущее лицо российской армии, а среди них половина дегенератов и моральных уродов.
- В одном ты не прав, - отвечает мне майор, - к сожалению, их 80 – 90 процентов…

У меня очень чёрное правое ухо. Как будто его обмазали самой чёрной ваксой. Настолько чёрное, что я удивляюсь, почему оно ещё не отпало. Просто мне со всего маху саданули солдатской звездатой бляхой по голове, и попали именно в правое ухо. Ухо стало подушкой безопасности от перелома костей черепа. Это очередной кухонный привет, на этот раз от автороты, в ней дослуживают срок самые обмороженные ублюдки, которых выгнали из курсантов. А поскольку два года учёбы в ТВВИКУ засчитываются только за один год службы в армии, эти парни просто озверели. Получив бляхой по уху, я даже был несколько удивлён, насколько это не больно. Сказав сакральное: «Подожди, сука, ещё встретимся!», я удалился в свою «звёздочку», то есть к парням из своей комнаты. Во избежание дальнейших эксцессов с авторотой нашей звёздочкой было решено устроить автороте, ограниченной лицом моего обидчика, Варфоломеевскую ночь. Сидим, готовимся. А ротный как учуял чего, вызывает:
- Что с ухом?
- Упал.
- Где?
- На лестнице запнулся…
- Ты понимаешь, что твоё ухо всем офицерам видно?
- Понимаю, меры принимаю, чтобы больше такого не повторилось…
- Какие меры?!
- А сегодня ночью лестница, на которой я споткнулся, немного пострадает, и все наши проблемы в столовой будут разрешены…
- А дальше что будет, знаешь?! Ты же ведь в прокуратуру хочешь попасть? Знаешь, какой цирк начнётся?!
- Догадываюсь, но что делать, если мне бляхой по голове пи… ударили, спускать нельзя, он ведь и убить меня мог…
- Давай так: говори мне кто, я сам разберусь раз и навсегда.
- Это нечестно, я не хочу, чтобы из-за меня офицер бил солдата.
- Говори или я буду вынужден вызывать военную прокуратуру и проводить разбирательство! Обещаю тебе, что я бить его не буду…
Всю следующую ночь наш ротный пил водку с авторотным. Что там происходило, мне неведомо. Но что-то происходило. Больше ни одного солдата из нашей учебной роты в столовой никто пальцем не трогал.
А ухо что, ухо отморозил, сам виноват…

- Разрешите обратиться по личному вопросу?! – говорю я психологу-майору.
- Давай, что у тебя?
- У меня просьба не ставить меня в наряд по кухне. Там у меня неминуемо возникает конфликт. Курсанты заставляют солдат чистить котлы, выносить отходы, другие выносят, а я офицер - не могу через себя переступить. Говорю «нет» и возникает конфликт. А если скажу, что я ещё и офицер-мент, то драка будет обязательно (подавляющее число курсантов по какой-то неведомой причине свято ненавидит курсантов милицейских учебных заведений). Проблемы не нужны ни мне, ни вам. Я от нарядов не гашусь, пусть буду вечным дежурным по роте…
- Я тебя понял, как сделать не знаю, но что-нибудь придумаем…
Через день у нас были первые боевые стрельбы на полигоне. Все получили «двойки», первый раз из автомата стреляли. А я к автомату привычный, мне «четвёрку» поставили только из-за того, что я вместо короткой очереди одиночными отсекал. А мне так больше нравится: и патроны экономлю, и цели падают. Построили нас вечером в казарме и в приподнятом настроении зачитали приказ по роте: в связи с отличием на стрельбище рядового Засекина в качестве поощрения от наряда по кухне освободить. Оставалось только произнести: «Служу отечеству!» - военные тоже умеют поступать изящно.

Священной коровой российской армии остаётся портянка. Это как экспопара выдержка - диафрагма, в нашем случае портянка – сапог. Сапог – хорошая обувь, но тяжёлая и грубая, бегать в нём неудобно. Портянка – вещь хорошая, гораздо удобней носка, и сушится быстрей и ногу греет. Но в сапоге. И если в авиации мы говорим о загадочном поколении самолётов 4++, то на земле военные философы всё ещё ожесточённо спорят, какая обувь лучше: портянка с сапогом или берцы с носками. Берцы мы ещё лет двадцать будем учиться делать, сложная это обувь, с противоречивыми характеристиками. И носки для берцев нужны совершенно особенные. Вот и получается: наши космические корабли бороздят сами знаете что, а солдат в сапоге и портянке. А сапог, он универсальный, зимой и летом - одним цветом. Только летом одна холщовая портянка, а зимой к ней прибавляется ещё одна шерстяная. Укутал куколку тоненькой материей, потом толстенькой, если холодно, можешь ещё слой газетки обернуть, помогает. Если холодно, ноги сами на бег срываются, и бежится зимой особенно радостно и беззаботно. Ну а если совсем мороз, так у нас секретное оружие есть – валенки. А сапоги с мехом у нас даже космонавтам не выдают.

Молодые солдаты должны научиться копать окоп. Это не философия, это логика. Здесь теории мало, здесь практика нужна. Кто-то может подумать, что летом окоп копать удобней и легче, чем зимой. И ошибётся. Летом молодого солдата рытьём окопов, траншей и укрытий так задрочат, что он начинает рыть лучше армейской землеройной машины. Просто это неотъемлемая часть армейского воспитательного процесса. А тем, кто зимой призывается, везёт: один раз землю кирками подолбят, и на этом «земляничная» подготовка заканчивается. Пришёл и наш черёд помахать кирками. Снега по колено, земля уже промёрзла, в боевых условиях её сначала тротиловыми шашками рвут, но у нас другая задача – почувствовать вкус армейского хлеба. Поэтому мы долбим кирками и ломами мёрзлую звенящую землю в полевой форме 1943 года, создавая рубеж обороны. Только после обретения опыта таких упражнений надо смотреть фильм «Горячий снег». 
- Да это ж, бля, никакого здоровья не хватит, это ж не для того, чтобы научиться, а для того, чтобы зае… утомиться! - говорю я своей звёздочке, созывая всех на перекур.
- Что предлагаешь, копать-то всё равно надо!
- Здесь курсанты десятилетиями окопы роют, если даже и закапывают, то всё равно там копать проще. Давайте на разведку, по любому старые окопы найдём! – долго даже искать не пришлось, метрах в двадцати за нами обнаруживается цепочка отличных одиночных окопов, заваленных снегом. – Теперь то, что наковырять успели, засыпаем аккуратненько снегом для маскировочки и дружненько сдвигаемся на двадцать метров назад!
Снег выбросали, сверху немножко песка напылили, в пулемётный окопчик зарылись впятером: тесно, зато тепло, и папироску удобно по кругу передавать. Сидим, байки травим, до обеда часы считаем. Пришёл наш ротный, хмыкнул, особо витиевато выразился. Мы взяли «на караул» лопаты и лома (именно «лома», а не «ломы») и отправились в казарму. Вот и ещё полдня в армии прошли. Прошли удачно. Идёт в нашей группе боец, предназначенный для военного хора, затягивает:
- Аты-баты, шли солдаты, шли солдаты на войну…
- Нам бы кралю, нам бы кралю, нам бы кралю хоть одну! – весело орём мы ему в ответ под недоуменные взоры курсантов.

У колхозников есть машина, которая сажает морковку, а у военных есть машина, которая сажает мины. ГМЗ называется – гусеничный минный заградитель. Возит такая махина в своём брюхе полторы тонны мин, и если потребуется, рядами их быстро засеивает и маскирует, создавая сплошные минные заграждения. Один недостаток у машины этой: бронирование только противопулевое и противоосколочное, если попадёт снаряд или граната, или выстрел кумулятивный, такой «бум» получается, что даже «Аллах, Акбар!» кричать смысла нет -всё равно не перекричишь. По этой причине ГМЗ сапёры не любят, ласково называя его «гробик мой зелёный».

Будущий офицер российской армии освоил чтение:
- СА!…. СА! …. - громко читает он буквы на моих погонах – САСАТЬ!!! – радостно выкрикивает он под одобрительный гогот других курсантов.
- Неправильно прочитал, здесь написано САСИ САМ! – говорю ему в ответ.

Моё ухо покрылось новой кожицей и приобрело нежный красно-розовый цвет. Каждый раз при случае разглядываю его в зеркале, всё ещё не веря, что оно не отвалилось. А в столовой новое ЧП: один курсант другому выбил глаз из пневматического ружья. По воробьям ведь стрелять скучно…

Новый год. Речи не может быть о том, чтобы нас кто-то куда-то отпустил. Мы ещё не прошли присягу, потому по воинским меркам мы ещё бестелесные и бесправные рабы системы. Наводим в казарме марафет, часам к десяти вечера составляем в коридоре столы и выносим на общий застольный стол все припасы. А поскольку мы рота всё-таки блатная, то стол у нас выглядит богаче, чем у соседней полной роты второкурсников. Одних тортов у нас на столе стоит восемь штук на зависть твиковцам. Где-то под подушками спрятаны запретные спиртные напитки. Но и без них стол - на зависть. Я не пью даже втихаря – нет настроения. Шестое звериное чувство подсказывает мне, что у меня распадается любовь. Сделать ничего не могу, даже позвонить нет никакой возможности. От таких мыслей пребываю в подавленном состоянии: не хочется есть ни торты, ни колбасу, не курить хорошие сигареты с фильтром. Состояние моё заметно окружающим, но кому какое дело до моего состояния. Кто-то весел, кто-то уже немножко пьян.
Второкурсники со своего конца коридора (переходить на нашу половину казармы им строжайше запрещено) хором поют песни. Слышно, что многие считают это занятие полной глупостью, и оттого их пение сквозит халтурой. В нашей музыкально-пулемётной роте есть профессиональные музыканты и мы, а капелла, раскладываем на несколько голосов «Выйду ночью в поле с конём». Отчего-то поётся особенно сильно и вдохновенно. Второкурсники затихают, из-за их стола больше не слышно ни одной песни. Парни продолжают петь, а мне тошно. Тошно и одиноко. И я ухожу из-за стола забыться сном.
В моей жизни 1999 был трудный год. Очень трудный год.

Любимое занятие болеющего с похмелья командира роты – устроить в роте тревогу. Сегодня первое января, наш ротный болеет жутким похмельем, а у нас тревога.
По зелёному свистку (троекратной команде дежурного «Тревога!») мы должны подскочить с кроватей, одеться, собрать постельное бельё, засунув его в грязный вещмешок, скатать в рульку матрас, добежать до шинельной, затем до оружейки, и через четыре с половиной минуты после зелёного свистка все до единого готовыми к бессмертному подвигу сидеть в кузове грузовика, что стоит с угла казармы. Относиться к таким мероприятиям серьёзно нет никакого резона, даже с десятого раза всё равно все не успеют. То есть учения закончатся только с улучшением физического состояния командира роты или появлением более насущных задач. Мне это хорошо известно, я к этому готов. Подхожу к ротному с одним единственным вопросом:
- Товарищ старший лейтенант, только вчера бельё постельное поменяли, разрешите в грязные вещмешки его не засовывать, а просто на кровати складывать рядом с матрасом, а то всю неделю придётся на грязном белье спать!
- Разрешаю! – а теперь можно и в войнушку поиграть.
Играем в войнушку до обеда, репетируя тревогу раз восемь. В принципе, очень забавное развлекательное мероприятие. Его потом надо дома с детьми иногда практиковать, для слаживания боевого коллектива. Голодные и весёлые идём на обед. А после обеда до вечера застилаем чистыми простынками кровати и снова наводим марафет.

Как и положено духам на курсе молодого бойца, мы ходим на занятия: по строевой подготовке, учим уставы общевойсковой и караульной службы, изучаем устройство оружия – я всё это давно знаю и мне неинтересно. Офицеры это понимают, поэтому воспринимают меня как своего дополнительного помощника. Но есть и интересные моменты: мы находимся в военно-инженерном училище, и нам на кой-то чёрт преподают минно-взрывное дело. Вот это очень интересно и познавательно. На одном из таких занятий преподаватель в чине полковника рассказывает нам о взрывных устройствах, минах и боеприпасах. По его горящим во время рассказа глазам я понимаю, что он настоящий ас своего ремесла, которому только и дай что-нибудь взорвать. Мне интересно, потому что я в предмете. Я спрашиваю у него:
- Товарищ полковник, а нормально будет, если к такому-то боеприпасу туда-то подсоединить такие-то провода и вот с такой электрической схемой установить его на обочине дороги?
- А ты откуда это знаешь?! – спрашивает полковник ошарашено.
- А я курсовую работу писал по нестандартным взрывным устройствам.
- Где?!
- В Тюменском юридическом институте МВД РФ.
- По какому предмету?! - не верит он.
- На кафедре тактико-специальной подготовки.
- Ты офицер?!
- Да, я лейтенант милиции и юстиции.
- Так какого хера ты тут делаешь?!
- Заблудился…

- Слышь ты, ну-ка бегом позови мне Александра Засекина! – слышу я знакомый громогласный голос своего друга Макса в коридоре казармы. Макс служил в армии, и просочиться на режимную территорию военного училища для него не составляет большого труда. И вроде не видел его всего месяц, но как приятно неожиданно встретить своего друга! Долго трясём друг друга за руки. А ты чё такой лысый? Так в армии ведь! А чё такой худой? Так в армии ведь! А с ухом чё? Так в армии ведь! Сотня самых простых вопросов, которые радуют сердце.
Сразу вспомнилось, как на втором курсе обучения в институте МВД я послал Максу в армию несколько фотографий, на одной из которых другие слушатели (а мы были именно «слушателями», а не «курсантами») держали меня на руках. На обороте этой карточки я написал тут же придуманный стишок:
Посмотрев на это фото,
Не кусайте губы в кровь.
В МВД нет педерастов –
Это братская любовь!
Макс в армии очень этим фото гордился и всем сослуживцам показывал фотографию своих друзей. Да и сейчас, уверен, он этот стишок вспомнит.

В ТВВИКУ огромная столовая, целый комбинат питания. И даже такого огромного помещения не хватает, чтобы все курсанты пообедали за один раз. Поэтому обед проходит в два этапа через тридцать минут, долго принимать пищу (а именно так называется процесс насыщения в армии) не принято. И всё равно в дверях столовой возникает небольшая давка, потому что через одну дверь люди и заходят, и выходят. В этих дверях какой-нибудь курсант нет-нет, да и лягнёт тебя ногой, или плечом ударит, или толкнёт. Объяснять почему нет никакого смысла: просто так, культур-мультур такой, понимаешь…
Остаётся только по возможности быть внимательным и избегать таких встреч. В этот раз мы попали в самую движуху. Благополучно миновав внутренние двери, уже занося ногу, чтобы поставить сапог на улицу, краем глаза улавливаю характерное движение разворачивающегося плеча в сторону моей груди. Ну, уж нет, думаю, и выставляю своё плечо на опережение. Как волна, налетев на волнорез, курсант на мгновение останавливается и под силой напирающих на меня сзади людей кубарем вылетает на улицу. Будешь в следующий раз знать, как быковать…
А вообще за два месяца нахождения в ТВВИКУ мне пришлось получать и давать грубых физических напутствий (какой многословный синоним хорошему русскому слову «****юли» я нашёл!) больше, чем за всю оставшуюся жизнь. Такой культур-мультур, понимаешь!

Солнечный январский день. После снегопада свежий снег искрится на солнце и немного слепит глаза. Скоро присяга и у нас жизнь вроде наладилась. Благополучно миновав зловредные двери столовой, подхожу к крутым мраморным и при снеге очень скользким ступенькам столовой. На улице нет ветра и даже без шинели на солнышке тепло, а на руках у меня знаменитые трёхпалые армейские рукавички. Смотрю блаженно на солнце и, чего греха таить, расслабился. С тыльной моей стороны исподтишка мне прилетает очень точный и достаточно увесистый поджопник. Достаточный для того, чтобы я кубарем слетел со ступенек и неловко упал в снег. Броуновское движение у столовой моментально останавливается, и раздаётся дружный хохот будущих офицеров. Тут же стоят и офицеры действующие, но они в такие стычки никогда не ввязываются. Лёжа на снегу, оборачиваюсь: на верхней ступеньке лестницы, метрах в трёх от меня и на метр выше, стоит курсант третьего курса и купается в лучах славы. Мог я, конечно, просто подняться и уйти, но этот хохот вокруг…
В общем, закусило меня. Думаю: нет, гад, просто так я тебе надо мной смеяться не позволю! Кидаюсь в его сторону по ступенькам, а сам думаю: если пнёт сейчас ногой навстречу, то на скользких ступеньках я увернуться от ноги не смогу, костей не соберу… Но курсант такой наглости от уже поверженного и осмеянного обладателя полевой формы образца 1943 года явно не ожидал и момент моего броска бездарно упустил. Понял он, что его бить собираются только в тот момент, когда я правый кулак в сторону его лица уже запустил. Тут у него реакция сработала, и он немного сдвинул голову в левую сторону, чтобы я промахнулся и упал. Но не знал он моего коварного плана: не знал, что я левша, и что правой я только обозначаю удар, чтобы он мне под удар левой повернулся лучше. Он и повернулся. И я ему со всей души кипящей заряжаю левой в скулу, повезло ещё ему, что всё-таки на скользких ступеньках я немного поскользнулся и удар получился не таким сильным. Но и такого удара хватило, чтобы он рухнул на лестницу.
В мгновение ока происходят такие вещи, и я лишь замечаю вокруг, что гогота больше не слышно. Теперь уже он беспомощно лежит у меня в ногах, а я повторно заношу левый кулак, чтобы врага добить. И тут, как на Тараса Бульбу поляки, налетели на меня курсанты со всех сторон, не бьют, просто человек по пять за каждую руку держат и орут все наперебой: «Успокойся, успокойся!» Тут уже и мой «минут славы» наступил, я их ещё раскидать пытаюсь (для пафоса, умом понимаю, что невозможно это) и ору при этом: «Скажите этому уроду, что в следующий раз я его вообще убью!». А офицеры как стояли в сторонке, так и стояли, делая вид, что никто ничего не видел - такой культур-мультур, понимаешь. На этой в принципе мажорной ноте и закончились мои бои местного значения в ТВВИКУ.

Нарушаю хронологическую последовательность событий в угоду красоте сюжета. Уже после принятия присяги, о чём речь пойдёт дальше, наступило время подготовки к славному празднику всей Советской, а теперь и Российской армии - 23 февраля. В армии этот праздник заключается в основном в соревновании стенгазет. Это такое наглядное выражение радости и счастья. И поскольку мы были отдельным хоть и маленьким воинским подразделением, нам тоже предстояло порадовать стену газетой. Не знаю почему, но в безапелляционной форме ответственным за газету назначили именно меня, выдали мне лист ватмана и набор цветных карандашей. На фломастеры я даже не рассчитывал.
Рисую я, как бы попроще сказать, совсем плохо. Никак. Но раз партия сказала, Комсомол ответил «Есть!». И поскольку подсобного материала в виде глупых журналов, фотографий армейских буден и прочей лабуды у меня под рукой не было, я решил брать монументально-творческим подходом.
При всём моём желании нарисовать Родину-Мать у меня бы ничего не получилось в силу бездарности. Разве что схематически, как Остап Бендер сеятеля написал, но это был не тот случай. Да и красок не было. Тогда на одной стороне огромного листа ватмана я нарисовал огромный щит и такой же огромный меч, которые получились у меня очень недурно. Осталось во всю вторую свободную половину ватмана написать какой-нибудь яркий слоган. Игнорируя пафосные и приевшиеся за 70 лет советской власти поздравления, на плакате я написал лозунг российского офицерства Русской Императорской армии:
«Душу –Богу,
долг – отчизне,
сердце – женщине,
честь – никому!»
Подходит к газете, которая уже красуется на стене в боевом уголке, делегация офицеров по проверке радостности празднования 23 февраля. Худсовет, так сказать.
- Это что ещё за ересь написана?! Что такое: душу – богу, при чём тут бабы вообще и как это: честь никому?!
- Это лозунг русского офицерского корпуса дореволюционный, я его наизусть помню, он в воспоминаниях князя Трубецкого записан, можете проверить в книге, только вряд ли она у вас в библиотеке есть…
- Да, это вряд ли… Ладно, пойдёт… А почему щит и меч ментовские?!
- Щит с ордена Красного Знамени срисован, меч – универсальный воинский символ. Кто с мечом к нам придёт, тот от меча и погибнет!
- Так у чекистов такой же символ!
- Они тоже Родину защищают, да и сам я мент!
- Развели тут рисовальню!
Плюнули и ушли…


В нашей непростой учебной роте по штату была ещё одна офицерская должность – куратор. Куратором был усатый подполковник, добрый, в общем, дядька, но кондовый вояка, напрочь лишённый чувства юмора. Таких в карикатурах про армию обычно рисуют. Для него приказ подмести улицу и приказ на танк с гранатой кинуться равнозначны единому служению Родине. В общем, вызывал он своим поведением наши улыбки.
Дней за десять до даты принятия присяги подхожу к нему строевым шагом:
- Товарищ подполковник, разрешите обратиться по очень важному вопросу государственной важности?
- Разрешаю!
- Нам присягу скоро предстоит принимать…
- Ну, да, а в чём проблема?!
- Проблема в том, что я присягу принести не могу!!!!
- Почему?!
- Так я уже один раз присягу Родине приносил, масло масленое получится. Тогда первая присяга Родине ненастоящая была, так получается?!
- Вот ты задал вопрос так вопрос…. Я узнаю, потом тебе скажу, свободен…
- Есть! – сказал я и ушагал прочь, едва не давясь от смеха.
За день до присяги подзывает он меня к себе и говорит:
- Я три ночи не спал, думал над твоим вопросом. Уставы все перечитал. Даже присягу милицейскую нашёл, её текст с военной присягой не совпадает! Так что будешь снова со всеми присягу принимать. И вообще, лишний раз Родине поклясться в верности незазорно! Понял?!
- Так точно!
В день принятия присяги надели мы свои красивые ПШ, парни просто отутюженные, а я отутюженный со стрелами борзости, начистили до чёрной черноты свои яловые сапоги и при стечении гражданской публики в спортзале ТВВИКУ принесли присягу Родине, Кто-то первую, а кто-то и очередную…
А ведь и правда: лишний раз поклясться в верности Родине незазорно.