Сцены со сцены

Лица людей не симметричны; зыбкие половинки рассказывают и отражают разное. Глаза, брови, щёки  будто рябь на воде: вот только были зеркальными, и тут же  всё подёрнулось, рассыпалась… И снова лицо пытается подражать само себе,  снова колышется, снова меняется…
Не утешайтесь рифмой, она живёт мгновение.
Вся наша жизнь таким же хитрым образом отражается, не повторяясь, будто и нет в мире ничего зеркального.
Вот Яша, например: похож на меня так же, как свежая, только что вычерченная углём карикатура на расплывчатый и затёртый унылый оригинал.
- Яш, ты б оделся что ли. Кто придумал ужинать в одних трусах?
- Неандертальцы, - авторитетно сообщает Яша, после чего снова включает жевательные мышцы. Тарелка перед ним девственно пуста. Похоже, на ней ничего и не было. Может, он жует не еду, а какую-то великую мысль, перемалывает под желваком масштабное, вселенское. Взгляд его пуст, черен, как провал в никуда, и направлен в  окно, такое же  холодное, мутное и скудное на свет, как каменный Яшин лик.
Похоже, он отвечает не мне, а кому то мрачному и могучему за окном.
Меня Яша, может, даже не слышит…  Кому я теперь нужна…
Разве ж это тот мальчик, что нежно сопел у меня на плече, засыпая посреди мультфильма? Нет, это какой-то неандерталец, и, чует моё сердце, он теперь не сопит, а храпит. Он смотрит иные сны; во снах ворочается молодой мир, и назревает, будто весенняя почка, новый космос, и свежие ракеты врезаются побегами в весеннее небо, и небо, дрожа и трескаясь, расцветает первыми звёздами…
Там рыщет по просторам голод и молодость. Там страсть, там заря.
Там нет меня, и даже в сытую минуту, когда сквозь полуденный сон проступают тени недосмотренного мультика, - там нет меня.
- Неандертальцы, Яша, в трусах не ходили… - говорю тихо.
- Матушка, - обращается к оконной черноте волосатый и немытый, - что то ты знаешь про неандертальцев, мать? Ты ничего не знаешь! – довольный собой, кивает кому-то страшному, - так и есть, не знаешь!  А я знаю. Я сдал «первобытку» на четыре.
(Примечательно, что во всей нашей вселенной только первокурсник, сдавший первую сессию, может быть одновременно величественным, голым и немытым.  Неандерталец, полагаю, мог похвастаться грязным телом, а вот своей значимостью хвастать не мог. В стадах и племенах не было эгоцентриков: ну, завалил ты мамона, неплохо завалил, на четвёрку, - какое до этого дело всем остальным? Всем остальным до этого - только свежая мамонтятина.
- Хватит уже выпендриваться, лучше б рассказал мне, как оно было, как сдавал… .
- Ха! Интересно, да? Интересно? - вдруг оживился Яша, - а вот не скажу! - он развернулся ко мне, навалился на тарелку всем тощим телом, и тарелка медленно едет в мою сторону,- когда я был маленьким,  вы меня у бабушки оставляли, а сами шли гулять, неизвестно чем занимались, а потом возвращались довольные,  мне ничего не рассказывали, помнишь?
- Не помню. И ты не помнишь. Ты вообще сидел и смотрел мультики, и тебе было всё равно, где мы там с папой были, главное, что вернулись!
- Откуда ты знаешь, может, я страдал!
- Ага, страдал, как же…
- Почему ты не веришь, что я страдал?
- Потому что у тебя на роже написано, что ты не страдал, ты, актёр погорелого театра!
Надо заметить, что слово «актёр» действует на Яшу ровно так же, как сигнальная лампочка в  гримёрке, вызывающая на сцену: Яша встал, выпрямился и приготовился шагнуть в круг света.
- Кто?! - взревел он, - кто это говорит мне, посмотрите! - он ткнул в меня тощим пальцем, - она! - сценическая пауза, уместная, но шаблонная, - она! - снова пауза, уже волнующая… (что он в меня тут тычет, что я сделала?…) - она, которая всю жизнь орёт, что мы не замечаем её мук! Что мы не чувствуем её страданий! А, между тем, она страдает громко и мучает нас этим непрестанно! Сама ты - погорелая театра! - и пауза, похожая на гром…
Секунду я внимала тишине. Потом мне надоело думать в рифму.
- «Театра, театра погорелая», - я прямо развизжалась от счастья. Я издевалась от души, - Ах ты ж безграмотный зайчик!
- Сама такая! Я грамотный!
Я ужасно довольна тем, что он бесится. Будто за тёмным окном заря забрезжила: пока дразнилки работают, он остаётся ребёнком.

Кстати, о заре: Яша родился на рассвете. Зарю я не видела, хотя акушерка сказала: смотри, светает. Я повернула голову, посмотрела в окно пустыми глазами и увидела только черноту, звериную и непроглядную. Тогда я разозлилась, что чудесным образом повлияло на вялую родовую деятельность.
Сегодня Яша посмотрел в окно, и я всё вспомнила то утро. 
Мы с Яшей всё-таки очень похожи. 
Мы похожи не только друг на друга, но на кого-то древнего, кто смотрит на нас из черноты. Изначальное лицо рода всплывает из тёмных вод, отражается в жестах, надеждах, порывах…
Надеюсь, у меня будут внуки, и я увижу, как переливается, мерцает зеркалах, снова ускользает наше отражение.
Мы очень похожи. Я тоже хожу по квартире не одетая; меня легко взбесить; я упираю руки в боки, когда меня дразнят; и да, я тоже иногда разговариваю с окном.
Но в то далёкое утро окно молчало. Акушерка видела рассвет, а я нет. Это меня разозлило, и я как следует поднатужилась. Для Яши загорелась лампочка: пора на сцену.