К 75-летию снятия блокады Ленинграда

«Дорогое потомство!
    Как видите, писателя из меня не получится. Хотел переписать, ничего не получается. Новые эпизоды лезут в голову, всё путается. Но вот память - удивительная вещь, ей нельзя приказать! Начнёшь писать, и всё встаёт перед глазами. Всех людей помню, представляю, какие были в то время, всех бы узнал. Помню фамилии многих командиров и матросов, где они жили, в каких отсеках. Прошло 40 лет, а как будто было совсем недавно. Материал ещё есть, большая бы написалась книга, да нет способностей». 21 апреля 1985 года.
    Так обращался к своим сынам, дочерям и внукам наш отец, отправляя одному из сыновей объёмное письмо с текстами воспоминаний о блокадном Ленинграде. С первого до последнего дня блокады служба краснофлотца Кумзёрова Михаила Алексеевича проходила на крейсере «Петропавловск», который своей дальнобойной артиллерией отражал немецкие атаки на Ленинград. Семь лет с 1940 по 1947 год продолжалась флотская служба отца.
     А всё начиналось с Соловков. Соловецкие острова. Героическое и трагическое, религиозное и политическое теснейшим образом смешалось, переплелось в истории Соловков.
    2017 год. Соловецкий монастырь восстанавливается, быт соловчан особенный, спокойный размеренный. Природа красиво-суровая и сурово, всегда находящееся перед глазами островитян, то спокойное, то штормящее Белое море. О войне помимо музеев, напоминают здания, в которых в 40-х годах располагался учебный морской отряд Северного флота.
     Из  поездки на Соловки привёз камушки с каменистых тропинок, по которым возможно ходил отец и положил на его могилу. Своего рода привет с Соловецких островов.
     Призвали отца во флот в сентябре 1940 года. В учебном отряде Северного флота на Соловках, за шесть месяцев получил специальность трюмного машиниста.
     «После учёбы все были расписаны по флотам и кораблям. Я попал на Балтийский Краснознамённый флот - на крейсер «Петропавловск». Прибыл в начале мая 1941 года. Крейсер находился в Ленинграде, стоял на Неве у Балтийского завода.
    В воскресенье утром 22 июня горнист проиграл «Большой сбор». Это значило, что все свободные от вахты должны собраться на верхней палубе и встать в строй. Вначале подняли флаг. Затем командир корабля капитан 2-го ранга Ванифатьев объявил печальную новость: началась война».
    Буквально до последнего времени в исторической литературе мало писалось о первых трагических для Балтийского флота месяцах Великой Отечественной войны. Минная война на Балтике 1941 года полна трагизма. Противоминное обеспечение прорыва кораблей из Таллинна в Ленинград и операции по эвакуации гарнизона Ханко, проходили в исключительно тяжёлых для флота условиях.
    «Наши корабли, отступая из г. Таллина, сразились с кораблями противника и оказались в очень трудном положении - блокированы. В неравном бою погибло 50 кораблей, многие получили повреждения. Крейсеру «Киров» оторвало нос. Один из эсминцев из боевого охранения, кажется «Стремительный», подставил свой борт под вражескую торпеду и затонул, разломившись пополам, скрылся под водой вместе с командой. Вскоре начала тонуть самоходная баржа. Там находились люди: жёны и дети офицеров, эвакуированные из Таллина. Корабли тонули один за другим, трудно понять, отчего. С воздуха сыпались бомбы, торпедировали подлодки, впереди идущие подрывались на вражеских минах. Трудно описать, как это всё было, а было.              Не встречал об этих неудачах ни строчки. В неравном бою всё-таки основные силы - большие корабли - остались невредимы: линкоры «Марат» и «Октябрина», крейсера «Максим Горький» и наш «Петропавловск». «Киров» вернулся в Кронштадт без носа, дошли и многие другие миноносцы, и эсминцы, которые впоследствии защищали мощью своих орудий город Ленинград, нанося врагу большой урон».
    Боеспособные и повреждённые корабли все сгрудились в Финском заливе. Выход в Балтику был закрыт. Морская блокада.Для немецкой авиации не было лучших целей, чем не способные к маневру корабли.
    «16 августа 1941 года гаубицы фашистов с Вороньей Горы начали обстрел района, где находились мы. По нашему кораблю было несколько попаданий. Ранило несколько матросов. А главная потеря: был ранен командир - капитан 2-го ранга Ванифатьев и отправлен в госпиталь. Командование принял его заместитель - капитан 3-го ранга Павловский. Очень высокого роста, около 2 метров, плечистый, неповоротливый, хмурый, строгий.
    17 августа немецкое командование предприняло новое генеральное наступление на корабли Балтийского флота. Появилась немецкая авиация - бомбардировщики, охраняемые истребителями. Кидали бомбы на все корабли, которые находились в Финском заливе. Самолётов было много, как стая ворон: чёрные, страшные, с немецкой свастикой на хвостах, сыпали бомбы, которые издавали жуткий свист и, падая, оглушительно взрывались, поднимая фонтаны воды на большую высоту.
    Тут же начался обстрел из тяжёлых и бронебойных орудий. Авиация уже заходила на вторую атаку. Самолётов становилось всё больше. Наших самолётов не было видно. Зенитная артиллерия не в силах была отбиться от самолётов противника. Корабли снимались с якорей, маневрируя, уходили в разные стороны, отбиваясь из орудий главных калибров. Это были линкор «Марат», крейсер «Максим Горький» и другие.
    В наш «Петропавловск» одна за другой попали две бомбы. Одна в нос корабля - в полубак, пробила верхнюю батарейную палубу и взорвалась в трюме, другая - в корму, взорвалась в румпельном управлении. От взрыва бомб вышла из строя электростанция, погас свет, начался пожар. Не успели опомниться от взрыва бомб, от которых получился толчок и содрогание, как раздался оглушительный треск, как будто на нас упало всё небо, и мы вместе с землёй проваливаемся куда-то в бездну от взрыва и пожара. В тесных стенах корабля стало душно и жарко.
    Артиллерия врага пристрелялась и уже точнее била по нам. Снаряды взрывались то в носу, то в корме, корёжа железо и даже броню на бортах. В такой суматохе началась паника. Боясь взрыва пороховых погребов в трюмах, открыли кингстоны. Корабль медленно стал тонуть. Команда покидала корабль, матросы выбегали на верхнюю палубу. Помню, я выбежал наверх, какой-то командир пытался построить матросов по левому борту, со стороны, защищённой от попадания снарядов. Кто-то кричал, но голоса его не было слышно из-за шума моторов вражеских самолётов, разрыва бомб и снарядов.    Я видел, как один самолёт зашёл с носа корабля по левому борту и с бреющего полёта полоснул из крупнокалиберного пулемёта по матросам, стоявшим в строю. Свиста пуль не было слышно. Они, как град, ударяясь о металл корабля, рикошетили, с искрами и краской разлетались во все стороны. Строя матросов, в который их пытались поставить, как не бывало. Остались лежать на том месте убитые и раненые, раздались крики и стоны. А остальные уже были за бортом корабля.
     Что-то обожгло мне ногу выше колена. На ходу дёрнул брезентовую штанину, вижу, осколок снаряда упал на палубу. Я тоже прыгнул за борт. Холодная вода привела в чувство. Стал соображать, что делать. Кругом плавали матросы, некоторые уже подплывали к катерам, пришедшим для спасения плавающих и доставки на ленинградский берег. Многие матросы плыли к пирсу - это берег, он всё-таки ближе, и там была наша вторая линия обороны. Я подплыл к катеру, успел ухватиться за кранец, который висел на борту катера, и с помощью Гурия Милавина забрался на катер, на котором было уже много матросов.
     На катере перевязали ногу разорванной тельняшкой. Ранение оказалось лёгким - дней десять полежал в санчасти в Ленинграде. Это было позже, а сейчас хочу вернуться ещё к тем минутам.
Когда оказался на катере, посмотрел вокруг. Вспоминаю сейчас - мне представилась жуткая картина. Наш корабль-дом тонул, уходил под воду. Был высоко над водой, а теперь двухэтажные иллюминаторы (окна), которые давали свет, находились уже в пучине. Только верхняя палуба, надстройки, рубки, башни с поднятыми пушками, были над водой. Вражеские самолёты безнаказанно поливают из пулемётов по плавающим безоружным матросам, обстреливает и артиллерия. Раскалённый, стонущий от пальбы и бомб воздух, крики о помощи, кровь и смерть. Вода, кажется, была красная. Только плавали и не спешили одни бескозырки. Им было не страшно и всё равно куда плыть, хозяева уже не найдутся. Трудно представить страшней картину».
     Закрываю глаза и вижу, как наяву, ад того дня 17 августа 1941 года. Горящие и тонущие наши корабли, тела моряков, не успевшие пойти ко дну и рядом с трупами бескозырки,бескозырки живых и убитых матросов. И вой сирен, и падающих бомб, снарядов, и огненное зарево кругом. Багряное огненное зарево и свинцово-черная вода. Апокалипсис. Вечная память Вам, краснофлотцы Балтики.
      А что ждало выживших? Фронтовые будни не легче боевых сражений.
    «Когда-то первая морская норма питания славилась, а стала неслыханно голодной: хлеба 300 г. В день! И хлеб с примесью отрубей и ещё чего-то. По 100 граммов на завтрак, обед и ужин, кусочки размером со спичечный коробок. Приварок: на первое и второе было едино - кипячёная вода с мукой, жидкий кулеш. Так прозвали это блюдо. Пообедаешь, ещё больше есть хочется, а есть нечего. С горьким разочарованием, одни воспоминания, что раньше ели с самых малых лет. Всё восстанавливалось в памяти. Хотя наши детские годы жизнь не баловала, в редких случаях приходилось кушать белый хлеб, а тем более прянички или печенье. Но как сожалели, что иногда где-то бросали или оставляли хлеб! Эх, думали, сейчас бы этот кусочек, слизнули бы за милую душу…
    Наступает следующий день, а норма та же. Прежде чем плеснуть в миску кулеш, кладёшь горчицы, перец. Думаешь, всё будет посытней, не так будет сосать под ложечкой, хоть бы ненадолго забыть про еду. Но нет, съел ужин, ещё больше есть хочется, нет терпения, берёшь миску, идёшь в пике, так прозвали идущих за добавком к повару на камбуз. Подымаешься по трапу на верхнюю палубу. Там, у камбуза, уже стоит очередь матросов. Каждый старается пролезть вперёд, погуще получить баланды кулеша, суют через окно раздачи миски, ласково кричат коку: «Петя, дорогой кореш, будь другом, плесни немножко». Петя Иванов, так звали кока, плеснёт чумичку мутной водицы, тут же ее выпьешь через край. И никакого не чувствуешь унижения, а как бы встать в очередь еще раз.
    Сменившись с вахты в ночное время, ищешь, где бы поспать. Но не спится. Не успел заснуть - надо вставать, бежать в гальюн. Слабость, не держится в желудке кулеш. Выйдешь из кубрика в проход, там, как люди на Невском, всю ночь идут и бегут туда и обратно матросы, гремят коваными каблуками о железную палубу. Идут, чтобы отлить кулеш и воду, выпитые за день.
     Всё труднее и труднее становится подниматься по трапу, бегом уже не бегаем по боевой тревоге, не страшны стали обстрелы и бомбёжки.
    Страшен голод, побеждающий страх. При малейшем напряжении кружится голова, в глазах мурашки, дёсны кровоточат, несмотря на то, что стали давать хвойный отвар - по стакану перед едой.
     Смотришь с корабля со стороны Финского залива: гигантский город стоит тихий и суровый, как будто замер от беспрерывных воздушных налётов и артиллерийских обстрелов. Но нет, Ленинград жив, люди не сломлены. При первых появлениях немецких самолётов тут же сверкают тысячи прожекторов, стараясь высветить их, чтобы зенитчики взяли цель и сбили её.
    Зимой 1941-1942 гг. мне в Ленинграде приходилось изредка бывать. И вот вспоминается страшная картина: света нет, трамваи стоят разбитые на рельсах, дома разбитые, некоторые горят, люди лежат мёртвые во дворах и под арками, просто так, замёрзшие, а некоторые уложены в поленницы, как дрова. Вначале их вывозили на кладбища. Завернут в одеяло и на санках везут, а потом уже не стало сил прибирать тела, да и некому. Живым надо было бороться - шли, боролись и выстояли…
    Утром 18 января 1943 года личный состав нашего корабля был построен на палубе. Полковой комиссар, позднее - капитан 2-го ранга, заместитель командира корабля по политчасти тов. Кущенков объявил, что войска Волховского и Ленинградского фронтов соединились, и блокада города прорвана. Радости и ликованию не было конца!
    Полностью же блокада снята была только 20 января 1944 года. Гитлер под Ленинградом держал 30 процентов всех войск Германии, что облегчало борьбу нашим солдатам на других фронтах.
    Теперь надо было освобождать морские базы и острова в Балтийском море. Снова организуются морские бригады. В одну из них был направлен и я. Это был отдельный морской батальон под командованием капитана 3-го ранга Вострикова. Уходить с корабля, с одной стороны, было жалко - расставались с друзьями матросами, с кем пришлось прожить самые трудные три года в моей жизни. Корабль - второй дом моряка. А с другой стороны, уйти на берег, увидеть природу, походить по земле - это тоже влекло».
    Видимо многое перегорело в душе и сердце моряка. Уже скупо без эмоций пишет о службе в морской пехоте.  Остался ярким в памяти бой за освобождение острова Эзель, ныне Сааремаа, когда неожиданно десантники столкнулись с власовцами.
    «На острове, кроме немцев, было подразделение из так называемых власовцев. Когда ночью шли в наступление, мы кричали «полундра» и «гады фашисты», а они кричали «ура» по-русски и нас вводили в заблуждение. Мы думали, что наши солдаты уже опередили нас, оказались впереди. Но нас подпускали ближе и открывали огонь из пулемётов и забрасывали гранатами.
     Много тогда взяли пленных немцев, не успевших эвакуироваться с острова, а власовцев немцы вообще не собирались брать с собой. Им уже было не до них. И вот, после освобождения острова, возвращались мы в город Куресари (это центр острова). Не доходя до города узнали, что предатели власовцы находятся в сарае недалеко от дороги. Сарай очень большой, метров 50 в длину. В нём крестьяне складывали хлеб в снопах, а посредине широкое гумно (утрамбованный земляной пол). На него крестьяне заезжали на лошадях с повозками, обмолачивали снопы.
    Вот в этом сарае власовцев было как сельдей в бочке: обросшие, оборванные, головы повесили, на нас не смотрят. Мы всё-таки спросили их: «Что, вас заставили воевать против своих же?» Отвечают, дескать, нас заставили силой, немцы гнали под ружьём. Нашими ребятами им было высказано много неласковых слов. Мы были не прочь и пострелять предателей, отомстить за наших погибших друзей. Но этого нельзя было делать, они были уже безоружны, под охраной. Все они получили своё по закону. Мы возвратились в город Куресари».
    Вот это почти всё, что отец писал и рассказывал нам о войне, о блокаде Ленинграда. Совсем немного, скупо. Почему-то уходил от многих вопросов, никогда мы не слышали разговоров-воспоминаний о фронтовой жизни при встречах отца с товарищами – бывшими фронтовиками. Очень жаль.
    Но однажды, спустя десятки лет, бывший фронтовик мой тесть на вопрос: «Как там было на войне?». Ответил: «Это были мои лучшие годы».  Ответ поразил. Почему он так сказал, кто теперь сможет дать пояснение? Можно только догадываться, строить версии. Конечно, не для всех выживших годы войны были лучшими годами жизни. С этим можно согласиться, но опять возникает вопрос: «Почему так по-разному воспринимается жизнь в экстремальных условиях разными людьми»?
    Думаю, многие согласятся с писателем, «инженером человеческих душ» и боевым лётчиком, погибшем в 1944 году, Антуаном де Сент Экзюпери.  Задумаемся над его характеристикой людей в смертельно опасных ситуациях.
    "Мы дышим полной грудью лишь тогда, когда связаны с нашими братьями и есть у нас общая цель; и мы знаем по опыту: любить — это не значит смотреть друг на друга, любить — значит вместе смотреть в одном направлении. Товарищи лишь те, кто единой связкой, как альпинисты, совершают восхождение на одну и ту же вершину, — так они и обретают друг друга...Когда мы осмыслим свою роль на земле, пусть самую скромную и незаметную, тогда лишь мы будем счастливы. Тогда лишь мы сможем жить и умирать спокойно, ибо то, что дает смысл жизни, дает смысл и смерти». А.С. Экзюпери "Планета людей".
     Общая цель и фронтовое братство, равенство перед смертью и осознание величия своей роли в этой фронтовой связке возвышали людей, поднимали на подвиг и делали счастливыми, презревшими смерть.
    «Один лишь Дух, коснувшись глины, творит из нее Человека.» - отмечает Экзюпери.
    Но не на всякого снисходит святой дух. Много званых, да мало избранных.   Это всеобъемлющая формула человеческого неравенства, определённого природой ли, Создателем. Не все одарены одинаковыми способностями, характером, силой духа и потому одним отпущено то, чего нет и никогда не будет у других.