Забавный анекдот

               

     Мы с матерью не ели целый день.

     Почему и зачем мы в этот день оказались в Саратове, я не помню. Видимо, мать хоть и сказала мне, но коротко, что меня не могло впечатлить, а не задавать лишние вопросы я уже приучился. Много позже, восстанавливая этот день в памяти, и потом, улавливая на ходу или во время засыпания, а засыпал я почти моментально, так что это были именно лишь обрывки фраз, я составил, возможно, некоторую целостную картину происходящего. Она выглядит так, естественно, включая мои комментарии и додумки.

     В конце сорок седьмого года арестовали председателя колхоза как вредителя. Об этом шёпотом говорили в деревне. Но можно ли что-либо скрыть от пацанвы. Только сердце замирало от страха и ужаса: хорошо, что он хоть никого не убил, а мог бы ведь! Много ведь таких людей показывали в кино. А кино нам привозили чуть ли не каждую неделю. Вот ведь Колганов из фильма «Партийный билет», как он здорово притворялся коммунистом, а оказался вредителем… Очень мне нравился этот фильм, и я сто раз рассказывал его тем, кто не видел. И всем тоже было страшно и жутко. А Мишка сказал, да я бы его сразу убил! И все согласились, да, таких убивать надо.

     Потом-то стало ясно, что к чему. Что в засухе никто не виноват, а хлеб погорел от жары и сухого ветра, и что с весны не было ни одного дождя, а зимой почти не было снега, и вся вода сбежала в овраги, и пшенице не от чего было расти. И у всех в огороде ничего не выросло, даже картошка. Она была маленькая, и её было мало, и все сразу всё поели, и начался голод. А председателя арестовали.

     Возможно, именно в этот раз и мать ездила в обком партии, чтобы ходатайствовать за председателя, не зная и не понимая, что такого рода заступничество за «врага народа и вредителя» чревато серьёзными последствиями, ведь она была не только секретарём правления, а секретарём парторганизации. И, разумеется, её могли обвинить в пособничестве «врагу народа». Много позже, в бытность мою аспирантом, мой шеф (научный руководитель) очень немногословный и осторожный в высказываниях о той поре, как-то обронил, что уцелел потому, что не был членом партии. Парадокс? Изучая сталинские времена, исследователь должен привыкнуть ко многим парадоксам.

     Но вот, не лезла ли мать сама в капкан? Позднее я всё же узнал, что её спасло только то, что она была беременна моим братом, да что третий секретарь, а именно, к нему она пробилась, оказался замечательным мужиком, так она рассказывала отцу. И её оставили в покое, только перевели в другую деревню.

     Так ли, иначе ли, но нашей семье в очередной раз повезло, никто не пострадал. В очередной раз потому, что деда Гаврилу едва не посадили за вредительство в тридцать третьем году. И тоже накануне голода.

     Если всё было так, какую пользу мог я принести при поездке в обком? Разве что мать хотела разжалобить секретаря, такой я был тощий и голодный.

     Председателя не вернули, но до середины пятидесятых годов он изредка присылал матери письма из лагеря. Мать была весьма безалаберна по части сохранения бумаг и документов, так она не сохранила ни одного письма с фронта от моего родного отца. Но вот письмо от председателя, возможно, последнее, она спрятала в незамысловатый тайник, из которого я его извлёк и прочитал. Председатель работал в полеводческой бригаде где-то в Сибири, его лагерный срок подходил к концу…

     О чём думала мать, на что надеялась, когда мы добрались до Пешки, не знаю, а я дрожал от вечерней прохлады. Была уже осень, да и голод не тётка. Мать усадила меня на люк, закрывавший окно в подвальное помещение: жди!

     Пытаясь согреться, я подтянул голые колени к груди, обнял их руками, стал ждать. Между тем, в моём мозгу возникал, исчезал и вновь возвращался анекдот, который мне рассказала мать на скамейке обкома. Суть его вот в чём: маленький мальчик потерял в толпе мать. Он стоял и плакал. К нему подходили люди и спрашивали, почему он плачет. Узнав, спрашивали, а какова его мама? Он отвечал: «Моя мама лучше всех!» Я не мог понять, что тут смешного, и раз за разом пересказывал себе эту историю.

     Время шло, мать не возвращалась. По улице валила толпа от трамвайной остановки. Кто-то сворачивал на рынок, кто-то шёл дальше к узенькому мосту через Глебычев овраг. Я словно застыл в своей жалкой позе, не отводя глаз от людского потока, за которым жужжала толкучка. Видимо, моя скрюченная фигурка и весь мой жалкий вид привлёк внимание одной пожилой женщины. Женщины в России, вообще, очень сердобольны.
- Мальчик! Что ты здесь делаешь?
- Жду маму.
- А где она?
- Пошла на Пешку.
- А какая она, твоя мама?
Слова анекдота всё ещё висели в моём мозгу, и я ответил:
- Моя мама лучше всех!
Женщина засмеялась:
- А, и ты знаешь этот анекдот! И кто тебе рассказал?
- Мама!
- Ну, тогда жди! Не скучай, она вернётся!
Я тогда и не понял, что бывают мамы, которые не возвращаются. Да, бывали…

     Мать вернулась с половинкой кирпича чёрного хлеба. На чёрном рынке он стоил сто пятьдесят рублей, и у матери не хватило на целую буханку. Мы съели эту половинку, сидя на том же люке, и пошли на Волгу к лодке.

     Бабы давно уже распродали молоко, которое им удалось насобирать за неделю, чтобы отвезти на Пешку
- Ну, сколько тебя можно ждать, Гавриловна?
- Дела, бабы, дела! А коровы подождут…

     Хозяин лодки, зайдя по колено в воду, с силой толкнул её, бабы ударили вёслами по воде, и мы поплыли в нашу родную Шумейку, пахнувшую кизяковым дымом и парным молоком.