Щенок

- Все. Я ухожу….

Белая дверь на белой стене, недавно покрашена. Деревянная, обыкновенная. Поблескивает крупинками солнца, заглядывающего через окно сбоку. Пружина вверху на двери. Старенькая конструкция, несовременная. Скрип не тугой пружины, зацепивший слух ржавой уключиной, привлекает внимание последней нотой, неожиданно высокой и чистой.

Лестница белая, чистая. Площадка маленькая, лестница разбегается вверх и вниз. Вверху что-то светлое, ясное, недосягаемое. Внизу несколько ступеней, и пустота, всепоглощающая, безликая, безмолвная и безразличная. Рассеянное в пространстве ничто.

- Все. Ухожу….

Шаги поворачивают вниз.

В дверь, шмыгнув под ногами пятнистым колобком, выкатывается щенок.

- Далматинец?! Откуда ты? Иди обратно! Дверь закроется, что ты будешь делать, здесь, один, на площадке? Я дверь тебе открыть уже не смогу. Я ухожу. Мне здесь нечего делать. Я не нужна…
Дверь приходится держать полуоткрытой. Колобок крутится под ногами, удерживая на себе, тронутое его искренней радостью, внимание, не дает начать спускаться. Балуется, как большая живая меховая игрушка.

- Иди обратно!

Ноги почти связаны еще быстрее мельтешащими лапками. Мелькает белая пушистая шерсть, разбегаются глаза от черных разнокалиберных, разбросанных по ушам и спине, пятнышек.

… А память выхватывает, больно саднящее своей похожестью, аналогичное состояние умирания. Когда уже ничего не удерживает, а ощущения лишь временно окрашивают действительность в живые краски. И время меняет свой ход из созвучного гармоничного такта на постороннее вмешательство тиканья. И жизнь утекает сквозь рану сопротивляющегося сознания. И нет чувства, что все безразлично, и нет чувства, что уже не взлетишь. Нет ничего. Даже вакуума и пустоты. Нет даже спасительной тишины. И взгляд не ищет уже ничего, не прикасаясь к действительности, плывет вне её.

А потом наталкивается на старенький глиняный горшок, с почти засохшей землей, в которую посадили когда-то луковицу тюльпана, и забыли, - зачем.

Посередине горшка, раздвигая колючие комья земли, свежим зеленым пятном тянется вверх росток. Живой. Пробивается сквозь небытие. И не задает никому вопросов: «Зачем?»

… Но ты – не росток. И ты смотришь печально вдаль, прислушиваясь к легкому дуновению другой жизни, и не понимаешь: «Кто заботится о том, чтобы ты был жив, и для чего?»

… А маленький щенок резвится под ногами, сыплет игривыми искорками искреннего веселья, вяжет ноги своим мельтешением, не дает уйти.

И в этой внезапной, безудержной, чуть сумасшедшей, радости, столько знакомого, такого близкого, такого нужного, что глаза следят, не отрываясь, за каждым шагом щенка, губы непроизвольно растягиваются в улыбку, глупую и счастливую, и что-то внутри, еще опасливо, и осторожно, очень робко, приоткрывается навстречу радости…

…Белая дверь на белой стене так и остается полуоткрытой. И что такого смешного в маленьком белом щенке, шутливо раскрашенном черными пятнистыми крапинками?…. Зыбкая тонкая грань веселья, не заботящегося о необходимости быть понятым или признанным, а только счастливым. И сейчас его уже достаточно, чтобы ты не мог бросить его одного на площадке, и уйти…

 
Август, 2005 г., Матросова Елена(Velen)