Глава 21. 2

Поднявшись поутру, я пошёл топить баню. С чего-то надо было начинать… Капка, затопив печь, не проронив ни слова, опять села к столу. Натаскав воды, заткнув выбитое оконце, я топил баню. Капка сидела. Перебрав немудрёный её подвал – прошлое лето она ещё что-то покопошилась на огороде, - стал готовить ужин. Капка, бесцельно сидя за столом, не обращала на меня никакого внимания.  Пусть. Не всё сразу. Под вечер, через силу увел её в баню. Выпарив и вымыв,  обстриг, как умел, и надел на неё чистую рубаху.  Придя домой, в свете керосиновой лампы, с облегчением заметил румянец на щеках, и, беря с места в карьер, едва усадив за стол, заставил выпить водки, запасы которой остались нетронутыми с моего ухода. Повечеряли. Повар из меня никудышный, но после «голой» картошки в мундире и моя еда была пиром. Спать Капку я уложил на чистое белье и забрался в кровать сам. Капка дёрнулась было, но я, обняв её, сделал вид, что уже сплю, и она затихла. Ровное её сопение было мне наградой за дневные труды, и, боясь побеспокоить её сон, я лежал не шевелясь, хотя рука моя лежащая под Капкой, затекла и стала совсем ватной. Я лежал и думал. И думы мои о Капке, о её прошлом и возможном будущем в один момент сплелись в одну, и я не заметил, как уснул.

…Капка гремела на кухне посудой. Печь бодро потрескивала, и пахло чем-то забытым и вкусным. Драники! Да, это были драники, но дело шло не так быстро. За день Капка проронила лишь несколько слов:
 
- Карька  ржал у Запясстья. Попробуй поймать.

Около месяца назад Капка выпустила коня и корову на вольные хлеба – все запасы сена и позапрошлогодние остатки и прошлогоднее, кошенное ею че-рез силу, через немогу, закончились. Пока была нужда ходить на двор, пока рядом оставались два живых существа, требующих заботы и ухода, Капка держалась. Оставшись одна, упав духом окончательно,  Капка третий раз задумалась о смерти, но не успела…
Время шло, Капка начинала расхаживаться, а я втягивал её в домашние заботы. То огород, то отысканная у чёрта на куличках тощая корова, то… Да разве переделаешь в деревне все дела?..

Капка розовела, наливалась телом, молодела. И в одну из ночей отозвалась на моё тепло своим…



- Опять Колька всю ночь плакал…

- А как же нам не плакать, когда у нас зубки режутся, папаша? – подражая детскому лепету, качая в люльке бутуза Николая Ивановича, смеялась Капитолина. - Ты-то в поле отоспишься, а я вот опять нет… - она улыбнулась.

После моего возвращения на хутор прошло два года. О войне теперь напоминали только два небольших обихоженных холмика с крестами, расположенных метрах в ста от хаты. Олеська с Серёжкой. Когда Капка снова стала называть их как при жизни, я понял – отпустило. Беда не ушла, но она перестала заполнять всю Капкину сущность, уступив место жизни. А первые признаки нового материнства будущими заботами оттеснили прошлое в уголок души, где ему оставалось достаточно места. «Ваня, если будет мальчик, давай назовём… Колькой?» Капка снова становилась Капитолиной. Колька – это Колька, а Николай – её законный муж, не вернувшийся с войны. Человек, которого она любила, сколько могла, до тех пор, пока не приглянулся он страшной сопернице – войне. И пропал на ней без письма и весточки. Да я разве был против? Ушёл человек, ушли его дети. Пусть хоть такая память останется. Всё лучше, чем ковыль над осевшей могилой. А сколько радости от этого было Капке…
Хозяйство было уже для нас достаточным. Появились излишки, но, как всегда, требовались соль, спички, керосин и прочая мелочь, жизнь без которой уже кажется невозможной. Капка иногда ездила в Прожу на базар, продавала излишки, а случалось, что и не только излишки, и покупала самое необходимое. Всё общение с внешним миром было только на ней. Я сидел на хуторе и видел из людей только Капку, а потом Капку с Коленькой. Мне этого хватало. Форма моя солдатская здорово поистёрлась от постоянной работы, и Капитолина, будучи уже на сносях, наверно, вздохнув, достала мне мужнину одежду. «Убери гимнастёрку. Может, когда и на Победу сподобишься надеть, кто знает. Эх, был бы жив дядя Костя, справил бы он тебе документ. Оженились бы. Жили по-людски, а не так…» Простирнула Капка форму мою, и убрал я её в сидорок. Пусть, в самом деле, лежит. Как мог, так и воевал. И не только одна моя вина на этом. Хоть и своей не умаляю. Столько солдат в плен попадало, разве только солдаты в этом виноваты? Да, голову в петлю зря не совал, но воевал, как мог, что в начале, что в конце, и партизаном был бы не хуже других, но вот определили меня в полицаи партизаны. А я ведь от Капки к ним не за этим пришёл. И партизаны стреляли в меня, как в обычного полицая. И от Сафонова пулю схватишь, ждать не придётся, если заподозрит в чём, а то и просто от живого куски отрезать будет. А теперь вот сиди, скрывайся. Так и жил эти годы: на Капку с Колькой посмотришь - глаз радуется, душа от счастья поёт, а спать ляжешь – война снится. А я в немецкой форме… Сколько раз пугал Капку криком, сколько раз Капку с Колькой.

Да, видать, мысли, если их много, делом становятся. Сглазил я себя, ой, как сглазил. Но моя ли вина в том, что мне война снится? И ещё долго сниться будет? Моя вина в том, что надел я немецкую форму. Это да! Но я же её снять пытался, а мне не дали. Наши же и не дали. Партизаны. Да кто теперь это докажет. Меня без музыки в отряде встречали, без музыки и проводили, а к «Мстителям» вообще пленным привезли с последующим побегом.

 Теперь уже Капка меня в чувство приводила. Бывало, и в бане парила… Всё было. Война - не утюг, костюмчик не погладит, а изомнёт, да кровью польёт сверх всякой меры …

Продолжение: http://www.proza.ru/2019/01/31/793