Бобэ майсес. Бабушкины сказки и другие истории

Бобэ майсес
(Бабушкины сказки и другие истории)
Все несчастливые семьи несчастливы одинаково, каждая еврейская семья несчастлива по-своему.
Самый главный человек у нас в доме – это Боба. Боба – мой младший двоюродный брат, он толстый, вредный и наглый. Это я так думаю. Но с моим мнением никто не считается, потому что «меня забыли спросить» - так говорит моя бабушка Ида. Для Иды, которую запрещено называть бабушкой под страхом лишения субботнего штруделя, Боба – идеал еврейского внука: у него хронический синусит, слабый желудок и высокое «до» третьей октавы. Поэтому его одновременно можно жалеть, лечить и им можно гордиться. А я приношу только несчастья. Вернее, привожу, потому что все приличные члены нашей семьи, как и положено, степенно живут в Киеве или, в крайнем случае, Одессе, а меня моя безумная мать, по совместительству Идина старшая дочь, выйдя замуж за военного, таскает по всему свету, удаляясь от благословенного города на Днепре все дальше и дальше. И из этого дальше каждый год меня сажают на поезд «Тьмутаракань – Киев» и отправляют к бабушке на все летние каникулы. Кроме сомнительного эпитета «безумная» мою маму среди домашних еще любовно называют «рЭволюционЭрка». Свою личную рЭволюцию она совершила в семнадцать лет, сбежав после выпускного вечера в Ленинград поступать в театральный институт. В театральный!!! Хотя ее дальнейшая судьба уже давно была распланирована дядей Мишей, заместителем декана стоматологического факультета и, по совместительству, бабушкиным троюродным братом по папе. На первом же туре членов приемой комиссии питерского вуза наповал сразили невероятная южная красота моей мамы и ее фрикативное «гэ». Яркая внешность досталась моей маме от бабушки Иды. По крайней мере, так утверждает сама Ида, рассказывая, что до войны ее портреты украшали витрины главных фотоателье на Крещатике. И дедушка Гриша пал жертвой этой роковой красотки, увидев Иду жарким летним днем на песчаном берегу Днепра. Молодой инженер-изобретатель так быстро утонул в глубине карих глаз юной кокетки, что совершенно не обратил внимания на некоторую анатомическую особенность будущей жены – а именно, на абсолютно кривые ноги. Этот недостаток был замечен всего каких-то пятьдесят лет спустя, когда Ида сломала лодыжку. Надевая бабушке правую туфельку на освобожденную из гипсового плена ногу, дедушка, персональный пенсионер республиканского значения, возмущенно завопил: « Ида, эти врачи скривили тебе ноги!» Против такой трактовки бабушка не возражала.
Особенности маминого произношения наглухо закрыли для нее путь на актерский факультет, а школьный аттестат с золотой медалью без труда определил на театроведческий, диплом с отличием которого, без сомнения, очень пригодился в отдаленных морских гарнизонах. И теперь мама ставит там спектакли к праздничным датам, ведет театральные кружки для детей и является неиссякаемым источником опасности для офицерских жен, восторженного обожания матросов-срочников и искренней любви своего мужа. Кстати, о муже, то есть о моем папе. Как и дедушка Гриша, он был ослеплен красотой моей мамы в общественном месте, а именно, в вагоне трамвая, отчего и сошел не на своей остановке и долго крался по снежным ленинградским улицам за мимолетным виденьем до самого общежития, прячась в своей хилой курсантской шинели от ветра и патрулей. Будущий морской офицер был хорош собой, в меру нахален, без меры начитан и играл в училище в самодеятельном театре на английском языке. То есть был практически коллега по творческому цеху. Именно последний факт сыграл в выборе моей мамы решающую роль. Ну, еще палаш - контактное клинковое рубящее и колющее оружие с длинным прямым однолезвийным клинком,положенное курсантам военно-морских училищ по указу наркома военно-морских сил от тысяча девятьсот сорокового года. Это было так мужественно… А еще, несмотря на фамилию, нагло оканчивающуюся на «-ов», папиных родителей звали Мирра Яковлевна и Аркадий Львович, что позволило ему вписаться в требования, предъявляемые Идой к будущему зятю.
Список моих прегрешений перед благочинными еврейскими родственниками огромен – во-первых, я не люблю есть, не люблю не что-то конкретное, а в принципе ненавижу священную процедуру поглощения пищи в неограниченных количествах. Вот эти все блюдечки с салатиками, вазочки с форшмаком, кастрюльки с куриным бульончиком и мисочки с  телячьими котлетками, которые с такой любовью с утра до вечера мастерит на кухне Ида. Мне вполне достаточно схватить на завтрак хлеб с маслом и докторской колбасой, варварски совместив мясное с молочным, развлечься на обед жареной картошкой и на ужин сосиской. И это у меня началось буквально с самого рождения: согласно семейным преданиям, грудное молоко я еще поглощала, ну а при переходе к общечеловеческой пище забастовала раз и навсегда. Чтобы накормить меня, Ида танцевала передо мной канкан, залихватски распевая « Я усики не брею, большой живот имею, хожу по ресторанам и шарю по карманам!» Я кричала: «Бабушка, выше юбку!» и плевалась манной кашей. В какой-то момент, мой папа, ошалевший от такого безобразия, командирским голосом сказал: «Не хочет –пусть не ест! При социализме от голода еще никто не умирал». На этом моя пытка едой закончилась. Вот то ли дело Бобочка! Бобочка, бабушкин любимчик, может жевать целый день, невзирая на слабый желудок, счастливо причмокивая на радость Иде. А я подлым образом лишаю бабушку главной радости в жизни – до полуобморока накормить бедного ребенка, который в очередной раз приехал на каникулы худым до неприличия.
Во-вторых, у меня совершенно нет слуха, никакого, все песни в моем исполнении звучат на один мотив, подозрительно и очень отдаленно напоминающий гимн Советского Союза. А это, согласитесь, в еврейской семье просто неприлично. Бобочка же, кроме вышеупомянутого «до» третьей октавы с первого класса терзает скрипочку на радость Иде и всем окрестным котам, которые при первых звуках его музыкальных экзерсисов собираются у нас под окнами и дружно воют в унисон. Приходящий педагог Илья Семенович уверен, что растит будущего Давида Ойстраха или хотя бы Натана Мильштейна. Когда они начинают заниматься, я прячусь от них в ванной, испытывая непреодолимое желание превратиться в кота и тем же способом выразить свое отношение к Бобочкиному таланту. Судя по всему, такие же чувства испытывает и наш сосед Василий, особенно если урок начинается воскресным утром. Однажды в ответ на патетический призыв Ильи Семеновича: «Выше, Боренька, выше!», Василий перегнулся на наш балкон и трубным басом заорал: « Илюша, выше не подымается!»
Зато я люблю читать и сочинять стихи. Этот талант, как и все хорошее в нашей семье, у меня от Иды, которая задорной пионеркой в двадцатые годы исписала малоцензурными эпиграммами на вожатых стены летнего лагеря, за что и была с позором отлучена от коллективного отдыха. Моя любовь к чтению росла по мере удаления папиного места службы от столичных городов – в небольшом военном городке на Крайнем Севере нет никаких проблем с подпиской даже на самые дефицитные журналы, включая «Иностранную литературу» и «Роман-газету».
Но самый главный мой недостаток – это страсть к общественной работе. Эту склонность, по мнению Иды, я унаследовала от дедушки Гриши, который в далекой молодости редактировал заводскую газету «Победа пролетариата». По сей день Ида помнит этот дедушкин грешок и не устает напоминать о нем всегда, когда ей удается достать что-нибудь вкусненькое: «Ешь, ешь, Гришенька,» - любит ехидно приговаривать она, отрезая прозрачный кружочек сырокопченной колбасы. – «Твой пролЬятарЬат таки победил».
Путешествуя с родителями по просторам нашей Родины, я сменила шесть школ и сделала феерическую карьеру на общественном поприще, начав старшей санитаркой и командиром звездочки и приехав на свои последние школьные каникулы комсоргом десятого «Б», усвоив все постулаты кодекса строителя коммунизма. Бобочка же умудрился пропустить прием в октябрята, спрятавшись за свой синусит, а в пионеры его пока не брали, потому что он никак не мог согласиться с одним из законов юных пионеров: пионер — друг пионерам и детям трудящихся всех стран. Бобочка честно сказал старшей пионервожатой, что такого количества друзей он не потянет.
Кроме того, у Бобочки есть передо мной еще одно неоспоримое достоинство – он появился на свет волшебным образом. То есть, Бобочка, конечно, впервые увидел этот мир из того же места, что и все дети, но Бобы просто не должно было быть. Его мама, моя родная тетя Фаина, с детства была увлечена музыкой, и с малых лет отчаянно тарабанила по клавишам черного пианино «Красный Октябрь», очень дальнего родственника шикарного рояля Дидерихс, который украшал бабушкину квартиру до тысяча девятьсот сорок первого года. Именно на нем, опять же со слов Иды, музицировал профессор Киевской консерватории и мировая знаменитость Юзеф Турчинский. Выиграв в сражении с преподавателями музыкальной школы, Фаина взяла штурмом музыкальное училище и планировала дальнейший поход на консерваторию. На последнем курсе настойчивая Фаина решила принять участие в городском смотре-конкурсе молодых композиторов, но случилось непредвиденное: в переполненном трамвае номер девять где-то между улицей Саксаганского и площадью Победы по дороге на выступление у Фаи украли папку с партитурой ее прелюда номер шестнадцать. Горю несостоявшейся конкурсантки не было границ, тем более, что, как выяснилось месяца через три, между нотными страничками было надежно припрятано направление на искусственное прерывание беременности, в просторечии, на аборт, о чем, естественно, ни сном, ни духом не ведали Фаичкины родители. Подонок, мерзавец, паскудник, шлымазл и прочее был выявлен довольно быстро – им оказался Яков Михайлович, заведующий ателье мод на Красноармейской, который собственоручно проводил замеры Фаичкиных объемов для так и не востребованного концертного платья. Разговор между соблазнителем и отцом жертвы был громким, но коротким. К счастью для всех, Яков Михайлович оказался холост и сговорчив, к тому же владел кооперативной квартирой в Дарнице. Концертное платье в ловких руках профессионала превратилось в свадебное, и Фаина произвела на свет Бобочку в абсолютно законном браке. Несмотря на то, что внешне Яков Михайлович совсем не походил на рыжего монаха Антонио Вивальди, чей портрет Фаечка хранит под подушкой до сих пор, семья получилась крепкая и вполне себе счастливая – сытая, обутая и, конечно, хорошо одетая. Несмотря на бешеное обожание в семье, плод греховной любви Бобочка предпочитает пастись у Иды и Гриши, где ему всегда готов и стол, и дом, выселяя меня во время своих ночевок со старого уютного дивана на раскладушку.
Патриархом нашего семейства является дедушка Моня – папа дедушки Гриши, Идин свекр и наш с Бобочкой прадедушка. Моня напоминает мне английскую королеву, которая царствует, но не правит и сама об этом не догадывается. Я его так скромненько и называю – царь Соломон. Весь день он мирно дремлет в широком кресле посредине гостиной, просыпаясь лишь на запахи Идиных обедов, во время которых на удивление год от года являет абсолютную ясность ума при полной физической слабости и отсутствии левой руки, утерянной по патриотической версии на фронтах Гражданской войны, а по житейской – в пацанских разборках нэмпановских времен. Еще в анамнезе у Мони ишиас, остеохондроз и восемь лет лагерей за анекдот. Этот анекдот передается у нас из поколения в поколение: „ - Мы награждаем ткачиху Стеценко отрезом на платье, а бригадира Иванову – бюстом товарища Сталина. Голос из зала: „Так ей, сволочи, и надо!“
Вообще-то, наша семейная любовь к анекдотам могла привести к появлению еще одного человека, которому в анкетной графе „Судимости“ пришлось бы ставить „да!“ Если бы , конечно, посчастливилось дожить до освобождения. Незадолго до кончины вождя народов и друга всех физкультурников Ида купала в тазике на балконе маленькую Фаю, а моя мама беззаботно играла во дворе. Среди полной идиллии вдруг Ида услышала, как ее старшая дочка радостно сообщает подружкам, что знает анекдот, за который посадят. Уши у подметавшего двор дворника Степана из обычного человеческого органа слуха на глазах стали превращаться в локаторы, строго направленные в сторону маленькой бойкой девочки, а глаза его цвета детской неожиданности мечтательно покосились в сторону больших окон нашей квартиры, мысленно расставляя мебель и развешивая занавески. Ида замерла.
- Один дяденька, - щебетала моя мама, - пошел купаться совсем голым, а воры украли у него всю одежду. Тогда он взял у малыша слюнявчик и повязал его себе на писю. Он бежит по пляжу, а все смеются, потому что у него спереди написано „Расти большой на радость маме!“
Ида перевела дух и выловила ушедшую в мыльную пену Фаечку, а Степан закатал губу и продолжил махать метлой.
**************
- Мне скуууучно, - ноет мне прямо в ухо Бобочка, пытаясь пристроиться рядом на кушетке на балконе,– мне нечем заняяяяяться…
- Почитай, - советую я ему, нанося тем самым невероятное оскорбление его тонкой музыкальной душе и толстой попе.
- Читать скууучно, - Бобочка переходит на следующую ноту, - лучше поиграй со мнооооой…
Ну, вот скажите, в какие игры может играть взрослая страшеклассница с ребенком, только перешедшем в пятый класс?
- Ты видишь, я занята, - я пытаюсь столкнуть нахального Бобочку с узкой кушетки. У меня в руках список книг, которые я должна прочитать за лето. Против прочитанных, которых становится  все больше и больше, стоят жирные галочки, а меня мучает гамлетовский вопрос, какая следующая: «Молодая гвардия» Фадеева или « Поднятая целина» Шолохова. Обе книжки в новеньких обложках с жирными библиотечным штампом на семнадцатой странице «Київська обласна бiблiотека для юнацтва».
- Ты не занята, - настойчиво, как осенняя муха, продолжает зудеть Бобочка, -ты читаешь... поиграаааай со мной. В «дурака».
- Разбуди Моню и поиграй с ним, - предлагаю я, пытаясь отделаться от Бобочки малой кровью.
- Он со мной не играет, - грустно вздыхает Бобочка,- потому что я жульничаю.
- Тогда подожди, когда придет дедушка Гриша или Ида, - советую я юному шулеру.
- Это будет нескоро, - сопит обиженно Бобочка. – Гриша пошел на партсобрание в жилконтору, а Ида на Бессарабский рынок за вишней. Ты, что забыла? - голос Бобочки суровеет. - Ида обещала мне пирожки с вишней.
- Ну, тогда поиграй сам с собой, - не выдерживаю я и незаметным движением благополучно спихиваю Бобочку на пол.
- Сам с собой? - возмущению Бобочки нет предела. – А как же я тогда буду жульничать???
Он неловко подымается с пола и жизнерадостным бегемотиком несется на звук открываемой двери и запахи рыночного изобилия. Это Ида вернулась, и, не успев поставить свою корзинку, полную даров щедрого украинского чернозема, убедившись, что я – единственный адекватный собеседник в квартире на этот момент, садится напротив меня с трагическим лицом.
- Я встретила Лёнчика, - сообщает она голосом Левитана.
- Какого Лёнчика? – переспрашиваю я, ненароком включая диктора на полную громкость.
- Я, конечно, понимаю, что вы там себе на краю географии хорошо устроились с твоей безумной мамой и ее офицЭром, но своих родственников все-таки надо знать, - начинает монолог Ида, заходясь в праведном гневе. – Лёнчику, которому давно пора жениться, сына тети Туни.
Черт, как я могла забыть, ну, конечно же Лёнчик! Которому давно пора жениться! Сын тети Туни! С раннего детства я слышу мифическое имя нашего родственника, которого, в отличие от его мамы, никогда не видела. Вообще, я долгое время считала, что «которомудавнопоражениться» - это фамилия, так как без этого дополнения имя Лёнчика просто никто не произносил.
- Пора садиться за стол, - вещает счастливый именинник.
- Но еще нет Лёнчика, - волнуется кто-то из гостей.
- Какого Лёнчика?- задумывается новорожденный. – Я не приглашал никаких Лёнчиков!
- Которому давно пора жениться, - отвечает дружный хор приглашенных.
- На свадьбе у Кларочки были все, даже Лёнчик, - делится тетя мужа сестры свидетеля со стороны жениха.
- Какой Лёнчик?- хрипит гриппозным горлом расстроенный индивидум, пропустивший такое важное мероприятие.
- Которому давно пора жениться, - щурится от вкусных воспоминаний тетя мужа сестры свидетеля со стороны жениха.
-
Без сомнения, культ родственников это особая тема в любой еврейской семье – их любят и ненавидят, с ними ссорятся и мирятся, их посещают по праздникам и в больницах, их обсуждают и ими гордятся вне зависимости от степени родства. Родные – это святое, двоюродные – это почти родные, троюродные, четвероюродные, приобретенные посредством браков и не утраченные в связи с разводами, гении и не очень, трудолюбивые и так себе, кудрявые и лысые, красивые и вроде, ничего – это наше все! И в этом длинном ряду тетя Туня и ее сын стоят абсолютно на особом положении. Потому что никто не может вспомнить, кем и с какой стороны они нам приходятся. Это как на большой свадьбе: родственники со стороны жениха думают, что вы пришли с невестой, родственники со стороны невесты думают, что вы – исключительно по линии жениха, а вы пришли, выпили и уже закусываете. Кстати, загадочное имя Туня долгое время интересовало меня свое необычностью даже среди множества других экзотичных имен нашего семейства.
Его этимология стала мне более-менее понятна, когда в очередной школе у меня обнаружилась одноклассница с гигантским котом -  тезкой тети Туни. Правда, меня немного смутило полное имя этого красавца: оказалось, что Туня, который кот, это уменьшительно-ласкательное от слова «тунеядец». Ида восприняла мои филологический изыскания как личное оскорбление и наконец-то объяснила, что Туня происходит от имени Этель, Этуня, Туня, как в далеком детстве, скорей всего, называли маму Лёнчика.
Итак, Лёнчик!
- Кажется, этот пуриц (барин) собирается жениться, - продолжает Ида, не меняя трагического выражения лица. – Такое несчастье!
Некоторая нелогичность Иды вгоняет меня в ступор, хотя радует перспектива передать кому-то почетное звание главного семейного несчастья.
- - Но, Ида, ты же мечтала об этом практически последние лет пятнадцать, - я старательно пытаюсь остаться объективной.
- - Она была с ним, - мои умозаключения мало волнуют Иду. - Она – шиксэ, не еврейка.
Вот есть на свете таки грех больше, чем отсутствие аппетита, музыкального слуха и любовь к общественной деятельности.
- - Ида, - я вспоминаю, что пролетарии всех стран должны соединяться. - Какая разница, еврейка или не еврейка? Что за предрассудки, на дворе двадцатый век!
Бобочка на всякий случае смотрит во двор, но там лишь соседская кошка-антисемитка по кличке Берта, притворно щурясь на солнышке, караулит легкомысленного воробья.
Вообще-то, антисемитка не кошка, а ее хозяйка, соседка по лестничной клетке, Мария Ивановна, которая долго ходила в приятельницах Иды, включая все плюсы этой дружбы в виде "Наполеона", рулета с маком и пирога с творогом, пока в один прекрасный день Ида не услышала, как Мария Ивановна, рассказывая об Идином семействе кумушкам на лавочке, называет нас всех почти любовно: "Мои жиды". Свое отношение к разоблаченной соседке Ида естественным образом перенесла на ее кошку, справедливо полагая, что мы в ответе за тех, кого приручили. И если Берта приручила Марию Ивановну, то пусть за нее и отвечает. Кроме того, только антисемитка может назвать кошку Берта, когда есть такие прекрасные клички как Мурка, Муська и так далее.
- Ида, - продолжаю я политинформацию, - да пусть она хоть русская, хоть эфиопка, главное, он ее любит.
- Эфиоп твою мать, - включается в разговор проснувшийся в ожидании обеда Моня, вспомнивший свою пацанскую молодость. Ширится круг участников дискуссии.
- Папа, - нервно вскрикивает Ида, - здесь дети! И, кроме того, что там любить? - Это уже мне. - Я же тебе говорю, что я ее видела.
- Не нервируй бабушку, - шипит мне Бобочка. - У нее не подымется тесто.
Святая уверенность любой еврейской семьи, что тесто подымается только тогда , когда хозяйка находится в полном душевном равновесии.
- Ее зовут Леночка Павленко, - в устах Иды это звучит как эпикриз.
- Когда я работал в мясной лавке Шимовичей, - ударяется в воспоминания Моня, - к нам за свежей телячей вырезкой по пятницам приходила мадам Павленко.
- Что такое мясная лавка? - спрашивает Бобочка.
- Что такое телячья вырезка?- интересуюсь я.
- Вам не понять, - машет рукой Моня и продолжает, - у нее были такие большие буфера.
- Папа!- опять кричит Ида. – Здесь дети! – И отчаявшись найти поддержку в кругу семьи, забыв спросить, кто такие Шимовичи, Ида удаляется к самому надежному ее другу – телефону.
- Дедушка, - вкрадчиво шепчет Бобочка на ухо Моне. - Ты расскажешь мне про тетю Павленко?
Сейчас Ида будет звонить дяде Мише и вербовать его в союзники. Фронт борьбы с неизвестной Леночкой Павленко за счастье Лёнчика формируется на глазах. Генералиссимус вербует адептов, которые грудью встанут на защиту наших бастионов.
- Миша, как твое давление? А спина? А рука? А поясница? – в качестве пролога Ида, похоже, проштудировала весь «Анатомический атлас».
Судя по затянувшейся паузе дядя Миша отвечает обстоятельно и со вкусом.
- Как мама? Как Соня? Как дети? Как внуки? - Ида идет по генеалогическому дереву троюродного брата по папе строго по вертикали.
- - У нас все в порядке, - траурным голосом сообщает Ида в ответ на алаверды-вопросы дяди Миши, - Лёнчик наконец-то женится, ее зовут Леночка Павленко.
Даже мне слышно, как в трубке что-то громко булькает, скорей всего, дядя Миша уже пьет валерьянку. В разговор вплетается высокий дискант дяди Мишиной жены Сони.
- -Ну, конечно. И я о том же. Вот именно. А я о чем? - риторически вопрошает Ида, когда ей удается вставить свою реплику в телефонное журчание, и переходит на шепот. - А если он соберется уезжать?
Мне непонятно, от кого шифруется Ида: если от меня, то я все равно слышу, если от кого-то другого, то они слышат еще лучше.
- -Как куда? - удивляется Ида непонятливости брата. - В Израиль.
- - Ида, сколько раз я просил не говорить на эту тему по телефону, - несется из телефонной трубки и дядя Миша быстренько отключается.
Дедушка Гриша говорит, что паническая осторожность напала на родственника жены совсем недавно: дядя Миша прошел всю войну в батальонном медсанбате, уйдя добровольцем с четвертого курса мединститута. С войны он пришел в орденах с одним вещевым мешком и беременной медсестрой Соней Борисовной. Соне было двадцать лет, и война сделала ее круглой сиротой. Всю жизнь она была Борисовной, пока бдительная паспортистка седьмого отделения милиции Печерского района города Киева при выдаче Соне бессрочного паспорта не обнаружила, что давно отошедшего в мир иной Сониного папу звали Борух. Справедливость была тут же восстановлена, внеся дополнительную неразбериху в домашнее делопроизводство. Дядя Миша не боялся немцев, бомбежек, обстрелов и батальонного особиста. Он оперировал под пулями и даже ходил в атаку, но с возрастом он превратился в очень осторожного человека и даже этим гордится. Когда воспитательница из детского садика его внучки Сони-младшей рассказала, что девочка рассадила всех одногруппников по стульям и сказала, что это поезд, идущий в Израиль, дядя Миша перестал ходить к ребенку на утренники. Прощаться с отъезжающими он ходил по ночам, с ловкостью Штирлица уходя по старым киевским улочкам от каждого, кто был хоть немного похож на милицейский "хвост". С отдыха в санатории он уехал раньше времени: во время коллективного просмотра программы "Время" по экрану пошли полосы ровно тогда, когда Леонид Ильич Брежнев пытался выговарить свое знаменитое "систематически". Сосед дяди Миши со всего размаха ударил сверху заглючивший ящик, а чей-то ехидный голос сострил: "Так его, так его, по кумполу". Дядя Миша, конечно, тут же встал и … вышел.
После обеда не нашедшая понимания в узком семейном кругу Ида отправляется на кухню печь пирожки с вишней на всякий случай. Она всегда что-то печет на всякий случай – вдруг кто-то придет, поэтому квартира беспрерывно благоухает корицей, гвоздикой и сладким запахом ванили. Мы живем почти в самом центре города – недалеко от Крещатика на углу улиц Саксаганского и Красноармейской, и к нам часто заходят родственники по дороге куда-нибудь, ведь рядом с нами лучшая в городе аптека, самый надежный ремонт обуви, а на углу – новый универсам. В этот раз заходит тетя Фира.
- Эсфирь, - Ида радостно впивается в свежего слушателя. В ответственные моменты она называет собеседника полным именем, и тогда Бобочка превращается в Бориса, дедушка Гриша в Григория, Моня – в Соломона Копелевича. И лишь со мной не складывается – мои родители назвали меня именем, у которого нет уменьшительной формы. – У нас такое несчастье, такой брох.
- У Бобочки расстройство?- - волнуется тетя Фира.
Ида всплескивает руками и качает головой.
- Запор? – тревожно интересуется тетя Фира и откидывает салфетку с подноса с пирожками.
- Лёнчик женится, - сообщает Ида страшную весть.
- Хорошо, - говорит тетя Фира и разламывает пополам еще теплый пирожок. – Почем вишня на Бессарабке?
Но Ида, как ледокол „Арктика“, твердо движется своим курсом.
- Невесту зовут Леночка Павленко, - Ида наливает тете Фире чай и преданно смотрит ей в глаза в надежде на понимание.
- Хорошо, - говорит тетя Фира и тянет руку к аппетитной горке.
- Я ее видела: ни кожи, ни рожи, - дает исчерпывающую оценку будущей родственнице Ида. – И послезавтра он приведет ее к нам знакомиться. Эсфирь, ты хочешь знакомиться с Леночкой Павленко?
- Хорошо, - в который раз повторяет тетя Фира, приговаривая очередную жертву с вишней.
- Да что «хорошо»?! - взрывается Ида и закрывает поднос салфеткой.
- Хорошо, что бедная Туня не дожила, - скорбно сообщает тетя Фира, и удовлетворенная Ида аккуратно складывает салфетку с амнистированного подноса.
Наконец-то, выполнив свой партийный долг, возвращается дедушка Гриша, и всех нас, отщепенцев, в лице меня, Бобочки и Мони зовут к столу.
- А чем Лёнчик занимается? – я стараюсь вернуть семейную идиллию и согласие.
- Он пишет, - гордо говорит Ида.
- Диктант? – тревожно спрашивает вечный троечник по русскому и литературе Бобочка.
- Книгу? – я радуюсь возможности познакомиться с живым писателем.
- Картины, - проясняет ситуацию дедушка Гриша.
- И с этого можно жениться? – изумляется тетя Фира. – И хорошо жить?
- Хорошо жить можно, если только пишешь доносы, - мрачно делится своим жизненным опытом Моня, и все дружно и сочувственно вздыхают.
*******************
Без пяти минут новобрачные прибывают точно в семь сорок, как и знаменитый поезд «Бендеры-Одесса». Лёнчик оказывается высоким полным мужчиной с отполированной лысиной и букетом сирени в руках . Из-за букета выскакивает и с порога  начинает задорно ойкать Леночка Павленко:
- Ой, тетя Ида, я так рада Вас опять видеть. Лёнчик все время только о Вас и говорит, Вы ему как вторая мама. Ой, а это Бобочка! Я угадала? Какой славный мальчик! А это дядя Гриша? Вы так похожи на моего дедушку! Дайте же я Вас поцелую!
Леночка еще верещит, но я уже ясно вижу, как на ледяном сердце Иды появляются весенние лужицы.
- Тетя Ида, давайте я Вам помогу. Аааа, гефилтэ фиш -фаршированная рыба, обожаю, это карп или щука? Где брали? Мммм, форшмак, а Вы кладете в форшмак булку? Я кладу. Оливье, вы мешаете мясное с молочным? ?Ну, ничего, сейчас это не так страшно! Вы знаете, я скоро буду делать гиюр и уже соблюдаю мицвот и кашрут почти выучила.
Леночку не смог бы остановить даже артиллерийский залп.
- На каком языке она говорит? – испуганно спрашивает Бобочка Моню.
- А это у Вас полное собрание сочинений Шолома Алейхема? «Блуждающие звезды» - мое любимое, - продолжает атаку Леночка, обнаружив в полированном шкафу производства социалистической Румынии   коричневые книжки с белыми буквами. – «Каждая звезда – это душа человека. А куда душа идет, туда идет и человек, вот почему представляется, будто звезды падают». И еще: « Звезды не падают, звезды блуждают».
- Ты читала «Блуждающие звезды» ?- на всякий случай спрашивает меня тающий на глазах дедушка Гриша.
- Читала, правда, еще не успела выучить наизусть, - отвечаю я и почему-то вспоминаю выученное в одной из моих школ стихотворение на украинском языке:
«Прылетила бджилка
Затремтила гилко,
Долго чулось поблизу,
Дзу-дзу-дзу!»
- Как у вас здорово, - продолжает неугомонная Леночка. – Лучше всех, а ведь мы уже были у тети Бэллы, тети Ривы и у дяди Абраши.
- Он тоже похож на Вашего дедушку? -интересуется славный мальчик, но тут всех зовут к столу.
Доведя Моню до мигрени, Иду с Гришей до экстаза, перемыв всю посуду, Леночка вместе с Лёнчиком исчезают. Засыпая, я слышу, как Ида спрашивает дедушку Гришу:
- Гриша, ты уже подумал, что мы подарим детям на свадьбу? Может быть, постельное белье? Или столовый сервиз? Я буду говорить с Раечкой, у нее племянник работает в «Подарках» на Леси Украинке.
Все счастливые семьи счастливы одинаково, даже если они еврейские.