От летёхи до старлея... часть1

Отучившись, пять лет в училище, настоящим офицером ты ещё не станешь. Да, тебе вручили лейтенантские погоны. Да, ты попрощался с боевым знаменем родного училища. Да, ты обмыл со своими друзьями, вчерашними курсантами, отличительные знаки об окончании училища, ссыпав их в солдатский котелок и заполнив его до краёв водкой. Но ты пока не офицер. Ты этакий полуфабрикат, напичканный разными дисциплинами, готовый к употреблению и выполнению в самых непредвиденных ситуациях и сложных климатических условиях. Ты молодое, невыдержанное вино. Ты пластилин, из которого можно вылепить всё что угодно. Ты даже не представляешь, как из того, во что ты вляпался, из тебя будет что-то формироваться. Были, конечно, индивидуумы, которые с первых лейтенантских будней вгрызались в службу и дневали и ночевали в казарме, мучая своей активностью личный состав, а своим постоянным отсутствием - жену. Поговорить с ними кроме службы и внутреннего распорядка части было не о чем. Их настольной книгой был устав, который они знали наизусть и с любой страницы могли его пересказать. Складывалось впечатление, что их так перепрошили в училище. Они, как заводные роботы, автоматически выполняли все пункты и статьи этого устава. Они и в войска пришли уже сформированными и вылепленными. Их, безупречных, так наштамповали. Они - молодцы! Их жизненным девизом была фраза – первое время ты работаешь на свою должность, а потом твоя должность работает на очередное воинское звание и соответствующую новую должность. Хотя армейская поговорка гласила, что устав – это не догма, а руководство к действию. А действовать и начинать на новом месте всегда трудно. Ты в новом коллективе, в новых условиях проживания и первый раз в качестве командира взвода. Это уже не стажировка, это начало пути в твоей армейской карьере. Но с каждым прожитым днём ты начинаешь понимать, что это не начало пути, а скорее всего его завершение. Твой мозг взрывается от увиденного и ты подаёшь рапорт на увольнение, но тебе его не подписывают и дают время на обдумывание. Ты думаешь, что тебе дают шанс разобраться с самим собой, какие они все душевные и чуткие люди, а на самом деле всем на всё пох**. Они просто не хотят разборок с высшим руководством из-за детской ранимости молодого лейтенанта. Не прошло и месяца службы, а он подаёт рапорт. Значит в этом подразделении что-то не так. Приедут, промоделируют и промониторят всех, и в хвост и в гриву. И комбата, и замов и ротного. Достанется и самому лейтенанту, но ограничатся нравоучительной беседой. А ты просто в шоке от того, что увидел в реальности. Ты же нигде до этого не служил, ты впервые услышал мат из уст офицеров только здесь. Нет, ты рос не в тепличных условиях и прекрасно знал эти яркие обороты речи и понимал их смысл, но вот употреблять их в училище даже среди курсантов особо не приветствовалось, считалось западло. Ты реально отвечал за свой базар. Наши курсовые офицеры так же проглатывали и фильтровали свою речь, но было понятно, что они хотели сказать и каким словом закрепить. А здесь, на разводе комбат, ни сколько не смущаясь, именно так выразительно и красноречиво ставил задачи на предстоящий день. А если задача не выполнялась, и виновным в этом был солдат, который просто затупил, то за это ему и в рыло можно съездить, прямо здесь, перед строем, в целях профилактики и воспитания. Потому что, как солдата не целуй у него кругом жопа. Его призвали, не спросив его желания. А ты сам пришёл в эту профессию - Родину защищать. Ты так захотел, а тут такие тупые и нерадивые бойцы. Как с ними можно что-то защищать? Это же бараны. Но, что характерно, ты в глазах этих бойцов не лучше. Ты – долбаё***. И непонятно, кто больше прав. Ещё совсем недавно, в училище, ты был таким же рядовым, но по собственному желанию, и к тебе обращались только на Вы, товарищ курсант, или по имени отчеству. Ты же для своих отцов командиров, как казалось только тебе, этой жопой не был. Хотя порой и сам во что-то не врубался и тупил, и получал за это дисциплинарные взыскания. Никто тебя за это по лицу не бил. Может эта особенность нашего училища была такая, с уважением относиться к будущим офицерам и личному составу. По рассказам других молодых офицеров, у них в училищах разговоры велись на суровом командирском языке, как положено. Я – начальник, ты – дурак! Ты – начальник, я – дурак! Всё просто и ясно. А здесь, среди офицеров и прапорщиков разведбата, ты, молодой летёха, как с Луны свалился всем на головы. Ты - белая ворона среди них. Ещё бы белые перчатки надел и небрежно, перейдя на французский, заговорил бы примерно так, с любимым личным составом:
- Господа, я крайне обеспокоен состоянием воинской дисциплины в нашем взводе и вашим внешним видом. Вы допускаете опоздания на построения. Ваши кровати заправлены небрежно, кантики не отбиты. Многим из вас я посоветовал бы подстричься, большинству побриться, и почти каждому подшиться…, - ну и так далее. Боюсь, моего не то что французского, но и русского никто из солдат не разобрал бы, особенно из солнечных районов Азии. Ты вырос на ярких примерах офицеров нашего советского кинематографа и русской литературы. Причём отдавал предпочтение не комиссарам в кожаных куртках, не Швондерам, а офицерам чести, долга и преданности своему царю и Отечеству. Ты верил в звезду пленительного счастья декабристов и восторгался женской преданности своим мужьям, восхищался поручиком Брусенцовым, служившим вместе со своим боевым товарищем, конём, был зачарован выправкой адъютанта Его Превосходительства, переживал за судьбу донских казаков. Ты выдумал тот мир, в котором жил. Ты даже в семье, в которой рос, не слышал ни одного матерного слова, видел только надписи на заборах, да на остановках, стараясь не вчитываться в их содержание. Ты хотел быть последним солдатом своей страны. Ты идеализировал своё окружение, веря во всеобщее разоружение и здравомыслие. Поэтому, когда ты обратился к солдату своего взвода на «Вы», то привёл в полное недоумение ротных офицеров и прапорщиков. Из тебя эту светскую училищную дурь будут выбивать в течение длительного времени…. Да-да, это я про себя. Того меня уже нет, есть прошлое, с которым я иногда общаюсь через ячейки памяти жёсткого диска в моей черепной коробке. Из меня эту дурь выбили через год, или чуть дольше. Я непроизвольно продолжал Вы-кать не только с солдатами, но и с прапорщиками нашего батальона. От последних всегда слышал короткое и резкое: «Зае***!», - надоел, одним словом. Моё «светское» общение в батальоне не приживалось, да я и сам понимал, что без ненормативной лексики заниматься боевой подготовкой было просто невозможно. Используя всю полноту русского языка, его фольклорное многообразие и специфические обороты получалось доходчивее доводить до личного состава поставленные задачи от моих командиров и начальников. Особенно быстро и легко понимали, что от них требуют, узбеки, таджики и грузины. Прибалты понимали, но не сразу, как всегда особо не торопясь и не напрягаясь. Мне, как в монологе у Владимира Винокура про сантехника Михалыча, без мата было сложно объяснить, как расшплинтовать гайку. Ребята в Афгане, при выполнении сложнейших операций использовали именно его, мат, чтобы не замочить своего же. Мат служил паролем и позывным свой-чужой. Хотя ребята гибли от своих не меньше, чем от духов. Ошибки, просчёты, несогласованность действий и оповещения. Война есть война. Но в мирное время мат стал неотъемлемой частью в повседневной жизни и уже не так резал слух молодого офицера…. От вчерашнего выпускника военного училища и того придуманного образа благородного офицера ничего практически не осталось, да и сама служба способствовала этому.
В свой первый наряд я заступил через две недели по прибытии в часть, хотя молодому лейтенанту, как говорили в училище, отводилось два месяца на курс реабилитации и привыкания к новым особенностям службы. В наряд ставить были не должны, но видимо посчитали, что так я быстрее вольюсь в коллектив и начну уже нормально общаться с личным составом. Перед самым заступлением  выдали ржавое и не смазанное оружие, 9-мм пистолет Макарова, чтобы было чем заняться в наряде. Наряд, на удивление, прошёл без ЧП, спали все кроме меня и дедов. Солдат спит – служба идёт. Деды каким-то образом узнали, что я играю на гитаре и я практически всю ночь исполнял весь свой училищный репертуар, сидя в каптёрке десантной роты. Была жареная картошка, чья-то распакованная посылка и специфический, крепко заваренный, солдатский чай. Пацаны слушали молча и очень внимательно, иногда просили что-то спеть повторно, кто-то брал листок бумаги и тут же переписывал слова и аккорды. Кто-то из них был меня постарше, кто-то ровесником, а кто-то на год-два помладше. У кого-то были семьи и дети. Это были мои первые деды, которым служить оставалось месяца два-три. И это были братья-славяне, с которыми было легко и просто общаться. Они мне напоминали ребят из родной курсантской 155-ой учебной группы. Я понимал, что допускаю панибратство с личным составом, но с другой стороны я получил ценнейшую информацию о службе и жизни разведбата изнутри. Я выслушал характеристики на всех офицеров и прапорщиков, об их слабостях, заскоках и профессиональных навыках. Кто-то в глазах солдат был вот таким мужиком, кто-то был батей, а кто-то говнюком или просто еба**тым. Позднее их характеристики полностью совпали с моими, и даже пополнились дополнительными наблюдениями. Кто-то из бойцов приходил домой попрощаться перед дембелем. Жена кормила их ужином, и мы долго разговаривали о предстоящих планах на гражданке. Я же был только-только приехавшим оттуда, с запада. Так тогда говорили про тех, кто приезжал на Дальний Восток из центральной части России. Интернета же тогда не было, связи тоже никакой, только письма с родными и близкими. Интересовало всё от музыки до моды. В чём сейчас ходят на гражданке парни и девчонки. Что слушают? Если с музыкой я ещё мог что-то рассказать и даже поставить редкую пластинку какой-нибудь группы или исполнителя, у меня была солидная коллекция пластинок, которую начал собирать ещё на 3-ем курсе училища, то с модой был полный абзац. Тогда на помощь приходила жена и могла даже посоветовать, что можно купить любимой девушке в подарок. Был у меня во взводе солдат, водитель, звали его Митюха. Про таких говорят, что руки из того места растут и с головой всё в порядке. Так он перед увольнением нарисовал три алые розы и подарил нам с женой. А где тут в военном городке, зимой, достать цветы среди заснеженных сопок. Его рисунок, выполненный по всем правилам оформления дембельского альбома, покрытый бесцветным лаком, ещё долго висел на нашей кухне и радовал глаз. Мы переписывались с Митюхой какое-то время, посылали фото своих деток. Он звал в гости. Я писал о предстоящем увольнении, на что он, бывший солдат и почти мой ровесник, всегда отговаривал. На гражданке работы не найти, на предприятиях перебои с выплатой зарплаты, в магазинах голые прилавки. Так что служите товарищ лейтенант, служите. Митюха жил в подмосковье, работал в каком-то совхозе, благодаря которому и выживал в тех условиях. Вот отрывок из его письма: «…Уже прошёл целый год, как я покинул стены нашей казармы. Быстро летит время, вроде только вчера слышал по утрам голос дневального «Подъём!» Помню, как встречали Новый год с пельменями, которые варили на крыше, а теперь живу в своей квартире, с женой и двумя дочками. Но армию я не забуду никогда, такое не забывается и бывает один раз в нашей жизни. Иногда хочется посмотреть на свою часть. Как-никак два года прожил. У меня сейчас всё хорошо. Все живы, здоровы, чего и вам желаю. Работаю на ЗИЛе-130, со специальной бочкой, комбикорм вожу. Выгодная машина. Сегодня проколол заднее внешнее колесо. Часа два с ним провозился. Сейчас опять «ласточка» на ходу. Решил строить сарай, с погребом, выписал леса. Заведу скотину. Хочу взять бычка на откорм и поросёнка купить. Комбикорм всегда есть. Недавно купил кухонный гарнитур за 2 куска. Жене моей, как кормящей матери, дают бесплатно 30 литров молока и 3 кг. мяса на месяц. Правда мы четыре месяца этого всего не получали, а вчера я съездил и привёз флягу молока. Просепорировал его, сделал масло, сметану, творог и молока ещё осталось. Ещё надо будет 80 литров получить. У нас масло продают по 66 рублей. Хорошо, что совхоз немного помогает. Своим рабочим мясо продают по 2 рубля за кг., а так на рынке оно сейчас по сто рублей. Из твоего письма я понял, что не сладко ты живёшь. Но, я постараюсь тебе чем-нибудь помочь. У нас здесь вроде хоть и по талонам, но основное всё есть. Талоны отоварить можно на все продукты. А ещё дали купоны на 180 рублей на человека в год. На эти купоны привозят дефицитные товары. Получаю я от 250р. и выше. Жена с дочками дома сидит до трёх лет, ей платят 80р. и каждый месяц дают дотацию по 60р., а на детей дают компенсацию на промышленные товары на год 200р. Да и вообще вроде пока жить можно. Да и свет с газом не отключают, как у вас. Была бы голова на плечах и руки не под одно место заточены. Я частенько слушаю твои записи, правда, сейчас магнитофон сломался, но скоро сделаю. Так что ты у меня дома тоже поёшь. Жене нравятся твои песни. А я как включу, вспоминаю нашу каптёрку и тебя…»
Хороший был боец толковый, младше меня всего на два года. А уже, с каким стержнем и убеждениями. Не случайно таких бойцов, не только из села, но и ребят получивших рабочие профессии, неизбалованных, ещё совсем недавно направляли в Туркестанский военный округ, для дальнейшего прохождения службы в составе ОКСВ в Афганистане. Показатели живучести и профпригодности у них были высокими, но я отвлёкся. Моя переписка с дембелями сильно раздражала ротного, которого мало интересовала судьба бойцов после увольнения. Тут самому нужно было как-то выживать и думать о дальнейшей службе. А я, частенько подавая рапорт на увольнение, прикидывал, куда пойти работать. Военруком в школу или на родной до тошноты завод, где ежедневно происходило одно и то же. Монотонная сборка стабилизаторов напряжения для цветных и чёрно-белых телевизоров по 17 копеек за штуку. До поступления в военное училище, я успел год поработать на одном из оборонных предприятий нашего города в качестве слесаря-сборщика радиоаппаратуры, но не успел прочувствовать всю «романтику» заводской жизни. Оплата была сдельная. Сколько соберёшь стабилизаторов, столько и получишь денег. Когда не было комплектующих для сборки, мастер сажала нас, молодых учеников, за конвейер. На руку одевался браслет, токосъёмник, для снятия статического напряжения. А перед глазами на резиновой ленте перемещались платы. Они задерживались на несколько секунд перед сборщиком, который за это время должен был что-то прикрутить, привинтить, воткнуть, закрепить, а затем передвигались к другому работнику для выполнения следующей операции. Все сидели плотно друг к другу и быстро манипулировали своими ручками. Если ты вдруг отвлёкся или зазевался, то конвейер останавливался, и кому-то приходилось доделывать и исправлять твою нерасторопность. Простой конвейера не приветствовался и молча осуждался. Как-никак деньги хотят получать все и шустрые и медлительные. Отпроситься на перекур или перессык было нереально. Замирала вся цепочка. Выручали десятиминутные технологические перерывы. Так вот, как только я представлял все звенья этой слесарно-сборочной, паяльно-настроечной процедуры от подмастерья до мастера цеха, то сразу же шёл забирать рапорт об увольнении назад. Никакой перспективы на заводе я для себя не видел. Обычно так говорят: «Не моё!» и уходят. А куда уходить-то, не куда. Остаётся служить худо-бедно той стране, которой самой оставалось жить меньше года… Никто из нас так и не примет новой присяги на верность России. Её просто не было, этой присяги. Всё произошло автоматом, нас никто не спрашивал, нас поставили перед фактом. Мы одни из крайних офицеров, присягнувших Союзу Советских Социалистических Республик. Мы так и уволимся с этими словами на устах. Кто по окончании срока службы, кто по сокращению, кто по состоянию здоровья. Мы не предали нашу страну, не нарушили присягу и были верны своему воинскому долгу. Армия вне политики, только те политики свои просчёты всё чаще и чаще стали списывать на «неумелые» действия профессиональных военных. Не хотел и не хочу писать на эту тему. Кинули нас политики. В Афгане, в Чечне и в … Всё, не могу больше, ставлю точку в этой главе.
(продолжение следует)