Своя компания 40. Беседа

Наступило утро воскресного дня. После литургии о.Серафим объявил, что после воскресной братской трапезы состоится беседа по книге архимандрита Рафаила (Карелина) «Церковь и интеллигенция», на которой он будет отвечать на вопросы послушников.
На беседу пришли все, без исключения, обитатели скита, даже монахи, и даже несколько охранников. Беседа проходила в бывшем ангаре для какой-то военной техники.
О.Серафим подождал пока все рассядутся и утихомирятся, и когда тишина установилась, он, перекрестившись и сотворив общую молитву, начал:
- С воскресным днем вас всех, дорогие мои насельники Обручевского скита. Рад видеть вас всех в добром здравии и правильном устроении на нашем суровом острове. Если кто не знает – я отец Серафим – настоятель монастыря «Спас на водах», закончил Петербургскую духовную академию всего год назад, и готов ответить на все волнующие вас вопросы.
Но вообще, я запланировал тему нашей сегодняшней беседы, и звучит она так – «церковь и интеллигенция» - с учетом того факта, что собрались у нас тут по промыслу Божьему преимущественно студенты вузов и колледжей и люди интеллигентных профессий, если, конечно, профессия может определять мировоззрение человека. Итак, - о.Серафим открыл книгу и начал читать:
- Существует немалое количество верующих интеллигентов, которые считают себя православными. Они любят читать богословскую литературу, включая мистические и аскетические произведения, могут беседовать об исихазме*, спорить о церковных вопросах и в то же время продолжают жить так же, как до своего обращения в христианство.
* Исихазм (XIV) - мистическое учение в Православии.
Они считают, что познать христианство можно одним интеллектуальным путём, усвоить его как философскую систему, переживать его, как переживают литературное произведение, и этого достаточно. Они избегают посещения церкви и исполнения обрядов, так как считают себя чистыми спиритуалистами, способными постигнуть глубины веры. Образно говоря, они воцерковляют себя, сидя в мягком кресле за письменным столом, и заменяют церковные Таинства разговорами о религии в узком кругу друзей, где каждый считает себя теургом* и старается блеснуть перед другими своими знаниями.
*  Теург - здесь: хранитель культа.
Воскресные дни они проводят не в храме, а у себя дома, чаще всего в суете, потому что по странному стечению обстоятельств самые хлопотливые дела они откладывают на воскресный день. В беседах они не отрицают значения храма, даже могут привести солидные святоотеческие цитаты о его необходимости, но на вопрос, когда они были в церкви, они отвечают: «Я не хожу туда, где меня не знают»,- как будто их появление может вызвать овацию, или же говорят: «У меня не было времени, так как я пишу апологию в защиту Церкви, а также занимаюсь дела¬ми милосердия, исполняя Евангелие на деле, но посещать храм я обязательно начну». В то время, когда в Церкви идёт литургия, они спокойно спят у себя в постели, а во время всенощной службы «бдят» у телевизора или устраивают многочасовую говорильню с друзьями. Этим людям даже не приходит в голову, что они внутренне чужды Православия. Они похожи на людей, которые стоят у забора дома и рассуждают о том, что находится внутри дома, закрытого для них на замок, - тут о.Серафим сделал паузу и, случайно…, посмотрел на Надю.
Надя опустила глаза и почувствовала, что покраснела.
Однако о.Серафим уже не смотрел на нее и, наверно, ничего не заметил. Он продолжал:
- О чём говорит интеллигент, побывав в храме? Об иконах, которые там видел: например, о том, к какой иконописной школе принадлежат особо понравившиеся ему иконы; о песнопениях, которые он слушал во время богослужения, даже об окраске храмовых стен после последнего ремонта, при этом выражается сожаление, что эстетическое чувство у современных священнослужителей притуплено, и храм окрасили снаружи в нелепо-розовый цвет и тому подобное. Интеллигенты могут вдаваться в лирику и говорить, как помогает людям вера, уверять, что они видели, как лица некоторых людей становились спокойными, умиротворенными после молитвы и так далее. Но это круг внешних впечатлений. Такие люди почти всегда дистанцированы от Церкви: оставаясь поклонниками Церкви, они смотрят в то же время на Церковь со стороны. Некоторые чуткие натуры, как Федор Достоевский, понимали, что они органически не слиты с Церковью, что их личное христианство плоско и ущербно; что отрицать атеизм и стать христианином в своей жизни - это не одно и то же. Очень характерно, что Достоевский находил выход в визионерских упражнениях.
Он писал, что долго смотрел на образ Христа в терновом венце, затем представлял Его перед собой и старался подольше удержать Его в своём сознании. Именно - место Христа было не в сердце, а в воображении. Но -
Святые отцы запрещали чувственное представление духовного мира, однозначно считая, что это, в лучшем случае, суррогат религиозного опыта, сновидение вместо реальности, а в худшем - путь к прелести: религиозной лжи, гордыне и самообольщению.
- А можно вопрос? – раздался голос с места.
- Пожалуйста, - о.Серафим нашел быстро глазами вопрошавшего.
- Почему такое представление духовного мира так крамольно? А как же его тогда представить, ведь нельзя же поклоняться неизвестно чему?
- Был у меня такой один послушник в монастыре в Питере, просился в монахи. Так вот он говорил, что у него в сердце находится и алтарь, и Агнец, и происходит евхаристия. Но я его временно выгнал из монастыря.
- Почему?! – недоумевал вопрошавший.
- Истинные подвижники видят ад в своей душе, а обманутые демоном – Агнца и евхаристию. Понятно? Это называется – прелесть, то есть бесовская лесть в превосходной степени. Такие люди, если не выйдут быстро из этого состояния, могут сойти с ума от такого фальшивого восторга.
- А, видя ад в своей душе, разве нельзя сойти с ума?
- Ад надо тут же исповедывать и часто причащаться и, уверяю вас, этот путь не ведет к сумасшествию, а наоборот… Вы сейчас можете меня не понять, но через года три таких духовных занятий вы меня поймете.
Вопрошавший больше не спрашивал. О.Серафим продолжал:
- Очень бы хотелось поговорить об индивидуальности, которой так дорожит интеллигенция.
Современный интеллигент в своём развитии находится на душевном уровне, он не понимает, что ему необходим переход от душевного к духовному. Всё, чем он жил, включая тонкие эстетические впечатления,- всё принадлежит душе и земле. Интеллигент и ищет в Церкви привычных ему душевных наслаждений, он ищет «поле» творчества, а ему говорят: «Вот дорога, указанная Христом, вымощенная святыми отцами,- иди по ней, не уклоняясь ни влево, ни вправо. Церкви ты ничего не можешь дать, ты можешь только взять, а возьмёшь столько, сколько можешь вместить, а вместить можешь столько, насколько ты очистился от эгоизма, гордости и страстей. Если ты станешь причастником Божественного света, то увидишь, что всё в Церкви насквозь пропитано этим светом. Великая радость Церкви, если ты возьмёшь этот свет из её вечных источников». И вот современный человек оказывается на распутье, как юноша, который боялся оставить своё имение (Мк.10,22). Юноша ожидал, что Господь откроет ему тайну спасения, а Господь сказал: оставь всё, что имеешь (Мк.10,21) - и ревность юноши погасла. Религия - это сама жизнь, а не только время, отдаваемое храму, религия - это, прежде всего, дело воли. В сердце суммируется вся жизнь человека, в сердце решается вопрос - кто он и с кем он, а сердце современного интеллигента представляет собой целый пантеон, наполненный идолами, собранными со всех концов света. Сможет ли интеллигент сжечь их и, как нищий, войти в храм или, постояв у дверей храма, отойдёт прочь?! По крайней мере человек, пришедший в Церковь, должен помнить, что он глубоко болен грехом, что Церковь - это Божественная сила, что человек может видеть свет Церкви только отражённым в собственной душе, а для этого необходимы подвиг и аскеза. Надо понимать, что Церковь не освобождает человека от страданий, она даёт терпение и радость в самих страданиях, надо верить, что смысл жизни лежит за пределами земного пути.
И тут раздался странный не то вопрос, не то возглас с места:
- Кто знает Мераба Мамардашвили?!
На вопрос никто не ответил. Тогда вопрошавший спросил:
- Вы, лучше, батюшка, объясните, почему каждая христианская конфессия считает себя самой истинной, и какая же из всех – ну самая истинная на свете, - лукаво закончил свой вопрос послушник-оригинал с «галерки».
- Это, дорогой мой, как раз следующий по плану вопрос моей беседы.
Для современного интеллигента, воспитанного в традициях гуманизма, оказываются непонятными и правила Церкви, запрещающие молитвенное и евхаристическое общение с еретиками. Интеллигенту кажется, что в этих правилах проявляются духовная гордость, самоизоляция, нетерпимость и отсутствие христианской любви. Он уверен, что эти правила представляют собой позднейшие прибавления к учению Христа, которые искажают сущность Евангелия. «Это средневековый фанатизм, от которого Церковь упорно не хочет отказаться»,- говорят интеллигенты и стараются противопоставить учению Церкви своё понимание любви и добра, только любви - без Бога - и добра - без отрицания зла. «Мы верим в одного Христа,- говорят господа гуманисты,- а церковные каноны - это только перегородки». Надо сказать, что сам гуманизм по существу своему нерелигиозен и индифферентен; он выключил человека из жизни Церкви ещё до того, как тот формально покинул Церковь. Гуманист перестал понимать, первое,- что такое догматы, второе,- что такое молитва. Более того, само слово догмат носит в сознании гуманиста отрицательный оттенок, как нечто косное, неподвижное, убивающее мысль и творчество. Между тем догмат - это Откровение Бога о Себе Самом, та вечная истина, облачаемая в человеческое слово, которая даёт человеку свет и умственное нетление. Искажение догмата - это искажение образа Христа в душе человека, ложный догмат - это ложный образ Бога, а духовная ложь - это темный лик сатаны. Гуманисту кажется, что все конфессии верят в одного Бога; но в том-то и заключается трагедия, что ереси и секты верят в другого Бога, хотя бы и называли его Христом, хотя бы и знали наизусть Евангелие. Господь сказал о поклонении Небесному Отцу. Современный человек привык смотреть на философские суждения как на нечто недостоверное, как на научные гипотезы, как на временную модель, нуждающуюся в постоянном обновлении. Под этим ракурсом он обычно рассматривает догматы и поэтому считает, что учение Церкви сложно модернизировать, чтобы согласовать  его с принципами современного гуманизма.
Но здание церковной догматики - это единый монолит: искажение одного догмата ведёт за собой деформацию всего строения. Мы не признаем единства вне истины. Мы считаем, что вне истины не может существовать самой любви. Гуманисты редко понимают значение Евхаристии как принципа единства Церкви, единства по образу Святой Троицы. Церковь - это не союз, не соглашение, не ассамблея, а духовное единство живого организма. Ересь - это инородное тело в живом организме, и если это тело не будет отвергнуто, то оно приведёт весь организм к смерти. Литургическая молитва - это осуществление духовного единства. Сознательное единство с еретиками делает православных солидарными с ересью и ответственными за неё.
- Вопрос, - раздался голос с места:
- Так что, даже католики – еретики?
- Прямо отвечать на ваш вопрос словом «да», я понимаю – лишнее, вам нужны доказательства. Думаю, вопрос о прелести вами уже усвоен. Так вот, католичество считает, что страсти естественны для человека, а Православие учит, что страсти – это деформация и искажение чувств, и поэтому православный аскетизм включает в себя борьбу со страстями. Католическое учение о природности и естественности страстей проявляется как страстность в молитве. Эта страстность рождает чувственные образы, и поэтому многие из тех, кто причислены католической церковью к лику святых, находились во время молитвы в состоянии визионерства, то есть прелести.
Я должен уже заканчивать. Итак –
Религия - это, прежде всего, новая жизнь, а не информация. Для новой жизни необходима жестокая и в большинстве случаев продолжительная борьба с самим собой. В этой борьбе не помогут блестящие идеи, цитирование святых отцов и собственные изобретения. Здесь необходим волевой контроль над своей жизнью и, больше того, над своим сердцем - источником жизни.
Борьба со своими страстями похожа на лечение хронической, закоренелой болезни. Для борьбы нужны время и настойчивость, а наша интеллигенция хочет получить всё легко и быстро. Современный интеллигент, еще не смыв грязи страстей, считает, что, едва переступив порог Церкви, он уже готов к встрече с Богом, и чувствует себя обманутым, если эта встреча не состоялась.
Когда мы говорим о том, что интеллигенту сложнее прийти к Православной Церкви, чем простому человеку, то мы вовсе не хотим сказать, что в неучености есть некая духовная элитарность. И речи не идёт о какой-то «новой» кастовой иерархии, только перевёрнутой вверх ногами! Мирское образование, мирские знания, изящество мышления и речи, подобное изяществу манер, принадлежат душевному плану. Это всё - свет человеческого интеллекта, для которого духовный мир так же непроницаем, как для физического света - интеллектуальный мир. Но в области духа различия между людьми теряются. Ребёнок и умудрённый жизнью старец, философ, написавший десятки книг, и простой крестьянин, профессор, читающий лекции с университетской кафедры, и старушка, стоящая у дверей храма,- не имеют преимущества в богопознании. Но если человек будет гордиться и надмеваться своим знанием, если он захочет подойти к вере с привычными для него дискурсивностью и аналитикой, то его ждёт поражение. Свет своего интеллекта гордец примет за духовный свет и будет блуждать по лабиринтам, думая, что он стоит у истоков истины. Золотая цепь евангельских Блаженств начинается с заповеди о нищете духа. Интеллектуал, посчитавший, что он духовно богат, сорвался уже с первой ступени. Когда мы говорим о современной интеллигенции и искушениях, стоящих перед ней, то имеем в виду не интеллектуальные знания, а гордость знаниями - гордость, в которой она (интеллигенция) превзошла своих отцов. По-настоящему интеллектуален тот, кто осознаёт ограниченность и условность своих знаний. Блестящий знаток античной философии преподобный Иоанн Дамаскин* увидел свою духовную нищету и отдал себя на послушание простому старцу, чтобы выучить алфавит духовной жизни.
* Иоанн Дамаскин, прп. (f ок. 780) - учитель Церкви.
Всё, я закончил. Слушаю внимательно ваши вопросы.
И тут подал голос Дима:
- А почему история христианства на земле закончится так бесславно – пришествием антихриста, только после которого будет конец света и страшный суд?
О.Серафим вздохнул:
- Я понимаю весь трагизм и всю личную боль вашего вопроса. Это и моя личная боль, если быть откровенным, но… наверное, жизнь на Земле без этого была бы вечной, что невозможно, так как вечным является только Царство Небесное.
- Отец Серафим, - не унимался Дима, - скажите, а как вы относитесь к дьякону Кураеву и профессору Осипову?
- Ну что я могу сказать тебе, мятущийся мой брат во Христе, я к ним никак не отношусь, я не люблю мутных умников, как, впрочем, и никто их не любит. Первый был «на коне» и на масонском нашем телевидении раньше, второй – сейчас, но всё их влияние рассыпалось и рушится стремительно всего лишь от никому неизвестных брошюрок никому неизвестного иерея православной, правда, грузинской церкви.
- Вы о Карелине?
- О нём – о нём.
- Так вы с ним, значит, это хорошо… - одобрил Дима.
- Благодарю тебя, брат мой во Христе, за твою похвалу, но я – со Христом, как единственно и должно быть. Дело в том, что каждый человек знает правду, она живет в его душе, потому что душа по природе своей – христианка. Но не каждый принимает эту правду, а уж тем более не каждый может ей следовать. Это тоже дар Божий. Карелин благословен Господом на ношение и исповедание истины. Наше время – последнее время, и каждый это знает, поэтому всё можно понять – апостасия. Я только не могу понять, как и ты, брат, видимо, ради чего они проповедуют свою ересь и на что они надеются.
Дима не ожидал такого ответа, но больше не спрашивал ничего.
И тут Надя решилась:
- Отец Серафим, а скажите, зачем Бог допустил падение своего ангела и последующее его такое долгое существование, Он же всеведущий и знал наперед, чем это все обернется и закончится? Может, так было задумано?...
О.Серафим долго и как-то мрачно посмотрел на Надю. Она вся вспыхнула, опустила глаза, но продолжала стоять, задав вопрос и ожидая ответа.
И о.Серафим к бесконечному удивлению Нади и всех присутствующих, тоже опустил глаза и тихо сказал:
- Это очень лукавый вопрос, и ответа на него я не знаю.
И тут с «галерки» раздался голос, вопрошавший про Мамардашвили:
- А Бог вообще – настоящий демократ, не то что нынешние, не мог же он убить своего ангела за инакомыслие…
На это раздались редкие смешки на местах, но быстро стихли.
О.Серафим сделал вид, что читал что-то в своих конспектах и ничего не услышал и не понял. Но, тем не менее, после этого он перекрестился, сконцентрировался на минуту, видимо, мысленно произнося усердную молитву, и продолжил:
- Еще вопросы?
Надя села, вся красная, и очень пожалела о том, что не удержалась, что бы не вставиться.
Дальше пошли самые разнообразные, но частные  вопросы, на которые о.Серафим отвечал кратко, метко и исчерпывающе.
Надя и Лена были поражены беседой. Они, наконец, поняли, что о.Серафим – это настоятель монастыря в городе Санкт-Петербурге, а не тот шизанутый Ванечка с лестницы доходного дома на Ваське во дворе-колодце.

***

После беседы было личное время до самой вечерней службы, около трех с половиной часов. И Даня пригласил Лену,  Надю с Мишей и Колю с Галей пройтись по Финскому заливу на  яхте.
Погода продолжала стоять сказочная, хотя ветер усилился, и по небу пошли перистые облака, предвещавшие дождь. Но пока было так солнечно и тепло, что даже не верилось, что на дворе уже конец сентября.
Друзья с охотой согласились на приглашение, тем более, что Лена,  Надя и Галя не были на яхте еще ни разу.
Яхта была потрясающая, конечно. Девушки остались под впечатлением. Но самым потрясающим все-таки было море, почти открытое море, так как Финский залив, оказывается, был огромным. Можно было часами идти на большой скорости по морской глади и так и не увидеть нигде вдали берега.
Море сияло на солнце и слепило глаза. Вокруг яхты не переставали кружиться огромные чайки, выпрашивая подачки, и напоминали о том, что суша все-таки рядом.
Девушки устроились на открытой палубе. Вел яхту Даня, Миша с Колей ему помогали. Даня поставил судно в дрейф, и Коля с Мишей тоже подсели к своим женам.
Даня спросил:
- Как вам понравились кельи монастыря?
- Настоящие кельи, - сказала Надя, - с толстыми сырыми стенами старинной крепости, холодные и темные, и поэтому очень хорошие – такие и должны быть кельи в скиту.
- А мне – не очень, - сказал Даня. Я уже начал строительство котельной и мини-электростанции, проложим теплоцентраль и сделаем паровое. Водопровод только не удастся сделать – в открытом то море… но канализацию – можно.
- Какой ты хозяйственный у меня, Даня, - сказала Лена, улыбаясь и жмурясь от солнца.
- Да уж… - крякнул довольный Даня.
- А Ванечка то каким стал, да?! – с восторгом продолжила Лена.
- Да, Ванечка после аварии, как переродился – другой человек, - отвечал Даня.
Даня:
- Знаете, я сейчас занимаюсь обработкой наркобизнеса Питерского, и я просто в ужасе, что творится… Надо перепрофилировать этот скит для наркоманов. Идеальное место для них, с его изоляцией. А еще хочу жертв торговли людьми где-то принимать, наверно в монастыре… Вообще, сейчас что-то невообразимое происходит, мы как-будто из социализма в рабство сразу скатились…
Лена прервала:
- Даня, а ты не боишься? Ты залазишь в такие сферы…
- Леночка, сферы, с которых я начинал, гораздо опаснее… У меня универсальная система уничтожения следов, так что – не волнуйся.
- Даня… А ты случайно, не знаешь, где сейчас та девочка, помнишь, что я нашла в подъезде, Шурочка?... И где её мать?... – с запинками как будто выдавила из себя Лена.
- Она в детском доме, а мать ее свалила за бугор деньги заколачивать. Но, похоже, ее саму там заколотят… Неисправима…
- В детском доме?! – вскочила Лена.
- Данечка! – взмолилась Лена, - скажи – в каком? Я возьму  ее к себе! Я сама буду ею заниматься, клянусь!
- Не клянитесь, - сказал Даня, улыбаясь, - конечно ты можешь взять ее, если так хочешь, я дам тебе адрес.
- Спасибо, - только и сказала Лена и отвернулась, чтобы скрыть слезы. Но тут же она снова с беспокойством, что-то вспомнив, спросила:
- А как же ее… бабки, получается… Таня – бабка, а Танина мать – прабабка?
- Я забыл тебе рассказать. Танин муженек сдал свою комнату, на которую ты его отправила жить, и опять вселился в Танину квартиру. А ее мать сдала свою и приехала к Тане ей помогать справляться с мужем. В итоге этот муж опять стал всех колотить и увечить. И однажды доколотился – Таню и внучку положили в больницу, мужа посадили, а Танина мать стала носить всем передачи. Таня осталась инвалидом и работать больше не смогла. Мать ее слегла с сердцем, а Шуру, вернее они ее зовут Викой, забрали в детдом, причем она уже тоже не совсем здорова была.
Я встретил как-то Таню в метро, просящей милостыню. Оказалось, что ее муженек, когда вышел из тюряги, продал кому-то все их квартиры вместе со своей, причем, наверное еще в зоне… Тогда я опять их всех собрал и решил открыть дом инвалидов и дом престарелых для таких, как они, и детский дом.
Вот они там все сейчас и живут, всего около ста человек набралось кроме них. Еще хочу расширяться.
- А мать?!.. Мать Шуры где?! – не успокаивалась Лена.
- Я ж говорил, в борделе она, в Финляндии. Я ее там нашел, предлагал вернуться, деньги давал. Она их взяла и заявила, что она мне не верит, считает, что как только она со мной поедет, я больше ей денег не дам и брошу, а там, значит, у нее постоянный доход… Вот так…
- Н-да-а… ужас… - заключила Лена, но, помолчав, снова спросила:
- А что, если она вернется опять?
- Ой, да успокойся ты, Лена! Никогда она уже не вернется, это я тебе точно говорю, такие не возвращаются, хотя и жаль дуру.
- Люди! Какое море, смотрите! Какая красота! – прервала всех Надя. Для нее эта яхта конечно была – просто шок.
Миша обнял Надю и сказал:
- Надя-Надюша, привыкай, ты ведь теперь будешь всю оставшуюся жизнь жить в Питере со мной и можешь хоть каждый день мотаться на этой яхте в скит с нами. А весной Данька задумал пойти на ней на Валаам.
Надя, не отрываясь, смотрела на сияющее море, и каким-то эхом произнесла:
- Валаам… побываю ли я там когда-нибудь?...
Все притихли, задумались о чем-то, каждый о своем.
После возвращения из скита, Лена забрала Шурочку из детдома Дани, о котором она, как ни странно, ничего не знала. И они стали тихо жить вдвоем с Леной в ее квартире на Ваське. Не знала Лена и того, что Даня давно уже тоже имел свою квартиру в Питере на Петроградской стороне, и даже иногда там появлялся ненадолго.

***

А это стихотворение нашел случайно Даня, встретив Новый год и Рождество один в Обручевском скиту, без Лены:
Святая ночь! Блаженство и покой!
Стою один под куполом бездонным.
И Млечный Путь над мирною рекой
Несёт себя к туманам отдалённым.
Ни ветерка, ни звука, ни души.
Снега, снега повсюду под луною.
Забытый скит. Свеча в окне дрожит.
Следы зверей, ещё не зримых мною.
Величие мертво без тишины.
Она таит пути Богопознанья.
Созвездия застыли у сосны,
Снежинки озаряя ликованьем.
Из этих мест до Вечности – рукой.
Её дыханье за ближайшим стогом…
Святая ночь! Блаженство и покой.
Стою один. И сердце знает Бога


Продолжение следует
http://proza.ru/2019/02/02/1559