Банка с красным соусом

Я инстинктивно проснулся среди ночи и кожей ощутил неприятное легонькое и быстрое движение. Частично в страхе, частично от чувства отвращения я резко выкинул руку вперед, к центру комнаты. Куда и улетел таракан. Тараканья экспансия на поверхность моей кожи была плохим знаком – завтра будет тяжёлый день.

Дом мой находится с южной стороны Тигровой сопки, а работа – с северной. Каждое утро мне нужно подниматься по крутой улице наверх, а затем спускаться. Вверх и вниз – и так каждое утро. И каждый вечер. Поначалу я даже ходил в обход, потому что подъем на сопку настолько крут, что даже спуск не является чем-то простым, постоянно приходится притормаживать и удерживать шаг, чтобы случайно не сорваться на безостановочный бег. Вверх и вниз, вверх и вниз – и так день за днем. День за днем, день за днем – и так год за годом. Год за годом, год за годом – и так всю жизнь.

Перед работой я не завтракаю – всегда размениваю утренний бутерброд на несколько лишних минут в постели.
Сегодня проснулся по чужому будильнику, а затем просто валялся в кровати сорок минут, пытаясь вернуться к оборвавшемуся сновидению. И самое неприятное – закрывая дверь, я уронил ключи. Конечно же, поднять их с пола было нетрудно, но это был плохой знак. Сразу вспомнился ночной таракан и от желудка на скоростном лифте ворвалась в грудь тревожная дрожь.

Утро было серым, неприятным. Холодный морской ветер своими длинными пальцами без суставов трогал мое лицо и беззвучно смеясь, прятался за спиной. Но я знал его по имени, просто не хотелось связываться.
Метрах в двадцати впереди, дворник плавно собирал ночной мусор жадного города. Я видел все слишком отчетливо – неуместно-резкое движение совком на  длинной ручке, расходящаяся черным криком пасть рвущегося мусорного мешка и стеклянная банка с остатками красного соуса вырывается на асфальтированный склон Тигровой сопки. Несмотря на крутой подъем, она медленно катится, разбрасывая красные капли по сторонам. Медленно-медленно, и прямо на меня.
Это был настолько плохой знак, что проводить день в обычной размеренности маятника я попросту не мог себе позволить – он бы меня уничтожил. Он бы врезался прямо в мое тело, своей чугунной гирей сминая кожу, красные мышечные ткани, ломая кости, которые осколками ворвутся в легкие и печень. Он бы высосал всю мою кровь до капли, а затем выплюнул ее на тротуарную плитку и смотрел, как бродячие собаки слизывают своими мокрыми языками ярко-красные разводы, напополом с уличной водянистой грязью. Мой плохой день уже ждал свою жертву, затаившись с северной стороны сопки. Он был там.

Остановившись на месте на какие-то секунды, чтобы прислушаться к внутренним ощущениям и принять правильное решение, я повернул направо и двинулся вниз. К морю.
Банка все еще катилась за мной, когда ко мне подошёл немного потерянный, страдающий с похмелья, человек.
– Где у вас тут вокзал? Хочу домой – он обращался не ко мне лично, а в пространство и читалась большая ошибка в этой короткой фразе. И отчаяние ее исправить.
– Да тут недалеко, пошли проведу – я подождал, пока мужчина соберёт свои сумки и пошел к железнодорожному вокзалу, опережая его на полшага – а далеко домой-то?
– В Москву
– О, да это целую неделю ехать придется
– Неделю!? – излишне эмоционально удивился пьяный человек, словно еще вчера он был в Москве и представлял опасность планам дьявола в человеческом обличьи, а сегодня неожиданно для себя проснулся на Дальнем Востоке.
Больше мне было нечего сказать незнакомому утреннему человеку и я лишь пожелал ему удачи и придержал массивную деревянную дверь зала ожидания.
Через какие-то секунды здание вокзала перестало для меня существовать, вместе с трезвеющим человеком, поселившимся там. Возможно они отправились в Москву.
Дверь гулко упала к моим ногам, а затем подобралась и уползла в какую-то щель. Недовольно закричали таксисты на чужом языке. Дворники и носильщики угрожающе двинулись в мою сторону. Из круглосуточных ларьков выглянуло несколько уставших лиц.
Каждый из этих людей связал свой быт с вокзалом и все они, не сговариваясь, осудили меня за его исчезновение. Осудили и приближались с тем, чтобы привести в исполнение свой негласный приговор.

Спасаясь, я забежал в пустынное помещение пригородных касс и купил билет на самую ближнюю во времени электричку. Кассирша даже предложила купить билет непосредственно у проводника, потому что пригородный электропоезд отправлялся через пару минут, а мне ещё надо было попасть в его внутренние полости.
Все сидячие места были заняты бабушками с огромными сумками и рюкзаками. Они разговаривали на бабушкином языке, переходящем в горловое медитативное пение и шум.
На одной из остановок вышло сразу восемь одинаковых старушек с рюкзаками и я видел через пыльное стекло, как они слились в одну огромную бабушку с шестью руками и хвостом. Со временем я стал замечать, что бабушек в электричке намного больше, чем я думал. Они были везде – на сиденьях и в коридоре, на полках и в проходе, особо маленькие бабушки, не больше пачки сигарет, сидели рядами на спинках сидений. Все в головных платочках и сапогах, все что-то говорят или поют, а некоторые просто шипят и тыкают своими деревянными палками в окно.
Женщина-проводник проверила билет только у меня, протолкавшись между старыми, разнокалиберными телами через весь вагон.
А на следующей остановке они вышли. Все до единой. Бабушки вывалились огромным комом на перрон и покатились по грунтовой дороге, брызгая грязью из редких луж.
Проводница снова вошла в вагон и начала обрызгивать все вокруг каким-то спреем с запахом морской капусты. Затем удивлённо посмотрела на меня и поинтересовалась.
– Молодой человек, вы до конечной поедете?
– Ну да, я оплатил уже, вот билет – я вытащил из заднего кармана джинс сложенное вчетверо бумажное тельце.
– Ну хорошо, дело ваше.
Женщина картинно отвернулась и вышла из вагона, оставив после себя лишь запах морской капусты.

Мы долго ехали вдоль моря и только вечером в вагон снова зашла проводница и сказала приготовиться. В окне начал проступать одноэтажный городок на побережье. В приближающихся сопках что-то блеснуло и со временем я смог разглядеть квадратную арку – ворота тории.
На провинциальном, оштукатуренном известью, вокзале мне нехотя рассказали о разрушенном синтоистском храме у окраины посёлка городского типа. И предупредили, что там ничего интересного нет и делать там нечего. Солнце собиралось скоро садится и ветер с моря усилился в предвкушении ночного танца среди сопок. Я спешил.
Двигаясь прямо к сопкам я вскоре остановился около небольшой реки, с противоположного берега которой лаяли несговорчивые собаки. Пришлось искать мост и выходить по центральной, местами асфальтированной, улице чуть ли не к морю. Оказавшись на нужном берегу я почти что бежал к сопкам, в которых уже отчётливо виделись ворота тории – нужно было успеть до заката.
Крутая тропинка провела меня через первые ворота в некогда почитаемое населением место. Поселок лежал на равнине справа, море притаилось прямо за спиной.
Миновав вторые ворота я обратил внимание на разбитую каменную ванну – здесь начиналась территория ритуалов. Я поплевал на руки, несильно прикусил себе язык, чтобы появилось достаточное количество слюны и, прополоскав рот, сплюнул. Номинальное омовение лучше, чем отсутствие омовения.
Дальше меня проигнорировали каменные стражи, похожие на собак и жаб одновременно, и я оказался перед большой бетонной плитой – пустым фундаментом храма. Продолжая ритуал я трижды поклонился и похлопал в ладоши, затем кинул на бетон несколько монет. Можно было загадать желание, но я слишком страшусь облекать в вербальную форму свои чаяния, поэтому попросил нового опыта – ничего конкретного. Снова трижды поклонился и тем самым завершил молитву.
Почему-то подумалось, что даже сейчас у этого храма может быть хозяин и я стал исследовать фундамент в поисках воплощения ками. Нужен был материальный символ – ветка, камень, какой-то достаточно старый предмет. Но  на грязно-белой плите не было ничего, кроме пыли и сухой травы.
Тогда я полез в сопки, обходя всю площадь храма против часовой стрелки. Ветер усиливался и дичал, а солнце ласкало линию горизонта. Трижды, как это любит европейская традиция, я обошел храм, ломая сухую колючую траву и сбивая дыхание в борьбе с непослушной, сыпучей почвой и сырым ветром.
И когда снова бросил свой взгляд на бетонное плато – обнаружил на нем чужое движение. Стеклянная банка, с остатками красного соуса, медленно катилась в мою сторону.