Путь Аграфены 30

Глава 30. ПУСТЫНЯ

Пустыня ширится сама собою:
горе тому, кто сам в себе
свою пустыню носит.
Фридрих Ницше. «Среди дочерей пустыни»

Верблюды неспешно поднимали и опускали длинные ноги, взметая при каждом шаге маленькие вихри мелкого песка. Шли без проводника – никто из сидратцев не отважился указывать чужакам путь в запретное место. Более того, туземцы отказались продавать верблюдов, когда узнали, куда животным надлежит доставить новых хозяев. Но лишь только невидимая ни для кого, кроме девочки Га, птицедева Алконост пропела над верблюжьим рынком песню без слов, очередной продавец уступил. Сухой и желтый, как сама пустыня, сидратец в сером балахоне до пят, позволил забрать трех самых тощих горбунов, запросив тройную меру металла.
- Они же сдохнут скоро, - справедливо заметил Камус.
- Вам три дня идти, - равнодушно ответил туземец. – Туда довезут.
- А назад?
Сидратец молча пожал плечами и усмехнулся. Повозился с упряжью. Так же равнодушно спросил:
- Этих берете или нет? Других не продам.
- Берем! – сказал сквозь зубы Джафар.
Слишком долго блуждали они по верблюжьему рынку, слишком много слышали отказов или вовсе натыкались на мрачное молчание. Слишком часто возникало желание у Камуса и Джафара выхватить из-за пояса абордажные сабли, чтобы решить вопрос силой, а не переговорами. Но всякий раз горячие южане вовремя вспоминали, что Сидрат - остров войны и что «Морская ведьма» здесь в гостях.
Маленький караван двигался медленно. Днем разбивали лагерь и прятались от солнца под парусиновыми тентами. Утром, вечером и ночью старались преодолеть столько расстояния, сколько позволяли возможности дряхлых животных. Небо над дюнами было безоблачным, луна светила ярко, поэтому движение нисколько не замедлялось после захода солнца.
Да и сам ориентир – вечный лотос крайнего предела – был виден от самой пристани. Поэтому Джафар и Камус не особо расстроились, когда так и не смогли найти проводника. Настырные погонщики верблюдов, наперебой предлагавшие свои услуги, мгновенно стихли и стушевались, как только услышали, куда именно направляются чужестранцы. Теперь сидратцы на рынке смотрели на Джафара, Камуса и Га иначе: без вражды, а скорее с удивлением и печалью, будто троица добровольно решила расстаться с жизнями.
Может, так оно и было? Венс говорил, что лотос растет на границе умопостигаемого мира, где заканчиваются познания всех творений Вселенной. Не туда ли уходим все мы, чтобы никогда более не вернуться в мир живых?
Га мерно покачивалась меж двумя жаркими горбами верблюда и не отрывала взгляд от далекого стебля лотоса. Далекого? Не понять. За три дня пути сидрат не претерпел никаких изменений в облике. Стебель соединял землю и небо, и являл собою зрелище одинаково величественное, что от пристани, что здесь, в пустыне. При этом стоило взойти на палубу корабля, как лотос крайнего предела исчезал, растворялся, сливался с небесным сводом. Будучи частью этого мира, он был невидим из иных миров.
Но и для наблюдателя на острове лотос крайнего предела никак не походил на растение. Сияющий смерч, вознесшийся к небесам, или, наоборот, бело-синий витой канат, сброшенный на землю с небесной тверди, - так представлялся Га стебель этого легендарного растения. Видимый и днем, и ночью, лотос не хотел подчиняться законам перспективы: его «стебель» имел равную толщину по всей необозримой высоте.
- Как мы поймем, что приблизились достаточно? – вслух задумалась Га. – Как мы узнаем, что пора возвращаться назад, к капитану Моисею?
Камус и Джафар переглянулись с видом заговорщиков.
- У корней сидрата берут начало четыре реки, - наконец ответил Джафар. – Две из них видимы живым, две другие – только умершим.
- Я знаю, - важно кивнула девочка. - Мне Алконост еще на палубе об этом рассказала: вода, молоко, мед и вино.
- Все верно, - южане вновь переглянулись, теперь уже удивленно. – Мы должны пересечь водяной поток и достичь молочного берега. Дальше мы не пойдем. На молочном берегу и будет закончено твое путешествие.
- Наше путешествие, - исправила Га.
- Наше, - легко согласились южане.
- Ну, тогда мы уже близко. Я слышу впереди шум реки, - порадовала спутников Га. – Как мы переберемся на тот берег?
- Найдем брод, - пожал плечами Камус.
- Или мост, - добавил Джафар.
- Не думаю, что через реку, которая протекает на границе миров, перекинут мост, - тихо сказала девочка. – Для кого тут строить мост? Ни души вокруг.
- Как сказать, - возразил Камус. – Глядите, всадник.
Навстречу путникам действительно двигался всадник. Под седлом его был конь, а не двугорбый верблюд. Воин показался из-за дюны, коня пустил неспешным шагом. Не приходилось сомневаться, что в седле действительно воин: за поясом – длинный меч с чуть изогнутым у окончания обоюдоострым клинком, за спиной – боевой лук и колчан со стрелами, к седлу приторочены щит и копье. 
Казалось, всадник не замечал непрошенных гостей. Он мерно покачивался на спине тонконогого рысака и протяжно напевал – вроде бы под нос, однако песня широко неслась над песками пустыни.

Где вода, как кровь из раны, там пути к Мазандерану,
Где задумчиво и странно — там пути к Мазандерану,
Где забыт аят Корана, где глумится вой бурана,
Где кричат седые враны — там пути к Мазандерану.
Где, печатью Сулаймана властно взяты под охрану,
Плачут дэвы непрестанно — там пути к Мазандерану,
Где бессильны все старанья на пороге умиранья
И последней филигранью отзовется мир за гранью,
Где скала взамен айвана, и шакал взамен дивана,
Где погибель пахлавану — там пути к Мазандерану.

Путники остановили верблюдов и спешились. Камус помог девочке сползти в песок по крутому плюшевому боку вьючного животного. Га вслушалась в слова песни и озадаченно покачала головой.
- Айван, пахлаван, дэв… Так много незнакомых слов!
- Айванами украшали дворцы в наших краях, - пояснил Камус. – Высокие расписные сводчатые залы, где правители принимали гостей.
- Я был пахлаваном в свое время, - объявил Джафар. – Пахлаваны – это борцы, что сражаются за деньги на площадях.
- А вот и дэв, - воскликнул Камус и схватился за эфес абордажной сабли. Джафар тоже взялся за оружие. Га потянулась было к рукояти Алексея, но передумала.
Из-за дюны, следом за всадником, показался странный человек. Огромный, обрюзгший, с отвислым брюхом, он был облачен в лохматую шубу с длинными, по самые запястья, рукавами, и в такие же лохматые штаны, спускавшиеся штанинами до босых ступней. Голова его была защищена рогатым шлемом необычной формы, а на груди висела тяжелая золотая цепь толщиной в руку взрослого мужчины. Никакого оружия при верзиле в мохнатых доспехах не было.
- Какая удивительная одежда! – прошептала Га.
- Не одежда это, - сказал Джафар сквозь зубы. – Шерсть да рога.
Тем временем всадник сблизился с путниками, остановил коня и тоже спешился. Мохнатое чудище замерло рядом. Теперь Га могла более внимательно рассмотреть воина и его удивительного спутника.
Незнакомец был облачен в длинное одеяние песочного цвета, поверх которого был надет сложный доспех, сотканный из множества металлических чешуек. Голову покрывал белоснежный шемах, закрепленный тонким черным эгалем. Длинное копье и небольшой круглый щит из хорошо выделанной темной кожи всадник оставил на конских боках. Га приметила также в петле у седла короткую бронзовую булаву-шестопер, хищно ощетинившуюся шипами.
Мохнатое существо не имело никаких других одеяний, кроме шерсти и толстой золотой цепи на шее. Ноги его были босы, могучие руки-лапы – непропорционально, до колен, длинны. Дэв глядел на путников с интересом, почесывал брюхо и то ли улыбался, то ли скалился, обнажая то и дело опасные белые клыки.
Житель пустыни не обратил внимания на грозные жесты Джафара и Камуса. Воин склонил голову в приветствии, скрестил руки и прижал их: левую – к груди, правую – к аккуратной остроконечной бороде.
- Вы нашли то, что искали, Джафар и Камус, - воин обратился к южанам. – Вас давно ждут у крайнего предела Вселенной.
- Представьтесь! – грубовато потребовал Джафар.
- Моего спутника зовут Марид. Как видите, он дэв. Или джинн. Марид – дух этого места и его верный страж. Как и я, - улыбнулся воин.
- Вы Садрутдин, тот, кто стоит впереди всех борцов за веру? – то ли спросил, то ли утвердил Камус.
- Совершенно верно, - Садрутдин широко улыбнулся и, поглаживая бородку, снова склонил голову в приветствии.