Прогулки по Венеции в дождь. Две тени

Прогулки по Венеции в дождь. Две тени

Когда и мне придется переступить черту, а жизнь она такая, от нее  умирают все без исключения, там  надеюсь отыскать две прекрасные тени, чтобы  продолжить  разговор, и чем черт не шутит, услышать  новые стихотворения одного и  размышления другого самого любимого  мужчины...
И пусть как Вергилий  Данте он ведет  меня по своей Венеции


В городке, окутанном туманом,
В мороси внезапного дождя,
Я  бреду за тенью, за  обманом,
Понимая, что спасти нельзя.
Кто-то там  за призрачной  чертою,
Вдруг окликнет, позовет  во мрак,
И когда душа кричит: - Не стоит,
Мало в этой жизни будет драм?

Я ее не слушаю как прежде,
И иду отчаянно на зов,
В городе, на мысе грез, надежде
Мы значенья много придаем,
Там поэт  свой зонт  в кусты забросил,
И танцует, радуясь дождю,
Не пугает  призрачная  осень,
Я его потом  вдруг  полюблю.

А пока я слушаю  как снова
На исходе рокового  дня,
Просит он забыть, и из былого
Вытащит, упрямую меня.
Это над Венецией тревожно,
Никого, и ничего вокруг,
Он шагает  зло и осторожно,
В окруженье призрачных  подруг.

Что-то из Ремарка,  только что же,
Мне понять, я знаю, не  дано,
И мороз проносится по коже,
И старуха, распахнув окно,
Что-то говорит ему и  верит,
Что он на свидание  придет.
Странный город помнит все потери
И к себе поэта заберет.

Вырваться б из пелены тумана,
И остаться снова за чертой,
Но поэмы странной и желанной
Не услышу  в  стороне иной.
Потому  я под зонтом  спасаюсь,
И хочу догнать  его опять,
Среди звезд, туманов и красавиц,
Как мне этот странный мир понять.

И когда не в силах дотянуться,
Не желая отпустить к   другим,
Я хочу, чтоб он   не оглянулся,
Вывел к свету, сквозь тоску и дым…
Я  бреду за тенью, за  обманом,
Понимая, что спасти нельзя.
В городке,   окутанном туманом,
В мороси внезапного дождя.


НЕ   МОЙ    БРОДСКИЙ

Памяти А.Б.М

Наверное,   самое странное отношение из всех поэтов 20 века у меня к Бродскому. Это не мой  поэт. Но одна маленькая деталь – его любил и знал человек, которого в свое время я  любила больше жизни самой.

И в далекой деревне, на практике, а потом и на уборочной, на бескрайнем  поле он все время говорил о Бродском, он  читал Бродского, который еще не был опубликован, и как все,  оказавшиеся за границей – был тайным и явным, о нем не принято было говорить в студенческой  аудитории, но мы ведь  были  в  чистом  поле, среди картошки и морковки, и там  можно было многое из того, что недопустимо  в городе.

 Там звучал Бродский. Мой любимый читал его так пронзительно, на ветру, под дождем, когда  на улице было просто   холодно, что все мы  должны были  погрузиться  в это сплетение  ритмов и  рифм, и погружались, и уходили,  и тогда  были примерно  в таком же  положении, тоже отбывали свой  срок, ждали освобождения из уборочного плены к октябрю, когда выпал первый снег, и нас все-таки вернули в город, в университет, где  Бродского больше  не было.

Так как книг еще не было издано, то я не помнила тексты его дивных стихотворений,  я помнила только  мелодию стиха и то упоение, с которым звучал  в чистом поле  Бродский.

На семинаре по анализу поэтического текста я принесла какое-то стихотворение. Кажется  «Письмо к римскому другу», скорее из вредности,  потому что оно было наиболее эротичным  из всего, что  можно было найти,  и должно было смутить и студенток первого курса, у нас же не было  секса в те времена, да и моего любимого преподавателя. Но мне еще хотелось узнать и кое что из мифов, потому что    приближался зачет по древней  мифологии.

Но если кто-то и был смущен, то  я в единственном числе, оно прозвучало дивно совершенно без всякой пошлости и намеков,  что заставило поверить  в то, что  его написал гений, и тот, кто прикоснулся к нему, тоже был  гением.

То, что нам придется услышать и увидеть самого  Бродского, об этом мы и не мечтали  даже. Но   через год  эта стена незримая пала, и   появилась возвращенная литература. Самые закрытые  еще вчера Н.Гумилев и И.Бродский  пришли к нам. Бродский немного позднее в черной серии лауреатов Нобелевской премии.

И появился раньше или чуть позднее  фильм « Прогулки с Бродским», совсем по-другому зазвучали его тексты, они завораживали, они  пьянили, они уносили в пространство Венеции, хотя города  почти не замечалось, в кадре был  поэт, и не важно каким оказался пейзаж за его спиной, совсем не важно.

Тогда мой  любимый был  еще  жив, и я понимала, что если бы не он, то  в  моих отношениях с творчеством  Бродского все сложилось бы по-другому, совсем иначе, но сентябрь,  бескрайнее поле и Бродский  -остались тем  чудным воспоминанием, без которого все было бы иным.

Потом  я узнала о том, что  он и не был его любимым поэтом, но  филологу   до последней клеточки  хотелось, чтобы мы услышали, запомнили, поняли Бродского, о возвращении которого в Россию даже  речи быть не  могло, мы не верили, что вернутся его книги, и вот из вредности, словно Былины в  древние времена, он  решил обратиться к  устному народному творчеству, чтобы как-то сохранить для нас поэта  осужденного, изгнанного из страны этой  властью.

Но ведь если бы  не они,  у нас бы не было  того  Бродского, наверняка бы не было. Хотя  не слишком  ли высокую цену заплатил он за то, чтобы никогда не вернуться в свой Ленинград, гостем не хотел,  когда было можно,  а  гражданином не смог, потому что  лишен был гражданства.
И все-таки он  вернулся и все  время возвращается