Кн. 3, ч. 2, Потерянные души, гл. 6

Малышка Мария родилась в середине апреля. Она родилась для того, чтобы стать любимой всеми.

Мария была неуравновешенной и плаксивой, слишком много нянек бросалось к ней по первому её требованию.

Девочка неожиданно родилась слабенькой – наверное, сыграли роль стрессы и происшествие на Кипре. Доктор сказал, что ни в коем случае нельзя лишать девочку материнского молока, иначе у неё может развиться анемия. И Елена очень старалась, её грудь увеличилась вдвое, принося неимоверные страдания, потому что Мария то ли ленилась, то ли вредничала, то ли слишком скоро уставала сосать, или быстро наедалась. Несмотря на её плохой аппетит, Елениного молока скоро стало не хватать: его количество медленно и неуклонно подходило к концу. Елену хватило лишь на 5 месяцев - пришлось срочно подключать безотказную Алесю. Бедная девушка превращалась в профессиональную кормилицу.

«И как ей не надоело работать на молоко?» - думала Елена. – «Я от такой жизни свихнулась бы. Грудь всегда висит, и всегда мокро, и всегда её давишь, давишь… Как противно! А ведь она одного возраста со мной».

После прекращения кормления, к огромному разочарованию,  грудь Елены снова уменьшилась. Елена устала безумно, несмотря на всемерную помощь. Пора заканчивать с этими экспериментами! Всё! С неё довольно! Она больше не перенесёт беременности! Пора переходить на таблетки.

Елена терпеть не могла пилюль, и совсем не была уверена в том, что ей хватит терпения глотать их методично и аккуратно, день за днём. Обязательно когда-нибудь случится прокол: в суете или спросонок забудет выпить или, напротив, выпьет два раза, или перепутает очерёдность: то ли розовенькую, то ли голубенькую?

Как бы там ни было, пора поговорить об этом со Штофом. Он провинился – пускай теперь спасает положение.

Штоф наезжал в дом Мендесов частенько. Он, точно загипнотизированный, или точно лунатик, притягиваемый луной, тянулся в дом Мендесов-Живаго. Он обожал Марию - вот был главный магнит. Штоф, принимая роды у Елены, радовался так, словно на свет появлялся его собственный ребёнок. Казалось порой, что никто не любит её больше Штофа – достаточно было видеть его светящиеся счастьем глаза, когда он подходил к её кроватке. Рядом с ним девочка неожиданно застывала, изумлённая, потому что всё её внимание обращалось на «очень большого дядю», а на его руках вовсе затихала. Алевтина смотрела на эти «странные отношения» подозрительно, и Елена мешалась, и порою даже краснела от этого подозрения, потому что в глазах няньки явственно читалась уверенность в том, что Штоф и является настоящим папой малышки. Мендесу впору было снова возревновать.

Поэтому ничего странного не было в том, что именно Генрих Штоф стал крёстным Марии – это произошло так же тихо и мирно, с помощью того же покладистого Матони, и даже не пришлось скрывать это от Виктора. Он не участвовал в действе впрямую, лишь наблюдал со стороны, со странным выражением на лице. Воспоминания ли о собственном детстве бередили память, раздумья ли о смысле и сущности таинства, о том, причастен ли теперь Бог к его делам, а он сам – через детей – к Богу, и имеет ли он право на Божественное спасение? И в какой мере его дети приняли на себя его собственный грех, и смогут ли любвеобильная, пронырливая, но наивная Марта и чуткий Пазильо замолить грехи и вымолить прощение?

А, может, ни о чём таком он и не думал, просто терпеливо выжидал, когда его близкие наиграются в новые игрушки. Крещение – так крещение, его дети не перестанут быть его детьми. И что бы ни происходило, то, что он делает, перейдёт к ним по наследству, и они станут его последователями и соратниками. А молятся… молятся пусть женщины. Это их призвание.

Однако он снова выделил весьма немалую сумму на пожертвования Замостинскому Храму, чрезвычайно обрадовав лысого, востроносого, мелкоглазого Матони, который сменил на ответственном посту отца Миртицу, ушедшего на повышение в Цепич. Храму от этого безбожного скупердяя Живаго снова перепало, дабы задобрить нового настоятеля. Аппетиты Замостинских священнослужителей росли и раздражали Мендеса.
 
Уговаривать же Елену не пришлось, для неё это стало очередным радостным развлечением, праздником, но вряд ли более, а у Марты вторично спал с души гигантский, душащий камень. Теперь всё в порядке! Её внуки никогда не станут потерянными душами, и она сможет  замаливать как грехи непутёвой семьи, так и грядущие грехи малышей впрок. Даяние радовало Марту и Пазильо, которые решили, что Мендес встает на путь исправления, хотя бы таким путём…

В суете натянутые отношения между Мендесом и Бет понемногу рассасывались, хотя их чувства продолжали оставаться диаметрально противоположными и жизненно несовместимыми. К сентябрю Челси восстановил цепочку, и Мендес был счастлив взяться за работу, а Бет сходила с ума от того, что не может его остановить.

Она не то, чтобы боялась сталкиваться с ним с глазу на глаз, но опасалась, что он вновь неверно истолкует её слова, взгляды, действия. Но что-то делать было необходимо. С помощью Челси она связалась через Интернет с подручными Альгиса в Венгрии, и получила разрешение действовать на своё усмотрение. Легко сказать! Снова запускать в программу вирус равносильно тому, чтобы убить Мендеса. Ибо его упрямство безгранично: он всё равно опять начнёт заново… Да и дважды один маневр не повторяют.

Призывать Челси впрямую вредить Хозяину, доктору Живаго, «спасшему» бывшего хакера от «комы» после несуществующей аварии, она не могла. Это могло убить Челси – хотя это было бы наименьшее из зол: пожертвовать одной жизнью, чтобы спасти сотни. Да и готовить в тылу Мендеса врага было и не в её интересах тоже.

 Не могла она и объяснить никому истинное положение вещей. Лучше, если Эксель ничего не узнает. Ему же спокойнее. Но и без его помощи она будет бессильна: он имел, в отличие от неё, доступ в лабораторию, в святая святых. Бет ничего не могла придумать. А время шло.

Хуже всего, ужаснее всего была фабричка в Костяницах, производящая синтетический аналог. Половина рабочих и служащих, многочисленный штат охраны, а также верхушка, были подчинены Мендесу и прошли специальную подготовку – чтобы их не могли заподозрить в подвластности. У Бет всё чаще возникала мысль, что фабрику пора просто-напросто уничтожить. Ввести туда своих подручных, подготовить диверсию – это вполне реально.

Правда, контингент работающих выверен и сто раз перепроверен, новому человеку там нет места. Но если вывести из строя пару-тройку служащих – несерьёзно, без особых последствий, просто заставить их захотеть уйти с работы, или положить в больницу надолго, и подсунуть своих специалистов? Пройдут ли они проверку и контроль? Не захотят ли их превратить предварительно в «зомби»? Достаточно ли компетентны покажутся они в роли специалистов? Об этом не узнаешь, пока не попробуешь… Есть и другие варианты. Но не с кем их обсудить.

А Мендес уже полностью восстановил здоровье. Он продолжал упорно, методично, медленно, но верно высасывать отобранных доноров – одних для получения новых партий препарата, других – для выработки антидотов.

Синтетический М не устраивал его полностью, Мендес собирался экспериментировать с ним и получить другой препарат, менее грубый и фатальный, действующий выборочно и не подавляющий профессиональных навыков. Препарат для создания слуг нового поколения, не зависящих от его самочувствия, более автономных и мобильных.

К тому же, в целях конспирации, он не мог выпускать парфюмерные, лекарственные и прочие товары с М большими партиями, а только понемногу, и с перерывами. Более того, концентрация М делалась настолько слабой, что простыми методами контроля обнаружить чужеродный компонент не представлялось возможным. А это снижало эффективность препарата, для необходимого результата требовалось, чтобы он поступал к донору достаточно регулярно, накапливаясь в рецепторах.
 
Кроме того, почувствовав странное недомогание, психические отклонения, потенциальный донор обращался к врачам, его начинали лечить непонятно от чего, и в результате его истинное здоровье постепенно ухудшалось. И всё равно, такое неторопливое течение казалось надёжнее, чем тотальное, обвальное наступление сразу и сейчас.

Вот через год или через два, в день рождения Марии и в её честь, он начнёт массовую атаку, а пока будет накапливать материал. Об этом никто не знал. Даже Елена. Мендес готовил сюрприз.

Промелькнёт безоблачное лето, суетная осень, новое Рождество, затяжная зима, дивная весна. Марии исполнится год, а затем настанет чудное лето – и снова понесётся по тому же кругу: осень, грозящая вскорости плавно перетечь в весёлую, чистую, снежную, лыжную зиму… И так далее.

Иногда Мендес сам оставался ночевать в старом доме и оставлял с собою Чиллито, Ангела, Экселя, Нису, и возвращался через два дня, соскучившийся по детям и Елене. Ему хотелось, чтобы дети скорее подросли, чтобы, наконец, можно было поведать им о работе, рассказывать им о жизни, учить, передавать знания и опыт. Но как ещё долго этого ждать! Невыносимо долго! И как жаль, что он не может подтолкнуть их развитие! Если бы он подумал об этом раньше…

Сколько нынешних женщин и бывших подружек мечтали бы родить для него наследника. А заодно – навсегда прописаться в его доме. Но ему никто не был нужен, кроме одной-единственной женщины.
 
У Мендеса так и не было ни учеников, ни последователей, ни преемников. Верный Фернандес не годился для научной работы с самого начала, а теперь и вовсе погряз в бюрократических процедурах и бухгалтерии. Дети оставались его единственной надеждой. Значит, он наберётся терпения. И сделает вид, что внутри этого терпения не бурлят страхи и подозрения, не полыхает адское нетерпение…