Тайны Печорина

                ТАЙНЫ ПЕЧОРИНА


                (Анатомия одного преступления)

                - Разве я похож на убийцу?
                - Вы хуже...
               
                М.Ю.Лермонтов, Герой нашего времени.    



     Знаменитый роман, известный всем со школьной скамьи, через полтора столетия после выхода в свет продолжал сохранять первозданную неразгаданность. По Б.Эйхенбауму, в лермонтовском наследии "многое не только не оценено, но даже и не прочитано так, как должно бы быть прочитано". В.Г.Белинский задавался  вопросом: "Какие поэтические тайны унёс он с собою в могилу? Кто разгадает их?" Помня его же слова, что здесь "нет ни страницы, ни слова, ни черты, которые были бы наброшены случайно", рассмотрим заново сквозь "хрестоматийный глянец" повесть  "Княжна Мери" в той части, которая связана с дуэлью.

    ...Печорин подслушал разговор о намерении офицеров "проучить...испытать его храбрость" дуэлью без пуль с участием Грушницкого, который "на него зол за то, что он отбил у него княжну". Хотя это было правдой, Печорин стал в позу невинно оскорблённого: "Обидел ли я кого-нибудь? Нет... Берегитесь, господин Грушницкий!..Со мной эдак не шутят. Вы дорого можете заплатить за одобрение ваших глупых товарищей. Я вам не игрушка!.." (здесь и далее цит. по изд. М.Ю.Лермонтов, Герой нашего времени, М., Айрис Пресс, 2006, с.100-101).      
               
    Он не спал всю ночь и придумал свой контрплан дуэли. Но накануне поединка доктор Вернер, его секундант, сообщил, что противная сторона намерена "...зарядить пулею один пистолет Грушницкого... Как вы думаете? должны ли мы показать им, что догадались?" Герой велел не беспокоиться, а остальное  -  "моя тайна" (с. 107-108), таким образом, не став посвящать эту "душу испытанную и высокую"(с.64) в свои методы.

    Однако сам Печорин не был спокоен. "Два часа ночи...не спится. А надо бы заснуть, чтобы завтра рука не дрожала. Впрочем, на шести шагах промахнуться трудно. А! Господин Грушницкий! Ваша мистификация вам не удастся...мы поменяемся ролями: теперь мне придётся отыскивать на вашем бледном лице признаки тайного страха... Вы думаете, что я вам без спора подставлю свой лоб..." Из его слов можно заключить, что составленный им план был основан на стрельбе по очереди. Ранее по другому поводу Вернер сказал герою: "У вас большой дар соображения" (с.67).

     В новых же обстоятельствах, о которых сообщил доктор, исход стал непредсказуем: "...но мы бросим жребий!..и тогда...тогда...что, если его счастье перетянет? Если моя звезда, наконец, мне изменит?..И немудрено: она так долго служила верно моим прихотям; на небесах не более постоянства, чем на земле. Что ж? Умереть так умереть! потеря для мира небольшая..." Однако, по зрелом размышлении, он не стал сдаваться на милость случая: "Я помню, в продолжение ночи, предшествовавшей поединку, я не спал ни минуты. Писать я не мог долго: тайное беспокойство мною овладело. С час я ходил по комнате..." (с.108-109).

     К утру "нервы мои успокоились... глаза, хотя окружённые коричневою тенью, блистали гордо и неумолимо. Я остался доволен собою" (с.109). Выход из положения выглядел, на первый взгляд, высоко моральным:"Я решился предоставить все выгоды Грушницкому: я хотел испытать его; в его душе могла проснуться искра великодушия, и тогда всё устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать!.. Я хотел дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня помиловала: кто не заключал таких условий с своею совестью?" (с.114).

    На самом деле, перед началом дуэли Печорин сказал Вернеру: "Я всё так устрою, что на их стороне не будет никакой выгоды" (с.112). Герой торопит скорее переходить к делу. Когда же приступили к этому, он сам возвращается к ранее обговоренным вопросам и предлагает новые условия взамен прежних. Участники станут по очереди и жребию на край пропасти: при любом ранении дуэлянт погибнет от падения в неё, что создаст видимость несчастного случая и охранит секундантов от  наказания властями.

      Накануне предусмотрели: "Убитого - на счёт черкесов" (с. 107), что убедительнее "неудачного прыжка" со скалы (с.113). Но от дуэли на иных условиях Печорин отказался. Секундант Грушницкого, не желая обдумывать то, что заведомо для них безопасно, тут же согласился и оборвал своего подопечного: "Ты дурак...ничего не понимаешь!" Из чего видно, что убийство героя нужно было только ему, но не Грушницкому.      
      
   ...Кинули жребий. Какой стороной упала монета, Печорин не пишет: "Монета взвилась и упала звеня; все бросились к ней.  -  Вы счастливы,  -  сказал я Грушницкому,  -  вам стрелять первому! Но помните, что если вы меня не убьёте, то я не промахнусь  -  даю вам честное слово" (с.114). Объявлять об увиденном, да ещё с непременным требованием себе смерти, имело смысл, лишь если  слова противоречили жребию. Это значит: "моя звезда" не изменила герою, но оказалась близорукой. В данной ситуации в интересах Печорина было не получить первую очередь. План его остался прежним, однако полагаться на везение было недостаточно там, где на кону стояла жизнь.

    В дуэльной практике случалось: тот, кто желал покончить с собой по каким-то причинам, но не имел силы воли либо боялся греха, прибегал к дуэли, чтобы умереть не от своей руки. Герой дал понять, что хочет погибнуть, на счастье Грушницкого. Другая сторона не спорила: Печорин сам шёл навстречу, уступив очередь. Вернер также промолчал, однако наедине вновь потребовал объявить о заговоре. Герой сказал ему то, что другие поняли сразу: "Ни за что на свете, доктор!.. вы всё испортите; вы мне дали слово не мешать...Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит..." Доктор удивился, но поверил: слова не расходились с делом.    

    "Я стал на углу площадки, ...наклонясь немного вперёд, чтобы в случае лёгкой раны не опрокинуться назад", хотя "...я был уверен, что он выстрелит на воздух! Одно могло этому помешать: мысль, что я потребую вторичного поединка", если негласное соглашение лишить жизни, для чего и уступалась первая очередь, будет явно нарушено. Герой знает, что мотива убивать у Грушницкого нет: на дуэль вызвал не он. Нужды в защите тот совсем не имел. "Стреляясь при обыкновенных условиях, он мог целить мне в ногу, легко ранить меня и удовлетворить таким образом свою месть, не отягощая слишком своей совести " (с.113-114). Становясь же над пропастью, Печорин сберегал и ногу, так как ранение её равно убийству от падения со скалы, что не нужно противнику. 

   Стрелок поднял оружие; "...колена его дрожали. Он целил мне прямо в лоб...Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев, как полотно, повернулся к своему секунданту:  -  Не могу,  -  сказал он глухим голосом". Стать палачом не прельщало, и он покраснел, когда герой отвёл ему эту роль. Накануне доктор сказал: "Грушницкий, кажется, поблагороднее своих товарищей" (с.107). Чтобы избежать повтора, он выбрал промежуточный вариант и на окрик "трус" от своего секунданта спустил курок  -  пуля оцарапала колено Печорина. Рука не подвела воина на столь короткой дистанции, и он "удерживал улыбку", когда герой остался жив. Но великодушие его Печорин, переполненный эмоциями, толкует иначе:"...этот человек...хотел меня убить, как собаку, ибо, раненный в ногу немного сильнее, я бы непременно свалился с утёса" (с.115). 
 
   Настала его очередь стрелять. Как шулер, извлекающий на свет туза, он велел своему секунданту вложить в пистолет пулю. Вернер сделался "бледнее, чем Грушницкий десять минут тому назад" (с.114-115), хотя только что сам добивался того же и считал: "В военное время, и особенно в азиатской войне, хитрости позволяются" (с.107). Но после того, как противник фактически пощадил Печорина, это называлось иначе. Доктор понял, во что оказался втянут: слова о желании умереть были обманом, чтобы взять вторую очередь и без помех расстрелять противника. Оставалось надеяться, что Печорин одумается. Вернер не знал то, что он знал о себе:"Я стал неспособен к благородным порывам" (с.102).

    ...Капитан, побывавший секундантом "на пяти дуэлях" (с. 107), воспротивился его требованию: "А вы не имеете права переряжать...никакого права... это совершенно против правил...", и потом ещё раз повторил:" А всё-таки это совершенно против правил" (с.116). Условия этой дуэли он не менял, но нельзя было менять и другое, как оказалось. Печорин же имел контраргумент, годный для любого случая: " Хорошо...если так, то мы будем стреляться с вами на тех же условиях". Секундант дрогнул.
 
    Теперь всё зависело от слова Грушницкого, которому терять было нечего. Печорин знал его особенность: тот был из числа людей, для которых "производить эффект  -  их наслаждение", а в случаях смертельной опасности, во время боя, "...он махает шашкой, кричит и бросается вперёд, зажмуря глаза. Это что-то не русская храбрость!.." (с.59-60). Сейчас эффект состоял в отказе от выгоды ради правды, и Грушницкий обратился к секунданту: "Оставь их ... ведь ты сам знаешь, что они правы". Тот ответил просто: "Дурак же ты, братец,... пошлый дурак!"(с.116).

   Герой пишет, что на другой день доктор, "против обыкновения, не протянул мне руки... Вот люди! все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности. Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!.." (с.120). На деле Печорин утаивал с самого начала "все дурные стороны поступка" и подлинную причину дуэли.

        Печорин написал: "Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым и вдруг одним толчком опрокинуть всё огромное и многотрудное здание их хитростей и замыслов  -  вот что я называю жизнью..." (с.94). Но вот что странно.  Разговор офицеров о себе его не позабавил, но его обуяла злость, "холодная" и "ядовитая". Объектом её стал вовсе не капитан, который задумал и взялся устроить шутовскую дуэль, а Грушницкий. Между ним и героем были не лучшие отношения, но Печорин ждёт, что он не поддержит розыгрыш. Угроза в мыслях, что тот может "дорого заплатить" за эту затею, небезобидную, но безопасную, никак не отвечала её характеру. Всё указывало на то, что герой скрыл причину своей злобы. Породил её совсем не проект мистификации, а реальный случай, о котором сообщил тут же офицерам Грушницкий, а Печорин обошёл молчанием.   
 
    "Он любит отшучиваться. Я раз ему таких вещей наговорил, что другой бы меня изрубил на месте, а Печорин всё обратил в смешную сторону. Я, разумеется, его не вызвал, потому что это было его дело; да не хотел и связываться" (с. 100). Отчего Печорин, нисколько не будучи ни малодушным, ни великодушным, отказался от права на вызов? Объяснение одно: "такие вещи" были правдой. Грушницкий высказал её в ответ на то, что Печорин перевёл затем в шутку.

    Чем же юнкера возмутил герой? Последний упоминает об этом бегло: "Я его понял, и он за это меня не любит..." От него же известно: "Я был сам некогда юнкером, и, право, это самое лучшее время моей жизни" (с.81). Хотя он считал, что "...радости забываются, а печали никогда" (с.73), эти свои радости помнил. Грушницкий оценивался Печориным так: "Он хорошо сложен, смугл и черноволос...ему едва ли двадцать один год...Впрочем, в те минуты, когда сбрасывает трагическую мантию, Грушницкий довольно мил и забавен..." Юнкер, как оказалось, был иного мнения о бывшем юнкере. Они остались "наружно в самых дружеских отношениях", однако искренность в них исчезла. "Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнёмся на узкой дороге, и одному из нас не сдобровать..." (с.59-60). Что могло стать причиной тому после примирения? Тайное стало бы явным, рано или поздно, из-за почти неизбежной огласки "таких вещей", имевших, судя по всему, компрометирующий характер.   
 
    Раненный в бою юнкер убыл на курорт. Печорин едет за ним и здесь узнаёт об отношениях Грушницкого с княжной:"Завязка есть!  -  закричал я в восхищении,  -  о развязке этой комедии мы похлопочем. Явно судьба заботится, чтоб мне не было скучно". Ситуация подходила под нужную ему "узкую дорогу". Доктор уловил ход его мыслей: "Предчувствую,...что бедный Грушницкий будет вашей жертвой" (с.67). Тот не стал отрицать.

    Чувство же к княжне при этом полностью отсутствовало. С самого начала Печорин отверг всякую мысль о своём интересе к ней: "...напротив, совсем напротив!..Доктор, наконец я торжествую: вы меня не понимаете!.." (с.67). Потом это подчёркнуто в дневнике: "Зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить не хочу и на которой никогда не женюсь?.. Из зависти к Грушницкому? Бедняжка, он вовсе её не заслуживает" (с.85). В третий раз он лично сказал Мэри "всю истину... я вас не люблю" (с.102).

    Завидовать тому, кто являлся целью Печорина, было не в чем: "Грушницкий мне не кланяется уже несколько времени, а нынче раза два посмотрел на меня довольно дерзко. Всё это ему припомнится, когда нам придётся расплачиваться" (с.103). Однако время шло, а заговорщики не спешили с вызовом. Ждать, когда противник расскажет всё про тот случай, было нельзя, и герой берёт инициативу в свои руки. Он сам вызывает на дуэль, но так, чтобы тот не успел "разгорячиться" (с.106), возжелав большой крови. Мэри пригодилась в качестве casus belli: Грушницкий был обвинён в клевете на неё. Очевидец сказал о Печорине: "Благородный молодой человек!", не ведая, что тот "утратил навеки пыл благородных стремлений" (с.108).   

     Печорин предложил через Вернера одновременную стрельбу: "...я дал ему несколько наставлений насчёт условий поединка; он должен был настоять, чтобы дело обошлось как можно секретнее" (с.107), дабы никто не вразумил "глупых товарищей" насчёт того, что будет "немножко похоже на убийство". Их ответ содержал лишь одно условие: "...стреляться будете на шести шагах  -  этого требовал сам Грушницкий",  явно желавший иметь уверенность в лёгкой ране. Герой тоже был доволен: "Зачем вы сами назначили эти роковые шесть шагов?" (с.108), так как они исключали случайность в действиях стрелка.          

      Но когда этот день настал, настрой героя поколебался: "Я не помню утра более голубого и свежего", которое "наводило на все чувства какое-то сладкое томленье" (с.110). В результате Печорин приехал на дуэль в "довольно миролюбивом расположении духа" (с.112), и в критический момент последние слова его прозвучали странно: "Откажись от своей клеветы, и я тебе прощу всё. Тебе не удалось меня подурачить, и моё самолюбие удовлетворено; вспомни, мы были когда-то друзьями. Лицо у него вспыхнуло, глаза засверкали.  -  Стреляйте,  -  отвечал он.  -  Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьёте, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоём нет места... Я выстрелил. Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было" (с.116).
 
    Напоминание о дружбе было призывом вернуться к ней. Грушницкий ответил категоричным отказом с презрением к себе за прошлое и с ненавистью к герою за настоящее. Повторилась та ситуация, при которой Грушницкий мог быть изрублен на месте. Но в этот раз, увидев, что вновь перед лицом смерти его отношение осталось неизменным, Печорин не дал ему продолжить и при всех назвать "такие вещи" своими именами, закрыв рот навечно.    

     ...Поединок был бесчестным с обеих сторон, но с разными ставками. Один участник желал причинить лёгкий вред, а второй привёл в исполнение "смертный приговор" (с.115). Многое здесь читается не так, "как должно бы быть прочитано". Другие повести тоже содержат в подтексте интересные факты о Герое нашего времени.