Тайны Печорина

                ТАЙНЫ ПЕЧОРИНА


                (Анатомия одного преступления)

                - Разве я похож на убийцу?
                - Вы хуже...
               
                М.Ю.Лермонтов, Герой нашего времени.    



     Знаменитый роман, известный всем со школьных времён, через полтора столетия после своего создания продолжал сохранять первозданную неразгаданность. По Б.Эйхенбауму, в лермонтовском наследии "многое не только не оценено, но даже и не прочитано так, как должно бы быть прочитано". В.Г.Белинский задавался  вопросом: "Какие поэтические тайны унёс он с собою в могилу? Кто разгадает их?" Помня его слова, что здесь "нет ни страницы, ни слова, ни черты, которые были бы наброшены случайно", рассмотрим заново сквозь "хрестоматийный глянец" повесть  "Княжна Мери" в той части, которая связана с дуэлью.

    ...Печорин подслушал разговор о намерении офицеров его "проучить...испытать его храбрость" на мнимой дуэли без пуль и с участием Грушницкого, который "на него зол за то, что он отбил у него княжну". Хотя это так и было, герой стал в позу невинно оскорблённого: "Обидел ли я кого-нибудь? Нет... Берегитесь, господин Грушницкий!..Со мной эдак не шутят. Вы дорого можете заплатить за одобрение ваших глупых товарищей. Я вам не игрушка!.." (здесь и далее цит. по изд. М.Ю.Лермонтов, Герой нашего времени, М., Айрис Пресс, 2006, с.100-101).      
               
    Он не спал всю ночь. Решимость поквитаться только окрепла, и способ этого стал ясен: "Грушницкий мне не кланяется уже несколько времени, а нынче раза два посмотрел на меня довольно дерзко. Всё это ему припомнится, когда нам придётся расплачиваться" (с.103). Но накануне дуэли доктор Вернер, секундант, принёс весть, что заговорщики решили "...зарядить пулею один пистолет Грушницкого... Как вы думаете? должны ли мы показать им, что догадались?" Герой ответил:"Будьте спокойны, я им не поддамся", остальное  -  "моя тайна" (с. 107-108).
 
    Как поразить противника в дуэли, где у того не будет пули, Печорин рассчитал заранее. Сам он ничем не рисковал. В худшем случае, тот остался бы жив. Но весть, принесённая доктором, лишила покоя: "Два часа ночи...не спится. А надо бы заснуть, чтобы завтра рука не дрожала...А! Господин Грушницкий! Ваша мистификация вам не удастся...мы поменяемся ролями: теперь мне придётся отыскивать на вашем бледном лице признаки тайного страха... Вы думаете, что я вам без спора подставлю свой лоб..."
 
   Однако, как победить в этом споре, Печорин не представлял. Исход становился непредсказуем. Ободрив секунданта, он сам не знал, что делать: "...но мы бросим жребий!..и тогда...тогда...что, если его счастье перетянет? Если моя звезда, наконец, мне изменит?..И немудрено: она так долго служила верно моим прихотям; на небесах не более постоянства, чем на земле. Что ж? Умереть так умереть! потеря для мира небольшая... Я помню, в продолжение ночи, предшествовавшей поединку, я не спал ни минуты. Писать я не мог долго: тайное беспокойство мною овладело. С час я ходил по комнате..." (с.108-109). Доктор отмечал в нём ранее "большой дар соображения" (с.67).
    
   К утру "нервы мои успокоились... глаза, хотя окружённые коричневою тенью, блистали гордо и неумолимо. Я остался доволен собою" (с.109). Печорин написал в дневнике: "Я решился предоставить все выгоды Грушницкому: я хотел испытать его; в его душе могла проснуться искра великодушия, и тогда всё устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать!..Я хотел дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня помиловала: кто не заключал таких условий с своею совестью?" (с.114). Это была лишь полуправда. Правду герой был вынужден сказать в самой общей форме только Вернеру, когда тот стал мешать ему: "Я всё так устрою, что на их стороне не будет никакой выгоды..." (с.112)

        Печорин предложил новые условия: дуэлянты станут по очереди на край пропасти, чтобы при любом ранении упасть в неё и разбиться. Это создаст впечатление"неудачного прыжка" со скалы (с.113) и убережёт секундантов от кары властей. Хотя до этого предусмотрели: "Убитого - на счёт черкесов" (с. 107), от дуэли на прежних условиях Печорин отказался. Секундант Грушницкого, недолго думая, согласился и оборвал подопечного: "Ты дурак...ничего не понимаешь!" Из чего следует, что трагический конец был нужен ему, но не дуэлянту.      
      
   ...Кинули жребий. Каким он оказался, не написано: "Монета взвилась и упала звеня; все бросились к ней.  -  Вы счастливы,  -  сказал я Грушницкому,  -  вам стрелять первому! Но помните, что если вы меня не убьёте, то я не промахнусь  -  даю вам честное слово" (с.114). Сказанное значило: к счастью для противника, он отдаёт полученное право и взамен просит смерти.      

   Такое случалось, когда человек желал покончить с собой, но не имел мужества либо из боязни греха самоубийства прибегал к дуэли, чтобы умереть не от своей руки. Печорин дал понять, что хочет погибнуть. Никто не проронил ни слова: возражать было неуместно. Вернер же наедине вновь потребовал объявить о заговоре. Герой повторил ему: "Ни за что на свете, доктор!.. вы всё испортите; вы мне дали слово не мешать...Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит..." Доктор поверил, ибо слова Печорина подтверждались уступкой очереди.    
    
   Стрелок поднял оружие. "Колена его дрожали. Он целил мне прямо в лоб...Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев, как полотно, повернулся к своему секунданту:  -  Не могу,  -  сказал он глухим голосом". Роль палача, даже по  просьбе жертвы, была отвратной, и он покраснел, её получив. "Грушницкий, кажется, поблагороднее своих товарищей" (с.107),  -  отзывался о нём доктор. На окрик "трус" от своего секунданта он спустил курок  -  пуля оцарапала колено Печорина. Рука не подвела воина на столь короткой дистанции, и он "удерживал улыбку", когда герой остался жив. Но тот, вместо восторга, почувствовал обратное:"...то были и досада оскорблённого самолюбия, и презрение, и злоба..." (с.115). Печорин пишет: "Я был уверен, что он выстрелит на воздух! Одно могло этому помешать: мысль, что я потребую вторичного поединка".
 
   Настала его очередь стрелять. Печорин велел своему секунданту вложить в пистолет пулю. Вернер сделался "бледнее, чем Грушницкий десять минут тому назад" (с.114-115). Стало понятно: желание умереть было обманом. Хотя доктор считал: "В военное время, и особенно в азиатской войне, хитрости позволяются" (с.107), сейчас жертвой обмана должен был стать тот, кто только что пощадил подопечного. Оставалось уповать на благородство Печорина, который признавал: "Я стал неспособен к благородным порывам" (с.102).

    ...Капитан, побывавший секундантом "на пяти дуэлях" (с. 107), воспротивился его требованию: "А вы не имеете права переряжать...никакого права... это совершенно против правил...", и потом ещё раз повторил:" А всё-таки это совершенно против правил" (с.116). Условия этой дуэли не менялись, но нельзя было менять ничего, как оказалось. К такому повороту Печорин был готов: "Хорошо...если так, то мы будем стреляться с вами на тех же условиях". Секундант дрогнул.
 
    Но Грушницкому терять было нечего. Печорин знал его особенность. Он из числа таких людей, для которых "производить эффект  -  их наслаждение". На фронте "слывёт отличным храбрецом, я его видел в деле: он махает шашкой, кричит и бросается вперёд, зажмуря глаза. Это что-то не русская храбрость!.." (с.59-60). Грушницкий остановил  своего секунданта: "Оставь их ... ведь ты сам знаешь, что они правы". Тот ответил просто: "Дурак же ты, братец,... пошлый дурак!"(с.116).

   Герой пишет, что на другой день доктор, "против обыкновения, не протянул мне руки... Вот люди! все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности. Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!.." (с.120). На деле он утаивал с самого начала "все дурные стороны поступка" и истинную причину дуэли. За что же неблагородный Печорин убил Грушницкого?

   Печорин написал: "Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым и вдруг одним толчком опрокинуть всё огромное и многотрудное здание их хитростей и замыслов  -  вот что я называю жизнью..." (с.94). Когда же он подслушал разговор офицеров о себе, им овладела смертельная, "ядовитая злость" (с.101).

   Однако почему объектом её стал Грушницкий, а не тот, кто задумал и взялся устроить шутовскую дуэль? Почему в мыслях герой пригрозил дорогой платой, то есть смертью, за безопасный розыгрыш? Замысел "этих дураков" и "глупых товарищей" был раскрыт и уже ничем не грозил герою. Значит, "холодная злость" его (с.101) объясняется совсем другим, что герой услышал там же и что не доверил даже дневнику.
 
   Грушницкий сказал офицерам: "Он любит отшучиваться. Я раз ему таких вещей наговорил, что другой бы меня изрубил на месте, а Печорин всё обратил в смешную сторону. Я, разумеется, его не вызвал, потому что это было его дело; да не хотел и связываться" (с. 100). Под "его делом" подразумевалось нечто, с чем к нему обратился герой и что юнкер отверг, а тот перевёл в шутку.

   Печорин решил, что распознал его: "Я его понял, и он за это меня не любит..." Оба в разное время прошли через юнкерство: "Я был сам некогда юнкером, и, право, это самое лучшее время моей жизни" (с.81). Каким оно было для Грушницкого, неизвестно, но, судя по его сверх-резкой отповеди, менее радужным. После происшедшего они остались "наружно в самых дружеских отношениях". Однако юнкер мог предать огласке "такие вещи" и тем обесчестить Печорина. Герой пишет: "Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнёмся на узкой дороге, и одному из нас не сдобровать...Впрочем, в те минуты, когда сбрасывает трагическую мантию, Грушницкий довольно мил и забавен... " (с.59-60).

  ...Но прошло пять дней после сговора офицеров, а вызова не было. Грушницкий же, сказав раз о том инциденте между ними, был способен рассказать всё. Печорин сам делает вызов, стараясь при этом, чтобы тот не "разгорячился" (с.106). Княжна Мэри пригодилась в качестве casus belli: Грушницкий обвинялся в клевете на неё. Свидетель этого оценил увиденное по-своему: "Благородный молодой человек!". Он ошибался. К тому времени Печорин "утратил навеки пыл благородных стремлений" (с.108).   
   
      О княжне он раньше написал: "Зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить не хочу и на которой никогда не женюсь?.. Из зависти к Грушницкому? Бедняжка, он вовсе её не заслуживает" (с.85). Ответ на свой вопрос Печорин знал уже тогда, когда услышал от доктора про них обоих: "Завязка есть!  -  закричал я в восхищении,  -  о развязке этой комедии мы похлопочем. Явно судьба заботится, чтоб мне не было скучно". Слово "комедия" здесь имело обратный смысл: сразу после убийства он скажет: "Finita la komedia".

    Похлопотать требовалось с княжной. Когда Вернер сказал: "Предчувствую,...что бедный Грушницкий будет вашей жертвой" (с.67), герой не стал спорить. Но его догадку об интересе к Мэри отверг сразу: "...напротив, совсем напротив!..Доктор, наконец я торжествую: вы меня не понимаете!.." (с.67). Печорин продолжал хлопоты даже после осечки: "Торжествуйте, друзья мои, торопитесь...вам недолго торжествовать!... Все эти дни я ни разу не отступил от своей системы" (с.84).

    Но, узнав о заговоре, он прекратил интригу и объявил Мэри "всю истину...я вас не люблю" (с.102). План его переменился. Выстраивать "узкую дорогу", где при столкновении с Грушницким "одному из нас не сдобровать", уже не было нужды. Заговорщики с их мнимой дуэлью облегчили ему задачу. Осталось воспользоваться шуткой над собой, превратив её в драму для шутника и наказав пулей за длинный язык. Доктор передал: "...стреляться будете на шести шагах  -  этого требовал сам Грушницкий". Печорин не сразу понял того:"Зачем вы сами назначили эти роковые шесть шагов?" Потом он догадался: "Впрочем, на шести шагах промахнуться трудно", а значит, противник хочет быть уверенным в нанесении неопасной раны (с.108). Мотива для убийства у него нет: на дуэль вызвал не он. Убивать же для самозащиты нет необходимости совсем.
   
   Поняв его, герой придумал стрельбу на краю пропасти, чтобы обезопасить себя от выстрела. Расчёт строился на психологии Грушницкого. "Стреляясь при обыкновенных условиях, он мог целить мне в ногу, легко ранить меня и удовлетворить таким образом свою месть, не отягощая слишком своей совести " (с.113-114). Став же над пропастью, Печорин сберегал и ногу, так как рана её была равносильна убийству от падения со скалы, что противнику не нужно.
 
     Когда же настал день дуэли, настрой его поколебался: "Я не помню утра более голубого и свежего", которое "наводило на все чувства какое-то сладкое томленье" (с.110). В результате Печорин приехал на дуэль в "довольно миролюбивом расположении духа" (с.112), и его последнее обращение прозвучало странно: "Откажись от своей клеветы, и я тебе прощу всё. Тебе не удалось меня подурачить, и моё самолюбие удовлетворено; вспомни, мы были когда-то друзьями. Лицо у него вспыхнуло, глаза засверкали.  -  Стреляйте,  -  отвечал он.  -  Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьёте, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоём нет места... Я выстрелил. Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было" (с.116).
 
    Напоминание о дружбе было призывом вернуться к ней. Грушницкий ответил категорично отказом с презрением к себе за прошлое и с ненавистью к герою за настоящее. Повторилась ситуация, при которой Грушницкий мог быть изрублен на месте за "такие вещи". Теперь же, увидев, что он не изменился и готов публично назвать их своими именами, Печорин не дал продолжить и закрыл ему рот навечно.    

     ...Поединок был бесчестным с обеих сторон, но с разными ставками. Если один вначале желал причинить лёгкий вред, а затем отказался от этого, то второй сначала готов был того помиловать, но в конце исполнил "смертный приговор" (с.115). Многое здесь читается не так, "как должно бы быть прочитано", из-за эзопова языка при написании "Героя нашего времени".