Тайны Печорина

                ТАЙНЫ ПЕЧОРИНА


                (Анатомия одного преступления)

                - Разве я похож на убийцу?
                - Вы хуже...
               
                М.Ю.Лермонтов, Герой нашего времени.    



     Знаменитый роман, известный всем со школьных времён, через полтора столетия после своего создания продолжал сохранять первозданную неразгаданность. По Б.Эйхенбауму, в лермонтовском наследии "многое не только не оценено, но даже и не прочитано так, как должно бы быть прочитано". В.Г.Белинский задавался  вопросом: "Какие поэтические тайны унёс он с собою в могилу? Кто разгадает их?" Помня его слова, что здесь "нет ни страницы, ни слова, ни черты, которые были бы наброшены случайно", рассмотрим заново сквозь "хрестоматийный глянец" повесть  "Княжна Мери" в той части, которая связана с дуэлью.

    ...Печорин подслушал разговор о намерении офицеров его "проучить...испытать его храбрость" на мнимой дуэли без пуль и с участием Грушницкого, который "на него зол за то, что он отбил у него княжну". Хотя это так и было, герой стал в позу невинно оскорблённого: "Обидел ли я кого-нибудь? Нет... Берегитесь, господин Грушницкий!..Со мной эдак не шутят. Вы дорого можете заплатить за одобрение ваших глупых товарищей. Я вам не игрушка!.." (здесь и далее цит. по изд. М.Ю.Лермонтов, Герой нашего времени, М., Айрис Пресс, 2006, с.100-101).      
               
    Он не спал всю ночь. Решимость поквитаться только окрепла, и способ этого стал ясен: "Грушницкий мне не кланяется уже несколько времени, а нынче раза два посмотрел на меня довольно дерзко. Всё это ему припомнится, когда нам придётся расплачиваться" (с.103). Но накануне дуэли доктор Вернер, секундант, принёс весть, что заговорщики решили "...зарядить пулею один пистолет Грушницкого... Как вы думаете? должны ли мы показать им, что догадались?" Герой ответил:"Будьте спокойны, я им не поддамся", остальное  -  "моя тайна" (с. 107-108).
 
    Как поразить противника в дуэли, где у того не будет пули, Печорин рассчитал заранее. Сам он ничем не рисковал. В худшем случае, тот остался бы жив. Но весть, принесённая доктором, лишила покоя: "Два часа ночи...не спится. А надо бы заснуть, чтобы завтра рука не дрожала...А! Господин Грушницкий! Ваша мистификация вам не удастся...мы поменяемся ролями: теперь мне придётся отыскивать на вашем бледном лице признаки тайного страха... Вы думаете, что я вам без спора подставлю свой лоб..."
 
   Однако, как победить в этом споре, Печорин не представлял. Исход становился непредсказуем. Ободрив секунданта, он сам не знал, что делать: "...но мы бросим жребий!..и тогда...тогда...что, если его счастье перетянет? ...Что ж? Умереть так умереть! потеря для мира небольшая... Я помню, в продолжение ночи, предшествовавшей поединку, я не спал ни минуты. Писать я не мог долго: тайное беспокойство мною овладело. С час я ходил по комнате..." (с.108-109). Доктор отмечал в нём когда-то "большой дар соображения" (с.67).
    
   К утру "нервы мои успокоились... глаза, хотя окружённые коричневою тенью, блистали гордо и неумолимо. Я остался доволен собою" (с.109). Решение было найдено. Печорин предложил новые условия: дуэлянты станут по очереди на край пропасти, чтобы при любом ранении упасть в неё и разбиться. Это создаст впечатление"неудачного прыжка" со скалы (с.113) и убережёт секундантов от кары властей. Хотя до этого предусмотрели: "Убитого - на счёт черкесов" (с. 107), от дуэли на прежних условиях Печорин отказался. Чужой секундант быстро согласился и оборвал своего подопечного: "Ты дурак...ничего не понимаешь!" Трагический конец был нужен только ему.      
      
   ...Кинули жребий. Каким он оказался, не написано: "Монета взвилась и упала звеня; все бросились к ней.  -  Вы счастливы,  -  сказал я Грушницкому,  -  вам стрелять первому! Но помните, что если вы меня не убьёте, то я не промахнусь  -  даю вам честное слово" (с.114). Сказанное значило: к счастью для противника, он отдаёт полученное право и взамен просит смерти.      

   Такое случалось, когда человек желал покончить с собой, но не имел мужества либо из боязни греха самоубийства прибегал к дуэли, чтобы умереть не от своей руки. Печорин дал понять, что хочет погибнуть. Никто не проронил ни слова: возражать было неуместно. Вернер же наедине вновь потребовал объявить о заговоре. Герой повторил ему: "Ни за что на свете, доктор!.. вы всё испортите; вы мне дали слово не мешать...Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит..." Доктор поверил, ибо слова Печорина подтверждались уступкой очереди.    
    
   Стрелок поднял оружие. "Колена его дрожали. Он целил мне прямо в лоб...Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев, как полотно, повернулся к своему секунданту:  -  Не могу,  -  сказал он глухим голосом". Роль палача, даже по  просьбе жертвы, была отвратной, и он покраснел, её получив. "Грушницкий, кажется, поблагороднее своих товарищей" (с.107),  -  отзывался о нём доктор. На окрик "трус" от своего секунданта он спустил курок  -  пуля оцарапала колено Печорина. Рука не подвела воина на столь короткой дистанции, и он "удерживал улыбку", когда герой остался жив. Но тот, вместо восторга, почувствовал обратное:"...то были и досада оскорблённого самолюбия, и презрение, и злоба..." (с.115). Печорин пишет: "Я был уверен, что он выстрелит на воздух! Одно могло этому помешать: мысль, что я потребую вторичного поединка".
 
   Настала его очередь стрелять. Печорин велел своему секунданту вложить в пистолет пулю. Вернер сделался "бледнее, чем Грушницкий десять минут тому назад" (с.114-115). Стало понятно: желание умереть было обманом. Хотя доктор считал: "В военное время, и особенно в азиатской войне, хитрости позволяются" (с.107), сейчас жертвой обмана должен был стать тот, кто только что пощадил подопечного. Оставалось уповать на благородство Печорина, который признавал: "Я стал неспособен к благородным порывам" (с.102).

    ...Капитан, побывавший секундантом "на пяти дуэлях" (с. 107), воспротивился его требованию: "А вы не имеете права переряжать...никакого права... это совершенно против правил...", и потом ещё раз повторил:" А всё-таки это совершенно против правил" (с.116). Условия этой дуэли не менялись, но нельзя было менять ничего, как оказалось. К такому повороту Печорин был готов: "Хорошо...если так, то мы будем стреляться с вами на тех же условиях". Секундант дрогнул.
 
    Но Грушницкому терять было нечего. Печорин знал его особенность. Он из числа таких людей, для которых "производить эффект  -  их наслаждение". На фронте "слывёт отличным храбрецом, я его видел в деле: он махает шашкой, кричит и бросается вперёд, зажмуря глаза. Это что-то не русская храбрость!.." (с.59-60). Грушницкий остановил  своего секунданта: "Оставь их ... ведь ты сам знаешь, что они правы". Тот ответил просто: "Дурак же ты, братец,... пошлый дурак!"(с.116).

   Герой пишет, что на другой день доктор, "против обыкновения, не протянул мне руки... Вот люди! все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности. Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!.." (с.120). На деле он утаивал с самого начала "все дурные стороны поступка" и истинную причину дуэли. За что же неблагородный Печорин убил Грушницкого?

   Печорин написал: "Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым и вдруг одним толчком опрокинуть всё огромное и многотрудное здание их хитростей и замыслов  -  вот что я называю жизнью..." (с.94). Когда же он подслушал разговор офицеров о себе, им овладела смертельная, "ядовитая злость" (с.101).

   Однако почему объектом её стал не автор затеи о мнимой дуэли, который и взялся всё устроить, а Грушницкий в роли подсадной утки? Действительно ли герой имел в виду этот розыгрыш, когда в мыслях пригрозил ему дорогой платой, то есть смертью? Замысел "этих дураков" и "глупых товарищей" был раскрыт и стал безопасен, но "холодная злость" (с.101) Печорина не исчезла.
 
   Грушницкий сказал собравшимся там же: "Он любит отшучиваться. Я раз ему таких вещей наговорил, что другой бы меня изрубил на месте, а Печорин всё обратил в смешную сторону. Я, разумеется, его не вызвал, потому что это было его дело; да не хотел и связываться" (с. 100). "Его дело" было тем, что ему сказал герой и затем перевёл в шутку, когда Грушницкий это отверг. В дневнике пояснять тот случай автору его не имелось нужды. Больше того, он закамуфлировал эту причину своей злости обидой на то, что из него делают игрушку.

   Печорин кратко поведал о своей предыстории иное: "Я был сам некогда юнкером, и, право, это самое лучшее время моей жизни" (с.81). Он решил, что распознал Грушницкого: "Я его понял, и он за это меня не любит..." Для того юнкерство  было, судя по его сверх-резкому отпору, менее радужным. После происшедшего они остались "наружно в самых дружеских отношениях". Но "такие вещи" юнкер мог предать огласке. "Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнёмся на узкой дороге, и одному из нас не сдобровать...Впрочем, в те минуты, когда сбрасывает трагическую мантию, Грушницкий довольно мил и забавен... ". Печорин отмечал: "Он хорошо сложен, смугл и черноволос"(с.59-60).

  ...Однако прошло пять дней после сговора офицеров, а вызова не было. Грушницкий же в любой момент мог назвать порочащие вещи, которые Печорин снёс. Герой сам делает вызов в такой форме, чтобы тот не "разгорячился" (с.106). Княжна Мэри пригодилась в качестве casus belli: Грушницкий обвинён в клевете на неё. Свидетель этого инцидента оценил его по-своему: "Благородный молодой человек!". Он ошибался. К тому времени Печорин "утратил навеки пыл благородных стремлений" (с.108).   
   
      О княжне он раньше написал: "Зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить не хочу и на которой никогда не женюсь?.. Из зависти к Грушницкому? Бедняжка, он вовсе её не заслуживает" (с.85). Ответ на свой вопрос Печорин знал уже тогда, когда услышал от доктора про них обоих: "Завязка есть!  -  закричал я в восхищении,  -  о развязке этой комедии мы похлопочем. Явно судьба заботится, чтоб мне не было скучно". Слово "комедия" здесь имело обратный смысл: сразу после убийства он скажет: "Finita la komedia".

    Похлопотать требовалось с княжной. Когда Вернер сказал: "Предчувствую,...что бедный Грушницкий будет вашей жертвой" (с.67), герой не стал спорить. Но его догадку об интересе к Мэри отверг сразу: "...напротив, совсем напротив!..Доктор, наконец я торжествую: вы меня не понимаете!.." (с.67). Печорин продолжал хлопоты даже после осечки: "Торжествуйте, друзья мои, торопитесь...вам недолго торжествовать!... Все эти дни я ни разу не отступил от своей системы" (с.84).

    Но, узнав о заговоре, он прекратил интригу и объявил Мэри "всю истину...я вас не люблю" (с.102). План его переменился. Строить "узкую дорогу", где "одному из нас не сдобровать", уже не было нужды. Заговорщики с их мнимой дуэлью облегчили задачу. Оставалось воспользоваться шуткой над собой, наказав одного из них пулей за длинный язык. Доктор Вернер передал: "...стреляться будете на шести шагах  -  этого требовал сам Грушницкий". Герой не понял противника:"Зачем вы сами назначили эти роковые шесть шагов?" "Впрочем, на шести шагах промахнуться трудно" (с.108), а значит, тот хочет нанести неопасную рану, и уверенность в этом ему даст короткая дистанция. Мотива для убийства у него нет: на дуэль вызвал не он. Необходимости убить для самозащиты тоже не было.
   
   Поняв всё, Печорин придумал стрельбу на краю пропасти, чтобы обезопасить себя от выстрела. Расчёт строился на психологии Грушницкого. "Стреляясь при обыкновенных условиях, он мог целить мне в ногу, легко ранить меня и удовлетворить таким образом свою месть, не отягощая слишком своей совести " (с.113-114). Становясь над пропастью, Печорин сохранял и ногу: рана её была равносильна убийству от падения со скалы, что противнику не нужно. Если же он, вопреки всему, вдруг захотел целить в неё, герой таким образом "стал на углу площадки, крепко упёршись левой ногою в камень и наклонясь немного наперёд, чтобы в случае лёгкой раны не опрокинуться назад". И была ещё в запасе "моя звезда... она так долго служила верно моим прихотям" (с.108).
 
     Печорин приехал на поединок в "довольно миролюбивом расположении духа" (с.112). "Я не помню утра более голубого и свежего", которое "наводило на все чувства какое-то сладкое томленье" (с.110). Разоблачать заговор, чтобы подвергнуть своего противника "одинаковой со мной опасности" (с.113), он не стал. "Я решился предоставить все выгоды Грушницкому: я хотел испытать его; в его душе могла проснуться искра великодушия, и тогда всё устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать!..Я хотел дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня помиловала: кто не заключал таких условий с своею совестью?" (с.114).

     Таким образом, "предоставление всех выгод" зависело не от жребия, а от воли героя. Это соответствует тому, что он сказал Вернеру: "Я всё так устрою, что на их стороне не будет никакой выгоды..." (с.112). Как всё было проделано, показано выше.

     Последнее обращение к противнику прозвучало так: "Откажись от своей клеветы, и я тебе прощу всё. Тебе не удалось меня подурачить, и моё самолюбие удовлетворено; вспомни, мы были когда-то друзьями. Лицо у него вспыхнуло, глаза засверкали.  -  Стреляйте,  -  отвечал он.  -  Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьёте, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоём нет места... Я выстрелил. Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было" (с.116).
 
    Напоминание о дружбе было призывом вернуться к ней. Но Печорин оказался прав. "Великодушия", как он это назвал, Грушницкий не проявил, хотя был на краю могилы. Ответ его прозвучал столь же решительно, как тогда, когда мог пасть изрубленным на месте. Печорин, считая, что теперь имеет "полное право не щадить" за отказ, дважды повторенный и почти разглашённый, закрыл ему рот навсегда.    

     ...Поединок был бесчестным с обеих сторон, но с разными ставками. Если один вначале желал причинить лёгкий вред, а затем отказался от этого, то второй сначала готов был того помиловать, но в конце исполнил "смертный приговор" (с.115). Многое здесь читается не так, "как должно бы быть прочитано", из-за эзопова языка при написании "Героя нашего времени".