Тайны Печорина

                ТАЙНЫ ПЕЧОРИНА


                (Анатомия одного преступления)

                - Разве я похож на убийцу?
                - Вы хуже...
               
                М.Ю.Лермонтов, Герой нашего времени.    



     Знаменитый роман, известный всем со школьной скамьи, через полтора столетия после выхода в свет продолжал сохранять первозданную неразгаданность. По Б.Эйхенбауму, в лермонтовском наследии "многое не только не оценено, но даже и не прочитано так, как должно бы быть прочитано". В.Г.Белинский задавался  вопросом: "Какие поэтические тайны унёс он с собою в могилу? Кто разгадает их?" Помня его же слова, что здесь "нет ни страницы, ни слова, ни черты, которые были бы наброшены случайно", рассмотрим заново сквозь "хрестоматийный глянец" повесть  "Княжна Мери" в той части, которая связана с дуэлью.

    ...Печорин подслушал разговор о намерении офицеров его "проучить...испытать его храбрость" дуэлью без пуль с участием Грушницкого, который "на него зол за то, что он отбил у него княжну". Хотя это было правдой, Печорин стал в позу невинно оскорблённого: "Обидел ли я кого-нибудь? Нет... Берегитесь, господин Грушницкий!..Со мной эдак не шутят. Вы дорого можете заплатить за одобрение ваших глупых товарищей. Я вам не игрушка!.." (здесь и далее цит. по изд. М.Ю.Лермонтов, Герой нашего времени, М., Айрис Пресс, 2006, с.100-101).      
               
    Он не спал всю ночь и придумал контрплан. Накануне же поединка доктор Вернер, его секундант, принёс весть, что противная сторона решила "...зарядить пулею один пистолет Грушницкого... Как вы думаете? должны ли мы показать им, что догадались?" Тот велел не беспокоиться, а остальное  -  "моя тайна" (с. 107-108), в которую он не пожелал посвящать "душу испытанную и высокую" доктора (с.64). Это свидетельствует, что тайна отличалась противоположным свойством и опущена даже в дневнике.

    Однако сам Печорин не был спокоен. То, о чём он теперь узнал, грозило  смертью и ему самому. "Два часа ночи...не спится. А надо бы заснуть, чтобы завтра рука не дрожала. Впрочем, на шести шагах промахнуться трудно. А! Господин Грушницкий! Ваша мистификация вам не удастся...мы поменяемся ролями: теперь мне придётся отыскивать на вашем бледном лице признаки тайного страха... Вы думаете, что я вам без спора подставлю свой лоб..."

     В новых же обстоятельствах, о которых сообщил доктор, исход стал непредсказуем: "...но мы бросим жребий!..и тогда...тогда...что, если его счастье перетянет? Если моя звезда, наконец, мне изменит?..И немудрено: она так долго служила верно моим прихотям; на небесах не более постоянства, чем на земле. Что ж? Умереть так умереть! потеря для мира небольшая..." Однако, по зрелом размышлении, он не стал сдаваться на милость случая: "Я помню, в продолжение ночи, предшествовавшей поединку, я не спал ни минуты. Писать я не мог долго: тайное беспокойство мною овладело. С час я ходил по комнате..." (с.108-109).

     К утру "нервы мои успокоились... глаза, хотя окружённые коричневою тенью, блистали гордо и неумолимо. Я остался доволен собою" (с.109). Выход из положения   был найден, но выглядел странно: "Я решился предоставить все выгоды Грушницкому: я хотел испытать его; в его душе могла проснуться искра великодушия, и тогда всё устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать!.. Я хотел дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня помиловала: кто не заключал таких условий с своею совестью?" (с.114).

     Ссылка на нечистую совесть поясняет сокрытие всего замысла от Вернера. Перед началом дуэли Печорин сказал ему опять в общей форме: "Я всё так устрою, что на их стороне не будет никакой выгоды" (с.112). Ранее по другому поводу доктор отметил в нём "большой дар соображения" (с.67). И сейчас тот торопит переходить к делу, а затем сам возвращается к уже решённым вопросам. Он предлагает новые условия: дуэлянты станут по очереди на край пропасти для того, чтобы при любом ранении погибнуть от падения в неё. Это создаст видимость несчастного случая из-за "неудачного прыжка" со скалы (с.113), и участники не пострадают от властей.

      Накануне уже предусмотрели: "Убитого - на счёт черкесов" (с. 107), что было убедительнее. Но от дуэли на прежних условиях Печорин отказался. Не желая обдумывать то, что заведомо для Грушницкого безопасно, его секундант тут же согласился и оборвал возражения своего подопечного: "Ты дурак...ничего не понимаешь!" Убийство героя нужно было ему, но не Грушницкому.      
      
   ...Кинули жребий. Каким он оказался, Печорин не пишет и сразу даёт свою оценку: "Монета взвилась и упала звеня; все бросились к ней.  -  Вы счастливы,  -  сказал я Грушницкому,  -  вам стрелять первому! Но помните, что если вы меня не убьёте, то я не промахнусь  -  даю вам честное слово" (с.114). Слова эти значили:  жребий выпал в пользу героя, но он отказывается от неё, на счастье противника, и взамен требует своей смерти.      

   Такое случалось, когда человек желал покончить с собой, но, не имея силы воли либо боясь греха самоубийства, прибегал к дуэли, чтобы умереть не от своей руки. Печорин дал всем понять, что хочет погибнуть. Никто не проронил ни слова: возражать было неуместно. Вернер тоже промолчал, однако наедине вновь потребовал объявить о заговоре. Герой повторил то, что сказал другим : "Ни за что на свете, доктор!.. вы всё испортите; вы мне дали слово не мешать...Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит..." Доктор поверил, ибо слова Печорина не расходились с делом  -  уступкой очереди.    
    
   Стрелок поднял оружие. "Колена его дрожали. Он целил мне прямо в лоб...Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев, как полотно, повернулся к своему секунданту:  -  Не могу,  -  сказал он глухим голосом". Роль палача, даже по  просьбе жертвы, была отвратной, и он покраснел, её получив. "Грушницкий, кажется, поблагороднее своих товарищей" (с.107),  -  отзывался о нём доктор. На окрик "трус" от своего секунданта он спустил курок  -  пуля оцарапала колено Печорина. Рука не подвела воина на столь короткой дистанции, и он "удерживал улыбку", когда герой остался жив. Но тот, вместо восторга, почувствовал обратное:"...то были и досада оскорблённого самолюбия, и презрение, и злоба..." (с.115). Печорин пишет: "Я был уверен, что он выстрелит на воздух! Одно могло этому помешать: мысль, что я потребую вторичного поединка".
 
   Настала его очередь стрелять. Печорин велел своему секунданту вложить в пистолет пулю. Вернер сделался "бледнее, чем Грушницкий десять минут тому назад" (с.114-115). Стало понятно: желание умереть было обманом. Хотя доктор считал: "В военное время, и особенно в азиатской войне, хитрости позволяются" (с.107), сейчас жертвой обмана должен был стать тот, кто только что пощадил подопечного. Оставалось уповать на благородство Печорина, который признавал: "Я стал неспособен к благородным порывам" (с.102).

    ...Капитан, побывавший секундантом "на пяти дуэлях" (с. 107), воспротивился его требованию: "А вы не имеете права переряжать...никакого права... это совершенно против правил...", и потом ещё раз повторил:" А всё-таки это совершенно против правил" (с.116). Условия этой дуэли не менялись, но нельзя было менять ничего, как оказалось. К такому непредвиденному повороту Печорин был готов: " Хорошо...если так, то мы будем стреляться с вами на тех же условиях". Секундант дрогнул.
 
    Но Грушницкому терять было нечего. Печорин знал его особенность. Он из числа таких людей, для которых "производить эффект  -  их наслаждение". На фронте "слывёт отличным храбрецом, я его видел в деле: он махает шашкой, кричит и бросается вперёд, зажмуря глаза. Это что-то не русская храбрость!.." (с.59-60). Грушницкий остановил  своего секунданта: "Оставь их ... ведь ты сам знаешь, что они правы". Тот ответил просто: "Дурак же ты, братец,... пошлый дурак!"(с.116).

   Герой пишет, что на другой день доктор, "против обыкновения, не протянул мне руки... Вот люди! все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности. Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!.." (с.120). На деле он утаивал с самого начала "все дурные стороны поступка" и подлинную причину дуэли. За что же неблагородный Печорин убил благородного Грушницкого?

   Печорин написал: "Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым и вдруг одним толчком опрокинуть всё огромное и многотрудное здание их хитростей и замыслов  -  вот что я называю жизнью..." (с.94). Когда же он подслушал разговор офицеров, у него возникла смертельная, "ядовитая злость" (с.101).

   Но почему объектом стал Грушницкий, а не тот, кто задумал и взялся устроить  шутовскую дуэль? Почему в мыслях герой пригрозил дорогой платой, то есть смертью, за безопасный розыгрыш? Первое, что он услышал от него там же, но в записях оставил без пояснений, и явилось подлинным мотивом "холодной злости" Печорина (с.101).   
 
   Грушницкий сказал: "Он любит отшучиваться. Я раз ему таких вещей наговорил, что другой бы меня изрубил на месте, а Печорин всё обратил в смешную сторону. Я, разумеется, его не вызвал, потому что это было его дело; да не хотел и связываться" (с. 100). Грушницкий назвал "его делом" то, с чем к нему обратился Печорин, и что юнкер жёстко отверг, а герой перевёл в шутку.

   Печорин распознал его: "Я его понял, и он за это меня не любит..." (с.60). "Я был сам некогда юнкером, и, право, это самое лучшее время моей жизни" (с.81). Но для Грушницкого не было радужным его время, судя по всему. После случившегося они остались лишь "наружно в самых дружеских отношениях", ибо тот мог предать огласке "такие вещи" про Печорина. "Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнёмся на узкой дороге, и одному из нас не сдобровать...Впрочем, в те минуты, когда сбрасывает трагическую мантию, Грушницкий довольно мил и забавен... " (с.59-60).

   Насчёт княжны Мэри он записал в дневнике: "Зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить не хочу и на которой никогда не женюсь?.. Из зависти к Грушницкому? Бедняжка, он вовсе её не заслуживает" (с.85). На самом деле, когда Печорин узнал об их взаимном интересе, ответ уже был готов: "Завязка есть!  -  закричал я в восхищении,  -  о развязке этой комедии мы похлопочем. Явно судьба заботится, чтоб мне не было скучно". Похлопотать надо было вокруг княжны, чтобы замкнуть треугольник на себя и превратить комедию в драму. "Все эти дни я ни разу не отступил от своей системы" (с.84), в том числе после единственной осечки: "Торжествуйте, друзья мои, торопитесь...вам недолго торжествовать!.." Когда "узкая дорога" выстроилась, Печорин объявил Мэри "всю истину...я вас не люблю" (с.102). Доктор Вернер сказал ему ещё вначале: "Предчувствую,...что бедный Грушницкий будет вашей жертвой" (с.67). Герой не стал с ним спорить. Но его догадку о своём интересе к Мэри отверг сразу: "...напротив, совсем напротив!..Доктор, наконец я торжествую: вы меня не понимаете!.." (с.67).   
 

   "Грушницкий мне не кланяется уже несколько времени, а нынче раза два посмотрел на меня довольно дерзко. Всё это ему припомнится, когда нам придётся расплачиваться" (с.103). Но расплата задерживалась. Прошло пять дней после сговора офицеров, а вызова ещё не было. Грушницкий же в любой момент мог открыть его тайну полностью, о которой пока умолчал в главном. Печорин сам вызывает на дуэль, стараясь при этом, чтобы тот не "разгорячился" (с.106). Мэри пригодилась в качестве casus belli: Грушницкий был обвинён в клевете на неё. Очевидец всего этого оценил увиденное по-своему: "Благородный молодой человек!". Он ошибся. Печорин уже "утратил навеки пыл благородных стремлений" (с.108).   

     План его с самого начала был основан на стрельбе по очереди, но противной стороне он передал через Вернера другое: "...я дал ему несколько наставлений насчёт условий поединка" (с.107). С ним согласились с единственной поправкой: "...стреляться будете на шести шагах  -  этого требовал сам Грушницкий". Последний, по расчётам героя, желал быть уверенным в причинении лёгкой раны.  Печорина его условие устраивало по противоположной причине: "Зачем вы сами назначили эти роковые шесть шагов?" (с.108)          
   
    Но замысел зарядить один пистолет многое менял. Нужно было прежде всего обезопасить себя от выстрела. Для этого была придумана стрельба на краю пропасти. Расчёт строился на психологии Грушницкого. Мотива убивать у него нет, так как на дуэль вызвал не он, нет и нужды в самозащите. "Стреляясь при обыкновенных условиях, он мог целить мне в ногу, легко ранить меня и удовлетворить таким образом свою месть, не отягощая слишком своей совести " (с.113-114). Став же над пропастью, Печорин сберегал и ногу, так как рана её была равносильна убийству от падения со скалы, что противнику не нужно.
 
     Когда же настал день дуэли, настрой его поколебался: "Я не помню утра более голубого и свежего", которое "наводило на все чувства какое-то сладкое томленье" (с.110). В результате Печорин приехал на дуэль в "довольно миролюбивом расположении духа" (с.112), и его последнее обращение прозвучало странно: "Откажись от своей клеветы, и я тебе прощу всё. Тебе не удалось меня подурачить, и моё самолюбие удовлетворено; вспомни, мы были когда-то друзьями. Лицо у него вспыхнуло, глаза засверкали.  -  Стреляйте,  -  отвечал он.  -  Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьёте, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоём нет места... Я выстрелил. Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было" (с.116).
 
    Напоминание о дружбе было призывом вернуться к ней. Грушницкий ответил категорично отказом с презрением к себе за прошлое и с ненавистью к герою за настоящее. Повторилась ситуация, при которой Грушницкий мог быть изрублен на месте за "такие вещи". Теперь же, увидев, что он не изменился и готов публично назвать их своими именами, Печорин не дал продолжить и закрыл ему рот навечно.    

     ...Поединок был бесчестным с обеих сторон, но с разными ставками. Если один вначале желал причинить лёгкий вред, а затем отказался от этого, то второй сначала готов был того помиловать, но в конце исполнил "смертный приговор" (с.115). Многое здесь читается не так, "как должно бы быть прочитано", из-за эзопова языка при написании "Героя нашего времени".