Тайны Печорина

                ТАЙНЫ ПЕЧОРИНА


                (Анатомия одного преступления)

                - Разве я похож на убийцу?
                - Вы хуже...
               
                М.Ю.Лермонтов, Герой нашего времени.    



     Знаменитый роман, известный всем со школьной скамьи, через полтора столетия после выхода в свет продолжал сохранять первозданную неразгаданность. По Б.Эйхенбауму, в лермонтовском наследии "многое не только не оценено, но даже и не прочитано так, как должно бы быть прочитано". В.Г.Белинский задавался  вопросом: "Какие поэтические тайны унёс он с собою в могилу? Кто разгадает их?" Помня его же слова, что здесь "нет ни страницы, ни слова, ни черты, которые были бы наброшены случайно", рассмотрим заново сквозь "хрестоматийный глянец" повесть  "Княжна Мери" в той части, которая связана с дуэлью.

    ...Печорин подслушал разговор о намерении офицеров его "проучить...испытать его храбрость" дуэлью без пуль с участием Грушницкого, который "на него зол за то, что он отбил у него княжну". Хотя это было правдой, Печорин стал в позу невинно оскорблённого: "Обидел ли я кого-нибудь? Нет... Берегитесь, господин Грушницкий!..Со мной эдак не шутят. Вы дорого можете заплатить за одобрение ваших глупых товарищей. Я вам не игрушка!.." (здесь и далее цит. по изд. М.Ю.Лермонтов, Герой нашего времени, М., Айрис Пресс, 2006, с.100-101).      
               
    Он не спал всю ночь и придумал контрплан. Накануне же поединка доктор Вернер, его секундант, принёс весть, что противная сторона решила "...зарядить пулею один пистолет Грушницкого... Как вы думаете? должны ли мы показать им, что догадались?" Тот велел не беспокоиться, а остальное  -  "моя тайна" (с. 107-108), в которую он не пожелал посвящать "душу испытанную и высокую" доктора (с.64). Это свидетельствует, что тайна отличалась противоположным свойством и опущена даже в дневнике.

    Однако сам Печорин не был спокоен. То, о чём он теперь узнал, грозило  смертью и ему самому. "Два часа ночи...не спится. А надо бы заснуть, чтобы завтра рука не дрожала. Впрочем, на шести шагах промахнуться трудно. А! Господин Грушницкий! Ваша мистификация вам не удастся...мы поменяемся ролями: теперь мне придётся отыскивать на вашем бледном лице признаки тайного страха... Вы думаете, что я вам без спора подставлю свой лоб..."

     В новых же обстоятельствах, о которых сообщил доктор, исход стал непредсказуем: "...но мы бросим жребий!..и тогда...тогда...что, если его счастье перетянет? Если моя звезда, наконец, мне изменит?..И немудрено: она так долго служила верно моим прихотям; на небесах не более постоянства, чем на земле. Что ж? Умереть так умереть! потеря для мира небольшая..." Однако, по зрелом размышлении, он не стал сдаваться на милость случая: "Я помню, в продолжение ночи, предшествовавшей поединку, я не спал ни минуты. Писать я не мог долго: тайное беспокойство мною овладело. С час я ходил по комнате..." (с.108-109).

     К утру "нервы мои успокоились... глаза, хотя окружённые коричневою тенью, блистали гордо и неумолимо. Я остался доволен собою" (с.109). Выход из положения   был найден, но выглядел странно: "Я решился предоставить все выгоды Грушницкому: я хотел испытать его; в его душе могла проснуться искра великодушия, и тогда всё устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать!.. Я хотел дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня помиловала: кто не заключал таких условий с своею совестью?" (с.114).

     Ссылка на нечистую совесть поясняет сокрытие всего замысла от Вернера. Перед началом дуэли Печорин сказал ему опять в общей форме: "Я всё так устрою, что на их стороне не будет никакой выгоды" (с.112). Ранее по другому поводу доктор отметил в нём "большой дар соображения" (с.67). И сейчас тот торопит переходить к делу, а затем сам возвращается к уже решённым вопросам. Он предлагает новые условия: дуэлянты станут по очереди на край пропасти для того, чтобы при любом ранении погибнуть от падения в неё. Это создаст видимость несчастного случая из-за "неудачного прыжка" со скалы (с.113), и участники не пострадают от властей.

      Накануне уже предусмотрели: "Убитого - на счёт черкесов" (с. 107), что было убедительнее. Но от дуэли на прежних условиях Печорин отказался. Не желая обдумывать то, что заведомо для Грушницкого безопасно, его секундант тут же согласился и оборвал возражения своего подопечного: "Ты дурак...ничего не понимаешь!" Убийство героя нужно было ему, но не Грушницкому.      
      
   ...Кинули жребий. Каким он оказался, Печорин не пишет, а сразу даёт свою оценку: "Монета взвилась и упала звеня; все бросились к ней.  -  Вы счастливы,  -  сказал я Грушницкому,  -  вам стрелять первому! Но помните, что если вы меня не убьёте, то я не промахнусь  -  даю вам честное слово" (с.114). Слова эти значили:  жребий выпал в пользу героя, но он отказывается от неё, на счастье противника, и взамен требует своей смерти.      

   Такое случалось, когда человек желал покончить с собой, но, не имея силы воли либо боясь греха самоубийства, прибегал к дуэли, чтобы умереть не от своей руки. Печорин дал всем понять, что хочет погибнуть. Никто не проронил ни слова: возражать было неуместно. Вернер тоже промолчал, однако наедине вновь потребовал объявить о заговоре. Герой повторил то, что сказал другим : "Ни за что на свете, доктор!.. вы всё испортите; вы мне дали слово не мешать...Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит..." Доктор поверил, ибо слова Печорина не расходились с делом  -  уступкой очереди.    
    
    Эта тактика была продумана, когда ещё шла речь о дуэли без пуль. Она позволяла без помех зарядить оружие и расстрелять противника, пользуясь тем, что менять условия после первого выстрела нельзя. Но теперь нужно было прежде всего обезопасить себя от его выстрела, для чего и понадобилась стрельба на краю пропасти.
   
    "Я стал на углу площадки, ...наклонясь немного вперёд, чтобы в случае лёгкой раны не опрокинуться назад", но "...я был уверен, что он выстрелит на воздух! Одно могло этому помешать: мысль, что я потребую вторичного поединка". Расчёт строился на психологии Грушницкого. Герой знает, что мотива убивать у него нет: на дуэль вызвал не он, а нужды в защите совсем не было. "Стреляясь при обыкновенных условиях, он мог целить мне в ногу, легко ранить меня и удовлетворить таким образом свою месть, не отягощая слишком своей совести " (с.113-114). Став же над пропастью, Печорин сберегал и ногу, так как рана её была равносильна убийству от падения со скалы, что противнику совсем не нужно. 

   Стрелок поднял оружие. "Колена его дрожали. Он целил мне прямо в лоб...Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев, как полотно, повернулся к своему секунданту:  -  Не могу,  -  сказал он глухим голосом". Быть палачом своего приятеля, даже по его просьбе, не прельщало, и он покраснел, получив эту роль. Накануне доктор сказал: "Грушницкий, кажется, поблагороднее своих товарищей" (с.107). Он выбрал промежуточный вариант и на окрик "трус" от секунданта спустил курок  -  пуля оцарапала колено Печорина. Рука не подвела воина на такой короткой дистанции, и он "удерживал улыбку", когда герой остался жив. Тогда как тот, вместо восторга, чувствует обратное:"...то были и досада оскорблённого самолюбия, и презрение, и злоба..." (с.115). Печорин верил в свою полную безопасность.
 
   Настала его очередь стрелять. Как игрок, вдруг в безнадёжной ситуации объявляющий шах, Печорин велел своему секунданту вложить в пистолет пулю. Вернер сделался "бледнее, чем Грушницкий десять минут тому назад" (с.114-115). Стало понятно: желание умереть было обманом. Хотя доктор считал: "В военное время, и особенно в азиатской войне, хитрости позволяются" (с.107), сейчас жертвой обмана должен был стать тот, кто только что пощадил подопечного. Оставалось уповать на благородство Печорина, который признавал: "Я стал неспособен к благородным порывам" (с.102).

    ...Капитан, побывавший секундантом "на пяти дуэлях" (с. 107), воспротивился его требованию: "А вы не имеете права переряжать...никакого права... это совершенно против правил...", и потом ещё раз повторил:" А всё-таки это совершенно против правил" (с.116). Условия этой дуэли не менялись, но нельзя было менять ничего, как оказалось. К такому непредвиденному повороту Печорин был готов: " Хорошо...если так, то мы будем стреляться с вами на тех же условиях". Секундант дрогнул.
 
    Но Грушницкому терять было нечего. Печорин знал его особенность. Он из числа таких людей, для которых "производить эффект  -  их наслаждение". На фронте "слывёт отличным храбрецом, я его видел в деле: он махает шашкой, кричит и бросается вперёд, зажмуря глаза. Это что-то не русская храбрость!.." (с.59-60). Грушницкий остановил  своего секунданта: "Оставь их ... ведь ты сам знаешь, что они правы". Тот ответил просто: "Дурак же ты, братец,... пошлый дурак!"(с.116).

   Герой пишет, что на другой день доктор, "против обыкновения, не протянул мне руки... Вот люди! все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности. Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!.." (с.120). На деле он утаивал с самого начала "все дурные стороны поступка" и подлинную причину дуэли. За что же неблагородный Печорин убил благородного Грушницкого?

   Печорин написал: "Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым и вдруг одним толчком опрокинуть всё огромное и многотрудное здание их хитростей и замыслов  -  вот что я называю жизнью..." (с.94). Но на сей раз он рискнул ею. Почему герой обратил свою "холодную" злость не на того, кто задумал и взялся устроить шутовскую дуэль, а на Грушницкого? Почему в мыслях Печорин пригрозил ему дорогой платой, то есть смертью, за безопасный розыгрыш? Очевидно, не это, а другое, услышанное там же и тогда же, вызвало у него гибельную "ядовитую злость", причину которой не доверил даже дневнику, назвав взамен псевдо-причину о мистификации.   
 
    Истинная же прозвучала так: "Он любит отшучиваться. Я раз ему таких вещей наговорил, что другой бы меня изрубил на месте, а Печорин всё обратил в смешную сторону. Я, разумеется, его не вызвал, потому что это было его дело; да не хотел и связываться" (с. 100). Печорин, не будучи ни малодушным, ни великодушным, мог оставить без последствий и перевести в шутку "такие вещи" потому, что они были правдой, которую Грушницкий высказал ему в ответ на что-то ещё.

    Чем же возмутил юнкера герой? Последний упоминает об этом бегло: "Я его понял, и он за это меня не любит..." От него же известно: "Я был сам некогда юнкером, и, право, это самое лучшее время моей жизни" (с.81). Хотя он считал, что "...радости забываются, а печали никогда" (с.73), эти свои радости помнил. Грушницкий оценивался Печориным так: "Он хорошо сложен, смугл и черноволос...ему едва ли двадцать один год...Впрочем, в те минуты, когда сбрасывает трагическую мантию, Грушницкий довольно мил и забавен..." Юнкер, как оказалось, был иного мнения о бывшем юнкере. Они остались "наружно в самых дружеских отношениях", однако искренность в них исчезла. "Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнёмся на узкой дороге, и одному из нас не сдобровать..." (с.59-60). Что могло стать причиной тому после примирения? Тайное стало бы явным, рано или поздно, из-за почти неизбежной огласки "таких вещей", имевших, судя по всему, компрометирующий характер.   
 
    Раненный в бою юнкер убыл на курорт. Печорин едет за ним и здесь узнаёт об отношениях Грушницкого с княжной:"Завязка есть!  -  закричал я в восхищении,  -  о развязке этой комедии мы похлопочем. Явно судьба заботится, чтоб мне не было скучно". Ситуация подходила под нужную ему "узкую дорогу". Доктор уловил ход его мыслей: "Предчувствую,...что бедный Грушницкий будет вашей жертвой" (с.67). Тот не стал отрицать.

    Чувство же к княжне при этом полностью отсутствовало. С самого начала Печорин отверг всякую мысль о своём интересе к ней: "...напротив, совсем напротив!..Доктор, наконец я торжествую: вы меня не понимаете!.." (с.67). Потом это подчёркнуто в дневнике: "Зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить не хочу и на которой никогда не женюсь?.. Из зависти к Грушницкому? Бедняжка, он вовсе её не заслуживает" (с.85). В третий раз он лично сказал Мэри "всю истину... я вас не люблю" (с.102).

    Завидовать тому, кто являлся целью Печорина, было не в чем: "Грушницкий мне не кланяется уже несколько времени, а нынче раза два посмотрел на меня довольно дерзко. Всё это ему припомнится, когда нам придётся расплачиваться" (с.103). Однако время шло, а заговорщики не спешили с вызовом. Ждать, когда противник расскажет всё про тот случай, было нельзя, и герой берёт инициативу в свои руки. Он сам вызывает на дуэль, но так, чтобы тот не успел "разгорячиться" (с.106), возжелав крови. Избежать этого не удалось, так как решили в итоге зарядить один пистолет. Мэри пригодилась герою в качестве casus belli: Грушницкий был обвинён в клевете на неё. Очевидец сказал о Печорине: "Благородный молодой человек!", не ведая, что тот "утратил навеки пыл благородных стремлений" (с.108).   

     Печорин изначально планировал поочередную стрельбу со жребием и сокрытие этого до дня дуэли. Предложения о регламенте исходили от него через Вернера: "...я дал ему несколько наставлений насчёт условий поединка; он должен был настоять, чтобы дело обошлось как можно секретнее" (с.107), дабы никто не вразумил "глупых товарищей" насчёт того, что будет "немножко похоже на убийство". Их ответ содержал лишь одно условие: "...стреляться будете на шести шагах  -  этого требовал сам Грушницкий",  явно желавший иметь уверенность в лёгкой ране. Герой тоже был доволен: "Зачем вы сами назначили эти роковые шесть шагов?" (с.108), так как они исключали случайность в действиях стрелка.          

      Но когда этот день настал, настрой героя поколебался: "Я не помню утра более голубого и свежего", которое "наводило на все чувства какое-то сладкое томленье" (с.110). В результате Печорин приехал на дуэль в "довольно миролюбивом расположении духа" (с.112), и в критический момент последние слова его прозвучали странно: "Откажись от своей клеветы, и я тебе прощу всё. Тебе не удалось меня подурачить, и моё самолюбие удовлетворено; вспомни, мы были когда-то друзьями. Лицо у него вспыхнуло, глаза засверкали.  -  Стреляйте,  -  отвечал он.  -  Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьёте, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоём нет места... Я выстрелил. Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было" (с.116).
 
    Напоминание о дружбе было призывом вернуться к ней. Грушницкий ответил категоричным отказом с презрением к себе за прошлое и с ненавистью к герою за настоящее. Повторилась та ситуация, при которой Грушницкий мог быть изрублен на месте. Но в этот раз, увидев, что вновь перед лицом смерти его отношение осталось неизменным, Печорин не дал ему продолжить и при всех назвать "такие вещи" своими именами, закрыв рот навечно.    

     ...Поединок был бесчестным с обеих сторон, но с разными ставками. Если один вначале желал причинить лёгкий вред, а затем отказался от этого, то второй сначала хотел помиловать противника, а в конце исполнил "смертный приговор" (с.115), ничем не связанный с дуэльным поводом. Многое здесь читается не так, "как должно бы быть прочитано", ввиду применения эзопова языка в написании романа "Герой нашего времени".