Тайны Печорина

                ТАЙНЫ ПЕЧОРИНА


                (Анатомия одного преступления)

                - Разве я похож на убийцу?
                - Вы хуже...
               
                М.Ю.Лермонтов, Герой нашего времени.    



     Знаменитый роман, известный всем со школьной скамьи, через полтора столетия после выхода в свет продолжал сохранять первозданную неразгаданность. По Б.Эйхенбауму, в лермонтовском наследии "многое не только не оценено, но даже и не прочитано так, как должно бы быть прочитано". В.Г.Белинский задавался  вопросом: "Какие поэтические тайны унёс он с собою в могилу? Кто разгадает их?" Помня его же слова, что здесь "нет ни страницы, ни слова, ни черты, которые были бы наброшены случайно", рассмотрим заново сквозь "хрестоматийный глянец" повесть  "Княжна Мери" в той части, которая связана с дуэлью.

    ...Печорин подслушал разговор о намерении офицеров "проучить...испытать его храбрость" дуэлью без пуль с участием Грушницкого, который "на него зол за то, что он отбил у него княжну". Хотя это и было правдой, Печорин стал в позу невинно оскорблённого: "Обидел ли я кого-нибудь? Нет... Берегитесь, господин Грушницкий!..Со мной эдак не шутят. Вы дорого можете заплатить за одобрение ваших глупых товарищей. Я вам не игрушка!.." (цит. по изд. М.Ю.Лермонтов, Герой нашего времени, М., Айрис Пресс, 2006, с.100-101).      
               
    Он не спал всю ночь, о чём дважды упомянуто в дневнике. "Дорогая плата" была явно несоразмерна розыгрышу, который собирались тогда над ним учинить, но это не смущало героя. В результате был придуман контрплан, судя по его дальнейшим действиям: стрелять по очереди и быть в ней вторым, когда изменять порядок нельзя. Ранее доктор Вернер, его приятель, по другому поводу отметил, что у героя "большой дар соображения" (с.67).

    В особенности он понадобился после того, как Вернер, уже став секундантом, сообщил, что противная сторона намерена "...зарядить пулею один пистолет Грушницкого... Как вы думаете? должны ли мы показать им, что догадались?" Герой сказал ему не беспокоиться, остальное  -  "моя тайна" (с. 107-108). Он засекретил свой план и от доктора, чья "душа испытанная и высокая" отвергла бы то, что этому противоположно (с.64).

    "Два часа ночи...не спится. А надо бы заснуть, чтобы завтра рука не дрожала. Впрочем, на шести шагах промахнуться трудно. А! Господин Грушницкий! Ваша мистификация вам не удастся...мы поменяемся ролями: теперь мне придётся отыскивать на вашем бледном лице признаки тайного страха... Вы думаете, что я вам без спора подставлю свой лоб...но мы бросим жребий!..и тогда...тогда...что, если его счастье перетянет? Если моя звезда, наконец, мне изменит?..И немудрено: она так долго служила верно моим прихотям; на небесах не более постоянства, чем на земле...Я помню, в продолжение ночи, предшествовавшей поединку, я не спал ни минуты. Писать я не мог долго: тайное беспокойство мною овладело. С час я ходил по комнате..." (с.108-109).

     Выход был найден там, где и раньше: "Я решился предоставить все выгоды Грушницкому: я хотел испытать его; в его душе могла проснуться искра великодушия, и тогда всё устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать!.. Я хотел дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня помиловала: кто не заключал таких условий с своею совестью?" (с.114).   
 
     Ссылка на испытание не была правдой. За свой "подлый замысел" тот заслуживал дорогой платы больше, чем за шутку (с.113). К утру "нервы мои успокоились... глаза, хотя окружённые коричневою тенью, блистали гордо и неумолимо. Я остался доволен собою" (с.109) и пообещал Вернеру: "Я всё так устрою, что на их стороне не будет никакой выгоды" (с.112).

     Перед началом дуэли Печорин торопит переходить к делу. Когда же приступили к нему, он возвращается к обсуждению условий и предлагает новые взамен прежних. Участники станут по жребию на край пропасти, чтобы при любом ранении неудачник погиб от падения в неё: это создаст видимость несчастного случая и обезопасит секундантов от преследования властями.

    Хотя накануне предусмотрели: "Убитого - на счёт черкесов" (с. 107), что лучше версии о "неудачном прыжке" со скалы (с.113), Печорин отказался от дуэли на иных условиях. Секундант Грушницкого, не имея желания думать над тем, что заведомо безопасно для подопечного, тут же согласился и оборвал его: "Ты дурак...ничего не понимаешь!" Гарантированная гибель героя подходила заговорщику больше, чем проверка храбрости.      
      
   ...Кинули жребий. Какой стороной упала монета, Печорин не написал: "Монета взвилась и упала звеня; все бросились к ней.  -  Вы счастливы,  -  сказал я Грушницкому,  -  вам стрелять первому! Но помните, что если вы меня не убьёте, то я не промахнусь  -  даю вам честное слово" (с.114). Такая очерёдность не была результатом жребия и означала: на счастье Грушницкого, он сам хочет уйти из жизни по каким-то причинам, но покончить с собой не имеет силы духа либо боится греха и желает это сделать рукой противника, уступив свою очередь. В практике дуэлей это бывало, и другая сторона не спорила: Печорин сам шёл в сети к заговорщикам.   
 
    Вернер тоже промолчал, но наедине вновь потребовал объявить об их сговоре. Огласка его теперь, взяв вторую очередь, была бы гибельной, и герой повторил ему отдельно: "Ни за что на свете, доктор!.. вы всё испортите; вы мне дали слово не мешать...Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит...". Доктор удивился, но поверил: его слова соответствовали делу.    

    "Я стал на углу площадки, ...наклонясь немного вперёд, чтобы в случае лёгкой раны не опрокинуться назад", хотя "...я был уверен, что он выстрелит на воздух! Одно могло этому помешать: мысль, что я потребую вторичного поединка", если негласное соглашение лишить жизни, для чего и уступалась первая очередь, будет явно нарушено. Герой знает, что мотива убивать у Грушницкого нет: на дуэль вызвал не он. Нужды в защите тот совсем не имел. "Стреляясь при обыкновенных условиях, он мог целить мне в ногу, легко ранить меня и удовлетворить таким образом свою месть, не отягощая слишком своей совести " (с.113-114). Становясь же над пропастью, Печорин сберегал и ногу, так как ранение её равно убийству от падения со скалы, что не нужно противнику. 

   Стрелок поднял оружие; "...колена его дрожали. Он целил мне прямо в лоб...Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев, как полотно, повернулся к своему секунданту:  -  Не могу,  -  сказал он глухим голосом". Стать палачом не прельщало, и он покраснел, когда герой отвёл ему эту роль. Накануне доктор сказал: "Грушницкий, кажется, поблагороднее своих товарищей" (с.107). Чтобы избежать повтора, он выбрал промежуточный вариант и на окрик "трус" от своего секунданта спустил курок  -  пуля оцарапала колено Печорина. Рука не подвела воина на столь короткой дистанции, и он "удерживал улыбку", когда герой остался жив. Но великодушие его Печорин, переполненный эмоциями, толкует иначе:"...этот человек...хотел меня убить, как собаку, ибо, раненный в ногу немного сильнее, я бы непременно свалился с утёса" (с.115). 
 
   Настала его очередь стрелять. Как шулер, извлекающий на свет туза, он велел своему секунданту вложить в пистолет пулю. Вернер сделался "бледнее, чем Грушницкий десять минут тому назад" (с.114-115), хотя только что сам добивался того же и считал: "В военное время, и особенно в азиатской войне, хитрости позволяются" (с.107). Но после того, как противник фактически пощадил Печорина, это называлось иначе. Доктор понял, во что оказался втянут: слова о желании умереть были обманом, чтобы взять вторую очередь и без помех расстрелять противника. Оставалось надеяться, что Печорин одумается. Вернер не знал то, что он знал о себе:"Я стал неспособен к благородным порывам" (с.102).

    ...Капитан, бывавший секундантом "на пяти дуэлях" (с. 107), воспротивился его требованию: "А вы не имеете права переряжать...никакого права... это совершенно против правил...", и потом ещё раз повторил:" А всё-таки это совершенно против правил" (с.116). Условия этой дуэли он не менял, но нельзя было менять и другое, как оказалось. Печорин же имел контраргумент, годный для любого случая: " Хорошо...если так, то мы будем стреляться с вами на тех же условиях". Секундант дрогнул.
 
    Теперь всё зависело от слова Грушницкого, которому терять было нечего. Печорин знал его особенность: тот был из числа людей, для которых "производить эффект  -  их наслаждение", а в случаях смертельной опасности, во время боя, "...он махает шашкой, кричит и бросается вперёд, зажмуря глаза. Это что-то не русская храбрость!.." (с.59-60). Сейчас эффект состоял в отказе от выгоды ради правды, и Грушницкий обратился к секунданту: "Оставь их ... ведь ты сам знаешь, что они правы". Тот ответил просто: "Дурак же ты, братец,... пошлый дурак!"(с.116).

   Герой пишет, что на другой день доктор, "против обыкновения, не протянул мне руки... Вот люди! все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности. Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!.." (с.120). На деле Печорин утаивал с самого начала "все дурные стороны поступка" и подлинную причину дуэли.

       Грушницкий рассказал заговорщикам: "Я раз ему таких вещей наговорил, что другой бы меня изрубил на месте, а Печорин всё обратил в смешную сторону. Я, разумеется, его не вызвал, потому что это было его дело; да не хотел и связываться" (с. 100). За нанесение тяжких оскорблений вызов на дуэль, однако, от героя не последовал. Груз неотомщённой обиды давил на него:"Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнёмся на узкой дороге, и одному из нас не сдобровать" (с.60). Почему же это не случилось сразу и отложено на неопределённый срок? Очевидно, огласка подобного конфликта была нежелательна.
Но что в нём являлось предосудительным?
    
     Печорин пишет в дневнике скупо: "Я его понял, и он за это меня не любит..." (с.60). Иными словами, герой рассмотрел в нём то, что Грушницкий скрывал. Обнаружить его подноготную Печорину не составило труда: "Я был сам некогда юнкером, и, право, это самое лучшее время моей жизни" (с.81). Но то, что так нравилось герою, видно, совсем не казалось радужным Грушницкому. Однако его оценка Печориным выражала симпатию даже после инцидента между ними, который едва не кончился кровью. "Впрочем, в те минуты, когда сбрасывает трагическую мантию, Грушницкий довольно мил и забавен". Не найдя общий язык, они остались "наружно в самых дружеских отношениях" (с. 60); но у Печорина "...радости забываются, а печали никогда" (с.73).   

     Приехав на курорт вслед за Грушницким, герой узнаёт, что княжна Мэри проявляет к тому интерес, и увидел в том перст судьбы. "Завязка есть!  -  закричал я в восхищении,  -  о развязке этой комедии мы похлопочем. Явно судьба заботится, чтоб мне не было скучно". Вернер угадал, что "бедный Грушницкий будет вашей жертвой"; герой не стал отвечать, а лишь опроверг другое предположение, о своём намерении волочиться за Мэри:"...напротив, совсем напротив!..Доктор, наконец я торжествую: вы меня не понимаете!.." (с.67-68). Только после убийства выяснилось из его реплики: "Finita la komedia", что целью было не волочиться, а преследовать, и не княжну, а юнкера. Доктор "с ужасом отвернулся" от постановщика трагедии вместо фарса (с.116).

     Раздражая самолюбие Грушницкого, благодаря состоянию повышенной боевой готовности Печорин узнал о заговоре против себя. Расстроить затею можно было легко, но герою это не нужно. "Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым и вдруг одним толчком опрокинуть всё огромное и многотрудное здание их хитростей и замыслов  -  вот что я называю жизнью..." (с.94). Однако сейчас главное было в другом. Тот публично заговорил о тайном инциденте между ними. Герой пришёл в ярость и в мыслях пригрозил расплатой не тому, кто продумал в деталях весь этот розыгрыш над ним, а Грушницкому, который проболтался.            
    
   Перед тем, как заняться переводом шутки над собой в трагедию для шутника и фиктивной дуэли  -  в реальную расправу, Печорин на другой же день объявил Мэри "всю истину... я вас не люблю" (с.102). Он с самого начала умалчивал в дневнике о роли княжны во всём этом. "Зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить не хочу и на которой никогда не женюсь?.. Из зависти к Грушницкому? Бедняжка, он вовсе её не заслуживает" (с.85). Княжне отводилась роль casus belli, которую она сыграла в неведении, способствуя расчёту со "старым приятелем" (с.60).

    Чтобы заговорщики не передумали, Печорин берёт инициативу в свои руки и ускоряет ход событий. Вновь подслушав Грушницкого, герой придрался к словам, бросавшим тень на репутацию княжны, и получил благопристойный повод для дуэли якобы в защиту девичьей чести. Так это и оценил очевидец конфликта: "Благородный молодой человек!", тогда как тот давно "утратил навеки пыл благородных стремлений" (с.108). Вызов сделан таким образом, чтобы не дать Грушницкому "разгорячиться" и возжелать большой крови для Печорина (с.106).

    Последний предложил через Вернера одновременную стрельбу: "...я дал ему несколько наставлений насчёт условий поединка; он должен был настоять, чтобы дело обошлось как можно секретнее" (с.107), дабы никто не вразумил "глупых товарищей" насчёт того, что будет "немножко похоже на убийство". Их ответ содержал лишь одно условие: "...стреляться будете на шести шагах  -  этого требовал сам Грушницкий",  явно желавший иметь уверенность в лёгкой ране. Герой тоже был доволен: "Зачем вы сами назначили эти роковые шесть шагов?" (с.108), так как они исключали случайность в действиях стрелка.          

     Перед тем Печорин констатировал: "Грушницкий мне не кланяется уж несколько времени, а нынче раза два посмотрел на меня довольно дерзко. Всё это ему припомнится, когда нам придётся расплачиваться" (с.103). Но когда этот день настал, наконец, настрой героя поколебался: "Я не помню утра более голубого и свежего", которое "наводило на все чувства какое-то сладкое томленье" (с.110). В результате Печорин приехал на дуэль в "довольно миролюбивом расположении духа" (с.112), и в критический момент последние слова его прозвучали странно: "Откажись от своей клеветы, и я тебе прощу всё. Тебе не удалось меня подурачить, и моё самолюбие удовлетворено; вспомни, мы были когда-то друзьями. Лицо у него вспыхнуло, глаза засверкали.  -  Стреляйте,  -  отвечал он.  -  Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьёте, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоём нет места... Я выстрелил. Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было" (с.116).
 
    Напоминание о дружбе было призывом вернуться к ней. Грушницкий ответил категоричным отказом с презрением к их прошлым отношениям и ненавистью к новым до степени, которая исключала совместную жизнь на одной планете. Вновь повторилась ситуация со смертельным оскорблением героя, за что Грушницкий мог быть изрублен на месте. Тогда Печорин перевёл всё в шутку и не вызвал на дуэль за "такие вещи", огласка коих исключалась. Теперь, видя ту же реакцию на свои слова, он уже не стал шутить.

     ...Поединок был бесчестным с обеих сторон, но с разными ставками. Один участник желал причинить лёгкий вред, а второй привёл в исполнение свой давний "смертный приговор" (с.115). Многое здесь читается не так, "как должно бы быть прочитано". Повести с названиями "Бэла" и "Максим Максимыч" подтверждают представления о разносторонних привязанностях Героя нашего времени.