Не потеряй себя

 

           Стребков Александр Александрович.

 Родился на Кубани в 1950 году в селе Глебовка Кущёвского района. За свою жизнь сменил несколько профессий: был во-енным, железнодорожником, строителем и предпринимате-лем.


                От автора.

     Ранее были изданы романы в микротиражах и за счёт автора: «Курай – трава степей», «Жизнь – жестянка» - в 2-х книгах, «Жить запрещено», «Пропавший дилижанс». Роман «Не потеряй себя» - произведение автобиографическое, с лирическо-сатирическими фрагментами, с уклоном в патриотическую направленность, и с духовно-идейной пропиткой текущего момента, каким считал себя главный герой романа Костя Константинов. Роман является, в какой-то мере, всё той же тематики: предпоследнего десятилетия в стране «развитого социализма», который напоминал карточный домик, и который вдруг зашатался, после чего дал косину, поколыхавшись, словно пытаясь удержаться на своём месте, - рассыпался в прах!.. И это было – «Начало… конца!..». В романе полностью отсутствует вымысел, как таковой: прототипы персонажей и главных героев произведения взяты из реальности; многим положительным героям произведения сохранены их подлинные фамилии, имена и клички. Все события присутствовали в жизни и описаны достоверно, и лишь в некоторых местах, в отличие от черновика описание событий сокращены и сжаты по причине объёма произведения.













               

                НЕ ПОТЕРЯЙ СЕБЯ.

                Роман.




    Ростовские акварели: Прелюдия к симфонии для скрипки с оркестром – «Начало».


                Что там, за ветхой занавеской тьмы?
                В гаданьях запутались умы.
                Когда же с треском рухнет занавеска,
                Увидим все, как ошибались мы.
                (О. Хайям.)


                Предисловие.


    Улицей Пушкинской, в городе Ростове-на-Дону гордились во все времена, - да собственно и гордиться по праву было чем!.. не улица, а оазис духовной, в какой-то мере интеллектуальной жизни города. Отсутствие скопления народа, транспорт здесь ходит крайне редко; посреди улицы тянется зелёный бульвар с удобными для отдыха лавочками. Даже выйдя со своего двора и потратив какое-то время, сидя на скамейке: человек в душе чувствовал близость к природе, а будущее - оно начиналось с этой минуты, вопреки тому, что мысли устремляются каждый раз в далёкое прошлое. Тот год, с которого нам предстоит начать рассказ, был необычным даже в понимании простого народа. Год был юбилейный – 1967-й, а значит, ровно полвека со дня Октябрьской революции: потому и отмечать собирались не на шутку – широко! чтобы весь Мир услышал, увидел и запомнил. До праздника было ещё целых два месяца. Вывешивались плакаты и транспаранты на стенах домов, на предприятиях гнали по полтора-два плана за смену, выдавая на-гора если не угля, то, в крайнем случае – породы и ширпотреба, от которого как-то уж сильно исходил тлетворный запах отсталости, - но пусть отсталая, всё-таки экономика!.. – чем вообще никакой! Попутно, брали новые обязательства на будущий год, на всякий случай и на очередные лет пятьдесят: свершить ещё больше, выполнить и перевыполнить задание партии! Мужики в отличие от слабого пола были поскромнее и по сути своей народ консервативный. В передовики?!.. Нет уж, увольте!.. – редко, кого заставишь жилы рвать и стремиться впереди всех: «Будет деньга – дам вам хоть три плана, а если нету – тогда я пошёл в свою забегаловку свой план выполнять!..». «Дунькины фабрики» - обувные, швейные и всякие текстильные: те из кожи лезли - глаза на лоб! Но старались угодить начальству, - сказано, женщина на дурную работу готова себя костьми положить! Завянет, скукожится, сгорбатиться, но план всё-таки выполнит и перевыполнит. Иной раз кажется, что, если бы не женщины советской власти ни в жизнь не продержаться бы столько лет, ибо в отличие от мужиков они поголовно искренне верили большевикам и той сказке, которую им в уши вдували. Жаль, конечно - именно женщин! ибо по жизни они всегда верили мужикам, а те на каждом шагу их подло обманывали!..
   

               

                Ноктюрн.



      Было начало сентября; и погода сентябрьская на дворе стояла: тихо кругом, ни ветерка, не жарко как в прошлом месяце – сидишь на лавочке, как в раю, - и жить дальше хочется. Пётр Леонтьевич Дворыкин по хорошей погоде всегда выходил из своего двора напротив и, усевшись на лавочку лицом на своё подворье, бывало часами, просиживал, погрузившись в воспоминания. Дворыкин был коренным ростовчанином и любил свой город не меньше, чем в детстве свою родную мать. В этот юбилейный год ему исполнялось семьдесят семь лет – две семёрки вроде бы к счастью, как говорят, но где это счастье, когда на носу замаячил девятый десяток, а в прошлом одна боль, да огорчения всякие. Несмотря на столь солидный возраст, Пётр Леонтьевич выглядел моложаво: стройный, хотя и немного худоба проглядывала старческих лет; от когда-то высокого роста сутулость сейчас появилась, но лицом без морщин и того искажения мимики, которое многим приносит прожитое время, не наблюдалось. Походку всегда старался держать молодую – не шаркая пятками ног по земле, смотрел всегда прямо, не пряча глаза, а в руке, если выходил со двора, трость непременно была. Не палочка, с которой ходят люди обычно преклонного возраста, а именно трость: с той, что ещё когда-то, в той жизни и в том прошлом веке солидные мужчины вышагивали без исключения по городской мостовой. Трость у него была древняя, как и возраст его, к тому же изготовлена мастером под особый заказ: не как-нибудь, - таких произведений искусства теперь уже не делают! Домовладение Дворыкина, в котором пришлось прожить почти всю свою жизнь со времени смены власти в стране, располагалось по нечётной стороне улицы Пушкинской: между переулками Братский и Халтуринский. Когда-то двор с фасада прикрывала кирпичная изгородь: с кованным ажурным обрамлением, такими же воротами и калиткой, но в последнюю войну снаряды и бомбы всё превратили в щебень и покорёженный метал. Сейчас на том месте был обычный проход во двор: широкий - не меньше чем на десять метров, – заходи, выходи кому не лень! В самом дворе – в длину просторном – по периметру буквой «П» стояло четыре строения: два каменных дома и два флигеля. Вся площадь двора вымощена булыжником: от долгих лет камни так отполировались, что при солнечной погоде блестели, словно начищенные хромовые сапоги. На этой уютной улице Пётр Леонтьевич жил не всегда: сюда он поселился вынужденно в том далёком марте 1918 года, когда февральским днём в город вошли большевики, а до этого он проживал в особняке, занимая в нём целый этаж, и дом тот располагался в самом центре города по улице Садовой. Однажды, спустя время - меньше месяца прошло с того дня как в город вошли войска красных: вслед за этим и в жизни Петра Леонтьевича последовали трагические события. После того как его выпустили снова на волю, в очередной раз вернувшись из городского Чека, куда он ходил ежедневно в поисках пропавшей жены, собрал кое-что из необходимых вещей и переселился на улицу Пушкинскую. Половина зданий нечётной стороны на этой улице являлась его собственностью. Впоследствии, когда власть всё реквизирует, а попросту отнимет в пользу государства - в том дворике, где он сейчас проживал, останется та крохотная часть былого, а было столько, что уже на этот момент и сам бы Пётр Леонтьевич перечислить и припомнить не смог бы. Ещё до революции он унаследовал от отца коммерцию в виде доходных домов в городе. В последующие годы - после вступления в права собственника - он много потратил сил и энергии, приумножая доставшееся от родителя наследство, но придёт день, когда он проклянёт свою активность и целеустремлённость в этом нелёгком коммерческом деле, потеряв не только имущество, но и самого дорогого ему человека на свете – свою первую жену Лизоньку. Сейчас сидя в задумчивости, это воспоминание о ней, словно кнутом в очередной раз стебануло его по лицу - он даже вздрогнул - при этом оглянувшись за спинку лавочки. После посмотрел влево, затем вправо и вдоль бульварной стёжки-дорожки: съёжившись, встряхнул плечами, постучал тростью впереди себя по асфальту и, было, резко встал, чтобы покинуть это место, но тут же, снова уселся, словно не желая расставаться с мыслями о ней – Лизоньке. Он часто и ранее это делал, истязая себя воспоминаниями, будто мазохист своё тело крючками и шипами, изготовленными для пыток человеческой плоти. Часто после долгих мук воспоминаний страдал, а то и болезненно укладывался в постель на несколько дней. С Елизаветой Савельевной они поженились вопреки всем и всему. Елизавета была столбовою дворянкой: по материнской линии графиней являлась, а по отцовской ещё и баронский титул могла бы добавить к своей фамилии, если бы не случилось того, что случилось. Близкие её родственники все разом ополчились, и выдавать замуж Лизу за кого попало, не намерены были. Да, ещё кому?! За, какого-то - никчёмного, и никому не известного содержателя доходных домов - вплоть до публичных заведений! Об этом даже слышать никто не желал. Тайно обвенчались в церкви в одной из донских станиц. После чего Елизавету родители лишили всех прав состояния, не говоря уже о графских и баронских титулах. С того дня Лиза по сути стала бездомной и приобрела статус городской мещанки-коммерсантки. Вот так, - не с грязей в князи, а с князей да в простолюдины. Но это если смотреть глазами столбового дворянина, чему как раз Лиза не придавала ровным счётом ни-какого значения, а став женой Петра Леонтьевича заимела домов в городе столько, что титулованным её родственникам всем скопом за несколько их жизней и во сне не видать. Всё это, произошло в канун революции, а тогда зимой восемнадцатого года Лизонька была на четвёртом месяце беременности. В марте к ним впервые в дом явились чекисты, долго делали обыск, ища ценности: отобрав из всего, что посчитали нужным, погрузили в машину и молча, покинули квартиру. Вначале решили, что на этом всё и закончилось, но спустя пару дней прибыли вновь и на этот раз увезли обоих в своё логово. Привезли и рассадили врознь по камерам, вот в те последние минуты, когда за Петром Леонтьевичем захлопнулась дверь каземата, он в последний раз видел свою жену Лизоньку. Потом пошли допросы: всё пытались узнать, - куда он спрятал ценности и лучше для него будет, если вернёт все спрятанные драгоценности «законной» власти. Били, отливали водой и снова били. Применять пытки садистскими методами новая власть ещё не научилась – эта квалификация придёт к ней немного позже, пока что применялись только кулаки да били ногами; один раз даже способом казачьей нагайки пытались добиться признания. Пётр Леонтьевич держался стойко, ибо знал, что – сколько бы, не отдал - на этом не успокоятся, а станут требовать ещё больше и так до той минуты пока не добьют. Говорил им, что все финансовые средства хранил в ценных бумагах и на счетах в коммерческих банках: «Ищите в банках - там всё моё добро, которое нажил я и мой отец». Не заметил, как потерял и счёт дням, но явно прошло больше двух недель. В один из дней, его без всяких объяснений вышвырнули на улицу, но уходить без жены не пожелал: вернувшись в помещение стал просить и требовать, чтобы и её отпустили, на что получил ответ: «Проваливай, буржуй, подобру-поздорову, или опять в камеру захотел? Недолго и засунуть! Нет у нас твоей жены, непонятно что ли!.. её ещё неделю назад отпустили домой, там и ищи». Пётр Леонтьевич, где только не искал, кого только не спрашивал - следов пребывания в городе Лизоньки так и не обнаружил. Минуло три дня, как его выпустили на волю, теперь он не знал, куда себя деть. Брёл, брёл по городу и ноги сами туда понесли - к порогу чекистов, ибо след обрывался там. На входе как всегда стоял часовой: с длинной винтовкой взявшись обеими руками за ствол, держал как палку перед собой. Увидев Петра Леонтьевича, крикнул: «Опять тебя сюда несёт!.. тебе же русским языком было сказано, что нет её у нас. Кобелей полный город, - там и ищи. Доходишься ты сюда, пока тебя пристрелят!..». Пётр Леонтьевич, сделал вид, что слова часового к нему не относятся, донизу опустив голову, прошёл мимо, даже не взглянув в его сторону. Поравнявшись с подворотней одного из дворов, неожиданно услышал приглушённый женский голос: обращались именно к нему, потому как рядом больше никого не было:
   - Сударь, сударь, подь сюда, - звала женщина в фартуке и с метлой в руках, пальцем продолжая подзывать к себе Петра Леонтьевича. Войдя под арку проезда во двор, Пётр Леонтьевич подошёл к ней почти вплотную: уставившись вопросительным взглядом, застыл в ожидании, а она продолжила:
   - Я уже несколько раз слышала краем уха, - указала пальцем в сторону, где стоял часовой, - вы ищете свою жену... так ведь?..
   - Вы что-нибудь знаете о ней?!.. не ответив на вопрос, громко прервал женщину Пётр своим вопросом.
  - Вы сильно, господин, не кричите, здесь и стены имеют уши, - почти шепотом проговорила вновь она, - скажите, она такая у вас худенькая, беленькая и очень красивая… - она?..
   - Вы что её видели? Где и когда?!.. говорите, умоляю вас, всё что знаете о ней! Я вам хорошо заплачу, хотите, хоть сейчас принесу деньги, золотом принесу! только скажите, что вы знаете и где её искать?!
   - Да не надо мне от вас никаких денег и золота, я то и знаю всего, что оно может вам и не пригодится.
  - Тогда говорите хотя бы то, что вам известно – это терпеть выше моих человеческих сил и хуже всякой пытки!..
  - Это было больше недели назад… точно - в позапрошлую пятницу, я тогда рано совсем встала, нездоровилось всю ночь. Пойду, думаю, пока все спят, поподметаю лестничные ступеньки. Уже у порога мела, когда услышала с улицы девичий жалобный крик, я тут же бросила метлу и, дойдя до ворот, тихонько выглянула из-за угла. Возле входа в здание Чека стояла пролётка, а возле неё столпилось человек пять или шесть: все с оружием и сильно пьяные, а двое из них заталкивали в пролётку эту девушку. Она кричала и просила их отпустить её, несколько раз выкрикнула, что у неё будет ребёнок, и она знает, куда её собрались везти. Она так умоляла её отпустить, но один - такой самый здоровый среди всех: рыжий и с бородой тоже рыжей заржал как ненормальный, и мне вам, сударь, даже неприлично его слова повторять. Смеялся этот изверг и кричал, - там, где один рябёнок сядит, там и ящё двое поместятся; можа завтра убьют, хоть перед смертью белого княжеского тела отведаю! У меня после этих слов даже ноги, сударь, подкосились. Потом они все погрузились в свою пролётку и, настёгивая лошадей, поехали в сторону железной дороги, а я стояла и плакала, слушала ещё долго, как кричит и просит её спасти та девица. Там, на железной дороге - на боковых путях стоят эшелоны и в них солдаты живут. Там, скажу я вам, страшные вещи происходят… 
    Пётр Леонтьевич не стал дальше слушать женщину, резко обернулся и быстро зашагал прочь, а она уже в спину ему крик-нула:
    - Сами-то не ходите туда, вас там убьют!..
  Пётр Леонтьевич пересёк главные железнодорожные пути и направился в сторону запасных путей, которые были забиты теплушками, а из торчащих труб вился дымок. Навстречу между путями к нему шёл железнодорожник и, судя, что в одной руке у него был большой рожковый ключ, а во второй он нёс маслёнку – являлся мужчина обходчиком. Поравнявшись, поприветствовал путейца, стал расспрашивать о жене, попутно жалуясь на свою судьбу и произвол новой власти. Железнодорожник, всё это время, молча, слушал собеседника, вскинув к верху подбородок, смотрел печально куда-то на панораму противоположного высокого бугра за железкой, и словно пряча глаза, старался не смотреть в лицо страдальцу. Наконец, спросил:
   - Жена давно пропала?..
   - Неделю назад, может быть немногим больше.
   - Тогда, господин, ваше дело очень даже безнадёжное. Так долго там не заживаются, - кивнул подбородком в сторону теплушек, - то разве армия?!.. Там одни бандиты и нелюди!.. Толи на германском фронте им все мозги повышибали, то ли и впрямь почувствовали, что они Бога за бороду взяли. Лучше бы немцы их в окопах газами дотравили, чем таких видеть здесь! Туда тебе лучше не ходить – пристрелят сразу. Такие искатели как ты, уже ходили туда – после вместе с теми, которых разыскивали, на дрезине на мост вывозили и с моста в Дон кидали. Они сюда, каждый божий день со всего города молодых бары-шень свозят, а утром, сам не раз видел: уложили, как дрова на дрезину и повезли к реке. Были случаи, когда какая-нибудь страдалица, вырвавшись из их лап, сама бежала в сторону реки и с моста бросалась. Такое увидишь, и жить дальше уже не хо-чется! Злодейство никогда не насытишь, а те, что там, в теплуш-ках - гораздо хуже зверя лютого.
  - Что же мне делать?.. Как же мне дальше-то жить?!
   - А ничего не делать, сейчас жизнь человеческая копейки не стоит! Иди домой, да и живи, если это жизнью назвать можно, но не один ты такой, многие целые семьи потеряли. А туда, мой совет тебе - не ходи – нет её уже в живых, притом, как ты сказал ещё и в положении была.
  Не сказав больше ни слова путейцу, Пётр Леонтьевич, будто побитая хозяином собака, обернувшись, побрёл в обратную сторону. Он шёл и горько рыдал как когда-то в далёком детстве: слёзы застилали глаза, отчего он всё время спотыкался, а два раза переступая рельсы, упал. В глазах стояла Лизонька – то идеальное уникальное творение природы: красивая и нежная как бабочка, хрупкая как снежинка, куколка от рождения. Порой казалось, что она осталась такой же со своего раннего детства ни капли не изменившись. Не хотелось ни о чём думать, как и жить дальше на этом богом проклятом свете…
    В мае того же восемнадцатого года в город вошли снова де-никинцы, а вслед за ними немцы и теперь по центру города вышагивали патрули злейшего врага бывшей Российской империи. Пётр Леонтьевич не пошёл жаловаться в комендатуру по поводу пропажи жены, как многие из подобных ему и просить какого-то содействия, он возненавидел как тех, так и этих – хотя бы за то, что под ручку вошли в город с врагом. В его понятии не могло уместиться то, что в содружестве с немцами можно убивать своих кровных братьев славян. Сам того, не осознавая и не задумываясь над этим, Пётр Леонтьевич в душе и взглядах своих, был патриотичен до мозга костей. Одного он не мог понять, и при-нять как должное: как это можно, после четырёх лет войны с Германией и Австрией, в то время, когда страна голодная, раз-детая и разруха кругом, ещё и затеять междоусобную войну. Пока он размышлял над этим - 8 января 1920-го года большевики будто бы умышленно день подобрали: на второй день великого святого праздника Рождества Христова выбили из города деникинцев; вошли в город и принялись устанавливать какую-то свою, для большинства горожан непонятную, новую власть. Снова по городу пошли аресты, пытки и расстрелы, поиски сокровищ и любых ценностей вплоть до безделушек. Народ затаился, большей частью попрятался и, все почему-то продолжали надеяться, что это скоро пройдёт – явление временное, как и в восемнадцатом. Слово – «Чека» произносилось полушёпотом, навевая, в мысли каждого городского обывателя суеверный страх, но всё в этом мире рано или поздно проходит: хорошее, доброе пролетает мгновениями, плохое и страшное тянется, как тёмная туча по небу плывёт. В начале осени двадцать первого года, когда на юге уже затихла война, Пётр Леонтьевич, страдая одиночеством и воспоминаниями о первой жене, неожиданно понял, что если и дальше так всё будет продолжаться, то он не жилец на этой земле. Клин вышибают клином! - сказал сам себе и в мыслях стал перебирать всех, кто бы послужил этим клином. На память пришла сразу Екатерина, которая когда-то работала у него в коммерческой конторе одной из управленцев и насколько помнил он, до сих пор была не замужем. Где жила, - он это прекрасно знал, ибо сам когда-то, то жильё ей приобретал. Симпатии она и ранее у него вызывала, но одно дело симпатии, которые никак не могли равняться, даже стоять издалека с его любовью к Лизоньке. В ту же неделю Пётр, наняв извозчика, перевёз немногочисленные узлы с вещами Екатерины к себе домой на Пушкинскую. Венчались, как и полагается в Ростовском Храме, а после у новой власти брак оформили и в тот же день в биографии Петра Леонтьевича произошли изменения. Под фамилией Дворыкина была его новая жена Катя, а он никаким Дворыкиным до этого момента не являлся. Фамилию, унаследованную от отца и деда – дальнейшей своей родословной просто он не знал – носил похожую на-польскую – Корецкий. Какой она на самом деле являлась эта фамилия, по правде не ведал и не задумывался никогда над этим – не до того было. Одно хорошо помнил: ещё с раннего детства отец частенько его шляхтичем обзывал, имея при этом негативный оттенок. Вероятно - там, где-то в далёком прошлом и крылась какая-то неприятная семейная тайна, о которой предпочитали молчать. В те смутные дни, которые вползли в город вместе с большевиками, боясь нового ареста, решил, что так будет лучше – сменить фамилию, но спустя время, вдруг понял, что это несвоевременно – его ведь полгорода знало в лицо. Приходила и мысль уехать куда-то, но мест таких он не знал, а больше боялся потерять последнее. Кругом бандитизм и грабят: как со стороны власти, так и кому не лень: «Далеко ты, Петро, уедешь с тем, что удалось припрятать?..» - спрашивал при этой мысли себя. На этом этапе печальные страницы жизни Петра Леонтьевича не закончились: новое супружеское счастье долго во дворе не зажилось. Зима двадцать второго года отметилась новой напостью для людей - голодом и эпидемией тифа. В один из холодных январских дней заболела Екатерина: жар, бредить стала, после чего Пётр отправил её в больницу. На следующее утро пришёл проведать, а ему сказали, - что увезли жену куда-то на окраину города в тифозный барак. Искать не поехал - да туда бы его и не пустили; спустя несколько дней узнал, что умерла его новая жена и схоронена в общей могиле в овраге, где хоронили умерших от тифа. Узнав печальную новость: сам не заметил, как оказался на пороге у церкви. Некоторое время стоял в раздумьях, не до конца понимая, - как он здесь очутился?! Справа, почти рядом стояла кучка людей: в лохмотьях, а у некоторых на плечах серьмяга видавшая виды, один из них размахивая руками, о чём-то жутком рассказывал остальным: «…как скинули царя батюшку – так и беды наши по-шли, и как прошёл слух по народу, уже и нет его на этом свете!.. Большевики распяли – они же тоже евреи - жиды те же самые, которые и спасителя нашего Иисуса Христа распяли. В тот день, когда это случилось в Москве, в Храме Христа Спасителя набат ударил! Глянул народ на колокольню-то, а там никого. Пономарь-то рядом с батюшкой стоит, служба только что закончилась!.. Батюшка схватил в руки образ: возьми и заорал, как гром небесный в голову ударил прихожан: «Во имя Отца и сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков… - Аминь!..». Что тут началось!.. Все колокола душевно и жалобно сами зазвонили, на небе животворящий крест засиял, народу видимо-невидимо сбежалось; народ-то православный сбился в кучу, кричат все, глаза выпучив, кинулись все на колени, молятся, и у Бога прощения просят за то, что не смогли помазанника божьего отстоять. А как отстоишь, скажи!.. если перед тобой самый, что ни наесть дьявол в обличье человеческом?! Страх такой взял, собравшихся людей у храма, как будто конец света пришёл. Волосы у всех дыбом встали!..». Пётр Леонтьевич, услышав этот рассказ, в душе разозлился, а мысленно сказал себе: «До чего же народ в России глупый и тёмный! С этими олухами царя небесного мы ещё пару тысяч лет будем прозябать в нищете первобытных людей и постоянно свершать всякие бунты и революции…». Троекратно перекрестился и вошёл в Храм, чтобы заказать панихиду по усопшей жене рабе божьей Екатерине и поставить за упокой свечи. Получалось так, что и вторая жена из его жизни бесследно исчезла, будто и не было её, словно мираж. В последующие годы НЭП на дворе стоял - и, как будто бы набирая обороты, стал обнадеживающе развиваться, внося в душу нормального здравомыслящего человека успокоение. Сколько Пётр Леонтьевич не крепился, живя в одиночестве, может быть и дальше в том же духе жизнь свою продолжал, но случилось так, что появилась и третья «жена». Однажды, припозднившись, возвращался домой. На одном из углов случайно столкнулся с молодой девушкой, которая тут же отпрыгнула в сторону, прижалась к стене и жалобным голосом заныла: «Ой!.. господин, как же вы меня напугали!.. я уж подумала, что снова повстречалась с теми, что гнались за мной два дня тому назад, - кокетничая, положила ладонь на плечо Петру Леонтьевичу, ещё более жалобным голосом, пропела. - Будьте любезны, меня проводить. Это вам за то, чтобы впредь молоденьких девушек не пугали. Или вы отказываетесь… так?.. Тогда, моя смерть, будет на вашей совести, ибо я, скорее всего, живой домой не дойду…». В ту минуту он про себя подумал: «Никак на горизонте возник новый мучитель в юбке, уж что-то она переигрывает в этой комедии. Ну ладно, будь по её желанию, а там посмотрим, что ты за птаха такая, но с виду вроде бы приятна глазу и так, в отшельниках давно живу…». Минутное тягостное молчание было прервано с каким-то юмором Пётром Леонтьевичем. Развернулся боком к девице, взял её под ручку и, улыбаясь, сказал: «Для начала, мадам – прекрасная ночная незнакомка, скажите имя своё и я в полном вашем распоряжении. Ведите в свои апартаменты, ибо я нижайше благодарен и польщён вашим доверием ко мне, хотя на лице у меня и не написано, что вовсе не исключено и вполне может такое случиться, что я потрошитель не только женских сердец, но и внутренностей ваших… - вас это не пугает?..». Девушка вначале расхохоталась, а потом сквозь смех сказала, соблазнительно приблизив в темноте своё лицо к уху нового теперь уже ухажёра, ибо спустя минуту она его назовёт этим словом:
   - Зовут меня Нина. Вы такой забавный и весельчак, смотрю, и шутите совсем ни тем чем надо. Те двое, о которых я минуту назад вам говорила, которые гнались за мной, возможно и были теми, что вы имели в виду насчёт себя. Но вы не такой, я это всем нутром своим чувствую.
   - Значит – Нина, а как по батюшке вас величать?
   - Ой! Господи, зачем это вам?! Меня ещё ни разу в жизни полным набором имени никто не додумался назвать. Фёдотовна я, Нина Фёдотовна, куда уж проще! Вам и фамилия моя нужна?
   - Фамилия пока потерпит, мы не в ГПУ вас, мадам, собрались вести, как-нибудь на первый вечер знакомства достаточно будет и того что сказали. Как я понял, мы направляемся к набережной, вы никак у самой реки живёте, или я ошибаюсь?
  - Вы угадали, но почему-то до сих пор так и не назвав себя. А я и впрямь живу недалеко от Дона, правда в окно мне его не видать – в окне у меня стена соседского сарая на склоне бугра маячит, на ней я уже все гвозди и лишайники пересчитала. Вот так и живу, как отшельник-пустынник в лесной норе.
   - Зовут меня Пётр Леонтьевич, прошу любить и жаловать – по возможности, разумеется. А насчёт жилья, которое так всегда необходимо человеку – это моя любимая и иногда слишком больная тема: так сказать, увлечение ещё с ранней юности – отец в своё время приучил. Так вот – жильё, говорите…  к тому же, как я понял –  жильё дрянь!
   - Вы, Пётр Леонтьевич, в точку попали – хуже уж некуда! Разве что за-Крепостным в городской тюрьме.
   - Вот эту больную тему, Ниночка, дай бог, мы ещё с вами обсудим, и я вам могу наперёд обещать… да именно обещать!.. что я вам прочту целый курс лекций на уровне университетских  - уверяю вас, останетесь, очень довольны. Разумеется, если вы будете не против очередной нашей встречи, как я уже сказал, - в познавательных случаях и в стремлении к просвещению.
   - Как я поняла из ваших высказываний, и то, что вы обещаете мне, я сделала вывод, что божьему человеку подают и то больше. Не правда ли, Пётр Леонтьевич?.. почему вдруг умолкли или я не права?..
   - Правы, правы, конечно! о чём разговор, все мужчины рады попользоваться, да ещё и бесплатно вашими прелестями. Что поделаешь, такими нас господь бог создал. Но примите во внимание – я ведь пока что, ни на чём не настаиваю. Вы попросили вас проводить до вашего дома, что я и делаю. Мы еще кажись не дошли туда, а у вас ко мне масса претензий. Вспомнили о каких-то старцах, просящих милостыню, а я, то, тут причём?!.. я ведь не в церковь пришёл, а веду вас под ручку, чтобы на вас не напали. Ну?.. теперь у вас найдётся хотя бы мизерный аргумент, чтобы меня упрекнуть?!
   - Вы прям таки уже и обиделись!.. - да я в шутку сказала, во-все ничего не имея в виду! Ну, вот мы и пришли. Вы меня не бросайте здесь за двором – там, в темноте двора чёрт знает, что может быть! Проводите меня до порога, очень вас прошу.
  Времена и впрямь неспокойные в городе ночами стояли. Беспризорников и уголовников в городской черте развелось как крыс на общественной свалке: на ходу с рук сумки вырывали, или в тёмном углу могли раздеть догола, а то и в квартиру или в дом к вам вломиться. Хозяина не очень сговорчивого: могли к полу гвоздями прибить, пытая, - куда спрятал ценности. Потому Пётр Леонтьевич, не раздумывая, переступил высокий порог в калитке ворот, следуя теперь по пятам новой знакомой. Вошли внутрь тёмного двора, куда только свет поступал из окон квартир: квадратный небольшой дворик – пусто кругом, ни души; приплюснутые в два этажа старое здание и все входы в каждую квартиру со двора и масса дверей по всему периметру. Вход в квартиры на второй этаж - паутина металлических лестниц. Как-то тревожно вдруг стало в душе: застыв на одном месте, потоптались, словно не зная, куда дальнейший путь держать. Нина в ту же минуту резко прижалась к плечу Петра Леонтьевича и тихо сказала: «Там… - под лестницей – кажется, тень промелькнула!.. как хотите, но дальше сама не пойду! Ведите меня в квартиру, коли уж взялись меня провожать…». В эту минуту, Пётр, чувствуя охватившую всё его тело слабость от желания скорее добраться до прелестей молодой плоти женского тела, и словно, предвидя ход дальнейших событий, не стал упираться, а проследовал за новым своим порочным приключением мужской страсти. Квартирка, которую Нина снимала и правда на собачью конуру больше похожа была: не квартирка, а чулан какой-то, вероятней всего когда-то и использовался по этому назначению. Стоит кровать: проход между ней и стенкой в полметра, а впереди кровати под окошком крохотный столик - и это всё! Пётр поглядел удивлённо на эту нору, стоя прямо на пороге, сказал с сарказмом:
   - Да-а-а!.. в камерах у чекистов, где пришлось в гостях побывать, намного просторней было, но думаю, как-нибудь поместимся: как говорят, – в тесноте, да не в обиде. Как вы, Нина на это смотрите?
   - А зачем на это смотреть – раз уж вошли, куда же вас денешь! Не идти же вам в такой поздний час одному по городу: ещё чего не хватало, чтобы из-за меня вас ограбили, а то, ни дай бог, ещё и прибьют. Просовывайтесь потихоньку вон туда к столику, раз-девайтесь, а я сейчас что-нибудь придумаю, чем нам перекусить.
  Ночь прошла как в угаре: перед утром вздремнув на часок, как только за окнами рассвет показался, собрался по-быстрому и долой из квартиры, пока молодая хозяйка ещё не проснулась. В то утро, домой возвращаясь по пустынным улицам, Пётр Леонтьевич шёл и думал: «На ночном приключении можно поставить точку, – побаловался мало-мальски, пора и честь знать!». Но не тут-то было - минуло всего-то два дня с той яркой ночи блаженства и мысли вдруг поменяли свой плюс на минус: появилось устойчивое, большое желание вернуться в ту конуру. И что самое удивительное: мысли эти казалось, появились спонтанно - как будто бы на голом месте, но отвязаться от них уже не под силу ему. На третий день, вечером, ещё до наступления сумерек Пётр Леонтьевич стоял под дверью Нины Федотовны. «Весьма интересный и неугомонный я тип, - подумал он про себя, стоя перед запертой дверью, которая на его негромкий стук никак не желала открываться. – И вообще, что меня сюда притянуло… эта молодая особа? Но таких девушек в городе сейчас пруд пруди: со всех деревень и станиц сбежались в поисках богатой жизни, которую НЭП обещает. К тому же после семи лет войны и эпидемий мужиков не густо. Мужик сейчас в цене: в особенности, если молодой и к делу пристроен. Так что тогда в ней?.. Не уж-то пылкая ласка в постели? А может мне показалось после столь долгого отсутствия в моей жизни женщины? Ладно!.. само внутри, как-нибудь всё станет на место, и не будем раньше времени ковыряться в себе, а то, я как курица в навозе носом роюсь. Посмотрим, что дальше из этого получится; не жить же мне всю жизнь в монахах!.. - тогда в монастырь, Петро, отправляйся…».
  Постучав ещё пару раз более требовательно и приложив ухо к двери, стал вслушиваться: есть ли кто-либо в квартире. За дверью была тишина. Обернувшись, подошёл уже к металлической лестнице и тут услышал стук каблучков по булыжникам – это шла Нина. Увидев стоявшего под лестницей Петра Леонтьевича, она радостно воскликнула:
   - Я же вам ещё тем вечером сказала, что от меня просто так не уходят… - по крайней мере, таких примеров у меня на памяти нету. Или забыли что-нибудь у меня, а… - Пётр Леонтьевич? Прежде всего, здравствуйте и рассказывайте, я жду.
  Он продолжал стоять и молчать, пока она не подошла к нему совсем вплотную, взяв двумя пальчиками за борт пиджака, не-много потянула на себя, стала на цыпочки и чмокнула в щёку. После лукаво глянула прямо в глаза и тихо сказала:
   - Ну, и что мы молчим?.. или пока шёл сюда по дороге забыл? Какой-то вы, Пётр Леонтьевич, другими стали: тогда в тот вечер вы были словно шаловливый юноша от школьной парты. Потрясающая ночь получилась! Неправда ли? Так зачем же печалиться?
   - Нина, понимаешь, я два дня думал и принял решение – перебирайся ко мне, так будет лучше.
   - Ой-ё-ё-й!.. куда это к тебе?.. а жену свою куда денешь?.. в подпол спрячешь или в жёлтый дом отправишь?! Не хотите же вы, Пётр Леонтьевич, сказать, что смотрю я на вас, а вы такой ухоженный и отглаженный до блеска, и жены у вас нету?..
   - Нет у меня жены! Была, но умерла… давно уже, ещё в двадцать втором, когда тиф по городу гулял. С тех пор так и живу сам.
   - Надо же!.. мне в очередной раз повезло и снова козырная карта выпала, прямо в руки свалилась, - сказала Нина и при этом, на какое-то время умолкнув, задумалась, встрепенувшись, заулыбалась и весело продолжила, - поклонник руку и сердце мне предлагает да ещё из благородных – это ли не фарт?! Об этом только в книжках пишут, а в жизни, если и случается, то чаще врут.
   - Да никакой я не благородный! - коммерсант, и то бывший. Теперь-то при классовой вражде до крови, кому это надо?!
   - Скромность то,  какая!.. никогда бы не подумала, что такой видный и славный мужчина, а живёт в одиночестве. Посторонитесь, пожалуйста, Пётр Леонтьевич, я дверь открою: войдём в мою как вы сказали, - собачью конуру и продолжим беседу.
  В тот же день, на улице Пушкинской, когда за окном ещё было светло: заперев изнутри двери и задёрнув занавески, чтобы ненароком кто из квартирантов не попытался вломиться, уклались оба в мягкую широкую кровать уже в доме Петра Леонтьевича, ибо терпеть нахлынувшие чувства он уже был не в состоянии. Любовная идиллия со страстями и преклонениями: как неожиданно и случайно начавшись, так, словно гром небесный, оборвалась минуя один месяц и три дня. Пётр Леонтьевич высчитал после вплоть до часа. Нина, днями пропадая неизвестно где в одну из ночей совсем домой спать не пришла: и это было только начало. Теперь Пётр Леонтьевич, перебирая в памяти детали знакомства с этой Ниной, вспоминал тот вечер с большим сожалением: «А как обнимались и целовались, уткнувшись лбами, друг в друга, будто дети какие!..Придёт домой - выяснять отношения не стану, потому что сам виноват, смалодушничал тогда! Чужие мы с ней- чужие! Как случайно встретились на ночной тёмной улице, такой мрачной, тёмной и жизнь дальше пошла. Девушка она конечно при всём при этом, но не для меня! Как подумаю, что она в эту минуту с кем-то в постели лежит, а то и под ним… - удавил бы, стерву!.. зато потом душа бы стала спокойна. Спрашивается и где её носит ночами?!..». После этого ещё сутки Нину прождал Петр Леонтьевич, и только потеряв уже всякую надежду, отправился на розыски. Отправился на прежнее её местожительство, надеясь хоть что-то там узнать. Бабки соседки, выслушав его - прямо сказали: «Сударь, у вас, наверное, глаза затмило, когда вы её от нас увозили. Мы ещё тогда сказали, - или из шайки какой-то - на вас грешным делом подумали - или полоумный нашёлся. Вам трудно было к нам подойти и спросить за неё?.. Господи до чего вы мужики слабоумные! Она же от рождения сучье отродье, каких и свет не видывал!.. а вы как те кобели - следом за сворой собак побежали. Вы, господин, её не ищите, потому как её не найдёшь, да и зачем она вам?! Тут до вас, после того как вы её увезли больше десятка мужиков сюда приходило. Позавчера её два моряка уводили: один по заднему месту всё мацал и хлопал её, второй в это время за титьки тягал. Так и ушли не попрощавшись. Вот с того вечера как в воду канула, больше не видели. На корабле, скорей всего уплыла – туда ей и дорога!..». Старухи ещё что-то вслед говорили, но Пётр Леонтьевич уже не слушал, удаляясь в раскрытые створки ворот. Вернулся домой в крайнем расстройстве: войдя в комнату, непроизвольно кинул взгляд на комод, куда всего пару месяцев назад он положил шкатулку, припрятанную ранее в тайнике. В ту же минуту всё тело до самых пяток про-стрелило: кинулся к комоду и сколько не шарил рукой среди барахла - шкатулка пропала. Тут же и сел на полу, с горестным взглядом уткнувшись в потолок, завыл по-волчьи. Пропала не только «невеста-жена», но вместе с ней и шкатулка с драгоцен-ностями, которые ещё от Лизоньки остались. Сколько ведь лет спрятанная вещь в надёжном месте лежала!.. а тут, словно чёрт под рёбра подтолкнул, взял и достал, спрятав в комоде, а после на ниве любовной похоти забыл про неё. Шкатулка-то и была миниатюрная: по площади немногим больше ладони, её с дру-гими подарками Пётр Леонтьевич в день венчания жене пода-рил. В ней Елизавета хранила те драгоценности, что были на ней, когда родительский дом покидала и те, что муж потом преподнёс: серёжки и колечки с бриллиантами, золотая цепочка с таким же крестиком, часики с браслетиком, брошь дорогая и остальное по мелочи. Потому и достал из тайника, что Лизонькой от всего этого пахло. Пётр Леонтьевич - когда совсем тоска заедала - возьмёт, разложив на ладони, прижмётся лицом ко всему, вдыхает запах её. Тоскует и плачет. Сейчас сидя на полу, он уничтожающе корил себя за опрометчивый поступок, ненавидя свою сущность за проявленную слабость к женскому полу: «Кто тебя за язык-то тянул, идиот, ты!.. предлагая ей супружество?!.. Походил бы месяц-другой, ноги бы не отвалились! Господи!.. в тумане разве рассмотришь, что за тень перед тобой?! С кем связался-я-я?! - уличная девка! проститутка последнюю память о Лизоньке спёрла! Чтоб ты ко дну пошла вместе со своим кораблём, на чём уплыла. Гундосил, дурак стары-ы-й, - собирай вещи, Ниночка, поехали ко мне жить… - Эх ты!..пошляк, ты не-счастный! Ведь можно было сделать гораздо проще. Почему бы тебе, не пойти на панель, к примеру - на Садовую улицу ночью?.. Оттуда сразу трёх проституток домой притащить!..». К представителям закона обращаться не стал – себе дороже выйдет, а то и жизни можно лишиться. В тот месяц, когда у Петра Леонтьевича исчезла бесследно и третья жена, он впал на время в отчаянье. Мысленно перебирал по памяти в прошлом все случаи, которые скандалами закончились, при этом подумал, - не наколдовал ли кто?.. Но подобных примеров на ум не приходило, если не брать в расчёт родню первой жены Лизоньки. Немного подумав, принял решение, - с женитьбами надо кончать!.. хотя бы на время, а там гляди, если заклятье имеется, вдруг оно потеряет силу от времени, всему-то в жизни есть срок. Погоревал, погоревал: не так из-за стоимости драгоценностей, как по потере памятных вещей жены, может и дальше бы мучился страданиями, но тут неожиданно пришло время, что о душе пора было позабыть – дай бог, самому живым остаться. Общая картина в стране с этим несчастным НЭПом очень уж смахивала - прямо-таки сильно похожей была - на то, когда вдруг – продвинутой в рассуждениях земляной жабе вздумалось переползти от одной помойной ямы к другой, к той что, напротив - через дорогу. Поскакала бедняжка, переваливаясь с бока на бок: по пути думает, предвкушая насыщение утробы, - там непременно мух и комаров должно быть больше. Но тут вдруг, откуда ни возьмись, пролётка по мостовой несётся, а в ней ломовой извозчик в стельку пьяный: за вожжи уцепился, борода по ветру развевается, усы вразлёт, глаза выпучил и орёт матерно хуже душевнобольного: «Поберегись!.. мать вашу, перемать!..». Куда уж тут беречься?! Жаба и крякнуть не успела – только брызги разлетелись в разные стороны из-под железного обода колеса. На мостовой после этого след остался, как и от НЭПа – маленькое мокрое пятнышко и ещё шкурка какая-то вроде бы лежит. Валялась эта шкурка ещё пару дней, а потом совсем раскатали и подошвами в пыль пре-вратили. Так и закончился НЭП, по сути, не начавшись. А коль взялись зачищать нэпманов, то тут вскоре и до Петра Леонтье-вича дело дошло. До тридцать седьмого года, когда в ночи по-едут чёрные «воронки» и в них станут запихивать ни в чём не повинных людей, было ещё далеко. На дворе стояла пока что цивилизация и в прокуратуру, и к следователю ОГПУ вызывали, как и положено в цивилизованном мире по повестке. В один такой неблагоприятный день - курьер на-побегушках у ГПУ принёс повестку под личную роспись востребованного к допросу «Бывшего - из бывших» - подозрительных и явных врагов советской власти, каким на самом деле Пётр Леонтьевич не являлся. На сей раз, судьба была благосклонна к Петру Леонтьевичу: следователь ему достался вполне порядочный молодой человек. В очках, которые часто снимал и протирал платочком глаза, вероятно страдая какой-то глазной болезнью, обращался культурно, не грубил и не пугал расстрелом, как в прошлые разы в Чека. Главное, что было отмечено в первые минуты общения Петром Леонтьевичем, – не от сохи человек, а явно с образованием, - что и вселяло в душе надежду на благополучный исход.
   - Гражданин Дворыкин, в прошлом Корецкий, - обратился к Петру Леонтьевичу следователь ОГПУ, - скажите честно, зачем вам понадобилось менять свою фамилию? Исходя из логики, вы тем самым пытались скрыть своё прошлое от Советской власти. Ну, то, что оно у вас было не ангельским нам об этом известно, но к чему было в разгар борьбы с белогвардейщиной изменять её?.. Вы ведь в городе известный человек. Или вместе с белой армией собрались покинуть город, но потом по какой-то причине вам это не удалось? Отвечайте на поставленные мною вопросы и без всяких фантазий.
   - Не нравилась мне она эта фамилия - с раннего детства не нравилась! Сверстники когда-то обзывали, да и не русская она какая-то – гетманщиной от неё попахивает, к тому же, и отец в детстве часто шляхтичем обзывал, будто уличного попрошайку. Я себя русским считаю.
   - Эта ваша точка зрения делает вам честь, Пётр Леонтьевич, в одном правда случае, если она у вас искренняя.
   - Я бы ещё до революции сменил её, когда первый раз женил-ся, но первая моя жена из дворян была. Там дело вышло очень скандальное: мы-то и венчались с ней втайне от родителей в хуторе Обуховском. В том первом случае с женитьбой, ни о ка-кой смене фамилии и речи не могло быть. Дело почти до суда доходило и только благодаря Лизоньке меня в кандалах в Си-бирь не отправили. Товарищ гражданин следователь, поверьте никаких умыслов, боже упаси, я не имел при смене фамилии.
   - Хорошо, допустим, что так; а вот насчёт вашей первой жены графини-баронессы Елизаветы Савельевны Самойловой. Скажите, куда она всё-таки делась? По нашим сведениям, вы с ней были арестованы губернским Чека в восемнадцатом году. После вас выпустили, а она, куда могла деться?
   - Чтобы это узнать я бы сам всё отдал! Сгинула будто на небеса Господь забрал.
   - Так, давайте начнём по порядку и всё сначала, как говорят, - от порога, а то у вас мистика на деле получается. Вот - чудом сохранившийся журнал записи задержанных лиц и краткие пояснения к ним. Вы с женой были задержаны и содержались под арестом по причине утаивания от государства своих ценностей нажитые путём эксплуатации низших слоёв общества: то есть - простых рабочих и остальной беднейшей прослойки городских жителей. Судя из сохранившихся сведений, ценностей вы так и не сдали государству. Или всё-таки что-то сдали?..
   - Ну, если бы сдали, там, скорее всего, отмечено было бы!..
   - Видите ли, Пётр Леонтьевич, как бы вам это правильней ска-зать. В восемнадцатом году, на то время в губернском Чека не совсем всё было гладко. Многое совершалось вопреки революционной законности и постановлениям правительства. Впоследствии виновные понесли заслуженные наказания. Говорите прямо, не боясь, если что-то сдавали, то, сколько и кому.
   - Здесь какая-то путаница, гражданин начальник; ценностей у нас отродясь никогда не было, и никто нас не арестовывал, а мы с женой сами в тот день пришли в-Чека и то, что там у вас записано, пускай остаётся на совести писавшего. Может быть, тот, кто писал, хотел перед начальством выслужиться. Мы пришли по доброй воле и сказали, что мы очень лояльны к новой власти и желаем по справедливости всё наше имущество взять и поделить среди бедноты. Отказались от всего, что имели на тот день, а нам достался только тот дворик на Пушкинской улице. Всё, по справедливости. Оно-то и не мной было нажито – отцом ещё. Я, кстати, всегда, с неприязнью на это смотрел.
   - Скажите, на какие средства вы сейчас живёте? Вы же нигде не служите и не работаете.
   - Последние годы я человек одинокий. Аскетический образ жизни веду: ем один раз в день и каждый кусок хлеба и фунт сала, которого я, кстати, не ем, экономлю и зря на помойку не выбрасываю. Живу в своём дворе всего-то угол, занимая, ос-тальное всё квартирантам сдаю. Налоги фининспектору регу-лярно плачу. Квартиранты у меня больше все пролетарии: из депо, ремесленники и прочий простой люд. Больше бедные, что с них взять?.. К примеру, вот живёт у меня семья Ивана Долгополова – второй год как за квартиру не платят. Ну, не платят, так что из того – не выбросишь же людей на улицу, когда у них двое малолетних детей. Глава семьи, Иван-то - в депо травму ноги получил, на костылях пока ходит. Не платят, я и не требую. Гляди, разбогатеют, тогда и заплатят. Пусть живут себе с богом.
   - Хорошо. Тогда вот ещё что. Исчезновение вашей жены так до конца мне и непонятно. К тому же она у вас титулованной дворянкой была, судя по всему не из бедных.
   - Так после того как мы с ней тайно поженились её всего лишили, и никакая она не дворянка стала. А о богатстве и речи не может идти: её, в чём была, в том и за двери выставили. Потом пропала бедняжка. Вышла поутру в город, чтобы из еды кое-что купить и сгинула, как в воду канула в тот день. В то время в городе бои шли. Кругом не понять: кто за кого воюет. Искал, искал, но следов так и не нашёл.
   - Распишитесь вот здесь, гражданин Дворыкин, на протоколах допроса и можете быть свободны. Если что прояснится по ва-шему делу, мы вас вызовем.
   Покидая стены ОГПУ, переступив порог, Пётр Леонтьевич вздохнул на полную грудь с облегчением, троекратно перекре-стился, а отойдя на десяток шагов, оглянувшись на двери, кото-рых бы век не видать, сказал тихо самому себе: «Как часто в жизни ошибаешься! Шёл сюда, думал последний раз иду по родному городу, а вышло всё наоборот. Порядочный попался следователь, но судя по всему, ещё тот святоша! Молод ты па-рень ещё и каши мало поел, чтобы меня да на мякине провес-ти!..».
  Хоть и припугнул следователь тем, что он нигде не работает, но идти куда-то и устраиваться на работу Пётр Леонтьевич вовсе не собирался. Да собственно он и делать ничего не умел, кроме как квартирантами заниматься. Не идти же ему на папереть под церковь и у колен шапку положить. Хотя мог бы с успехом возглавить работу службы в то время, какой-нибудь «Пролетаржилфонд», но это было совсем не для него. Ходить и пресмыкаться в чиновниках и клерках, так лучше из себя доходягу строить. Всё бы ничего, если бы на НЭП не наступили. Прямо-таки, взяли и каблуком расчавучили как земляную жабу - на части разодрали! Ещё и в душу плюнули! Вскоре нэпманов не стало – ГПУ озираться стало, - кого бы, коль так разогнались ещё гребёнкой подгрести: кустари, швеи-модистки, а те, кто квартиры сдаёт?.. Снова за Петра Леонтьевича взялись! Пришлось идти устраиваться на работу и стать пролетарием. Долго думал ночами – куда податься. В один из дней ноги сами к железной дороге понесли – к вокзалу, туда, где последние минуты жизни Лизоньки иссякали. Устроился работать к почтовикам и первое время в качестве грузчика, что с непривычки к физическому труду казалось сибирской каторгой. Вначале грузили посылки и тюки всякие на тележку, а затем как бурлаки на Волге впрягались и тащили к почтовому вагону. Спустя пару недель, в голове появились мысли, - бросить всё к чёртовой матери, ибо всё это в корне не для него. На его счастье тяжко захворал один из почтовых служащих конторы, а заменить срочно требовалось. Кто-то из служащих, которые знали ранее Петра Леонтьевича в администрации и посоветовали: «Половиной города домами управлял, а с мешком и ящиком посылки справится тем более». Так и при-жился в конторе, словно подгадал: как раз накануне начала массовых репрессий. Переживал, конечно, что снова вспомнят о нём. Но на дворе было совсем другое время: давно все позабыли кто, где и сколько спрятал добра. Другая совсем система заработала и о таких лицах, как Пётр Леонтьевич забыли напрочь, правда в одном лишь случае, если никто не настучит, или кляузу порочащую облик советского человека не настрочит. Так что дорогу кому попало, притом не глядя, и до этого десять раз не подумав - лучше не переходить. Частенько, когда на душе особенно кошки скребли, и душа начинала ныть: после работы домой направляясь, делал крюк в сторону юго-западной части привокзальных запасных путей. Туда, где десять лет назад стояли теплушки, в которых и закончила свою жизнь его Лизонька. Сейчас это место заросло бурьяном, рельсы поржавели, от большинства шпал осталась только труха. Пётр Леонтьевич подолгу стоял на этом месте: смотрел периодами в сторону железнодорожного моста через Дон, пускал непрошеную слезу, а после уходил восвояси, уже не оборачиваясь. В такие минуты посещения сакрального места: ему каждый раз казалось, что он прикоснулся к невидимой сущности той, которую продолжал любить, как и десять лет назад. Однажды молодая семья съехала у него с квартиры, которая располагалась во флигеле, всего-то в одну небольшую комнатку. На следующий день, придя на работу, отпечатав на печатной машинке объявления и по пути домой расклеил, где пришлось, а спустя день пришла молодая особа. Девушка была невысокого роста, на личико мила - девчушка совсем. С круглыми формами тела и в первые минуты знакомства назвала себя Елизаветой: услышав такое больное сердцу имя, он вздрогнул и пристально стал вглядываться в незнакомку. Немного смутившись и взяв себя в руки, вначале подумал о ней, - что выглядит, как ландыш с ухоженной клумбы. В ту же минуту, сам предложил поселиться ей в квартире и в половину стоимости. Девушка вначале в недоумение пришла и заподозрила что-то плохое, хотела было тут же отказаться, но Пётр Леонтьевич, видя такое, взял её ладонь в свои руки, провёл вглубь комнаты и усадил на стул. После чего, со слезами на глазах рассказал всё по порядку о своей первой жене и причину, которая побудила его снизить цену за жильё. Терпеливо выслушав хозяина дома, Елизавета успокоилась, сказав, что к вечеру перевезёт сюда свои вещи. После того, как она покинула комнату, Пётр Леонтьевич стоял посреди комнаты словно соляной столб и всё думал и думал. После долгого времени холостяцкой жизни неожиданно принял решение, что эта девушка его дальнейшая судьба. Он даже вслух произнёс: «Елизавета Максимовна… - куда уж приятней может звучать!». Пока что на данный момент о ней он не знал ничего, даже вначале нехорошо о ней подумал, вспомнив воровку Нину, но тут же, упрекнул и одёрнул себя: «Ты, Петя, как та пугливая ворона - каждого куста теперь боишься!..». По-возрасту, Пётр Леонтьевич был старше своей новой квартирантки на целых двадцать два года. Своим обликом она мало чем походила на прежнюю Лизоньку: светленькая, как и та – блондиночка, с красивым круглым личиком, но в отличие от жены Лизоньки - эта Елизавета, в будущем предопределяла пышные формы женского тела, что явно не соответствовало сравнению. Была она родом из далёкого хутора в верховьях Дона, из многодетной и бедной семьи. Работала швеёй, на одном из предприятий города и как сказала в одной из бесед, что скоро освоит свою специальность до высокого уровня и станет рано или поздно модисткой. Прошло чуть больше месяца, как вселилась Елизавета в комнатушку. В один, прекрасный день, который после будет вспоминать Пётр Леонтьевич с благоволением, промучившись сомнениями и душевными страданиями, переступил порог своей квартирантки Елизаветы Максимовны. Немного стесняясь словно школьник: снял шляпу и стоя у порога, мял её в руках. Чуть-чуть заикаясь, отчего речь получалась с длинными паузами, боясь в глубине души отказа в его намерении, помня при этом большую разницу в возрасте, сказал неуверенным голосом:
   - Я… как бы мимоходом, извините Елизавета Максимовна, за беспокойство. Иду по двору, а дверь приоткрыта, думаю, может, случилось что. Но я, коль уж зашёл без приглашения, ещё раз прошу меня простить, давно собирался вас посетить, возможно и против вашей воли, но дальше всё это терпеть я не могу. Не знаю,  как бы это вам сказать, чтобы не обидеть вас…
   - Пётр Леонтьевич, - прервала затянувшуюся его речь Елизавета, - да не тяните вы, говорите прямо, если не угодила чем-то и решили с квартиры выселить так и говорите. Я не обижусь. Люди ведь разные все: кто-то, кому-то не нравится, так оно в жизни всегда. Да, по правде сказать - мне от вашего дома и ходить на работу далеко. Подыщу жильё где-то поближе…
   - Боже упаси вас!.. Лизонька, девочка вы моя ненаглядная, да разве я посмел бы подобное вам что-то сказать?! Произнести такое непотребство - да лучше себя жизни лишить, хотя и грех большой! Мысли мои, совсем не те, о которых вы подумали. Нравитесь вы мне до сумасшествия, места себе не нахожу! Ну, вот хоть убейте меня на месте, а нравитесь и всё тут! Я могу по-нять ваши сомнения: разность большая в возрасте, пожалуй, больше чем на два десятка лет. Вы вон, какая молоденькая и выглядите юной, а я уже пень колодой стану через десяток лет. Пока, правда, подобной напасти не замечал за собой: это для вашего сведения. Что скажите, Елизавета Максимовна, на моё откровение?..
  Елизавета подошла к окну, взявшись рукой за подбородок, не произнося ни слова, стала смотреть во двор, вероятней всего она думала. Для неё всё, что она услышала, было так неожиданно, как глыба снега, свалившаяся зимой на голову с крыши. Мысли путались, не приходя в порядок: принять какое-то решение, - вот так взять и определённо сказать что-нибудь она не могла. Во-первых, до сегодняшнего дня Лиза смотрела на хозяина квартиры, как обычно смотрят на начальство, которое опекает тебя на работе. Как о мужчине?.. - Господи, да подобное и в мысли не могло ей прийти! Лиза была в крайней - сказать в растерянности - значит, вообще ничего не сказать! Наконец она повернулась всем корпусом в сторону порога, где продолжал стоять в ожидании своего приговора Пётр Леонтьевич, взглянув на него, по всей вероятности, впервые как на мужчину, претендовавшего на её сердце и плоть, сказала совсем не о том, о чём она думала:
   - Извините, Пётр Леонтьевич, я вам даже присесть не предло-жила. Проходите, берите стул, садитесь и успокойтесь, а я сей-час чай заварю, иначе я совсем в растерянности, даже не знаю, о чём и сказать. То о чём вы сказали, в голове у меня не уклады-вается. Это как-то спонтанно, словно с меня шляпу с головы ве-тер сорвал и унёс. От ваших слов у меня даже всё тело дрожать стало. Сидите пока, а я с примусом повожусь, гляди и в себя приду. Простите, но я не могу вот так сразу… Бог мой! Я и сама не знаю, о чём я сейчас говорю!..
  Елизавета, выйдя в коридорчик, который служил миниатюрной кухонькой, стала разжигать примус, а после затарахтела посудой. Дверь из комнаты в коридор оставалась открытой. Пётр Леонтьевич, всё это время, уставив свой взгляд в коридор, не пропускал ни единого звука мимо ушей, и даже частое дыхание квартирантки воспринимал, как нечто непосредственно относящееся к его дальнейшей судьбе. Прошло немного времени, и Лиза внесла в комнату две чашки дымящегося паром чая, поставив на стол, сказала:
   - Как хотите, Пётр Леонтьевич, хоть казните меня, но я сейчас вам ничего сказать не могу. Давайте договоримся так… - дайте мне хотя бы три дня на размышления. Если я через три дня с вашей квартиры не съеду, значит, можете считать, что я соглас-на. Устраивает вас так, Пётр Леонтьевич?
   - Лизонька, я готов ждать хоть три года! Как скажешь, ангел вы мой, так пусть и будет. Я на всё ради вас согласен, даже больше того, скажу вам, что никогда, никогда вы не пожалеете, дав со-гласие. Я Богу на вас буду молиться, никогда и ни в чём не по-смею вас упрекнуть. И это не пустые слова и обещанья, хотите вон перед иконами клятву сейчас дам?!
   - Да Бог с вами, Пётр Леонтьевич, зачем мне ваши клятвы, я же ещё ничего не решила, а вы о каких-то клятвах речь ведёте. Вы только не подумайте, что я набиваю себе цену – это было бы ко мне совсем несправедливо. Если честно сказать, то я себя не очень-то высоко и ценю. Кто я такая, чтобы нос задирать – обычная хуторская баба, каким на базаре, как говорят, - грош цена. Не торопите события. Ко всему этому - честно признаюсь - у меня есть ухажёр, хотя правильней сказать – был. Да и не совсем он ухажёр, а почти год мы с ним жили уже вместе, только и того, что я женой его не торопилась стать. Это я сказала к тому, чтобы вы знали и не очень-то меня в праведницы причисляли – есть и у меня грешок, как и у многих, мне-то уже не шестнадцать, хотя, как вы сказали, юной выгляжу, но давно бы пора и семьёй обзавестись. На данный момент мы с ним расстались, потому-то я и поселилась у вас на квартире. Мы с ним работаем на одном предприятии. После того как я ушла от него он мне житья не даёт, пройти по фабрике одной невозможно: только направилась куда-то вот и он как из-под земли чёрт выскочил! Клянётся, божится, что пить и ревновать к кому попало бросит, но я ему не верю. Стоит мне вернуться назад и всё пойдёт по проторенному руслу. Бить не бил, но каждый раз, когда пьяная ревность у него взыграет, хватает меня и трясёт как грушу, того и гляди мозги из головы все вытрясет. Глаза при этом красные и злые: становится прямо, как ненормальный! Так и думаю, сейчас схватит за горло не поморщившись, удавит, потому-то и ушла от него – терпеть дальше сил больше не было.
   - Лизонька, я вас вполне понимаю, сочувствую и каждому ва-шему слову верю, но поверьте и вы мне. За мою уже не корот-кую жизнь, мне так невезло с самой молодости на жён!.. а какие ведь славные и божественные девушки обе были и погибли бесследно, растаяв как дымка в небе, одна память о них и жива. Вы не торопитесь, Елизавета Максимовна, три дня не обязательный срок, я готов ждать сколько пожелаете.
  Умолкнув, оба чувствовали себя как не в своей тарелке: это было похоже на то, когда сошлись два человека, собираясь о чём-то договориться, но к единому мнению так и не придя, не знают, что им делать дальше. Чай в чашках так и остыл, к нему даже не притронулись. На заднем дворе, где сарай с углём и дровами злилась собака, тявкая, не переставая; мимо окна в эту минуту во дворе промелькнула тень: кто-то из квартирантов домой возвратился; на стене рядом с зеркалом громким цоканьем часы-ходики свой такт отбивали, а в потолке мышка скребла. Тихое дыхание двух одиночеств - каким-то отчуждением и тоской наполняло всё пространство в комнате. Поменяв положение тела на стуле, Елизавета, будто очнувшись от сна, глубоко вздохнула и тихо так, душевно сказала:
   - Знаете, Пётр Леонтьевич, мне в последнее время снится один и тот же сон: будто я ещё там – дома, в том своём детстве - бегу по пшеничному полю. Бегу и бегу, а до края добежать не могу. Кругом сколько глаз хватает колосья пшеницы в мой рост, а я будто купаюсь в ней, - как в море! Бегу и всё время смеюсь, а когда просыпаюсь, оказывается я плачу. К чему бы это? И это всё я вижу, как наяву. Ощущение, как будто бы всё на самом деле. Восторг души, причудливый и замысловатый мир вокруг меня и это море пшеницы. Небеса надо мной бездонные: синие, синие – дух захватывает, и кажется, что сердце сейчас остановится, и я умираю…
   - Это у вас, Лизонька, душа ваша тонкая и нежная, как пух ле-бяжий в небеса к ангелам стремится. Так, говорят, бывает только у людей праведных, к каким вы вероятно и относитесь. Извините, Лизонька, но снов разгадывать, к великому сожалению, меня никто так и не научил. Пшеница, говорите?.. Я думаю, что пшеница снится к чему-то хорошему. Это, скорее всего к богатству. Оно же главное на земле к чему человек всю жизнь стремится. Конечно к богатству.
   - Ну, скажете ещё!.. сейчас такое о чём вы сказали не в почёте, тем более не приветствуется. К богатству говорите? Да откуда ему взяться, оно только во сне и может прийти. Ко всему прочему я ведь комсомолка. Зачем мне это богатство? От меня отвернутся все девчата на работе и остальные станут стороной обходить. Из комсомола выгонят с позором, а то и ещё хуже, как нэпманку в Сибирь сошлют…
    - Лизонька, я вас уверяю, пройдёт какое-то время и какая бы власть на тот период в стране не была – богатство любую власть под себя подомнёт. Да по большому счёту, они сами за ним последуют. Человека не переделать, как они об этом трубят: это не из чурбака выстрогать, выпилить, после куда-то присобачить, а если не понравилось в печке сжечь. Нет, человек существо разумное и это его основная беда. Таясь глубоко в душе, каждый, даже слизняк какой-то, но к богатству стремился во все века и дальше стремиться будет.
   - Нет, Пётр Леонтьевич, не знаю, как там у других слизняков и прочих личностей, но мне никакого богатства не надо и точка! По правде сказать, я ещё, наверное, совсем глупая и сама не знаю, что мне больше всего надо. Хотя сейчас и вру – надо!.. ещё как надо!.. женское чутьё подсказывает - ребёночка уже давно пора заиметь.
   - Это, Елизавета Максимовна, в руках всевышнего бога и в ва-ших руках в особенности. В данном случае я вам не советчик.
   Расстались как-то натянуто, почти молча, каждый при этом испытывая внутреннюю неловкость. Пётр Леонтьевич тихонько притворил за собою дверь и покинул комнату. Последующие - эти три дня для него будут тянуться вечно. Время словно остановилось фотоснимком на бумаге. Порой Пётр воспринимал этот ползущий как черепаха срок - отрезок времени, как бесконечное сползание ледника в горах, и ему каждую минуту казалось, что предыдущая жизнь его в полвека была гораздо короче. Но вот, наконец, пришёл долгожданный день четвёртый. Пётр Леонтьевич рано утром, как он делал до этого, во двор не вышел. До этого дня он всегда выходил на свой порог, приветствовал Елизавету с пожеланиями удачного дня и благополучного возвращения домой. Став у окна на простенке: из-за занавески смотрел во двор, как Лиза, уходя со двора, пристально задержала взгляд на входной его двери, после пожала плечами и торопливо удалилась. Дальнейший день показался ему ещё более бесконечным. Выходил часто за двор и стоя на тротуаре, смотрел вдаль по улице, откуда могла она появиться, при этом думал: «Вечером, вероятно прибудет, чтобы забрать свои вещи. Или ещё не нашла подходящую квартиру: тогда попросит извинения и ещё несколько дней пожить, а это новые мои мучения. Лучше бы сразу съехала! Вырывать из души и сердца – так уже с корнем!..».
  Пётр Леонтьевич переживал напрасно и глубоко заблуждался в своих выводах насчёт Елизаветы, ибо ещё в тот же вечер, после состоявшегося разговора, она, недолго вдаваясь в размышления, а приняла решение и не объявляла о нём не потому, чтобы человека помучить, а просто исполняла принятый совместно уговор. За свою пусть ещё не длинную жизнь, она повидала всякого: как на своих примерах включая нищенство семьи на хуторе, так и на примере других рядом работающих женщин. Испытывать на прочность свою судьбу не собиралась. В душе мало веря в искреннюю истинную любовь, о которой пишут в книгах, считая это по жизни фантазией, решила, что раз сама судьба идёт к ней в руки, брезговать такими вещами не пристало. При воспоминании, своего подросткового периода, каждый раз в холодный пот кидало. Дети: младшие братья и сёстры один меньше другого, а она на всех нянька, и все с утра и до вечера у неё просят есть. А чем их накормишь, если трава и та ещё не выросла?! Думая о предстоящей совместной жизни с Петром Леонтьевичем, она рассматривала его со всех ракурсов: и как предстоящего мужчину в одной с ней постели, и как верного друга по жизни, и сколько бы критики не привносила в каждый эпизод: всё время все плюсы выпадали на долю претендента её руки. Ближе к вечеру, когда Елизавета обычно возвращается с работы, Пётр Леонтьевич забился в свою квартиру и решил не высовываться, даже если Лиза будет уезжать с вещами. Положил на стол том Энциклопедии Брокгауза в пол пуда весом, водрузил очки на нос и сидел, уставившись в раскрытую книгу ровным счётом ничего в ней не видя. Неожиданно за дверью послышалось чьё-то присутствие, в ту же минуту дверь отворилась и в комнату вошла улыбающаяся Елизавета.
   - Измучила я, наверное, вас, Пётр Леонтьевич?.. а как вы хоте-ли?.. - с весёлой ноткой в голосе и с каким-то девичьим задором и юмором сказала дальше она, - жениться на молоденькой девушке, и чтобы, сердце не ёкнуло?! Так не бывает. Простите за глупую шутку, но я пришла вам сказать, что я согласна с вашим предложением, а там уже - как бог распорядится! хотя я и комсомолка, и на собраниях говорю, что в бога не верю.
  Пётр Леонтьевич давно уже стоял на ногах: как только она во-шла, он вскочил как солдат при посещении высокого начальства. После произнесённых ею слов, он подошёл вплотную к ней, взял обе её руки в свои ладони и, склонив голову, губами приник к ним. Елизавете на то время было двадцать шесть лет. Разница в возрасте была в двадцать два года.  В тот же месяц, в городском районном ЗАГСе, молодожёны зарегистрировали бракосочетание. Венчаться в церкви она наотрез отказалась, сказав, что дойдёт весть до комсомола и у неё будут большие неприятности. Пётр Леонтьевич настаивать не стал, подумав при этом, что возможно это и лучше, ибо предыдущие два венчания закончи-лись, в конечном счёте, трагически. Свадьбы как таковой тоже не было. Скромно отметили в узком кругу тех свидетелей, которые были при регистрации брака, и с которыми Елизавета работала на одном предприятии. Со стороны Елизаветы всего было четверо, а вот со стороны Петра Леонтьевича – ни души. Так в жизни Дворыкина, в прошлом Корецкого Петра Леонтьевича, появилась четвёртая жена и как покажет время – последняя в его долгой жизни: к тому же привнёсшая счастье и успокоение радости в его исстрадавшуюся душу за всё прошлое десятилетие. Новая фамилия второй жены – Дворыкин - как нельзя лучше подходила к его прежнему занятию. Одна беда, что то, всё было уже в прошлом. Именно в те времена по городу у Петра Леонтьевича было в собственности домов – пруд пруди. В настоящее время один единственный дворик остался, но зато заимел он фамилию родственную профессии прежней, чтобы не надумал забыть, чем он занимался. С того памятного дня, когда Елизавета дала своё согласие и они стали мужем и женой, от нахлынувшего счастья Пётр Леонтьевич летал на седьмом небе - тут же помолодев на половину своего возраста - носился по городу как угорелый, не зная, чем бы ещё порадовать молоденькую свою жену. Достав кое-что из заначки, обменял на деньги у ювелиров, дарил Лизоньке подарки, от которых она всячески каждый раз пыталась отказаться. «…Бог с вами, Пётр Леонтьевич!.. - говорила, краснея она, по-прежнему обращаясь к нему по имени отче-ству, - мы к этому не приучены с детства, зачем вы это делаете, это даже со стороны неприлично выглядит. Не надо больше покупать никаких подарков, очень вас прошу!». Как не просил он её называть его Петей, она ни в-какую не соглашалась. В совместных беседах изъяснялась на диалекте хуторского лексикона, сказав, что у них, у донских казаков так принято издревле - к главе семьи обращаться крайне уважительно. Пройдут десятилетия - и даже в преклонном возрасте - за глаза она называла мужа Петей, к нему же обращалась, как и в первые дни их супружества. В конце двадцать девятого года Елизавета родила сына, которого назвали Николаем в честь святого и особо почитаемого на Руси Николая Угодника. В тот же год, Пётр Леонтьевич, исколесив весь город, нашёл-таки то, что искал – немецкую новую самой последней модели швейную машинку «Зингер», на которой имелась возможность выполнять множество операций и шить не только платья и наволочки, но и модельные женские сапожки, до которых кстати, так дело и не дошло. Загруженность портняжной работой и множеством заказов для Лизоньки: можно сказать, - что она утопала в них, став в последующие годы не просто модисткой, а мастером высокого класса, чему её муж радовался больше её. Ночами, выйдя во двор, жильцы кварти-ранты всегда слышали стук швейной машинки, а когда он отсут-ствовал, вопросительно смотрели на окна и двери флигеля. Войну пережили, как и все ростовчане: прячась в погребах и подвалах. Петра Леонтьевича по возрасту на фронт не призвали. На этой минуте воспоминаний, Пётр Леонтьевич словно очнувшись, огляделся кругом, затем хлопнул себя по боковому карману пиджака, вытащил свёрнутые рулончиком вчерашние газеты. Положил рядом с собой на лавку, водрузил на глаза очки и принялся просматривать газетные полосы. Начав с газеты «Правда», следом быстро просмотрел «Известия», на «Комсомольской правде», вчитываясь на какое-то время, задерживал взгляд. Газету «Молот» читал всегда от корки и до последней строки: родная как-никак - там всё интересно и душа за родной город болит. Там много не соврать, ибо всё перед глазами. С удовлетворением подумал: «Вот и мост новый через Дон построили, словно на картинке нарисованный. За углом Гвардейскую площадь с танком войны возвели и улицу наконец-то новым асфальтом покрыли. Да куда не посмотришь - везде строят: жилые дома, предприятия, булыжники асфальтом покрывают. На этот раз к власти пришёл, наконец-таки хозяин, которого Россия веками ждала…». В эту минуту Петра Леонтьевича отвлекли звуки громких голосов с противоположной стороны улицы. По тротуару со стороны переулка Доломановского шло четверо парней: троих молодых людей Пётр Леонтьевич сразу признал – его квартиранты, учащиеся строительного профессионально-технического училища. Эти трое учились второй год и столько же времени жили у него на квартире. Парни шли и громко разговаривали: слышался смех, восклицания в приправе матершинных слов, а дойдя до двора своего, где квартировали, свернув, подошли к входу во флигель и стали стучать. Спустя минуту, на порог вышла Елизавета Максимовна, выслушав их, указала рукой в направление, где сидел в это время Пётр Леонтьевич. Тот быстро поднялся и направился в их сторону. Сошлись лицом к лицу как раз на тротуаре: к хозяину квартиры обратился парень, который был повыше остальных:
   - Леонтьевич, тут мы себе дружбана подцепили, он в нашем училище дальше учиться будет, а в общежитие он как и мы не хочет селиться, как насчёт того, чтобы к нам подселить?
   - Куда же к вам селить, если вы втроём на двенадцати метрах ютитесь, там и пройти-то у вас можно только боком?
   - Коридор большой – туда кровать и поставим, он согласен жить хоть на чердаке.
   - Ваше дело, спите хоть стоя. Я лично не против этой затеи. Кровать возьмёте там, где дрова лежат и соберёте её; матрас и подушку выдаст Елизавета Максимовна, а простыни и всё ос-тальное бельё пусть везёт своё, а если такой возможности нет, она же и это выдаст. Есть ещё вопросы? За цену квартиры сказа-ли ему? Каждый месяц в первую неделю десять рублей и чтобы аккуратно.
   - Леонтьевич, не переживай, не пальцем деланы! Всё будет в ажуре, как говорят в лучших домах Лондона пижоны.
   - Ну, вот и хорошо, живите с богом, будут вопросы, приходите.
  В правом дальнем углу двора стоял небольшой кирпичный домик с круглой четырёхскатной крышей, на которой тёмными от времени пятнами краснела старая черепица, ещё отштампованная в царские времена. Домик ещё добротный на одну квадратную комнату и длинный коридор на всю стену строения. Внутри печка под уголь, над ней лаз на чердак: имелась возможность при потухшей печи стать на плиту и залезть на чердак, куда при необходимости бывало прятались. В комнате стояло две кровати. Односпалка и вторая кровать довольно древняя, как и сам хозяин квартиры: непомерно широкая и с резными спинками: вот на этом аэродроме и спали вдвоём. Часто по этому поводу ребята шутили-смеялись, говорили, - что когда-то дед Петро со своей тогда ещё молодой Лизкой брачную ночь тут справляли, а после детей клепали, а теперь им по наследству досталась кровать. Но в общем-то обстановка в квартире носила спартанский характер: был ещё стол к нему пара табуреток и один стул. Чайник имелся, примус и посуды немного, в углу на стенке вешалка для одежды и всего одно окно и то только в коридоре. Свет в комнате приходилось и днём включать. Вода питьевая - на углу переулка Халтуринского, – иди с ведром к водоразборной ко-лонке; туалет, как и положено - во дворе. Живи, деньги десятку в месяц плати и горя не знай. Все трое жильцов по своему скла-ду характера были довольно разные личности и если заодно приплюсовать, которого они сейчас притащили за собой, то сравнение для понятия выйдет - как бы вот так: сошлось под одной крышей - горькое, кислое, солёное и вслед за этим прибрело, пристало к их берегу сладкое. Но, несмотря на это, все уживались дружно, как никто доныне не запечатлённый на бумаге. Вполне возможно, что если в меру подсолить, подперчить, подкислить, а затем подсластить, то получится отменное блюдо, – пальчики оближешь и за уши не оттянешь. Эти трое старожилов жили на частной квартире не потому, что в училищной общаге койки-места не досталось. Нет, причина была иная. Мест в общежитии всегда было с лихвой: на то оно и ГПТУ (Государственное Профессиональное Техническое Училище), а для подобных заведений - будущих рабочих-пролетариев - власть денег не жалела. В принципе довольно правильно, на таком деле сэкономишь – в тысячи раз дороже выйдет. Кормили трёхразовым питанием бесплатно; обмундирование – парадно-выходная форма, а к ней ещё рабочая для практики выдавалась ежегодно, бесплатное проживание в общежитии, не говоря уже о самом обучении, ибо понятия, где бы это ни было: техникум, институт, училище, или школа: платить за приобретение знаний в границах страны не существовало. Этим троим квартирантам, жить в общаге было, - заподло! Потому как посещали они своих подопечных в общаге регулярно, в качестве старших смотрящих, следя за всем порядком в стенах отдыха от науки. Улаживали всякие конфликты, иной раз приходилось частенько и морду кому-то набить. Мзду регулярно с кого надо снимали: в те дни, после каждого выходного дня, когда все возвращались с побывки до-мой. Старшинство как таковое у них полностью отсутствовало: сами того не подозревая, все трое шагнули в следующий век - «демократии», но это только по отношению между собой, к остальным участникам учебного процесса эти демократические дела не имели ни малейшего отношения. Вкратце обрисуем характеристику каждого члена семьи, хотя бы затем, чтобы наперёд знать, - что и от кого можно ожидать. Самым высоким и здоровенным - таким бугаём с обувью сорок восьмого размера и ростом выше ста девяносто - был Николай под фамилией Мосев, кличку ему в соответствии фамилии и дали – Моська, Мося, – можно так и так. Родом Колька был из-под Пензы, где-то из-под Уральских гор с какого-то глухого затесавшегося среди лесов и болот села. В Ростов его сманил сельчанин Витя – «с Урал - маша», который неизвестно каким путём оказался в этих краях ещё на год раньше и к тому времени, о котором у нас идёт рассказ, он, уже окончив училище - ГПТУ-№-7 работал на стройке, а может, вообще нигде не работал. Мося, в-миру Николай, по натуре своей был добрый малый: не конфликтный, внимательно всегда слушал старших своих друзей, как коренных жителей Кубани и Дона: Шурика под кличкой Ганс родом из станицы Шкуринской и Ивана из Кущёвки, который и оставался без клички всегда Иваном – оно это имя ему всё заменяло. Ещё на первом году обучения: Мося, чтобы даром не терять времени, задумав в дальнейшем стать ментом по природе, а то и опером уголовного розыска, поэтому заранее поступил в общество добровольных дружинников, и вечерами патрулировал городские улицы в компании подобных личностей правопорядка; нацепив при этом на рукав красную повязку. За год пошёл на повышение и сейчас он уже командовал такими молодыми подростками, каким был сам совсем недавно. Теперь у него в кармане лежало красное удостоверение с фотографией, а на нём надпись - «Оперативник – МВД». Куда уж нам до таких заоблачных высот, казалось бы. Но если кто так подумал, глубоко заблуждался: для своих друзей он продолжал оставаться Моськой. Все эти номера с ментами в кругу друзей никак не канали, - так сказал Ганс: «Будешь, какую-то бочку катить - на жопу посадим! Для этого много не надо - пригласим, чтобы тебя слона от земли оторвать - Амбала и Федота Угла». Ганс, родом из кубанской станицы Шкуринской по-натуре строил из себя прожженного уголовника, хотя на данный момент таким не являлся, но очень уж хотел и стремился к этому, что в будущем исполнится с точностью. Недаром же все говорят, что мысль и желания материальные, и, если очень и долго желать чего-то, оно обязательно сбудется. Часто - обычно по-пьяне – любил вставлять между пальцев половинку бритвенного лезвия и кричать по-зековски: «Гоп - стоп!.. снимай, колхозник, лапсердак и выворачивай карманы!». С несговорчивыми клиентами - в тёмном углу имелась и присказка другая: «Падлой буду!.. – век воли не видать! - кричал Шурик-Ганс, чтобы колхозник услышал и оторопел, - ты не баклань, тебя козла я попишу-у-у! Окуляры и цырла разделю пополам и на нос тебе привешу!..». От такого приветствия не грех и в штаны наложить. Парень и впрямь, вероятно воли не видел, раз говорит столь убедительно. Трясущимися от волнения руками «клиент» доставал с кармана последние три рубля: помятые такие, в народе «Рваными» на-речённые: трудно разглядеть, - не сам ли рисовал?..». У людей впервые встретившие Ганса в головной коробке возникал обвал, кошмар и сюжет обманчивый, представшая пред-очи эта уголовная личность, навязывала мысли: «Этот тип, вероятно раза три на зоне сидел: мал и круглый как откормленный клопик, но намного будет вонючей его!.. лучше договориться по-доброму; обойти стороной не удастся, как не крути, а с этой тварью, пока что-то не дашь – не расстаться…». Это было суждение внешнее - из близкого окружения Ганса, которые на всё это имели свой взгляд на события, и который, в корне отличался от всех остальных: «Бедный Ганс, так ему хочется скорее попасть за решётку, похоже на то, как той перезревшей девке замуж выскочить, а его не берут, ну хоть плачь, не берут!..». Шурик – Ганс всю подноготную, все повадки и тюремный жаргон проштудировал так, что институт бы давно выдал красный диплом, а получается кругом невезуха. Нет. Ганса брали, и брали не раз. Брали за ручки и пихали вперёд головой в милицейский Уазик. Вначале даже все трое считали, - скоко раз Ганс посетил милицейский участок. После сбились со счёту, бросив ерундой заниматься. Брали Ганса порой регулярно, больше - на том же Бану, но на-утро, часиков в десять, максимум к обеду выпускали на волю. За что брали?.. а за всё то, чего делать не очень красиво. Копейки из карманов «клиентов» вытряхивал, меж пальцами кусок лезвия носил, за драку тоже брали, не брали только лишь за кражу - не было такого случая. За что выпускали? Ну, не за глазки же его косые: похлеще, чем у зайца косого. Ментов таким взглядом не уди-вить, тем более не соблазнить. Тамара всегда помогала, о кото-рой нам предстоит ещё рассказать, но немного позже в после-дующей части рассказа. Если бы не Тома, - тянул бы Ганс сейчас второй год тюремного срока, а до конца бы оставалось ещё че-тыре, а то и все пять. Отсрочив срок на зону как выплату креди-та, пойдёт, минуя год на первый срок в четыре года, а после на всю восьмёрку строгого режима. От природы – таким на свет он родился – сильно одним глазом косил, что в первый момент знакомства порой многих пугало, приводя в неописуемый страх. Росточком не дотянул до-метр шестьдесят пяти, как раз вровень плеч Ивана, с которым тесную дружбу водил, а когда становился рядом с Мосей, был чуть выше его пояса, но нос упирался, как назло некстати в Моськину мотню. Но как говорят, - мал золотник, да дорог. По правде сказать, к Гансу эта поговорка имела отношение, как лошадиное седло к корове. Иван, а он и есть Иван – сам по себе в своей скорлупе самосохранялся. Ганс прошлявшись неизвестно где целые сутки, а может на вокзальном Бану, а то и на какой-то захудалой блатхате: Иван встречал Ганса словами: «Ганс!.. собака, где тебя носит?! Вот, возьми три рубля, - неси два пузыря «Агдаму». Возьмёшь три кило холодца и булку хлеба, на сдачу купишь пару пачек «Примы». Тебе понятна суть расклада?.. иди, пока трамваи ходят! Гони коней, пока они не сдохли. Курить не видел со-вчера, а голова, словно макитра; и жрать охота, как никогда. Давай, Санёк, чего застрял или с по-хмелья разум потерял?..». Заканчивая первый рассказ о человеке непростой и нелёгкой судьбы Петра Леонтьевича, который приютил у себя на квартиру троих пэтэушников и о четвёртом квартиранте, случайно приставшем ко двору - подробности изложим в дальнейшем своём рассказе.







              Гэпэтэу - вовсе не ГПУ, пора и усвоить!




                Жеребцы не все станут скакунами.
                И птенцы не все вырастут орлами.

                (Восточная мудрость)

    Брось молиться, неси нам вина, богомол
   Разобьём свою добрую славу об пол.
 Всё равно ты судьбу за подол не ухватишь -                Ухвати хоть красавицу за подол!

                (О. Хайям)


    На дворе стоял тёплый сентябрь всё того же – 1967-го года. На пригородный железнодорожный вокзал города Ростов-на-Дону прибыл поезд из Староминской. Этот маршрут был открыт, как и сама эта новая дорога всего пару лет назад: пассажирские плацкартные вагоны не торопясь таскал за собой тепловоз-дизель по причине отсутствия ещё на этой дороге электрификации. Маршрут сам по себе всего-то в сотню километров и ездили на этом поезде простой люд: хуторяне, станичники, жители сёл, расположенных вблизи дороги. В летнее время, когда в вагонах народу как селёдки в бочке и не продохнуть от плотно набитых тел, молодёжь, минуя Батайск, на ходу поезда вылезала на крыши вагонов. В иных случаях - рискуя конечно, но умудрялись за собой затащить и отчаянную девушку-подружку. Сидеть на крыше вагона – одна прелесть!.. Округу всю созерцаешь на десятки вёрст, встречный ветерок подувает в лицо ласковый, немного тепловоз соляркой чадит. Всем весело, а у многих парней гитары в руках: песни распевают дружно и хором да так, что даже коровы на верёвке привязанные в сторону со страхом от железной дороги шарахаются. «…Опять от меня сбежала последняя электричка. И я по шпалам, опять по шпалам, иду-у-у домой по при-вычке!..», - слышалась одна и та же популярная в то время пес-ня. Как ни странно, но за те годы езды на крышах вагонов ни единого трагического случая не произошло. По крайней мере, слуха, о том, что кто-то случайно упал, или кого-то в пути поте-ряли, не поступало. Вполне возможно, по той причине, что в те времена молодёжь совсем иная была. Прежде всего, не было наркоманов: об их существовании молодёжь даже не подозре-вала. Многие были бы удивлены, если бы им сказали, - что, оказывается, есть на свете такая гадкая напасть, а после беда. Пили тогда только вино натуральное - без химии всякой и то понемногу - бутылку на троих, а то и пятерых. Выпив винца самую малость, больше для настроения, - голос звучал после этого лучше: душа тосковала, и жалобно пелось, и даже девчата пускали слезу. Эти девчата такие красавицы! Умные, гордые - сами в себе, даже на паровозе и то не подъехать. Господни!.. пути наши неисповедимы! Знали-бы они, заглянув наперёд годиков на двадцать! Промелькнёт этот такой короткий промежуток лет, и их дочки - ещё почти дети, среди тесной толпы посетят стадион или площадь, какую. Слушая «Ласковый май», будут плакать, а иные громко рыдать, рвать на себе одежду, обнажаясь неприлично, потеряв вначале рассудок и в ту же ночь девичью честь, - а виновата во всём была всего лишь песня! Но это будет не скоро, и тех, о ком речь, их ещё и на свете-то нет. «Гражданка и вы гражданин, к вам обращаюсь!.. - остановитесь на минутку, вы только послушайте, что этот святой человек говорит, дома детям своим расскажите…». На ступенях магазина стоял и вещал заросший волосами до плеч мужчина. На голове красным пятаком лысина, будто у обезьяны задница, держит шапку в руках, уставив взор в небеса, молится и причитает. И кто бы мог подумать!  Промелькнут эти опять-таки два десятка лет и наступят времена сумасшествия. «… Околдуют народ православный, - выкрикивал странник, - вылезут на свет божий колдуны вместе с ведьмами, а из телевизоров нечисть в образе дьяволов и вурдалаков, станет народ убивать друг друга. Тёмная туча накроет Русь святую. Возвернутся времена злющих демонов - Мамая и Тотхамыша, а кругом будут распевать песни не молитвенные - совсем непонятные и непотребные…». Подбежал «воронок», выскочили двое в погонах, взяли под рученьки вещуна, вкинули в машину и покатили дальше. В сентябре на крышах вагонов уже не ездили: не жарко, не душно, а наверху уже зябко. К тому же, если поезд идёт в Ростов вылезать на крышу вагона опасно: не успеешь глазом моргнуть, как окажешься в районе Батайска под натянутыми проводами электрификации. Тогда труба!.. – заказывай духовой оркестр. Может так случиться, что и хоронить нечего будет: соберут по крыше вагона от тебя уголёчки, сложат в коробочку и как вождя в Кремлёвской стене замуровывают, тебя тоже куда-то приткнут или на полку поставят. В тот тихий, тёплый, поистине божественный сентябрьский день Костя Константинов приехал на том самом поезде –«Староминская-Ростов» - приехал, чтобы наконец-то довести начатое дело с переводом в другое училище до логического конца. Второй раз в жизни подобная напасть у Кости случалась. В первый раз - год назад, когда в моряки поступить не получилось и таскался он с этими документами, не зная кому бы их побыстрее всучить, но тогда нашлись добрые люди и подсказали. В Новошахтинске, на Новой - Соколовке в строительное училище сбагрить удалось. Хотя вначале – поглядев на него, сделали лицо в недоумении, и принять отказались, впоследствии к директору отослав. А вначале дело было так: в приёмной комиссии аттестат зрелости пристально изучили, плечами пожали, сделав длинную паузу, спросили: «У тебя аттестат - почти все пятёрки, что ты у нас забыл?.. Тебе прямая дорога в техникум, или иди и доучивайся последние два класса. В нашем училище… – подопечные наши, то есть учащиеся наши - на восемьдесят процентов все детдомовские. Нет… принять мы тебя, пожалуй, не можем, у нас из-за этого неприятности будут, иди к директору - пусть он и решает…». Костя пошёл к директору, и это была его большая и первая в жизни грубейшая ошибка, которых по жизни ещё наберётся целая дюжина, а может и больше. В училище приняли, и он год отучился в нём, а вот сейчас переводом перебирался в Ростов; оставалось лишь подыскать подходящее его специальности само училище, чтобы доучиться второй год. Прибыв в Ростов - уже не в первый раз, ибо всё время, находился в поисках - всё думал: «В какое из училищ сдать до-кументы, чтобы доучиться этот проклятый второй год?.. - попутно со злостью подумал, - хоть в урну выбрось! Скажу, что потерял. По правде, кому они нужны?!.. адрес есть и фамилия тоже: или менты принесут - время спустя, или по почте пришлют, к тому же, разве даром учился я целый год?.. Всё-таки, надо куда-то их сдать и от греха подальше…». По-молодецки спрыгнул на площадку перрона и зашагал к центральному входу в вокзал. В душе в ту минуту надежда всплыла - весёлой в душе показалась. Начнёт он в Ростове новую жизнь в отличие от прежней: не повторит тех ошибок и глупостей всяких, ибо учёный на прошлом печальном опыте. Вначале направился в зал ожидания: так было ближе попасть на привокзальную площадь, где ходят трамваи и троллейбусы всяких маршрутов. И надо же было сюда направляться?!.. Только в вокзал правой ногой он ступил, первый шаг, не успев ещё сделать, как тут же, столкнулся нос к носу с бомжом. От этого вонючего типа - хворью изнутри разъедаемого - запахом дохнуло так, что у Кости в мозгах помутнело. На время потеряв ориентир: схватился рукой за дверь, чтобы на бомжа не упасть - замер на месте. Тот пробурчал что-то себе под нос и пе-регородил дорогу своей необъёмной сумкой, а точнее мешком, который за собою по полу он волок, выдохнул в сторону Кости зловоние и покаянно взглянул прямо в глаза. Подбородок у бомжа трясётся, раскрыв рот с гнилыми зубами, пытается улыбнуться, гримасу лица можно было принять за что угодно, только не за улыбку бомжа. Уже после, когда Костя вспоминал эти первые минуты столкновения, корил и упрекал себя, - что надо было рвать назад когти - на перрон убежать, туда, где воздух свежее. Он же, дурак!.. стоял, замерев перед этим приведением, и думал, - что ему делать дальше. Хода нет, и бомж стоит, будто прирос к полу. В нос продолжал ударять тошнотворный запах, словно тебе под нос недельной давности дохлую кошку подсунули. Замогильный вид мужика вначале испугал Костю, будто повстречался с нечистой силой на дороге: грязный, лохматый как орангутанг из джунглей, из расхристанной рубахи волоса торчат на груди. Смердящий вонючий запах мочи с затхлостью одежды да в приправе человеческого пота - немытого тела годами. Чёрные руки до локтей обнажённые, то ли от копоти у костра, то ли от заскорузлого в грязи тела. По шее ползла крупная вошь и на фоне тёмной кожи чётко выделялась: такая откормленная, желтизной отдавая. От всего этого, у парня встал комок в горле, ещё минуту и он, кажется не выдержит и станет блевать. Вогнать бомжа в стыд – это вероятно было не по силам и самому господу богу. Глаза закисшие, покрытые болячками смотрят на Костю, как смотрит покойник, которому не удалось опустить веки. Он если и украл где-то у кого-то что-то: назад, вероятней всего не забирают – брезгуют. Под зад каблуком и пусть идёт дальше, из таких рук принимать лучше пусть пропадёт пропадом. Наконец бомж, словно очнувшись, медленно волоча за собой грязный мешок, непонятно чем заполненный, прошёл мимо и, перевалив порог, скрылся из глаз. Та минута, когда бомж проходил в двери, Косте показалась вечностью, словно дохлая тварь проползла, выбираясь на улицу. Проходя мимо Кости, бомж всё вглядывался ему прямо в лицо, - будто из ружья дуплетом вы-стрелил, а когда скрылся уже за простенком здания, парень по-думал: «Ночью приснится – до утра не уснуть! Лучше бы было на эту тварь совсем не смотреть!..». Костя в оценке ситуации мало ошибся, ибо в последующие дни не мог забыть и вычеркнуть из памяти того страшного бомжа. Как он не пытался, а тот стоит перед глазами и уходить не хочет: будто неприкаянный с того света явился. Костя не знал этого правила, что голову и взгляд свой вовремя в сторону требуется отводить - вот потому и получил на свою шею мучения. Неделю после этого страдал, и питаться продуктами не мог, – хоть совсем бросай есть! Только в кафешке похлебал первое блюдо, котлетами закусил, стаканом кофе с молоком запил, казалось, - что ещё надо! Спустя несколько минут, как по мановению волшебной палочки и бомж уже в глазах стоит, будто живой на самом деле: руки тянет к нему и что-то просит. И тот тошнотворный запах снова в нос ударял, и всё из желудка тут же назад вылезало, еле успевал за угол кафе забежать, чтобы опорожниться. Длилась такая заунывная песня больше недели и, если бы не случай - могла бы эта бодяга на год растянуться. Шёл он, по улице Энгельса спускаясь вниз к вокзалу, и на ходу размышлял: «Зря я тогда не послушал ту женщину из приёмной комиссии: сейчас бы, не искал куда дальше деться - тем более не было бы и этой головной боли…».


                Прелюдия к опере Кармен.


   Поступив год тому назад в училище под номером «сорок один» – число заведомо не счастливое, ибо война под этим числом началась – в городе Новошахтинске, в посёлке под названием Новая Соколовка, где какие-то соколы всё порхают: встретили Костю довольно прохладно. Когда же в общежитие вселился, вот тут-то только понял, - куда он попал! И если в дальнейшем не испарится – подумал он - ждёт его здесь на пороге тюрьма. В ней-то, в этой злосчастной общаге как раз и жили те детдомовские «ученики» – хулиганы, уркаганы, о которых так настойчиво упоминала и предупреждала та тётка в приёмной комиссии ещё при поступлении туда. Были, учились и местные парни, с ними Костя дружил, а вот «беспризорники» приняли его так, как принимает стая голодных волков случайно прибившуюся к ним дворовую собаку. Белой вороной выглядел Костя в обществе тех, у которых понятия в голове перевёрнутые: извращены до неузнаваемости, а многих в ближайшем будущем с нетерпением ожидала «Советская - Народная» колония-тюрьма. Вчерашняя, детдомовская босота, по сути, несчастнейшие от рождения дети пропитана была до кончиков волос понятиями, извращёнными – перевёрнутыми с ног на голову. Не зная, что такое семья, да и много о внешней жизни за забором, не зная, жила по законам больше похожими на зону, а то о чём даже знали, воспринимать к себе лично, ни в каких рамках не желали. Жестокость по отношению к окружающим, тюремные порядки, воровство и подстава были постоянными спутниками в их жизни; эти пороки, перемещаясь из спальных комнат в общежитии, поселялись в учебные классы. Блатной тюремный жаргон, иерархия занимаемого места каждой в отдельности личности всё это создавало извращённый полукриминальный мир. На вымышленном пьедестале этой криминальной власти, на каждом шагу беспредел. Директор училища на их языке – «Хозяин». «Вертухай» – рядовой воспитатель в общаге, а дальше бесконечным потоком пошли: «Суки» - которые стучат педагогам и активисты - участвующие в общественной жизни коллектива. За ними пошли всякие «шестёрки и барыги». Вниз по лестнице - «колхозник» (в те времена «Лох» слово, которое редко ещё употребляли в лексиконе). Наверху – «Пахан», а с ним «поддувало». Косой, блатной, тельняшка; маруха, мурка и рояль, а всё вместе взятое - это огромная для них же печаль. Предавшись воспоминаниям, Костя неторопливо продолжал идти вдоль по улице. В памяти всплыла Лидка из общаги - девка дерзкая, будто сошедшая с экрана кино. Надумав покинуть детектив, она вдруг вживую на свет божий явившись, да прямо в облике - «Маньки - облигации». Эта Лидка была на год старше Константина и в свои семнадцать лет успела пройти «Крым и Рым», а заодно кроме медных труб попутно железные. С мальчиками ещё в детдоме спала лет с двенадцати, потому и телосложение было уже далеко не девичье. Всё при месте и при делах. Груди - что надо, бёдра – вширь.  В талии, правда, толстовата, но, как и положено прошаренной бабе. На мордашку Лидка хоть и не писаная красавица, но на лицо при-ятно смотреть. Видимо в прошлом, неизвестные мама и папа были довольно хороши собой. Но, тем не менее, вопреки тому, что они почти ровесники, Костя воспринимал её как тётку. Слишком уж старой Лидка ему казалась - старше как минимум на все десять лет. Вокруг Лидки суетились, сновали авторитетные и всякие шестёрки: всё как на зоне и в один лад. В самом здании общежития в два этажа в первом подъезде жили девчата - маляры и штукатуры; во втором, как и полагается на порядочной будущей стройке - каменщики-монтажники, плотники-бетонщики, а к ним и сварщики. По большому счёту, Костя бы эту Лидку – прошёл мимо и не заметил, но в первый же месяц учёбы она ни с того, ни с чего взяла и запала на Костю. Возможно, сильно уж жалобно Костя песни свои пел под гитару, ибо, когда он пел, Лида всегда плакала, чему все очень удивлялись – это правило было раньше не для неё. Но вполне возможно, и мордашкой своей он понравился Лидке, ибо с этого дня для него наступил конец света. Вначале казалось пустяковое дело - проходу ему не давала и всё: станет на дороге и ни туда - ни сюда. Куда Костя туда и она: стала просить умолять, собиралась даже на колени встать; от опрометчивого шага еле Костя её удержал, ибо в ту минуту вокруг посторонних глаз было много. Ко всему прочему Лидка курила, а это больше всего отторгало всякое близкое общение. Курила сигареты самые дешёвые – по шесть копеек за пачку - «Дымок», а в тех случаях, когда не имелось и шести копеек, переходила курить махорку, от дыма которой комары на пол падали. Одежда на ней пропахла жжёным табаком хуже пепельницы, да и вообще - воняло ещё неизвестно чем, от всего этого запаха Костю всё время тошнило. К сожалению, Костя от природы уродился мальчиком брезгливым. Если на стол поставили блюдо, и он заподозрит что-то не то – станет лучше голодным сутки ходить, но есть, ни при каком раскладе его не заставишь. А тут девушка, - пусть и детдомовская, но от неё такой гарью несёт! Разве такое потерпишь?! к тому же во-нючей махоркой несёт, которую столетние деды курят под забором. Пока он думал и искал тот выход, как отвязаться от этой назойливой «девки - бабы» ему хором подруги Лидки подстроили злую ловушку. Измучившись напрасными страданиями, Лидка решила: раз парень слабак по женской части, то надо - подумала она, - брать быка за рога, а лучше, в свои не слабые руки. С помощью подруг заманили Костю в комнату, в которой проживала Лида. Впустив парня за дверь, тут же снаружи закрыли на ключ. Лидка в эту минуту - сидя на кровати - держала меж пальцев дымящуюся сигарету: молчала и насмешливо смотрела на парня. Костя замер на пороге в ожидании объяснения происходящего. На всякий случай попытался открыть дверь, подёргал за спиной у себя дверную ручку. Поняв, что путь отступления отрезан, опёрся спиной на дверь и стал ждать дальнейшей развязки событий. Нервы у Лидки оказались слабее, и сигарета дрожала в руке. Эту деталь Костя тут же отметил, отчего возрадовавшись, улыбнулся и принял независимый вид. Эта улыбка у парня в заблуждение Лидку ввела, ибо она посчитала, что, Костя согласен на всё. Изобразив от волнения на лице принудительную улыбку, Лида сказала:
   - Ну, что Костик, разобьём кон на наше счастье? Не будь па-инькой, прошу тебя. Хоть ты и домашний парень, но я не наме-рена тебя убалтывать, как фраера последнего. Давай не тянуть волынку, а?.. Или заяву кидать на меня отправишься?.. только знай и не буксуй, получишь, в конце концов, облом козлючий! Ты парень шустрый и поёшь под гитару – мне очень нравится, но не это главное – главное – это ты сам! Чё стоишь, прилип к двери? Тащи свою задницу сюда на кровать. Или боишься меня?.. так я вроде бы не страшная, как Светка Корпилина из параллельной группы. Чё молчишь или язык проглотил? Может для смелости, стакан вина пропустишь?.. Нет, я так не могу!.. – крикнула Лидка на гране истерики, - он меня с ума сведёт! ну как дитё, твою мать!..
  Парень стоял у двери - сказать в растерянности и в замеша-тельстве – это значит, ничего не сказать. Не скажет же он ей прямо в лицо, что его тошнит от одного её запаха, который ис-ходит от её одежды. Для пояснения скажем читателю, что в те времена девчата совсем не курили, а тех, кто этим уже занялся, парни автоматически причисляли к не очень порядочным де-вушкам, закрепляя приставку к имени - «Шалашовка, Мочалка, Вонючка, Шлюха подзаборная», далее могли последовать определения совсем неприличные, прямо нецензурные и мы их повторять не будем. После вновь наступившей долгой паузы, Лида, изменившись в лице, уже как-то грубо, хриплым прокуренным голосом, выдававшим внутренне её волнение, вновь спросила:
   - Ты долго собрался там стоять? Или мне самой подойти и на ручках как ребёночка в постель тебя уложить?
   - А что прикажешь мне делать, раз двери снаружи закрыты? – вопросом на вопрос ответил Костя.
   - Я же тебе уже сказала, не будь мамкиным сыночком, кончай выделываться иди и садись сюда со мной рядом, - сказала Лида глухим голосом, и при этом отодвинулась к спинке кровати, освобождая место. Костя, вопреки её приглашению подошёл к столу и взял было стулку, но не тут-то было. Лида, поняв, что всё идёт не так как надо и, как она задумала, молнией вскочила с кровати, подбежала со спины и со словами: «Какой стул?!.. давай на кровать, я сказала!..» - силой выдернула из его руки стул, отбросив его в сторону, схватила Костю за плечи и толкнула на кровать. Костя только было, на руки опёрся, упав лицом на постель, как следом она навалилась всем своей массой на парня. На ходу целуя его, куда утыкались губы, что-то шептала от страсти до краёв отупев:
   - Котёночек мой миленький, - молила и причитала Лидка, - прошу тебя, не сопротивляйся, ну будь хотя бы на минуту ты покорный. Если ты ещё ни разу с девушкой не был – это не беда, я всему тебя научу. Ты не стесняйся – это так просто, как сигарету выкурить, поверь ты мне дуре. Будешь ты мой, Костик!.. никому не отдам!..
  Лида сжимала парня в тесных объятиях, казалось, многие меч-тают только о том, но только не Костя. Какое-то время, поддав-шись и лёжа под Лидой: сознание вначале посетила грусть, и унизительно тягостно стало на душе. Отбросив мрачные мысли: происходящее стало его забавлять, а в памяти всплыл седьмой класс. Тогда - зимой, когда холодно было, точно таким же манером его Алла Петровна в кровать повалила: тормошить и давить сильно стала – студенткой Алла Петровна была, а у соседей на квартире жила, а в их школе дипломную практику проходила, в их классе химию вела. Вот что ей надо было от него, и зачем это она делала, в то время Косте так и не дошло. Сейчас лёжа под Лидой, подумал: «Мне или на роду написано, чтобы девки меня под себя подминали?!». С каждым вдохом ему казалось, что он сейчас вырвет всё из себя и из желудка. Ощущение было такое, что его окунули вниз головой в помойную яму. А ведь в первые минуты вся эта комедия Костю смешила. Лида, ни на минуту не умолкая, одной рукой продолжала сжимать и целовать парня, второй рукой торопливо выдернула с брюк рубаху, при этом сильно дрожала, пыталась расстегнуть на брюках ремень. Какое-то время не получалось, наконец, справившись сделала то, что Косте совсем не понравилось. Видя, что дело заходит далеко и слишком, ибо на нём уже расстегнули штаны, в то же мгновение при этой мысли, прервал риторику Лиды, силой отбросил её в сторону - на бок. Встал, отряхнулся, заправил в брюки сорочку, застегнул ремень, подошёл к выходу и стал с силой стучать ногой в дверь. «Доступ к телу не состоялся!.. - подумала Лидка со злостью, продолжая лежать на спине и глядя на Костю, - и впрямь комедия какая-то, - далее подумала она, - девчонка пыталась изнасиловать мальчишку. А ему, смотрю, всё до фонаря – хоть бы хны!.. даже не поморщился. Почему бы, спрашивается, ему не воспользоваться моментом?.. скольких идиотов, я лично, вот так как он сейчас меня, сбрасывала с себя. Нос воротит, лицо отворачивает… - ну ладно, иначе проучим!.. Хоть я и стерва, каких редко встретишь, и о чём сама прекрасно знаю, но будет, так как я захочу! Пашку со своими шестёрками подключить надо, пускай попугают этого воробушку пушистого. Это ему не в деревне к девчонкам в трусы залезать и щупать выросли ли там волосёнки. У нас нравы намного покруче будут!..». Тем време-нем, Лида продолжала лежать на постели, задумавшись, молча, смотрела в спину несостоявшегося любовника, а Костя ногой всё стучал и стучал в дверь. В коридоре сообщницы Лидки, услышав настойчивый стук, вероятно решили, что пора открывать. Дверь в эту минуту открылась: Костя, оттолкнув в сторону загородившую проход девчонку, вышел, и уже удаляясь по коридору, услышал, как одна из троих, видимо уяснив суть развязки, вслед ему сказала: «Ненормальный он что ли?!.. Лидка сама ему предлагает то, что десяток всяких уродов просят, а он фильдеперсовый павлина и недотрогу из себя строит!..». Лида в это время продолжала лежать поперёк кровати, уткнувшись затылком в стену. Девушку била мелкая дрожь, что и было замечено тут же вошедшими её подругами: лицо красное как мак покрылось нездоровыми пятнами, которые ярко выделялись на щеках и ближе к вискам. В расширенных её глазах стояла мольба и жалость, вероятней всего, прежде к себе самой и к своей поистине несчастной судьбе. Этот отрешённый от мира взгляд Костя успел запечатлеть в последнюю секунду, прежде чем переступить порог и выйти в коридор. И этот взгляд останется в памяти на годы, и спустя много лет, каждый раз, когда вспоминал подробности этого случая, сознание и душу наполняло волнение, казалось, что это было вчера. И вопреки тому, что в тот далёкий день он чувствовал, сейчас сожалел в отношении Лиды о своём том поступке. «Всё-таки, он обидел незаслуженно девушку, пусть и катившуюся под откос, но прежде всего она девушка и он обязан был протянуть ей руку, ибо эта рука могла изменить всю её жизнь!.. Протянуть руку навстречу, разумеется, не взять и повести за собой до конца своей жизни, - об этом не может быть и речи. Но, ведь можно было слукавить: сыграть на какое-то время роль, потянуть время, пообещать, надежду какую-то дать, наконец, соврать. А там, гляди... – это как на болоте в дремучем лесу. Взял человека за руку, вывел на твёрдую пядь, на широкий простор, а дальше ты и не нужен, он сам найдёт дорогу домой. А я что сделал?!.. И этот взгляд её, что он означал?!.. - часто будет спрашивать Костя себя, и сам же ответил, - печальную коме-дию?.. возможно и так. Этот короткий эпизод, словно повторяет чью-то прошлую жизнь: может отца и её мамы совсем неизвестных, которые сгубили когда-то свою молодость, передав по наследству своей дочери. Сюжет - сотканный из наслаждений и заманивший в тупик безнадёги: вначале родителей, а потом и дочь…». Вбежавшие в комнату подруги облепили Лиду со всех сторон, друг - дружку перебивая, стали излагать свои возмущения. Больше всех кричала, подавляя голос остальных, рыженькая девушка лицом вся в конопушках:
   - Лидочка, чем он обидел тебя, сволочь подзаборная?! Мы же тебе сразу сказали, - надо было всем вместе зайти! Куда бы он делся: выпотрошили бы всё наизнанку, до нитки раздели бы, руки за спиной полотенцем связали. Мы бы ему такое целомудрие устроили, навек бы запомнил, гад!..
   - Хватит орать!.. рты поразевали, - грубо прервала Лида подруг, - без ваших советов как-нибудь обойдусь! Пусть чешет, козлина деревенская, пощупаем ещё пёрышки ему. Гляди и поумнеет. А вы, чувырлы, ни гу-гу, чтобы ни одна, падла, не унюхала, иначе рот на жопу натяну, а в щелки между ног - по квачу вставлю! Потом скажу, что от рождения так было. Поняли, что я сказала?! Повторять сто раз не буду!..
   - Лидочка, что ты нас учишь! Не первый день по помойкам шатаемся, всё будет, как ты скажешь. Помнишь того, мудило, ещё в детдоме, которого в последний момент откуда-то привезли?.. Его Шурка-Косая в два дня сломала. После шёлковый стал, на поворотах ей каблуки поворачивал, а мы через неделю уехали.
   - Ты, соска рыжая, меня с Шурой-Косой не ровняй! – с ненави-стью глядя на девушку, выкрикнула Лида, - и Костю к тому заху-далому фраеру не причисляй – это ниже всякой последней сту-пеньки в подвал! К тому же он не с блатных, чтобы с ним так поступать, к нему иные дорожки будем искать. Вобщем так, шмары-казённые, у меня на душе сейчас не до вас, будто туда говна наложили. Сваливайте, куда глаза глядят, и сигарет принесите.
   - Принесём, мигом сейчас, Лидочка, принесём. Я видела в ок-но: он там, в беседке сидит, может, что передать от тебя?
   - Ты, полоумная, рот закрой! Чего передать, ты сама-то поду-май?! Передать, что он мною свою задницу подтёр, так он и сам о том знает. Или пусть вернётся назад и снова проделает то же самое, а?.. Вот недоделанные дуры! Какими были в детдоме, ни на грамм не поумнели, такими и подохните под забором.
   - Лидочка, - снова обратилась к ней длинная как оглобля, ры-жая с конопушками по всему лицу, - мы же тебе добра хотим, а ты злишься. Хочешь, щас возьму вот тот графин на столе, подойду к нему сзади и шарахну по голове, хочешь?..
   - Я тебе шарахну!.. дура набитая, по колонии затосковала?! Попадёшь, не переживай!.. туда дорога шире нету. Вы хоть знаете о том, что те девчата, которые раньше на два года нас отчалили половина за высоким забором сидят?! Вот скоро и ты, Машка, к ним в компанию присобачишься. Всё! идите, идите, видеть вас уже не могу!.. и голова раскалывается.
  Подруги, удаляясь на цыпочках, со страхом в глазах, продолжая оглядываться на Лидку-хозяйку-паханшу, тихо прикрыв за собою дверь, растаяли в коридоре. Направляясь в сторону лестницы, тихо вели разговор. Больше говорила всё та же рыженькая Маша с конопушками до самого носа:
   - Я вам, девочки, так скажу, что добром это не кончится. Раз Лидка в таком говняном состоянии, она может и парня зарезать. Помните, был у нас такой случай, когда мы ещё, кажись, в пятом классе учились?..
   - Так, то же было совсем другое дело, - перебила Машу худая высокая блондинка, - он же её изнасиловал и всё там ей порвал, она потом в больничке лежала. Когда выпустили из больнички, отправилась на кухню, там взяла ножик и в полотенце завернула. Пришла на следующий урок, согнала девчонку с места и уселась сзади него. Его тогда ещё не посадили, только забирать собирались и следствие шло. Так вот. Уселась это она и сидит. Сидела, сидела, потом это разворачивает полотенце и с размаху – да прямо ему ножом в спину - да между лопаток прямо попало. У него в ту же секунду со рта кровь так хлынула, что прямо на парту, на тетради и на спину что впереди сидел. Страшно-то как всем сразу стало, а она сидит и лыбится. В тот день его прямо на кладбище и увезли. А с Лидкой совсем не так, зачем спрашивается ей его убивать, если она сама по уши в него влюбилась!.. 
  Выпорхнув из подъезда, все трое девчат на время замерли на пороге, уставившись в спину Косте, который продолжал в раз-думьях всё сидеть в беседке. Подружки постояли, стороной обошли беседку, минуя учебный корпус, направились по дороге, ведущей в сторону железки, а через неё в посёлок. Железная дорога местного значения отделяла посёлок Новая - Соколовка от территории училища. Высокая насыпь, напоминающая крепостной вал времён суворовских войн дугой огибала пятачок, на котором находилось училище, и каждый раз направляясь в посёлок, приходилось преодолевать пешеходам этот барьер. Препятствие злило особенно в непогоду или, когда стоял длинный состав с углём, и приходилось пролезать под днищем вагонов.  Эта одноколейка вела на шахты «БИС-1» и «Соколовскую», рядом с училищем от этой одноколейки был боковой рукав тупиковый, куда загоняли вагоны с песком и гравием. Вечерами сюда приходили учащиеся на разгрузку вагонов. Разгрузить вагон песка или гравия стоило девять рублей. Взявшись втроём, чтобы по трёшке выпало: приступив к работе часиков в пять вечера, к полночи уходили спать с трояком в кармане. Иных путей раздобыть денег на сигареты, а кому-то и на вино, которое подешевле, просто не существовало. Разве что ограбить пьяного шахтёра, который в кювете валяется, что с большим успехом и хорошими показателями получалось у Пашкиной шайки, ибо разгружать вагоны им было, - «заподло». Тот неблагоприятный день, навязанный одной стороной любовной утехи, в ближайшие дни Косте вышел боком, как и предрекала Лидка, провожая его. Вырвавшись из комнаты Лидки, Костя спустился по лестнице вниз и сразу у входа уселся в пустующую на ту минуту беседку. На его лице отражалась бледность, как и внутри всё клокотало, сидел, откинув руки на загородку, и переваривал те оскорбления, которые адресованы были ему минуты назад. Как змеиное жало всё это ранило и унижало его самолюбие. «Маменькиным сыночком и паинькой обозвала!.. Вот, замухрышка, - кошёлка и подстилка всеобщая!.. Да знала бы ты, что я давным-давно не мальчик! Улечься с тобою в кровать?.. а как потом домой возвращаться? Ларисе, конечно не расскажешь про такое дерьмо, но я-то всё равно буду знать!.. Нет, это на это не меняют! После мучиться будешь, сам себя возненавидишь! Это равносильно тому, а вернее, похоже, если бы, к примеру, мне золотые часы с таким же браслетом в подарок вдруг преподнесли, а я их взял и поме-нял на детскую свистульку. Часы, да ещё золотые к нему золотой браслет – это моя Лариса, куда уж тут думать об обмене. С Лидкой тесную связь устроить – это что те часы потерять. Золотые часы - это вещь! Пришёл домой, надел на руку, душа поёт и радуется. В гости в них сходил, сам любуешься, пусть и другим завидно будет. Вернулся домой, снял с руки и в сервант положил от лишнего глаза. А свистулька что?.. разве то музыка? Посвистел и выбросил от злости, и тут же ногой наступил - одна крошка осталась! Нет. Лидка всё-таки и на свистульку не тянет. Она, скорее всего, старый засаленный и весь порванный кожаный ремешок от каких-то дешёвых часов. А и правда, надо крепко подумать, как от неё отвязаться?.. Может и правда встать на лыжи и домой прямо за ветром?.. Дома мать разорётся, - бросил учиться, следом тюрьма!.. Ладно, потерпим ещё немного, может быть, что переменится. А та полоумная беспризорница, сколько б ни бегала - пустое это занятие, хотя немного и жаль её…».





         
              Фрагмент из трагедии Шекспира «Гамлет».


  Родители Константина проживали в селе, которое расположено было на высоком берегу речки Кагальник, всего в восьми километрах от города Азова. Село это имело два названия, как и все ближайшие деревни в округе: одно официальное, которое значится на табличке при въезде и которое упоминали только в особых случаях: к примеру: в паспортном столе, а пользовались названием народным, тем названием, что ближе сердцу и для всех известно. Называлось село – Пелёнкино: притом с приставкой – «Верхняя», потому как в полутора километрах от этой деревни ещё была и «Нижняя». «Верхняя», вероятно, по причине высокого бугра, где место себе она выбрала для поселения, а «Нижняя» располагалась среди плавней, озерков и речушек всяких, но обе деревни стояли на берегу речки Кагальник. Между этими двумя сёлами, немного в стороне, словно для того чтобы жителям двух деревень не обидно было тянулось узкой полосой подобие турецкой кривой сабли озеро, которое имело тоже название, как и деревни – озеро Пелёнкино. Вода в этом озере была солёная, до густоты жидкого киселя имея при этом лечебные свойства, а больше как утверждают все знатоки – сама грязь лечебная. Ещё до войны, говорят, на берегу этого озера стоял санаторий - людей в нём лечили от всяких болезней - вплоть до паралича конечностей. В войну в нём располагался госпиталь, а немцы взяли и разбомбили, с тех самых времён санаторий больше так и не возродился, а жаль. По необходимости приезжала грузовая машина из Азовской районной больницы: набирали в молочные фляги воды и грязи, и лечили больных где-то там, в палатах больничных. Вот в этом месте, вряд ли у кого язык повернётся сказать, что место никчёмное и бесполезное, жили, поживали родители Кости, а соответственно и он проживал до поры до времени с ними. В этой деревне он и его родители не всегда жили: до этого Костя сменил несколько школ, в каждом классе учась в новой школе, а повинны были всё те же родители, переезжая с места на место. Повезло под самый конец учебного процесса: седьмой и восьмой класс доучивался в Пелёнкино, учился бы и дальше, да классов больше не было, или в Азов ногами ходи. В Азов далеко и в плохую погоду грязь по колено – много не выходишь, потому получив аттестат зрелости всего-то за восемь классов, решил искать свою судьбу в других краях. Возвращаясь к названию двух сёл и озера на ум приходит сразу непонятность кем-то придуманного названия. Откуда оно взя-лось это название? Сколько в окрестностях не искали никаких пелёнок, так и не нашли. Говорили по-разному, и каждый ут-верждал, что у него правильнее, но мы изложим одну из версий. Давным, давно, когда ещё и сёл не существовало, и в этих местах только ветер гулял: только по берегам речек кое-где по два три куреня прижившись, стояло; ехал на ярмарку в древний город Азов совсем захудалый купчика – история его фамилию не сохранила. Ехал он с семьёй на колымаге - в те времена арбой называли, на таких возах Чумаки соль из Крыма возили, вот на такой арбе и полз по степи купец. Арбу быки тащили, переставляя ноги медленно так, что доводило купца до злости и тошнить начинало, но зато уверенно. Купец вёз на ярмарку пелёнки, распашонки и остальное то, что малым детишкам очень необходимо, к тому же ещё и беременную жену с собой вёз, – так на всякий случай, когда рожать надумает – была бы на глазах. Только переправились через речку Кагальник, доехали до какого-то небольшого озерка, вот тут-то жена и надумала рожать, что вообще-то собиралась сделать в Азове. Озеро с тех времён и стало целебным, а коль младенца в церкви ещё именем не нарекли, пришлось называть место тем, что в арбе лежало. Впоследствии появились и сёла, и так получилось, что три названия сразу и все Пелёнкино. А может быть у того купца и не было никаких пелёнок и всего-то ребёнок родился на берегу у озера. Купец взял рулон мануфактуры, что вёз на ярмарку, да и порезал его на пелёнки. Но суть дела не меняет – пелёнка для малыша в любом исполнении пригодна. Вопреки тому, что у озера не стало сана-тория, народ сюда съезжался со всех концов страны. Без всякого преувеличения: выгружали больного, вынося на носилках, или кто-то скакал на костылях: пролечившись в грязях от мая до сентября, уходили своими ногами. Начиная с первых чисел мая весь северный берег озера, представлял городок из лачуг, палаток, шалашей и всяких будок. Всё как в городе: с улицами и переулками, так и жила коммуна, собравшись, кто откуда. Лечились так: сидели по времени в воде, после снова грязью намазывались и так пока ногами сам не пойдёшь. На то время, тех бурных событий - по жизни Константин, о чём, было рассказано ранее, был совсем не тем, каким его представляла Лида. Была у Кости настоящая - пылающая жарким пламенем любовь в образе че-тырнадцатилетней самой красивой девочки не только в деревне Пелёнкино, но и вблизи лежащих, а таких сёл располагалось много: через каждые полтора два километра в округе. Косте на тот момент было шестнадцать; Ларисе как мы уже сказали четырнадцать лет, но возраст дело быстро наживное, главное кто и во сколько лет созрел. В нашем случае оба созрели довольно рано, что и подтвердится на практике в последующих событиях. Кстати - село Пелёнкино, потому, и название это носит: был в это время случай, когда одна молодая пара, умудрилась к шестнадцати своим годам – столько мамаше на тот день было - обзавестись четырьмя малышами: два раза по двойне, папаша правда, был на три или четыре года старше. Долго ломали голову, - сажать парня в тюрьму за совращение малолетней девочки или оставить?.. - детишки тогда сиротами будут! Сделали исключение и решили оставить. Забрали Витю в армию на месяц - для приличья - и тут же дембиль устроили папаше, – езжай и воспитай кагалу, коль наплодить успели! Вскоре после этого у них ещё двое родилось. Так что как не крути – место сакральное, недаром тот купец с пелёнками и с младенцем в этих местах застрял. Хочешь сразу и много детишек иметь - приезжай для этого свя-того дела в Пелёнкино. Так что нашим героям рассказа с этим делом сам Бог велел поторопиться. Костя, по правде сказать, пока о детишках не думал. Любил не только ненаглядную свою Ларису, а и село своё, хотя и мало в нём прожил. Приезжая на побывку чувствовал себя, как до этого пойманная на крючок рыба, вновь выпущенная в воду. Чуть вечерело, вдвоём направлялись в сельский клуб – если не кино, то танцы под пластинку. Побродив по улицам, приходили к подворью Ларисы: усаживались на лавочку под забором, какое-то время сидели, но часто при этом посматривали на окна хаты во двор. Вот и свет потух в окнах, и темно во дворе стало, значит, мать с отцом спать улеглись. Во дворе кроме хаты стоял ещё флигель, можно сказать, что жилой. Они ведь не собаки, чтоб под кустами да по лавочкам валяться: в уюте, комфорте, да ещё на мягкой перине вот это то, что и надо для истинной любви! Эта цитадель любви и похоти людской – флигель, так называемый, он и стал причиной всех последующих событий. Помещение использовалось круглый год, как кухня и столовая. В зимнее время там топилась печь углём, стояло два столика, один из которых обеденный, была и двуспальная кровать с сеткой, на которой лежала та самая перина, а сверху горка подушек. В уголке зеркало-трюмо стояло, чтобы девчата, отправляясь на занятия в школу – у Ларисы была ещё меньшая сестра – могли присмотреться к себе и принять надлежащий вид. Под стенкой, где было одно окошко, стояла кушетка, на полу половички: уютно как в гнёздышке у порядочной птички. Вот в это самое гнёздышко птички и направлялась влюблённая пара, как только все уложатся спать. Теперь зададим вам вопрос, - какая, вас спрашиваю, может быть - Лидка?! когда, о таком только мечтать!.. В первый месяц, в самом начале, когда ещё всё только в самом зачатье было: поселившись в укромном месте доходило только до невинных лобзаний, а больше языком говорили, пытаясь на словах доказать свою любовь. С каждым днём процесс любовных отношений всё углублялся, словно сам по себе. Вначале руки у Костика не туда, куда надо полезли, сказал, - что не заметил и сам, а скорее всего так и надо. Потом – и нижнее бельё на Ларисе почему-то помешало, и лишним было оно, ибо стало назойливо напоминать везде и повсюду, что снять и бросить его на стулку давным, давно пора. Страсть, а к ней ненасытное тело - это что коня на скаку удержать. Трудно, порой невозможно остепенить и обуздать взбесившегося мерина: слова бесполезны, как и уздечка сама. Так не заметили, как осень пришла: короткие дни наступили, холодно стало, манил уют под крышу того флигелька и пуховая перина. Терпеть желания невмоготу; дождаться, чтобы родите-ли скорей уснули - казалось, вечность вначале пришла, а затем совсем у них поселилась. Промёрзнув, сидя на лавочке прямо спиной к забору, продрогнув, вползали в приют: первым делом во второй малой хате подбегали к топившейся печке, чтобы отогреться, затем на кровать. Нередко, но были и такие случаи: порой не дождавшись, когда все уснут: на цыпочках тихо краду-чись, словно решили у кого-то что-то украсть, стремились в ци-тадель в виде мягкой кровати, а та их встречала в любви и ласке, что как оказалось взаимно приятно. День за днём так и приучили родителей пораньше на покой отправляться, а место в кухне освободить. Возможно бы, это и дальше так длилось без всяких неприятностей и передряг, но тут подошли праздники к тому же, октябрьские – 7 ноября по новому стилю надо встречать. На этот такой великий праздник, когда вся страна собралась отмечать, родители Ларисы в гости собрались: родственников посетить в Краснодаре. Кроме всего прочего - там, ровно в этот день у маминой сестры торжество какое-то намечалось. Ларисе, а в помощь, может быть, в будущем зятя, приказано было им хозяйство управлять. Меньшую дочь с собой забрали - с тем и отбыли. Как помнится, Косте, тогда он ещё головой кивнул в знак своего согласия, а душу посетила благодать. Возрадовался тому, что наконец-то на целых четверо дней, после которых папа и мама обещали вернуться, а он в это время полноправным хозяин будет. У тестя и тёщи хозяйство имелось как у заядлого кулака, и чтобы накормить, напоить всех, кто хрюкает и мычит, гогочет и крякает, поёт петухом, да ещё и собакой гавкает - пару часов уходило - не меньше. Всем угоди и из еды что-то им дай, потом напои, но после, - прошу извиненья, пожалуйте, Ларочка, не-много в кровать. Помыв руки и лица чуть, чуть: спать, отправля-лись не в малую кухню, а прямиком в главную хату – где раньше туда дорога была закрыта. Именно это и стало причиной, что дальше с ними случилось, а попросту в заблуждение обоих ввело. Почувствовав себя хозяевами, по правилам житейским должно присутствовать в жизни влюблённой пары всё-то, что по прейскуранту положено. Зачем тянуть резину, если живём как муж и жена. Ровно в полночь великого праздника октября, может и грешно, но у Ленина не спросишь, прежде всего, далеко и в гробу стеклянном лежит - вряд ли ответит. В первой комнате кушетка была без пружин и перины: такая опрятная кушетка и красивым покрывалом застелена: немного жёсткая - потому и виновницей стала в ту праздничную ночь 7 ноября. Раньше-то на мягкой кровати игрались, там сетка и перина на ней, там без греха получалось. Здесь же – этот, будь он неладен - топчан подвёл. Только было разыгрались в утехи любовные, как тут же послышалось из уст Ларисы: «Ой!» - и как-то сразу мокрым по-крывало стало, Лариса подплыла будто водой. Вода в темноте почему-то оказалась липкой, включили свет – поглядели и обомлели - измазались как черти!
   - Что же мы теперь дальше-то делать будем, раз такое случи-лось? – спросила в растерянности, спотыкаясь в словах Лариса.
   - До весны немного осталось, - сказал Костя и стал на пальцах считать, - вот, до весны четыре месяца, до твоих экзаменов вы-пускных в школе ещё два, потом посмотрим, возьмём и поже-нимся.
   - Так тебе и разрешат, губы раскатал! Мамка-то не против, пожалуй, будет, она хоть сейчас, а вот папка убьёт нас обоих!..
   - Ну, прямо-таки убьёт, сама подумай, зачем ему дочку терять, а если меня убьёт, то зятя потеряет. Нет, убивать никого он не будет, это я тебе обещаю. Главное - это вида не подавать, как было - так всё пускай и остаётся. Они-то откуда могут узнать? Если ты сама, конечно, не расскажешь.
   - Ну, тоже сказал!.. об этом разве расскажешь. Будем молчать, а там как получится, как старые люди говорят, - судьба рассудит.
   Прошло два месяца после той славной и в тоже время тревож-ной ночи. В один из холодных январских дней за дочерью Ларисой мать подозрительное поведение заметила, которое наводило - уж очень на плохие мысли. Подозрение у мамы возникло, когда Лара во время обеда или ужина неожиданно вскакивала из-за стола и пулей выбегала на улицу, а через время возвращалась красная на лицо. Однажды Ирина Николаевна последовала следом за дочерью и пронаблюдала – куда та бегает. Увидев воочию всё, всплеснула руками, сразу всё поняв, воскликнув, но тут же прикрыла ладонью свой рот.
   - Вот, гады, такие!.. – сказала она, стараясь потише, чтобы ни-кто вдруг не мог услышать, - я так и знала, что этим всё кончится! Доигрались, сякие - такие, и что теперь делать?.. Из школы же выгонят, да ещё и с позором! Завтра же поедем в Азов - туда куда надо. Этого отец не станет терпеть!.. он и меня вместе с вами задушит! Надо же – совсем ещё дети и такой грех сотворить! Вы или полоумные оба... или у вас ум за разум зашёл?.. Я же тебя, Лариса, не раз предупреждала, а ты за своё. Я лично не против твоего Кости, мне с ним не жить. Господи! Что же нам делать, куда идти и к кому обратиться? Тебе четырнадцать только лет, ему шестнадцать, вы об этом подумали?.. Вы сами-то ещё ложку держать в руке правильно не научились, а тут прямо - детей заводить замахнулись! Что вы с ними делать-то станете, мне на шею повесите?.. так я и так троих вынянчила, теперь и ваших следом прикажите? А если двойня ещё? Ой, Ларка, бить тебя надо и духу прислухаться – дышишь, значит, мало досталось! Ладно, кричи не кричи, делу не поможешь. Я тут подумала: с этим скандальным делом в Азов соваться не будем; обратись - тут и милиция набежит, и вся округа узнает. Завтра же отправлюсь в Азов, закажу телефонные переговоры с Краснодаром. Туда тебя повезу – дальше положишь, ближе возьмёшь. Когда, голову рубят - по волосам не плачут.
  Пока Ирина Николаевна изливала свою горечь возмущений души и сердца, Лариса в это время сидела на крышке колодез-ного сруба и плача размазывала ладонью слёзы по щекам. Мать, взглянув на дочь с осуждением и в то же время с жалостью, громко дополнила:
   - Чего ревёшь-то?! Реветь надо было, когда во взрослые игры играть надумали! Ревёт она!.. как будто я её обидела. И тот – жених нашёлся, теперь и глаз не кажет. Напакостил и в кусты! Такой же придурошный, как и ты! Где вы на мою бедную голову взялись!.. хоть завязывай глаза и иди прочь со двора! Хватит плакать, иди, умойся, а то сейчас отец подъедет, разборку уст-роит. Ему пока молчи, а то всем достанется. Может, удастся сделать всё по-тихому.
   По-тихому не получилось: как раз в эту минуту на улице за двором послышался колёсный скрип брички, похрапывание лошадей и вслед за этим вскоре в калитку вошёл Борис Васильевич. Подозрительно посмотрел на дочь и жену, но ничего не сказал, вероятно, подумав, что просто поссорились. Мужик от природы он был сообразительный, в последующие два дня, заметив в поведении жены и дочери замкнутость и натянутость в разговорах, ибо обе ходили, как в воду опущенные, перебрав по памяти все варианты – оставался один правильный вывод. К тому же, как он припомнил: и «зять» давно на глаза не появлялся. Вечером устроил разборку в семье. Изворачиваться женщины не стали: всё равно узнает, как не крути, потом только гораздо хуже будет, прямо всё тут же рассказали. Как ожидали - того не произошло. Отец не кричал и кулаком по столу не стучал. Взъерошил на голове волосы, окинув взглядом вокруг себя, взял с табуретки шапку, надевая заправил под неё уши, и направился к выходу. Уже взявшись за дверную ручку на секунду замер, глядя в закрытую дверь, хрипло сказал, как о чём-то обыденном:
     - Придёт до двора – вилами запорю как собаку!
   Вышел за дверь и со всего размаху её захлопнул, отчего сидя на стульях, мать с дочерью на месте подпрыгнули. В комнате установилась мёртвая тишина: только в печи разгораясь, уголь потрескивал, да под окном петух прокричал, словно нехорошее что-то предвещая. Вначале стала плакать Лариса, спустя минуту подхватила мать. Женское горе было обоюдным: Ларисе жалко было своего «жениха», матери свою «невесту». Наплакавшись вволю, когда уже Лариса сидела и только всхлипывала, мать, будто подводя итог всему, тихо с печалью, сказала:
     - Коту игрушки, а мышке слёзки; кот поигрался, а мышка те-перь плачет – вот она женская доля. Надо, доченька, всегда но-сить на лице ледяную маску и тогда никто тебе не сможет при-чинить зла, по крайней мере, не так часто.   
   Сколько не судили, не рядили, чуть было, голову не свернув, в конце концов, отправились в город Краснодар, где благополуч-но всё и завершилось. В ближайший день и Костя приехал. Приехав ночным поездом, выпрыгнул на тёмный перрон стан-ции Василево – Петровская расположенной в степи и зашагал вдоль лесополосы в сторону своей деревни, преодолевая шесть километров дорожной пахоты. Шёл в кромешной темноте, ибо Луна где-то за облаками бродила, а он всё думал, думал и думал. Мысли одна от другой печальней казались, хуже уж некуда. Раньше приезжая домой – радость восторга от встречи с любимой всё нутро наполняла, пелось в душе, а сейчас, не зная последствий беременности Лары, - теперь, хоть не ходи туда! Но если бы была, лишь эта неприятность - там, в Новошахтинске она во-стократ хуже!..


Украинский гопак в аранжировке фокстрота и лезгинки.



   Неприятность, притом большая, которою-то и оценить не так-то просто случилась спустя через день, после той комедии на кровати с Лидой. Вечером после отбоя в его комнату пришли те, которых Лидка натравила. Впереди всех уркаганов шёл здоровенный такой - Паша, который по массе своей был больше похож на гориллу, а для шайки пахан и заводила. Первым и подошёл: на голову выше Костика, кулаки, словно боксёрские перчатки надел. Пальцами похлопал по плечу парня и спокойно без эмоций, сказал:
   - Базар есть, матрёшка, выйдем на пару минут, чтобы хлопцам спать, не мешать.
   Остальные его подельники в это время сгрудились на пороге открытой двери: сколько их было, Костя так и не узнал, но судя потому, как всё время бродили везде и повсюду всемером, столько вероятно в тот вечер и было. Почему он назвал Костю «матрёшкой» сложно сказать, вероятней всего, предрекая дальнейший ход событий, ибо только матрёшку потрошат часто и густо. Костя вылез из-под одеяла, спокойно оделся и последовал за Пашей в коридор. Не обладая мистическим даром предвидения событий, по причине своей ещё юности, как и не учуяв беды, которая нависла над его головой поплёлся по коридору вслед за Пашей - паханом, в надежде, что всё закончится разговором. Вслед им - в пяти шагах - развалисто шагали остальные. Порой людская подлость не знает границ. В эти минуты в воздухе клубились, искрились и сотрясали невидимое пространство разно-полюсные душевные эмоции, идущих по коридору. Одни непомерно радовались предстоящему развлечению над жертвой, а тем временем жертва в мыслях металась от трагедии - к надежде. Деревенская безоблачная жизнь с этой минуты для Кости закончилась бесповоротно, а в последующее время обернётся для него трескучим морозом, когда стоишь голышом по колени в сугробе. Где-то уже посреди длинного коридора: главарь – Паша, открыл дверь комнаты и вошёл, Костя замер у порога, но в туже секунду - шедшие сзади, резко его толкнули в спину через порог; войдя, прикрыв полотно дверь, заперли на ключ. Комната на четыре спальных места оказалась пустая: кровати были заправлены по-армейски одеялами, кругом чистота, будто в ней и не живут. Паша прошёл к столу, который стоял по центру комнаты и уселся на него боком, спустив одну ногу на пол. Остальные толпой стояли у порога, но двое из них приня-лись сворачивать в рулон матрасы вместе с одеялами и просты-нями на двух кроватях, которые стояли крайними у входа. Свернув постели, рулоны положили на заправленные кровати. Прежде чем начинать экзекуцию: Паша решил перед началом посмаковать, ибо другого объяснения, зачем ему понадобилось вести разговор с тем, которого через минуту начнут избивать до полусмерти всей шайкой, объяснить сложно. Сидя боком на столе взглядом косил на Костю, начав свою речь, сказал осуждающе:
   - Блатуешь, парень, блатуешь! Устроим мы тебе маскарад не-большой, так сказать, на все руки от скуки и для кулаков тоже. Как ты считаешь, по правилам будет?.. Молчишь… ну, это твоё дело. Раз молчишь, отоварим тебя по-полной, хотя просили токо попугать, но мы до-того невоспитанный народ и всяких просьб, и пожеланий никак не научились исполнять. Ты уж прости за необразованность нашу. Не обижайся, но я тут не причём, мне лично до фени, кто ты там такой и в чём ты провинился. Так приказано. Может, дашь больше, а?.. в покое оставим. Нет, я шучу, больше всё равно не дашь, потому что у тебя нет этого, что нам нужно. Не учуял ты, фраер, беду за версту, надо было раньше думать, когда нарывался. Токо не вздумай после топиться или в петлю нырять, поверь, туда никогда не поздно…
   Всё это время Костя, молча, стоял перед сидящим на столе Пашей, смотрел немного в сторону, стараясь не встречаться с ним взглядом, при этом мысли были где-то за его спиной, где в это время стояло шесть или семь человек. Посчитать их всех он не удосужился, да собственно, какое это имело значение – на одного больше или меньше, - он всё равно в западне! И в те последние минуты перед экзекуцией, пока Паша произносил вступительную речь - за Костиной спиной, вся эта братия надевала на руки кожаные перчатки, в которых ходят зимой.
   - Вот и усё тебе, телёнок, не доросший до бычка, - сказал Паша, расплывшись в улыбке, - карачун тебе, кажется настал и родни поблизости нету, спасать-то некому! Не богато, но что надо сделаем на славу: не пальцем выковыривали и с мальства тому учились. Мокруху постараемся не сделать - нам это ни к чему. Рыжий, выглянь в окно, - кивнув головой назад, - вертухая во дворе не видать?
   - Так там же темень, чё я там увижу? – протестующе, заявил один из подручных Паши.
   - Ты глянь, раз сказано, а темно, не темно, не твоего ума дело – моргала свои пошире раскрой! На-крайняк - уговор, как договорились, чтобы не влипнуть по-полной. Слышали все?
   Рыженький паренёк подошёл к окну, раскрыл створку окон-ную, лёг на подоконник грудью и стал вглядываться вниз в тём-ный двор, где только при входе в подъезд тускло светила лам-почка, наконец он выпрямился, закрыл окно, повернувшись, сказал:
   - Пусто, хоть и темно - токо ветки шелестят, можно начинать.
   В ту же секунду Костю сзади ударили прямо в затылок. По инерции, сделав пару тех шагов, которые отделяли его от Паши, получил встречный удар кулака прямо в губы. Паша нанёс удар, не вставая со стола, возможно, это в какой-то мере и спасло Костю в те первые секунды избиения. Если бы Паша ударил его, стоя - встречным ударом, то могло бы и не потребоваться бить дальше. Отлетев от стола, следом со всех сторон посыпалась серия ударов, и уже через минуту Костя лежал на полу. Били не торопясь, стараясь не мешать друг другу: словно на соревнованиях подходя по очереди к спортивному снаряду. Подходили двое, приподняв парня с пола, взяв его под мышки, очередной подходил и исполнял серию ударов. Когда уже всё было в крови, чтобы сильно не запачкаться, перешли бить ногами. Отливали с графина водой, приводя в чувство, и снова били, и били. В очередной раз вода перестала действовать, Паша сказал:
    - Это предел, хватит, и так кулаки болят, к тому же может и коней двинуть - греха потом не оберёшься. Перекур устроим. Придёт немного в себя, обмоем и оттащим его в постель, уло-жим как куклу, а там пусть ищут, где он ночью бродил и куда падал.
   Очнулся Костя, придя в сознание, когда на лицо ему тонкой струйкой бежала вода. Над ним стоял тот рыжий парень с гра-фином в руках и с интервалами плескал на него воду. Паша, си-дя в той же позе, что и раньше, будто бы и не вставал до этого, заметив, что тот пришёл в себя, цинично издеваясь над полуживым парнем, сказал громко:
   - Скоко живу, так и не понял, может, кто из вас надоумит, чё он лежит, растянулся на всю хату?! Вперёд ногами выносить нас не учили, мягко говоря, мне до фени: лежи тут скоко хочешь, но сам подумай хата-то не твоя! К примеру, мне надумается ещё пару раз съездить тебе по рылу, - и чё прикажешь? Мне на колени становиться затем, чтобы скулы тебе на место поправить?! Ну, ты, мудак!.. а ну, братишки, подняли его на руки, как прежде я вас учил, токо держите правильно и крепко, а то промажу, потом у себя зубы считать придётся. Давай быстрее шевелитесь, а то уже жрать охота; ужин-то сёдня мимо прошёл. Там есть в одной хате, хуторянин из дома приехал. Очередную посылку от мамки чувак приволок. Пока будем с этим хмырём разбираться, всю нашу хавку полопают, падлы!
   Пока Паша рассусоливал, смакуя своё высокое в иерархии приблатнёного мира положение, - по крайней мере, он так считал - остальные сидели на кроватях и курили: в ту минуту они никак не ожидали от жертвы такой прыти. Костя резко вскочил. Кто бы мог подумать, что полудохлый так может скакать: после, как минимум, трёх раз, подряд терявший сознание. Костя обежал стороной стол, на котором сидел Паша, вскочил на подоконник и кулаком со всего размаха ударил в стекло, отчего оно тут же посыпалось, при этом сильно поранив ему ладонь. Тут было уже не до руки, вся голова и лицо, словно каша: к тому же сработало чувство самосохранения, которое в отдельных случаях спасает человеку жизнь. Держась рукой за переплёт оконной рамы, одну ногу выставил наружу на отлив окна и в таком положении застыл. Поглядел вниз, - высоко ли лететь. Выломал кусок острого стекла и, сжимая в руке так, что с пальцев стала сочиться кровь, глянул вглубь комнаты на всю эту компанию, которая тоже замерла в недоумении, сказал хриплым, словно простуженным голосом:
   - Хоть один подойдёт - по шее полосону или в морду брошу, все разом ломанётесь – хоть одного, но угроблю, а после спрыгну на низ. Давай подходи, кто смелый?.. кагалом бить одного вы горазды! Ну?!.. – держа впереди себя острый кусок стекла, запинаясь в словах, стараясь громче кричать, сказал Костя. В эту минуту послышались внизу громкие женские голоса. У входа в здание стояли, задрав головы, дежурная вахтёрша и комендантша общежития. Услышав звон стёкол, после чего рассмотрев на фоне светящегося окна стоящего парня, обе подумали, - что их воспитанник сейчас станет прыгать со второго этажа. Подняли шум: стали кричать, уговаривать и возмущаться, но Костя их не слушал. Костя ещё раз посмотрел вниз, но там стояла темнота, и где эта земля, определить было трудно; пока он смотрел и раздумывал, кинул взгляд в комнату, но она уже была пустая – вся шайка исчезла словно растворилась. Уже через пару минут в помещение с воплями вбежали две женщины. Дальше было разбирательство: кто бил, зачем, по какому поводу и сколько раз? В тот вечер в поселковом медпункте, куда Костю скорая помощь увезла, дежурный врач посвятил ему больше часа, приводя его голову, если и не в надлежащий вид, то хотя бы немного глаза открыть, чтобы видеть, куда ногой ступать. Настаивали на госпитализации, но Костя наотрез отказался, а когда доктор сказал, что не отпустит его, встал и покинул медпункт. На следующее утро, ровно в восемь часов утра, когда звонок оповестил о начале занятий, Костю из общежития увели в кабинет директора училища. Войдя в кабинет, ему предложили присесть, отчего, отрицательно покачав головой, он дал понять, что в том не нуждается и остался стоять вблизи у дверей. За столом собрался консилиум «дознавателей», - как обычно собираются на совещание. На своём почётном месте сидел директор, рядом с одной стороны заместитель по воспитательной части – завуч, с другой стороны участковый инспектор посёлка Новая – Соколовка; медики ему ещё ночью сообщили о случившемся. Далее сидели преподаватели, которые вероятно не были в этот час задействованы, мастер производственного обучения группы, где Костя учился и те две женщины, которые ночью посодействовали в прекращении разыгравшейся драмы. Допрос вели без пристрастия, - куда уж тут применять что-то, когда на парне живого места нет. Все сидящие за столом - не менее десяти человек - приготовились писать. Перед каждым лежит лист бумаги, между пальцев ручка торчит. Оставалось лишь зафиксировать допрос, после сравнить, подкорректировать, отредактировать и отправить следователю. Костя решил стоять насмерть, как когда-то бравые гренадёры на Бородинском поле умирали. Как это и положено в подобных разборках первым нарушил молчание участковый инспектор:
   - Константинов, - спросил старший лейтенант, обращаясь к Косте, при этом пытливо вглядываясь в его изуродованную фи-зиономию: глаза – щелки, как у монгола, синяков – на пальцах не пересчитать, губы – клочья висят, ну и остального по немного, - кто вас избил? Говорите, ничего не боясь, подробно, не упуская ни одной детали.
   - Меня никто не бил, - ответил Костя, с трудом ворочая рас-пухший язык во рту и произнося с трудом слова. Сказал и тут же отвернул голову вправо, разглядывая на стене картину неиз-вестного художника, где была изображена панорама строящей-ся какой-то ГЭС. На полотне картины красовалась Сибирь: тайга кругом, строители в касках командуют огромным краном. В комнате тишина и пауза в допросе – писать нечего, ибо такое не стоит писать, Все застыли в ожидании.
   - Тогда скажите, Константинов, поскольку у меня в руках за-ключение дежурного врача из поселкового медпункта и в нём говорится, - инспектор постучал указательным пальцем по исписанному листку бумаги, лежащей на столе, сделав паузу, продолжил, - четырнадцать пунктов значатся в медицинском заключении о нанесения вам травм. Некоторые из них могли быть несовместимы с жизнью, здесь чёрным по белому так и написано. Откуда они могли взяться?! Не хотите же вы сказать, что пока спали – с кровати упали?
   - Нет, с кровати я не падал. Я живу на втором этаже, пошёл вниз по нужде - в туалет, до конца не проснулся. На площадке лестницы споткнулся и головой вниз полетел; долго лежал, по-том, кажись, пошёл куда-то, попал в какую-то не в свою комнату, искал дверь, чтобы назад уйти, а очутился почему-то на окне, там поскользнулся, отчего нечайно стекло выбил, а тут заскочили в комнату комендант и вахтёр. Ну, вот и всё кажется.   
   В эту минуту в разговор втесались женщины свидетельницы, одна даже привстала со стула и обе, разом заорали на весь ка-бинет:
   - Слушайте вы его, он вам не такое расскажет! Какая лестница! Причём тут туалет, если он собирался из окна сигануть!
   - Правильно, - сказал Костя, прямо глядя на женщин, - вначале упал, потом лежал, после очнулся, и мне почему-то показалось, что меня девушка бросила, та, что ещё в школе учится в восьмом классе. Вот с горя и хотел посчитаться с жизнью.
   - Так, - сказал в раздражении директор, в нетерпении перела-живая на столе бумаги с места на место, - ты из себя-то дурачка не строй, а то загремишь в колонию для несовершеннолетних вместе с теми, с которыми устроили мордобой! То, что ты тут нагородил, то лучше расскажешь кому-нибудь другому, но не нам. Доиграетесь в поддавки, что кого-то хоронить придётся! Говори! Пока тебе в другом месте голову не поправили! И не вздумай выкручиваться, тут собрались не твои сверстники! Если и дальше всё на тормозах спустить, не то что в общежитии, а и училище хоть закрывай! Эти все манеры из колонии тут у меня не приживутся. Я не затем воевал, чтобы в училище, да под мо-им началом, анархии зелёную дорогу давать! Говори, сказал, зачем голову-то отвернул?!
   - В таком разе я вообще отказываюсь что-либо говорить, - по-вернув лицо к директору, сказал Костя, - потому, что я уже всё сказал, выдумывать, как-то не красиво, получится.
    - Ты на лицо своё в зеркало глядел? Красиво ему надо! Куда, уж краше!.. И художнику не под силу, так разрисовать!.. - сказал директор, боком отвернулся и уставил взгляд в окно, по его поведению можно было определить, что дальнейшую беседу он вести уже не намерен.
   - Ну, я же вам говорила, - сказала язвительным тоном толстая сорокалетняя женщина - с комсомольским значком на груди - курирующая ВЛКСМ, профсоюз, кассу взаимопомощи и ещё массу всяких идеологических структур в училище, - у них круго-вая порука, они сплошь и рядом покрывают друг друга. И эта тенденция будет продолжаться до бесконечности, пока мы не переломим всему этому хребет. Надо срочно - в порядке необ-ходимости, хотя бы для всего училища – нескольких застрель-щиков преступного поведения отправить в колонию. Мы пре-красно знаем, кто это сделал; их давно пора передать на даль-нейшее перевоспитание в другие руки – куда следует; и в учи-лище бы спокойней намного стало. Но, Константинов!.. к тебе обращаюсь – ты же, комсомолец, совесть у тебя есть или ты уже забыл, что это такое?! Ты должен об этом сам заявить, чтобы мы могли факт уголовщины зафиксировать, а ты их покрываешь.
   Костя молчал, всё время, разглядывая ту самую картину на стене. Директор, снова развернулся в сторону стола и, глядя на всех сразу, спросил:
   - Ну и что будем делать?.. Завуч, Василий Николаевич, не надо отмалчиваться, это по вашей части воспитание учащихся. Ваше мнение?
   - Да тут о моей воспитательной работе говорить уже, пожалуй, поздно. Пусть участковый готовит материалы для следователя и передаёт куда надо. Раз нам известны те лица, которые уже неоднократно отметились, кто-то из числа участников всей этой вакханалии обязательно расколется и всё подробно расскажет. Да я примерно даже знаю кто, он уже мне - рано утром половину рассказал.
   - Но без показаний потерпевшего следователь ходу делу не даст, - сказал участковый инспектор, - а за сам суд - можно за-быть, все шишки только на нас посыпятся, и вам и мне достанется.
   - Так. Раз ты, Константин, решил в молчанку играть!.. твоё де-ло!.. – сказал директор. – Тебе же, дороже выйдет. Чего, рот то раскрыл?.. или не закрывается по причине слабоумия?.. Иди в общежитие залечивай свои болячки и ни ногой никуда, чтобы был на месте! Потребуешься, мы вызовем, а мы тут ещё поду-маем, что с тобой делать и с теми, которые тебя били.
   Из кабинета Костя вышел как раз во время перерыва между уроками. Нашёл Максимку, с которым имел добрые отношения - парень был из местных и проживал в посёлке Самбек - занял у него полтора рубля на билет до Ростова и спустя десяток минут, пока там продолжали совещаться, он уже маршрутным автобусом катил в сторону автовокзала. Самый дешёвый билет до Ростова на автобус «ЛАЗ» с жесткими сидениями стоил один рубль двадцать копеек. От Ростова направляясь до тётки в Краснодарский край, поехал дальше зайцем - электричкой – там деньги платить за билет было бы глупо. Домой ехать вариант сразу отпадал – с такой побитой до неузнаваемости мордой, там не появишься – людей токо пугать. Решил залечить раны подальше от людских глаз в глухомани деревни. Прошло более двух недель. Оказывается - фингалы под глазами легко наносить, но быстро покидать лицо они не желают. Не появляясь в училище на занятиях - о нём почти забыли, а он тем временем в душе надежду лелеял: «Поеду туда после… - когда дома побываю, а там гляди и выгонят – исключат из училища за прогулы. Чем быстрее, тем лучше, меньше головной боли. Что будет то и будет: от любви и несчастья все! Теперь сиди сидьма, где попало и страдай в одиночестве…». Костя на этот счёт глубоко заблуждался, не зная правил игры в таких учебных заведениях как Гэпэтэу. Из этих училищ не исключают – неправильно на самом верху поймут, припишут неправильную постановку вопроса в отношении будущих кадров пролетариата: а там и высылка, куда Макар телят не пас, а то и пятьдесят восьмая. Это из средних и высших учебных заведений отчисляли, чтобы пополнить ими пролетарские ряды и было для кого, каждое утро крутить одну и ту же пластинку: «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек, я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…». Косте Константинову до вольности и всеобщего счастья шагать и шагать… - сколько-б не шёл, все ноги собьёшь, глянул вперёд, а там уже край могилы. А если по пути к тому счастью, вдруг вспомнить, что в стране не за деньги трудились! Для про-летария речь о деньгах - это нехорошим тоном являлось: низко, с буржуазным подходом и не по-коммунистически. Счастье получалось какое-то бедное, нищее: сильно на бродягу похожее. А что касается Гэпэтэу, то там было только две дороги. Первая – это кое-как доучиться и с богом покинуть никчёмные стены, уйдя в пролетарии; вторая проходила через ворота колонии для несовершеннолетних – та же зона за колючкой. Была и третья, о которой старались вслух не говорить – на ближайшее кладбище. Главное правило дойти до конца – там, на стройке научат, а пока хотя бы числись. Для Кости - на этот для него исторический момент - сложилось одно к одному: тут Лариса ни с того, ни с чего взяла и забеременела, а тесть пригрозил, что на вилы посадит. За Новошахтинск - хоть не вспоминай – там хуже, чем в подвалах средневековой инквизиции. Деваться некуда, душа по Ларисе на части разрывается. В одну из ночей прибыл в деревню, минуя свой двор, зашагал туда, куда всем сердцем и плотью стремился. Тихонько зашёл до боли в знакомый двор, милый сердцу и разуму; тихо постучал в окошко любовного гнёздышка, где спала – Она! В ту же минуту за занавеской включилась настольная лампа. Костя стоял и смотрел в эту минуту через окно. Щёлкнул внутри крючок на двери, и Лариса впустила своего жениха, как впускали когда-то подпольщики агента связного из-за линии фронта. Прикрыв за собою дверь, оба замерли у порога.
   - Тебя так долго не было! Бросил меня здесь на произвол судьбы! а сам исчез, словно, я во всём виновата!.. – Лариса по-дошла вплотную к Косте, положила руки на плечи ему, а голову на грудь, прильнув щекой, всхлипывая, продолжила. - Крайняя беда для нас настала, Костик, я прямо всё это время как не в своей тарелке, не знаю, что и думать. Сижу, страдаю в одиноче-стве все вечера напролёт, а от тебя почти месяц ни одной вес-точки. Скажи, что можно подумать на моём месте, тем более ещё и моей маме?! Я знаю и очень хочу – мы должны быть сча-стливы, но сейчас это очень сомнительно.
   Костя обнял Ларису за спину, стоял, слушая её и, молчал. Лариса тяжко вздохнула, отстранив от себя жениха, взяв за руку, подвела к тусклому свету настольной лампы, пристально вглядываясь в его лицо, сказала:
    - Исхудал-то как! Тебя там толи не кормили?.. бедненький ты мой! Прямо потеха и только! Ты в зеркало давно на себя смот-рел? Запустил на голове волосы, сразу видно, что давно немы-тые. На бороде волосёнки торчат, на губе болячка, а почему синяки под глазами… - дрался с кем-то?.. Можно подумать, что из тюрьмы ты явился! А мама от наших приключений занемогла совсем. Больше лежит – у неё давление. Мы точно её в могилу загоним. Ну, чё ты стоишь и молчишь, язык отобрало?
   - А что говорить?.. и чё же теперь, идти, куда глаза глядят?..
   - Вот глупый! Какие глаза?! Отец обоих убьёт, если вдвоём нас поймает!
   - Прямь таки и убьёт!.. меня вон десять человек хотели ухайдокать, как видишь, живой перед тобой стою. Перемелется – мука будет. Так всегда старые люди говорят.
   - В неудачное время мы всё это затеяли, надо было ещё хотя бы годик подождать, – сказала Лариса и замолчала. Подошла к кровати, присела на краешек, печально глядя на Костю, чуть улыбнувшись, при этом лукаво прищурив свои длинные ресни-цы, что было ей очень к лицу и всегда сводило Костю с ума, ска-зала: «Теперь об этом забудь, теперь нельзя, а лучше иди до-мой, а то не дай бог, отец проснётся, и выскочить не успеешь…».
  Как вошёл Костя, будто в чужую хату крадучись забрался, так и покинул, молча, и даже Ларису не поцеловал на прощанье. «А собственно, чем бы я её целовал?!.. - когда губа никак заживать не желает!..» - подумал Костя, закрывая тихо за собой калитку. На следующий вечер, как раз была суббота, когда вся деревен-ская молодёжь из города на побывку приезжает, Костя в полном одиночестве отправился в сельский клуб. Вначале было кино, просмотрев которое, Костя так и не понял, что он смотрел; потом были танцы под пластинку, пообщался с товарищами и друзьями в процессе чего и узнал - кой чего. Как стало понятно из разговоров, а больше обмолвок и намёков: уже и сплетни о Ларисе пошли. Теперь от поклонников у неё не было отбоя: пронюхали, что вовсе не девочка она. К тому же - такая красивая девочка, а в прошлом недоступная, а вдруг сейчас всё изменилось совсем наоборот. Куда дорога протоптана – туда кобели всегда и плетутся. Косте вся эта бодяга сильно не понравилась. В душу закрались сомнения, а вслед за ними нагрянула ревность, мучительно стало, - хоть иди и вешайся! Утром в воскресенье - чего раньше никогда не делал - Костя уехал в Новошахтинск. «Тут дома не сладко – там противно и опасно, а в середине дорога – она милее всего для меня сейчас, - думал Костя, сидя в кресле автобуса, - можно бы было уехать на край света и забыть всё раз и навсегда…». Как не надеялся Костя избежать встречи с Лидой - не получилось: она его сама в тот же день нашла. Столкнулись, казалось случайно – на дорожке, ведущей в уличный туалет. Костя возвращался, а Лида, видимо проследив из укромного места, шла ему прямо навстречу. Встретились на середине пути: Костя взял вправо, выйдя на траву, пытаясь её пропустить или обойти. Поравнявшись, она сделала резко шаг влево, почти столкнувшись, схватила парня за локоть, при этом сказала:
   - Ну, ну, ну… тихо ты, тихо, прямо не удержишь!.. куда так ле-тим, школьница твоя далеко и никуда не денется, уже за столом уроки зубрит. Да не вырывайся ты!.. я же тебя не насиловать собралась. Фу ты! Стой, говорю!.. пару слов хочу сказать, а потом чеши хоть до своей школьницы, хоть до её учительницы!.. 
   - Чего тебе от меня надо?! Отвяжись!.. – сказал Костя, дёргая руку, пытаясь освободиться и уйти.
   - Да не буду я за тобой бежать - не хочешь слушать и не надо, сам придёшь, когда жареным припрёт!
   - Говори, что сказать хотела.
   - Ты, наверное, все грехи на мою голову свалил. Да не застав-ляла я их бить тебя, не заставляла!.. могу, чем хочешь поклясться! Наоборот, Пашку просила, чтобы пальцем тебя не тронули, а лишь поговорили, ну, припугнули бы немного. Я же не думала, что у этих дебилов совсем в голове мозгов нет! А оно видишь, чем кончилось?!
   - Ну, мне-то ещё не видеть, когда одной ногой уже на том све-те был! И как, лично для тебя – кончилось?!.. или только нача-ло?.. За услугу со всеми расплатилась? Если не секрет, по сколь-ко раз по кругу пропустили?.. наверное, еле ноги унесла.
   - Дурак ты, полный дурак! Не считай меня за последнюю тварь! Так я им и расстелилась, быстрее свои языки проглотят! Не было ничего, о чём ты думаешь, не было! Пойди сам спроси у них - у любого!.. И если, какая-то, сволочь и падла, соврёт!.. Богом клянусь, до утра не доживёт!.. На зону пойду, но, суку, прирежу!..
   - Да какая мне разница – было или не было, я, что твой отец или муж?! Вон видишь, идёт длинная глиста - твоя подруга?.. с кем она эту ночь кувыркалась мне до фонаря, как и ты тоже! Давай как-нибудь по разным тропинкам ходить.
   - Ты, наверное, так и не понял, я не собираюсь отказываться от того, что считаю должно принадлежать мне!..
   - Даже так вопрос стоит?.. Жуть какая-то или всё мне это снит-ся! Я чё кукла на витрине магазина выставленная, а ты её купила и права предъявляешь?.. Чё, ты за мной ходишь, чего тебе от меня надо? Я же тебе ещё в первый раз сказал, чего непонятно! Натравила, как последняя тварь своих блатарей и ещё ко мне в душу лезешь! Да ещё в чём? – в грязных, в навозе башмаках! Пойми, мы разные с тобой, как мир живых и мёртвых, неужели тебе этого не понять? Нас невозможно соединить, как материки, разделённые океаном, а ты пытаешься огнём зажечь воду. Ты мне противна, даже когда являешься на память. Что с того, что избили из-за тебя, довольствуйся, радуйся, но дела не поправишь! Тем своим поступком ты сделала хуже лишь для себя. Ещё побьют?! Господи напугала! Я что под аналоем с тобой стоял или клятву верности давал? Да даже, если бы по какой-то сверхъестественной причине я был бы твоим мужем, что из того?.. Бумажка - она и есть бумажка! И свидетельство о браке ещё никому не гарантировало совместную жизнь до конца. Да лучше весь век быть монахом, чем вот с такой как ты под одной крышей жить!..
   - Ну, что ж, и на том спасибо!.. ты мне в душу столько напле-вал, что уже туда не уместится ни одно слово. Придётся отрыг-нуть. Прощай пока, гляди, на том свете уже свидимся. Кто из нас гадкий утёнок – ещё посмотрим, вероятно, кто последний слово своё скажет.
    - Снова пугаешь! Как же я тебя только ненавижу!..
  Она обернулась, больше не сказав ни слова, и напрямую, по траве, быстро зашагала в сторону учебного корпуса. Костя не-много ещё постоял, приводя свои нервы в порядок, после про-должил путь; подумав, - что теперь, может быть, наконец-то от него отвяжется. Исчерпав все душевные силы свои, тая эту на-дежду в душе, он глубоко заблуждался, ибо ещё плохо знал эту настырную личность. В тот же день в конце занятий к нему по-дошёл парень из местных, проживавший в посёлке Пятая шахта. Костя с Леонидом поддерживал дружеские отношения. Леонид подойдя, покрутил головой, осматривая, нет ли поблизости посторонних, после чего, сказал:
   - Отойдём немного в сторонку – тема есть для разговора, - когда прошли к забору, стоя среди деревьев, Леонид продолжил, - ты, Костя, на субботу сваливай домой, или куда-нибудь в другое место, только не оставайся в общаге.
    - Так я же только в воскресенье из дому приехал, - сказал Константин.
    - Езжай опять – кашу маслом не испортишь, но лучше раньше тебе уехать. Западная, а вместе с ней и Пятая шахты придут к вам в субботу: воспитанием вашей общаги заниматься, а то и тебе перепадёт: на морде-то у тебя не написано – кто ты такой. И тебя - получится так - что за тебя пришли разбираться и тебя же по ошибке отрихтуют по-полной. Усёк?.. – а то у тебя старое ещё вон не зажило. А Паша не только тебе насолил: на Новой – Соколовке ему лучше не появляться: сказали, отвезут на забро-шенную шахту и в шурф вниз головой спустят. Он со своей при-блатнёной шарашкой - отца одного пацана избил, и карманы почистили, возле «Огонька» кафе – ресторан, знаешь такой? Вот там они его и приловили. Он конечно пьяный был и темно кругом, но всё-таки одного вспомнил – высокий и он бил сильнее всех остальных. Кроме Паши больше некому. Так что уезжай лучше в пятницу, дёргай быстрее, а то надумают раньше явиться. Это мне сказали, что б я передал, и ты знал. Так сказали пацаны из Пятой шахты: там какой-то: то ли родственник твой, толи родители его с того села где ты живёшь. Вобщем компания намечается - закачаешься. Ваша общага уже в городе как бельмо в глазу, если дело и дальше так пойдёт - вас точно спалят со всеми вашими потрохами. Представь себе – недавно там на Пятой – целое кино случилось. Вылезают мужики из забоя, помылись в бане: сунулись в шкафчик свой, а там какое-то тряпьё висит и, получается, одеться не во что. Выходная одежда у шести мужиков долго плакала и пошла куда-то богу молиться. Это вы-ходит, что пришли - и как я думаю - опять Пашин след, они и ходят всегда по семь человек. Так вот, явились эти фраеры, в бане помылись, их там даже видел кто-то, после оделись во всё новенькое и свалили, а своё барахло: фуфайки, сапоги кирзовые, брюки, что сварные носят – это оставили. Мужики бедняги ждали, пока из дома привезут одежду. Я вот думаю, что раз их семь, а одёжи пропало шесть – Паша на себя не успел подобрать – спешили очень, а под руки видно попадались все маленькие размеры. Не знаешь, кому-нибудь не предлагали вещи?
   - Если и предлагали, меня обойдут стороной и вряд ли кто мне скажет. В общаге у меня нет не то что друзей, я почти ни с кем не здороваюсь. Живу как на вулкане, если ночью не жахнет на голову мне, как в прошлый раз, то днём может взорваться. Тут я как ягнёнок среди стаи голодных волков. Даже не знаю, как до весны хотя бы выдержать. Весной, говорят, нашу группу на практику отправят; говорят, что в станицу Кочетовскую - домики там двухквартирные строить будем. Не знаешь, где она находится?
   - Это далеко, за городом Шахты, на берегу Дона. Я там сам не был, но оттуда по осени к нам виноград на бортовых машинах привозят и продают на каждом углу. Ну, давай, потопал я на автобус, а ты смотри, как что – дёргай когти!
   - Давай, спасибо, что предупредил, - сказал Костя, пожимая Леониду руку.
   На следующий день во время длинной перемены в уроках, на втором этаже учебного корпуса, в самом конце коридора, слов-но из засады выпорхнув, Лида поймала его. Буквально тут же всё началось по второму кругу, словно продолжая тот разговор у туалета.
   - Может, всё-таки договорим?.. а то как-то всё на полуслове оборвалось, - сказала она, преграждая дорогу, мечась от стенки к стенке неширокого коридора.
   - Снова пугать пришла? Так сразу бы своих выродков позвала, с которыми с мальства в их постелях спала. Я могу подождать. Только на этот раз номер вам не пройдёт: выгораживать вас и запираться не стану; пойдёте за милую душу все за высокий за-бор и за тот случай тоже!
   - А почему ты уверен, что сия чаша тебя минует? Вот тогда лучше тебе туда не попадать. За это там не то, что задницей на парашу посадят и головой в неё окунут, но кое-что там имеется похлеще и именно это для таких мальчиков как ты!
   - Иди!.. сказал, пока у меня терпение не лопнуло. Вон видишь окно?.. вниз головой спущу, скажу, сама выбросилась от нераз-делённой любви и мне поверят. Доказательства тому есть – все ведь знают, что ты за мной по пятам ходишь. Не веришь? Я не пугаю и не блефую – только пятки сверкнут! А там внизу асфальт - как раз то, что надо. Я так чувствую, что мне от тебя не отвязаться, ну есть ещё один вариант – пойти и вздёрнуться, но это уж хрен дождётесь, не на того напали! Кстати, скоро к вам придут городские и разберутся и по поводу меня будут к вам серьёзные вопросы. Вся Западная шахта пожалует к вам в гости – готовьте столы для сабантуя. Весёлый выйдет концерт.
   После этих слов Лида изменилась в лице, резко крутнулась на месте и быстро пошла по коридору к лестничной площадке, а Костя треснул ладошкой себя по затылку и вслух тихо сказал: «Во, дурак! кто тебя за язык-то тянул!..». На занятия в тот день Костя больше не пошёл. Был ещё только четверг, забежал на секунду в общежитие, в своей комнате окинул её взглядом, словно проститься пришёл, вслух сказал: «Чё голому собирать-ся?.. – как говорит моя мать, - подвязался верёвкой в поясе и готов. Гитару жаль – разбили падлы! Ну, да ладно куплю когда-нибудь другую…». Скорым шагом пересёк двор училища, чтобы ненароком не нарваться на кого-нибудь из преподавателей и направился по дороге через железнодорожный переезд в сто-рону посёлка. Взойдя на насыпь: на время замер, оглядывая окрестности. Кругом терриконы торчат, своим конусом напоминая египетские пирамиды: только чёрные и курят подобие затухших вулканов – это уголь в породе от самовозгорания тлеет годами и десятилетиями. В воздухе стоял угарный газ, будто рядом кузнечный горн дышал мехами; стал накрапывать моросящий дождик, но на душе вопреки всему было впервые за последний месяц радостно. Возможно из-за того, что придут посчитаться с его врагами, а скорее всего, что едет он домой и снова увидит Ларису. Вздохнул, ещё раз кинул взгляд в сторону ненавистного училища и, торопясь, зашагал вниз с насыпи. 


  Пройдусь по Доломановском – на-Пушкинской немного задержусь.



                А где оно, твоё начало,
                В чём суть его и соль его,
                С какого, собственно, причала
                Пункт отправленья твоего. 

                (Анатолий Таранец.)


    Направляясь по улице Энгельса вниз к вокзалу: из раздумий и глубокого забытья Костю вывел стук мастерка каменщика, доносившийся, откуда-то спереди. Этот звук не спутаешь ни с чем другим. Впереди был виден уже сам вокзал - на эту минуту пока не востребован, ибо дальнейшие планы у Константина были совсем иные - вокзалы ему на данный момент совсем ни к чему. План был прост: как перебежать дорогу, проскочить на обратную сторону железки по навесному мосту в Ленгородок, а там, в тех краях - как ему подсказали – отыскать то училище под №-6, куда и собирался он сдать документы. На пересечении улицы Энгельса и проспекта Сиверса, на самом углу стоит высокий кирпичный забор: плавным круглым изгибом обрамляя территорию нефтеперегонного завода. Сейчас там стояли впритык к этому забору подмости – рештовка: на ней стояло пятеро молодых парней, и клали кирпичи, громко стуча мастерками. Внизу на тротуаре копошились ещё столько же: кто-то подавал кирпичи, другие вёдра с раствором. Костя думал недолго и решил проконсультироваться, - всё-таки коллеги. Подойдя, поприветствовал, после чего спросил:
   - Критическая ситуация на пути мне под ноги упала: в училище строительное треба документики сдать. Не посоветуете куда?.. а то я в Ленгородок, в шестое направлялся.
   - По первому году что ли... - так чё так поздно? Уже занятия давно идут - или болел всё это время?.. – спросил высокий па-рень.
   - Не, я на второй курс и переводом из другого училища, из Но-вошахтинска. Специальность, наверное, как и у вас – каменщик-монтажник.
   - Тогда давай к нам. К тем, козлам, в Ленгородок не ходи, мы к ним как-то - не то, не очень расположены, - сказал тот же высо-кий парень, - есть общага у нас, если не хочешь могём к себе на квартиру пристроить.
   - Да мне-то всё равно, лишь бы куда, - ответил Костя.
   - Ганс, - задрав голову кверху, обратился к стоящему на под-мостях низкорослому парню, - бросай нахрен свой мастерок и слазь с рештовки, пойдём вон пацана к себе устраивать. А вы давайте в том же духе, - обращаясь ко всем остальным учени-кам-строителям, сказал высокий парень, - мастер явится, скажите ему всё как есть, что скоро у него в группе ещё один ученик добавится. И не волыньте тут!.. чтоб к концу дня рештовку дальше переставили!..
   Оба парня подошли к Косте, протянув по очереди руки стали знакомиться:
   - Я Иван, - сказал высокий парень, - а это чудо, шо рядом стоит, Гансом его будешь звать – это имя ему нравится, но можно и Санёк или Шурик. Так… - похромали на хату, где мы живём; по пути заскочим в училище и Мосю прихватим, а там разберёмся кого и куда. Деда сначала надо уболтать, а то возьмёт и заершится, к тому же скоро за два месяца за квартиру не платили. Этот вопрос на Мосе висяк, пусть припугнёт деда своим гэпэу. Как видно всё меняется к лучшему – в нашем полку прибыло. - Иван поглядел на своего товарища, окинув взглядом с ног до головы, скривился и сказал, обращаясь к нему, - Ганс, барыга ты подзаборная, несчастный гоп-стопник!.. ты хотя бы штаны от раствора отряхнул, стыдно по городу рядом идти. Вот мурло!.. Токо блатного из себя строить! Ты чё не знаешь, что по городу положено чистым ходить?..
   - Чего ты, Ванёк, меня всё учишь?! Положено, не положено… то, что в карман не положишь - вот то и не положено. Вот когда в сартир или на парашу пойдёшь - там ложи скоко угодно.
   - Ты снова, Ганс, на феню ботать перешёл. Ладно, поканали - как есть – дома пёрышки свои почистишь!
   Вскоре они уже вчетвером подходили ко двору – на Пушкин-ской улице, где квартировали. Пётр Леонтьевич, увидев парней, поднялся с лавочки и направился к своему дому. Когда обговорили все детали вселения в хату нового квартиранта: хозяин подворья, пристально оглядев парня, спросил:
   - Ну и как имя у нашего нового жильца? – не дождавшись ответа, добавил, - паспорт и приписное воинское свидетельство принесёшь: поставлю в военкомате на учёт и временно пропишу, а то мне за это могут и шею намылить. Так как, говоришь, тебя звать?
   - Костя, а фамилия – Константинов.
   - Уф ты!.. так и просится ещё слово добавить – Рокоссовский. Звучало бы намного для слуха лучше! - Сказал, смеясь, Пётр Леонтьевич, - сами подбирали это словосочетание или вас от рождения наделили?.. хотя о чём это я, сейчас совсем времена ведь другие, извините, пожалуйста, старика за столь глупый вопрос - сужу, наверное, по себе. Идите, смотрите, где вам жить придётся, к сожалению, лучшего места предложить не могу, пришли бы вы ко мне Константинов лет этак назад… - пятьдесят с хвостиком, разговор бы носил иной характер.   
   Гуськом направились к входной двери домика. Первым шёл тот самый Моська, с которым Костю во дворе училища познако-мили - сам он шёл в хвосте. Войдя, Костя сразу определил, в каких условиях ему придётся в дальнейшем сосуществовать в новой компании, так неожиданно свалившихся на его пути друзей. Помещение куда они вошли прокурено насквозь: тяжёлый спёртый воздух, всё пропиталось, вероятно вместе с крышей. На облезлой, ободранной и покрытой паутиной трещин печке, застеленной пожелтевшими газетами, стоит трёхлитровая банка до половины заполнена ржавой хамсой. Постели разбросаны, а посреди самой широкой кровати гитара лежит, что мгновенно привлекло взгляд Кости, после чего на весь остальной раскардаш, он уже не обращал внимания. С весёлой откуда-то взявшейся ноткой в голосе, спросил:
   - Кто-то из вас на гитаре играет?
   - Это вон – Ганс, у нас побренькивает одну и ту же песню, дру-гих он не знает, как его из Ленинграда в Воркуту по этапу везли, ещё цыганочку играет, но танцевать некому, - сказал Иван.
   - Можно попробовать? – спросил Костя.
   - А чё там пробовать – бери и тренькай, - ответил Иван.
   Костя взял гитару, подвинув к себе табуретку, поставил на неё одну ногу, а правую сторону корпуса гитары положил на колено. Указательным пальцем, не притрагиваясь к струнам на грифе, провёл по всем струнам, прислушиваясь к звучанию самой гитары. Гитара издала звук, который его удовлетворил, после чего несколько минут настраивал инструмент до нужного звучания, наконец, поднял голову, сказал:
   - Я в Одессе хоть и не был, всё мечтаю попасть туда, но эта песня про меня.
  Клацнул звучно серией пальцами ногтей по струнам и так ду-шевно запел, что сразу всех очаровал, Иван так тот и рот рас-крыл, а Костя тем временем душевно пел: «Я вам не скажу за всю Одессу, вся Одесса очень велика, но и Молдаванка и Переса обожают Костю моряка…». Следующая песня также посвящалась Одессе: «На Молдаванке музыка играет, на Молдаванке пьяные поют, на Молдаванке прохожих раздевают, на Молдаванке блатные все живут. На Молдаванке есть красивый домик, там днём и ночью занавешено окно, а в этом доме живёт мой друг, мой Колька, ах не влюбляйтесь девушки в него…». Концерт затянулся надолго. Костя заканчивал петь одну песню, просили ещё спеть, а в репертуаре у него их было много – до двухсот. Большинство этих песен - позже назовут «Шансоном» - тогда это называлось блатными песнями и даже песни Высоцкого – по непонятной причине входили в этот список, которых Костя знал много, подражая его голосу. Немного уже подустав, Костя как бы в завершение концерта, с особой душевностью, и самой игре на гитаре, –  что выражалось в преломлении грифа по отношению корпуса гитары и от этого приёма игры струны на ней начинали звучать протяжно и жалобно петь. Перебирая струны паль-цами, отчего каждая струна плакала в своей тональности, спел свою одну из любимых песен: «Шутки морские порою бывают, жестоки. Жил был рыбак с черноокою дочкой своей. Пела, пля-сала, росла, словно чайка над морем. Крепко любил её старый рыбак Тимофей…». Наконец Костя умолк, затихли последние аккорды, сложил руки на грифе гитары, в ожидании отзывов в свой адрес. Первым в ту же минуту радостно воскликнул Иван:
   - Ну, теперь мы живём!.. Ганс, так ты теперь понял, как надо играть и петь?!.. А то зарядил одно и то же, - Ленинград да Вор-кута; гундосишь её изо дня в день, как поп в церкви молитву! Надо будет смотаться на площадь Карла Маркса в студию, и за-писать на плёнку, что на рентгеновских рёбрах пишут. Несколько песен твоих, Костя, повезу к себе домой – пусть в станице послушают. Мося, - обратился Иван к Николаю, - давай шкандыляй до деда пусть займёт пару червонцев. Скажешь, что все сразу - оптом отдадим и за квартиру тоже. Будет бакланить, припугни своим старым приёмом, ну ты знаешь: удостоверение под нос подсунь, токо не произноси слово - милиция, он этого слова не боится, говори гэпэу. Не отметить такой день не то, что грешно, даже не по-человечески – какая-то подлянка получается. Честно скажу, слушал сейчас Костю, как пел он, чуть было не заплакал. Надо срочно напиться!.. а то что-то в душе после его песен тягостно стало, будто кого-то с родни схоронил!
  Открылась дверь, вернулся посланец, с двумя червонцами в руках, кинул на стол и сказал:
   - Банкуйте! Дед сказал, - насрал он большую кучу на мои намёки, что таких оперативников гэпеу как я - говорит - давно, ещё полвека назад через задний свой проход он разглядывал. По-моему, деда уже ничем не напугаешь. Сказал, что больше ни копея не даст, пока полностью не рассчитаемся с долгом. Мне лично на днях пришлют из деревни почтовый перевод, так что я за себя ручаюсь.
   - Вот, Мося, - сказал Иван, - половину долга уже и натянули, а там мы съездим по домам, и всё будет в ажуре. Так!.. раз деньги есть для начала… - Мося, Верка в какую сейчас смену работает?..
   - На этой неделе в первую смену, скоро должна дома быть.
   - Всё! сваливаем на Веркину блат хату, сто очков кому хочешь дам - там всё на мази получится. Раскрутим по-полной её и Томку, а дальше масть сама ляжет в ладошку.
   Улица Пушкинская упиралась в переулок Доломановский по-добием тупика, ибо на этом она заканчивалась: повернёшь на-лево, хоть направо  - ты уже идёшь не по ней. В этой конечной её точке располагалось ГПТУ №-7. Собственно она в него и упи-ралась, дальше ходу – только на крыльях. От здания училища, вниз в сторону Дона, уходил рукав - на проспект (язык не пово-рачивается эту прямую кишку человеческого организма про-спектом называть) Сиверса, тянувшийся между вонючим кана-лом, где текли помои Темернички, а слева забор нефтеперера-батующего завода. Со стороны проспекта Сиверса этот завод представлял собой жуткое зрелище: какие-то сараи немногим выше забора, односкатные крыши покрытые рубероидом и залиты гудроном, внутри кирпичное что-то стоит: всё в копоти и в том же гудроне, всё это на трубах, из которых сутками что-то чадит. Сказать, что воздух в этом месте был тяжёлый – это значит, вообще ничего не сказать. Когда стояла тихая пасмурная погода без ветерка, не задумываясь можно было сразу надевать противогаз, разумеется, если есть в наличии. Гудроном, мазутом, креозотом, самой нефтью и ещё чёрт знает чем, но воняло так, что людям со слабым здоровьем лучше сюда не попадать. Для того чтобы стало понятней, что из себя нефтеперегонный завод представлял, требуется самая малость: открыть Историю государства Российского и найти старые фотографии города Баку конца девятнадцатого века, где на снимках наглядно показаны такие заводы. Напротив, через дорогу положение было не в лучшую сторону – там текла Темерничка, а в неё со всего города по трубам диаметром в человеческий рост стекала вся гадость, которую после себя воспроизводит человек. Странное дело получается: такое мелкое, совсем ничтожное существо – этот человечек, а сколько всякой дряни от него получается, - уже весь земной шар загадил. Так вот – эти две составляющие, о которых сказано выше, словно соревновались между собой: у кого пово-нючей и чей дух быстрее изживёт со света людей. В обратную сторону, если с Пушкинской повернём направо, за забором училища – этого бастиона в области знаний и навыков в строительстве, в котором и учились наши герои дальнейшего рассказа, начинались трущобы. Чего - чего, а вот трущобы городить человек всегда был мастер высокого класса. Там тянулся частный сектор - так называемого старого фонда жилья со дня образования города – это примерно так, как в музейных запасниках лежит старое добро, - лежит и пусть себе лежит, гляди и пригодится кому-то. Дворы как бы общие: с множеством калиток, проходов, тупиков и дырок всяких, куда не только собака пролазит, но и личности с отсутствием лишнего габарита в бренном теле. В этих дворах домики стоят: приплюснуты, вросшие в землю на три - пять квартир – комнатушек, больше похожи на навозную кучу, которую со всех сторон на норы крысы изрыли. Входя в эти дворы, в глаза тут же бросалось – это крыши - все на заплатках и все материалы в наличии: от рубероида, черепицы времён Куту-зова, до кусков жести и листов фанеры. Ступеней перед дверями не имелось, они обычно находились внутри: открыл дверь и иди дальше, только за собой не закрывай – окошек нету, и тьма наступит. Узкий проход в темноте: нащупал ручку дверную, вошёл, а выключатель не знаешь где. Доставай из кармана спички, иначе будешь стоять как в гробу, даже мухи и те не желают тут селиться. Проживала в этих трущобах прослойка-общества, – вполне нетрудно догадаться по жизни кто здесь обитал. Давно известно, что чем ниже спускаться по ступеням социальной лестницы, тем страшнее и омерзительней будет там всё выглядеть. В такие злачные места стремилась вся рвань, пьянь и нищета не исключая уголовный элемент. В одной такой квартире проживала женщина бальзаковского возраста со своей восьмилетней дочерью. Дама утончённой чувствительности, солидная и при всех прибамбасах, которые кстати, не всем мужикам по душе; характером добрая, уступчивая, готовая всем поделиться – даже тем, что большинство женщин считает самым её драго-ценным сокровищем. Кстати, мужики поголовно категорически против такого взгляда на принадлежность той женской вещи, которую она всю жизнь прячет от посторонних глаз. В советской жизни простых граждан, с появлением в квартирах и в частных домах цветных телевизоров и бабинных магнитофонов фирмы «Сони», купленных в комиссионном магазине; персидских ковров и хрусталя в сервантах, в ходу на этот счёт ходил популярный анекдот. Передавался, правда, сей анекдот из уст в уста только среди мужской части населения. Мы попытаемся его рассказать в своём изложении и редакции: «Женщина бальзаковского возраста лежит в постели в ожидании своего любовника, который открыв от удивления как можно шире рот, стоит на пороге, вылупившись на предмет предстоящих утех в ближайшие минуты. У дамы пледом прикрыты только ступни её ног – то, что под пледом - на то лучше всего не смотреть. Остальные женские прелести из-под бижутерии тонкого нижнего белья вылези наружу, как сдобное тесто вылезает из квашни. Толстые губы полуоткрытые – слюнки текут: ждут, не дождутся, когда их любовник засосёт в свою бездну. Кулачки у дамы то сжимаются, то разжимаются – можно подумать, что корову собралась доить. Любовник на удивление абсолютно трезвый – ни в одном глазу, но чем-то напоминает забулдыгу из подворотни. Вытянул голову вправо - словно гусак и вслушивается: за перегородкой что-то заурчало, или с унитаза говно спустили, или упал кто-то там на пол. В комнате благоухает духами или одеколоном «Красная Москва»; вероятно, готовясь к предстоящим любовным проце-дурам, хозяйка вымыла им все полы. В воздухе под самым по-толком незримо витает сексуальная напряжённость. Временная задумчивость обоих вдруг исчезает на их раскрасневшихся лицах – давно пора приступать к главному, - зачем и собрались. Но дамочка наученная горьким опытом в прошлом, теперь принимала любовника, молча: она не произносила тех сакрально-сексуальных ранее слов: «Милый мой, возьми у меня всё самое дорогое!..» - Ибо при этих словах возлюбленный окидывал жадным взглядом всё по кругу, что под стенами стоит и выбирал, что подороже. И как обычно, выбор всегда останавливался на телевизоре или магнитофоне «Сони». Сграбастав в руки, водрузив на живот, уже не оглядываясь, покидал квартиру случайной любовницы. Раскрыв пошире рот, она пыталась остановить его словами: «Стой, сокровище моё, куда же ты?!..», - но дверь уже захлопнулась за ним, любовная идиллия не состоялась!.. И всё-таки, что же случилось дальше в этом случае?.. человек-то из подворотни стоит ведь сейчас в ожидании?!.. Обещаем расска-зать в другой удобный момент, выбрав и заполнив свободную пустую строку. А пока вернёмся на квартирку тёти Веры - четыре на шесть метров; отдельный коридор – метр на метр. В отличие от других – соседей - в квартире было окно размером с газету, но это была уже большущая привилегия. Одно неудобство и плохо казалось, когда кто-то в двери стучал: видны были лишь ноги и то до колен. Знать хочешь: кто к твоему порогу надумал явиться?.. – придётся запомнить у всех обувь, какая. Запомнить всех не под силу даже академику: сутками напролёт сновали туда-сюда кому только не лень, включая и лиц довольно подозрительных, которых не мешало бы в ментовке-уголовке сравнить их пальчики с каталогом и фотографии в альбоме полистать. Но при всём при этом – хату эту притоном назвать нельзя; ну, не тянула она на столь высокий криминальный статус!.. ибо сама хозяйка, как, ни крути - всё-таки являлась женщиной вполне порядочной. А кто без грехов?.. покажите мне личность такую и я пред вами шляпу сниму и искренне извинения попрошу. Без грехов сидят одни в жёлтом доме, другие лежат прикованы недугом к кровати, ну есть ещё старики на грехи уже неспособные, а ещё малые дети. У остальных смертных, если и станут божиться – пусть им язык отсохнет, потому что беспардонно лгут на ка-ждом слове, при этом на лице изображая святую праведность во всём. Местом весёлого досуга: встреч, бесед и знакомств эту квартиру назвать можно, с одной лишь поправкой, что сюда иногда забредали совсем посторонние, и тогда возникала про-блема их выдворить, а так ничего, - жить было можно. Самой тёте Вере было лет под сорок: может быть, пару лет ей не хватало до юбилея, но всем говорила, что ей только тридцать и, то ещё будет когда-то. Была у неё подруга притом закадычная - как смерть, от которой в жизнь не избавишься, если надумает в гости явиться. Звали подругу Тамарой - брюнеткой была - миниатюрная как из-под токарного станка только что выскочила. Моложе тёти Веры на десяток лет – где-то под тот тридцатник, - тот тридцатник, который тётя Вера себе присвоила; подругу не обидишь, значит, Тамаре все двадцать и тоже когда-то будет. О ней мы подробнее расскажем немного позже, она этого заслуживает, являясь девушкой экстраординарной. Самыми частыми гостями у тёти Веры в квартире были наши герои пэтэушники. Заслуга в этом была Коли Мосева, который пригрелся у неё, или она его пригрела на пуховой перине, под  тёплым своим мягким, как сдобное тесто боком: как младенца накрыв сверху своими большими грудями. Другая мысль как-то в голову не приходила. Как-то Коле сказали - и выглядело как упрёк, а то и насмешка, что он, пожалуй, с мамкой живёт. Но Мося не растерялся и сходу выложил весомый аргумент: «Это у вас тут на юге понятия как у того попа в церкви, - сказал Николай не моргнув глазом, - у нас там, под Пензой, в деревне, спокон веков было так и щас тоже самое, ничего не изменилось. Мужиков как всегда не хватает, а те, что есть, за сараями пьяные валяются. И что остаётся делать сорокалетней бабе, скажите, на стенку лезть?! Вот то-то и оно! Пацанва в это время под окнами гуляет, да мимоходом подглядывает в окна, как тётки по избе полуголые ходят. Вышла за порог, цап за воротник парня и к себе в постель утянула. Эта практика, - сказал Мося, - тянется у нас веками и прижилась у нас давно. Вот меня, к примеру, когда домой приезжаю – за ночь раза два затащат в избу пока я домой дойду, третий раз уже вырываюсь, а то утро уже на дворе…».
    - Послушай, Мося, - говорит ему Иван, - так ей, наверное, уже на днях сорок лет привалит, а тебе токо восемнадцать - ты ду-мал об этом хоть раз?
   - А зачем голову ломать, когда в темноте всё равно ничего не видно, и мне что сорок, что восемнадцать никакой разницы нет.
   По центру комнаты стоит импровизированный стол, состав-ленный из двух калечных соседских и одного добротного стола – собственность тёти Веры. Стулья и табуретки стянули, где какие нашли; застелено всё новой клеёнкой, заставлено бутылками с вином, трёхлитровыми банками с пивом, закуска на тарелках лежит. Банкет, как и присутствующий за столом бомонд в стиле совдепии второй половины шестидесятых годов. Две стороны стола примыкают к кроватям, на которых гости сидят, на другой стороне, напротив, сидя поскрипывают на расшатавшихся стульях и табуретках. Шум и гам стоит за столом после выпитого третьего тоста: за доброе здравие хозяйки, последующие два провозгласить позабыли. Сословие, включая соседок, у тёти Веры собралось разношерстное: от пэтэушников до - бывших в своё время, зечек, а после - вольнопоселенцы, а потом уже, куда кривая выведет. Но как ни странно, за столом все вели себя культурно: получалась такая тихая пристань согласия в стремлении выпить на халяву, но как обычно, в дальнейшем сценарии – шла одна галиматья. Всякие сногсшибательные мысли приходят в голову за столом, заставленным горячительными напитками: всем это известно в первые минуты веселья. Ну, а после - кто-то там чего-то говорит, уже никого не интересует: главное, чтобы слушали его. За столом собрался ближний круг тёти Веры, но отсутствовало главное лицо во всех подобных мероприятиях – не было лучшей подруги хозяйки квартиры - Тамары, которая являлась представительницей отпрыска золотого потомства торговой сети города, а это само за себя говорит. Придёт день и во всеуслышанье, в газетах и по телевидению этот клан назовут «Торговая мафия». Гораздо прозаичнее сказать, - не последний день живём на этом свете, как часто любила повторять Тамара. Иногда, в недобрый час будет вспомнить, такие застолья закан-чивались печальной развязкой – от мордобоя, до поножовщи-ны, с последующим прибытием наряда милиции. Но каждый раз это быстро забывалось, как прошлогодний снег во дворе и на крышах барака, который всегда в таких случаях – эта проклятая крыша начинала пускать воду в хату. Конечно, не всех сидящих за столом преследовали мысль, как быстрее нажраться. Костя, к примеру, выпив два стакана вина, в дальнейшем отказался. Сидел он на втором по значению почётном месте для гостя - на торце стола, спиной к двери, но на время о нём позабыли, и всё внимание приковано было к стаканам и что на тарелках лежит. В первые минуты, слушая лексику и риторику собравшейся компании, Костя подумал: «Занесло же меня снова в какой-то вертеп сборища криминальных личностей, что-то мне эта бодяга не совсем по душе…». Окинул взглядом, в который раз помещение, но в самом убранстве комнаты подтверждению своим нехорошим мыслям не нашёл. На блатной притон не похоже: курить хозяйка в комнате не разрешает и сама не курит, и убранство комнаты как-то не соответствует тому, кто за столами сидит. Половички под ногами нарядные, накидочки - вон на подушках лежат все в рюшечках, вазочки с бумажными цветами на полочках к стенке приделаны, вышиванки на стенах висят: кругом чистота, уют и опрятность хозяйки. После этих мыслей душа у Кости наполнилась уверенностью, проверив настрой гитары, тем самым напомнив всем о себе, базар за столом затих, все умолкли, приготовились слушать. Без антрактов подряд спел не менее десяти песен под одобрительные восклицания и просьбы спеть отдельную песню ещё раз, но вскоре по мере выпитого вина, а сверху пива, внимание слушателей изошло на-нет. Когда под низким потолком квартиры установился пчелиный гул человеческих голосов, Костя отставил гитару в угол и стал наблюдать с интересом за всем этим процессом. Неожиданно за спиной скрипнула дверь, вошёл мужик, переступив порог, он замер: ряха не бритая, но короста на ней выделяется чётко, голос снисходительный, словно провинившийся в чём-то:
   - Вера Ивановна, что празднуем, если не секрет? - прозвучал этот ехидный голос над головой у Кости, - ты меня прости, слу-чайно забрёл. Иду мимо, шум стоит. Дай, думаю, загляну - не скандал, какой ли, может, помощь нужна. А у вас тут, смотрю, будто новоселье, какое. Получается, некстати забрёл. По случаю, стопочку не нальёшь Христа ради, а?.. за здравие собравшихся гостей не грешно-то выпить.
   - Стой там, где стоишь!.. - громко стараясь перекричать шум, сказала хозяйка, - не тулись близко к столу, а то ещё и на нас та короста прицепится, что на морде у тебя. Щас нальют в твою безмерную глотку!.. Хотя нет! стаканы не марать. Колька, отдай ему вон те полбутылки вина и пускай чешет отсюда. Чё, ты, си-дор дырявый, шары на меня вылупил?.. глухой что ли, забирай вон бутылку и проваливай!..
   Не успела закрыться дверь за посетителем, как снова послы-шался её скрип, и опять за спиной у Кости другая подобная лич-ность, уже весёлым голосом пропела, словно обращаясь к своей возлюбленной:
   - Верунчик, ласточка моя, может необходимость возникла в чём-то помочь?
   - Что за хрень, - со злостью в голосе сказала Вера Ивановна, -  ещё один явился! Ты, юродивый!.. ты давно авансом всё выла-кал, а то, что вторую неделю прошу так и не сделал! Знаю я твою помощь – на-дармовщину глотку залить. Принесла же тебя нелёгкая, прямо будто забыли тебя пригласить. Я тебя, сука, вторую неделю прошу отремонтировать дорожку, что до калитки ведёт, а ты, гад, хотя бы яму ту камнями закидал. Уже два раза утром иду на смену по темноте, чуть не убилась! Приходится по грядкам обходить.
   - Верунчик, буду последней падлой, как отойду от запоя в тот же день яму заровняю. Налей чего-нибудь, хотя бы слабенького, а?..
   - Чего слабенького-то? - того, что из прямой кишки бежит, ко-гда понос прохватит? Так я этим не страдаю. Вот, сволочь, всё время дурит. Будешь тут долго гавкать – сюда вполз головой - вперёд вынесут ногами. Ладно, хрен с тобой, плесните там это-му обормоту и пусть шкандыляет прочь. Яму не заровняешь – и к порогу не подходи, прибью, что под руки попадётся.
     Попрошайка, выпив залпом стакан вина, вышел. Как только за ним закрылась дверь, хозяйка крикнула:
    - Ваня, ты там ближе к двери пойди её закрой на крючок, а то это паломничество до вечера не закончится. Курите уже здесь, хрен с вами, потом проветрим. Вот, пидоры!.. ползут один за другим, как на нюх чувствуют! Блевать уже от них хочется! Гон-доны использованные! И всякое говно к нашему порогу старается прибиться, как те гонококки в грязную лоханку, но у нас-то вроде чисто кругом и чего их к нам тянет?! Как будто я им что-то должна. Поймать бы такого сучёнка в тёмном углу, намылить бутылку ноль восемь и в дупло ему вогнать до половины. Всю, пожалуй, будет много – подохнет. Эти-то ханыги ещё полбеды, но если унюхает Ванька Каин, что у самой Темернички живёт – сейчас он до Машки хромой перебрался - то без мордобоя его не выдворить! И кличку же ему, падле, дали: каяться он задумал! Двоих человек отправил на тот свет, а всего-то пятнадцать лет отсидел, как за одного убитого и по сей день, как бельмы зальёт, так и орёт, - зарежу!
   - Тётя Вера, - обратился Костя к хозяйке, - та кличка совсем другое понятие обозначает и к раскаянью не имеет ровным счётом никакого отношения. Четыре века назад на Москве во времена Смутного времени был такой душегуб и предводитель банды убийц и грабителей, звали его Ванькой Каином. После его всё-таки поймали и казнили.
   - Да?.. кто бы мог подумать, что и туда, гад ползучий, добрался, до самой Москвы! – сказала хозяйка в задумчивости, - а я всё думала, что каяться всё собирается за страшные в прошлом грехи.
   В эту минуту кто-то постучал в окошко, но видны были только женские ноги в туфлях на высоких шпильках и рука продолжав-шая костяшками пальцев в кольцах и перстнях стучать в стекло.
   - Пойдите, откройте, - крикнула тётя Вера, - подруга моя раз-любезная надумала заявиться: три дня нос не показывала – вот любите и жалуйте во всей своей девичьей красе позапрошлого века. 
   В комнату улыбаясь, вошла Тамара. Вскинув ладонь к верху жестом, напоминающим нацистское приветствие, громко чтобы слышали все, сказала:
   - Привет, честной компании! Ой! скоко вас тут много собра-лось! Давно не собиралось столько, а старую подругу как всегда забыли пригласить. Шучу, шучу, а то и впрямь кое-кто обидеться может. Куда прикажите новой гостье присесть? А вот… уже не надо, сама нашла. Довольно симпатичный паренёк, к тому же незнакомый, где это вы его у кого-то отняли?.. Молодой человек, - обращаясь к Косте, немного нагнувшись и сбоку заглядывая Косте в лицо, спросила она, - не знаю вашего имени, но заведомо предупреждаю, что меня здесь всегда надо слушаться, как воспитателя в детском садике, потому разрешите рядышком с вами присесть. Правда, я что-то лишней стулки не вижу. Может, уместимся на одной… а?.. не возражаете? Мне много места не надо, я готова и на уголку посидеть, лишь бы рядом с вами. Не прогоните?..
   Костя немного смутился, но машинально отодвинул свой зад, освобождая больше половины сиденья. Тамара поглядела лукаво на стул, не торопилась садиться, затем перевела взгляд на Костю, сказала:
   - Я, хоть и говорят, на осу похожа, но было бы даже правиль-ней в данном случае, если бы вы, красавчик, пригласили меня присесть хотя бы на одну вашу коленку. Не будем строить из себя интеллигентов, быстрее говорите своё имя, а я как немножко старше вас с этой минуты беру над вами шефство. Зовите пока меня Тамарой, а там посмотрим, не исключено, что вам потребуется придумать для меня новое имя…
   В эту минуту на всю хату раздался голос хозяйки:
   - Томка!.. Чего ты к парню пристала, как банный лист до жо-пы?! Не успела войти, уже на шею ему вешаешься! Ты лучше бы послушала, как Костик играет на гитаре и поёт! Сначала слёзы потекут, а потом рыдать начинаешь! Костя, спой что-нибудь моей лучшей подруге, хоть она иногда и сволочь большая. Да… кто там на вашем краю за тамаду?.. наливайте ей штрафную дозу – вон в ту, что на окне стоит - в алюминиевую кружку. За опоздание – раз, и за то, что три дня где-то неизвестно пропадала – будет два. А то она влетела сюда, будто на пожар торопится, и сходу выпендриваться начала, словно из-за школьной парты выпрыгнула. Пей, Тамара, свою первую штрафную да песни специально для тебя петь Костя будет. А к нему приставать потом будешь, если он тебя за старую кошёлку не примет. Костя ты не переживай, мы её немножко обстругаем, хотя она и так худая, как с креста сняли и взяться не за какой хрен! Ладно, разберётесь там сами, а пока, то да сё, Маруся, - обратилась Вера Ивановна к своей соседке, - давай подпевай, а Костя у нас за музыканта будет: «Я люблю тебя Россия-я-я, - запела довольно красивым голосом хозяйка, а вслед подхватили остальные сидящие за столом, - дорогая наша Русь. Не растраченная сила-а-а… - не разгаданная грусть… Ты Россия необъятна…». Следующей песней прозвучало: «По Дону гуляет казак молодой…». Костя аккомпанировал на гитаре: в иных местах не зная русских народных песен, подбирал на ходу аккорды. Казалось, собрались за столом представители последней ступеньки социальной лестницы советского общества – дальше уже дно! Но, вопреки всему, поют песни патриотические, поднимают тосты за здоровье Ге-нерального секретаря Леонида Ильича Брежнева, расхваливая попутно его, и на чём свет стоит, кляня предшественника -  Хру-щёва, припоминая не так давно тот злополучный кровавый раз-гон мирной демонстрации рабочих в Новочеркасске. Анекдотов о Брежневе на то время не существовало, но зато про Чапаева: как его Анка-пулемётчица со всей его дивизией переспала, и о лысом Хрущёве было с избытком. Один из анекдотов Костя вскоре за столом и услышал: «Приходит Хрущёв на выставку картин в Манеже; походил, посмотрел, так ничего и не понял, но в одном месте разглядел на полотне голого мужика: вспылил тут же, разъярился и стал кричать: «Пидарасы все эти художники!.. – немедленно всех разогнать!.. и бульдозером всю их мазню разровнять!..». Из ближнего окружения кто-то спрашивает, удивляясь прозорливости вождя: - Никита Сергеевич, а как это вы с первого взгляда смогли всё это определить?..
    - Шо тут определять?!.. - сказал в крайнем расстройстве Хру-щёв, - я эту школу, мать её так!.. ещё в кабинете Иосифа Сталина прошёл. Бывало за ночь, раза три раком поставят, а Он сидит за столом, трубку свою сосёт и лыбится, а мне хоть плачь! Бугаи-то у него все под стать подобраны, кобыла и та на задние ноги бы упала!.. К утру домой на-раскоряку иду. Жена спрашивает, - где ночь проблукал?.. а я ей, говорю. Там где был – уже нету! Могла бы, чем спрашивать, прийти и в работе помочь: на двоих - то всё, что со мной было - взять и разделить. И домой бы так долго не шёл!..». Пока за столом рассказывают смешные анекдоты, поют попеременно блатные и патриотические песни, мы тем временем воспользуемся паузой в описании процесса веселья и посмотрим на главного героя Костю в ином ракурсе оценки. Прежде всего, скажем, что Костя ни на шаг не ушёл выше тех, кто сидел за столом. Ещё со школы, с седьмого класса он являлся комсомольцем, а это было немаловажно, хотя в данных событиях не имело ровным счётом ни малейшего значения. Единственным атрибутом и символом принадлежности парня к славному ленинскому комсомолу являлось - это уплата членских взносов и то, когда секретарь «первички» напомнит и попросит уплатить те несчастные копейки. Комсомольский билет ещё был - где-то дома валялся, а учётная карточка хранилась по месту учёбы. Вот это и вся формальность членства в юношеской партии, но без этого дальше дорога по жизни закрыта, тем более в партию не примут. За прошедшее время начиная с того дня, когда школу покинул, Костя не присутствовал ни на одном комсо-мольском собрании, по правде сказать, он понятия не имел, где это всё находится и куда требуется хотя бы изредка появляться. При всём при этом, хотя иногда и кричали вслед: «Выгоним к чёртовой матери из комсомола!..», на все угрозы – ноль внимания. Вообще-то оттуда выгоняли в одном случае – если Уголовное дело на тебя завели, или уже сидишь под следствием ментами задержаный на месте правонарушения или преступления - в последнем случае исключали заочно. В то же время, скажи ему что-то плохое о комсомоле тут же с кулаками на тебя готов наброситься. В школьные годы одной из любимых книжек у него была «Как закалялась сталь», герой романа Павка Корчагин был самым правильным человеком на свете, а его слова: «Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно…» цитировались им, где не попадя: к месту и не к месту. В кругу собутыльников во время пьянки часто высказывал глобальную сногсшибательную мысль: «…Во всех бедах на земле виноваты капиталисты – империалисты. Буржуев и капиталистов надо стереть в порошок - со свету сжить поголовно! Тогда потребность в армиях отпадает для всех стран. Представляете себе, какое это неисчислимое число техники и миллионы молодых здоровых рук вольются в мирную жизнь и в производство. Вот тогда наступит Рай на земле: всего будет много и наступит тот коммунизм, о котором сейчас говорят!..». Единствено, чего Костя не мог на тот момент предположить, а если бы ему и сказали, вряд ли поверил. В том парадоксальном его выводе имеется одно недопонимание: ибо армию пришлось бы увеличить в несколько раз ныне существующих армий, в противном случае сия процедура могла преподнести неизвестно какие сюрпризы: от нового Великого переселения народов до глобальных межнацио-нальных повсеместно войн. Костя относился к массе той моло-дёжи шестидесятых годов, которые были как инкубаторские птенчики: брюки клёшем – похлеще, чем у моряков, на голове волоса свисающие на спину; курил, пил вино, блатные запре-щённые песни пел, речь изобиловала блатным и тюремным жаргоном. Но!.. Скажи ему в любую минуту, не говоря уже о приказе, что кровь из носа, но требуется выполнить задание партии и «народного» правительства: взять в руки оружие и идти кого-то, где-то убивать, - он, ни на секунду не впадёт в сомнения. В ту же минуту, с огромным желанием, сменит свои мокасины на солдатские сапоги, а брюки с клёшем на галифе; гитару на автомат - АКМ, а лучше бы маузер, о котором с детства мечтал. Надел бы кожанку и портупею, как атрибут советской власти. К кожанке водрузил бы на голову картуз с сияющей звездой и пошёл бы туда – куда указательный палец партии укажет и этим всё исчерпывается в нём. Со стороны Костя, как и миллионы ему подобных, порой смотрелись в глазах обычных граждан не совсем по-советски, – стиляги! - так о них отзывались. Но, то была мишура: как мода на запонки или у парня на шее красивая девичья косынка завязанная узлом - внутри они были другие – до мозга костей пропитанные пропагандой коммунистического учения. К примеру: о страшном периоде правления Сталина знали настолько –поскольку - то всё негативное, что доходило до их ушей, списывали на войну, разруху и голод – временную трудность в стране. В первые три года начала шестидесятых, когда вопрос встал ребром не только о сливочном масле и мясе – хлеба не стало! Виноваты были империалисты и Хрущёв: «Не надо было ему к ним в Америку ездить!.. Там – этому, козлу - безрогому, мозги и задурили, потому-то он и привлёк нацменов к расстрелу мирных жителей в соседнем городе Новочеркас-ске!..». Ничто в этом мире не вечно: недалёк тот день, когда Костя и тысячи подобных ему прозреют, как снутри, так и снаружи: сползёт вся та мишура, как шкура со змеи во время линьки. Но в эту минуту сидя за столом, если бы в репродукторе заиграл и запел «Интернационал» - он встал бы на ноги за столом, вытянулся бы в струнку, как и все остальные и, скорее всего, вслед повторил бы слова этой песни. Застолье затянулось. Не заметили, как за окном и ночь наступила; Тамара после двух выпитых штрафных кружек крепкого вина вскоре отключилась, и женщина, сидевшая сбоку от Кости, вполголоса стала рассказывать соседке: «…Уграло, Томочку вино - будь здоров! - эта кошечка-мышечка сейчас в полном ажуре, а то бы от парня не отстала… - по слухам, я вам скажу честно, токо никому, никому! Эта, пройдоха, ещё та!.. возьмёт всё, что есть в мотне у парня, для другой ни капли не оставит. Говорят, она уже со всеми пэтэушниками переспала, и с этими тоже, которые за столом щас сидят; осталось вот этого новенького обгулять…». Костя был рад, что избавился от дальнейших посягательств, ибо это ему напомнило Лиду: только с разницей, что здесь обставлено более культурно и с изысканностью подхода к дальнейшему постельному вопросу. Тамара пробралась к кровати, проползла за спиной у подруги Верки, сняв по очереди туфли, расшвыряла их в разные стороны; через минуту, пуская слюни по подушке и всем показалось, - уснула, кажись! Но неожиданно, резко и круто опустила голову до пола и в ту же минуту: тосты штрафные вперемешку с закуской изрыгнула назад. Верка – в доску подруга своя - брезгливо посмотрев на Тамару – сказала ворчливо, без злобы в словах:
    - Ничего себе!.. этого мне только не хватало!.. Не та уже, под-руженька ты стала - не та!.. взлохматило тебя, как мокрую курицу, а может не в то горло пошло?.. но главное - не впрок. Ну ладно. Эй, Маруся!.. иди-ка, неси в ведре воды и половую тряпку. Хоть ты Томка и сладкая баба - бываешь, но нюхать ту гадость не для меня.
    Казалось, что могло быть общего между Тамарой и тётей Ве-рой, ведь возрастом они разнились на целый десяток лет. Ко всему прочему, они никогда не сорились, а если это и случалось, то об этом никто не знал. Вероятней всего, объединяло обеих увлечённость мужским сословием, к тому же - эти юнцы пэтэушники: вопрос о которых даже между собой старались не обсуждать. Сам собой напрашивается вывод, что эта бодяга тянулась не первый год: одни отучившись уходили, освобождая место другим. Молодая свежая плоть всегда слаще, чем старая, костлявая и занудная. За совращение несовершеннолетних мальчиков, даже козе понятно, что по головке не погладят: на страже нравственности стоит коммунистическая мораль. Это простому люду этим заниматься вредно и возбраняется на каждом шагу - вплоть до уголовного преследования. Впрочем, тем, кто в обкомах и рангом пониже: райкомах партии и комсомола, тому персоналу - тихо, тайно, не показывая это на людях, можно и побаловаться. На это дело есть и комсомольские активистки, пионервожатые, секретари первичек - комсомольских. Туда, кого попало, не берут – мордашка должна быть смазливая и соответствовать партийно-комсомольской направленности. Зато, в ближайшее будущее, протекция в высшее учебное заведение, без особых на то проблем, для особо «одарённых», лежит на руках. Для Веры Ивановны - её подруга Томка - необходима была как воздух: от всех неожиданных напастей и непредвиденных случайностей. Мама у Томы была большим начальником, и не где-то, на какой-то там захудалой фабрике, или в такой же конторе – она работала при должности: одной из главных бухгалтеров-экономистов в Управлении областной торговли. В обычном понимании всех без исключения граждан страны – это похлеще всяких секретарей райкомовских. Кругом блат и блатом прикрывается, без этого – ходи и глотай сопли - на уровне немногим выше бомжа. Для Тамары тот высший свет – бомонд торговой сети и общепита города - всегда был в тягость. В тех кругах надо было безропотно играть роль, перевоплощаться как актриса на сцене: лебезить, подхалимничать, порой большой важной шишке заднее место лизать и потрошить себя всю наизнанку, а здесь - в этой халупе, у подруги Верки - она могла быть всегда сама собой. Хотелось хотя бы, какое-то время побыть простым обывателем с улицы или коммуналки, наконец, и подворотня сойдёт. Стройная и элегантная брюнетка Томочка: одевалась по высшему разряду моды, представляя для окружающих эталон ядовитой зависти. На ней всё до мелочёвки – исчислить представлялось невозможным - эти побрякушки так изысканно блестели и к месту были присобачены, что слепили глаза: вплоть до последней шпильки в волосах – и все изделия импортного производства. Простота, а к ней душевная щедрость, - и чтобы там не вякали злые языки, – распутства в корне Тома была лишена. Так: флирт, улыбки и заигрывание, а тот, кто запал ей в душу, – с ним не грех улечься и в постель: с таким молодцом кто же откажет-ся?!.. И пила она в меру, а то, что штрафные две кружки не в пользу пошли, так тому могло быть объясненье: возможно, ка-кая-то, сука – глаза завидущие - плеснула в вино неизвестно чего: хотя бы той водки паршивой, сделав ерша. Когда возникал злободневный вопрос, к примеру: Ганса вызволить из ментовки, или по случаю - кого-то нечайно чуть во дворе не прибили и «Дело» собираются заводить; даже, иной раз казалось - неразрешимая задача стоит, но Тамаре всегда удавалось решить и с большой положительной пользой. За всё про что, просила только её в щёчку поцеловать, при этом лукаво всегда говорила: «Пока жива и здорова ваша покровительница – пока и вы по воле бегаете, покинете меня, тогда не знаю… - а, в общем-то, я вам не завидую…». Раскрепощённость внутреннего самосознания, вседозволенность вечного в душе желания: ублажить, удовле-творить, как можно полнее и быстрее, а оно – это желание, вслед за предыдущим сменяется всё новым и новым. Под этой властью желаний, будто в железных тисках она предпочитала иметь в своём окружении тех, за кого очень часто переносила упрёки от своих близких родственников. В обществе сугубо прагматичном, зацикленном на сугубо материальном достатке, на фоне маленького отдельно взятого человека видится боль-шее, присуще отдельной личности, и если это отрицательное для всех явление, которое ярко отражает и показывает разность полюсов – это общество мириться с такими людьми не станет. Одному богу известно, как удавалось Тамаре сосуществовать, благоденствовать и вопросы решать среди разных, порой враждебных двух классов социальной лестницы. Для этого надо или гением быть, или на голову отмороженным. Как к первым, так и ко вторым Тамару причислить было нельзя: она была особенная - из особой муки и сдобного теста выпеченная - шедевр кулинарного искусства…
    На квартиру в ту ночь вернулась четвёрка друзей уже за-полночь: еле волоча ноги, и друг друга, подпирая плечом. Про-ходя мимо дверей Петра Леонтьевича, который в это позднее время почему-то не спал и стоял у своего порога, Костя, проходя мимо, зачем-то ещё раз поздоровался, на что старик ответил поклоном и сказал:
   - Бывает… - когда не знаешь, что сказать. А я думал, вы по до-мам разъехались. Спокойной ночи вам и утром не хворать…


                Через леса и болота
                поскакал зайчишка в свой стан.


   На следующее утро, часа на полтора проспав к началу занятий, что являлось давным давно в порядке вещей, причепурились: помочив на голове свои длинные патлы водой и сполоснув опухшие лица, отправились в училище устраивать своего новоявленного друга на учёбу. В кабинет к завучу вошли все вчетвером. Выяснив, по какому поводу в кабинет вломилась вся компания - лишних персонажей завуч попросил удалиться за дверь. Косте предложил стул напротив себя, взял из его рук документы: паспорт, атестат об окончании восьми классов, приписное свидетельство из военкомата, комсомольскую учётную карточку с билетом, а сверху справка из училища №-41-го города Новошахтинска. По порядку стал изучать документы. На школьном аттестате немного задержал внимание: откашлявшись, сказал, что оценки на удивление высокие и с такими обычно оценками к нам не поступают. Завуч повертел в руках листочек справки, где и было-то отпечатано на машинке всего две строчки «Константинов К.А. прослушал 1-й курс, двухгодичного обучения, по спе-циальности – каменщик-монтажник железобетонных конструк-ций в училище №-41 города Новошахтинска». Внизу стояла пе-чать и подпись неизвестно кого. Справка, по-видимому, завучу доверия не внушала. Несколько раз смотрел то в справку, то в аттестат, пожал плечами, подозрительно посмотрел на Костю, сложил документы снова в стопку и продвинув их по столу в сторону парня, после чего сказал: «Слушай, Константинов, ка-кую-то странную тебе справку выдали, будто тебя из колонии для несовершеннолетних выпустили. Атестат со школы – лучше не бывает… - слушай, а чего тебя понесло в этот Новошахтинск, если ты недалеко от Ростова живёшь?.. хотя сейчас это не столь важно. Но как бы там ни было, но принять тебя без ведомости успеваемости по предметам и хотя бы короткой характеристики поведения, я, поверь, не могу. Здесь можно за один день управиться. Съезди, скажешь, как я сказал, пусть не ленятся и оформят всё по правилам. Так что забирай документы и езжай в училище». Костя вышел в коридор. Сказать, что он сильно расстроился – было бы неверно: единственно, что в душе злость вызывало, так это вновь отправляться туда, о чём даже вспоминать не хотелось. Друзья встретили Костю с удивлением на лицах. Держа документы в руке, немного согнутой в локте, нёс перед собой, словно собираясь их выбросить. Сделав несколько шагов от порога, остановился в задумчивости, а в эту минуту друзья подошли. Иван, с ноткой недовольства в голосе спросил:
   - И чё, не принял?!.. Во дела! Как будто тут академия наук вся-ких. Сейчас мастака своего найдём: пусть, и он подписывается, после пойдём к директору. Чё ты заглох?!.. говори, что там придумал завуч!..
   - Да нет, не в этом дело, - сказал Костя равнодушно, - за оцен-ками и характеристикой ехать надо в Новошахтинск. Положено так, завуч сказал.
   - Ну и что? – сказал Мося, - прокатимся и мы за компанию. Ты говорил, что тебя там прессовали по-полной программе, заодно и разберёмся чё почём.
   - О!.. это по мне, - крикнул Ганс, - с удовольствием поеду, дав-но мечтал поближе с беспризорниками познакомиться.
   - Всё это правильно, - сказал Костя без всяких эмоций в словах, - только тех, о ком речь, они уже выпорхнули из училища – на стройках где-то работают. И ещё есть одна проблема – туда не ходят электрички. Автобусом надо ехать, а это деньги, а их к тому же нету.
   - Ну да, дед больше не займёт, - сказал Иван, - надо где-то бабки доставать, надо думать.
   Как ни планировали - уехать в Новошахтинск с утра в после-дующие два дня, так и не вышло. Вечером Ганс отправился до-бывать где-то денег и пропал на всю ночь, явился чуть не к обе-ду и принялся рассказывать о своих похождениях. Улёгся попе-рёк кровати, ноги на табуретку скрестя положил, закурил сигарету, пренебрегая чувством невыполненной задачи, словно забыв о ней, начал рассказ:
   - Иду это я по верхнему переходу на Бану, чтобы на третий перрон сойти…
   - Ганс, ты мозги нам не пудри, лучше скажи, денег нашёл?.. после будешь рассказывать о своих приключениях, – прервал речь друга Иван.
   - Ты вначале дослушай, а потом за деньги будешь спрашивать. Так вот, иду значит я, даже не помню о чём и думал на то время. Смотрю, стоит один хмырь: ногу, значит, так это вперёд выставил, что мне обходить её надо. Возле стенки за ним чемодан стоит: такой весь ободранный, затасканный - в общем, чемодан дрянь, если честно сказать, к тому же мне он и нахрен не нужен. Я то и посмотрел на него из-за его паршивого вида, а этот мужик, видно подумал, что свистнуть хочу и базарит мне.
   - Эй, пацан, чё на мой сидор шары вылупил?.. понравился? Ходь сюды, - говорит. Я это, значит, тормознулся, косо на него поглядел и говорю…
   - Куда уж косее, - снова прервал Ганса Иван, - я представляю, как мужик чуть в штаны не наложил. Косо так даже в кино никто не умеет смотреть…
   - Я же просил, не перебивай, дай досказать. Ты - говорю ему – отбрось клешни свои подальше, это тебе не в соломе, в скирде ночевать. Щас соберу кодляк на Бану, и тёмную получишь по-полной. А он отвечает:
    - Что я слышу!.. никак детской пелёнкой в яичном желтке за-воняло?!.. Феноменальный, у тебя пацан расклад масти пошёл! а голова твоя козлиная рогами ещё не обзавелась, но это поправимо: нас на зоне не такому учили. Мы умеем и роги прилаживать, владеем мастерством даже зубы в заднем проходе вставлять, чтобы то, что не успело в желудке свариться, снова задний проход смог дожевать. Врубился – ты, чмо!.. или не дошло ещё до твоего копчика?.. а то пайка на зоне скудная. Чё, ты рот и глаза свои скривил, как параличный?!.. перед тобой бывший зека – червонец от звонка до звонка оттянул, а ты кособочишься! Ты, смотрю, как та курва, которой на ночь обещали чулок горячей каши принести, чтобы на всю ночь хватило шмаре кайф ловить до визга в потолке. Ты зубы-то не скаль, не в психушке находимся. Туда чтоб попасть талант проявить надо, тебе это ещё не потянуть… А я потом и говорю, - попутал рамсы, не разглядел, последней падлой буду, извини. Мужик ничтяк оказался: до полночи угощал, показывал новенькие колоды картишек, пачек до десятка было, на юг собрался в картишки поиграть. Не помню, как и расстались. Проснулся, лежу на лавочке недалеко от дома, замёрз, как собака…
   - Ганс, ты и есть собака, ты зачем ходил?!.. мужик денег хотя бы немного дал?
   - Обижаешь, какие деньги?! когда он меня даром бухлом по-ил!
   - А нам-то, что от этого?!.. – сказал с недовольством Иван и вышел, с силой хлопнув дверью, на улицу.
   Денег на дорогу всё-таки Костя занял у Петра Леонтьевича. Зашёл: стоя у порога, сказал причину визита. Хозяин ничего не ответил и пригласил к столу. Елизавета Максимовна засуетилась и вскоре накрыла на стол: горячий чай с пирожными и вазочка конфет на столе возникла. Сославшись на срочный заказ мужского костюма, удалилась в соседнюю комнату, откуда вскоре послышался стук швейной машинки. Костя сидел за столом, немного смущаясь, но в последующие минуты Пётр Леонтьевич втянул парня в беседу. К своему новому квартиранту он проникся каким-то доверием, конечно, вполне не исключено, что тяготила старческая жизнь одиночества и не с кем пообщаться. По мере разговора за столом невольно съехал в воспоминания давно минувших дней, что Костю явно заинтересовало: слушал внимательно, попутно задавая вопросы. Чувствуя, что пора уходить, Костя поднялся из-за стола, более не напоминая о просьбе: решил, что ему отказали в благородной форме. Уже направился к двери, когда Пётр Леонтьевич вдруг спохватившись, громко его остановил:
      - Да чуть не забыл, ты же насчёт денег зашёл. Сколько надо?.. ты говори, не стесняйся.
   - В Новошахтинск необходимо съездить за характеристикой и оценками. Вместе со мной собрались ехать друзья, так безопас-ней. Туда только автобусом доехать можно: в оба конца получается надо где-то около двадцати рублей ну и пятёрку на дорожные расходы. После прибытия я съежу домой и тут же вам долг верну.
   - Постой здесь минутку, я сейчас вынесу, - сказал Пётр Леонть-евич, уходя в соседнюю комнату. Вручая деньги на прощанье сказал, - ты заходи… - не будь стеснительной барышней, мне старику и поговорить-то не с кем, а с тобой, судя из первой на-шей беседы, есть о чём нам друг другу слово сказать.
   В Новошахтинск отправились не совсем вчетвером, как раньше планировали. Для подстраховки взяли ещё четверых: с поездкой за свой счёт. Федя-Угол - прозванный за его большой рост и угловатую фигуру. Кругом куда ни глянь на него - из-под одежды выпирают конечности - как мослы на скотобойне. Так любил выражаться Ганс, делая сравнения. Амбал, родом был из кубанского степного хутора Нардегин, где по соседству имелся спиртзавод и откуда он при посещении дома привозил чистейший высокой пробы спирт из пшеницы. Остальные двое являлись пониже рангом: Сюнька и Титька - погоняла не совсем культурные и довольно-таки странные, непонятно откуда взявшиеся, если у обоих полностью отсутствовало то, чем их называли. Самонадеянные типы, выражавшие свои жизненные кредо словами, - жизнь продолжается даже в том случае, если она уже не в моготу. Способны были пить, не просыхая более недели подряд, пока лёжа в кровати по ночам в головах не возникали потрясающие видения, о которых впоследствии любили рассказывать.    Доехали без приключений. Время было предобеденное, когда за окнами пассажирского автобуса делегацию пэтэушников, подъезжавшую к городу встретили унылые Новошахтинские окрестности: одиноко стоящие на косогорах домики да шахтёрские посёлки барачного типа. Бараки длинные и больше похожие на свинарники: с дырами в крышах, полуразвалившиеся дымоходы, множество дверей, а впереди стоят сараюшки. Вдали и справа, и слева терриконы торчат. Кругом всё серого бурого цвета, а те постройки на шахтах, что торчат из красного кирпича, покрыты копотью и сажей; кругом этих шахт всё переплетено металлическими лестницами, рукавами транспортёров подвешенных в воздухе: везде скукоженность строений, отрешённость и запустение от этого вида, а по спине озноб от впечатлений. Деревья и те низкорослые: сбросив в эту пору листву, своими голыми ветками, будто предрекали дальнейшую жалкую жизнь этому краю. Заброшенность областной провинции бесповоротно давила на сознание и навевала на каждого тоску. Сидящий у самого окна Иван, сказал с какой-то грустью в голосе:
   - Я бы тут не то что учился… - а даже если б пришлось здесь родиться – уехал бы нахрен в тот же день, как только бы ходить научился!.. Жуткого места, чем здесь, честно скажу, видать не приходилось…
    - Говорят, что тут бабки хорошие зарабатывают, - сказал Сюнька, - мне лично - до жопы: красиво тут или совсем как в пустыни, лишь бы денег в кармане побольше было.
   - Говорят, у нас в деревне кур доят, - сказал Мося, - а коровы токо мычат и яйца нести не хотят! Ты, Сюнька, залезь вначале в шахту на пару сотен метров под землю и просто посиди там - просто посиди, ни-хрена не делая, а когда тебя оттуда вытащат, вот тогда мы и спросим, - хочешь ты тех денег, или уже желание отпало?.. 
    От центра посёлка сразу направились на дорогу, ведущую к переезду, а там уже и училище. По мере ширины дороги компания двигалась цепью: походка в развалку, кидают в разные стороны ноги, махая клёшем нижней части штанин. Со стороны выглядело красиво, навевая мысли про балтийских моряков во времена революции. Навстречу им по дороге, спускаясь с железнодорожной насыпи, шла девушка высокого роста. Костя её ещё издали признал, когда та переступала боком, переставляя поочерёдно каждую ногу через рельсы, да и спутать её с кем-то было просто невозможно – это была подруга Лидки: та длинная как жердь, худая, рыжая и вся в конопушках до самых ушей. В этом новом учебном году она училась второй год и возможно, по окончанию учёбы и отбытию Лидки на народную стройку сейчас Машка занимала в иерархии приблатнёного мира бывших детдомовцев авторитетную личность. Сейчас она шла, напоминая калеку: не умея ходить на высоких шпильках, тем не менее, их нацепила. Туловище - будто ветер тонкую ветку к земле клонит - забегало всё время вперёд, а ноги, шкандыляя и, цепляясь друг за друга, всё время подламывались в ступне и отставали, отчего она постоянно что-то бурчала сама себе под нос. Наконец оторвав взгляд от своих туфель, посмотрела вперёд, увидев, что по всей ширине дороги идут парни, отхромала на обочину и замерла. Только поравнялись с ней, как Машка выкрикнула, изобразив на лице неподдельную радость, но Костя сделал свой вывод: «Дура!.. каких на свете редко встретишь».
   - Ой!.. Костик!.. здравствуй, а нам говорили, что ты уже в на-шем училище не учишься!.. Вот как умеют, сучки, врать! Ты на меня, Костик, не таи обиду, я с ними больше не вожусь. Будь они прокляты! Даже, когда Лидка приходит по вечерам к нам в общагу, я к ней и на шаг не подхожу. Ты мне веришь, Костик?..
   Ребята, молча миновали её, как засохшее дерево на обочине и ни у одного при этом не возникла мысль на комплимент, вероятно, у Машки все данные для этого отсутствовали, а она всё что-то пыталась кричать им вслед, в адрес Константина.
   - Костя, у вас тут что - так плохо кормят и все бабы такие?.. – спросил Мося, - я поглядел на неё – на эту чучундру из норы вылезшую, если все такие красавицы, ловить тут нехрен!..
   - Не, Коля, такая худая и длинная одна на всё училище, а то больше все детдомовские недоростки, к тому же мы не за этим сюда приехали, - ответил Костя, стараясь при этом не потерять нить мыслей, о чём сейчас думал, подходя к территории учили-ща: «Жаль Паша со своим шоблом не видят и Лидке бы не по-мешало поприсутствовать: в штаны точно наложили бы…». При появлении друзей на площадке перед учебным корпусом, а в это время была перемена в занятиях, голоса по мере продвижения ребят утихали и любопытные взгляды смотрели в их сторону. Вот и сокурсники: замерли, кто-то постарался долой из глаз уйти, многие шептались меж собой: «Костя бандюков ростовских привёз - старые счёты сводить. Щас будут узнавать, где Пашу найти. Кранты ему! Эти зарежут, как пить дать! Один вид чего стоит – уголовники со стажем!..». Подошли к центральному входу в учебный корпус, Костя вошёл в здание, остальные немного постояв, направились к длинной лавочке вкопанной ножками в землю, согнали с неё учащихся, сами расселись, а Ганс направился к дальней беседке, в которой столпились молодые ребятишки первогодки. Так Гансу в эту минуту хотелось рассказать салажатам о своей уголовно-криминальной жизни в качестве зека, но не успел. Пока шёл в развалку, за спиной стал трезвонить звонок подвешенный при входе в здание двух блестящих чашек, - как на будильнике: все ученики резко подорвались со своих мест и через минуту кругом всё опустело. Пару часов спустя вся дружная компания уже ехала в автобусе обратным рейсом в Ростов. Приключений никаких, как и ни в одном глазу, ибо денег было впритык: по бутылке пива на рыло, на билеты и горячие пирожки на автовокзале. У всех настроение было хуже некуда, а Костя чувствовал, какую-то непонятную вину перед всеми. Расселись по разным местам в автобусе согласно билетам: многие дремали склонившись к окну или откинувшись на спинку сидения. Когда автобус покидал пределы города, Костя прощальным взглядом его провожал, ибо уже в дальнейшей своей жизни он эти края не посетит. На этот раз, посещение Новошахтинска в памяти у Константина вновь всколыхнуло старые, почти уже забытые воспоминания последних месяцев учёбы и производственной практики в училище…


                Прости, прощай!.. увидимся не скоро.


    После того как Костю предупредили покинуть училище, уже на следующий день он уехал домой. Прибыл, словно с неба свалился - ни с того, ни с чего: сказав матери, - что заболел и отпросился с занятий. Поверила мать или заподозрила, что врёт как сивый мерин – это уже Костю вовсе не интересовало. Мыслями всё время возвращался в общагу, пытаясь предугадать: как там сложилось и чем закончилось посещение городских местных парней. В тот же вечер, покружив вокруг сельского клуба, ноги сами принесли ко двору Ларисы. Опасливо, почти крадучись подходил ко двору своей невесты: вначале затаился, прижавшись к дереву, вслушивался, - не ходит ли по двору Борис Васильевич. Стояла тишина. Лишь у кормушки за забором похрустывали зубами лошади, пережёвывая сено. Отец Ларисы зачастую на ночь оставлял дома колхозных лошадей, на которых работал ездовым; для этого во дворе для них имелось стойло и кормушка. Опытному в лошадином деле биндюжнику хотелось сытнее накормить свою тягловую силу. Подойдя вплотную к забору, Костя пристально оглядел во дворе доступные глазу тёмные закоулки; не обнаружив грозившей опасности для себя, решил тихонько войти в калитку и постучать в окно флигеля. В сле-дующую минуту он так и сделал, после чего снова вышел за ка-литку и застыл в ожидании. Лариса безошибочно определила по звуку: кто к ней пришёл, и вскоре вышла за порог направляясь к калитке. Оставалось ей сделать несколько шагов до заветной калитки, когда она не выдержав, довольно громко, произнесла: «Чего ты там спрятался за забором?!.. давай быстрее заскакивай в кухню…». И в ту же секунду, неожиданно в темноте, где то слева, на дальнем углу забора, послышался громкий голос отца: 
   - Куда это ты направилась?!.. В какую кухню?!.. Мать вашу пе-ремать!.. Я вам щас покажу - в гробину вашу, прости гоподи! - какая кухня!.. Я же вам человеческим языком - поймаю вдвоём, обоих удавлю! Лариска!.. а ну пошла в хату, пока я и тебя на вилы не посадил!.. а с этим сосунком я щас разберусь!..
   Дальнейшая речь его перешла полностью на такие нецензур-ные выражения, которых в обиходе редко встретишь, а из тем-ноты всего двух десятков шагов возник, как привидение, силуэт хозяина дома с вилами в руках. На всё про всё – оставались се-кунды: в голове у Константина ударом молота о наковальню отсчитывались их доли, и было не до раздумий: ноги сами понесли как на крыльях в темноте по дороге. Мгновение и Костя уже скрылся за углом переулка; топот шагов преследования вначале отдалялся, после совсем затих. Ещё немного пробежав по инерции: неудачный жених перешёл на шаг и направился к своему дому. Мысли в голове, - мрачнее не придумать: душу разъедала тоска, потерянность казалось всей жизни, а одиночество подобно вот этой сейчас темноте. Общага в Новошахтинске со своими невзгодами ему теперь показалась мелочной в сравнении с тем, что сейчас произошло. По сути, подумал он, с этой минуты дорога для него туда закрыта, а значит, он Ларису потерял навсегда, ведь до этого вечера всё-таки верил и надеялся в то, - перемелется всё и мука будет, а оно как видно не захотело перемалываться. Всё нутро на всех клокотало обидой, гложила жалость к себе: всё в отдельности и каждое, дополняя друг друга, порождало в душе горесть разлуки, убивая надежду на будущее с ней. Мысли неудержимо стремились туда – в ту уютную комнату флигеля и на сию минуту хотелось хотя бы рукой к ней прикоснуться. Несомненно, он понимал и здраво оценивал, что этот случай окажется, возможно, последним в его похождениях детской биографии. Так или иначе, Костя вырастал из тех детских штанишек, - пора что-то менять и первое - это своё отношение к жизни. Входя в калитку своего двора под ноги бросился, ласкаясь пёс: Костя со злостью ударил его ногой и Рекс, взвизгнув, убежал вглубь двора, а Костя уже сожалел о своём поступке, сравнив в эту минуту собаку с собой, - его же только сейчас также пнули ногой. Тихо вошёл в хату, стараясь никого не разбудить, пробрался к своей кровати, разделся, улёгся, но уснул лишь под утро. Следующий день не принёс успокоение в душу и сознание: никуда не хотелось идти, как и видеть кого-то, одного сейчас он желал, как забыть всё и начать новую жизнь. Как не старался повернуть мысли в другое русло, они каждый раз, долю секунды пометавшись непонятно в чём, возвращались на прежнее место, и воочию в глазах вставала - Она! Три дня ещё мучился Костя в деревне не находя себе места и только в понедельник, прикинув в уме, что если там - в общаге - что-то и было, то всё уже позади. Ранним утром по темноте за шесть километров отправился на железнодорожную станцию, чтобы уехать вначале до Ростова, а после уже автобусом в Новошахтинск. Прибыв в Ростов, отправился на главный автовокзал. В тот день на улице было тихо и слякотно: моросил мелкий дождик, намерзая наледью на ветвях деревьев и траве на обочинах, на стенах зданий, предвещая к вечеру гололёд. Костя только было покинул салон троллейбуса, как прозвучавшие слова громкого оповещения пассажиров из репродуктора, испортили и так плохое настроение: «Граждане пассажиры, следующие в северном направлении по автотрассе Ростов-Москва. Маршрут закрыт по причине сильного оледенения, билеты ранее приобретённые можете сдать в кассу автовокзала, вся дополнительная инфор-мация будет вам объявлена». Рядом стоявший мужчина сказал, что начиная от Новочеркасска - дальше дорога сплошное стекло. Шататься по автовокзалу и неизвестно сколько ждать времени - не для Константина занятие. Запрыгнул в подошедший маршрутный троллейбус и поехал в обратную сторону на железнодорожный вокзал. Электропоездом - теперь уже зайцем, не тратя денег на билет - доехал до Красного Сулина, там пересел в рабочий поезд до Новошахтинска. Этот так называемый рабочий поезд, состоявший всего из четырёх вагонов, представлял собой реликвию прошлого века: из времён ещё царской России, и по праву давно бы пора ему занять почётное место где-то во дворе какого-нибудь музея. Пассажирские вагоны с утопленными вовнутрь входными тамбурами, те же древние железные ступеньки в вагон и таскал эту историческую ценность всё тот же паровоз с огромными колёсами, шипящий паром, дымя трубой своей топки. Впервые Косте приходилось ехать в подобных вагонах: со стороны он и ранее видел этот поезд-коротышку, который таскал паровоз, но тогда не обращал на него внимания, а сейчас на всё смотрел с удивлением. Вспомнил, что точно такие вагоны видел в кино и на иллюстрациях в книгах: лавки добротные из бруса и досок, углы все закруглённые, зализано всё до блеска. Внешний вид скамеек портили надписи ножом вырезанные: некоторые видимо давние, округлились по краям, трудно читаемые, что говорило об их долгой жизни и о тех, кто вырезал, видимо их в живых уже нет. По мере движения по маршруту состав делал остановки возле каждой шахты, подолгу стоял, потом снова трогался тихонько, и так вышло, что несчастные двадцать километров ехали не меньше двух часов. К общаге Костя подходил, когда уже совсем стемнело: в темноте по скользкой дороге несколько раз чуть было не упал. Вошёл, никого по пути так и не встретив, вначале в подъезд общаги и вскоре был в своей комнате. Войдя, поздоровался; присутствующие все трое ответили через зубы, один вообще кивнул головой. Костя разделся, сняв с себя верхнюю одежду, повесил на вешалку у входа, прошёл к кровати и уселся. В комнате ни звуку: каждый занимался своим делом. Один лежал, не сняв обуви на заправленной постели, подложив кисти рук под голову и уставившись в потолок. Второй сидел за столом и что-то писал в тетрадке, возможно конспект чужой передирал, ибо перед ним лежала открытая толстая тетрадь. Третий сожитель по комнате - разложил на табуретке куски хлеба: доставал столовой ложкой из литровой банки варенье, намазывал толстым слоем кусок и с аппетитом, при этом чавкая, поглощал один кусок за другим. Костя целый день не ел. Посмотрев, с каким удовольствием, сосед по кровати по второму разу ужинает и плотно заправляется - в желудке у Кости забурчало, и жрать захотелось, как никогда раньше. Гнетущая тишина и молчание давили на сознание, в душе возрастала тревога, предрекая что-то недоброе. Некоторое время сидел на кровати и размышлял: «Ладно, те!.. – но этим, в чём я помешал?.. раньше ведь даже соболезновали, а сейчас морды воротят. Что я им сделал плохого?.. Ну и хрен с вами! Так будет и дальше продолжаться – сваливать отсюда надо. А пожрать всё-таки не мешало бы…». Подтянул к себе табуретку, расстегнул сумку и стал выкладывать на неё съестные припасы, которые дома мать наложила. Не успел Костя и пару кусков проглотить, как открылась дверь, и в комнату вошёл Паша, а сзади следовали по его пятам те двое, что участвовали в избиении Кости. «Быстро всё же телефон в общаге работает: прошёл по коридору никого ведь не встретил, откуда узнали?.. - подумал Костя, - не дали, суки, и пожрать!..». При этом быстрым, незаметным движением руки, сдёрнул нож с откидным лезвием с табуретки, которым он до этого резал варёное мясо. Нож очутился лезвием вверх в его рукаве пиджака; дальше мысль развивалась стремительно, с нарастающим волнением и протестом в душе: «Пришли не все – втроём решили справиться! Если сейчас начнут бить, как в прошлый раз - хрен у них получится… – сколько успею, столько и прирежу; удастся всех троих отправить на тот свет – тем лучше! Зато козырным на зоне буду!..». В эту минуту в тусклом свете лампочки Костя увидел Пашину избитую морду: добрый синяк под глазом, переносица чем-то заклеена, распухшее окровавленное ухо. Паша, не произнося ни слова пройдя меж кроватей, уселся напротив Кости, взглянул каким-то далёким от того вечера взглядом, сказал:
   - Привет, Костяк, с прибытием тебя из родимой хаты… - сказал Паша, растягивая слова на блатной манер, криво пытаясь изо-бразить улыбку на лице и попутно, как понял Костя, наделив его уже кличкой - «Костяк»; далее он продолжил, - чего же ты сразу тогда не сказал, что у тебя родственники в городе живут?.. Помнишь?.. я сам же у тебя в тот вечер спрашивал за родственников, а ты промолчал. Слушай, падлой буду, тебя никто уже пальцем здесь не тронет. Костяк, хочешь, щас за бухлом сгоняю кого-нибудь, и мировую выпьем?..
   - Нет. Я пить всё равно не буду, - ответил Костя хриплым от волнения голосом, словно не его этот голос был, а чей-то чужой, там внутри говорящий. Он до конца ещё не мог понять, – это игра и очередная комедия, что любил исполнять очень часто эта, сволочь, или вправду всё поменялось?.. Поэтому Костя в эту минуту не верил ни единому его слову.
   - Не хочешь, как хочешь, моё дело предложить, но я так скажу, зачем раздувать костёр, по одной дорожке ведь ходим, а?.. как ты на это смотришь?.. А то давай вливайся по-полной в нашу компанию, теперь-то мы с тобой получается, кровью повязаны.
  Внутренне, Костя, каждой своей клеточкой чувствовал, что Па-ша лукавит и говорит совсем не то, что хотел бы сказать. В его интонации голоса Костя уловил всю ту театральную игру, кото-рая противоречила тому, что на самом деле он думает в эту минуту. По глазам его видел всю ту ненависть, при которой готов был его сейчас растерзать как волк ягнёнка, но в то же время заметен был и страх в его поведении, - боязнь чего-то. Костя  ещё не знал подробностей минувших событий за те три дня, когда его здесь не было. То, что досталось Паше не меньше чем ему в тот вечер, об этом не трудно догадаться – это всё отражалось ярко на его физиономии. На самом деле никаких родственников в городе у Кости отродясь не было. В деревне Пелёнкино был у него закадычный друг и школьный товарищ – Петенька, к тому же жили по-соседски, в те не очень сытные начала шестидесятых годов: кусок хлеба на двоих делили. Вот у этого друга действительно проживали близкие родственники на посёлке Шахта №-5: его родной дядя шахтёр, а соответственно и двоюродный брат на пару лет старше. Костя не раз бывал у них в гостях и тогда, после избиенья тоже посетил их семью. Нет, не жаловаться приезжал он тогда, а попросту ради того, что некуда было ему деться, к кому-то прислониться хотя бы на время. Сейчас слушая Пашу, мысленно на всякий случай искал выход, вспомнив о родственниках друга. С трудом провернул пересохший язык, ставший шершавым во рту; дрожащим голосом, стараясь не выдавать своего крайнего волнения, ответил:
   - Нет. Мне этого не надо. Я сам по себе, так для всех будет лучше.
   - Как знаешь… - сказал Паша, похлопав Костю по коленке, - правда, у нас не принято отделяться от коллектива. Сам по себе – это как-то не по-пацански!.. токо в одиночках сидят сами по себе. Ну, бывай!.. мы потопали, а то если комендантша нас у тебя приловит, сказала, сразу вызовет участкового. Пошли, пацаны!.. Ни мира, ни войны, как говорил Кутузов или кто-то другой, може, даже Сталин. Хрен их поймёшь! 
   С утра во вторник Костя пошёл на занятия. Лиду видел издали, и как показалось ему, она умышленно отвернула лицо в сторо-ну, круто развернулась и ушла, чтобы с ним не встречаться. Та-кое положение Костю вполне устраивало, но тут же припомнил, что даже утром в комнате ребята ни одним словом с ним не обмолвились. «Бойкот всем училищем мне объявили... так что ли?..» - подумал Костя и вошёл в класс. На перемене Костя вышел на улицу несмотря на то, что на дворе стояла паршивая погода: периодами накрапывал дождь, подтаявший снег превратился в кашицу, а ноги в ботинках ещё в утра были мокрые. Направился подальше от учебного корпуса, уселся в одиночестве на лавочку, закурил сигарету, перекинув ногу на ногу курил, сплёвывая набок. Подошла Лида. Всё-таки не выдержала; остановилась напротив, какое-то время, молча, смотрела на Костю, будто к чему-то присматриваясь или раздумывая, - с чего начать разговор, а он, тем временем, продолжал сосать свою сигарету и сплёвывать, не обращая на неё внимания, словно рядом и нет никого. Наконец, Лида, вероятно решилась, ибо вдали прозвенел звонок о начале  занятий; оглянулась на вход в здание, махнула рукой, сказала:
   - Ты, Костя, оказывается ещё и чумной!.. теперь тебя всё учи-лище будет обходить стороной, чтобы не заразиться. Ты дово-лен?!.. Весь город на нас натравил, всю общагу избили ни за что!.. хорошо, что милиция приехала, хотя и не вовремя, а то бы точно кого-то убили!.. Чего молчишь?!.. или сказать нечего?.. совесть не мучает?!.. Вижу, что нечего. Ну, ладно, посмотрим, как ты дальше собираешься здесь учиться…
   Пока она говорила, Костя, отвернув голову, смотрел в сторону здания общежития и будто не слышал её, так и не сказав ни слова. Лида, зачем-то в последний момент протянула руку к нему, сверху вниз провела ладонью по голове, будто мать сына и словно чувствуя, что её желания уже никогда не сбудутся, тяжко вздохнула, повернулась и медленно побрела по дорожке в здание. Вслед за ней поднялся и Константин. Какое-то время он стоял и глядел ей вслед. В эту минуту ему было жаль её, ибо сейчас он судил по себе, - как ему сейчас тяжело после того, как потерял Ларису. Жалел себя и Лиду, обида была на весь мир за ту несправедливость, которая встречается на каждом шагу. Медленной поступью направился к зданию. На дворе стояли первые месяцы марта. До настоящей весны оставалось совсем немного: в апреле группу должны отправить на производственную практику. Этот оставшийся месяц требовалось вынести морально и дотерпеть!.. а там?.. Там потом видно будет; но где-то в глубине сознания, Костя уже принял решение: что в следующем учебном году, - здесь его уже не будет. Вошёл в класс, не попросив разрешения у преподавательницы присутствовать, пройдя на своё место, уселся и стал смотреть в окно. За окном в это время повалил густой разлапистый снег большими хлопьями, мимо окна пролетела ворона, лавируя крыльями, будто бы самолёт, стремясь преодолеть снежные заряды несущие ветром. Учительница рассказывала про соблюдение техники безо-пасности при ведении строительно-монтажных работ на высоте, но Косте не то, что было это интересно: внутри возникал протест, - что всё это ему никогда не потребуется, никогда и ни за какие деньги он не собирается что-то там монтировать и строить. Душу разъедали сомнения и обида во всём и в каждом - тех, кто близко и где-то далеко, но больше всего жаль было самого себя…         



 Ночь всегда сменяется днём, как зима весною!



                Бегут за мигом миг и за весной весна,
                Не проводи же их бес песен и вина.
                Ведь в царстве бытия нет блага выше жизни, -
                Как проведёшь её, так и пройдёт она.

                (О. Хайям.)



    Весна на Дону по-настоящему наступает в первых числах ап-реля: дороги просохли, трава зеленеет, в отдельные дни - раз-денься по пояс и принимай первый загар от солнца; на деревьях почки набухли, в ближайшие дни сады зацветут, букетами сирень заполыхает. В душе появляется радость от жизни, казалось, и радоваться совсем ни к чему; вопреки всем невзгодам своим за прошедшее время, в сознание Косте в эту весну, как и ко всем остальным, пришло вдохновенье. Прожитый год учебный подходил к концу: длинным предлинным казался, думал, - что и конца не будет ему. Плохую память сей учебный год в душе оставлял: горечь от разрыва с любимой Ларисой; много личных врагов вокруг развелось. Откуда взялись?.. самом непонятно!.. Невзирая на все передряги – душа, встречая весну: всё-таки ликовала, порой и сам тому удивлялся. Радость была не только в душе – сама молодость в нём играла, к жизни стремилась – ликовала она! Вставь ту самую душу в старое бренное тело и вместо бурлящих, заоблачных чувств получишь взамен - грусть, огорченье, убогость, усталость от всех и всего. В ту памятную весну, в середине марта рабочий класс необъятной страны Сов-депии радовался переходу на пятидневную рабочую неделю; и начиная с этого года с двумя выходными днями в неделю; прав-да - чуждый коммунистическим идеям колхозник не дотянул в плане преданности ленинизму бала на два или три, - плохо себя вели, а значит, и выходных получай в месяц два или три, а кому-то и меньше. На заводах и фабриках у рабочего восьмичасовой рабочий день, а у бедного колхозника - день световой - рабский труд в колхозе. Дома его ожидает ещё одна рабочая смена: по темноте с утра, и по темноте вечером; получается три по восемь. А спать-то, когда?!.. На том свете выспишься!..
   В широких массах, в особенности в печати - газете «Правда», а это значит не брехня, стало мелькать новое слово – «Дисси-дент». Большинство простых людей пожимали плечами, не ведая, - что эта за иностранщина обозначает?.. - но чаще склонялись к тому, делая своё чисто житейское умозаключение, что это объявилась какая-то новая религиозная секта, которые периодически во все времена плодились как тараканы. Постояв где-нибудь в очереди, или в ожидании автобуса на остановке, можно было услышать целые жуткие повести, посвящённые этому слову-термину. Вот и сейчас, прямо на глазах у Кости - он в это время на остановку пришёл - среди собравшегося многочисленного народа в ожидании автобуса стоит на остановке мужчина. Мужик довольно солидный - на адвоката или судью чем-то похожий. Голова лысая как тыква, снял очки и стал протирать толстые стёкла платочком, водрузил их снова на нос, откашлялся в кулак, после окинул взглядом собравшихся и сказал со знанием дела:
   - Диссиденты!.. - это особая каста верящая в тёмное прошлое человека: прелюбодеянием занимаются там у них сплошь и рядом. По сути, это элемент с антиобщественными пороками, присущими капиталистическому образу жизни. Раньше - скажу вам как человек образованный - это называлось свальным грехом, - мужик нагнулся, ладошкой похлопал по пузатому портфелю, который стоял между ступней его ног, будто проверяя на месте ли он, или давая понять слушателям, что у него там лежат неоспоримые доказательства его слов. Сделав длинную паузу, словно выжидая, что кто-то, чего-то не подумав сболтнёт и скажет не то, окинул ещё раз всех подозрительным взглядом, продолжил на ту же тему: - Начинается у них всё красиво: жизнеописанием святых и апостолов всяких. Потом в этом гадюшнике мракобесия, неожиданно появляется личность: эрудированная, в костюме и при галстуке – не отличить от человека интеллигентного, - мужик, замявшись, оглянулся по сторонам и продолжил. - Таким образом, этот тип начинает расшатывать умы честных граждан и впендюривает им в сознание какие-то духовные ценности, которых на самом деле в природе не существует. Доводит народ до исступления, указывает как им дальше жить: от-земного отрешиться и прозябать в его молитвах. Потом начинается душераз-дирающие пения молитв. В финале этого сборища многие впа-дают в конвульсии, и всё это заканчивается зовом к прелюбо-деянию!.. – а попросту, как я уже сказал – свальным грехом!..
     В эту минуту его прервал молодой парень в руках с диплома-том, что наводило на мысль, что он не от станка и лопаты с кай-лом, который крикнул:
     - Ты у себя на кафедре эти басни рассказывай студентам, нам эта грязь в ушах ни к чему! Не слушайте вы его, граждане, это провокатор подосланный! Сам живёт, с кем попало, а честных людей грязью поливает. Диссиденты – это люди, которые бо-рются за ваши права, за человеческие права, о которых в нашей стране многие понятия не имеют!.. Здоровья вам и всех благ!..
   Парень, на прощанье, крикнув последнюю фразу, быстрым шагом стал удаляться от автобусной остановки… 
    Автобус ПАЗик до предела набитый тридцатью учащимися шустро катил, шелестя колёсами по укатанной дороге в сторону Дона. Позади уже был город Шахты, и чем ближе подъезжали к Дону, тем чаще стала встречаться пересечённая местность, с крутыми подъёмами и спусками, обрывистыми краями у обочин дорог, кругом ровные ряды виноградных плантаций, казалось к горам подъезжаешь. Асфальтированной трассы до станицы Кочетовской не существовало. Имелась обычная просёлочная грунтовая дорога, прогрейдированная и по весне хорошо накатанная: по ней сейчас, как по воде стремительно поглощая километры, и нёсся автобус: спеша доставить к месту назначения практикантов строительного училища. Окрестности придонья и справа и слева, насколько видел глаз - везде ровные ряды растущих фруктовых садов и кустов винограда. Местами дорога, спускаясь с донского кряжа, чем ближе приближались к Дону, тем извилистей она становилась, местами напоминала горный серпантин: то проваливаясь в глубокую балку, то снова взбираясь на очередную кручу. В десять часов утра прибыли на место. Новоявленных, молодых строителей, прибывших в станицу, поселили в здании бывшей когда-то почты. Феномен самого здания заключался в его довольно старой древней постройке, - ещё дореволюционной: с парадным крыльцом на главную улицу, правда, двери наглухо гвоздями забиты, а вход был с заднего двора. Высокий цоколь, стены зашилёваные досточкой, вероятно, когда-то были выкрашены в голубой цвет, но сейчас это здание выглядело серое как моль. Между двойными оконными рамами, все стёкла затянуты паутиной, двор зарос прошлогодней травой. Как бы предвзято не относиться к этому зданию, нельзя забывать его историческую ценность. Стены его помнили тех казаков, которые уходили служить Царю и Отечеству, а после на Германский фронт. Для пэтэушников, которые прибыли в совхоз на практику: жильё, по понятиям местных начальников, было: «Что надо!.. Лучшие условия бывают только в Москве!..», - сказал завхоз совхозный, сел на бидарку, стегнул кнутом коня и подался вдоль по улице по своим делам. В большом помещении расположили кровати в четыре ряда: пройти только боком. В одной комнатушке поселился мастер производственного обучения Николай Анатольевич. Остальные пара чуланов, были завалены чем попало: от бумаг - старых почтовых архивов, до брошенной изломанной мебели. Поверхностно осмотрев своё будущее жильё на-ближайшие пару месяцев, мастер повёл группу в столовую на обед. Там их встретили добрые тётки-казачки; од-на из них, вероятно старший повар, улыбаясь, приветливо сказала:
   - Вот поживёте у нас месяц - другой, здесь мы вас откормим как дома, после всю жизнь добрым словом вспоминать нас бу-дете, а то вон - среди вас есть такие худющие, как с креста сня-тые, можно подумать, прибыли из голодного края. Рассаживай-тесь, деточки, за столы, борщ уже доваривается, на второе у нас всё готово, а компот мы ещё вчера вечером сварили.
   С этого дня, ребята, приходя в столовую, всегда были окруже-ны поистине материнской заботой. Порой Костя от этого испы-тывал какую-то даже неловкость, чувствуя, что его принимают почти за ребёнка. Но это касалось только столовой: в самой ста-нице Кочетовской местные парни первые дни смотрели на пэтэушников с подозрением: ибо кому понравятся вновь прибывшие явные претенденты в женихи их девчонкам, которые и так норовят поскорее в город сбежать. Парубки, собравшись на сходку со всей станицы вначале задумались. Посоветовались между собой и вынесли для себя правильное решение. - Пока время не ушло и не поздно, - сказал самый авторитетный из всех собравшихся Мишка заводила и комсомольский вожак, - тридцать человек на нашу станицу – это, считай, всех девчат мы лишаемся, а раз так, тут в долгий ящик отлаживать очень опасно, потом уже будет поздно. До того, когда начнётся вся эта мура и клинья начнут подбивать к нашим девчонкам и гавкать, - разрешите, девушка, с вами познакомиться, мы их запрём в их гадюшнике, как поросят в катуху. Носа не высунут – это им не по терриконам с шахтёрками под ручку ходить. Пусть лучше не встают у нас на дороге! Как, братья казачата, все согласны?.. В ответ послыша-лись одобрительные возгласы, многие заложив два пальца в рот, засвистели: тем самым поддерживая правильное решение. В тот же день к общежитию прибыла депутация в количестве не менее десяти человек и объявила пэтэушникам ультиматум, который был внимательно выслушан, правда, с одной неприятной поправкой – комок по горлу пошёл, будто каменюку проглотили, но молчаливо согласились, кивнув головами. В отличие от всей группы учащихся, Костя не придал этому предупреждению никакого значения, словно всё это его не касалось, что уже на следующий вечер подтвердилось в полном объёме. В станицу Кочетовскую Костя влюбился в первого дня, казалось, что здесь до того всё знакомо, что он был здесь и не раз, хотя, рассудив здраво – этого никак не могло быть. Здесь ему нравилось всё: тихая казачья станица, протянувшаяся вдоль высокого правого берега Дона с его живописными берегами, гостеприимные жители и даже та молодёжь, что вчера приходила с угрозами. Перед отправлением сюда Костя купил новую гитару взамен той умышленно сломанной. Вечером, закинув на плечо вниз грифом инструмент, он отправился в станичный клуб, не взирая ни на какие отговоры и предупреждения товарищей из группы. Внутренне он чувствовал, и даже уверовал в то, что его никто не тронет. Пришёл в клуб. Зашёл в помещение, где в это время крутилась пластинка под крышкой радиолы и пела Эдита Пьеха. Костя остановился в шаге от порога: окинул взглядом по кругу, как бы, не зная дальнейших своих действий. Стоявший у радиолы паренёк снял рычажок звукоснимателя с проигрывателя, тем самым прервал музыку и песню. Все взгляды в эту минуту упёрлись в этого наглого парня, который вопреки предупреждению посмел сюда явиться. В зале установилась на время тишина, воцарилось тягостное молчание, некоторые изумлённо глядели на Костю, а он стоял, выражая всем своим видом спокойствие, наивность и какую-то детскую доверчивость. Кто-то из парней тихо сказал: «Лёгок на помине: только о них разговор вели и вот один уже нарисовался…». Длилась эта сцена, может быть всего пару ми-нут, показавшиеся Косте какими-то долгими. К нему подошёл тот самый Мишка, протянул руку, пожал крепко и сказал:
    - Будем знакомы, меня зовут Михаил. Раз ты пришёл, значит, не просто явился. Смелый ты парень, а мы таких уважаем. К тому же смотрю, с гитарой пришёл… - рассказывай: кто, откуда, чем дышишь.
   - Зовут Костей, сам живу рядом с Азовом…
   - О! вон ты откель… - так ты наш парень!.. – крикнул Михаил, при этом хлопнул ладонью с боку по плечу Костю, - дальше мо-жешь не рассказывать, потом как-нибудь. Пойдём, познако-мишься со всеми нашими. Ты, смотрю, раз с гитарой пришёл, значит, и играть что-то на ней умеешь, а я давно всё собираюсь хотя бы немного научиться. В дальнейшем, я надеюсь, что ты мне в этом поможешь.
   Последующий час был потрачен на слушанье песен вместо пластинок; Костя пел блатные и эстрадно-популярные песни под гитару, которые он исполнял, вытягиваясь в струнку, вкладывая всю свою душу в исполнение и стараясь понравиться станичным ребятам. В антракте Михаил сказал:
   - Артистический у тебя талант! Бросай всё к едрёной фене, оставайся у нас в станице: женишься на нашей казачке, совхоз квартиру вам даст, будешь у нас художественной самодеятель-ностью заведовать. Мы тебе протекцию от комсомола напишем. Вон где Ирка наша завклубша учится – в Культпросвет училище отправим учиться. Не подумай, что я это говорю от себя: заявляю официально от бюро комсомола совхоза.
   - Да разве я против этого?!.. – сказал, улыбаясь, Костя, - я хоть с завтрашнего дня готов у вас навечно поселиться, мне с первого взгляда, только въехали в вашу станицу, всё здесь понравилось. 
   - Ты ещё у нас не всё видел и почти ничего не знаешь о нашей станице, - сказал Михаил, - кстати, не только Вёшенская славится своим знаменитым писателем Шолоховым, у нас тоже имеется свой не менее талантливый. Писатель Виталий Александрович Закруткин, тебе это имя говорит что-нибудь, слышал о таком?.. он у нас в станице проживает, как-нибудь сходим к нему в гости. Закруткин написал уже десять своих произведений, - не приходилось читать? На всю страну известный писатель.
   - К сожалению, не читал, - сказал, смущаясь, Костя, - но в гости к нему сходил бы с удовольствием, хоть раз в жизни посмотреть на живого писателя.
   - Сходим, не переживай. Мы частенько у него в гостях бываем: мужик он простой, гостеприимный и поговорить любит, в особенности с молодёжью и когда его терпеливо слушают.
  Разговаривая с Мишкой, Костя давно заметил направленный на него пристальный взгляд молодой девушки, на которую в беседе указал Михаил, назвав её завклубшей. Миловидная особа: худенькая, что-то мальчишеское в ней просматривалось, и как выяснится немного позже на два года старше Константина. Ира сидела в кресле для зрителей в первом ряду, подперев кулачком подбородок, задумчивая и не вступала ни с кем в разговоры. Косте льстило, что он во внимании этой девушки, притом внутренне чувствуя своё одиночество; недолго размышлял, подошёл первый к ней и предложил пойти потанцевать. Это случилось на второй вечер его посещения клуба: проводил один раз до дома, распевая ей песни под гитару, а где-то на четвёртый раз впервые обнял Ирину, прижал к себе и поцеловал. После поцелуя она расхохоталась: схватила его легонько за рубаху на груди, притянув к себе, боднула головой, после чего сказала:
   - Вьюноша, ты, к сожалению, поздно родился, а так ничего!.. - но не для меня!.. У тебя их, я чувствую, будет ещё-ё-ё!.. - что и сам со счёта собьёшься. Отправляйся-ка ты спать, ухажёр, и я побежала…
   С этими словами резко отпрыгнула как лань и вскочила в ка-литку, тут же захлопнув её за собой. В последующие вечера Костя продолжал каждый раз провожать Ирину до дома, но целоваться больше не лез. Как то однажды, она смеясь, пошутила:
    - Слушай, ухажёр, а чего это ты меня не целуешь? Или уже разонравилась я?.. Горе ты моё луковое, если б знать, что молодая тебя не утянет, а ведь утащат! Или сам поплетёшься, и гадать не надо. Я бы с тобой - вот так, - при этом она взяла Костю за руку, - пошла бы, по жизни не глядя. Но это утопия и я об этом наперёд знаю, так что не обижайся, Костя, а после вспоминай меня, как добрую фею-завклубшу. Я вот преддипломную практику доработаю в свой станице, потом отправлюсь диплом защищать, а там гляди, вряд ли уже вернусь сюда, да и отрабатывать учёбу неизвестно куда направят.
   Последующие события внесли в жизнь пэтэушников новую романтику, что в конечном счёте, повлияло и на взаимоотношения Кости с Ириной, которые постепенно иссякли на-нет. В станицу неожиданно для всех прибыло две группы пэтэушниц, а это в пределах шестидесяти человек. Девчата из ГПТУ города Шахты – будущие швеи-мотористки. Прибыли на практику, правда, не по своей прямой специальности, а подрезать и подвязывать ветви винограда, но ножницы и шпагат, тоже родня швее-мотористке. Партия и комсомол знали - кого и куда посылать: надо смотреть в завтрашний день! Строитель и швея в будущем отличная пролетарская семья! Так что пусть заранее снюхиваются. Прибытие стольких молодых девчат в станицу Кочетовскую внесло сумятицу в ряды местных девчат, ибо, что ни говори, а у кобеля всегда глаза и нюх направлены в ту сторону, где доступнее и сучек больше, а любовь уже потом: будет она там, или как-нибудь без этого обойдёмся – это вопрос уже фи-лософский. Всякие условности, душевные разочарования и про-чие сотрясения головного мозга - долой в сторону, главное вос-пользоваться случаем, пока девчат так много, порой вразрез её желаниям: обласкать, охмурить и добраться до интимных де-вичьих прелестей. Наступал вечер: центром станицы станови-лись общежития, где жили приезжие пэтэушники обеих полов. В вечерних сумерках перекликались, слышался девичий смех, громкие голоса по всей улице, а прелесть самого бытия в эту прекрасную весеннюю пору: одним приносило разочарование в разрез их желаниям, порой не обходилось и без коллизий: кто-то кого-то не поделил меж собой. Лунными вечерами зов юношеского сердца в потребности кого-то любить, поправ все условности, толкал на шаг - воспользоваться мгновением, которое подарила ему жизнь в этот вечер. Константин не являлся исключением и был одним из них. Пел песни будущим швеям-мотористкам, мысленно подбирал, на какую девчонку сделать ставку. По правде сказать, ему почему-то ни одна не нравилась, ибо в душе крепко сидел образ Ларисы. Так проходил вечер за вечером, прошло больше недели, а Костя всё оставался сам, но последние дни стал замечать, что, когда разойдутся все пары: с ним на крылечке всё время остаётся одна – Марина, - так звали девочку. Марина обычно сидела в углу крылечка: грустная и всегда внимательно со страданием на лице слушала, как Костя пел песни. В первые вечера своих концертов под гитару он попросту не обращал на неё внимания: обычно уходил в общежитие, даже не взглянув на неё на прощанье. В тот субботний вечер настроение было предвыходное: завтра не топать на опостылевшую стройку, где Костя там ошивался - как пришей собаке пятую ногу – в этот раз не стал уходить. На крыльце, где обычно происходили посиделки светила лампочка, было светло и по-домашнему уютно. Костя подсел к Марине, а мыслью его было всего лишь развеять скуку. Сейчас он пристальней стал присматриваться к этой девочке, ибо давно заметил и понял причину её постоянного присутствия до последней минуты. Марина: девочка невысокого роста, пухленькая, румяная и сдобная как пончик; на голове копна густых рыжеватых волос, а на щёчках под глазами веснушки, и по праву эти веснушки ей очень шли и были к лицу, ибо на дворе стояла весна, а у Марины возраст был как раз впору для этих веснушек. И чем больше Константин к ней присматривался, тем больше она начинала ему чем-то нравиться, но возможно, это всего лишь проявлялось обычное мужское стремление к противоположному полу в весеннее обострение чувств. В мыслях Костя не собирался навязываться к ней в отчаянные любовники, но с одной стороны его тяготило в этот час в его возрасте одиночество, ну, а дальше за обоих уже решала сама их молодость: подтолкнув друг к другу в объятья, тем самым на будущее, оставив обоим досадные воспоминания. Занимавшее добрую половину фасадной стены бывшей почты крыльцо опустело. Оставшись вдвоём какое-то время сидели не зная о чём говорить; Костя поиграл переборами на струнах гитары, отставил инструмент в сторону, придвинулся к девочке по-ближе, спросил:
   - Тебя, кажись, Мариной зовут?.. ну, а меня, ты и так давным давно знаешь. Сама-то откуда, случаем, не детдомовская?..
   - Ну, что ты!.. У меня и папа, и мама имеются. Папа на шахте работает, а мама швея. Скоро и я буду, как и она - этой швеёй-мотористкой. И живём мы в самом городе Шахты, не в посёлке каком-то; в своём, в частном доме, недалеко от центра города. А почему ты с таким испугом на лице спросил, - не детдомовская ли я?
   - Да так… есть тому кое-какая причина. Был у меня совсем не-давно случай: без меня - меня женили; постыдный роман, бо-ком мне всё это вышло. Может быть, когда-нибудь расскажу подробней. У тебя жених до этого был?.. или в Шахтах остался?
   - Тоже скажешь, какой жених?!.. мне как-то это и на ум не приходило, вот только тут… - Она запнулась, на месте засуетилась, бегая глазками по сторонам, покраснела, отчего, как показалось Косте, под её глазами, на щёчках куда-то на время исчезли веснушки. Отвела взгляд в сторону, немного помолчала, затем всё-таки выдавила из себя заключительные слова, - тебя вот слушала, как ты поёшь и что-то со мной происходить стало. Ты не подумай всякую глупость, о которой девчонки болтают: никому я вешаться на шею вовсе не собираюсь!.. Это, что же получается и песни послушать нельзя? Так выходит?!
   - Ну почему же, слушай, сколько влезет. Так, говоришь, что парня у тебя нет?..
   - Нет, конечно!.. откуда ему взяться?! У меня двое меньших братьев – тоже парни - по двору носятся. Один в шестой класс ходит, второй ещё только в третий. С ними у меня дома всегда забот хватает. Отец в забое уголь долбит, к тому же часто по-следнее время стал пить. Правда не буянит, как у соседей, но всё равно жаль его. Когда напьётся, всё время плачет, по каким-то там своим друзьям, которых в шахте завалило.
   - Ну, раз говоришь, что парня у тебя нет… - тогда может это наш шанс, считай, что у тебя я теперь есть… - пока есть!.. а там посмотрим. Впрочем, если ты конечно не только песни мои слушать остаёшься. А что там, говоришь, девчонки твои говорят?
   - Да всякую дрянь, пошлость и ерунду! Говорят, что я нагло поперёд всех полезла. Одна даже сказала: пойди – говорит – вначале на себя хорошенько в зеркало посмотри, много девчонок есть в группе получше тебя во сто крат будут.
   - Вон оно что!.. ну и чё, ходила?
   - Куда?
   - Как куда?.. смотреть на себя в зеркало.
   - А что, я и впрямь такая страшная?
   - Кто тебе такую глупость сказал?! Пусть говорят, что хотят. Мне ты нравишься. Конопушки тебе к лицу и причёска у тебя вымахала, будь здоров, можно в твои волосы зарыться. Ладно, уже скоро полночь, пойдём, провожу тебя, чтобы дорогой собаки не порвали. Завтра приглашаю на Дон побродить. С утра я, как обещал, иду к Мишке его на гитаре учить, а в обед приду к вашей общаге. Пойдёшь?
   - Почему не пойти? Дон, да и не только он, а всё здесь кругом, мне очень нравится. В Шахтах кроме копоти и посмотреть-то не на что. Пойдём, конечно!.. если сам не передумаешь.
   - Я не передумаю! А девчонкам своим скажи, что пролетели они как шведы под Полтавой! За то, что гавкали, и ещё скажи – петь им больше не буду. Только тебе! Поняла?
   - Ну, прямь таки мне, и другие-то будут слушать.
   - А мы будем петь где-нибудь подальше, чтобы не слышали. Согласна?
   - Я на всё согласна!..
   - Вот тебе-на!.. Ты-то, Марина, говори, говори да не заговари-вайся, как говорит моя мать, и думай хотя бы немного. А если я, к примеру, завтра скажу, - в Дону утопись... полезешь топиться?
   - Но ты же, такого не скажешь!.. а вообще я и сама не знаю, что говорить, будто дурой какой-то стала!
   - Не переживай! Ум дело наживное; вот если, говорят, здоро-вья нет – уже не наживёшь.
   - Я, наверное, глупая и бездарная личность. Иногда у меня появляется чувство - хоть сквозь землю провались!
   - Ну, опять ты в свой адрес с критикой, - усмехаясь, сказал Кос-тя и при этом, обняв её за плечо, привлёк к себе и со всей силы прижал, отчего она ойкнула, потом засмеялась и уже с серьёз-ным видом на лице, взглянула на Костю лукаво. Костя в эту ми-нуту мечтательно посмотрел на звёздное небо и с задумчивым видом, сказал:
    - Сомнения в себе они ведь всем присущи - это лично я так думаю, ты так не считаешь?.. Ты думаешь, я к себе критично порой не-отношусь? Ещё как!.. Иногда готов себя повесить на первом попавшемся дереве! Потом всё куда-то девается, словно болезнь проходит, но опять-таки до определённого случая. И вот, что я на этот счёт думаю: раз ты заявляешь о себе такие слова самокритики – это уже говорит, что ты, Марина, не глупая девушка. Кругом всё на живую нитку настёгано, тебе как швее - это как никому другому понятно должно; всё до того не надёжно и верить никому нельзя! Я потому это говорю, не подумай, что пытаюсь умного из себя строить. Размеренная, спокойная жизнь, наверное, бывает только у стариков. Вышел в скверик, присел на лавочку, бородой опёрся на костыль, и сиди себе до вечера дремай, или свою молодость вспоминай. У нас молодых дело обстоит намного сложнее. Не хочу наперёд загадывать, но нутром чувствую - такие впереди нас передряги и крайне неприятные случайности в жизни ожидают – только успевай головой крутить во все стороны. В тебе, Марина, что-то есть искреннее, которого я пока и сам не могу уловить, но думаю… - хотя, чего там думать, всё и так без нас расставится по своим полкам. Как говорят, - жить будешь и дальше, если уже и желание пропадёт…   
    Костя протянул к её голове руку, взлохматил ей волосы: ска-зал, улыбаясь, словно наконец-то обрёл что-то, или избавился от той душевной тоски, что червем внутри точила: 
    - Плюнь на всё и береги здоровье!.. - так часто моя мать гово-рит. Пошли уже, а то так и до утра договоримся.
   Ранним утром Костя, не доспав, поднялся чуть свет, когда ещё все дрыхли, досматривая красочные утренние сны. В общежи-тии: с пустым обшарпанным коридором, прокуренными и за-плёванными углами и залапанными стёклами чёрт знает какой-то гадостью, под потолком сеть паутины, вероятно ещё с тех - царских времён. Кругом валялись окурки, а ручка на двери бол-талась на честном слове. От увиденной неухоженности с раннего утра: внутри у Кости возникло настроение протеста, а в мыслях рождалась отторженность от этого мира казёнщины. Дождавшись завтрака: на скорую руку покидал в желудок, сказав себе, - что по пути переварится. Вышел на улицу и скорым шагом пошёл в сторону западной окраины станицы, направляясь в гости, к своему теперь уже новому другу Михаилу – заводиле среди станичной молодёжи и комсомольского вожака. Идя по дороге, всё высчитывал, как бы ему, не забыть и не опоздать к обеду на назначенную встречу с Мариной. В гостях у Мишки бывал уже не раз. Дом у его родителей: сам по себе добротный с ещё старой казачьей постройки. Каждая пядь земли тщательно ухожена. Земельный участок: двор, огород и даже межа и за забором – везде растут кусты винограда и плодовых деревьев. Посреди большого двора холм стоит: на нём также растут кусты винограда, а под самим холмом расположен обширный подвал, где бочки с вином стоят. Мишка как-то водил своего друга туда на экскурсию. Справа и слева в подвале по-над стенами на под-ставках из толстого бруса бочки стоят. Бочки с вином довольно разного калибра. Объёмом - от мизерного бочонка, всего в де-сять литров, до самых больших - на пятьсот литров вина. Мишка угощал своего нового друга часто вином с долгой выдержкой: густое и пахучее, на вкус с первого раза определить сложно, но было ощущение: что пил бы, пил и пил! Улыбающийся Мишка встретил Костю во дворе. Парень он был плотного телосложения, мордастый, но, в общем-то - симпатяга. Хотя он и являлся комсомольским активистом, часто говорил, что в голову взбредёт. Однажды сказав, что старики в станице по сию пору советскую власть ненавидят и проклинают её на каждом слове. Расказачивание они ей никогда не простят; Костя такому заявлению очень удивился, потому, как в душе на тот момент считал, что советская власть безгрешна и самая справедливая в мире. Спорить с Мишкой не стал, боясь ненароком рассориться, а этого ему никак не хотелось; смолчал, проглотив комок горечи, ибо, по его мнению, несправедливое обвинение советской власти граничило с чем-то враждебным. Вошли в дом, Михаил взял свою гитару, уселись на стулья друг против друга и приступили к музицированию, бренча невпопад на струнах. Справа от Кости, под стенкой стояли в ряд десятилитровые стеклянные бутыли, наполненные чем-то похожим на вино. Сверху бутыли накрыты длинным половиком. Костя, не скрывая любопытство, посмотрел на эту батарею и спросил:
   - А то - в банках - у вас тоже вино?
   - Не, то винный спирт, - сказал Мишка, - коньячным ещё его называют. Крепкая, скажу тебе штука: сходу с ног валит. Мы его из вина перегоняем, чтобы вино не закисло, - Михаил, прекра-тив бренчать на гитаре, потирая руку об руку, лукаво подмигнул Косте, спросил, - хочешь, попробовать?..
   - Нет, сегодня не буду, мне в обед ещё одна встреча предстоит, а то как-то выглядеть будет не очень – приду и лыка не вяжу. Как-нибудь в другой раз. 
   - Вот, напомнил, про другой раз, кстати, будет у меня день рождение, припадает в пятницу, но отмечать будем в субботу. Придёшь?
   - Как-то без подарка... - а денег, сам знаешь, откуда они у нас.
   - Да брось ты думать о ерунде, какой там подарок! Приходи, да и всё!..
   - Понимаешь, тут дело будет не только в подарке, - испытывая неловкость, сквозившая в голосе, сказал Костя, - у меня совсем недавно, кажись, появилась девушка, бросить её в выходной день с моей стороны будет не совсем красиво выглядеть. Но тут, как я понимаю, получается, как у того цыгана, - хозяйка, дайте воды напиться, а то так жрать хочется, что и переночевать негде. Сам прибреду без подарка, да ещё и за собой кого-то притяну. Так что, не обижайся, Миша, но скорее всего я не приду.
   - Ну и проблему ты выдумал! Она что, место тут пересидит или у нас вино всё выпьет?! Да его вон в подвале завались! Всей станицей за раз не выдуешь. Оба чтоб как в школу на экзамен были у меня к десяти часам утра! Не придёте, обижусь и буду считать, что не уважаете меня и наши донские обычаи. Договорились, Костя?!..
   - Ладно, уговорил. Придём вдвоём, хотя и стыдно будет.
   - Песнями под гитару расплатишься - вот то, и будет всем по-дарком.
    В понедельник после завтрака, Костя, закинул на ремень гитару за спину и отправился на стройку. Ранее он это делал очень редко и гитару всегда оставлял в общежитии, но до этого и настроение было иное совсем, сейчас вокруг природа благоухает, и сама о себе что-то поёт; в тебе же, душа ликует, и радость выпирает наружу и хочется что-то сделать такое, чтобы всем сразу весело стало. На высоком берегу Дона в западной части станицы пэтэушники практиканты лепили два двухквартирных жилых домика. На одном уже давно кирпичи клали, второму готовили фундаменты в земле. Кирпичная кладка не совсем получалась как надо: смешно и плакать мастеру хочется - то, что глазам предстало, в кошмарном сне не увидишь. Пока стены выводили под окна – казалось, - сойдёт, если, конечно, сильно не присматриваться, а вот дальше, когда оконные проёмы и простенки на доме появились, началось сатирическое кино. Куда ни глянь – кругом всё сикись - накись, всё криво и кажется, что вот, вот завалится всё. Сколько мастер не кричал до хрипоты и потери голоса – всё как по воде батогом: он уже бедный и рейку прилаживал, на леске отвес показал – куда одним глазом смотреть надо, потом-таки плюнул, выматюкался по-полной, вспомнив всех святых заодно и тех, кого даже не знал, махнул рукой и сказал: «Ладно, после вас приедут девчата штукатуры-маляры пусть они и выправляют, им расхлёбываться!..». А тут ещё под горячую руку мастера - Костя попался: ходит по стройке как павлин, бренчит на гитаре, а о работе даже не думает. Работая на стройке, Костя больше отлынивал: сеял грабаркой песок для раствора, а чаще усевшись на кучу того же песка с тоской глядел с высокого берега на Дон, где в это время проплывали баржи, проносились «Ракеты» и «Метеоры» на подводных крыльях, унося за собой в недалёком прошлом юношеские его мечты. Мощные буксиры, вспенивая за собой волну и нагоняя её на самый берег, спешили куда-то, где-то подцепить баржу: клубилась, искрилась в брызгах вода, ускользая вслед удаляющемуся судну. Мастер не раз уже говорил:
   - Слушай, ученик-мученик, вот наблюдаю за тобой, ты или лодырь последний, каких редко встретишь или впрямь ничему не хочешь научиться. Зачем тогда в училище поступал?
   - Мне это точно в жизни не пригодится, - отвечал Костя, не расставаясь со своим задумчивым видом, - я не собираюсь ни каменщиком заделываться, да и стройка не по мне.
    В этот день Николай Анатольевич - в тяжёлый понедельник - был с глубокого похмелья: голова и всё нутро хоть собакам вы-брось. И вдруг этот – намозоливший глаза бездельник: мало того, что работать не нагнёшь, ещё и с гитарой явился, - как издевается над всеми! Ещё и смеётся до хохота над тем, что ребята построили. Слово, за слово – нашла коса на камень! Мастер Николай Анатольевич скукожив на лице гримасу злобную, поглядел на Костю, как на что-то ничтожное, которое жизни мешает, с кривой на губах ухмылкой, спросил:
   - Ты, стиляга!.. никак на гастроли собрался?.. бери вон в руки мастерок, учись кирпичи класть – в жизни кусок хлеба будет, а ты как полоумный всё ходишь на своей балалайке тренькаешь.
   - Не-е-е, за мной не заржавеет, - сказал, улыбаясь, Костя, - впереди жизнь и не исключаю, что горы предстоит на-пупку перетащить. Я лучше в подсобниках поработаю, раствор-то надо кому-то подавать. Вон у вас есть отличники - стучат мастерками как дятлы, они и пусть тулят горбатого в стенке. Видал, что они тебе наложили?! Значит, ты плохо их учил, а меня уже токо могила исправит; сам о себе, видишь, критично говорю... А, что насчёт куска хлеба… так, как говорит моя мать, - была бы шея, а ярмо всегда найдётся.
   - Нахрен вас, таких как ты, в училище держат?! Я бы вас гряз-ной метлой за забор вымел и вслед бы ещё харкнул пару раз!..
   - Так давно бы выгнали, чё резину тянуть?!.. я лично не против, даже рад был бы.
   - Был бы я директором, ни одного дня не держал бы! Да оно всё равно тебе до ума не дойдёт. Думаешь, с одной гитарой в руках, распевая блатные песни, проживёшь и денег накопишь мешок? Недаром тебя и в общежитии били как сидорову козу, видимо было за что!.. Не будет с тебя толку, не будет!.. или по тюрьмам пойдёшь, или прибьют где-то!..
   Последние слова мастера Костю сильно задели: напомнив бо-лезненный случай будто плюнули в душу, разворошив, уже ка-залось забытую обиду. Костя, приняв это за оскорбление, пошёл в разнос, не контролируя уже свои слова:
   - Слушай, Николай Анатольевич, чё ты строишь из себя свято-шу?! Ты прямо как та цыганка – судьбы умеешь предсказывать. Не будет тебе в обиду, но сам на себя посмотри, - ты-то какой?!.. Хочешь, скажу прямо, что говорят о тебе в нашем училище, хочешь?!..
   - Бабка, сидела на лавочке: долго деду, соседу своему, тоже о чём-то рассказывала, но не знала, что тот оглох со вчерашнего дня. Дед сидел и по привычке всё кивал головой, думал, что наконец-то соседка в постель его приглашает. Бабка направилась в дом, и дед следом за нею поплёлся, а что было дальше - это одни они знают. Так и в нашем училище, по правде сказать, я то и слушать те сплетни не очень желаю…
   - А ты всё-таки послушай! И не надо тут тень на плетень наво-дить и голову мою задуривать. Насчёт денег, что мне предстоит заработать – это уже не твоя головная боль. Гитара моя тебе глаза мозолит?.. но я же не виноват, что у тебя всего одна рабочая рука; может меня вместо твоих кирпичей чувства внутри одолевают. Ты лучше по-хорошему оставь меня в покое, а то сяду на первую попавшуюся баржу и прямиком до Ростова.
    - Скатертью дорога!.. вон стоит… пришвартовалась! хоть сию минуту отправляйся, на одного тунеядца меньше в группе ста-нет!..
    - Губы раскатал! Уеду!.. - когда посчитаю нужным, тогда и сва-лю, а на прощанье записочку оставлю – в почтовый ящик вкину, чтобы надёжней было. В конвертик листочек вложу и подпишу, - срочно в милицию, а на листочке том накарябаю, что ты меня довёл до самоубийства и я пошёл в Дон топиться. Усёк?! Потом ищите ветра в поле. Забьюсь на время в такую берлогу, с соба-ками хрен найдёте. Вам останется заказывать похороны по уче-нику, которого рыбы съели. Ну, а тебе турма, как пить дать!.. – сделав длинную молчаливую паузу, продолжил. - Не бойсь, скоро я вас покину, без всяких скандалов – мирно, я не такой подлец, чтобы такую гадость устроить – это я пошутил. Я не злопамятный. Зло - оно и порождает зло, так моя мать говорит. Я вижу, что не очень желаешь о себе слушать, а я дальше скажу. Кто бы, не говорил, только не ты! По пьяной лавочке в шахте кисть руки оторвало или отдавило, мраком то всё покрыто, а ты глаза залив рассказываешь, что на фронте осколком снаряда оторвало. И если ты такой правильный: у тебя, как помнится, дома семья и двое детей в школе учатся. А скажи, почему это твоя комната в общежитии каждую ночь пустует?.. Душевная тоска по бабам заела?..
   - Тебе-то, сосунку, какое дело, где я ночую?! Молоко материно на губах ещё не обсохло, чтобы со взрослыми на подобные темы разговаривать! 
   - Да мне до фонаря твои мутные ночные похождения, я ведь совсем про-другое сказать хотел. Нас ночами бросаешь на про-извол судьбы… - а ты в курсе, что три дня назад чуть было наша общага не сгорела и мы бы вместе с нею?! Вот тогда бы точно не обошлось без тюрьмы и на руку твою бы не посмотрели!..
   - Так!.. Договаривай уже до конца, зачем намёки делать, а то, сколько не спрашивал, - почему горелыми тряпками такая вонь в помещении стоит, все рожи воротят, говорят, что с улицы от костра натянуло. Так что там всё-таки у вас произошло?..
   - Одному придурку вздумалось покурить в постели, оно бы, может и обошлось бы, да сам знаешь винца в станице в каждом дворе как пыли на дороге. Выпил видимо лишнего и уснул с сигаретой, а нам потом до утра во дворе досыпать пришлось.
   После услышанного Николай Анатольевич вдруг поник плеча-ми, оглянулся во все стороны, словно боясь, что посторонний мог слышать, при этом стал с силой чесать культю левой руки, взглянул на Костю уже совсем другим взглядом, не сказав боль-ше ни слова, направился к строящемуся домику. Последующие несколько ночей безвылазно ночевал в своём чуланчике. Каза-лось всё вошло в своё русло и к Кости он больше не приставал. Как раз в пятницу, под выходные, вечером в общаге мастер не появился. И как говорят на охотника и зверь всегда бежит. На часах ещё не было и десяти вечера; некоторые парни уже укла-лись спать; кто-то резался в карты на шалбаны, кто-то читал книги; открылась дверь и в помещение вошла женщина. С виду лет сорока пяти: опрятно по-городскому одета, в руках хозяйственная сумка, вероятно тяжёлая, ибо она тут же поставила её на пол у порога. Окинув взглядом спальный зал, попросила извинения за самовольное вторжение и причинённое беспокойство, немного помолчав, продолжая осматривать кровати, спросила:
    - Скажите, где я могу увидеть вашего мастера Николая Ана-тольевича?
    - Сегодня, женщина, никак, - сказал староста группы Лёшка по кличке Кучерявый, - завтра приходите с утра на стройку - там и увидите его. Собственно, зачем он вам понадобился среди но-чи?..
   - Я что-то не совсем понимаю, насколько мне известно, он должен был находиться в это время с вами. Так, где же он?.. мне надо срочно кое-что важное ему сказать.
   - Говорю же – не получится, непонятно что ли?.. завтра прихо-дите.
    - Тогда я никуда не уйду пока его не дождусь, - сказала дамоч-ка, взяла табуретку, поставила у порога и уселась; и как что-то не подлежащее спору, сказала, - говорю же вам, что он мне срочно необходим!
   - Кто знает тот дом, где мастак квартирует? – спросил Лёшка староста группы.
   - Я помню, раза два видел, как он оттуда выходил, - сказал бе-лобрысенький паренёк Вовка, - но это далеко, считай идти как к нам на стройку.
    - Вот и поведёшь тётеньку, раз ей так невтерпёж мастера ви-деть.
   - Я сумку пока оставлю у вас, после заберу, - сказала дамочка, встала, открыла дверь и первой направилась на улицу. Шли в темноте: Вовка впереди дорогу прокладывал, женщина плелась где-то сзади и всё время спотыкаясь, бурчала что-то недовольно себе под нос. В темноте подошли ко двору, где стеклянная веранда ярко освещалась, и за занавесками тюли виден был женский силуэт, которая перемещалась туда-сюда. Вовка подошёл к калитке ладонью похлопал по ней и сказал:
   - Кажись здесь. Только я звать не буду. Вам надо - сами и зови-те, а то он не любит, когда его ночью тревожат.
   Не успела дамочка позвать хозяйку, как к калитке подбежали две дворняги и подняли лай. Дверь на веранде тут же открылась и на пороге возникла фигура полуобнажённой хозяйки. Всматриваясь в темноту, полупьяным голосом, спросила:
   - Кого там по ночам ещё носит?.. – последующие слова уже предназначались собакам, - Каштан, будь ты проклят, кобелина-такой!.. а ну закрой свою пасть, из-за тебя ничего не слышно! Пошли, гады, оба в будку, пока дрючок не взяла!..
   На удивление - собаки послушались хозяйку и убежали вглубь двора, в эту минуту на пороге за её спиной появилась пьяная физиономия Николая Анатольевича. Выглядывая во двор через плечо своей любовницы, спросил:
     - Олюшка, что за шум, а драки нет?.. Хто там за забором мая-чит, это чё опять тот хмырь явился?!.. Так я же ему ещё месяц назад сказал, что Ольга моя и нехрен сюда якшаться, а то рога пообломаю или своих пасынков - учеников-мучеников натрав-лю!..
   В эту минуту женщина открыла калитку: негромко, лишь слышно было Вовке, сказала: - Будет тебе, кобель гулящий, и драка сейчас!.. - смело, уже не боясь собак, вошла во двор и направилась в направлении порога, на ходу прокричала:
   - Здравствуй, Коленька!.. третьей не буду лишней, как ты счи-таешь?..
   - Мария!.. ты-то, откуда тут взялась?!..
    - Приехала подкормить тебя, чтобы ты тут не отощал, а то смотрю, все соки тут из тебя высосут. Значит, не врали мне в городе, говоря про твои похождения. Вот, зараза!.. Обласканный, в командировке он и такое вытворяет!.. Вся рожа от пьянок заплыла как у калмыка морда!.. А я, как сумасшедшая целую ночь от плиты не отходила: жарила, парила, пекла, всё думаю, захлял там мой муженёк на казённых харчах! Кто бы знал, что его тут другими блюдами пользуют, да прямо на подносе, прямо под рыло! Вот бл…!.. - чтоб ты на нём повесился, коли тебе меня не хватает!.. Я вам сейчас побл…ю!.. - вы меня ещё долго помнить будете, сучка с кобелём!..
   Вовка понял, что пора рвать когти, ибо, как теперь ему дошло, совершил он непоправимую ошибку, приведя сюда жену своего мастака: да прямо по адресу. Круто развернулся и что есть силы в ногах, бросился прочь от двора. Вечерний покой станицы за спиной пэтэушника в эти минуты сотрясал собачий лай на пол станицы, и голоса: слышался женский жалобный крик и как Вовка подумал, что там уже потасовка идёт. Следом послышалась матершина, - в гробину, в Христа и мать, и всех святых до кучи! - уже мужского голоса – это уже мастак своих женщин успокаивал. В комнату общаги Вовка влетел, будто снова общага горит: глаза навыкате, воздух ртом хватает, заикаясь, прокричал:
    - Пацаны, не выдавайте меня мастаку, что я его жену туда привёл, иначе он меня со свету сживёт, с говном сожрёт и не подавится!.. Откуда мне было знать, что эта тётка его жена?!..
    Рано утром, когда пэтэушники, поднявшись с кроватей, одевались, собираясь идти на завтрак, из своей комнаты вдруг неожиданно вышел их мастер. Как и в какое он время попал в свою спальню, никто этого не видел – вероятно, уже под самое утро, когда все крепко спали. Вышел почему-то тихонько на цыпочках: щека от глаза до самого подбородка красовалась глубокой бороздой и запёкшейся кровью, явно следы от ногтей, но, невзирая на это, перед учениками расплылся в угодливой улыбке и прижав палец к губам, дал понять, чтобы вели себя тихо и полушёпотом, сказал:
    - Тихо… тихо собирайтесь, ребята, пусть Мария Петровна по-спит, а то она в эту ночь, будь она проклята такая ночь!.. сильно уж перенервничала, спасу нет!.. - мастер ещё тише понизив голос, спросил, - а кто показал из вас двор, где я был в это время?..
   Многие парни пожали плечами, после длительной паузы ста-роста группы Лёшка сказал за всех:
    - Пришла, поставила вон сумку свою, вас спросила. Мы сказа-ли, что не знаем где вы. После ушла по станице вас искать. На-верное, кто-то из жителей показал - не иначе.
   - Ну, с жителей, так с жителей. Хорошо, что хорошо всё кончи-лось и все живые остались, а морда моя заживёт. Так вот на-пасть, какая!.. вот и верь после этого бабам!.. по телефону-то сказала, что ложится на недельку в больницу, а саму сюда при-несло. Вы там языки на замок-то заприте и со станичниками не распространяйтесь на этот счёт. Сами знаете: два слова услышат, а кадило раздуют на всю ивановскую.
   Мария Петровна три дня ещё проживала с супругом в его ка-морке. После бурной ночи скандала, вернувшись под крышу общаги, ранняя зорька в одной узкой кровати помирила мужа с женой. На четвёртый день он проводил её в город домой; и хоть и говорят, - горбатого только могила исправит - с этим можно не согласиться, ибо горбатый и в могиле продолжает лежать горбатым. У Николая Анатольевича произошло что-то подобное: в ту же ночь, как проводил жену, его комната до утра оставалась запертой на ключ, а утром – как и всегда делал ранее - пришёл сразу на стройку: что ни говори, - одна жена хорошо, а когда их две намного лучше – есть с чем сравнивать. Оказалось, хватило на обоих, а если бы он взял, да и правда повесился на том, на чём жена советовала?!.. Последующие два дня воспитанники-пэтэушники между собой детально обсуждали поведение мастера:
    - И как это наш мастак с двумя бабами справляется, притом одна рука негожа?.. - спросил  в задумчивости, словно сам себя Анатолий, житель посёлка Несветаевского, при этом в своём юношеском понимании и воображении по-своему рисовал в мозгу любовную сцену мастака сразу с двумя женщинами: одна из которых его жена - худощавая и выше его ростом, а вот лю-бовница - подумал Толя - как свиноматка у нас дома в базу.
    - Ты или дурак?.. или совсем ничего не понимаешь в этом де-ле?.. – сказал петэушник, на божий свет выскочивший неизвестно где и под именем «неизвестный» - детдомовский воспитанник в прошлом, а далее он сказал, - какая может быть у него загвостка!.. – а культя зачем?!.. ты чё не видел какая у него культя?.. под рёбра бывает как саданёт, аж дух перехватывает, и главное, что не больно ему, а тебе хоть плачь!.. я так думаю, она у него всегда принимает участие в этом деле. Ему хоть пятерых баб ложи на кровать, со всеми справится, ещё и благодарить будут. Видал, какие довольные обе остались?.. Когда одной культи не хватает, в сражение вступает та - военная, от которой в шахте кусок осталось…


                Кантата - «Вечор поздно из лесочку» -
                под аккомпанемент гитары.


    В ту майскую субботу в последние дни месяца стояла пре-краснейшая погода: с утра по-летнему теплынь и солнышко припекало, кругом всё цвело, и запах стоял, действуя на созна-ние: всколыхнув в душе глубинные яркие чувства вплоть до по-стыдных желаний, стремился к тому, что порой недоступно, но надежду вселяло. Чей-то пуританский взгляд при встрече, будто прочёл твои мысли и укорил, и верно ведь, - порочные и низменные, прямо стыдоба какая-то! Хотелось петь и летать, если бы крылья были на то, а когда рядом ещё идёт молодая красивая девушка, всё это возрастает в душе десятикратно. Костя с Мариной, взявшись за ручку, направляясь на день рождение к Мишке, шли по станице такие счастливые, что встречные прохожие им улыбались, приветствуя кивком головы, а разминувшись, вслед оборачивались, вероятно, вспоминая свою молодость, в душе позавидовав, - что промелькнула она у них, будто сверкнула молния. У Константина за спиной висела гитара: он шёл и часто сам поглядывал на свою спутницу, не узнавая её и удивляясь тому, - какая она хорошенькая стала! Ситцевое платье Марине было к лицу и притом сшито безупречно. Когда он сказал ей об этом, она улыбнулась. После немного подумала и сказала:
   - Это у меня мама мастерица, она шила мне под мой заказ. Ты только платье на мне заметил и всё?..
   - Да я даже не знаю, кто из вас красивей – платье твоё или ты вся такая, что и в голове помутилось. Нет… всё-таки ты лучше чем платье твоё, ибо если его снять совсем, то ты ещё краше станешь!..
   Марина залилась краской, отчего даже красота её поблёкла, смущаясь и отводя лицо в сторону, ответила тихо:
     - Не надо меня конфузить. Ты сказал о таком, о чём я сама порой боюсь думать… - немного помолчала и сменила тему разговора, - осенью нас уже отправят на работу по специальности в Новошахтинск, получается к вам. На новой швейной фабрике будем работать, ту, что построили напротив автовокзала. Видел, какая большая фабрика стоит?..
    - То многоэтажное здание?.. видел, солидная фабрика, - рав-нодушно, сказал Кося.
   - Осенью в гости приду к вам на Новую Соколовку, не прого-нишь?.. – заглядывая ему в лицо, спросила она.
   Костя смутился, не зная, что ответить. В мыслях-то давно пре-следовал цель, что в следующем учебном году покинет пределы училища, но сейчас подумав, сказал себе, - ещё бабка надвое сказала, где и куда я попаду. Сказал как-то неуверенно:
   - Приедешь, приходи, хотя вряд ли придёшь. Это ты сейчас говоришь, к тому времени может всё измениться.
   - Что изменится?.. Швейная фабрика никуда не денется, я ведь работать там буду. Нас уже возили туда для ознакомления. Мне понравилось. Светло как днём: у них там дневное освещение – это редкость ещё. Чистота кругом - как в операционном зале, электрические швейные машинки самые современные…
   - Говорят, что там одни рабочие халаты шьют, - сказал Костя, ухмыляясь, или умышленно, чтобы чем-то её задеть.
    - Вот глупости! Ну и халаты шьют, не без этого. Всё там шьют - вплоть до мужских и женских костюмов. А ты, после того как окончишь училище, куда на работу пойдёшь?
   - Я?.. Только не на стройку!.. не знаю ещё, но в Новошахтинске не останусь – это точно!..
   Марина погрустнела после этих Костиных слов, внеся в свои мысли разочарование вразрез её желаниям. Сейчас она, чуть отстранившись от него, скосив взгляд, посмотрела со стороны на Костю, трезво оценивая его самого и сказанные им слова. В душу вселилось чувство, что он не досягаемый и чужой какой-то и ей казалось, что он проявляет к ней только лишь жалость. Испытывая в душе горькую - самой надуманную обиду, уже погрузившись в мрачные мысли о будущем, сказала, еле сдерживая слёзы, что Костя сразу приметил и пожалел о ранее сказанном.
    - Скажи честно, ты из жалости со мной водишься?.. только не ври, я по глазам твоим всё рано определю, правду ты говоришь или лукавишь!..
   Пока Костя обдумывал, что ей сказать, она уже заранее запо-дозрила, что он ищет, как получше соврать. В её мыслях про-мелькнуло необъяснимое чувство, - что вся эта, как ей казалось уже долгая и в то же время крохотная земная жизнь, которая сотката из неприятностей, разочарований, страданий и ожида-ния того светлого и счастливого, что поманило, таяло в тумане…
   - Марина, - сказал Костя с серьёзным выражением на лице, - я тебе ещё тогда честно сказал, что ты мне нравишься. Больше ничего сказать не могу. У меня до этого была девчонка; она только в этом году, вот в июне школу заканчивает, и я её любил и сейчас люблю, но так получилось, что теперь она для меня недоступна. На эту тему говорить я отказываюсь, прими то, что сказал и понимай, как хочешь. А вообще-то мы идём на торже-ство, а у нас с тобой разговор свёлся уже на слёзы, осталось обоим зарыдать на всю улицу. 
    Дальше шли молча. Марина украдкой вытирала слёзы, а Кос-тя, заметив это, выпустил её вспотевшую ладонь и, обняв за плечо, крепко прижав к себе, громко, почти на всю улицу, ска-зал:
   - Ласточка ты моя! хоть и не чернявая, выбрось всякие глупые мысли из головы, я то никуда не делся - вот видишь?.. Иду с то-бой, обнимаю тебя, чего ещё надо? Жизнь наша, Марина, ещё и не начиналась - всё у нас впереди!..
   Она сквозь слёзы взглянула на Костю, слегка улыбнулась и ей, учитывая юность её, казалось довольно рано так поступать: свободной рукой притянула голову парня к себе и со страстью что-то пытаясь шептать, стала его целовать…
   У двора Михаила на калитке стоял сам виновник торжества и принимал прибывавших гостей. Завидев Костю, распахнул объятья и пошёл к ним навстречу:
   - Решился-таки прийти вдвоём, вот это я приветствую! Умницы! Так это, значит, и есть лучшая комсомольская подружка моего друга?.. а чё, ты Костя, губа не-дура, я бы сам от такой милой красавицы не отказался. Значит, он вам, надеюсь, уже говорил, что зовут меня Михаилом, а ваше имя я тоже знаю; вот моя рука, Мариночка, и будем на будущее не терять друг друга из вида. Вы как… согласны?.. Сейчас проходите во двор и не стесняйтесь; подбирайте себе там место, где понравится, а мне ещё тут предстоит постоять, как-никак должен всех гостей встретить, а то обидятся, что одних встречал, а другие как бы по боку.
    На весь двор с края в край стоит длинный стол - на дальнем конце с заворотом, до половины уже заполненный гостями. На том дальнем углу, чуть в стороне сидел молодой парень и пиликал на аккордеоне. Аккордеонист Косте давно был знаком ещё по сельскому клубу, иногда он аккомпанировал на гитаре под соло аккордеона во время танцев. Получалось неплохо: у всех создавалось впечатление небольшого оркестра. Прошли в дальний конец и пристроились рядом с музыкантом. Костя, чтобы не терять даром время, начал подстраивать тональность звучания струн под аккордеон. Мысленно перебрав репертуар песен, решил всякие блатные песни не исполнять, ибо, как он уже заметил: за столом сидят казаки в возрасте к тому же и старики среди них. После третьего тоста за здоровье именинника и тех, кто его на этот свет божий произвёл, музыкантов попросили в честь их исполнить какую-нибудь песню. Под аккомпанемент гитары и соло аккордеона Костя запел: «Я сегодня до зари встану, по широкому пройду полю, что-то с памятью моей стало, всё что было не со мной помню… Просыпаемся мы и грохочет над полночью, толи гроза, толи эхо прошедшей войны…». В том же духе последовала следующая песня: «Помнишь товарищ, бой ночной пурги, помнишь, как бежали в панике враги, как загрохотал твой грозный автомат, помнишь, как вернулись мы с тобой в отряд! На костре в дыму трещали ветки, в котелке дымился крепкий чай, ты пришёл усталый из разведки, много пил и столько же молчал…». Гости долго аплодировали, говорили, что впервые слышат эти песни и просили ещё что-либо подобное спеть. Костя, уступая их пожеланиям, спел ещё две песни, но на третьей заметил, что большая часть гостей его уже не слушает; водка «Московская», коньячный спирт, а ко всему этому сверху ассортимент виноградных вин сделали своё дьявольское дело. Вскоре, на другом конце стола затянули казачьи песни, а Илья - аккордеонист стал им подыгрывать. На другом конце стола собрались мужики: скучившись, периодами громко ржали, будто лошади в стойле, рассказывая всё тот же анекдот, который мы до конца вам так и не рассказали. Потому и мы заодно дослушаем продолжение исповеди одной одинокой вдовы, погрязшей в болоте любовных и плотских страданий: «…Те, довольно скорбные случаи, связанные с японскими телевизорами и магнитофонами у дамочки под именем Роза Абрамовна были в прошлом, она из всего этого извлекла роковые ошибки. С ног сбившись, устав бегать по комиссионкам, в поисках приобретения аппаратуры - взамен той, утащенной «любовниками», применила на этот раз метод совсем иной. Этот «новенький» - пока что кандидат в любовники, которого ранее видела она в подворотне, - пришёл-то впервые!.. Стоит, раззявив свой рот: на стенки и ме-бель где ценные вещи лежат вовсе не смотрит, правда, желваки на скулах ходят туда-сюда, - слюни глотает: вон на горле кадык бегает сверху вниз и обратно. Значит, на меня у него слюни текут!.. - решила так Роза. Задыхаясь от нахлынувших чувств, от предстоящих любовных утех, а в воображении от страсти, всей сущностью стремясь к наслажденьям, она неожиданно заметила, что взгляд мужика из подворотни смотрит совсем не туда куда надо – груди-то все давно на свет божий от нетерпения вылезли, а он смотрит поверх её головы: «Ах! Вот оно в чём!.. - стрельнула в голову Розочке мысль, - там же стол стоит у окна! На нём как готовность к банкету: все закуски, ликёр и коньяк, а к ним вино и даже водка! Первый акт спектакля придётся сместить и начинать необходимо со второго, а там даст бог и первый акт станет претворяться в жизнь...». В ту минуту, как дамочка решила сменить режиссуру спектакля, будто пантера вдруг вскочила с кровати, откинула в сторону плед, забросила руку за спину, скомкав в руке бельё на хребте, рванула что есть силы с себя. Бельё затрещало на Розе, а через минуту как паутину обобрала с голого тела гипюра клочки. Предстала пред-очи лю-бовника из подворотни нагая – в чём мать родила. Выбросив руку вперёд, ладонью пригласила к столу, сквозь зубы улыбка сквозила, поджала губки в обиде. Два раза мужика приглашать – занятие дохлое! Мгновенье спустя, мужик из подворотни тра-пезничал уже: пил сразу с трёх бутылок и водкой сверху запивал, а блюда поглощал всего из трёх тарелок, огромный торт забраковал. Хозяйка подбоченясь – казалось, что она сошла с картины Пикасо - смотрела, наблюдала, размышляла: «Раз так умеет пить и жрать: работать, значит, тоже сможет в том же духе…». Мужик утёрся рукавом, перекрестился и сказал:
   - Земля ему пухом и царство небесное рабу божьему… 
   Молитву дочитать он не успел. Хозяйка зло прервала и сжала кулачки:
   - Кому земля?!.. Какой такой нахрен пух, полоумный?! Ты что это, гад, тут мне комедию строишь?! Да я тебя, сука, ты подво-ротняя, сейчас на части разберу, как в морге на органы шинку-ют!.. Ты чё мозги мне тут в квартире пудришь?!..
   - Так поминки у вас!.. Сегодня ровно год, как мужа вы же схо-ронили.
   - Да?.. – и кто бы подумал?!.. что уже год промелькнуло, а я и не туда!.. Отжил мой сердешный – туда ему и дорога, побало-вался и хватит!..
    - В блокноте у меня, Роза Абрамовна, не может быть ошибки. В нашем квартале все покойники мною учтены: кто и когда представился, в какой день схоронили. Кстати, завтра мне в пя-тый подъезд отправляться надо. Ровно сорок дней как Ваську Рыбака поховали. Утоп бедняга - захлебнулся, но врачи сказали, что не водою, а вначале самогоном из деревни, где рыбу ловил. Так что извиняйте, Роза Абрамовна, здесь нету ошибки, записан в мой блокнот не только наш с вами квартал, а список каждодневно дополняется. С ног уже сбился, не успеваю!.. часто сильно помирать стали, вы не замечали этого?.. Уже по кварталу во все стороны расширилось, а начинал-то с нашего дома. Так что, прошу нижайше извинения у вас, уважаемая Роза Абрамовна, пошёл я дальше проверять всех по блокноту, чтобы случайно кого не пропустить.
   - Как это пошёл, а отрабатывать еду и питьё кто будет?! Вы, подлецы и подхалимы, отдаться даром я готова, а вы за плату не берёте! А я-то, дура, надежду возлагала!..
   - Извиняйте, Роза Абрамовна, на то я давно не способен…
   - Ты хочешь сказать, что у тебя ничего не фурычит?!
   - Именно так… - беспомощный я в этом вопросе - с детства ещё. В далёком прошлом - ещё в девятнадцать своих лет - раза два, попытался: тогда как помнится - морду мне набили: утюгом да прямо под глаз, после решил, что это пустое для меня баловство. Потом как-то само по себе позабылось, и все эти годы работало за водопроводный кран безотказно. Сами знаете, что краном для воды не подолбишь как ломом бетон. Краник, что воду спускать - совсем не насос, которым воздух в шины качают. Прошу простить меня за беспокойство, ваш муж на том свете добрым словом нас помянёт. Кстати, задержусь у вас на немного. У меня появился конкурент, он ранее в соседнем квартале проживал, пока не выгнали за что-то; с тех пор живёт на всех кварталах сразу, но я не об этом. Однажды я долго за ним следил, пока след не потерялся. А было всё дело так: Марью Степановну случайно не помните, ту, что через дом от вашего дома живёт?.. ну, да это не важно. Она в трамвайном дэпо кондукторшей работает. Как раз в то время и в отпуск ушла, а тут - как подгадал будто - взял её муж Илья Петрович и помер, и главное, что!.. - ни с того, ни с чего!.. даже предупредить никого не соизволив!.. Ночью в ванне взял и помер. Что он делал в полночь в ванне, так никто и не дознался, но говорят, что вечером воду отключили. Так вот, как раз и отпуск у Марьи Степановны в это время случился, словно подгадала. Схоронила это она Илью, сказала, - что бог его там простит – сильно грешен он был по женской части. В тот день, я даже на отпевание остался, а Ферапонт, ну тот что в конкуренцию подался и живёт на всех кварталах сразу, остался у Марии Степановны: после того как все разошлись. Я двое суток подряд – не жрамши и не пивши, терпел в ожидании в подъезде, а он ни в какую, будто застрял там…
    Роза Абрамовна тем временем, уложила своё пышное тело на тахту, прикрыв обнажённые до этого телеса, так и не востребованные за ненадобностью, подложила согнув руку в локте под голову и задумчиво продолжала слушать мужика из подворотни, а он не умолкая продолжал:
    - Потом, когда на третьи сутки перевалило, заглянул я в блок-нот и понял, что до сорока дней не дотяну: взял и сбегал соглас-но записи в блокноте в соседний дом. Быстренько всё в рот по-кидал, не глотая – само провалилось туда. Вернулся и жду. Че-рез неделю, подлец, появился. Вышел это он на порог, но не переступил: чуть было не упал, а сзади Марья Степановна под-держивает за спину и потихоньку выталкивает наружу. Гляжу на Ферапонта это я - худой, как из могилы вынули, а Марья Степановна словно помидор наливной. Потому и советую вам, уважаемая Роза Абрамовна, по этому поводу обратиться к Ферапонту, иначе никак нельзя, он не на такие вещи способен, раз выдержал без перерыва целую неделю. А я, извините, нет и нет!.. 
   - Ты что, решил мне всю Евангелию прочесть? Иди уже, чудо в перьях! Не надо мне никого направлять, сама справлюсь со сво-ей я бедой…».
Костя бросил слушать, по его мнению, - галиматью, к тому же в эту минуту к нему подошёл Мишка и предложил сходить всей компанией в гости к одному человеку. Был как раз полдень и солнце припекало, будто середина лета пришла. Вышли за за-бор и делегацией почти всей молодёжи, которая сидела за сто-лом направились в сторону Дона.
   - Куда идём?.. - спросил Костя.
   - Помнишь, я тебе обещал сводить в гости к Виталию Закруткину?.. Вот сейчас и сходим к нему, пока нас так много собралось. Он, кстати, любит, когда приходит к нему людей много. Он сам мне об этом говорил, а я тогда спросил, - почему?.. а он и говорит, - если один кто-то пришёл - значит, уже думай, что с просьбой явился; то кого-то за что-то посадили, то в институт не принимают, но я-то не всесильный!.. Иной раз попросят, а я с дуру - сунусь, а мне шалбан по носу! Вот так-то. Когда приходит много народу – это уже наперёд известно - праздник сейчас устроим.
   - Да собственно, мы каждое утро его видим, - сказал Костя, - с объекта, где мы домики строим на пустыре, а он недалеко, почти рядом живёт. Утром собак своих на прогулку выводит: свора будь здоров – штук десять. Он в галифе, в хромовых сапогах и с тростью, как генерал ровным строевым шагом идёт: спереди гончие-борзые собаки бегут – ноги у них как у жирафов: тонкие и длинные.
   - Вот туда и идём, чтобы ты смог познакомиться лично, - сказал Мишка.
   Дом донского писателя стоял на высоком берегу и лицом смотрел на берег Дона недалеко от юго-западной окраины ста-ницы. Напротив, подворья у берега торчал древний дебаркадер речной пристани, а к западу через несколько домов тянется пустырь, где возводили пэтэушники жилые домики. Вскоре, взору предстала панорама восхитительного вида на Дон: низменный, пойменный левый берег в дымке уходил в горизонт, справа на том берегу вдали виднелись крыши строений станицы Семикаракоской; внизу песчаный белый пляж тянется узкой полосой, обрамлённый зелёным ковром прибрежной травы. Подошли ко двору писателя: забор, оплетённый плющом, из-за него выпирают кроны деревьев, будто букет цветов из вазы стеклянной. Тишину в этот обеденный час нарушало незлобное, ленивое тявканье собак во дворе, на реке буксир гудел шумом своих дизелей, с натугой минуя пристань, взбирался против течения Дона. Навстречу вышел и сам хозяин. Виталий Закруткин поочерёдно крепко пожал всем прибывшим руку, гостеприимно пригласил всех гостей во двор. Внутренность двора удивляла разнообразием растительного мира садоводства: одних, казалось, фазанов не хватало, о чём Костя выразился вслух, но тут же последовало хихиканье Мишки: толкнув в плечо друга, он сказал: «Как это нет фазанов?! Пойдём на задний двор, там и жар-птицы ходят…». Разместились в просторной беседке и вскоре хозяин, расхваливая сорта своих вин, изготовленных по его личным ре-цептам, предлагал дегустировать одно за другим. На тот день писателем Виталием Закруткиным не был ещё дописан роман «Матерь человеческая», который выйдет в печатном виде спустя два года и за который он прославится, получив звания, премии и почёт. Сидя сейчас за столом, писатель делал малопонятные намёки о будущем своём произведении, но для молодёжи, как говорят, - все его высказывания до лампочки - вино интересовало гораздо больше. Они жили уже совсем в другом мире понятий и о прошлом донском казачьем крае, если и заинтересуются, то это произойдёт ещё не скоро, когда за спиной останутся лучшие их годы жизни. А пока, чего задумываться?.. вон мода скачет, не угонишься - как заяц весенней порой. На днях бы в город отправиться - там заказать в ателье мод прикид на себя: туфли с острыми носами на высоком каблуке, брюки с вшитыми клиньями и сорочку с накладными карманами; погончики и зубчики от молний не помешают. «Кому они нужны – книжки его, - подумал Костя, потеряв интерес к разговору за столом, - их столько в библиотеках лежит, что за десять жизней не прочесть. Тут каждая минута на счету. Рядом Маринка сидит в ожидании ждёт, когда я её приласкаю. Вон как задницей по лавке елозит. Сваливать надо, хотя и неудобно…». Легонько локтем толкнул в бок Марину, кивнул головой в сторону Дона. Разом поднялись, попросили прощения и соврали на ходу, - что ненадолго им отлучиться надо. Спустя минуты - только их спины виднелись, удаляясь к реке. Вначале уселись рядышком плечом к плечу у подножия крутого берега на песочке. Плеск волн у берега, в ушах шум от ветерка, мелодия струн гитары навевала Марине в душу тоску, давя на сознание, и даже казалось, дышать порой тяжело. Какой-либо страсти она не ощущала, она только в книгах читала о ней и время для вещи такой, вероятней всего ещё для неё не пришло. И Костя в эту минуту об этом не думал, ибо от спиртного в голове стоял шум, а что касается предыдущих дней, то не исключено, что он надеялся в ней найти то, что ранее было потеряно в образе Ларисы. Солнце припекало, не то что под тенью у писателя во дворе. Выпитое вино, а с ним и водка с коньячным спиртом в желудке у Кости местами менялись, стремились к голове и в работу включались: с каждой минутой он больше хмелел. Поднялся на ноги, подошёл к воде, сполоснув лицо, не обо-рачиваясь, сказал:
   - Вода ещё холодная купаться. Пошли туда, - указал пальцем вверх по течению реки в сторону шлюзов, - там весь берег лесом покрыт, там привал в тенёчке устроим. Здесь сильно жарко, даже подташнивать стало…
    Какое-то время шли берегом молча, оставляя следы за собой на песке. Марина взглянула на Костю, от яркого солнца в лицо сощурила глазки, а он, не обращая на неё внимания, шёл, не-много шатаясь, и как показалось, совсем не думал о ней. На па-мять пришли слова взрослых: «Что у трезвого на уме – у пьяного на языке. Пока подвернулся случай, – решила она, - можно у него кое-что попытаться выведать…». Продолжая пристально вглядываясь в его лицо, спросила:
   - Костя, скажи, я на самом деле нравлюсь тебе?.. только прав-ду. - В душе в эту минуту она таила надежду, что всё-таки выйдет надолго у них. Пыталась изобразить кокетство, но выходило наивное детство и только. Тут же сомнения в душу вползли: на то она и женская участь такая. Внутри распирало и что-то сжималось, мелькнула искрою коварная мысль – не раз сказана матерью: «Доченька, не замарай свою честь!..». В эту минуту недалеко от берега, за буями с шумом винтов пронеслась «Ракета» на подводных крыльях. Навстречу ей по течению реки полз пассажирский теплоход. Костя остановился, снял из-за спины гитару, держа за гриф на вытянутой руке над головой, стал ею махать, приветствуя пассажиров стоящих на палубе у поручня: при этом громко прокричал слова песни: «Теплоход белый беленький, белый дым над трубой, мы по палубе бегали, целовались с тобой…».
    - Какой же он беленький?!.. - смеясь, громко сказала Марина, - он же серый и давно не крашенный, даже не поймёшь какой он на самом деле.
   - Вот, ещё один окулист отыскался! - сказал Костя, - ты мне лучше не напоминай про всякие там цвета, а то у меня на этот счёт сразу настроение портится. Я и сам вижу, что теплоход не белый, но так в песне поётся, а с песни слова не выбросишь. А что насчёт цветов, то у меня на душе кошки скребут, как вспом-ню мореходку, где меня забраковали по поводу этих цветов. Сказал окулист, что у меня цветоощущение нарушено и в плаванье никак не подхожу. Иди, говорит, в док, корабли ремонтировать будешь, там цвета различать не надо. А я, к твоему сведению, даже малейшие оттенки различаю, а тогда запутался в этих проклятых цветных кружочках, растерялся, а он, сволочь, тут же росчерком пера выставил меня за дверь.
   - Ты так и не ответил на мой вопрос, - сказала Марина, снова вглядываясь в его лицо.
   - Какой?.. а-а-а, ты насчёт моего чувства?.. нравишься, не нра-вишься!.. так я же ещё в первый вечер тебе сказал. Поверь, если мне что-то не нравится, я лучше трое суток голодным буду ходить, но есть ту гадость не стану, отчего воротит.
   - И что?!.. даже готов был бы жениться на мне?..
   - Жениться?!.. Жениться – это уже совсем другое дело. К тому же, кто нас поженит?.. нам же ещё по восемнадцать лет нету! Я уже один раз хотел жениться – есть печальный опыт. Вилами меня тогда чуть было не закололи!.. Хорошо, что с детства быстро бегать научился, а то могла бы печально закончиться моя женитьба.
   - Кто хотел заколоть?.. - недоверчиво глядя на Костю и думая, что он фантазирует, спросила она, - конкурент, другой претен-дент на руку и сердце?
   - Не-е-е, отец её. Он у неё конюх, даже кажись не конюх, а ездовой на бричке, но всё равно с вилами и ночью не расстаётся – под подушкой держит наготове, что б дочку не украли. Сильно красивая она у него, потому и охранять приходится.
   - Ты, наверное, смеёшься надо мной? Какие вилы?.. что-то ты от вина совсем заговариваться стал. Я у тебя спрашиваю вполне серьёзно, а ты всё шутками стараешься откреститься от меня.
   - Ничего я не шучу. У тебя с отцом дело как обстоит?.. с чем он там будет за мной гоняться, с отбойным шахтёрским молот-ком?..
   - Выбрось глупости всякие из головы! Я к осени буду уже рабо-тать на фабрике, той, о которой я тебе говорила. Работать буду недалеко от тебя, кстати, говорили, что там зарплату хорошую платят. С прогрессивкой женщины получают в месяц больше чем сто двадцать рублей, а если оставаться на вторую смену и в субботу выходить, то за двести можно заработать. Снимем квартиру у бабки какой-нибудь, ты будешь учиться, а я работать.
   - Это что же получается, что я у тебя на иждивении сидеть бу-ду?!
   - Ну, почему на иждивении?.. год быстро пролетит, пойдёшь работать. Нам что, много надо?.. Год как-нибудь проживём на одну зарплату.
   - Нас же не зарегистрируют. Или как ты себе это представля-ешь?
   - Ой, кому это надо! Мы что перед кем-то собираемся отчиты-ваться? Выберем бабку, у которой поселимся, честно говоря, лучше, чтобы была она полуслепая и глухая, хотя бы на одно ухо, и будем жить, как людям положено.
    - Знаешь, давай в другой раз на эту тему поговорим, у меня сейчас голова вообще ничего не соображает. Идёт?..
    - Ладно, как скажешь. Вон уже лесок рядом: в тени легче ста-нет. Спрашивается, зачем ты столько пил там?!.. Я лично только к губам подносила, за всё время не больше глотка сделала, а ты, гляжу, одну, за одной, будто жажда какая на тебя напала.
   Последующие события, разыгравшиеся на лесной поляне в тени роскошной ивы, внесут в только-что начавшиеся возрож-даться взаимоотношения двух молодых сердец коварное чувст-во непонимания произошедшего. Косте, по причине того, что был он пьян, Марине, в силу ещё ранней её молодости. Это казачье вино, а попросту ёрш из напитков, вдобавок жарко на улице было, всё это сделало Костю абсолютно невменяемым, ибо, когда уже он лежал на ней, приплюснув Марину спиною к траве, называл её почему-то совсем другим именем – Ларисой. Марина сильно не сопротивлялась. Не кричала в истерике и не звала кого-то на помощь; немного стонала, просила, твердила: «Не надо, не надо, не надо…». Костя, по-видимому, её не слы-шал: всё лез рукой и лез - туда, где с Ларисой всегда имелся не-ограниченный доступ. Где-то, на каком-то этапе любовной страсти у Кости произошёл тот случай, как было у него на первых порах с Ларисой, к тому же - этому приёму сама того не осознавая Марина по ходу пьесы подыграла. Девочка была она справная, ножки произвольно старалась вместе свести, по возрасту далека от интимных отношений, свершилось так, как и сама не ждала, а Костя по причине тумана в голове ничего такого и не заметил. Какой Костя не был пьяный, в финале этой комедии, ему вдруг показалось и даже ума на это хватило, подумать и оценить иначе: «Слишком как-то легко весь этот впервые с девственницей процесс получился, а значит, - сделал вывод в конце, - она уже не девочка и кто-то до меня у неё уже был…». Откинувшись на спину, лежал, дышал тяжело, немного поразмышлял, после чего, с трудом ворочая пьяным языком, сказал: «Так ты, оказывается, уже и не девочка!.. а я-то думал, что это совсем не так…». Не договорив до конца свою мысль, уснул, как будто бы его убили. Марина, поджав коленки, сидела рядом; она попыталась что-то сказать, но увидев, что жених её уже спит, горько разрыдалась и, заливаясь слезами, сказала: «Какая только несправедливость!.. – в мыслях спросила себя, - что он хотел этим сказать?.. почему не девочка?!.. Ведь ничего же не было совсем!.. неужели он это не заметил?..». Она протянула руку, стала его тормошить за плечо, пытаясь разбудить: сказать, объяснить, наконец, достучаться до сознания и здравого смысла его! Но, к со-жалению, легче было мёртвого из вечного сна на свет возро-дить, чем этого наглого парня привести в человеческий облик. Убедившись в тщетности слов и физического воздействия, тяжко вздохнула. Тыльной стороной ладони, на щеках и под носом стала вытирать слёзы. Смиряясь в душе, и надежду тая, - что после, возможно быть завтра, всё выяснится, станет на своё место… - она встала на ноги. Костя всё спал, а она ещё долго стояла над ним, словно надеясь исправить несправедливость обвинения, прозвучавшего из его уст в самом начале его. Оглянувшись по сторонам, заметила, что под кроной роскошной ивы сумрак стоит: отряхнула прилипшую к платью траву, при этом подумала: «А утром как платье-то, на мне расхваливал!.. видно оно ему ни к чему! судя по-нём – было бы лучше, если б на мне - не было вовсе его. Как же мне после всего этого с ним объясниться?! Он ведь станет думать, чёрт знает, что!.. Его понятие и обвинение возникло на пустом ведь месте и во всём виновата пьянка его! Вины моей нет перед ним – это не трудно проверить к тому же доказать я смогу! Как же кругом всё подло устроено: призрачная, надуманная причина всё доброе превращает во зло!..». Нагнулась, ладонью медленно прогладила его по волосам, тяжело вздохнула, словно прощается навсегда, распрямившись, также медленно направилась в сторону станицы. Несколько раз она оглянулась, надеясь, что в самую последнюю минуту вдруг проснётся и её позовёт, но за спиной стояла мерзкая для девичьего сердца всё та же тишина. Костя проснулся в лесочке, когда в просветах ветвей светили яркие звёздочки: где-то за кроной мерцала Луна, тошнило внутри, а мысли в голове неудержимо рассыпались, одна другую не догоняя. Какое-то время продол-жал лежать в том же положении: старался вспомнить последние минуты на поляне перед тем как уснул, но, сколько не старался – в мозгах одни обрывки и кошмар. Вначале он встал на четвереньки, с трудом поднялся на ноги – его ещё шатало: нагнувшись, рукой в траве нащупал гриф гитары, закинув её на плечо, побрёл наугад - куда понесли ноги. Вскоре вышел на берег реки, и только тогда осмотревшись, взял правильное направление к станице. Утро оказалось тяжёлым как смерть, хотя и понятия ещё не имел, что это на самом деле такое. На стройку, как и на завтрак, проспал, - значит и нечего там делать ему. Лежал на кровати и всё вспоминал, вспоминал. Прошло три пасмурных для души и настроения дня. Вечерами Марины нигде не видать, - вероятно, сидьма сидит в своём общежитии; если бы было не так, подумал Костя, хотя бы раз на глаза да попалась. По правде сказать, он и сам боялся с ней этой встречи. Смутно помнил слова, брошенные ей в лицо, как оскорбление. Точно не мог припомнить, - было ли у него с Мариной что-то на самом деле? Чем больше он думал об этом, при этом вспоминая интимные тонкости в прошлом с Ларисой, тем с каждой минутой, в мысли всё уверенней стало закрадываться подозрение, – да было, как на первых порах с Ларисой. По природе Костя был самолюбив, как и многие парни в его возрастном положении: горький привкус: от как бы незавершённого до конца дела ранил в душе, унижал, червем точил и от этого открытия, становилось тоскливо и гадко. В такие минуты он думал лишь о себе - Марина же, как принад-лежность к чему-то, для него просто не существовала, - досад-ная вещь, когда на двери неожиданно оторвалась ручка двер-ная: ручка, по мнению Кости, главнее, чем дверь!.. И открыть эту дверь ему так и не удалось, – вот этот мужской эгоизм с юных лет поселившийся в этой сущности и мучил его субъективно, оставляя рану в душе всё того же проклятого эгоизма! В конце недели Костя из дома получил денежный перевод и тут же принял решение. Подошёл к мастеру Николаю Анатольевичу, немного замялся, не зная с чего начать разговор, но мастер, заметив его нерешительность, сам обратился:
   - Константинов, чего ходишь кругами?.. говори, если есть, что сказать. По лицу ведь вижу, что-то спросить ты намерен.
   - Да вот… - запнувшись, растягивая слова, сказал Костя, - не знаю, как вам сказать… короче, уезжаю я, но чтобы у вас не бы-ло всяких там неприятностей из-за меня, решил предупредить.
   - И та том спасибо! А куда если не секрет и что за срочность такая?.. До окончания практики меньше двух недель осталось. В конце следующей недели, а возможно, если позвонят и раньше, к себе домой уедем. Там сдадите зачёты за первый год обучения, а потом езжай себе на здоровье до самого сентября.
   - Не выйдет. Сейчас надо ехать и на то причина у меня есть, говорить о ней не буду – то личное.
   - Ну что ж, как знаешь. Дело твоё. – Мастер, немного подумав, на удивление, на этот раз занял позицию примирительную в отношении этого паскудного парня, возможно, на это повлияло последнее посещение его жены, но как бы там ни было в последующих его словах прозвучало участие в дальнейшем благополучном исходе для Кости. – Ладно, надо так надо – езжай. Я скажу, что дома кто-то там у тебя заболел. Постарайся прибыть в училище к экзаменам – в твоих же интересах.
    Намечавшийся в ближайшие дни отъезд Кости секретом не стал в группе пэтэушников. Собравшись уехать на выходные, но вдруг почему-то передумал в последний момент и остался ещё на два дня. Что-то его здесь держало, а что - понять сам не мог. Все выходные бродил с паршивым настроением, мало с кем разговаривал; подавленность, угрюмость на лице; за все дни с того случая с Мариной ни разу не взял гитару в руки. Ему в это время было не до песен. В понедельник, когда вся группа отправлялась на стройку, Костя оделся в выходную одежду, закинул по привычке гитару за спину и направился вместе со всеми – пристань располагалась наискосок от места строительства домиков. Не доходя нескольких сот метров до объекта, он свернул в сторону берега, ни словом, ни пол словом так и не обмолвившись на прощанье. Подойдя к кассе, попросил билет до Ростова самый дешёвый, какой есть: на что кассирша, с улыбкой посмотрела на него и сказала:
    - Мальчик, я бы тебя, горе ты моё горемычное, бесплатно на любой теплоход посадила, да не возьмут же, изверги – выгонят на берег! Только вечером будет дешёвый самый что ни наесть – такая калымага - шаланда плавает, что мы давно удивляемся, что она до сих пор не затонула. И скоко ни помню, всегда ко-манда – эти лягушатники, всю жизнь полупьяные вместе со сво-им алкоголиком капитаном. Ночью - ты как, согласен отплыть?..
   - Мне всё равно, разницы нету.
   - Ну и добрэ, симпатичный ты хлопчик, давай гроши, выпишу билет на то корыто, шо тебя рано или поздно, но до Ростова доставит, хочу сразу предупредить, - ни одного хутора она по пути не пропускает, ко всем пристаёт, як та паршивая собака до людэй. Зайдёшь в общую каюту и улягайся спать, а утром, а мо-же к обеду, будешь на месте.
   Ждать до вечера было долго – впереди целый день. В душе - на себя, а на Марину вдвойне, на весь белый свет - злость в кошки-мышки играет. Побродив по берегу, немного удалился от места стройки – от глаз подальше, зашёл в-первый попавшийся на пути двор. Вино продавалось в каждом доме – этого добра, хоть каждый день полы им мой и стоимость одного литра смешная – всего-то рубль литр, но могли и скидку сделать на десять-двадцать копеек. От денежного перевода из дома мало что успел истратить – только на сигареты копейки. Купил для разговенья, а может быть, чтобы утолить на сердце печаль литр вина у тётки. Тут же, не отходя от кассы, которая была в облике красивой казачки в нарядном фартуке и ждала, когда клиент допьёт и вернёт посуду, выпил без-передыху стеклянную литровую баночку вина. Хозяйка, принимая из рук у парня пустую банку, покачала головой и наставительно, как мать сыну, сказала:
   - Не рановато ли ты паренёк по столько за раз выпиваешь?.. гляди, сопьёшься раньше времени, так и не дожив до взросло-сти. Ты же, наверное, со стройки вон той, что на пустыре стро-ят?.. там все работают, а ты, гляжу, с гитарой за спиной по ста-нице бродишь, да ещё и вино банками хлебаешь. Или праздник у тебя какой-то?..
   - Не, тётя, не праздник у меня, а наоборот горе случилось…
   - Никак кто-то помер?!.. – изобразив страх на лице, спросила хозяйка двора. 
   - Не угадали. Любовь у меня лопнула как мыльный пузырь!..
   Женщина хлопнула у себя перед лицом ладонями, громко засмеялась, махая в сторону Кости рукой и хохоча, стала кричать:
    - Тю-ю-ю, ты, скаженный! Насмешил, так насмешил!.. даже в животе что-то закололо! Какая там тебе-то, в твои-то годы лю-бовь?! На губах молоко матери не обсохло, а он про какую-то любовь говорит. Ты до этих самых любовий ещё дорасти, потом ещё лопатой разгребать придётся.
   - Спасибо, тётя, за вино и за добрый совет отдельно спасибо. Пошёл я. Не буду вас отвлекать от забот.
   - Ну, иди, иди, любовник безусый, гляди дорогой и поумнеешь, – сказала хозяйка, всё продолжая смеяться вслед парню.
   Часа через два Костя снова направился в станицу причаститься, но к той тётке уже не пошёл. Дальше прошёл берегом реки, выбрался на какую-то улочку, увидел во дворе старика со старухой, которые в это время колдовали что-то с виноградными ветвями; постучал кулаком по калитке, обратив на себя внимание; старик, увидев нежданного гостя, не слезая со стремянки, поманил рукой до себя. Подойдя, Костя спросил:
   - Вино продаёте?
   - Тебе много надо? – вопросом на вопрос спросил хозяин дво-ра, - если только выпить, то проходи вон туда, до стола. Старуха сейчас обслужит и вина принесёт холодненького прямо из под-вала. - Старик кивнул головой в сторону крылечка перед входом, где у самых ступенек стоял стол и табуретки вокруг него, а сам продолжал подвязывать виноградные плети.
   В зал ожидания дебаркадера-пристани Костя вошёл немного хмельной, а больше сонливость на лице отмечалась: ночь перед отъездом, из рук вон – плохо спал, ибо хоть и ершился на людях, форсил, в душе всё-таки мучила совесть: далёк он был, если честно сказать, - чтобы на всех наплевать. Зал ожидания совсем небольшой - на сорок квадратных метров в это время пустовал, желающих куда-то плыть не оказалось. В помещении сумрак стоит: всё это сооружение навеки приковали у берега, под названием пристань, вероятно, и склёпано было ещё столетие назад в едином однообразии: полы под ногами, стены и лавки, двери и поручни, даже где кассирша сидит – кругом одни доски, как в сарае. Уселся на лавку, после улёгся, гитару в голове на лавке пристроил, решил подремать. Сон длился недолго, а может ему так показалось, - определить время, сколько ты спал практически довольно сложно. Костин отъезд в этот день из станицы не остался секретом для всех остальных: в том числе об этом и Марина вовремя узнала. Подружка Марины, прибежав на плантацию, где группа трудилась, ещё издали крикнула ей: «Бросай свои ножницы, он уезжает, беги быстрее на пристань!..». Запыхавшись, Марина вбежала по трапу, тихонько вошла в зал ожидания и замерла на пороге, глядя на спящего Костю. Наконец немного отдышавшись, подошла и сразу услышала запах вина, подумала неприязненно: «Снова напился!.. что же это такое?!.. ведь это ж беда! С детства отца своего всегда пья-ного видела, если и со мной, как у мамы случится такое…  – не приведи господь…». Костя проснулся от того, что кто-то рукой теребил на груди за рубашку; открыл глаза - над ним стояла Марина. Быстро вскочил, словно его в спину иголкой ширнули, сел, взлохматил на голове свою пышную копну волос, расставив ноги пошире, согнувшись, между колен опустил голову к полу. Она продолжала рядом стоять, молчала, вероятно, в ожидании, что он первый хотя бы слово-то скажет, но Костя продолжал молчать. Наконец она тихо, сказала:
   - Пришла тебя проводить. Мне только что сказали, что ты на-совсем уезжаешь. Мог бы прийти, хотя бы проститься, или это тебе ни к чему?.. - Снова умолкла, не дождавшись ответа, засы-пала вопросами: - Может, поговорим?.. почему ты молчишь? Зачем тогда всё затевал... тогда на веранде? Ушёл бы молча, как и раньше ты это делал, зачем остался?.. Скажи же хоть что-нибудь, наконец, неужели я и на слово у тебя не достойна?!.. Поверь, я прибежала не выяснять отношения, может я не на-столько и умная, но что-то мне подсказывает, что вот так расставаясь, ты, покидая меня, уезжаешь в-никуда!..
   - Что ты хотела-бы от меня услышать?.. еду домой, чего непо-нятно?..
   - Да это всем-то понятно, я о другом ведь спрашиваю, сказать мне ничего не желаешь?
   - Что можно было, я уже сказал.
   - Когда?.. там пьяным на поляне?!
   - Может и так.
   - Тогда – это с твоей стороны или пошлая глупость, или ты ищешь предлог от меня избавиться. Тогда повтори, если на-то пошло, всё, о чём сейчас думаешь, и я уйду. Ну?!..
   Какое-то время Костя молчал: в душе шевельнулось что-то подленькое, низменное, самолюбивое, которое собравшись в комок, затуманив рассудок, вылезло гадкими словами наружу.
   - Да не хочу я это обсуждать – тут и так всё ясно, - сказал эти слова цинично с пренебрежительной гримасой на лице, словно его тошнило от этого разговора.
   - Что тебе ясно?! – крикнула на весь зал Марина. От громкого восклицания кассирша лицом прилипла в окне кассы, в надежде удовлетворить своё любопытство, она открыла форточку и стала вслушиваться в разговор молодой пары, а Марина тем временем, в приступе ярких эмоций продолжала говорить громко на всё помещение: - Ведь не было ничего, не было!.. неужели тебе непонятно?! Так… - было всего-то, как будто понарошку, - игра какая-то, но по сути, ничего-то не произошло!.. Не веришь!.. вижу, что не веришь! Хочешь, хоть сейчас докажу?! Не уезжай, пойдём отсюда! Пойдём сейчас туда, на ту поляну. Я на всё согласна, даже, если после этого - ты бросишь меня! не взглянув в мою сторону уедешь, но я докажу, и ты сам убедишься, что не было, не было у нас ничего! Вставай, пошли!.. или боишься, что будешь не прав?!..
   - Мне надо домой и билет на теплоход в кармане лежит, - ска-зал хриплым, будто простуженным голосом Костя, не найдя более весомого аргумента, сказал, скорее всего, первое что пришло в голову, - уже ничего не изменить, но я остаюсь при своём мнении, - подвёл как бы итог склоняя её к окончанию разговора.
   - Какое мнение?!.. о чём ты говоришь?! Я же тебе сейчас себя предлагаю!.. и только для того, чтобы доказать твоим тупым мозгам…- слушай, может ты все эти понятия умышленно излагаешь, чтобы поиздеваться надо мной?!
   - Да не надо мне ничего доказывать!.. - горделиво вскинув голову, сказал Костя, - обстоятельства так складываются. Может после всё как-нибудь и разрешится…
    Кассирша, видимо слушая весь их разговор от начала и до конца, при этих последних словах парня, вникнув в их суть - о чём идёт речь, жалея девочку и наблюдая её унижение перед этим подлецом, в расстройстве с размаху захлопнула створку окна кассы. После, наглухо зашторила окно, тем самым выразив своё возмущение, а Костя с Мариной при звуке хлопка резко повернули в её сторону головы: Марина ещё больше покраснела, а Косте, вероятно, было, как иногда выражался, - до фонаря. Марина, осознав, что их подслушивали, к тому же Косте хоть в голову гвозди забивай!.. подошла к лавочке, отодвинула в сторону гитару, уселась и принялась плакать. Периодами Костя поглядывал в её сторону, но продолжая молчать: и вроде бы, что-то в душе шевельнулось – подобное жалости и сострадания. Чувство вины перед ней сейчас было почти невесомым – ничтожным, по сути. Оно это чувство - по-настоящему!.. придёт к нему спустя десять лет. В эту минуту его мысли витали там - далеко, далеко – в своей, той-самой деревне. Образ Ларисы, словно рукой по стеклу, стирал те горькие слёзы, - Маринины слёзы!.. - от обиды горькие, от природы крупные и солёно-приторные для Кости; капельки слёз достигнув до-пола невидимыми брызгами, для слуха недоступные, взрывали вокруг тишину…


                Романс – «Расставаясь она говорила».

    Сюжет любовной страсти, так неожиданно случившийся на той лесной поляне, в тот для весны довольно жаркий день, по-прежнему для обоих так и завис вопросом, не выясненным до-конца. Они не заметили, как на улице совсем стемнело, а Костя в мыслях был уже далеко: в своём селе и думал о Ларисе. Ма-рина продолжала всё надеяться, что нашла своё счастье и это надолго, - как думалось ей - на всю дальнейшую жизнь. И всё-таки!.. вопреки всем преградам на свете: несмотря на сего-дняшний случай, в глубине души, где-то там - на самом доныш-ке у неё теплилась надежда на осень, - ведь рядом будет рабо-тать она; живя в одном городе, судьба их снова вместе сведёт. Натурой Марина была упрямой - под стать отцу - шахтёру в за-бое, поэтому отрезанным ломтем пока себя не считала. Костя, так ничего и не осмыслив, продолжал настаивать на чём-то сво-ём; Марина же приняла в сердце удар сокрушительный, пытаясь защитить свою честь, выплёскивала своё отчаяние только слезами. Судьба по непонятным для человека правилам в очередной и бессчётный раз: кому-то вручала в руки страдание и ночей подолгу не спать, а Косте вручила свершить очередную ошибку – по сути, грех по отношению к тому, которая любила его. От добра добро не ищут!.. по своей ещё молодости - он истины этой не знал. Посеяв в начале своей жизни кому-то печаль, - в будущем эту печаль пожнёшь на себе троекратно в квадрате!..
    От толчка качнув на воде плавучую пристань, маршрутный теплоход пришвартовался. Прежде, чем Костя ступил на трап, к нему подбежала Марина, схватила за руку, пытаясь что-то ска-зать, - но слёзы мешали. Костя, недобро взглянув на неё, стал наставлять:
   - Хватит реветь! Не в землю хоронишь. Ой-ё-ёй!.. только не надо этого!.. Жить будем, не пропадём!.. Пусти руку - надо уже идти на эту баржу, а ты топай в общагу – ночь на дворе!..
   - Ты даже не спросил мой домашний адрес!.. - крикнула, гло-тая слёзы она.
   - Говори, запомню, - в раздражении почти со злобой, ответил он.
   Она назвала улицу и номер дома, но при этом упустила на-звать свою фамилию, возможно думая, что он знает её. Она за-блуждалась – не знал Костя её фамилии и никогда не узнает, по крайней мере, её девичью.
   - Может, запишешь?.. - спросила она, - вон в кассе можно по-просить листочек и ручку.
   - Запомню!.. чё там запоминать, одно слово и две цифры!.. – небрежно бросил ответ на слова, словно стряхнул пыль на оде-жде. Позже, чтоб не забыть, он всё-таки впишет адрес Марины в блокнот, но при этом, будет по памяти помнить его, ни разу не заглянув в записную книжку. Входя уже в салон для пассажиров, за спиной услышал громкий плач - это ему неожиданно напомнило: вот так в деревне провожают в армию новобранцев и именно так рыдают мать и невеста. Теплоход отстоял своё время у пристани, вспенивая воду винтом за бортом, тихонько от дебаркадера стал отчаливать. Костя, оставив гитару на облюбованном месте у иллюминатора, вышел на палубу, чтобы проститься со станицей. Опёршись обеими руками на поручень ограждения, смотрел на станицу в сгустившихся сумерках. Редкие, тусклые огоньки в окнах домов, мерцая на высоком берегу, посылали ему свой прощальный привет. Покидая это полюбившееся за такой короткий срок, всего в не полных два месяца место, все последующие годы будет с тоской вспоминать, сожалеть об этой станице, но так больше никогда не удастся ему её посе-тить. Этот короткий отрезок юношеского времени вживётся в нём, будто где-то внутри врастёт корнями столетнего дерева; и каждый раз, в особенности при невзгодах, с тоской вспоминая, в душе появлялось непреодолимое желание вернуться туда и в то время и исправить всё то, что сам исковеркал, как бог черепаху. Сейчас, вспомнив про адрес Марины, отметил - уже осуждая себя, - что свой то адрес, не соизволил сказать! Вскоре, берег поглотила тьма и Костя вернулся в салон теплохода. Плавучее это корыто, как и говорила кассирша, и впрямь чем-то родственным было с тем дебаркадером пристани. Ворчливо, надрывно доносился гул дизелей теплохода: в салоне машинным маслом и соляркой воняло, словно в кочегарке на заводе каком; корпус посудины, как и полы под ногами дрожали, клацал где-то скрежет металла – тёрся обо что-то, а после разносился в ночи сигнальный гудок теплохода. Сидя у иллюминатора, Костя смотрел в сторону высокого берега, в ту темноту, пока после станицы Семикаракорской не появились огни станицы Раздорской. Пришвартовавшись к пристани, долго стояли; он вышел снова на палубу и стал смотреть на фарватер, где в это время, вверх по течению шёл большой теплоход. На лайнере сияли огни, гирлянды искрились цветами, играла музыка, теплоход ускользал, словно стараясь как можно быстрее исчезнуть вдали. Вино из головы давно улетучилось, а вместо него на душу навалилась тоска. В глазах рябило от напряженья, игра воображенья возрождала в памяти ту поляну в тот жаркий час на исходе дня и пыл его нетрезвой страсти. Стараясь избавиться в душе от подленького чувства, пытался гнать мерзкие мысли долой, как гонят от ног надоевшего пса; старался считать отправление от пристани неким рубиконом по жизни, после которого пора всё позабыть и вдруг понимал, что сделать это не просто. Минуту спустя, мысль вновь возвращала к тому, с чем только что, казалось, простился. Ведь там, у причала, слова и упрёки Марины воспринимал как её пустословие, брошенное ему в лицо в девичьих эмоциях: под впечатлением и детской наивности надуманных обид. Сейчас в душе у Кости боролось два начала: собственная значимость, эгоизм и то, о чём он знал, и совесть грызла, чувствуя свою не-справедливость и главное, - свершил на девушку поклёп!.. При-шёл на своё место, усевшись на сиденье, откинулся на спину и, глядя в потолок, предавшись размышлениям, не заметил, как и уснул. Проснулся от сильного толчка и слетел с сиденья: раздался скрип под днищем теплохода, казалось, рашпилем продрали по металлу; дизеля вдруг издали вой и, надорвавшись совсем заглохли, в салоне свет погас. Пассажиры заволновались, установился гул голосов; иные ругались, кляня, на чём свет своих моряков. Костя прилип к иллюминатору, но над рекой в предрассветных сумерках стоял сплошной туман. Какой-то мужик на весь салон прокричал: «Приехали, мать их так!.. опять, сволочи, глаза залили, не видели, куда и рулить!..». А Костя в эту минуту подумал: «Никак напророчила кассирша!.. а может по природе мне не везёт?..». После неоднократных попыток сняться с песчаной отмели, двигатели в очередной раз заглушили и стали ждать, когда прибудет буксир. Рассвело. Солнце пригрело, туман стал рассеиваться и только клочками плавал кое-где у заводей берега. В двух трёх километрах от станицы Старочеркасской, вверх по течению, Дон забирая на юг, делает дугу, вот в эту западню и попал теплоход. Как шёл в молоке тумана по прямой: рулевой, вероятно, не заметил, как и за буи вышли, после чего налетели на песчаную банку, которую постоянно намывает течением реки. Костя вышел на палубу и с любопытством в утренней дымке стал разглядывать станицу Старочеркасскую. Немного вдали, станица утопала в зелени, в низине на том берегу. Костя с раннего детства был книголюб, сейчас на память пришли книги им прочитанные, в которых много рассказывалось именно об этой древней столице донского казачества. Даже украинского автора помнил, – Григорий Мирошниченко и его романы «Азов», «Азовское сидение». Помнил рассказ о тех временах и об известных, доблестных донских вожаках: Старого, Татаринова, Ивана Каторжного. Больше трёх столетий пролетели с того времени, когда в пойме реки Дон в самом низком месте, среди камышей, на солончаке, был образован город Черкасск. Место настолько гиблое для жизни казаков выбрано было не случайно, ибо оно – это место являлось самым безопасным при нападении врага, которых в округе, в безбрежных донских степях было не счесть. В настоящее время размеренная тишайшая жизнь станицы: с её заводями, на улицах в осенне-весенний период грязь по колено, а местами по грудь, с упоительными казачьими песнями по вечерам и в великие божественные праздники, донским раздольем в душе. От всего этого веяло со стороны станицы былинной стариной и покоем, а над кронами деревьев и крышами домов возвышался Войсковой Воскресенский собор, у берега ещё продолжали стоять казачьи курени на сваях, где-то там Рат-нинское урочище, где купол Преображенской церкви над кро-нами деревьев возвышается; хотелось спрыгнуть на берег и побродить среди этих памятников древней старины. Вернувшись мыслями к своим дальнейшим планам, подумал, - что впереди ожидает его лето, и ни на какие зачёты и экзамены куда-то ехать он вовсе не собирается. Всё лето проведёт он дома – будет в речке купаться, не вылезая из воды. Новошахтинск с общагой и даже Кочетовская с Мариной уйдут в забвение. На самом деле так оно и выйдет: недалёкое то прошлое уйдёт на второй, а то и третий план. Помня печальный опыт из общаги, и будто предвидя предстоящие кулачные баталии впереди, Костя у себя во дворе, на ветку тополя повесит самодельную грушу набитую песком и опилками. Каждодневно, обмотав кисти рук бинтами, станет отрабатывать на ней удары своих кулаков. Очистив голову от всяких мыслей и постороннего мусора, который скопился до этого дня, не вдаваясь в подробности, заживёт он в дальней-шем, как и мечталось. Упиваясь во всём теле здоровьем и силой, а в мышцах в особенности - вечерами с гитарой в руках распевать будет песни, от этого пользуясь большой популярностью среди деревенских девчат, но в отдельные дни всё же будет страдать по Ларисе. До самой осени так и не удастся войти в её двор. Периодами, пытаясь избежать слежки отца и скандалов, продолжит встречи с Ларисой, прячась у кого-то на лавочке под чужим двором. Марина в памяти у Кости с каждым днём побледнеет, стираясь как утром ночной неприятный сон. Кружась в вихре коротких мимолётных любовных романов: с каждым прожитым днём обрастая ими, как облипает ракушкой днище корабля, пошлые слухи поползут по селу о его похождениях. Сложные отношения с Ларисой часто станут превращаться в скандалы. По правде сказать, отбоя от поклонниц не наблюдалось, - так что из того?.. Не стоит ниспровергать всё то, что вчера для тебя являлось аксиомой! Безоблачная жизнь – иллюзия!.. он заблуждался и многого не знал. Жизнь не такие умеет преподносить сюрпризы. Не знал о том, что у неё бывают и парадоксы, когда казалось – этого не может быть: судьба под ручку с роком вдруг из-за угла неожиданно выходят и в уши лесть, что-то обещая, о судьбе неправду говорит.

           Прощай Новошахтинск, прощай общага!..

                «Ах, юность, юность! Ради юбки
                самоотверженно и вдруг - душа
                кидается в поступки, руководимые из брюк!..».




    Рейсовый автобус Новошахтинск - Ростов уже катил по окраи-не города; участники рейда в захолустный состоящий из шахтёрских посёлков городок домой возвращаясь, в это время крепко спали, а Косте в эту минуту снился сон. Вначале во сне приплелось, что он снова находится в той самой комнате, где его избивали. Тот же интерьер и у входа всё те же две голые сетки кроватей: полумрак стоит, а он готовится лечь рядом с Лидой в кровать. Лихорадочно скидывает с себя одежду, задыхаясь от чувств предстоящей страсти; вот он уже утонул в её объятьях. Все внутренности клокочут от блаженства, а Лида обольстительно, сладострастно хохочет ему прямо в лицо; распростёршись голой до нитки на постели и показывая свои женские прелести, кричит: «Давай, давай же скорее!.. я давно тебя жду!..». Но сзади над ними уже стоит плача Марина и просит, умоляет его не делать это с Лидой. Марина надрывно перешла на крик: «Ты, сукин сын, неугомонный, меня позоришь! Не надо, прошу тебя, Костя - не надо это с нею делать!.. иначе я умру!..». Костя оглянулся, а Марина уже стоит на подоконнике, разбив стекло, кровью измазавшись, крикнула, - прощай! И прыгнула вниз. Костя вскочил с кровати, подбежал к окну и выпрыгнул вслед за Мариной. Внутри будто всё оборвалось, не видя, куда он летит, чувство падения в сознание посеяло ужас страха…    Встрепенувшись, проснулся. Открыв глаза, осмотрелся кругом по салону автобуса, глубоко вздохнул, размяк; после чего, подумал: «Слава богу, что это всего лишь сон!..». Пошарив рукой по карманам, в поисках сигарет и спичек, хотел закурить, но вспомнив, что едет в автобусе, обливаясь потом от впечатлений кошмарного сна, повернулся лицом к окну и, наконец, успокоился. Автобус в эту минуту, свернув налево, напротив стадиона «Ростсельмаш» заруливал к площадкам для высадки пассажиров на Главном автовокзале города. Домой на улицу Пушкинскую во двор во-шли уже на исходе дня. Лица мрачные, злые и ни в одном глазу. Денег не было не то-что на выпивку: сигареты и те были на исходе – курили одну на двоих. Вечером конспиративно посетили ужин в училище, по пути в общаге стрельнули сигарет по штуке с рыла, а придя на квартиру, так и пришлось - не выпивши ложиться спать. Утром следующего дня проснулись, что очень редко бывает, как-то все разом и тут же отметив в душе жгучую горечь: с такой невезухой прошедшего вчерашнего дня. Немного казалось - проспали; большой беды в этом нету, - тогда почему всё так гадко в душе?.. Посоветовавшись: завтрак в столовой лучше всего пропустить, - рисоваться не надо, пускай думает мастер, что мы ещё где-то в пути и из командировки не прибыли. Промыв глаза у рукомойника, прибитого у порога к дереву, слегка причепурились и выйдя на тротуар, направились в обратную сторону от училища. На проспекте Будёновском собрались сесть в трамвай. Дошли. Ещё раз пришлось протереть глаза, так как на остановке стоит уйма народа. Рабочий класс стоит терпе-ливо, как и во все времена; вытянувшись на всю длину двух ва-гонов трамвая и можно подумать, что собрались идти на парад или первомайскую демонстрацию трудящихся, правда, в руках не видать главного символа свободы и равенства - транспаран-тов и портретов вождей. Скрежеща и пища тормозами, клацая железом о рельсы, непрерывно звеня своим пронзительным будильником, чтобы ненароком кого-нибудь не задавить, приехал трамвай, на удивление почти полный народом. - А этих куда?.. – громко, спросил гражданин. Трамвай прибыл из Нахаловки, из так называемого Рабочего городка, потому и народу напихали как в железную банку селёдки. Четвёрка друзей не впервые попадала в такой сложный случай; проверенный метод сбоев редко давал. Входили в трамвай всегда навстречу потоку сходящих людей - в передние двери, где вагоновожатая сидит у руля; первым против потока Мосю пускали в качестве бревна-тарана. За ним по пятам плелись все остальные, но Коля ведь тоже не святой и богу молиться на него никто не собирался. На этот раз народ сильно ругался, а пьяный мужик - прямо с утра - кулаком пытался достать и подправить Колины скулы и морду. Такую несправедливость стерпеть было грех; Мося не растерялся, вытащил красную ксиву из бокового кармана, держа её над головой, прокричал взбесившемуся народу:
   - Спокойно, спокойно, граждане!.. Оперативная обстановка, дайте дорогу! Идёт задержание особо опасного преступника.
   - Гражданин!.. как вас там не знаю, задержатель, наверно!.. - взвизгнув, крикнула женщина, - вы мне всю ногу своей лапой отдавили. Выпустите хотя бы мою юбку, чё вы в неё своей клешнёй вцепились!.. голой в одних рейтузах прикажете мне на работу явиться?!..
   Неожиданно на лице дамочки суровость сменилась на улыбку, вероятно, уже забыв про свою отдавленную ногу и юбку, глядя куда-то в середину салона, прокричала:
   - Товарищ!.. вот тот в синей куртке, уберите, пожалуйста, свою голову в сторонку, товарищ, вы слышите меня?.. и девушку рядом с вами стоящую толкните, чтобы она ко мне повернулась. Вот спасибо!.. Шурочка, ласточка моя, сто лет тебя, голубушка не видела, где тебя черти носили?!..
   - Ой, Галка, ты то откуда взялася?.. – крикнула дамочка в шляпке с полями и с розовой ленточкой вокруг шеи, которая крепилась элегантно к шляпке, - ты же на Сельмаше пропадала!..
   - Когда это было?! Быльём поросло. Хочешь - верь, хочешь – нет. Знала бы ты!.. - выгнали, суки, с позором, а я им скоко доб-ра совершила!
   - И где же ты щас пристроилась?..
   - Ой, Галюня, и не спрашивай!.. коротко сказать - так по уходу за придурками - торговцами на Старом базаре, билеты им про-даю, скоро и те полоумные оттуда выгонят!..
    Обернувшись в сторону парней, которые во главе Моськи протискивались дальше в салон, дамочка крикнула:
     - Кавалеры, а кавалеры… - к вам обращаюсь, прошу проще-ния, но вы снова мне на что-то наступили, и, кажется на этот раз на обе ноги. И вы… - да, да, вы самый что ни на есть – задержа-тель!.. чё вы упёрлись, как бревном мне прямо в брюхо своим непонятно чем?!.. Уберите свой пистолет с моего пуза!..
    Ехать до центрального рынка было всего три остановки, пото-му вскоре, трамвай выплеснул своё содержимое из говорливых человеческих тел на мостовую у центрального входа в Старый базар. Оказавшись на свободе, парни стали приводить себя в порядок, поправляя растрёпанную одежду, попутно проверяя целостность пуговиц. Поправ всеми учебными расписаниями, сегодня решено было отправиться на промысел – на «Пятак» в районе Старого базара по улице Московской. Костя, впервые принимая участие в столь забавном на первый взгляд меро-приятии заинтригован был, и всё казалось интересным вплоть до мелочей. В кармане лежала характеристика на пол странички и ведомость с оценками по успеваемости, где стояли одни трояки, но об этом он вовсе не думал, главное, что бумажки привёз, а там всё сложится и приложится, и сейчас не до этого – впереди ожидал спектакль по добыванию денежных средств. И ранее сюда приходили компанией и не раз, но как сказал Мося, - что часто нельзя, засветимся по-крупному; или пришьют, или в ментовку сдадут. Сценарий давно был отработан до мелочей, как и сами роли между участниками постановки; Костю предупредили: ни во что не вмешиваться, а быть на первых порах только наблюдателем. Главным лицом в этой комедии был Мося, как человек, в кармане у которого лежит красная корочка - «Оперативник - МВД». Жертвами были в первую очередь фарцовщики и кукловоды. «Пятак» - это вотчина была навечно арендована негласно барыгами, а с ними шутки плохи, с ними если и случалась какая-нибудь афера, то выбирали личность самую захудалую и не авторитетную. Дефицитный товар купить сложно, но, даже имея в кармане деньги, заплатив за товар, ещё не значит, что ты принесёшь его домой. Вроде бы и товар смотрел: туфли или ботинки примерял, всё как в Париже - что надо; пришёл домой, развернул упаковочную бумагу, а там лежат гамнодавы истоптанные до дыр, или рукав от фуфайки, если тряпку какую-то брал. Когда подменили?!.. как это произошло?!..  месяца два после ходил и ломал голову, но от этого фирменных ботинок на натуральном меху на ногах так и не появилось. Глубоко в душе никому в том не признаваясь, Мося мечтал в будущем стать, как минимум начальником уголовного розыска. «Мечтай себе на здоровье, – как-то сказал Иван, - от этого нет никому вреда, но надо быть и реалистом. Уголовников ловить – это не на Старом базаре барыг трусить или тётку в тёмном, глухом и вонючем подъезде поймать с бюзгалтерами и женскими панталонами…». А было всё довольно просто, ибо, как известно: простота – хуже воровства. Рассредоточились, кому и где положено. Один из участников играет роль деревенского парня прибывшего в город прибарахлиться. Подходит тётка: непонятно, толи и впрямь у неё живот такой большой как у беременной бабы, толи обвязала, скорее всего, себя товаром.
   - Трикотаж не надо?.. а то заканчивается, - спросила она впол-голоса, как-бы проходя мимо, на секунду задержав шаг. В эту минуту Иван также тихо говорит.
   - Надо, надо и трикотаж молодой жене и мне бы не помешало на себя чего-нибудь толкового.
   - Иди вон в тот первый подъезд, - кивнув головой в сторону дома напротив, - подымишься на пятый этаж и жди, -  сказала тётка, и пошла дальше, прямо держа голову. Вскоре она уже, тыча в лицо женские панталоны и комбинашку, расхваливает свой товар:
   - Ты погляди, какая тонкая работа!.. обтянет ляжки и груди у твоей жены, как нельзя про то говорить. Сам всю ночь покою ей не дашь, потом меня вспомнишь добрым словом. Отдаю почти задаром себе в убыток. Бери не думай. Давай шустрей шевели своими мозгами, не ровен час, нагрянут мусора, они тут часто в подъездах днём шныряют, одевшись так, что не признаешь никогда. Бывали случаи, что наряжаются хуже бродяг: в фуфайке потрёпанной, гад, может на глазах появиться. Брать будешь?.. а то гляжу, ты как уснул, или вспоминаешь размер задницы и сисек у своей жены?..
   - Ботинки на меху есть?.. – спросил Иван
   - Найдём всё, что душе твоей угодно, - фарцовщица нагибает-ся, расстёгивает молнию на сумке, достаёт свёрток, разворачи-вает… и, в эту минуту на ступеньках появляется круглая рожа Мосева-оперативника: в руке у него уже удостоверение, сзади эскортом застыл на ступеньке сам Ганс и следом поднимается Костя.
   - Стоять!.. милиция!.. – кричит Колян-оперативник. Фарцовщицу долго пугать и уговаривать не пришлось: через пару минут, тётка согласилась, и быстренько откупилась, всунув в руку Николая четвертак. Деньги немаленькие – за двадцать пять рублей есть на что погулять!..
   - Пошли через рынок, - сказал Николай, - жрать с самого утра охота. В животе уже все кишки слиплись до кучи. Зайдём до хачиков: с хурмы и персиков пробу снимем – тоже еда.
   Направились в боковые ворота рынка. Двигались в развалку, словно направляясь к тёще на блины: ещё ни капли, ни в одном глазу, забыли, как и  спиртное уже пахнет, о чём, плетясь сзади всех и не успокаиваясь, продолжал своё нытьё Ганс. В центральном проходе, тянувшемся с края в край через весь базар, свернули налево и в дальнем его конце вошли в павильон экзотических цитрусовых даров природы. В нос пахнуло запахом мандаринов, спелых груш и как показалось всем, кроме Ганса, аромат дыни стоял, которых на прилавке не было видно. В это время навстречу им направлялась с полным ведром отходов в виде гнилых фруктов и с метлой в другой руке, в синем халате до щиколоток, вероятней всего, уборщица помещений. Перегородив дорогу со своей метлой, недобро окинув всю компанию, каждого по отдельности от пяток до макушки, пропитым, писклявым голосом с хрипотцой, сказала ядовито: «Куда вас, шантрапу, несёт?!.. в кармане ни копейки. Спандёрить вновь надумали что?!.. Ох! и поймают же вас за яйца и жопу надерут до красноты, туда же и зелёный гранат вам затолкают…». Она, вероятно, и дальше собиралась давать наставленья, но оперативник Коля её пожелания и сомнения грубо прервал словами: «Уйди с дороги, старая кошёлка, пока тебе самой не всунули вон ту метлу - в то место, о чём по ночам мечтаешь, куда бы всунули чего. Пойди, за-углом загляни, может от прошлых времён и застряло что-то…». Оттолкнул с дороги тётку и, освободив проход, все трое вслед за вожаком ринулись к прилавкам. Ростовский Старый базар жил лишь для него присущими законами и правилами общественной частной торговли, ибо это место, за исключением подполья, являлось единственным оазисом, где присутствовала воля пред-принимательства в микроскопическом его понятии. Пока Мося выбирал, приценивался, цену сбивал, потом наконец, уже и товар в виде персиков, груш и мандарин взвесили, оставалось деньги только заплатить. Но, неожиданно для всех, азер, а мо-жет грузин, на голове которого будто мексиканская соломенная шляпа торчала, ибо на кумпол у него надет был, так называемый - «аэродром», фуражка такая - кавказского происхождения. И этот грузин в помеси азербайджанца и ещё всяких там иных горных народов Кавказа, осмелился вдруг предъявить неподъёмную сумму к оплате. Да такой суммы, которую кавказец взял на себя смелость назвать, у ребят отродясь не водилось. Пока Коля махал своим удостоверением перед орлиным носом грузина: длинной своей рукой прямо через прилавок достал до плеча продавца, схватил и затряс как грушу, предлагая пройти в отделенье. Тем временем, не вдаваясь в подробности разразившегося скандала - Ганс с Иваном - те же фрукты совали под шумок в пустые карманы. Наконец, товар переполовинив в бумажном кульке - отсыпав вновь на прилавок, посчитали цену, после разделили на два, в конечном счёте, Коля шлёпнул на тарелку мятый трояк, сказав на прощанье, - до следующего раза – прощай. Все четверо покидают театральную сцену. Падает занавесь. На улице сложили всю добычу в один кулёк из бумаги метр на метр, в ту, что грузин одолжил. Для сведения читателя: такая бумага применяется в изготовлении мешков под цемент. Фруктов тех, что случайно попали в карманы, оказалось в два раза больше, чем купленных за трояк. В эту минуту кулёк из цементной бумаги стал на глазах расползаться, грозя просыпать всё со-держимое на асфальт. Дружно подставили руки под днище кулька, как держат младенца только что, появившегося на свет. Перебирая мелкими шажками, донесли до прилавка, где торго-вали приезжие из центральной России картошкой. Фрукты не картошка, которая портила вид; Иван недовольно взглянул на продавца рядом стоящего в фартуке и с папиросой в зубах, ска-зал осуждающе:
    - Слушай, кацап!.. убери нахрен свою грязную картошку по-дальше, не видишь, что фрукты лежат?!.. 
   - Так вы тут раньше не стояли!.. - возмущённо крикнул мужик.
   - Ты чё непонятный, такой!.. В решете воду не носят, или ты этого раньше не знал? Ты чё, ослеп и не видел, что у нас кулёк развалился? А ну, сгребай свою вонючую картошку!.. Щас мы, не отходя от кассы, и чтобы с этим добром не тягаться, быстренько всё оприходуем, а потом хоть до ворот растяни свой прилавок.
   Вскоре на прилавке лежали одни корки от мандаринов, огрызки от груш да от персиков косточки. Все четверо, свесив ноги, сидели на столе рядом с картошкой и курили сигареты «Прима».
   - Какие там дальше планы у нас? – спросил Иван.
   - Не знаю как вы, а мне вечером в опорный пункт на дежурство до двенадцати ночи, - сказал Мося со сквозившей в голосе грустью, - вы если что, то мне там оставьте немного выпить и захавать; щас нельзя, капитан запах учует – хана, выгнать могут. – Немного подумав, добавил: - Чё-то у этого долбанного грузина фрукты какие-то мочегонные оказались, пошли, сгоняем в туалет…
   Дойдя до прохода, где стояли железные мусорные ящики: сверху шапка хлама наравне с кирпичным забором; свернули в этот коридор и, перепрыгивая через ручейки жидкой дряни текущих помойных отходов, направились к общественному туалету. Если немножко дальше пройти, миновав рукав, ведущий к туалету - к забору примыкал опорный милицейский пункт; Иван, вспомнив об этом, как бы, между прочим, сказал:
   - Куда натаскали мусора много, там припеваючи и мусора жи-вут-поживают… - Мося принял это за оскорбление в его адрес, прервал товарища упрёками:
   - Мусора, мусора… чё оскорблять?!.. как персики щас ел, так про мусор почему-то не вспомнил!..
   На входе в туалет, опёршись рукой на стенку, качаясь, стоял мужик, наполовину перегородивший вход. На плечах отрепьем висит на этом чуде бродяжном засаленная до блеска фуфайка, в кирзовых сапогах, скорее всего на босу ногу, на голове солдат-ская шапка ушанка; глаза закрыты, будто спит, но одной рукой всё-таки пытается нащупать пуговицы и застегнуть ширинку - тоже на солдатских брюках-галифе. Рядом спиной упёрлась на стенку, видимо, чтобы не упасть, стоит его подруга: возрастом по внешности, если судить, явно ровесница времён падения Порт-Артура. Кто эти двое - это даже человеку несведущему, было бы понятно, что пара эта неразлучно по жизни идёт. На ней длинное зимнее, ещё не по сезону пальто до самых пят и воротник, наверное от кошки – по крайней мере - был. Сейчас только кусок хвостика остался, остальное всё - блестит как са-пожный крем на паршивой обуви. Подруга уставилась взглядом в мотню своему товарищу по несчастью, и заплетающимся язы-ком пытается давать советы, как справиться с ширинкой:
   - Ты, чё совсем оглох?.. - кричит она своему суженному, - бяри выше, чё ты сябя за яйца-то доишь?! Мотня-то выше находятся! - Мужик не открывая очи, отвечает:
    - Ша! Базар свой гнилой!.. глохни, сука!.. чаво ты глаза вылу-пила, лучше стань на колени и застегни, чем гавкать против вет-ра!.. Я, твою маму, в гробу в белых тапочках вчера ещё видел, когда в электричке спал. Вот, падлы, и посрать, как надо не да-дут!..
   Встретив препятствие на пути, Мося как шёл, будто бык на корриде, молча, плечом саданул мужика так, что тот отлетел как спелая с дерева груша, а по пути с ног сшиб подругу свою. Женщина упала на спину, а сверху на неё улёгся мужик; так до конца и, не застегнув мотню, и рука при этом осталась в той же самой позе. Со стороны выглядело это так: лежит, раскинув руки и полы пальто баба, на ней умостился сверху мужик и пытается рукой что-то там, между ног под собой, подправить, или направить. В эту минуту сзади послышался возмущённый голос подошедшего интеллигентно одетого мужчины:
   - Совсем бомжи обнаглели! Хуже собак и котов - среди белого дня на людях уже сношаются! Мало, что кругом всё обоссали, в туалет не пройдёшь, так теперь и до этого дошло! Вот твари!..
   Просовываясь боком, стараясь держаться как можно дальше от лежащей в муках бродяжной страсти пары, все пятеро друг за дружкой вошли в туалет, когда справив нужду, обратным путём возвращались: ситуация продолжала оставаться прежней. Лежат, что-то мурлыкают на ухо друг другу, бубнят непонятно чего, может даже спорят, но только на языке им одним понятном: наверное, строили планы на завтра. Друзья наконец-то выбрались на свежий воздух: пора отправляться домой; направляясь к главным воротам рынка, каждый подумал, - день оказался удачный - не зря провели, а дальше - сам случай подскажет. Уже у самых ворот, где слева мясной павильон, народу в этом бойком месте – не протолкнуться. Катят тачки, на которых туши свиней и коров лежат, кошёлки, и сумки по ногам задевают, нищие и бомжи пристают, как будто у парней даром усё. Выйдет перед тобою такая личность в отрепье, руку протянет и ноет как ветер в трубе: дай, говорит, кусочек хлеба, а то выпить не за что совсем. Тут эта баба - та из туалета - никак из мозгов не желает уходить; правду говорят, - если на пути по нужде встретишь первой бабу, хоть не ходи туда - куда собрался – весь день пойдёт насмарку. В это время у Коли на ботинке надумал шнурок развязаться; ботинки, как вам уже известно - сорок восьмого размера, такие же и шнурки к ним прилагались - в каждом метра по полтора. Идёт это Мося и не замечает, что шнурок змеёй ползёт позади него; Ганс несколько раз наступил, но видимо не заметил, ибо было всё это с той стороны, где у него глаз косил. Могло бы всё и по-другому обойтись, без всяких лишних скандалов – до ворот-то оставалось рукой подать, но шнурок, как на грех развязался. Скажу вам честно, то место многострадальное – этот самый мясной павильон - скандальным являлся он из покон веков. Все почему-то - притом каждый день - мяса хотели; скажите, а где его взять?.. Это же вам не мух наловить, которым числа нету, - плодятся, твою такую мать, двадцать четыре часа в сутки! Ко-ровы и свиньи годами растут, и их скоро будет, - что нету!.. Справа, перед какой-то дверью закрытой на замок, всего с дву-мя ступеньками и площадкой, остановились. Коля, заметив не-порядок со шнурком: поставил ногу на площадку и принялся ботинок в надлежащий вид приводить. Сделать это было не просто. Во-первых, шнурок не имел тех железных наконечников, ибо они давно оборвались, а дырочки в ботинке раскисли и до кучи слиплись. Вначале пришлось проткнуть спичкой дырки, потом слюнявить шнурок, скрутив его на конус, потом ещё попробуй всунь туда, куда надо. В общем, работа долгая и до того нудная, что как сказал Иван, - Мосю тут легче прибить, чем дождаться его. На этой площадке стояла женщина с кошёлкой у ног. В кошёлке что-то лежало прикрытое полотенцем, но вскоре все четверо от женщины узнали, что там зарезанный и выпотрошенный гусак лежит. Женщина на всякий случай и им предложила: «Гусака не возьмёте?.. - спросила негромко она, - свежий гусак, утром резала. Отдам по дешёвке». Приподняла край полотенца в кошёлке и показала гусака. Коля в это время так пристроился со своим ботинком, что кошёлка с гусаком оказалась прямо у него под носом. Остальные участники вынужденной задержки в пути,  при этих словах женщины бросили смотреть на ботинок и уставили взоры на гусака. Гусак и впрямь был аппетитный: желтизной отдавая, откормленный на совесть, прямо сам в жаркое просился. В нос Коли духом мясным пахнуло и после тех цитрусовых жрать захотелось, как никогда; пришлось ему даже не только слюни глотать, но и губы облизывать. И всё же не утерпел и тихо спросил своих товарищей: «Может, возьмём?.. в ведре сварим, или у деда кастрюлю большую выпросим…». Иван, отведя от гусака в сторону взгляд, недовольно ответил: «Обойдёшься!.. деньги не на дороге нашли, много дырок надо заткнуть…». Женщина поняв, что с парнями каши не сваришь, изменила лицо на суровость, хотела что-то видимо, резкое сказать, но Коля - на то он и опер самоучка - решил бабу и тут на понт взять, - как ту, в подъезде. Уж очень ему хотелось гусятины отведать. Продолжая возиться со шнурком, задрав подбородок к верху, спросил:
   - И скоко ты за него хочешь?
   - На прилавке в-мясном - по пятнадцать рублей такие лежат, я отдам за двенадцать, - ответила женщина, отвернув лицо в сто-рону.
   Коля подумал, - что это же половину того что выручили, доро-говато получается, а вслух сказал:
   - И за эту цаплю стоко платить?!
   - Сам ты цапля кацапская!.. по выговору вижу, что с тех краёв! Глаза свои протри, зеньками погляди, какой жирный гусак!
   Тут не утерпел Ганс и на выручку друга пришёл, решив его поддержать:
   - Ты чё, старая шмара, бакланишь?!.. – тряся перед собой пока что пустые руки, но растопыренные пальцы на них, прокричал Ганс, - щас бритвой всю твою красоту на похабной морде испор-чу!..
   - Чего ты меня пугаешь, недоросток гадючий!.. – в ответ не менее жёстко прокричала продавец гусака, - в детстве плохо кормили – ни в рост, ни в ум не дошлёпал. Я тебя, гад подлючий, помахаю бритвой! щас своих мужиков позову, они тебя быстро на жопу посадят!..
   Слово за слово, как ураган в океане скандал разгорался и на-бирал силу. Коля бросил шнуровать ботинок, распрямился, нырнул рукой в боковой карман, вытащил ксиву и, тыча ею в лицо хозяйке гусака, прокричал:
   - Гражданка, а ну покажи справку на своего гусака!..
   - Люди добрые!.. – крикнула баба, обращаясь к прохожим и вытягивая вверх ладонями в их сторону руки, - вы посмотрите на этих, что творится!.. с каких это пор гусакам стали выдавать справки?! Они что - читать научились?.. Где вы взялись на мою голову, нехристи - такие!..
   - Ты где взяла гусака?!.. - кричал тем временем Коля, в разъя-рённости брызжа слюной, - я тебя русским языком спрашиваю, откуда у тебя появился гусак?!
   Тем временем Ганс подлил масла в огонь, как бы, между про-чим, подсказав оперативнику Коле:
   - Чё тут гадать и голову ломать!.. с прилавка у колхозников стянула!..
   - Та-а-к, торговка-воровка, - подхватил на лету новую мысль, прокричал Коля, - пошли в милицейский пункт - там разберёмся, откуда у тебя гусак появился!.. – При этом: одной рукой схватил бабу за локоть, второй взял кошёлку за ручки и стал стягивать женщину с площадки. Баба завизжала, вырывала руку, упиралась и стала людей звать: «Люди добрые, помогите!.. напраслину на меня хотят повесить! Гусак мой!.. богом клянусь, ещё вчера во дворе за детьми гонялся, за то и рука поднялась ему отрубить голову!..». Народ проходил мимо, смеялись, но ни у кого не возникло желание принять участие в скандале. Иван, со стороны уже со злостью посмотрел на Николая, сцепившегося с тёткой, сказал осуждающе:
   - Мося, бросай хреновиной заниматься!.. мы не за гусаком сю-да приходили. Брось с ней связываться, поднял тут гвалт на весь базар, пошли уже настохренело на этот цирк смотреть!..
   На этот раз, трамвай компания проигнорировала – на останов-ке полно народу стоит – отправились своим ходом. Предыду-щий скандал с той бабой подпортил всем настроение; шли мол-ча, Мося совсем насупился, в душе переживая неудачу с гуса-ком. Стал накрапывать мелкий дождичек. К-моросящей мокве, дополнял свою лепту сырой ветерок, который дул со стороны гнилого угла: так называли море Азовское. На карнизах домов нахохлившись, сидели голуби, предчувствуя, что бабье лето на исходе, а после придёт зима; граки не обращая внимания на погоду на мусорных кучах и возле мусорных урн еду выбирали, гоняясь друг за другом и отнимая лакомый кусок. В подворотнях старухи в чёрных коротких плюшках стояли: подняв воротник, съёжившись до кучи, обсуждали наболевший вопрос: новости прошлой ночи всего двора и соседнего впридачу были потрясающие. Кто к кому приходил, в который раз, во сколько ушёл. Далее следовали более пикантные подробности. Сколько раз прямо в сумасшедшем оргазме за стенкой кричала соседка, которая всего-то два дня как мужа сховала. Вдова, что справа, за стенкой живёт – та имеет годичный стаж по потере мужа, и то культурней себя вела: только стонала и немного охала, правда не дай мне соврать, - но кто же не застонет и не заохает, когда тело любовью пытают?!.. Обсудив половой вопрос, мысленно засучив рукава, принялись за молодёжь, которая от рук отбилась. Под лестницей в подъезде, - прямо беда, мимо хоть не ходи туда - иначе спать всю ночь не будешь. Не приведи господь!.. там жуть творится! Стыд потеряли, слова не скажи, родителей не почитают, а стариков за-полоумных признают. Вот, идут!.. лёгкие на помине, - сказала одна из старух, - любуйтесь, сколько хотите!.. это такие же в нашу сторону чешут! Особенно – вон тот – коротышка,  - того и гляди в тёмном углу прирежет!..
   Периодами продолжал сеять мелкий дождик, работе это не мешало, вся великая страна, как и город, готовились к праздни-ку; оставалось совсем немного дней до великого дня – 50 лет Октябрьской революции, а значит и «советской власти». Во всём городе гребли, подметали осенние листья и мусор; красили, мазали и шпаклевали, но больше всего уделялось наглядной агитации. Через улицы тянули кумачовые полотна с лозунгами, прославляя партию Ленина, убеждая простых людей в том, как счастливо они живут благодаря идеалам коммунистического учения. Нельзя не согласиться, что в этом частично присутствовала истина. Пролетело немало лет с того семнадцатого года и кто родился тогда, сейчас стоял на пороге старости, так и не дождавшись светлого будущего. Сейчас была надежда лишь на то, что доживут, если не дети его, то внуки в обязательном порядке. Так думал пожилой мужчина, стоявший на тротуаре, задрав голову и наблюдал, как вешают на здании Высшей партийной школы, на углу улицы Московской, громадный красный транспарант. Он сильно бы удивился, если бы ему вдруг сказали, что и он и весь, так называемый советский народ уже три года как живут при коммунизме. В тот юбилейный год они этого не знали. Пройдёт всего два десятка лет и те кто доживёт, неожиданно тогда поймут, что то, что было до того и теперь стало – то как раз и было коммунизмом. Целое десятилетие, как вспышка молнии в ночи промелькнули, если и не совсем счастливой жизни для простого работяги, по крайней мере – с натяжкой допустимо человеческой назвать. У здания СКВО на углу Будёновского и улицы Пушкинской стоит суета: у парадного входа почётный караул; все офицеры и солдаты при параде - бегают туда, сюда - команды подают, сказали, что какого-то большого генерала из Москвы все ожидают. Коля Мосев остановился и с любопытст-вом стал смотреть на почётный караул. Иван с кривой ухмылкой на лице, спросил:
   - Чё, ты на них уставился? Солдат не видел?.. так через год да-дут понюхать, чем пахнут сапоги. А може хочешь своё удостоверение им под нос подсунуть?.. Давай, а мы вон на лавке присядем и со стороны понаблюдаем. Слушай, Мося, пошли уже нахрен!.. вся спина давно промокла.
    Оставив таки Колю стоять в раздумьях: какие мысли витали в его голове, для всех это осталось неизвестно. Минуты спустя, запыхавшись, Мося догнал друзей, сказав при этом: «Может, сначала до Верки на часок?..». Как всегда последнее слово было за Иваном: «Какая нахрен Верка!.. когда уже вся одежда мокрая до нитки. Щас в продмаг, а потом домой сушиться!..». Все четверо ускоряя шаг, направились вдоль по улице, спеша укрыться под крышу своей квартиры, но перед этим зашли в продовольственный магазин, который расположен был напротив их двора. Вошли, отряхнулись от-каплей дождя, принялись делать закупку. Первым параграфом стояли сигареты «Прима». - По две пачки на рыло в цене четырнадцать копеек за пачку и того – один рубль двенадцать копеек, - подсчитывал Коля, будто костяшками на счётах кидал, стоя за спиной у Ивана. Дальше пошли. Две поляницы круглого душистого хлеба, также по четырнадцать копеек за булку и два килограмма хамсы в маринаде – шестьдесят копеек за всю. Взяли на глаз - половину протвиня холодца из говядины, кстати, от зельца не отличить - разницы нету, что потянуло почти в три килограмма, по пять почему-то копеек, а несколько дней назад было по три, но тот был со свинины. Самое дорогое, что ценное вышло – это вино с этикеткой «Агдам» - четыре бутылки вышли в четыре с полтиной рубля. И всё же, если учесть и тот мятый трояк, который задарма грузину отдали, то даже на десятку не наскребёшь. Теперь читатель скажи, - разве это не коммунизм на дворе?! От той бабы на Старом базаре с её бюзгалтерами и панталонами ещё оставалось пятнадцать рублей. На шее у всех висели долги за квартиру, поэтому дружно решили: дальше жить экономно и в магазин пока не ходить. Из этого расклада выходило так: то, что Никитка Хрущёв обещал и должно по его словам случиться ровно через двадцать лет, случилось гораздо раньше – на, те же - двадцать лет. Но слишком уж короткой жизнь у этого коммунизма вышла, имея при этом отрицательный знак. Последующие дни, наши герои, на время, взявшись за ум, до самых святых советских праздников, активно и регулярно посещали занятия, и пытались что-то понять и усвоить. Костя на удивление – больше поражаясь самому себе - вдруг откуда-то тяга к учёбе явилась. Наука строительства на уровне ГПТУ не сопромат и таблица Менделеева, которую он, кстати, знал как Отченаш, поэтому уже в ближайший месяц Костя освоил то, чему старались его учить весь прошедший целый год. На праздники - считай каникулы как в школе, - немногим только меньше в днях: Костя, попрощавшись с новыми друзьями, отчалил как от пристани в свою деревню, и как выяснится чуть позже: стремление его оказалось не напрасным и принесло свои плоды.


       «Летите, мои вздохи, вы к той, кого люблю…».


   На юго-восточной окраине села стоит Костин дом, но правиль-ней будет – родительская хата с большим хозяйским подворьем. В этот вечерний час рано темнело - наступили осенние короткие дни. Преодолев шестикилометровый грязевой барьер от железнодорожного полустанка Еремеевка, Костя подходил уже к дому. Шёл не спеша, волоча ноги по грязи, после участившихся в последнее время дождей, – не дорога одно мученье!.. - вслух говорил сам себе, не уходя далеко от мыслей и прибывая в раздумьях. Думал он о Ларисе, о том, как к ней новую тропу отыскать; на ту минуту не подозревая, что всего в нескольких сотнях метров – в её доме - речь именно об этом идёт. Подошёл к калитке своего двора, который стоял, как мы уже сказали, крайним на улице и даже опешил. Родная собака – Рекс, стрелой подбежал, передними лапами бросился на калитку, со злобой рыча и гавкая как сумасшедший, принял его за чужака. «Вот это дела! – сказал Костя, плотнее захлопнув обратно калитку, - что-то я совсем от дома отбился, давно не бывал, собака и та не признала!..». Пёс, услышав знакомый голос одного из хозяев, осознав оплошность свою, жалобно заскулил и стал хлестать хвостом себя по бокам, словно себе в наказание. В тот вечер Косте потребовалось всего минут десять, чтобы собраться: приводя себя в надлежащий вид, при этом подбегал к столу, хватал первое, что под руку подвернётся, не прожевав, поглотал целиком и ринулся сломя голову до сельского клуба. Как не спешил и не старался добраться пораньше туда, но в клубе уже шёл фильм. Вошёл тихонечко – крадучись; замер на пороге зрительного зала, правда, помещение в клубе было в единственном числе; пригнул для порядка голову, заранее приготовив копейки за билет, глазами в темноте не рассмотрев билетёршу, сидевшую прямо у дверей на стулке, машинально подал ей монеты. На стулке сидела Лариса: и если Костя не смог в темноте её раз-глядеть, то она его воочию узнала. Приняв от Кости в ладонь копейки, вначале она решила промолчать, но женская логика и желание высказаться редко меж собой живут в добром согла-сии. Возникшее досадное чувство боролось с появившейся ра-достью, но сомнение из души уходить не желало: «Не признал?.. или прикидывается?..». Не торопилась отрывать от рулона билет, усмехнувшись, сказала, от голоса которого Костя от неожиданности отпрыгнул на шаг:
   - В кино опаздывать довольно неприлично!.. хотя бы поздоро-вался, или уже сердцу не мила?.. а клялся, божился!..
   - Лариса!.. ты-то чё тут на пороге сидишь? – спросил Костя в замешательстве.
   - Ничего зазорного в этом нет; с этой недели я работаю уже завклубшей, так что, прошу любить и жаловать; в кино без билетов пускать даже тебя не буду. Ладно, садись на мой стул, нечего по залу в темноте ходить место искать, себе я сейчас принесу. 
   Спустя минуты, оба сидели на стульях, прижавшись, плотно друг к другу и им было уже не до кино. Друг другу что-то на ухо шептали: «Милый, пощади, - ласковым голосом молила она, - куда тебя уже занесло?!.. люди кругом!.. – шептала она, млея душой и телом от нахлынувших чувств. -  Однако ты и нахал!.. и совести у тебя нету!.. Пропал, как в воду канул, а теперь как с цепи сорвался!..». В ответ слышались не менее, страстные речи: «Зайчик мой, котик мой, ласточка ты моя ненаглядная!.. думал, с ума сойду, не видя тебя столько времени. Да не выдёргивай ты мою руку!.. тут всё равно темно, даже я ничего не вижу!..». «Ты меня уже скоро разденешь!.. я и так уже вся мокрая от переживаний!.. Дотерпи до конца фильма… кабы можно я бы сейчас ушла!.. Пусти!.. хватит лезть, куда не положено, вот горе ты моё!.. совсем русских слов не понимает. Ты уже перетянул меня всю на-свою стулку!.. Щас от меня ничего не останется!.. Я скоро сама тут кончусь!..». «На всё наплевать!.. – сопя в обе ноздри, подобно племенному быку, изливая нежные чувства руками, воркуя на ушко, ворчливо как кот на сметане, Костя сказал, -  сиди, как сидишь и не дрыгай ногами, а то скоро и я упаду…». Как гром среди ясного неба - закончился фильм, а на экране крупная надпись мелькнула «Конец фильма» и в ту же минуту прошёл гул голосов, заскрипели, захлопали крышки сидений, а в зале включился совсем ни к чему яркий свет. В ту же минуту оба отпрыгнули друг от друга, будто их током убило. Народ, направляясь на выход, говорил о своём, вероятно о фильме, а эти двое решили, - про них, ошибочно приняв всё на свой счёт. Сидят на стульях, как первоклассник в первый день за партой: ладони положив на чашечки колен, иначе пальцы дрожали и выбивали дробь. Лица раскраснелись до неприличья, напоминая цвет созревшего в осень помидора. В головах у влюблённых и где-то ниже пояса, - кажется почти в животе, перевозбудившийся вулкан готовый был низвергнуть лаву. Лариса в эту минуту подумала: «Как есть, сгорю со стыда!..  они обо всём явно догадываются, а может быть, кто и подглядывал…». Костя был более спокойный и вообще об этом не думал, сейчас он голову ломал, - куда и где приютиться. На улице, на лавочке довольно холодно. И вдруг озарение ему на ум явилось: «Она же сейчас получается хозяйка этого клуба! Выпроводим всех до-души, запрёмся снутри, и до утра – гуляй себе ветер! Вот только придётся терпеть, пока будут длиться танцы, но и это по-моему, беда не так велика. Как помнится мне, ещё со школы, за сценой есть каморки. Вот и отправимся туда, а остальные пусть танцуют, хоть до утра… Невезуха не может длиться вечно!..».
    А в тот вечер на подворье Ирины Николаевны и её довольно строгого мужа Бориса Васильевича, уже по темноте в чёткой последовательности, в отсутствии старшей дочери Ларисы семья занималась по уходу за многочисленными домашними животными. Управившись с коровами и телятами, переходили к поросятам и кабанам, не забыв при этом лошадей и собак. Поочерёдно заткнув всем им пасть, чтобы не мычали, не хрюкали, не гавкали и не ржали, закрыв на засов курятники и остальную всю птицу: курей, гусей, индюков и уток - от греха подальше - от шкодливой лисицы, в особенности!.. Борис Васильевич, став посреди двора, окинул хозяйским довольным взглядом подворье, закурил сигарету и побрёл в летнюю кухню, куда ещё раньше удалилась жена и младшая дочь. Вошёл, щурясь от яркого света, взглянул сурово на сидящих уже за столом членов семьи, с недовольством, сквозившим в голосе, спросил, словно косой махнул по сочной траве:
   - Где ту ещё носит?!.. темнота на дворе, почему не дома?!..
   - В клуб ушла. Не сидеть же ей возле тебя до самой старости, - так же недоброжелательно, с гонором в словах сказала жена, - тебя если прислушиваться, так лучше сразу в монастырь отправляться, там наверное, и то воли больше.
   - Знаю я эти ваши клубы, в гробину вашу мать!.. потом по гинекологам тягаетесь!..
   - Чё, ты с дуру разорался?! Она уже, считай, завклубшей рабо-тает. Та, из Александровки, которая была – уехала, а место освободилось. Пусть себе хоть на чулки заработает. В город-то не пускаешь!..
   - Вас распусти, потом хрен соберёшь до кучи!.. а если честно, то вы уже мне в печёнках сидите, что хотите то и делайте!.. – Борис Васильевич долго откашливался в кулак, кляня сигареты; подошёл к печке, открыл конфорку, бросил туда недокуренную сигарету, вслед плюнул и, дополняя свою речь матерщиной, как бы подвёл итог разговору, - ты, старая, на голове у меня уже всю плешь продолбала своим зятем. Хрен с вами!.. скажи им, пусть уже якшаются, но токо, чтобы было всё как у людей. Чё она будет там в том клубе околачиваться – то разве работа?! Пускай уже уезжает в город или учиться, или работать, как знает.
   Домой Ларису Костя привёл под утро, когда пели уже вторые петухи, а собаки в это время крепко спали, видимо досматривая утренние сны, потому что ни одна даже не тявкнула. Ко двору подошли, молча; за ночь наговорились до сквозняков в голове, намёрзлись в нетопленном клубе, в то же время, лично у Кости, упорно сверлила одна и та же мысль: «Щас бы снова нырнуть в ту летнюю кухню, на пуховую перину под одеяло, да снова сладко к любимой припасть…». Долго прощались стоя у калитки, прилипнув к стволу толстой акации, на которой когда-то ножом вырезал имена: своё и Ларисы. Провёл по шершавой коре наощупь ладонью, словно погладив надпись, при этом подумал: век стоять акация будет, а значит и работа моя сохранится. Легонько рукой оттолкнув от себя, Лариса сказала усталым голосом:
    - Отправляйся домой, я перемёрзла и хватит меня целовать!.. и так все губы уже распухли. Завтра, не приведи господь, отец досмотрится, горя не оберёшься. Кстати, хочу тебя обрадовать, я совсем забыла сказать, мама недавно сказала, что папка висит на ниточке и почти уже сдаётся. Так что, гляди, скоро и прятаться не к чему будет. Как тебе эта новость?..
    - О чём рассуждать и зачем спрашивать!.. – это равносильно отказаться от солнца. Я готов перед ним на колени стать лишь бы он смирился.
    - Какие там колени!.. говоришь всякую глупость; перебесится, успокоится и каша сварена будет. Сейчас праздники, и он вряд ли трезвый будет, так что лучше ты пока не попадайся ему на глаза, а сейчас иди уже.
   В последующие ночи в любовной похоти и страсти незаметно промелькнули праздничные дни. Настало время уже и на учёбу Косте отправляться, а он всё отлаживал на завтра, и на завтра; и казалось, что он совсем не намерен покидать село, причина всем известна была, вот только не Косте: то голова у него болит, то недомогание обнаружилось. Любовь, казалось, не имеет границ, а день долгим тянулся; дождавшись вечера - как ждут малыши Новогоднюю ёлку - стремглав несся в клуб на свиданье. О Марине, если и приходила в голову мысль, гнал её как назойливую муху. Был понедельник и в клубе выходной, Лариса ещё вчера сказала, что, пожалуй, можно рискнуть и прийти ему прямо к ней домой. Припомнив слова о том, что папка её уже сдаётся, себе сказал: «Ниточка ниточкой, но она может и оборваться, у пьяного в голове всякое может случиться, а вилы они всегда остаются вилами…». С нетерпением ожидал, когда же стемнеет, что бы в случай чего, убегать было легче. Сидели как в прошлые времена всё на той же лавочке, будто голубь с голубкой курлыкают, а в это время Ирина Николаевна стояла на часах. Ходила в глубине двора на всякий случай взад вперёд, охраняя от греха: ещё неизвестно, что старому в голову взбредёт, к тому же который день не прохмеляется. Лариса, обняв Костину руку, прижавшись к плечу, тихо спросила, явно преследуя мысль поиздеваться над парнем, хотя прекрасно знала о последнем озвученном решении отца:
   - А ты отца не боишься?.. – лукаво, пытаясь в темноте всмот-реться в его лицо, спросила она, - вдруг наскочит, притом от праздника никак после водки не очухается? 
    - Если бы бояться только твоего отца – полбеды, - сказал Кос-тя, в задумчивости растягивая слова, - чаще я начинаю бояться самого себя, что где-то сорвусь и не то сделаю!..
   - Ну, это уже в прошлом, - не дослушав какую конкретно пы-тался высказать мысль Костя, прервала его и стала высказывать свои понятия, - то чего не надо было делать, мы давным давно уже сделали и продолжаем в том же духе. Вобщем так!.. не буду тебе голову морочить и хочу тебя обрадовать, скоро и я буду рядом с тобой в Ростове, отец, кажись, соглашается.
   - Куда же  намерена там устраиваться?
   - Ой!.. было бы о чём спрашивать! Работать пойду. Тут главное отсюда вырваться, а в городе с руками с ногами загребут на любую фабрику.
   Она вдруг звонко рассмеялась, освободила руки и, толкнув Костю в плечо ещё сильнее начала хохотать.
   - И что в этом смешного? – в недоумении спросил Костя.
   - Да я не о том. Вспомнила вдруг, как ты от отца убегал. Внача-ле я испугалась, когда увидела, как он с вилами за тобой погнался, а потом смотрю - куда там тебя догнать!.. Отстал он бедный, а ты уже за углом скрылся. Возвращается, запыхавшись даже кашлять начал, думала, щас на меня набросится. Нет, пошёл во двор; походил, поматерился, на чём свет стоит, а мы с мамой в это время начали смеяться. Потом уже пожалели. Он нас так укрыл, что после плакать захотелось.
   - Ну да, вам смешно, а мне тогда не до смеха было. Бегу, а сам думаю, если не догонит, так вилы в спину бросит. Одно другого не лучше.
   - Да как бы он их кинул?!.. – крикнула Лариса, продолжая сме-яться, - до тебя было расстояние как футбольное поле!.. он чё, чемпион по метанию копья?! Скажешь тоже. Тебя было и с со-баками не догнать! У страха глаза велики, так мама моя говорит.
   - Ладно, забыли, что было то прошло. Сейчас хоть не собирается меня вилами колоть?
   - Сейчас больше молчит. Мама его обработала: будь здоров и не кашляй!..
   Уже совсем стемнело, они поплотней прижались друг к другу, в эту минуту, что-то прошмыгнуло под лавкой. Лариса тут же поддёрнула резко ноги на сиденье, с испугом воскликнула: «Ой!». Костя нагнул голову, поглядел под лавку, сказал смеясь:
   - У вас тут крысы скоро по головам бегать будут.
   - Зачем ты меня пугаешь?! Откуда тут крыса возьмётся?.. ска-жешь ещё!.. то вовсе не крыса, а скорее ёжик, у нас их много развелось, но я всё равно боюсь. Честно сказать мне не совсем нравиться здесь сидеть, приходит на ум, что мы первый раз с тобой встретились.
   Костя обхватил её всю, прижал к себе со всей мочи, а она пы-талась в это мгновение ещё что-то ему сказать, но слово так и застряло где-то на половину пути.
    А в это самое время, в двухстах километрах от села Пелёнки-но, в городе Новошахтинске, где вот уже целых три месяца жила и работала на швейной фабрике Марина; о нём – о Косте - думала она все двадцать четыре часа в сутки. Снимала квартиру у одинокой бабки, как когда-то и собиралась: полуслепой, в очках с толстыми линзами, но со слухом у неё было всё впорядке. Всё это время, начиная с 1-го сентября, Марина считала каждый прожитый день и ждала его. Ждала так, как ждут любимого мужа с фронта. Дни шли за днями, она вырывала листочки из висевшего на стене отрывного календаря и складывала их стопкой на подоконник. В душе у неё надежда была, что рано или поздно он всё же придёт к ней. Искать-то её не столь уж сложно, достаточно прийти на проходную фабрики, спросить, или дождаться конца смены. Каждый раз, после конца рабочей смены, спускаясь по лестнице, взгляд её был устремлён туда, где сидит вахтёр, и каждый раз, вздохнув тяжко, убедившись, что его нет, поникнув головой, стараясь от посторонних скрыть слёзы, скорым шагом покидала территорию фабрики. На квартире, где она жила, свою комнату держала в идеальном порядке. Несведущему человеку обстановка и всё остальное в комнате сказало бы о том, что здесь живут двое – муж и жена. Всё было рассчитано на двоих: посуда, полотенца и даже зубные щётки. Два стула, кровать двухспальная, две подушки и двойное одеяло – всё по два!.. Иногда Марина став посреди комнаты, долго стояла в за-думчивости. Глядела на эту кровать, такую красиво заправлен-ную - с накидками на обеих подушках, притом разных по цвету: одна с голубым оттенком, вторая  розовым цветом. И каждый раз при этом думала: «Вот здесь всё и должно случиться!.. не там, на той пошлой поляне, а именно здесь!.. И чтобы вся кро-вать была в моей крови!.. Чтобы убедился он, как он ошибал-ся!..». Когда минуло более двух месяцев, а Костя так и не поя-вился, надежда в душе стала таять. Часто просыпаясь в ночи, казалось всего мгновение назад, как слышала его голос; прому-чившись бессонницей так до утра, шла на работу, - как снятая с креста. В середине ноября, в один из пасмурных дней, решила свершить ещё одну попытку и хоть как-то избавить себя от этих мучений. Долго приводила себя в порядок: направившись на выход, неожиданно для самой себя возвращалась, подходила к зеркалу, и тут же обнаруживала в себе массу всяких недостат-ков. Наконец махнула рукой, вышла из дома, прошла к автобус-ной остановке, пропустив два из них - села в очередной, на ко-тором, была надпись на трафарете «Центр – Новая Соколовка». Она ехала к нему в училище. Пока ехал автобус - эти двадцать минут - успела передумать обо всём, даже порывалась подняться и сойти на следующей остановке и возвратиться назад. Училищный двор встретил её многоголосьем ребят и девчат – была перемена в занятиях. Обратилась к-первому попавшемуся на пути мальчику, который спешил куда-то; вначале он проскочил мимо неё, но потом возвратился и, кивнув вверх подбородком, давая тем самым понять ей, что от него она хочет.
   - Скажи, пожалуйста, как мне Константинова Костю найти? – спросила Марина. 
   - Я такого не знаю, я первый год здесь учусь. Может он уже на втором годе обучения?.. мы с ними мало общаемся. Пойди вон в курилку, то есть в беседку, там сидят старики второгодники – они знают, - ответил паренёк, тут же крутнулся вокруг своей оси и убежал. Она подошла к беседке и в то же мгновение голоса смолкли и все с интересом стали смотреть на Марину. Она снова задала тот же вопрос. Ответил парень, с язвительной на губах улыбкой и с какой-то подлой приблатнёной интонацией в голосе:
    - Он у нас не учится ещё с начала учебного года. Куда-то в Рос-тов перевёлся, или совсем бросил учиться. Мы уже и забыли о нём… - так, приезжал недавно со своей шайкой; не знаем, чего ему надо было. А тебе он зачем?.. Кочетовская в заднем, а може и в переднем месте чешется?..
   - Дурак ты и не лечишься!.. в голове у тебя свербит, пока кто-то мозги тебе не вышибет!.. –  злобно, со всей горечью, на какую была способна её юная душа, сказала Марина, круто обернулась и пошла прочь. Вдогонку ей уже голосом другого парня кто-то сказал:
   - В Ростове ищи, хотя там легче шпиона поймать, чем найти кого-то.
    Вслед за этим голосом, Марина успела услышать голос того же парня, что с ней разговаривал:
    - Да это та - шалашовка, которую Костяк в Кочетовской тягал. Видно, понравилось, раз ищет!.. – послышался дружный смех, а Марина ускорила шаг, в душе уже проклиная себя, что решилась на эту поездку. Слёзы застилали глаза, а когда уже переходила железнодорожную ветку, споткнулась, не видя земли под собой и чуть было не упала. Застыв в одиночестве посреди полотна железки, теперь она заплакала навзрыд: от всего этого ей уже не хотелось жить, - и лучше бы было, - как она подумала в эту минуту, чтобы сейчас промчался поезд. Но поезда здесь редко ходили и то, как всегда, толкая вагоны с углём черепашьим шагом. Наконец вытерев слёзы, обернулась назад, теперь уже каким-то другим взглядом: стоя на насыпи, сверху посмотрела на здание училища, где он когда-то учился. И словно прощаясь навсегда, как тогда на пристани, где в то время в душе жива была ещё надежда – сейчас погасла последняя её искра. Казалось на этом можно поставить точку, но последующие три года, даже себе в душе не признаваясь, она подневольно будет ждать его. Ей часто хотелось крикнуть ему через расстоянье: «Милый, я всем сердцем тебя прощаю и ни в чём не виню – себя не знаю за что, но простить не могу, не могу-у-у!..». Обо всём этом, отсчитывая с минуты расставания на пристани, Косте предстоит узнать только спустя десять лет. В тот день он поймёт, что могло ведь быть всё по-другому, ибо, такие девушки как она, раз в жизни встречаются, и то не для каждого...


                «Как грустно, туманно кругом…».


      Свидание на лавочке в тот вечер прошло мирно и спокойно, возможно причиной тому было, что Борис Васильевич, в это время плотно опохмелившись, спал мертвецким сном правед-ника. Хрупкость любовного свидания могла бы прерваться в любую секунду, так же неожиданно, как это было в прошлом: в случае его внезапного пробуждения. Наутро собравшись от-правляться на работу, он неожиданно узнал, что зять, оказыва-ется, был у его двора. Возникшую в душе досаду пришлось задавить как гадюку, давно страдая бессильем возразить что-то жене; слёзы и сопли распускать, не намерен был, ибо не в его это было натуре. Бестолково и долго бродил по двору; при этом не менее часа громко на весь двор матерился, на чём грешный белый свет давно стоит. Ругался неприлично и долго, но уже не злобно и ни одного раза не повторил дважды матершинного слова, что ярко выражало, интеллект в области знаний сей непростой мужской науки. После запряг коней в бричку, долго мостился в шарабане биндюжника, подстилая под заднее место солому, со всего маху отстегав ни за что лошадей, да так, что хвосты дыбом встали; затарахтев пустой телегой, понёсся по улице вдоль, скорее всего, - на работу. Вслед и тёща выползла за калитку: приложив ладонь ребром ко лбу, посмотрела вслед удаляющемуся мужу, перекрестившись, сказала: «Слава тебе Господи!.. теперь как будто бы всё на своё место стало… - а то, как будто бы на нём черти катаются с утра и до вечера…». При этом подумала, что вечером опять явится пьяный, а в такой голове может произойти всё что угодно, а значит на всякий случай, вила надо попрятать. В это самое утро Костя ехал в Ростов. Поезд спешил доставить его к месту учёбы; ехать в ту сторону на эти постылые занятия желание напрочь отсутствовало и, как говорят, - лучше бы на голову кто нагадил. Была и печальная страничка на этот час, именно в этот день Марина посетила то злосчастное училище, в душе надеясь на что-то: достучаться, докричаться; наконец, со слезами допроситься в жизнь того, которого любила. Но для Кости это уже не имело значения, даже в том случае, если бы об этом ему кто-то сказал. Колёса пассажирского вагона отстукивали стыки на рельсах, Костя дремал сидя у окна; за окном проплывали серые осенние поля, на пашне стаи грачей что-то искали, была по-деревенски скука смертная, из-за чего Косте очень захотелось выпить вина. Сам себя успокоил, что скоро прибудет на квартиру к друзьям, а там всё будет как надо, с тем и уснул. Спал не очень долго, всего какие-то минуты, но сон, будто явью промелькнул, прострелил всё сознание до холодного пота. Откинувшись на спину, он так же едет в поезде во сне, а перед ним стоит Лида и злобно в лицо ему кричит: «Чего растянулся?!.. празднуешь очередную победу?.. Всё равно пропадом всё пропадёт! Хочу напомнить тебе, быдло!.. времена на месте не стоят! Ты принял меня за низкую тварь, а я не такая! И дальше не знаю, как жить. Чё разлёгся?!.. Вставай, давай танцевать!.. громыхай своими сапожищами, покудава пол не провалится под нами. Ведь у тебя праздник сегодня! Ещё одной дурочке голову заморочил! Привык девчат хватать за подол и лезешь под юбку, шаришь там своей грязной рукой, как в сидале, под курицей яйца ищешь!..». Она вдруг плюнула Косте в лицо, ладонью со всего размаха хотела ударить и в ту же секунду он проснулся. Ещё не совсем в голове избавившись от наваждения, осмотрелся вокруг, взглядом отыскивая ту, которая вот сейчас рядом стояла - Лидку, но кругом все пассажиры дремали, и слышалось лишь постукивание колёсных пар поезда. Поднявшись со своего места, отправился в тамбур курить. Уткнувшись лицом в вагонное стекло двери, и опёршись плечом на стенку, лихорадочно соскребал ногтем на стекле краски пятно, а в мыслях вспоминал свой сон и пожимал плечами. Хотелось понять, - зачем она ему снится? Давно, казалось, забыл, и вовсе она ни капли не могла нравиться ему. В эту минуту, мысли его прерваны были. Открылась дверь и в тамбур вошла, колыхая чванливо бёдрами брюнетка. У девушки на голову надет беретик модный - забубенный, которых в магазинах вряд ли отыскать. Через плечо на ремешке сумка висела. Ремешок чередовался железными блестящими колечками и такими же заклёпками, что Косте вдруг напомнило уздечки на лошадях у его «тестя». Ростом де-ваха была немного повыше Кости, как и годами лет на десять; мордочкой до красавиц явно не дотянула, если только уже не успела по пути растерять; проковыляла к двери что-напротив, а на Костю даже не взглянула, будто бы в тамбуре и нет никого. Расстегнув молнию на сумочке, вытащила пачку дефицитных, блатных сигарет «БТ», следом блестящую перламутром зажи-галку. Дамочка стояла вначале к Косте боком, оттопырив некрасиво нижнюю губу, держа на ней сигарету, закурила, отвернулась и задумчиво уставилась в дверное окно. Костя с любопытством продолжал осматривать её с ног до головы, при этом почему-то подумал: чувиха видимо с обманутой юностью за плечами, если бы не одежда на ней – безупречно подогнанная по фигуре со всех сторон моды: как пить дать, чем-то напоминает ту, которая только что - минуты назад, ему приснилась. Снова открылась дверь, и в тамбур вошёл - с натяжкой можно назвать - парень, лет уже за тридцать с гаком. Затянутый весь в кожу, как и на голове - замшевая шляпа без полей, а под ней целая шуба курчавых волос выпирала. Узкая полоса бородки на скулах и такие же усики под носом наводила на мысль, что он цыган, хотя присмотревшись, вскоре, Костя - это утверждение отверг. Молодой человек подошёл к девице и, положив руку ей на талию, легонько привлёк вплотную к двери. Стараясь говорить потише, хотя Костя слышал отчётливо каждое слово, парень сказал:
   - Кисонька, брось думать о старых счетах, очень прошу тебя!.. не зацикляйся на мелочёвке!.. Вон смотри, как ряшка твоя словно намылена краскою! Плюнь ты на лысину тому барбосу, пидару старому!.. Поверь, всё будет кайфово, ручаюсь, а если масть не попрёт: как и договорились, тяни его, падлу, в постель!.. Сама знаешь - учить не надо! Клофелин работает безотказно…
   - Отстань!.. – пытаясь сдёрнуть со своей талии и оттолкнуть его руку, со злостью сказала брюнетка, - Ты, Скобарь, как из п… ы только что вылез, - назвала она нехорошее слово обращаясь к своему попутчику, - щас мне не до тебя и вообще всегда меня впереди всех посылаете на это топкое болото!.. Мне это, как геморрой в заднем проходе. Рано или поздно срок намотают, если и споловинят - для меня это всё равно не легче…
   - Ну, зачем так сразу срок?! Ты сама подумай, свидетелей-то нету!.. а тот второй фраер на дно залёг, может он уже за тысячи километров от нас. Ты баба справная, не брезгуй: тому лысому подставь и всё будет в ажуре. Вещественных-то доказательств нету, - тю-тю, Маруся, этап без нас отбывает!..
   - Нет, Скобарь, надо всё-таки драпать дальше! Не верю я в эту муру, что он затеял!..
   - Ладно, приедем сейчас и смотаемся на Газетный, там всё и обсудим детально.
   В эту минуту оба косо взглянули на Костю, будто только сейчас обнаружив, что они не одни находятся в тамбуре, при этом де-вушка сказала:
   - Кончай свой базар, Скобарь, гавкаешь что попало, не огля-нувшись! Пошли в вагон, а то я уже задубла.
   Из услышанного разговора Костя ничего так и не понял, выбросил окурок куда-то в щель, где ступеньки и побрёл в вагон вслед за теми двоими на своё место. Он уже через минуту забыл об услышанном разговоре, и вряд ли когда-либо больше вспомнил, если бы спустя всего полчаса, по прибытию на Пригородный вокзал Ростова не стал свидетелем дальнейших событий этой загадочной молодой пары. Народ, вывалив из вагонов, торопился поскорее добраться до остановки и влезть в троллейбус или трамвай, ибо не успеешь, потом стой и жди следующего. Метрах в двадцати спереди Кости, так же торопясь, шла в толпе та парочка. Косте их видно было из-за высокого их роста: притом беретик на голове у девушки и замшевую шляпу у парня - с платками на головах у большинства женщин и с кроличьими шапками у мужиков - никак не спутаешь. Неожиданно впереди весь народ как-то засуетился: одни слева прижавшись к самому вагону стали торопливо идти цепочкой, другие по самому краю платформы, где внизу были рельсы. Пространство перед глазами Кости освободилось, и он увидел, как двое заламывают руки тому парню с бородкой, а третий в эту минуту защёлкивает ему наручники. Девушка стояла в окружение ещё троих: все шестеро одеты в однообразные покроем и цветом плащи из болоньи, на головах одинаковые фетровые шляпы: всё как во французском детективе, которые в последнее время часто показывали в кинотеатрах города. У девушки с плеча сняли сумочку: взяв с двух сторон под локотки, повели к надземному переходу, а вслед за ними поволокли упирающегося в наручниках парня. Костя в эту минуту - став свидетелем задержания подумал вначале, - советская милиция не дремлет и даром хлеб не ест, жаль наш Мося всего этого не видит, а он у нас, по сути, дармоед. Но тут же мысль вернулась к тем двоим - в тамбуре. Припомнив отрывки их разговора, вначале подумал: на этот раз какому-то лысому пердуну повезло, вовремя их взяли, но при этом, неожиданно понял, какая тонкая грань лежит между свободой и долгой предолгой неволей. Это открытие, которое казалось известно всем и с начала веков, для него было воспринято как-то необычно, довольно болезненно, что, несомненно, повлияет в дальнейшем на его восприятие самой жизни: как в отдельных случаях, так и в поступках. Когда Костя, прибыв на квартиру, в подробностях стал рассказывать ребятам о задержании явных преступников, Мося не дослушав, в горечах крикнул: «Жаль, меня с тобой не было, я бы их ещё в том тамбуре повязал!..». На что Иван, усмехнулся и поправил Колю: «Ты опять за своё!.. Бабские панталоны, Моська, тебе глаза мозолят, так там, судя из рассказа Кости ими и не пахнет, а може не воняет?.. У Верки как, воняют или пахнут, а Мося?.. чё молчишь, язык завял?.. Когда-то, я так чувствую, ты, Мося, точно вляпаешься и нарвёшься!.. потом ещё вспомнишь мои слова». Слова Ивана, будто пророчески вскоре в какой-то мере подтвердились на небольшом приключении, неожиданно свалившегося случая, причиной которого - толчком так сказать – послужил снова Костя. Но всё по порядку и до этого дня оставалось совсем немного, благо, что всё обошлось без эксцессов. Понемногу зима вступала в свои права, чередуясь короткими заморозками и оттепелью, а в сельской местности, где не существовало даже дорог с гравийным покрытием, стояла надоевшая до смерти непролазная грязь. Так прошёл декабрь. Лариса перебираться на жительство в Ростов не торопилась, ссылаясь то на родителей, то вообще непонятно на что и всё продолжала работать завклубом, а Костя каждые выходные продолжал при-езжать в село на любовные свидания. В середине января, нако-нец, перестав всех мучить своим ожиданием, явилась настоящая зима. Вслед приползли Крещенские морозы со снегом, восточным колючим ветром и короткими световыми днями. В одну из таких суббот поезд, следовавший до станции Староминская-Ейская уже поздно вечером, на станции Василе - Петровка высадил на площадку всего одного пассажира, которым был наш главный герой Костя. Погода в этот поздний час прямо сбесилась: валил зарядами снег, северо-восточный ветер нёс позёмку наметая сугробы и переходя в метель, казалось не то что белого света не видно, а будто его и нет уже вовсе. Перевалив через полотно железной дороги, и выйдя к лесополосе, по-над которой тянулась дорога в село Пелёнкино, Костя не обнаружил не только дороги, но и сама лесополоса, облепленная снегом, с трудом просматривалась. Темень хоть глаз выколи. Бело всё вокруг, словно на голову простынь накинули: лицо и глаза залепляет пурга, обжигает морозным ветром. Держать путь вдоль лесополосы - хотя бы для ориентира - не представлялось возможным: сугробы намело, лежат выше колена, потому и пришлось удалиться в поле, где снежный покров ветром сдувало. Шёл это он, шёл и не заметил, как стал забирать всё правее, пока не уткнулся в лесополосу, которая тянулась далеко в стороне от той, что надо. Тут только понял, что идёт в направлении соседнего села, выходит совсем не туда. На эти шесть километров, которые ранее легко вприпрыжку преодолевал немногим больше чем за полчаса, пришлось потратить все два. Выйдя наконец-то на окраину села, минул своё подворье - будто чужое - направляясь туда, куда звала душа и влекло сердце. В улице под защитой домов и деревьев намного тише погода себя вела, но когда уже доходил до двора Ларисы ветер - словно в насмешку ему - вдруг стих и потянуло сильно морозом. Во двор вошёл не боясь уже своего «тестя»; подойдя к окошку в летней кухне, пальцем соскрёб на стекле наледь снега и легонько постучал. В ту же минуту, будто бы его давно ожидали: за окном вспыхнул свет ночника. Костя оглянулся на окна главной хаты – там за стёклами стояла темнота, а значит – то что надо - вся семья давно уже крепко спит. Спустя минуту, весь обледеневший, облепленный снегом он стоял уже в комнате у порога.
   - Вот и я притопал!.. – сказал Костя, пытаясь изобразить улыбку и с трудом выговаривая слова от стужи: с холодным глупым лицом и перекошенным ртом, - гутен морген, фрау-мадам! Принимай, как есть!..
   - Мама родная!.. – сказала она, стоя в двух шагах от него, - да ты как снеговик из сказки!.. Стоило было в такую погоду ехать!.. а если бы, где замёрз по пути?!..
   - Живой же явился, не видишь?!.. – стал снимать всё с себя и бросать на табуретку у печки, - принимай ледышку, щас немного на печке растопишь, потом под одеялом придётся отогревать, - подошёл, схватил её ледяными ладонями за щёки, притянул к себе и чмокнул в губы, отчего она охнула, сказав, что сама захолонет. В её голосе слышалась радость и минуты эти обоим казались праздничными и самыми счастливыми в их жизни. Не надо было что-то выдумывать, от чего-то таиться, что-то сочинять и скрывать. На столе стояла большая жаровня: на ней надрезанный до половины из-под полотенца сдобный пирог выглядывал, которым спустя минуту, она его уже угощала. Он с аппетитом уминал пирог с мясом, запивая его молоком и попутно, немного сквернословя, рассказывал, как он шёл в пургу, не видя куда. Она смотрела на него влюблённым взглядом, слушала, периодами иронически чему-то ухмылялась, а когда он заметил это, сказал:
   - Вижу, ты мне почти не веришь!.. ну ладно, назад пойдём вдвоём. Дождусь, пока опять метель заметёт, что бы света белого не стало видать, вот тогда и отправимся на станцию.
   - Нет – уволь!.. я как-нибудь по весне, по тёплому времени. Да как ты дождёшься ту пургу?.. её возможно уже до весны не будет. Ты лучше там подыскивай мне квартиру.
   - А чё её искать?.. У тёти Веры жить будешь. Место лучше не отыскать. Во-первых, под боком у меня – далеко ходить не надо; женщина она порядочная во всех отношениях, а всю ту шантрапу, что к ней постоянно ломятся в двери, разгонит и к порогу не подпустит. Правда она, как бы это тебе сказать более культурно… - вобщем она слаба не передок…
   - А ты-то, откуда знаешь?!.. что, сам проверял?! – краснея как морковь на лице, явно выдавая свою ревность, крикнула Лариса и даже со стула привстала.
    - Да ты с ума сошла!.. она мне в мамки годится. Есть там у нас один, урод, из леса вестимый: Мосей зовут - из кацаперии он, так вот он к ней и пристроился. Я поглядел на это всё – как-то страмно всё выглядит!.. но после сделал вывод: ему, наверное, что корова, что лошадь, что баба одинаково. После во всём сама убедишься.
   Дальнейшее постижение бытия уже происходило в кровати на пуховой перине и под тёплым одеялом. Она, перед тем как нырнуть в постель, где лежал уже Костя на спине, задрав подбородок кверху, в нетерпении ожидания: завела будильник и поставила рядом на подоконник. В четыре часа утра, - не проспать бы!.. лучше на час раньше, чем встаёт отец. Вся прелесть женской ласки, как ничто другое покоряет некоторым образом мужчину, хотя бы на время делает его подвластным и может позволить себе в такие минуты капризы, попросить и исполнить какое-то желание, которое мужчина не в состояние в такие мгновения отказать. Для юного парня провести ночь в девичьей постели – это поистине хлёстко!.. В душе хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось и длилось вечно. Спустя пару дней, помимо своей воли, Костя отправился обратно в Ростов. На этот раз идти в такую даль по снегу на поезд не решился, поймал попутку и поехал через Азов. Стояло раннее утро: улица Привокзальная в Азове утопала в снегу, пришлось брести целых два километра по городу, утопая в глубокой снежной колее в сторону вокзала. Не доходя квартал до места цели, справа, увидев вывеску «Закусочная – Кулинария» - вспомнил, что не раз бывал в ней: хорошо готовят, к тому же продаётся на разлив вино. Зашёл: у входа ещё раз обстучал с ботинок налипший снег, пройдя до стойки буфета, заказал сто пятьдесят граммов вина и два горячих пирожка с мясом. В закусочной столики были предусмотрены для посетителей принимать пищу стоя. Выпил стакан вина или чашку кофе, загрыз пирожком или пирожным и двигай дальше - нечего рас-сиживаться. В этот утренний час в зале для посетителей народу было не густо; Костя окинул взглядом помещение, где бы ему пристроиться со стаканом вина и с пирожками на тарелочке, обратил внимание на мужчину в морской форме, который стоял в одиночестве за столиком у самого окна. Чего, чего, но морскую экипировку на человеке мимо взора он никогда не пропускал. За столиком стоял молодой человек, на вид уже вероятней всего за тридцать, высокого роста, из-под фуражки с эмблемой морского краба, прикрывая уши торчали курчавые чёрные волосы. Шинель с погонами, на которых какие-то полоски пересекались в ромбики, что непонятно являлось для Кости, но при этом подумал, - что не исключено капитан какого-то судна. Долго не размышляя, направился прямиком к его столику.
    - Разрешите за компанию к вам пристроиться?.. – спросил, подойдя, не торопясь ставить на стол стакан и тарелку, застыл в ожидании он.
   - Пришвартовывайся, места хватает, - ответил с безразличием моряк и снова уставил взгляд в окно, даже не удосужив внима-ния подошедшего парня. Косте такой приём не очень понравился. От появившегося в душе приподнятого настроения, Косте хотелось поговорить хотя бы с кем-то. Тем более, когда предметом предстал интересный экземпляр – сам капитан, которого можно расспросить о службе морской. Выпив на тощий желудок чуть не одним глотком вино из стакана, почувствовал, как разлилось блаженство по телу: на душе стало приятно, говорить о чём угодно захотелось ещё во сто крат больше. Крутил, вертел в руке пирожок, всё думая: есть его или лучше не портить себе настроение и оставить его на потом, спросил моряка, как бы  между прочим:
   - Вы, простите меня, товарищ капитан, за навязчивость, но хо-тел бы вас спросить кое о чём, что относится к морской профес-сии, я, видите ли, сам в своё время пытался туда устроиться, но не приняли в мореходку. Вы, я так думаю, с какого-то корабля, который сюда в порт прибыл…
   - Угадал, парень, - не дослушав, прервал монолог мужчина, - только я не капитан, а всего лишь помощник штурмана и то вто-рой. Капитаном, брат, на солидном корабле стать не очень про-сто. Ладно, что там ты хотел знать о нашей работе?.. Кстати, ты сам местный?
   - Вобщем-то да… - но не в городе живу, а здесь недалеко - в селе, но город знаю, как свои пять пальцев, что надо?..
   - Знакомых в городе много? – спросил моряк, пристально вглядываясь в лицо Кости.
   - Да зачем нам какие-то знакомые?!.. спрашивайте что надо, я тут сам всё знаю, а что насчёт знакомых, так я учусь в Ростове, а до этого вообще в Новошахтинске год учился.
    - Тебя как зовут?.. меня Владимир, - протянув через столик руку, спросил моряк.
   - Костя я, очень приятно было познакомиться с человеком, повидавшим белый Свет. Вы, Владимир, так и не сказали, какой вопрос вас в городе интересует.
   - Ещё выпить хочешь? - вместо ответа спросил Владимир.
   - Да собственно не откажусь; почему бы, не выпить с челове-ком, который в моих глазах с самого детства являлся мечтой. Приеду к друзьям на квартиру в Ростов, будет что рассказать.
   - Вот - на деньги, пойди и купи бутылку коньяка, вино я не пью. Скажи буфетчице, пусть бутылку даёт - в стаканы мы сами разольём, - сказал Владимир, положив перед Костей десятку на столик.
   Когда выпили по пол стакана коньяку и стали закусывать пи-рожками, Костя, перейдя уже на «ты», спросил:
   - Ты, Володя не стесняйся, спрашивай, что надо. Я так думаю, что раз ты не местный тебя женский пол интересует, потому и за знакомых спросил. К сожалению, хочу тебя огорчить: по этой части я здесь профан. В этом щекотливом деле мои друзья в Ростове могли бы посодействовать, но только не в Азове.
   - Немного не угадал, но близко к цели. Слушай, Костя, мне надо одну безделушку сбагрить, деньги очень нужны, матери надо отослать. Таких знакомых не имеешь, кто бы купил?..
   - Тут нет, а вот в Ростове… - там мы иногда, да и совсем недав-но, посещали то место – это тебе к барыгам надо, те купят что хочешь. Они даже котлы, ну часы ручные, которым грош цена и давно стоят, а то и поржавели и те скупают зачем-то. А что за безделушка?.. а то можно и на вокзале кому-нибудь предло-жить.
   - Да нет, такие вещи на вокзалах не предлагают, здесь нужен человек иной, вот о тех, о которых ты сейчас говорил - они бы точно подошли.
   - Понимаю. Вещь видимо дорогая, так я понимаю?..
   - Скажу честно, не дешёвая. Потому и человек с деньгами ну-жен.
   - Тогда один вариант – это ехать вместе со мною в Ростов, а там уже кто-нибудь из-наших - Ганс или Мося сводят тебя по адресу.
   - Тогда вот что, - сказал он, закупоривая пробкой бутылку и пряча её в боковой карман форменного пальто, - не будем те-рять время, мне к вечеру надо вернуться в порт, поэтому сейчас и отправимся; если нет ближайшей электрички до Ростова, то поедем автобусом. Пошли.   
   Электропоезд долго ждать не пришлось: всего каких-то минут сорок. Автобусом решили не ехать, ибо дорога скользкая и ползти будешь неизвестно сколько времени. Дорогой, сидя в вагоне, друг против друга, глотнули из горлышка понемногу коньяка, вели беседу. Костя всё расспрашивал про дальние страны, про ураганы и экзотические острова. Владимир явно захмелел: правду он рассказывал или больше фантазировал, но Костя слушал внимательно и каждому слову верил. «Всякого пришлось повидать, - рассказывал неторопливо Косте его новый знакомый, - ходили в таких широтах, куда редко кого загонишь. Аборигены, спрашиваешь… - пришлось повидать и таких. Раз было стоим на якоре: жара и духота как на жаровне в духовке, а перед этим кубинским ликёром и ромом причастились. Ром у них - скажу тебе честно - гадость хуже нашего самогона, а вот ликёр – это вещь хорошая: сорок пять градусов, в горло как по маслу стекает, в груди всё сразу огнём полыхать начинает, в голове ясность, а ноги ватные становятся. Лежим это мы, кто - где пристроился: в основном все дрыхнут, хоть за ноги вытаскивай. Штиль стоит - тишина как в гробу, даже не плеснётся какая-нибудь рыбина, тоже видимо от жары на отстое нежились. Остров этот и на лоции даже названия не имел: так - точка на карте. Когда они на своих ладьях или каноэ, что один хрен, подплыли, даже никто не видел и не слышал. Стали карабкаться по цепи – канату, к которому якорь крепится, если бы не боцман наш… - то неизвестно, чем бы могло всё это для нас закончиться. Дело в том, что перед этим боцман наш лечебный курс проходил: пить ему нельзя было из-за лекарств. Не растерялся, нас-то не добудишься, а он схватил самый большой огнетушитель, и давай их поливать: струя мощная с ног сбивала. Сам справился: через несколько минут всю палубу очистил, и всего два огнетушителя израсходовал…».
    В квартиру на Пушкинскую Костя в сопровождении гостя во-шёл, будто лошадь или корову в дом затаскивают: гремя обувью и отстукивая снег с неё, распахнув двери настеж, вторым полотном в коридоре с размаху хлопнул так, что с потолка отвалился кусок побеленной глины. Домочадцы все трое были дома. Мося оттопырив и повернув свою задницу в сторону входа, лежал на кровати и, поджав колени, спал. Иван с Гансом в карты играли. Костя просунулся вперёд своего моряка и прямо с порога, явно нетрезвым голосом, выкрикнул:  «Принимайте, гостя!.. Проходи, Вова, будь как дома, у нас тут, правда, не гостиница интурист, но жить можно. Печка топится, тепло и не кашляй. Раздевайся, Вова, щас немного за знакомство что-то сообразим и разберёмся, с твоим-головняком, что у тебя там…». 
   Спустя время все уже сидели по кругу за столом, который по-ставили на середину комнаты; на столе красовалась та недопи-тая бутылка коньяка по соседству уже с четырьмя бутылками вина «три семёрки», нарезанная варёная колбаса, хлеб и килька в томатном соусе. Владимир почему-то так и не снял с себя верхнюю одежду: сел у входа, спиной к печке, в которой в это время жалко разгорелся уголь. Через время, видимо у него вспотела спина, так как от раскалённой плиты несло жаром, вместе с пальто и кителем, расстегнув все пуговицы, опустил одежду на спину, оголив плечи почти до пояса. Так и сидел за столом, мало принимая участия в разговорах, скорее всего, до-жидался, когда Костя сам заведёт речь о цели его посещения. Неизвестно сколько бы тянулось это веселье, если бы не этот непредвиденный случай, по вине которого все планы рухнули в одночасье. За столом продолжали произносить один тост за другим, как и вино не забывали пить стаканами: за тех, кто в море и кому ещё предстоит там побывать. Костя, будто бы забыв, зачем он сюда приволок этого моремана, всё своё внимание обращал на застолье. Принялся распевать блатные свои песни под гитару. Вначале спел про море и про рыбака, после о чайках и любовь до безумия, а в антракте вообще стал рассказывать: как его нового друга Вову - этого штурмана дальнего плавания - вместе со всем его экипажем дикое племя аборигенов, на далёком острове в Индийском океане, чуть было не съело на обед. Гость в это время продолжал сидеть уединённо спиной к раскалённой печке и изнывал от жары. Иногда налив в стакан глоток коньяка выпивал и продолжал слушать пьяный базар; в особенности разговорился Ганс, применяя свой блатной жаргон, где только можно. В какой-то момент - штурман – так его все теперь стали называть – правой рукой потянулся на середину стола, что-то видимо хотел взять, но верхняя одежда, спущенная на локти, мешала: он как-то неловко склонился на бок, и в ту же секунду что-то выпало из левого кармана и с тяжёлым стуком упало на пол. Все дружно умолкли и уставили свои взоры туда - к порогу, где на полу лежал пистолет. Пистолет необычный, скорее всего, прибыл из-за кордона – это был не «Макаров» и не «ТТ», которые блестят воронённой сталью. Немного больше в размерах, чем советский, пистолет блестел серостью нержавеющей стали. Коля-оперативник сидел на кровати в самом дальнем месте, увидев, что все уставились на пол и молчат, тоже вскочил, опёршись руками на стол и вытянув голову, также увидел то, что привлекло внимание остальных. Доля секунды и гость молнией подпрыгнул со стулки, схватив фуражку, накинул на голову впопыхах набекрень, нагнувшись: пальцами правой руки, словно совком поддел пистолет с пола и вкинув его в бо-ковой карман, стремглав ломанулся в двери. Присутствующие, хоть и не трезвые были, но потеряли дар речи. Первым в себя пришёл Мося, когда уже гость удалялся за дверь, вдогонку он прокричал: «Стоять!.. Милиция!.. Кому сказал – стоять!..». Но дверь самопроизвольно уже захлопнулась. Коля стал выбираться к выходу по-над стенкой и сидящими друзьями орал в истерике: «Да пропустите же вы меня!.. Уйдёт же, падла!.. Чего расселись?!.. догонять же надо!.. Уйдёт, уйдёт!.. сука!..». Когда дверь закрылась за Мосей, Иван в недоумении, сказал:
   - А собственно, зачем он за ним погнался?.. или ему лишний прыщ на заднее место невтерпёж заиметь?.. вот, недоделан-ный!..
   Вся компания дружно поднялась из-за стола, вышли за ворота на тротуар, поглядели в обе стороны улицы, но, ни беглеца, ни Коли нигде не видать. Постояв некоторое время, замёрзнув, ибо все были раздеты, вернулись в комнату. Уселись за стол, разлили останки вина, деля поровну, выпив, Ганс сказал:
   - Такое событие не грех и отметить, надо где-то денег искать, да за вином отправляться. Я  вот думаю, хоть Коля и сплоховал – полез не туда куда надо, тот мужик был непростой, с такими фраерами можно делать дела. Жаль, что спугнули, надо было мне с ним побазарить. Этот, Мося, вечно всю малину подпор-тит!..
   Возмущения Ганса были прерваны появлением на пороге Ко-ли-оперативника. Стоит бедняга запыхавшийся, морда красная: толи от мороза, толи от спиртного, а возможно и от чрезмерного перевозбуждения, застыв на дверях, сказал со злостью:
   - Ты, Костя, смотри, кого в дом притаскивать!.. и так видно бы-ло, что тип подозрительный!.. Жаль пистолет ушёл!.. сидел бы я с ним рядом: хрен бы он от меня сдёрнул!.. Гнался за ним, падлой, до самой Энгельса, в троллейбус вскочил и тут же уехал, а мне ещё бежать метров сто было.
   - Коля, а если бы он взял да и остановился, вытащил бы свою дуру, подпустил тебя поближе, чтобы наверняка не промазать, да и всадил бы тебе между глаз порцию свинца… а? как дума-ешь, нормально бы получилось?.. - спросил с издевкой и ядовитой интонацией в голосе Иван. Коля сидел и молчал, вероятно не находя ответа, за него ответил Костя, уязвлённый замечанием Коли: тем гонором и повышенным тоном, что неприятно на душу легло.
   - Похоронили бы!..- сказал Костя как будто о чём-то само собой разумеющемся речь идёт, -  зато бы со всеми почестями, а на могилу звезду бы присобачили. Геройскую надпись написали, крепко помянули, как геройски павшего сыщика-шпика при попытке завладения чужим имуществом.
   - Чё, ты, расквакался?!.. – обретя, дал мышления, вспылив, стал выражать свою неудачу Мося, - без году неделя как к нам прибился, и уже, мало того, что водишься непонятно с кем, так ещё и бакланишь не по делу!..
   - Моська!.. надави на тормоза!.. – крикнул Иван, - ты, пензен-ский лаптёжник, не забывай, где ты щас живёшь! Костя дома, а твой где дом?.. Если ты ошиваешься у ментов на цырлах и счи-таешь себя царём и богом, где-то там, когда улицы патрулируе-те, то здесь твой номер не проканает!..
   - Ладно, довольно вам, - примиряюще сказал Костя, - было бы из-за чего друг на друга наезжать. Этот штурман Вова хотел продать тот пистолет, но я об этом не знал. Он мне сказал, что хочет какую-то вещь дорогую задвинуть, лично я подумал, что о какой-то ценной побрякушке речь идёт, потому и согласился ему помочь. Думаю, кто-то из вас отведёт его к барыгам, те ведь всякую гадость скупают.
   - Хватит тут сидеть в этой вонючей конуре, - сказал Ганс, поды-маясь из-за стола и взяв пальто, стал напяливать на себя, - по-шли, прошвырнёмся в общагу, по пути к Верке заскочим. На выпивку всё равно денег нету, гляди на ловца и зверь по дороге объявится. Вот глушняк, ну всё косяком!.. и чё тот парабеллум у него надумал выпасть из кармана?!.. мы бы того моремана рас-крутили, чувак он денежный.
   - Странное происшествие, скажу я вам. - Сказал Иван в задум-чивости. - Тот пистолет… - его он, может быть, и не собирался продавать. Лично Косте он ведь не говорил об этом. Это мы так решили, что пистолет барыгам предложить надумал; на самом деле не исключено, что имелась куда более ценная вещь, а пистолет – это так, для подстраховки: вдруг надумают развести по-полной. Птица он видимо высокого полёта…
   В эту минуту в коридоре послышался скрип открываемой на-ружной двери. Иван, не досказав до конца мысль, так неожи-данно пришедшую на ум, умолк и глядел в ожидании на вход. Остальные затаив дыхание так же смотрели на двери. Уже было, полностью одетый Ганс, медленно присел на кровать. Все четверо друзей одномоментно подумали об одном и том же, что штурман Вова вернулся, чтобы поквитаться с ними и избавиться от свидетелей наличия у него оружия. За дверью в коридоре продолжал слышаться какой-то непонятный шум и почему-то никто в комнату не входил. В комнате установилось настолько тихо, что слышалось как в печке сгорая, потрескивает уголь, а в трубе тяга тихонько посвистывает. Ганс в эту минуту подумал: «Пистолет достал… - а теперь заряжает!.. – Хана!..». Мося сидел на кровати, тихонько одной рукой подтянул к себе подушку и, взгромоздив её себе на живот, сделал вывод: «Стрелять будет в живот, а подушки, говорят, пуля не пробивает…». Костя по заведённой привычке, взял в правую руку со стола нож и до боли в кисти сжал в кулаке. При этом, как после он пытался вспомнить: ни о чём не думал. Единственно, что точно запечатлелось в памяти, -  выбирал мысленно более короткий маршрут к двери, чтобы без промаха всадить нож в шею моряку с пистолетом. Иван, сам себе в мыслях сказал, будто прощаясь с самим собой: «Вот, падла!.. не довелось пожить на свете!.. и спрятаться некуда, видно края!..». Тем временем за дверью продолжало слы-шаться: шорк, шорк, шорк. Выпитое накануне вино по бутылке на рыло испарилось из головы, словно и не пили ни капли. Не-ожиданно за дверью всё стихло: щеколда над дверной ручкой, на которую сейчас уставилось четыре пары глаз, начала медленно подниматься, дверь медленно распахнулась, и на пороге возник хозяин квартиры Пётр Леонтьевич. Преступив порог, спросил:
   - Вы тут живы?.. а то непривычная какая-то тишина стоит, а до этого бегали по двору, думал: или пожар у вас, или скорую по-мощь кому-то побежали вызывать. Что у вас тут произошло?.. И этот - в морской форме - откуда он у вас взялся?.. Пронёсся у нас мимо окна, будто ему скипидаром задний проход намазали. Чё вы молчите, как воды в рот набрали?!.. 
   Но вся четвёрка продолжала молчать, вероятно, по причине чрезмерного психического расстройства нервной системы, - а ну, считай, уже распрощались с жизнью! То, что долго не входил Пётр Леонтьевич в комнату к ним, выяснится немного позже: он в то время тщательно обметал веником снег с обуви. Будь на их месте кто-либо другой – вздохнули бы с облегчением, увидев на пороге не того, кого ожидали, а после сказали: «Фу!.. слава богу, а мы подумали, чёрт знает что!..». Но ребята были напуганы так, будто бы прикоснулись к чему-то ужасному. Наконец, первым кто обрёл дар речи, оказался Ганс: немного заикаясь, хриплым голосом ответил хозяину квартиры:
   - Случайно…  да, да, вы, Леонтьевич, не обращайте внимания  – этот, волчара борзой, совсем случайно оказался у нас. Мы его и выпроводили…
   Пётр Леонтьевич взял табуретку и стал моститься у самой печ-ки. Прежде чем сесть, протянул ладони над плитой, сказал:
   - По этому поводу, как ты, Саша, сказал, – случайно - расскажу вам одну короткую историю из своей жизни. Тогда как помнится мне, всё тоже на первых порах выглядело вполне случайно, но обернулось для меня такой огромной неприятностью, даже прямо можно сказать – горем, что словами-то непросто и донести до сознания слушателя.
   Пётр Леонтьевич принялся рассказывать историю сорокалет-ней давности, когда у него под впечатлением одержимости плотских желаний случилось любовное приключение со случайной знакомой Ниной, которая обокрав его, уплыла с моряками. Потому-то сегодня, увидев в своём дворе моряка, тот случай вживую встал у него перед глазами. Он долго ещё рассказывал о своём несчастном приключении, но ребята, если и сидели тихо, казалось внимательно слушают старика, то смысл его рассказа до их сознания вряд ли доходил. Все четверо продолжали быть мыслями под впечатлением до этого прошедших минут. В заключение своей исповеди, Пётр Леонтьевич в назидание им сказал:
   - В итоге: хоть она меня и обокрала, но я-то сам - хлебало своё, раззявив и помутившись разумом на ней, получается, мозоль сам себе нажил. Реальность в жизни куда хуже, чем мы от неё ожидаем, потому вам молодым надо ещё учиться жить, чтобы мозги были на месте и на мочалках разум не терять.
   Умолкнув, Пётр Леонтьевич окинул всех по очереди пытливым стариковским взглядом, сказал:
   - Странные вы какие-то сегодня. Я уже мозоль натёр себе на языке, а вы будто на похоронах сидите. Может вы позаболели?.. а то что-то лица у вас не очень нравятся мне. Ну, ладно, не буду вам мешать, пойду я.
   Едва он закрыл за собой дверь, демонстративно удалившись, напряжённость в душе у каждого стала постепенно сходить на-нет. Костя взял гитару в руки и стал негромко наигрывать аккор-ды, не торопясь перебирая струны, бренчал ни о чём. Вновь установившееся тягостное молчание прервал Ганс: он поднялся с места, покосился глазом на дверь, толи подмигнул вторым – здоровым глазом, толи тем самым пытался настроить зрение, устранив косину первого глаза. Коснувшись товарно-денежных отношений, сказал как-то с печалью в голосе:
    - Выпить хочется как перед смертью!.. Страх, скажу вам, от-равляет жизнь. Забьём на всё, и пошли искать бухло, иначе от этих думок вы точно в дурдоме очутитесь и я вместе с вами!..
   В тот злополучный день на хату вернулись уже поздно вечером и в добром подпитии, как говорят, - мир не без добрых людей. Всю ночь всем четверым бедолагам снились кошмарные сны. Путаясь в затуманенном мозгу, а попросту в пьяной дрёме пытаясь избавиться от них, дрыгали ногами во сне, махали в воздухе руками и что-то кричали. К примеру, Коле-оперативнику снилось, что он всё щупает в руках подушку, перебирая пальцами в ней перья, выковыривает оттуда пули, торопливо запихивая их к себе в карман, а в это самое время, моряк Вова стоит перед ним: трясёт своим громадным пистолетом прямо у него под носом и орёт как скаженный: «Всю обойму на тебя, кацап, выпустил, отдай мои пули назад!.. в живот тебе, что загонять я буду?!..». Коля вместо подушки лихорадочно перебирает в руках на себе одеяло и в ответ кричит: «Угу!.. щас, разогнался, нам и так в опорном пункте не хватает патронов!..».
   Гансу снилось, что он убегает по улице Пушкинской, плутая между деревьями, а штурман гонится за ним и стреляет на ходу: всё стреляет и стреляет, но пули не попадают, а Ганс в это время думает: «Что за штурман попался, и чё ему от меня надо?..». Неожиданно перед ним встаёт водная преграда: вся улица - сплошной бурлящий поток. Он прыгает в эту реку, чтобы переплыть на другой берег, но в ту же секунду сваливается на-пол с кровати: грохнувшись, наполовину проснулся, опёрся спиной на кровать и дальше продолжал спать уже сидя на полу.
   Ивану снилось, что он стоит на краю какой-то глубокой ямы, земля под ногами обрушивается, вот он уже по шею в канаве, а на него с пистолетом в руках медленно наступает Вова моряк и, оскалив зубы, не говорит, а шипит по-змеиному: «Коньяк мой!.. ты, гадёныш-ш-ш, вылакал всё до донышка, расплачиваться придётся жизнью!..». Штурман начинает стрелять, а Иван пыта-ется выкарабкаться из ямы, при этом думает: «Вот, зараза!.. вы-лезти не даёт и пистолет у него дряным оказался…».
    В отличие от остальных, Костя во сне продолжал гоняться за моряком с кухонным ножом в руке. Бегал по всей комнате по кругу: только, кажись, вот уже - догнал подлого моряка!.. раз-махнулся целясь в шею, а нож достигнув цели, неожиданно, словно бумажный – лезвие его сворачивалось в кучу. Штурман вдруг захохотал и запрыгнул на печку, открыл ляду над ней и нырнул на чердак. Высунул оттуда голову и руку с пистолетом, прнялся стрелять, куда придётся. Костя подбежал к двери, а на пороге стоит хозяин квартиры Леонтьевич, улыбается и говорит: «Я же вас предупреждал, чтобы с моряками не связывались, они и мою Нину когда-то утянули!..».
   Утром проснулись, когда кто-то тарабанил в двери. Костя вскочил; его кровать ближе всех стояла к входу, открыл дверь и впустил Володю Амбала, тот войдя, без всякого приветствия, сказал:
    - Вы это… спать-то спать, но меня мастер за вами послал, вы уже который день не появляетесь на занятиях. Говорит, сходи, где они там, может, их уже и живых нету или в ментовке сидят.
   - Амбал, ты-то нам как раз и нужен, - сказал Иван, поднимаясь с кровати, - вначале бери швабру и выгребай из-под кроватей всю посуду. Там в коридоре за шкафом стоит чемодан: бутылки тряпкой протирай и складывай в тот сундук. Отнесёшь их на Халтуринский и сдашь в приёмный пункт. После по пути зайдёшь и купишь вина - насколько хватит.
  Когда выпроводили Володю Амбала с необъёмных размеров чемоданом, в котором аккуратно как снаряды в ящике уложены были пустые бутылки, наконец-то придя в себя стали рассказывать о том, что кому снилось. Местами - не исключено, что преувеличивали, но получалось смешно и весело, отчего тыча пальцем, друг в друга смеялись до слёз. Последующие два месяца проползли как-то незаметно, без ярких приключений и вся дружная компания старалась чаще посещать занятия. До конца всей учёбы оставалось совсем немного, а там – дальше армия у всех, кроме Санька-Ганса…











    Любовь с препятствиями в лето 1968-го года.


                Не гляди на меня с упрёком,
                Я презренья к тебе не таю,
                Но люблю я твой взор с поволокой
                и лукавую кротость твою.

                (С. Есенин.)


     В середине марта Лариса наконец-то решилась перебираться в Ростов. В тот обговоренный заранее день встречать её на вокзал отправились всей делегацией, но перед этим долго и тщательно - как никогда прежде - приводили себя в порядок. Весна ещё где-то размышляла, спрятавшись за Кавказским хребтом: приходить или ещё рановато, но к середине дня, во дворе в закутках пригревало солнышко, пахло прошлогодними прелыми листьями, на деревьях птички чирикали, ожидая не меньше, чем люди весну. Невесту своего друга видели ранее только на фотографии, хотя и её было вполне достаточно: чтобы каждый, подавив в душе зависть, при этом промолчав, понял, что у Кости невеста красавица, какие редко бывают - изюм высшей пробы. И в этом им предстоит убедиться уже всего через какой-то час. Вчера, не сговариваясь, приступили к наведению генеральной уборки в своём убогом жилище: которого само жильё не видело со дня их вселения в эти стены. Мыли по всем углам и закоулкам, выгребая на середину комнаты кучи мусора: неожиданно обнаружилось больше десятка дохлых мышей. Ганс принявшись их считать, долго возмущался, что вовремя не завели кота, а добро тем временем даром пропало. У деда выпросили немного краски, а Елизавета Максимовна вслед принесла ведёрко с известью и щётку. Покрасили двери и единственное окно в коридоре, забелили затёртые и залапанные пятна на стенах, но самое главное долго приводили в живое состояние - как будущие каменщики - саму печь, ибо как таковая, она неизвестно на чём держалась. Леонтьевич зашёл, посмотрел и сказал: «Ума не приложу, как она у вас ещё и топилась, и главное, что вы не сго-рели и, слава богу, не задушились угарным газом…». Хозяйка узнав, что в гости ожидается молодая красивая особа, тут же принесла ещё и тюль на окно, после подумав, плямкнула громко губами, приволокла половичок и прокинула посереди комнаты. Уже к вечеру, когда казалось, сделали всё что можно: Иван, стоя посреди комнаты, с шумом втянул через нос в себя воздух и сказал, подводя итог всем стараниям: «До этого у нас русским духом пахло, а теперь, как будто я в детстве в сарай свой зашёл, где стояла у нас корова и мать постоянно белила, чтобы болезнь коровья не завелась…». Направляясь на вокзал, шли больше молча: старались не произносить матерных слов, словно тренируясь перед необычной встречей. Поезд из Староминской прибывал на первый путь к главному перрону. Прошли, минуя справа багажное отделение и выйдя на край перрона, где всегда останавливается голова состава, замерли в ожидании. Костя свою возлюбленную, не ошибившись, и с любого расстояния увидел бы среди тысячной толпы. Лариса, неторопясь шла по перрону: в руке сумочка-ридикюль; на ней приталенное, по моде сшитое пальто и новенькие замшевые сапожки, а на голове только красивая косынка обрамляющая волосы и завязанная узелком. Костя произвольно ринулся к ней навстречу, и все трое последовали за ним. Когда сблизились, она остановилась, окинула взглядом вначале своего жениха, улыбнувшись, спросила:
    - Дождался?.. по лицу вижу, что переживал. Наверное, думал, в очередной раз обманула и не приедет. Так?..
   - Не угадала, честно клянусь, хоть убей, я точно знал, что приедешь!.. Знакомься… это мои друзья, за них я тебе и рассказывал. Вон тот самый высокий Коля… - да собственно, чё это я за них знакомиться буду!.. А ну подходи по порядку, протягивай руку и говорите ей, как зовут, ну и так далее, об остальном можно промолчать. Если спросит тогда и ответите. Мы с ней люди простые из глухой позабытой деревни, хотя и живём под носом у города…
    Каждый, немного смущаясь, прежде чем протянуть ладонь для пожатия - перед этим по заведённой привычке - вытирал её об штаны сзади бедра. Их глазам предстала девственная загадочность; вопреки тому, что Ларисе девственность давно на прощанье помахала рукой и ушла куда-то в прошлое; тем не менее, это никак не отразилось на её внешности. Меж собой переглядываясь, парни явно были изумлены той красотой и прелестью обаяния, чего вряд ли они ожидали. Прилипли к лицу  Ларисы взглядами, произносили слова, а на лицах отражена физиономия раболепства. Костя помрачнел, потому что в душе появилась откуда-то ревность, но в эту минуту она взяла его крепко под руку, прижалась плотно к плечу, прошептала на ухо: «Почему на лице такая грусть, или ревнуешь?.. Глупенький!.. А ну улыбнись!.. А то сейчас, возвращусь на вокзал, и обратно домой уеду!..». Пока шли по проспекту Сиверса, направляясь к дому, по пути планы немного поменялись и решили зайти вначале на хату к тёте Вере. Сейчас по улице красивая пара вышагивала: в особенности, что касалось Ларисы, которая позаимствовала эту красоту вначале от матери, затем от отца и ко всему этому дополнила со всего родового древа немножко. Чуть-чуть крови донских казаков, немного южно-украинской, и совсем капельку, а может и больше половины - так на всякий случай – еврейской, ибо в селе Пелёнкино евреи постоянно жили. В конечном счёте, получился шедевр – этакий эталон ангельской девичьей красоты, - жидовочка русского разлива, который зачастую мужчин и сводит с ума. Она была натурой ревнивой – вся в мать: и Костю часто ревновала, хотя если честно сказать, оснований для этого было чрезмерно и даже с лихвой. За мимолётный взгляд, случайно брошенный Костей в сторону смазливой мордочки в образе невинной и целомудренной девчушки, Лариса готова была его на месте убить. В таких случаях она приходила в неописуемое бешенство, сжимая кулачки, того и смотри сейчас вцепится коготками в лицо, но в эту минуту случай был другой, да и на пути встречались только пожилые прохожие. Вышагивая по улице с гордо поднятой головой… - в эти минуты казалось, нет выше земного счастья!.. - идёт впереди под ручку влюблённая пара, а сзади эскортом, будто личная охрана, сопровождая, - трое идут. Встречные прохожие, пропустив компанию, останавливались, привлечённые любопытством и качая головой, глядели им вслед. Кто-то, возможно, завидовал, вспомнив себя в далёкой молодости, кто-то в душе своей ковырялся, всё не мог никак припомнить, - где-то он раньше это видел уже, - но главное: у всех на лицах улыбка сияла, а это значило, что все им счастья желали. В квартиру к тёте Вере входили снимая обувь в коридоре. Вперёд пропустили молодую пару Костю с Ларисой: несмело войдя, оба застыли у самого порога. На диванчике, развалясь на спине, лежала подруга Тамара; сама хозяйка сидела, уткнувшись за швейной машинкой: повернув в их сторону лицо, радостно воскликнула:
   - Наконец-то дождались!.. отважился-таки показать нам свою драгоценность-сокровище!.. Простите меня, старую дуру, те-перь-то я и сама вижу, что прятать было чего!.. Чё, замерли как не родные?.. а ну раздеваемся, проходим и начинаем жить ве-село, как когда-то я жила в свою молодость. Тамарка!.. - крикнула Вера Ивановна в сторону диванчика, - а ну хватит спать!.. гостей вон сколько привалило!.. в коридоре стоят, и ещё кажись на улице кто-то. Вставай!.. ночью выспишься, а сейчас стол надо готовить…
   Тамара, поднявшись, продолжала сидеть на диване в расстег-нутой на груди кофточке, откуда соблазнительно до половины выглядывали женские груди; толстый слой помады на губах размазался по обеим щекам, на голове всклоченные волосы, казалось навеки испортив причёску, состарили Томочку как ми-нимум лет на десять вперёд. Вероятно вспомнив о том, что вид у неё не совсем нарядный, вскочила как горная козочка, засуетилась: не прошло и получаса как все сидели уже за столом. Хозяйка квартиры Ивановна не в лучшем наряде была: гостей-то совсем не ожидалось. Сверху накинут домашний халат, всего на две пуговицы застёгнутый, а под ним хоть шаром покати – ни кусочка нижнего белья: женские прелести так и стремятся наружу кого-нибудь соблазнить. Но тётя Вера этим не смущалась, и в краску вогнать её довольно было сложно; задержав взгляд на молодой паре, в задумчивости, сказала:
   - Смотрю на вас – скороспелые вы оба: ещё ни бе, ни ме, ни кукареку, а спешите отведать всех сладостей земных наперёд. Другое дело - вон Томка: она у нас уже перезрела давно, как гнилое и червивое яблоко. Щас обидится и губы подожмёт, по-том скажите, что не права я была. Так, ладно… - обо всём пого-ворим сидя за столом. Значит, ты Ларочка, к нам теперь уже прибыла надолго... или ещё думать собралась?.. – спросила тётя Вера, суетясь вокруг стола, -  а то Костя ещё с Нового года нам все мозги компостирует насчёт тебя, а уже и весна на дворе. 
   - Пока на разведку. Да и не в этом дело. Мне только девятого апреля шестнадцать лет исполнится. Вот, получу паспорт, и только потом можно будет устроиться куда-то на работу, - ответила Лариса, продолжая смущаться и явно чувствовать себя как не в своей тарелке. Всё-таки сельская обстановка, как и селяне её, радикально отличались от городских жителей, будь то даже обитатели трущоб. Уже отправили двоих посланцев в магазин за выпивкой и за закуской, остальные заняли места за столом; Тамара уселась на кровать на самом углу стола и чем-то явно выражала своё недовольство. Вера Ивановна недобро посмотрела на подругу, сказала, словно ладошкой по щеке хлестнула:
   - Ты, Томка, не дуйся!.. Думаешь, я не знаю, что в голове у те-бя?.. - как бы поскорее с кем-нибудь шашни завести. - В эту ми-нуту Тамара попыталась открыть было ротик, хотела что-то ска-зать в своё оправдание, но тётя Вера не любила когда её прерывали, потому опередив подругу, убила не родившееся слово где-то ещё внутри, не дав ему выскочить наружу. - Ты не возникай, - сказала Ивановна более строго, - когда я говорю!.. Доживёшь до моих лет, когда золотая осень не за горами, вот тогда запоёшь по-другому.
  В это время Костя, сидя рядом с Ларисой и не обращая внима-ния на кого бы то ни было, не мог надышаться на свою люби-мую: часто бросая взгляды в её сторону, словно кот на птичку. Тамару, вероятно, распирало от злости, что не она сегодня в центре внимания: из-за чего в душе у неё невольно возникала неприязнь к Ларисе. После первых выпитых рюмок, язык у неё развязался. В сторону парней поползли её взгляды распутные и похотливые; в словах появилась ирония в комплементах, но лицо выдавало совсем иные внутренние чувства: мрачные, чёрствые. Тем временем голос хозяйки квартиры подавлял все остальные голоса:
   - Будешь, Ларочка, жить у меня, как и договорились мы с тво-им Костей. Томка!.. ты меня слышишь?.. за диван забывать пора, там теперь место новой нашей жилице. Дом твой не так далеко, а если идти лень, вези раскладушку – на ней и спать будешь. – Повернувшись в сторону молодой пары, сказала, - Лариса, там тебе, я так думаю, про меня наговорили чёрт знает что… - ты ничему не верь, голубушка; врут, суки, на каждом шагу!.. Я этих гиморройщиков, деляг и забулдыг - всякую шушеру, что по-зауглами валяется на сто метров до порога не подпущу. Будут они мою дверь десятой дорогой обходить, в этом я тебя уверяю, но сраму мы с тобой наживать не станем.
   В эту ночь Костя с Ларисой спать остались на том самом диван-чике; квартира у деда войдёт в эксплуатацию в последующее время. Было тесновато, не то, что в летней кухне на широкой кровати, но на то она и страсть молодецкая: чем ближе при-жмёшься, тем ярче всё выглядит, будто в рай попадаешь. В эту ночь и Моська у тёти Веры остался: долго ждали, пока на дет-ской кровати доченька хозяйки уснёт, ибо тётя Вера всех зара-нее предупредила, чтобы никто ни дай бог раньше времени не вздумал шалить.
   На следующий день Костя проводил Ларису на поезд, а сам обещал приехать в село через неделю. К середине апреля весна нагрянула, словно где-то за околицей села стояла в ожидании: припекало по-летнему солнце, Лариса, получив паспорт, периодами приезжала устраиваться ученицей на обувную фабрику имени Микояна. В один из визитов, она намёком, запнувшись, проговорилась, что у неё в селе случился какой-то инцидент. Сколько Костя не допытывался, так от неё ясности и не получил и только приехав домой обо всём ему рассказала младшая сестра Ларисы. Оказывается: в воскресенье на футбольном поле села Пелёнкино состоялся мачт между командой из соседнего села Шпичаковка, а так как пришедшей весне и прекрасной погоде в этот день были все рады, то и болельщиков на прибрежный стадион привалило слишком много. Лариса в компании подружек отправились на стадион не столько поболеть за свою команду, сколько показать всем какие они красивые на самом деле. Большинство болельщиков, разумеется, смотрело на футбольное поле, где мяч гоняли туда-сюда, порой забывая в какие надо бить ворота. Потому что: когда один из игроков забил в свои ворота, виновника тут же члены его команды принялись футболить ногами вместо мяча, а он бедняга кричал в оправдание, что ворота минут пять назад были не наши. Пока разбирались с мячом и с воротами к компании девушек, где и Лариса стояла, подошла группа парней родом из соседнего села. Все женихи крепко были выпивши и стали приставать к пелёнчанским девчатам. То да сё, где живёте, как вас звать, где вас вечером найти, а один наглец под два метра ростом, явно среди компании в заводилах ходил, так привязался к Ларисе, что спасу нет. Вначале хватал то за руку, то за талию пытался к себе притянуть, потом, возможно и случайно, но схватил за непотребное девичье место и тут же от Ларисы смачного леща получил. Парня звали Владимир, вероятно и кличка была, но для истории она, к сожалению, не сохранилась. Так вот - этот Владимир оказался парнем не робкого десятка: в ответ на пощёчину вначале влепил Ларисе свою бесплатно, так на всякий случай, а затем обозвал гулящей сучкой, которую он будет фаловать. Щека у Ларисы пунцовой стала, а все подружки в эту минуту подумали, что сейчас пожар случится или, в крайнем случае, начнётся война. Но всё обошлось – пожар и война мимо прошли, и некому было за Ларису в эту коварную минуту вступиться. После подумав, Лариса решила: сор из избы не выносить, сказала себе: «Будь он проклят тот Володя, иначе он такой громыхало, что и Костика моего может прибить…». Костя, узнав все подробности происшествия, на всякий случай девчонку два раза подряд принудил повторить всё от начала и до конца. И тут надо же было такому случиться: именно в этот самый вечер, когда Костя пришёл в сельский клуб, к нему подходит паренёк малолетка, и говорит:
    - Костя, тот Вова из Еремеевки, что приставал к твоей Лариске в компании ещё четверых сейчас сидят на лавочке под двором, где остановка на автобус, возле моста, а с ними ещё наши две девчонки сидят.
   Костя окинул взглядом территорию возле клуба, но подходя-щих друзей для данного мероприятия как на грех никого не оказалось ещё. В душе у него в эту минуту бушевал огонь мщения, а на сознание давило: чтобы не упустить момент, ибо потом - ищи ветра в поле. Действовать надо было быстро и немедля, решил он. Подошёл к пареньку и выпросил у того велосипед на время. Перекинув ногу, покрутил педали, спускаясь по улице вниз к речке. В эти минуты, направляясь к враждебной группе парней, а как он помнил: Василёк сказал, что их пятеро; Костя еще понятия не имел, что он предпримет. Сейчас главное, что его толкало и подгоняло туда, - было не упустить врага своего. На востоке сияла полная Луна, вечер был тихий и тёплый к тому же светло как днём. Велосипедные шины издавали шуршание, а со стороны дворов выскакивали дворняжки, пытаясь за ногу схватить. Ехать было недалеко - не более трёх минут езды на велосипеде, но этого времени Косте хватило, чтобы в мыслях принять конкретный план. За эти короткие три минуты в сознании многое промелькнуло: во-первых, он никогда в глаза не видел этого парня, а если и приходилось, то не запомнилось, знал со слов: что высокий и здоровый боров-кабан. Вот как раз это ему почему-то возродило из прошлого и втемяшило в голову образ Паши из общаги. От этого воспоминания страсть отомстить врагу в об-разе Паши удвоилась десятикратно. Остановившись на дороге напротив сидящей на лавочке компании, велосипед положил на краю дороги на землю и, перепрыгнув кювет, не доходя трёх шагов до них, Костя остановился. Он когда ещё направлялся в их сторону уже увидел того, кто ему нужен, ибо все остальные парни в верзилы никак не годились.
    - Можно на пару слов с тобой отойти в сторону, - указывая пальцем на своего врага, сидящего на самом краю лавочки, ска-зал Костя, - разговор сугубо личный, потому лучше без любо-пытных.
   - Пожальте, всегда рады услужить, - ответил Владимир, раз-вязно, растягивая на блатной гонор каждое слово, а рядом си-дящий с Володей его товарищ в эту минуту, сказал:
   - Этот тот… - той чувихи, с которой ты сцепился тогда, Ларискин чувак: никак решил с тобой поквитаться.
   - Скажу вам… - мельчает народ, - сказал Вова, - уже за бабскую юбку они готовы и горло перегрызть. Ой!.. ребятишки, умора!.. давай, чудило, пошли, поговорим. Где не бывает скандалов, там нет и людей…
   Костя был ростом сто семьдесят сантиметров: упитанный, сильный в мышцах, накачанный и с хорошо отработанными ку-лаками на самодельной груше с песком. Но когда Вова поднялся с лавочки во весь рост, со стороны выглядело это прямо смешно: сражаться в такой неравной категории веса просто немыслимо. Противник был почти на голову выше Кости, но он сейчас не об этом думал; в глазах стоял Паша, а в ушах повторялись как на заезженной грампластинке слова, слова - оскорбления его любимой девушки. Дом, где была импровизированная автобусная остановка стоял на углу переулка. До угла от лавочки было метров пятнадцать; Вова сам туда и направился, а вслед за ним поплёлся и Костя. Зашли за угол, где от тени самого дома и густых зарослей деревьев стоял сумрак. Владимир остановился метрах в пяти от угла: опёрся спиной на забор, и перекинул одну ногу на вторую. В эту секунду Костя, поравнявшись, на мгновение замер напротив, а Вова успел спросить:
   - Ну, чё там у тебя?.. ты, наверное, за тот случай… - Досказать Владимир не успел, ибо дальше всё случилось, как никто не смог бы и предположить. Костя, приняв стойку, как его учили на недолгих курсах бокса, куда он немного успел походить к сосе-дям в спортзал Строительного техникума, представил в мыслях, что перед ним Паша: серией сильнейших на какие был способен ударов, замолотил в течение нескольких секунд этого кабанчика. Вся серия ударов пришлась в брови и в глаза: парень, подавившись словами, даже не успел руками прикрыться, они у него почему-то наоборот опустились вдоль туловища. Медленно: по мере последующих ударов он тихонько спиной сполз по забору, упал на задницу, вытянул ноги вперёд и затих, даже не ойкнул. Костя быстрым шагом направился от угла к велосипеду. На лавочке в это время о чём-то все громко вели разговор, слышался смех, и казалось, о них все забыли. Но когда увидели, что Костя жив и здоров, пошёл к велосипеду, вся компания разом затихла, и с недоумением смотрели ему вслед. Скорее всего, они подумали, что всё разрешилось мирно, а дружок их Вова, где-то за углом задержался по нужде. Костя поднял с земли велосипед, немного разогнал его, и на ходу вскочив, резко надавив на пе-дали, спустя минуту растаял в ночи. Прибыв в клуб, вручил велосипед Васильку, поблагодарив, сказал, что плохо он у него отрегулирован, показав свои руки в крови, пояснил:
   - Видишь, Вася, как я шарахнулся на велосипеде твоём - все руки всмятку!..
   Паренёк улыбнулся, вероятно, сообразительным оказался, и сказал в ответ:
   - Так с велосипедов не падают, притом на нём и следов этих нет. Косточки на кулаках на них посбивал?.. Неужели всех пяте-рых отделал?.. 
   - Не, Васёк, пятерых не удалось, только одного: того что надо, остальные разбежались. 
   - Вот это по-нашему!.. – сказал, радуясь паренёк, - будут знать, как наших девчонок обижать!..
   Костя стоял в клубном зале возле бачка с водой и вымывал кисти рук от крови своей и чужой и даже не слышал, когда к не-му подошла Лариса. От неожиданно раздавшегося за его спиной её голоса вздрогнул.
   - Я так и знала, что этим всё кончится!.. - громко и осуждающе сказала она, - а ну повернись ко мне!.. лицо хоть целое?..
   - Лицо, как лицо, ничем не хуже чем у других, - сказал Костя, не поворачиваясь и продолжая под краником мыть руки, - сорока на хвосте уже новости тебе принесла?.. вот деревня!.. руки не успел помыть, а уже все обо всём знают: даже то - чего и не было.
   На следующий день, Костя, заметая следы, в срочном порядке отбыл в Ростов. Утром село облетела новость: что он избил парня так, что тот очутился в больнице в Азове и как говорят врачи, - есть опасение, что потеряет парень зрение. Глаза закрыты полностью, глазные яблоки залиты кровью, ничего не видит и к тому же, не отвечает на вопросы ни врачей, ни милиции. Парень как будто бы немного не в себе. На самом деле, как выяснится чуть позже, ситуация с глазами была и правда почти критическая, но всё обошлось - вовремя его в больницу доставили. Насчёт милиции вопрос был куда запутанней. Свидетели избиения парня в наличии вроде как были, но никто ничего не видел и даже не слышал, а сам потерпевший, сказал: «Да, я разговаривал с Костей, ну и что из этого?.. потом он уехал на своём велосипеде, а тут мимо лошадь без седла бежит, я прыгнул на неё, а она и понесла. Темно было, потом меня она и сбросила; ударился о землю, а дальше я не помню…». Подписывать что-либо даже не видя и не читая, потерпевший наотрез отказался, ссылаясь на то, - что могут подсунуть подписать на себя смертный приговор, а он ничегошеньки сейчас не видит. Негласно, где-то на уровне парубков соседних трёх сёл: Шпичаковки - административное название села – Васильево-Петровка, Зелёный мыс и Еремеевка было принято решение о наказании провинившегося парня сугубо своим способом. «Если не прибьём, то с поезда сбросим!..» - Так сказали все парни хором и разошлись по домам. С этого дня, а может и часа на Костю была объявлена охота как на волка, который всю живность в сарае посёк. С этими тремя сёлами пелёнчаны враждовали с незапамятных времён; периодами вражда то разгоралась, то на какое-то короткое время всё затихало. И как обычно, - не то, что в старые дедовские времена, когда воевали с соседями за клочок никчёмного надела земли, беря в руки оглоблю и ровняя на спинах хребты. Нет, сейчас было время иное: кругом всё колхозное и нахрен никому не нужное, а во всём виновата была – всего-то одна единственная смазливая девичья мордочка, из-за неё и разрасталась вражда. Последующие два месяца Костя перешёл на нелегальное положение: это примерно напоминало то, как пламенные революционеры во главе со своим Ильичём тайными тропами уходили от преследования сыщиков и жандармов. За поезд на Ста-роминскую - требовалось забыть!.. Если ему и приходилось пользоваться этим маршрутом, чтобы добраться домой, то поздним вечером садился на поезд, идущий до Новороссийска, выходил на станции Васильево-Петровка и шесть километров шёл степью по-над лесополосой. Но чаше ездил всё-таки через Азов: маршрут довольно затяжной и времени на него больше уходило. В своём селе, как и в Ростове, он никого не боялся. В селе полно парней, которые постоят за него, а в Ростове - на Бану, там Ганс бал правил: одного косого его взгляда было достаточно, чтобы на Костю никто не смог даже перегаром дыхнуть. По этой причине охота на Костю получалась какой-то неудачной – не давался он им в руки никак, к тому же, Новошахтинский опыт за плечами имелся. Но, сколько верёвочке не виться – конец всегда придёт к тебе в руки. Тайными тропами, держась ближе к камышам плавней, которые дугой обрамляли высокий бугор, где поселилось село, поздними вечерами пробирались в Пелёнкино женихи с враждебных деревень на свидания. Разве можно поспорить с тем, что в селе было много девчат и все как на подбор красавицы. Вот эти самые невесты, по крайней мере, одна какая-то из них и навела на след, как и где приловить Костю. Стоял благодатный июньский вечер, каких наверное, и в Раю не бывает. Точно также светила полная Луна, как и в тот вечер, когда Костя посчитался с Вовой. Тихо кругом, тепло и не душно: Костя любитель белых сорочек: отглаженный, отутюженный, накрахмаленный, одеколоном надушенный, даже прикоснуться к нему как-то боязно. Лариса не менее нафуфыриная, чтобы не отстать от жениха и лицом в грязь не ударить: сидит рядышком, притулившись к плечу возлюбленного. На лавочке рядом с ними сидит ещё одна пара влюблённых: Петенька - лучший школьный дружок Кости со своей невестой Леной. Сидят мирно ведут беседу: весёлые шутки, прибаутки и не подозревают, что над их головами грозная тёмная туча нависла. Эту лавочку под двором у Петеньки они давно облюбовали; подворье располагалось на самом краю улицы – удобно и в то же время безопасно: можно при случае зайти во двор. Будто бы какое-то наваждение - в полной неожиданности для обеих молодых пар - из-за затем-нённого деревьями угла высыпала на дорогу толпа молодых парней. Рассыпавшись в цепь, как волки на охоте берут в кольцо оленя, шли, не издавая ни звука, только слышно в ночи шарканье ног. Было их, как выяснится после, ровно восемнадцать человек. В эту минуту все четверо как по команде вскочили на ноги и замерли, а Костя тихо, но с жёсткой приказной ноткой в голосе, сказал: «Лариса, зайдите во двор!..», но девчата продолжали стоять как вкопанные. Несколько секунд потребовалось - когда уже было поздно, ибо до калитки уже не добраться - все четверо оказались в плотном кольце. Костя в то же мгновение, правой рукой нырнул в свой горизонтальный карман в брюках – там пальцы самопроизвольно вделись в отверстия кастета. Светила ярко Луна и на фоне этого света бросив взгляд на низ, Костя увидел, что в руке у каждого шланг от гидравлики, или что-то ещё. Все на какое-то время замерли, вероятней всего - судя по прошлому случаю – Костю, всё-таки, они в душе боялись, и лишь их многочисленность, в какой-то мере, придавала всем смелости и подстёгивала к отмщению. Один из парней стоящий в центре толпы в эту минуту, сказал: «Вон тот - в белой рубашке!..». Пара минут ушло на уговоры девчонок, чтобы они отошли в сторону, но Лариса сказала, - что только через её труп. Тогда, недолго думая, обоих девчат схватили за руки и вышвырнули подальше от этого места. В ту же секунду, вся эта свора бросилась только на Костю, массой тел оттеснив, как за ненадобностью, его друга Петеньку. Но это были дилетанты в подобных стычках – это не те Новошахтинские-детдомовские, которые били, не мешая друг другу; эти набросились как свора дворняжек на мимо пробегающего чужого пса: больше толпясь, мешая друг другу, размахивая неизвестно куда и почём и зачастую по своим попадая. Костя успел ударить всего три раза и все удары попали точно в цель, – там не промажешь, к тому же с кастетом на руке. Как впоследствии сказал Петенька, - все трое упали на землю, а позже, когда убегали и их уже под руки за собой утащили, пришлось отправлять всех троих в Азовскую больницу. Но это будет спустя минут через десять, а сейчас Костя, весь этот клубок уцепившихся на нём как репьи пацанов таскал вдоль забора на себе: то в одну сторону, потом пытался прорваться к калитке, но в тоже мгновение получил сильнейший удар и вероятно с нако-нечником штуцера на шланге. Удар пришёлся чуть выше лба, и кровь стала заливать глаза. Голова у Кости от природы досталась крепкая, и помутнения в мозгу не произошло, а может быть, привыкла с прошлых времён, ибо там она получала удары намного сильнее. Неизвестно сколько бы ещё елозились с Костей, не в состоянии его с ног повалить, если бы кому-то не пришло в голову, нагнувшись, упав на коленки, схватить Костю за ноги, дёрнуть, тем самым повалили на землю. В ту же минуту по спине посыпались удары шлангами: это напоминало, как обычно выбивают хором ковёр. Костя, до этой минуты только сопевший как бык, которого притащили за рога на бойню и продолжавший хранить молчание, лишь теперь крикнул, позвав на помощь своего друга. Петенька, всё это время стоял оторопевший немного в стороне и о нём просто все позабыли; и словно не зная, что ему предпринять в данной ситуации – наблюдал словно посторонний зритель. Когда же услышал зов помощи, будто проснувшись, тут же пришёл в себя и с тыла бросился кромсать. Кого в ухо попал, – отлетел в сторону; кто-то в висок получил и эти секунды способствовали тому, что Костя, собрав в себе всё, что ещё осталось от сил, при этом и мысль в голове прострелила: «Если не встану – забьют!..». С рёвом раненного зверя, – того самого бугая из бойни - вскочил на ноги, разбросал по сторонам кто под руку попался, добежал до калитки и вскочил во двор. Метнулся сразу к сараю: двор он знал, как собственный и наме-рен был, схватить вила, по примеру «тестя», но их не оказалось под рукой – попалась в руку тяпка, с ней и бросился вновь к ка-литке, ибо там остался ещё его друг. А в это время Петеньку уже мутузили вместо Кости. Костя вылетает из калитки с тяпкой в руках и орёт как сумасшедший: «Зарублю!.. падлы!..». Увидев столь страшное оружие в руках - минуту назад, вроде бы почти добитой жертвы: кому захочется, чтобы раскроили череп, а по-том с тяпкой в голове возвращайся домой, - а что мамка дома скажет?! В ту минуту всех словно ветром сдуло: только где-то на дороге слышался удаляющийся топот в ночи. Вслед за этим, из калитки выскочили и родители Петеньки: как спали в нижнем белье - в таком виде и предстали перед жертвами расправы. Дальше уже было не интересно: женские слёзы, проклятия в адрес хулиганья - разбойников, замывание, протирание и бинтование ран. У Кости спина была вся в клеточку – захочешь, таких синих кровавых с лопнувшей кожей полос нарисовать, вряд ли получится. На Косте не было живого места, на его друге немногим меньше, но в районной больнице не они лежали и, по сути, победа была за ними. У тех троих госпитализированных: у одного переносица проломлена, у двоих челюстной перелом. И снова, как и в тот раз ни от кого ничего не допытались, ответ был однозначный: «В речке купались, разом нырнули, а там кто-то железный культиватор утопил…». Кто же признается в том, что восемнадцать человек напало на двух парней и двух девчонок. А на лице у Кости – ни одной царапины, а голова что забинтована – так это даже престижно, будто с фронта явился. В тот же день распустил умышленно слух по селу, чтобы донесли, кому это предназначалось: сказал, как топор в дерево всадил: «В сле-дующий раз в обязательном порядке не меньше троих заре-жу!..». После этого: то ли зауважали, но правильней будет ска-зать бояться стали ещё больше. Идти на нож никому охоты нету. Костя продолжал, по-прежнему минуя полустанок Еремеевку, ездить своими маршрутами, всегда вооружившись под завязку: кастет, нож с выкидным лезвием, и свинчатка в другом кармане. Но вскоре, сам того не ожидая он обзавёлся новым другом. Что, что, но друзьями обзаводиться было для Кости – хлебом не корми, а больше похоже, когда бродячая собака со своих собратьев собрала в своей верхней шубе всех блох до кучи. Со временем у него появится столько всяких друзей на сотню и больше километров во все стороны от Ростова, что он им и счёт потеряет. Познакомились, совсем случайно: звали его Иваном, и как выяснилось немного позже, был он житель соседнего села Шпичаковки: там где злейшие враги Кости живут; и жил тот Иван на самом краю деревни, как и родители Кости. Получалось: один с одной стороны села - другой в соседнем селе, на окраине через полтора километра. И незнакомы они были до этого времени по одной лишь причине, что Иван на четыре года был старше Кости и эти последние три года служил срочную службу. В своём селе Иван имел большущий вес, а Костю полюбил за его игру на гитаре и такие жалобные песни. И как однажды сказал Иван, - что послушав его исполнение, так и хочется взять верёвку, пойти и повеситься. Узнав все подробности враждебных отношений с парнями его села: в одно из воскресений, Иван на велосипеде приехал к Косте. В тот же день вдвоём отправились в село заключать мировое соглашение. Разве мог Костя подумать совсем недавно: в то время, когда он десятой дорогой обходил и объезжал эти места, а теперь, добровольно пришёл в сельский клуб, где его готовы были втоптать в землю. В тот день, а был какой-то религиозный большой праздник, кажется Святая Троица, Костя будет петь им песни, а после с девчатами танцевать твист до упада под популярную песню азербайджанского певца Бюль-Бюль Оглы: «…А я иду тебе навстречу, а я несу тебе цветы, как единственной на свете – королеве красоты. С тобою связан навеки я. Ты жизнь и счастье - любовь моя! Красавиц видел я немало и в журналах и в кино, но, ни одна из них не стала, лучше в мире всё равно…». Не появившись в тот вечер пред-карие очи любимой Ларисы, тем самым нажил неприятность на шею себе, кстати, неприятность грозила обернуться последствиями поцарапанной морды.
   - Теперь не прячь свои бесстыжие глаза и расскажи, где тебя носило всю прошлую ночь?!..- спросила Лариса своего жениха: от нетерпения и быстрее услышать правильный ответ, при этом комкала в руках косынку, которую со злостью сдёрнула со своей красивой головки. – Только не вздумай врать!.. потому что, мне уже сказали как ты там, в Шпичаковке в этой, за каждой юбкой волочился, и не знал с какой из них переспать, а может даже спал!.. Начни с этого и расскажи - ты, покоритель женских сердец!.. как себя чувствуешь после той вчерашней ночи?..
   - В упор не знаю и не вижу, о чём ты говоришь!..
   - Дурачком не прикидывайся!.. Боюсь, всё одно к одному: то тебя ловили, чтобы со свету сжить, а теперь ты вместе с ними хлещешь вино и девчат за что попало хватаешь!..
   - Ларочка, голубушка, обнажи повыше свои коленочки, и успокойся. Представь себе: не знаю, как и попал с Иваном на ту мировую. И времяпрепровождение как коту под хвост! Сказано – тебя не было! Словом, давай забудем что, где, когда…
   - Как это забудем?!.. – склоняясь набок и заглядывая Косте в лицо, раздражительно, крикнула она, - зачем мне это надо?!.. Ты, значит, будешь блудить, а я сиди и выглядывай тебя!.. Тогда я представляю, что будет дальше, когда у нас дети появятся!.. Лучше скажи, как мы дальше будем строить свою жизнь?.. тебе ведь через три месяца в армию!..
   - Как, как… я откуда знаю!.. Наверное, нам уже с тобой поже-ниться пора. Вот скоро сватать тебя придём. Я уже говорил у себя дома, но мать говорит, что лучше после армии, а я лично другого мнения. Всё равно уговорю, а ты своих родителей подготовь, а то ещё выгонят в шею, тогда позора не оберёшься.
   - Ты всё время увиливаешь от прямых ответов, как та лиса, которая в курятник повадилась. Я ещё не знаю, что там у вас на квартире у деда творится и есть подозрение, что там не всё так радушно. Тётя Вера подвыпив, как-то проговорилась, правда, речь не за тебя шла, а за её любовника Колю, но, я думаю, раз есть грязь, то она и к тебе может прилипнуть. Разве не так?.. Кто знает, может и ты принимаешь участие в том содоме!
   - Да я лучше в монахи пойду и запишусь вместо армии, чем позарюсь на что-то непонятное и подозрительное!.. Тебе, Лариса, давно пора меня изучить. Я не надзиратель и не комендант в общаге, чтобы за всеми приглядывать, кто кого привёл и что с ней делает. Нет, ты лучше эти пошлые мысли выбрось из головы и спать крепче будешь и здоровье сохранишь, а то вон видишь – твоя мамка всё время ревнует Бориса Васильевича к каждому дереву, потому и болеет давлением. Это всё от ревности, учти!..
   - Как ты забеспокоился о моём здоровье-е-е… - будто бы нам уже не меньше, чем по полста лет. Короче так. Тут осталось совсем немного дней до твоего окончания учёбы, и сматываемся в Пелёнкино, а я напишу заявление на увольнение, пока две недели отработаю, и ты закончишь учиться. Нечего там в том Ростове околачиваться, тебя скоро заберут служить, а я всё равно без тебя там не останусь.
   - Как скажешь. Мне… - как говорил батюшка в церкви, а может где-то на поминках, - что водка, что вино и пиво тоже. Чё там ковырять!.. ты тут наговорила, мягко говоря, как в кино: водка, вино, девки лезут мне в штаны и так далее. Всё это больше до-мыслы: и причина в этом, что скоро нам расставаться на целых два года. Ещё неизвестно, где буду служить, а то может быть и в отпуск не удастся приехать.
   Напоминание об армии подействовало на Ларису отрезвляю-ще: в душе смирившись, на лице вдруг появилась каменная удовлетворённость, но наивная юность, которой было ещё не-доступно в эту пору понимание той ранимой хрустальности, порождала желание и толкала их в объятья друг друга: безоговорочно и стремительно соединиться в одно целое. Она вдруг вскинула голову, весело взглянув на него с лукавой улыбкой, которая всегда Костю сводила с ума, весело сказала:
   - А зачем тебе ездить в какой-то отпуск, если я с тобой рядом буду?..
   - Как это рядом?!.. ты никак тоже собралась в армии послу-жить.
   - Почему в армии?.. как будто бы на ней свет клином сошёлся. Приеду в город, где будешь ты служить, устроюсь на работу там и все дела!.. Просто, доступно, а главное, никуда торопиться не надо будет и ни в какие отпуска ездить.


                Рекрут – это не балалаечник у девок.




    В то время пока наш герой решал по большей части свои ду-шевные погрязшие в болоте любовной страсти личные слабости бренного тела, и где-то на самом краешке своего сознания всё-таки готовился к армии: послужить, так-сказать, как это все давно делают - на благо Родины, тем временем и весна уже промелькнула давно, которую никто не успел и заметить. А стоило бы!.. потому что, к примеру, для населения Чехословакии эту весну они назвали «Пражская Весна», а оккупацию самой Чехословакии их «друзья» по Варшавскому блоку цинично назвали обычными военными учениями «Шумава». Центральные газеты советской страны широко освещать те события не стали: зачем народ отвлекать от работы по пустякам и мешать им строить коммунизм. В ту весну, начиная с марта месяца газеты «Правда» и «Известия» мельком, кое-где, короткими строчками упоминали изредка, - что, так и так, в Социалистической Чехословакии зашевелилась контрреволюционная «Гидра»!.. которой в срочном порядке, пока она не очухалась до конца и не набрала силёнок, немедленно требуется отрубить голову. Наглядно это вы-глядело примерно так: как в далёкие ещё седые времена Киев-ской Руси Илья Муромец отрубывал головы Змею Горынычу. По правде сказать, хотелось бы спросить, - что вы там вообще забыли в соседней стране?!.. И какое ваше дело, решать за них в каком строе им жить и в каком направлении строить своё общество?!.. И вообще: кто вы такие, чтобы лезть в чужой огород и устанавливать свои порядки?!.. Не тут-то было! Партия кремлёвских «Старцев», вылупив на лоб глаза, по причине старческого маразма и слабоумия, заорала в припадке: «А-а-а, вы захотели пожить при демократии?!.. Не выйдет!.. Существует на свете одна лишь демократия – это демократический централизм ленинской коммунистической партии во главе его умнейших за все века и тысячелетия вождей во главе Генерального секретаря этой партии!.. Остальное - все свои бредни – это вредно, опасно, чуждо, враждебно и не для вас! Кому не понято – на Лубянке объяснят доходчиво! Мы вас неблагодарные от немцев освобождали!..» – продолжали кричать, брюзжа слюной бешеной собаки, партийные функционеры. Весь цивилизованный мир, тем временем, пожимал плечами и говорил: «Так это же не значит, что теперь на все последующие века чехи и словаки должны быть вашими рабами!.. Хватит вам и того, что у вас свой народ закабалён дальше уж некуда…».
  В августе Костя отправился проходить призывную комиссию по призыву в армию, а 21 августа 1968 года на территорию Чехо-словакии ввели войска членов Варшавского Договора: СССР, ГДР, Венгрии и Польши. Разумеется, самым многочисленным и боеспособным являлся контингент почти всех родов войск Со-ветского союза. Теперь пусть любой пропагандист марксизма-ленинизма аргументально докажет нам, что совдепия страна не агрессор, а ещё не мешало бы припомнить 1956-й, когда была Венгрия с большими человеческими жертвами с обоих сторон. Спустя два с половиной месяца: Костя, оказавшись поблизости в тех местах, на себе почувствует дыхание той «Пражской Весны». Мы не станем останавливаться на печальной политической ноте и последуем за своим героем, где жизнь выглядит не настолько мрачная как на том олимпе власти, по крайней мере, в его глазах, и продолжим рассказ согласно хронике событий. Комиссию врачебную Костя прошёл даже крошки между зубов не зацепилось. Вердикт: здоров, годен, здоров, годен – здоровее не бывает!.. Военкомат Ленинского района города Ростова-на-Дону, улица Обороны-40. В коридоре толпа призывников прошедших медкомиссию, которые сейчас получают призывные повестки; подходят по вызову к окошку, расписавшись в журнале с удовлетворённой радостной улыбкой на лице, покидают помещение. Вот прокричали и фамилию Кости. Подбежал к окошку, заранее улыбаясь, будто позвали орден вручить, а то и звезду героя. Но не тут-то было. Повестку не подсовывают как всем, а придвину-ли журнал и сказали: «Распишитесь, призывник Константинов, в том, что вы будете призваны в ряды Советской Армии в порядке - «До особого призыва». По адресу проживания находиться постоянно, повестку вам вручат в любое время суток…». Эти слова капитана ошарашили Костю, словно на голову ушат ледяной воды вылили. Эта аббревиатура значила, что повестку вручат тебе в любой час дня или ночи: в полночь принесли - расписался, а утром в шесть часов быть с сидором, в котором сухой паёк на три дня на пороге военкомата. Такое положение вещей Костю явно не удовлетворяло. Уныло опустив донизу голову, вышел из здания и в раздумьях замер на тротуаре. К нему подошёл Серёга, с которым познакомился и успел подружиться за время прохождения медкомиссии, взглянув на товарища участливо, спросил:
   - Чего, Костя, грустный такой?.. в какую команду определили?..
   Костя, скособочив на лице гримасу, которую если и захочешь изобразить, не у каждого получится: в лице переменился, глаза не на месте, а всё вместе портило весь его гордый имидж, ответил со злостью:
   - Пролетел почём зря!.. Как будто в лицо плюнули с того окошка!..
   - А в чём дело, где изъян нашли?.. - спросил Сергей с непод-дельным сочувствием на лице.
   - Сказали, что с моей специальностью пока нет заявок на при-зыв. Потому предложение «До особого призыва» - это тот слу-чай, когда без проводов в армию уходят. Я тут подумал, получа-ется, что меня метят в стройбат.
   - Да-а-а, в стройбате, скажу тебе, не курорт; там хоть и не го-няют, но зато пахота, говорят, несусветная. Может тебе в боль-ницу на время улечься?..
   - С чем меня туда положат?!.. Может мне для этого руку или ногу себе оттяпать?!.. Кто меня туда положит?.. Да и не по мне это всё: больница, врачи какие-то. Нет, симулировать я не могу.
   - Ну, тогда не знаю. Хотя, знаешь, по нашей улице год назад парень из армии пришёл, рассказывал, что в стройбате три года отбарабанил, там оказывается, зарплату начисляют. С деньгами чувак явился.
   - Бывай, Серёга, потопал я. Завтра, когда тут народу будет по-меньше, приду и пойду до военкома, попробую у него попро-ситься чтобы сейчас забрали: я согласен хоть куда, только не до особого призыва.
   Была вторая половина дня, когда Константин вошёл в квартиру к тёте Вере. В этот день и хозяйка и её квартирантка Лариса работали в первую смену и обе успели к этому времени вернуться домой. Костя вполз в помещение, будто последних сил он лишился: женщины, подозрительно поглядев на него, задавать вопросов не стали, терпеливо ожидая, когда надумает, скажет сам, но вероятно уже и сами догадывались, что весть у новобранца никудышняя будет. Костя вначале уселся на стул у единственного окошка в квартире, глядел печально во двор, где под окном курлыкали расхаживая голуби, молчал и о чём-то думал. Тётя Вера, не выдержав столь длинной паузы молчания, недовольно сказала, ибо наперёд уже знала, что сейчас услышит какую-то очередную неприятную гадость.
   - Выкладывай!.. чего как сыч напыжился?.. Если куда-то на Се-вер служить отправляют, так это же не значит, что живым в мо-гилу надо ложиться! На тебе вон лица нет! Вошёл, будто из гро-ба тебя вынули…
   - До особого призыва меня оставили, - сказал Костя, не пово-рачиваясь и продолжая смотреть в окно.
   - Ну и что из этого?.. Разница в чём? Особый призыв, или не особый, в чём разница объясни нам глупым бабам?..
   - Это когда могут загребти даже среди ночи, к тому же вероят-ность, что, скорее всего, в стройбат отправят служить, а это как раз та Сибирь, про которую вы подумали. В тех краях только и строят: то железные дороги, то плотинами перегораживают реки.
   - Та-а-к, говоришь, стройбат!.. штрафбат, дисбат, санбат,  - эти аты, баты шли солдаты как-то не очень приятно для слуха звучат. В мыслях появляется ощущение, что тебя на каторгу собрались отправить, хотя кажись ты такого ничего и не совершал. Так, так, что же нам придумать?.. даже ума не приложу. Вот вспомнила!.. Катька!.. что вместе со мной работает на фабрике: я у неё не один раз дома была, она тут недалече от нас на Максима Горького живёт, вот к ней и надо сходить.
   - А она что, - ехидно усмехаясь и скривив рот, спросил Костя, - никак родная сестра какого-нибудь маршала?..
   - Причём тут маршал?.. у неё отец всю жизнь в армии прослу-жил, начиная ещё с войны. И сейчас ещё дай бог жив, здоров и бегает как молодой: сто очков ещё им наперёд даст. Правда уже старый сильно, где-то около восьмидесяти лет уже будет, но с ума ещё не выжил. Как-то Катька говорила, что до сих пор помнит все шинели, сапоги и портянки, что за ним числились и которые он всю войну, а после ещё лет пятнадцать считал. До старшины человек дослужился.
   Лариса всё это время молчала, как в рот воды набрала. Она не разбиралась в этих тонкостях армейских порядков, но воочию видела и чувствовала, что у её любимого что-то не клеится, а значит, всё это и на ней отразится. Костя на этот раз с усмешкой посмотрел на Веру Ивановну и сказал:
    - Ну и что может сделать какой-то несчастный старшина, кото-рый всю жизнь солдатские портянки считал?.. Вы, тётя Вера, как с луны свалились…
     - Ты молодой и зелёный как бубен, а ещё пытаешься спорить! Человек всю жизнь в армии прослужил, он знает там все входы и выходы. Нечего спорить!.. собирайтесь и пошли: дорогой обо всём остальном договоримся. Кстати…  он ещё и книги собирает и Катька говорила, что у него есть такие книжки, что КГБ запрещает. Макар Степанович - так его зовут - себя подпольным этим как его?.. букетчиком?.. Нет! не так! толи букисом?.. нет! снова не то!..
   - Букинистом, - подсказал, улыбаясь, Костя.   
   - Вот, вот оно как раз это слово. Не знаю по правде, что оно обозначает, но раз подпольное, то значит, за него и сажают. Если помнит все одеяла и простыни, что в воинской части за ним числились, к тому же книг много прочитал, плюс военный опыт, по-моему, не напрасно сходим.
   На улице к тому времени уже начало темнеть. Минут через двадцать тройка вошла в тёмную подворотню, старинной по-стройки дома и со двора поднявшись на второй этаж, вскоре оказались на кухне у гостеприимной Катерины за столом. На радостях Катя засуетилась, поставила на стол бутылку восьмисотку вина, а на плиту водрузила чайник. Когда узнала, по какому вопросу прибыли: открыла дверь в соседнюю комнату и позвала отца. Вышел старик: сухощавый, высокого роста, сутулясь немного, оглядев внимательным оком каждого в отдельности и спросив в чём суть дела, обернулся и ушёл в свою комнату. Через минуту вернулся: в одной руке очки, в другой, под мышкой несёт толстую напоминающую чем-то амбарную книгу; усевшись в стороне на стул, положил себе на колени книгу, на нос водрузил очки, снова всех оглядел, сказал:
   - Память уже не та, потому и приходится последние годы де-лать для себя пометки на все вопросы и случаи, так сказать, - житейские случаи. Что там у вас случилось?..
   Лариса, первой ринулась с вопросом, вероятно наивно наде-ясь, что старик  может определить их дальнейшую судьбу; и что бы кто-то наперёд не успел сказать не то что надо, она выкрик-нула:
   - Нам бы, Макар Степанович, туда отправиться служить, где поселиться обоим можно будет, а то нам врознь никак нельзя!..
   - А-а-а, так вы о тех военных поселениях Аракчеева речь ведёте?!.. Опоздала, голубушка, годиков этак: лет на сто сорок, а может и больше. О тех местах, где Аракчеев создавал военные поселения ещё при Александре первом, впоследствии, уже в двадцатых годах нашего века, писал ещё Андрей Платонов. Основался там город Градов и с этим городом много всяких случаев произошло. Кстати, и люди там подобрались изобретательные и мастеровые. То они самолёты строили и двигатели к ним, которые работали на мокром песке с добавлением дымного пороха, чтобы на них сено возить, потом пытались и, вроде бы получилось, вечный двигатель изобрести и снова, чтобы работал на мокром песке, ибо этого добра у них в округе было за века не исчерпать. Потом, если память не изменяет, принялись рыть канаву в сторону Каспийского моря, чтобы с Персией торговлю на высокий уровень поднять. Говорят, лопатами докопали где-то до середины казахской степи – ибо решили копать к морю самым коротким путём. Пробовали там и картошку величиной с колесо выращивать и рожь с оглоблю, подробности всех этих новаторских достижений до наших дней почти не дошли. После, уже перед самой войной, о тех краях писал Владимир Войнович. За что его КГБ чуть было в подвале на Лубянке не сгноило, но одному богу известно, как ему удалось, потом выкрутиться и как-то уже, после войны умудрился он покинуть страну и осел, где-то в Мюнхене, но, то к нашему делу вовсе не относится. Так вот. Рядом с тем городом Градовым воинская лётная часть обосновалась. В той лётной части, как писал Войнович, служил Иван Чонкин, ну это примерно, как если бы вот тебя послали служить… - Костей тебя зовут?.. Так вот, Костя, представь себе: самолёт потерпел аварию и вынужденная посадка у него - да прямо на колхозном поле. Лётчик уехал, а Ивана Чонкина поставили самолёт охранять. Рядом тут Нюрка на поле: задрав на спину подол, маячит круглой задницей, грядки пропалывает; тут же кабан Борька носом землю роет и злобно на тебя хрюкает, думает, что ты на Нюрку хочешь позариться, ну и так далее. Самолёт тот Иван Чонкин охранял, уже охранял, пока о нём и позабыли… - кажись. А тем временем, в деревне стали плодиться дети, как перед пропастью: и что не появится малыш на белый свет, все на солдата Чонкина похожи. От этого места, если взять строго на север - туда, где республика Коми - там, в основном лагеря и лагеря: ещё со времён Иосифа Виссарионыча. В тех краях сейчас на сегодняшний день служит Сергей Довлатов, и совсем недавно, мне удалось достать самиздатовские его рассказы, где он описывает свою надзирательскую службу. Вот там, кстати, имеются вольнопоселенцы притом много из числа женщин. Но туда служить, лучше всего не попадать. Я бы вам не советовал. Почитал я то, что удалось достать, так там один разврат: с зеками в карты играют, беспробудно пьют напропалую и с вольнопоселенцами женского пола сношаются под каждым углом, будто собаки. Я то, сам прослужил по интендантской части, считай, весь срок отбарабанил, но туда попасть – в интендантство, не один пуд соли съесть надобно. Не знаю, что и посоветовать вам…
   - Спасибо за консультацию, Макар Степанович, - вставая и по-правляя на себе подол платья, сказала Вера Ивановна, - за гос-теприимство, но нам такая армия, о которой вы рассказали, на-верное, никак не подойдёт. Мир не без добрых людей: поищем ещё и другие способы: отслужить, чтоб не совестно было людям в глаза глядеть.
   Обратной дорогой шли уже по темноте, спотыкаясь на булыж-ной мостовой улицы Горького и на трамвайных рельсах. Вера Ивановна чертыхалась и попутно комментировала разговор со старшиной в отставке.
   - Даром время убили на этого старого хрыча!.. - сказала она со злобой, - видимо он на своих портянках и книгах начал мараз-мом страдать: свалил всё до кучи, и в голове у него произошло то, что случается на городской свалке. Собственно можно было никуда и не ходить. Я ведь совсем забыла за свою подругу Та-марку! Срочно её с завтрашнего утра подключать надо! Утром буду идти на работу, заскочу и направлю к вам, а вы будьте го-товы. Тебе, Лариса, можно завтра и пропустить денёк на работе, отправляйтесь-ка вы втроём; и я бы пошла, да чувствую, что от меня там проку мало будет, а скорее всего вообще никакого.
   Рано утром в двери военкомата впереди всех вошла Тамара, на ходу через плечо бросив пару слов своим попутчикам Косте и Ларисе: «Ждите в коридоре, я щас!..». В кабинет военкома, не удосужившись даже произнести «Здравствуйте» не говоря уже о том, чтобы спросить разрешение, влетела, будто ураганный ветер в открытое настежь окно: со стороны могло показаться - булыжник с мостовой швырнули в двери. Она знала к кому сейчас входит, ибо с военкомом, который… - Ой! о чём речь!.. один только господь бог знает до каких интимных ступеней доходили лобызания и комплементы с этими участниками бомонда, часто встречаясь в сливках городского общества, где, конечно же, правила бал торговля. Тамара прошла к стене и взяла стул, поставила его по центру кабинета, демонстративно уселась, закинув ногу на коленку, при этом до неприличия оголилась до самых бедер. Белые трусики соблазнительно просматривались ярким пятнышком и смотрели прямо в лицо подполковнику, отчего тот передёрнул головой и плечами, будто бы взмёрз. Она же, как ни в чём не бывало, провела рукой по волосам, поправляя причёску, зачем-то подёргала на ухе серёжку, словно проверяя на прочность, наконец, прямо глядя военкому в глаза, осуждающе молвила:
   - Семён Михайлович, что здесь у вас за порядки?!.. Позвольте узнать и для меня весьма интересно, откуда и когда они у вас тут завелись?.. Это же стыдно даже подумать, что ради Христа надо просить, чтобы парня в армию взяли!.. Если у него, которого я выпестовала с мальства, отсутствует жизненный опыт, то это вовсе не означает, что можно к нему относиться спустя рукава!..
   - Томочка, вначале успокойтесь и объясните в чём суть дела. И прошу вас заранее: не надо судить предвзято, сейчас во всём разберёмся. Вполне возможно, что стечение обстоятельств по-будило кого-то принять не совсем правильное решение.
    - Нет, вы поглядите!.. – продолжала Тамара в том же духе, - парень в школе на четвёрки и пятёрки учился, комсомолец, ни одного привода в милицию, здоров как олимпийский чемпион спортом занимаясь и его, видите ли, в армию отказываются брать!..
   - Давай, Тамара, всё по порядку, ибо я вообще ничего не по-нимаю. Кто и кого не хочет брать в армию?..  Мы не берём только тех, кто не подлежит призыву по каким-то обстоятельствам или в случае заключения врачебной комиссии, то есть, по состоянию здоровья. Как фамилия призывника?..
   - Константин Константинов от рождения был наречён, - отве-тила Тамара, поджав в недовольстве губки.
   - Сочетание какое-то, не поймёшь где имя, а где фамилия, - сказал недовольно подполковник, снял трубку, крутанул на ап-парате два раза диск и крикнул в неё:
   - Капитана Воробьянинова ко мне срочно, и пусть личное дело с собой прихватит на призывника Константинова, - положив трубку, сказал, - не переживай ты так, Тамара, сейчас всё уладим, кстати, а где сейчас сам призывник?..
   - Где же ему быть?!.. В коридоре сидит бедный, печалью уби-тый!.. Ночь парень не спал, душевная травма!..
   - Тогда зови и его сюда, чтобы быстрее вопрос этот решить, а то кроме этого дел невпроворот.
   Прошло всего несколько минут и в кабинете у военкома на стульях сидели трое: капитан с папкой в руках, Тамара, а рядом с ней Костя; Лариса осталась в мучениях ожидать в коридоре. Подполковник взял папку, полистал, долго не вчитываясь, кив-нул на неё бородой и спросил капитана:
   - Ну и где тут собака зарыта?.. скажи, зачем мне ещё и в этих мелочах ковыряться?!..
   - Специальность, его ни в какой род войск, в которые сейчас набираем, не подходит.
   - Слушай, Филипп Андреевич, что за ерунду ты городишь!.. как, будто не знаешь, что специальность им всем предстоит получить по месту службы. Ладно, не будем рассусоливать!.. Константинов, - обратился военком к Косте, - в каких родах войск хотел бы ты послужить Родине?
   - Когда-то мечтал о море, но поступить в мореходку не получилось. Хотел бы попасть в авиацию, если можно.
   - Ну вот, а ты, Андреевич, говорил, что специальность не та!.. Да в авиации: там все специальности востребованы и, насколько мне известно, многие в острейшем дефиците.
   - Вы только его далеко не засылайте, - встряла в разговор Та-мара, - где-нибудь поближе, а то у него семейное положение не позволяет далеко отправляться служить.
   - Таганрог подойдёт?.. – спросил подполковник, улыбаясь, - а, Томочка, или ещё ближе надо?..
   - Таганрог – это как раз то, что надо. Тут и езды всего час на электричке. Давайте в Таганрог, Семён Михайлович, - тихим голосом сказала Тамара.
   - Ну и прекрасно. Давай, Филипп Андреевич, оформляй его в авиачасть в Таганрог. Там, кстати, и учебка есть для механиков. Выписывай повестку по всем правилам и будем считать, что инцидент исчерпан.
   Обратной дорогой до самого Будёновского проспекта возвра-щались, молча; каждый из троих думал о чём-то своём: на лицах грусть, куда-то подевалась радость от удачно выполненной миссии. Тамара, периодами с завистью поглядывая на рядом идущую счастливую пару, копалась в себе, и от этого на душе появлялось гадкое чувство и серость неизвестности. Та мечта - когда-то казалась – вот она, - бери голыми руками, теперь с каждым прожитым днём становилась недосягаемой, а все те корыстные цели и мотивы по жизни в благополучном в материальном отношении - в обществе, - заполнить пустоту в душе - были не в состоянии. Критически оценивала свои похождения, как и само поведение, мысленно упрекнув себя, будто она та, о которой сейчас она думала вторая личность Тамары: «Глушить пьянками и дальше эту тоску и смотреть на всё сквозь пальцы?.. но, не забывай, дорогая, что станция назначения уже на подходе!.. Там следует старость и убогость, которые за углом поджидают… Получается, что и жизнь уже мимо прошла?!..». Костя в эти минуты подсчитывал, сколько дней осталось до 9 ноября, на день ука-занный в повестке, и как бы получше отметить проводы в ар-мию: скольких людей пригласить, кого и где предупредить за-ранее. Лариса, торопливо перебирая ножками, еле успевала за ними, злилась в душе, что молчат, но и спросить опасалась. Она почему-то решила, - раз молчат, значит, дело не выгорело, но тогда пусть прямо и скажут, где и куда служить посылают?! На языке вертелось крикнуть им на всю улицу: «Чё молчите, как онемели?!.. Где нам с Костей придётся служить?..». Но взглянув - то на одного, то на вторую, сцепила губки, терпеливо бежала следом: «Рано или поздно язык у них сам развяжется, - решила она, - а раз молчат, значит не всё так просто!..».
   Поравнявшись с центральным входом в рынок напротив, Та-мара вдруг остановилась. Натянуто улыбнулась, повернувшись лицом к попутчикам и с грустью в голосе, сказала:
   - Здесь я вас оставлю, мне кое-куда ещё забежать необходимо, хотя честно сказать, хочется послать всех подальше и с большим удовольствием отправилась бы я вместе с вами служить в армию. Взяли бы с собой?..
   - Тамара, я очень тебе благодарен за твои хлопоты и заботу, - сказал Костя, не отвечая на юмор Тамары, как-то смущаясь, при этом нервно мял в руках пачку сигарет, - ещё раз спасибо!.. А то, представляешь, в село хоть не появляйся. Тут же узнают, что повестку не вручили и пойдут сплетни гулять по селу! На каждом углу станут судачить, -  с парнем, что-то не так!.. - раз в армию не берут.
    - Да что ты разблагодарился!.. – ласковым взглядом глядя на Костю, сказала Тамара, - будет тебе!.. ничего в этом заслужи-вающего я не вижу. Что касается тебя, Костя, так насколько мне не изменяет память - это первая моя попытка оказать тебе услугу. Если бы можно было, я бы их каждый день с утра до вечера оказывала, ибо в такие минуты я только по-настоящему и живу!.. Остальное… - а что остальное?!.. его можно списать на суету сует и прозябание, как мокрицы под полом. Бывайте!.. побежала я, а вечером к вам заскочу, это дело требуется отметить.
   Они долго ещё смотрели Тамаре вслед, как она переходила широкую улицу проспекта, как запрыгнула в дверь троллейбуса, и когда он уже скрылся из глаз, Костя тяжко вздохнул, взял под руку Ларису, боком своей головы поелозил по её волосам, сказал в задумчивости:
   - Классная она всё-таки девушка!.. а пару себе так и не найдёт, а ей ведь уже двадцать шесть лет… – На этот эмоциональный, непроизвольно вырвавшийся из уст любимого возглас Лариса предпочла промолчать. В глазках у неё мелькнули искорки гне-ва: ревниво взглянув на Костю, обидчиво поджала губки. Обер-нувшись, выдернула руку и молча пошла по тротуару, а спустя неделю, как и планировала, забыв все горести от ревности, уволилась с обувной фабрики и оба отправились на жительство в родное село Пелёнкино. До разлуки оставалось всего два месяца. Последние совместные дни решили прожить размеренной жизнью: в обществе друг друга, удалившись в тихую сельскую провинцию, как и в тот свой уютный в переулочке уголок двора, где проживали родители Ларисы. С появление этой пары - по селу поползли разговоры разные, на что Ирина Николаевна, будущая тёща, как-то зайдя во двор, взглянув недобро на них обоих, будто они в чём-то провинились, сказала со злостью: «На каждый роток не накинешь порток. Кому что в голову взбредёт то и метелят!.. Встречаю на дороге куму Зойку она мне и говорит, - что твой будущий зять – хлопец, конечно разухабистый, но хулиган, каких свет не видывал, к тому же, бездарная личность: ра-ботать видать не нагнёшь. Только и умеет, что на гитаре брен-чать и тюремные свои песни горланить. А я ей и говорю, - ты своим дурным языком краски-то не сгущай, а вначале вспомни себя в молодости, да и Гришку своего туда же припиши: оба друг друга стоили!.. а потом будешь других обсуждать. Вот я и говорю, как приехали вы с Ростова, так все будто с цепи сорва-лись! Завидно?!..  так укуси себя за заднее место, где мяса по-больше!.. Я не потому это вам говорю, чтобы в чём-то обидеть, но ведите себя поприличней, хотя бы эти оставшиеся два меся-ца, а там уже после службы - я так думаю - за это время ума поднаберётесь…». В конце сентября Костя всё-таки настоял по-сле долгих уговоров родителей пойти и засватать Ларису. Ему пытались доказать, что это глупая затея, - вернёшься из армии, тогда и о свадьбе можно подумать. Костя был не-приклонен: в душе горел огонь - хотя бы эти полтора месяца пожить с люби-мой, как муж с женой, что и стало наяву в ближайшие два дня. Сватовство прошло тихо, незаметно, как говорят в деревне, - благополучно и в кругу самых близких родственников, но утром в селе об этом знала уже каждая собака и только малышня, которою взрослые игры вовсе не интересуют к случившемуся событию осталась равнодушной. Романтический вечер застолья в чисто деревенском формате прошёл довольно спокойно, без всяких эксцессов, никто не рвал на себе рубаху, не тягали друг друга бабы за патлы; за вилы и тяпку хвататься отчаянных таких не нашлось. Уже за полночь, все мирно, немного шатаясь, разбрелись по своим куреням, а молодые уклались - как и положено - в мягкую пуховую постель. С того памятного дня Костя стал жить у тестя и тёщи: и как это ни странно, его будто бы подменили. С утра хватается за каждую работу, стоит только намекнуть. Однажды попросили подрубить дровишек для печки. На тыльной стороне двора лежала огромная куча сушняка спиленных деревьев. Взяв в руки топор, отточенный тестем как бритва: не исключено, что ранее топор готовился отрубить зятю голову, принялся Костя рубить и складывать штабелем дрова по-хозяйски. Работа настолько ему понравилась, что посвятил ей несколько дней, пока от кучи ничего не осталось: длинный ровненький штабель дровишек радовал глаз. А каждым вечером - окончательно с хозяйством управившись - в постели ждала сладострастная ночь впереди. Вечерами на пару под ручку посещали сельский клуб или смотрели кино, если привезли интересное что-то. На танцы только со стороны поглядят: сами уже не танцевали, - эта детская забава уже не для них. Сельский клуб - в своём облике длинного сарая больше напоминающего колхозный коровник - так или иначе, являлся средоточием досуга  не только подросткового поколения, но и тех, кто уже постарше. К вечеру обычно собиралось много парней, которые отслужив уже в армии, вернулись, но обзаводиться семьями не торопились. Пока служили, а это три года, а в Морфлоте все четыре: тосковали и страстные письма любимым писали, которые когда-то их со слезами и рёвом за околицу провожали. Вернулись служивые: огляделись вокруг: «Мама родная!.. сколько девчат-то красивых успело повырастать!.. А моя-то кажись, что-то быстро состарилась, что же с ней дальше-то будет, когда дети пойдут?! Нет!.. торопиться не будем…». На всякий случай, с прежними любимыми связь не теряли: для плотских утех не надо уговаривать долго, но глаза и мысли при этом стремились в сторону молоденьких «козочек» - так они их называли. Потому поступок Кости старшим поколением парней был воспринят с недопониманием. Жениться да ещё до армии, по их разумению, что на шею петлю набросить. Завидев издали, что Костя идёт на пару с Ларисой в их сторону устремляли насмешливые взоры: тыкали пальцем, хохоча и подпрыгивая на месте, но Костя держался открыто по-мужски. Каждый вечер, перед тем как отправиться в клуб садились за стол ужинать: остограмившись на пару с тестем, почём зря себя на мелочах не распалял, а следовал прямиком с гордо поднятой головой в двери клуба. Отводил Ларису к подругам, а после возвращался в компанию парней покурить. Его встречали насмешки и подковырки: «Ну, шо, прымак?!.. – кричал один, а кто-то второй дополнял, - як живэться в прыймах?.. Тёщи ногы ужэ побаныв?.. случаем, нэ забув?.. а то гляды – цэ дило сурьёзное. На ногах когти ей не упускай обгрызать, а скоро будэшь и воду ту пыть, де ноги тёщи ты помыв, узнаешь, шо такэ прыймы!.. Кстати, трусы ей тоже придётся стирать, если не хочешь голодным на ночь ложиться…». Вот на таком ярком и колоритном языке преподносили советы и пожелания Косте, на что он не обращал внимания, а только посмеивался вместе со всеми, возможно и за это его уважали.
   Ноябрьские праздники со своей пятьдесят первой годовщиной революции нагрянули и приволокли за собой такую погоду, что даже не то что хороший хозяин, но и плохой собаку из дому не выгонит. Природа в облике той самой погоды, будто припомнив, тот жуткий полувековой давности день, сбесилась пронизывающим своим морозным восточным ветром и хмурым, затянутым облаками небом. «Как быстро пролетели эти два месяца!..», - скажет Костя, повторяя эти слова как заклинанье не раз, но с течением времени этот коротенький срок в его памяти вначале будет объёмным с впечатлениями от воспоминаний, которые будут приносить в душу тоску по ним, и заодно своей неповторимости. Дни будут проходить за днями и словно шагреневая кожа, тот период сожмётся в объём одного прожитого дня: так, по крайней мере, ему будет казаться. За два дня до проводов в армию Лариса неожиданно Косте сказала: «А я, кажись, беременная… минули все сроки, а месячных нет…». На что тот улыбнулся, схватил её за плечи, встряхнул как куклу и весело сказал: «Так это ж хорошо!.. Родишь, а меня в отпуск отпустят!.. дитятю-то надо будет на кого-то записать…». На буйную радость своего суженного Лариса никак не отреагировала, вела себя так, словно ничего и не слышала, ибо перед тем, как ему об этом сообщить имела непростой разговор она с мамой, которая узнав новость от дочки, вначале задумалась, потом, пряча глаза от неё, сказала: «Ещё неизвестно вернётся ли он к тебе после армии… - лучше бы было, сделать аборт, я их сама, наверное, больше десятка поделала; как видишь - жива, а троих ещё и родила…». Ноябрьские праздники в селе плавно перешли в проводы Костю в армию. Приглашено было столько людей, что посчитав, испугались: «Куда сажать народ-то будем?!.. на улице не июнь - во дворе не усадишь!..». Родственников насчитали, что прибудет двадцать шесть человек и почти столько же, - сказал призывник Костя - приедет его друзей и подруг из Ростова и из станицы Кущёвской – всё вместе уже за полсотни!.. Куда же девать селян, которых в два раза больше прибудет?! Вытащили из хаты всё до последнего дырявого галоша, рассовав мебель и утварь по сараям и катухам. От соседей - захватив в пол улицы - стащили столы и лавки. За закуску и всякую еду переживать не стоило: этого добра, - два села накормить хватило бы: кабан в полтора центнера второй день дожидался во всяких блюдах, когда его начнут наконец-то употреблять с аппетитом. Гуси, куры, утки и копчёные балыки, перец - фаршированный, с чем хочешь. Господи!.. да разве всё перечислишь!.. половину, а, то и больше этого добра хранилось и ждало своего часа у соседей через дорогу. О вы-пивке можно вообще не заикаться: два сорокалитровых баллона вишнёвого вина, бочка пива на пятьдесят литров, самогона тоже два бидона по те же сорок, и про запас четыре десятилитровых стеклянных бутыли. Самогон высшей пробы, хозяин как опытный ветврач сам проверял: ровно шестьдесят два градуса крепости. Для разнообразия немного - всего ящик казёнки «Московская» и вино «Портвейн» - тот насыпом, его не считали. Несколько ящиков сладкого «Ситро» для девчат и малышей, конфеты, фрукты и прочая снедь, и главное вместить как можно больше гостей. Когда расставили столы и лавки, высчитали сидячие места: впритык получалось - сто двадцать человек. «Кто не влезет, - сказала хозяйка, -  поставим во дворе ещё столы и лавки, пить можно и на холоде – пусть больше пьют и танцуют, и не замёрзнут!..». На проводах в армию гуляло пол села, а может и больше – никто не считал: не пришли разве что только ленивые и не пьющие, ещё старые и больные, а так по желанию побывал каждый, кому не лень. И это всё вполне по силам оказалось для простой крестьянской семьи, а в селе она, кстати, эта семья в богатых не числилась. Теперь пусть найдётся тот, у кого повернётся язык сказать, - что в 1968 году не жили при коммунизме. Веселье было такое, что редко встретишь и на свадьбе. На следующий день, уже к обеду ко двору подали колхозную бортовую машину, оборудованную под перевозку людей и такую же тракторную тележку с буданом, которую притащил трактор «Белорус». Все мужики успели сходить к себе домой, взяли ружья и к ним по полному патронташу патронов. На Дону казака в армию всегда провожали с салютами. Ружьё имелось почти в каждом дворе, даже у тех, кто к охоте был равнодушен. В те времена на охотничье ружьё документов не требовалось. Порядок соблюдался с древних времён. За двором и по-над заборами стоят шеренгами мужики, каждый держа ружьё стволом вверх. Со двора - открыв настежь ворота - выходит призывник-рекрут: вокруг него, со всех сторон как мухи облепили родственники, а на шее у него висит, рыдая, возлюбленная. Кстати такая картина присутствовала без исключения на всех проводах в армию. В эту минуту в воздух начинают палить из ружей: грохот такой стоит, что после в ушах – как после жаловались неко-торые, - до трёх суток звенит. Машина и трактор с тележкой выехали за окраину села и стоят в ожидании у лесополосы на дороге, ведущей на железнодорожную станцию Васильево – Петровка. Вся процессия медленно движется посередине улицы в сторону окраины: на все меха наяривают два баяниста, кругом все пляшут, улюлюкают, смех и веселье, а впереди идёт в окружении в плотном кольце виновник торжества. По обочинам двумя колоннами справа и слева, с дистанцией в четыре пять шагов друг от друга идут мужики с ружьями и продолжают салютовать. Там в каждой колонне свой командир, – с оружием шутки в сторону. Какое-то время веселье продолжается у стоящего транспорта, потом начинается посадка – кто влез тот и поехал провожать дальше на станцию. Дальше поезд из Староминской до Ростова, а на следующее утро снова песни и пляски, но уже возле военкомата по улице Обороны. Построение в две шеренги призывников, перекличка, посадка в автобус и через полчаса в Батайске на сборном пункте. С этой минуты, войдя в ворота призывного пункта, можно считать, что та гражданская вольная жизнь осталась по ту сторону колючего забора.  Сам призывной пункт – это медчасть, где снова каждому призывнику ширяли в дорогу под лопатку прививки, столовая с аллюминевыми тарелками и чашками: такими погнутыми, будто бы по ним ездили танком, а некоторые вообще в трубку скручены, такие же не лучше кружки и ложки, которые больше напоминали коловорот. Спальные помещения – это отдельный казарменный вид временного быта и сна призывника, которого «покупатель» прибывший из воинской части иногда бракует и брать не желает. Так бедолага может прожить на этих замызганных нарах и пару недель. Нары деревянные в два яруса: сделаны по проекту, не исключено ещё Иосифа Виссарионыча в те ещё далёкие времена, если конечно судить по надписям, которые старательно вырезаны ножом на всём, где можно. Спят на голых досках, не раздеваясь и обувь не снимая, ибо они рассчитаны, что призывник здесь долго не задержится. Костя отночевал так, что утром болела каждая косточка во всём теле, - и всего-то за одну единственную ночь!.. Утром сам себе мысленно сказал: «Это тебе, салага, не на перине с Ларисой под боком!..». Утром – строем, как гонят на пастбище стадо баранов - дружно сводили в столовую, а после все кинулись к воротам и забору: там уже плотной стеной, будто во времена депортации народов стояли родст-венники и невесты, в ожидании выглядывая, а больше крича на всё горло: «Митенька, родной ты мой!.. да подойди же ты сюд-а-а!..». Создавалось впечатление: что не призывники сидят за забором в неволе, а те, что по ту сторону его, потому как, судя по их лицам и отчаянными бросаниями грудью на сетку - эта разношерстная толпа пыталась преодолеть это препятствие. Гости и к Косте пришли: родители, младший брат школьник, друзья и подруги, а главное сама Лариса стояла, словно сошедшая с иконы святая Магдалина. На фоне общей толпы и перекошенных лиц от натуги оранья, она показалась Косте красивой как никогда, в душе появилось желание разорвать эту сетку забора и схватить в объятья её. Наверное, толпа разделённая сеткой забора стояла бы, прильнув друг к другу до самого вечера, но тут послышалась команда построения. Подравняли толпу призывников. Впереди стояла кучка офицеров, которые поочерёдно стали выходить с папкой в руках и выкрикивать фамилии. Сформировав команду и построив колонной, каждый «покупатель» уводил своих на отправку. Внутренне Костя был настроен, что здесь в Батайске ему предстоит провести ещё не один день, но когда прозвучала его фамилия, он даже вначале подумал, - не ослышался ли. Первое что призывника зачастую приводит в за-мешательство и непонимание происходящего - это: никто ничего не знает, ни от кого невозможно правды добиться. На гражданке-то как?.. куда идём, зачем и почему - всё заранее известно, а здесь ни у кого ничего не допытаешься – все офицеры и те же солдаты, которые службу несут, как сговорились. Ты у него спрашиваешь: «Куда отправляют?..», а он сквозь зубы тебе в ответ: «Привезут, там и узнаешь». Ну, разве это порядок?!..  В этот же день, после того как в столовой отобедали - только было на полатях растянулись, собравшись вздремнуть - прозвучала команда построиться тем, кто вписан в номер команды, в которую Костя входил, ибо до этого предупредили чтобы цифры запомнили. Дальше всё пошло, как и не ожидалось. Строем, в сопровождении двух офицеров пришли на вокзал и электричкой отправились в Ростов. Пока ехали эти полчаса призывники всё-таки узнали, что путь недалёкий - до Таганрога. Костя, прослышав благую весть, подумал, - значит, военком не соврал. В Ростове пересели на электропоезд следующий до Таганрога, и уже к концу дня были в воинской части. Прибывшее молодое пополнение повели через всю территорию военного городка, нигде не задерживаясь прямиком в баню. В армию новобранца из дому отправляли одевая в такую одежду, которую не жаль было вы-бросить. Если это была глубокая осень, как сейчас: то сверху фуфайка, на ногах истоптанные ботинки, ну а остальная одежда, что похуже  и до дыр затасканная. В предбаннике всё с себя снимали, бросая в одну кучу, входили уже в моечный зал в чём мать родила. У кого успели уже волоса отрасти, заново стригли, а после бани на выходе обряжали в военную форму. Все эти прошедшие дни: пока гуляли, безмерно пили, танцевали, радовались и прощались в пьяном угаре - после водных процедур голова просветлела, а туман улетучился. Когда обрядились в военную форму, каждому вдруг показалось, что форма совсем не к месту сидит на его стройной фигуре и пошита совсем не на него. Старшина, руководивший всей процедурой одевания новобранцев, повторял как на заезженной пластинке: «Кому не подходит, поменяетесь или ушьёте…». Военную форму новобранцам выдавали особую, потому и придётся о ней рассказать поподробнее. В нашем случае, читатель: тех сцен, когда на утро, выстроив новобранцев и перед взором командира подразделения пред-стаёт картина каких-то оборванцев - с экрана кино, времён батьки Махно, вместо молодого пополнения солдат, только-что вчера экипированного в новенькое обмундирование – этой комедии явно не будет. Те случаи возможно в каких-то воинских частях и имели место, спорить не станем, но скорее всего – это не в элитных войсках, а что-то вроде всяких стройбатов, а тут авиация, - какие могут быть обноски, которые за ночь «деды» обменяли. Вообще-то получая обмундирование, никто из новобранцев на него не обращал внимания: форма, да и форма. К примеру, Костя отлично разбирался в приобретении материала для пошива в ателье модных брюк, или с какой кожи надо заказать на ноги мокасины на высоком каблуку и с острыми носами, а тут гимнастёрка, сапоги и всё остальное. «…Какая разница, во что тебя обряжают, если это никому не нужно,  а главное-то!.. показаться, ведь некому!.. кругом одни мужики!.. Да!.. Никто не спорит, - обновка и, правда, добротная. Гимнастёрка и галифе-бриджи – шерсть с лавсаном. Сапоги – яловые, чем-то даже похожи на офицерские хромовые. Ремень - из чистой кожи, а шапка-ушанка сияет голубизной искусственного меха. А шинель?!.. Да раньше, до революции - только офицерам шили шинели из такого сукна. Нательного белья и того на тебе два слоя: нижнее хлопчатобумажное, а сверху тёплое фланелевое, да дома и то так тепло не одевался!..». Салажата подозрительно посмотрели вокруг себя на солдат, которые служат здесь уже не первый день. На тех выцветшие  явно затасканные гимнастёрки из - Х/Б, кирзовые, такого же вида сапоги, облезшая шапка на голове, а ремень – так, тот вообще… – дермонтиновый, к тому же весь растрескавшийся, а они все ходят, почему-то смотрят на молодых и лыбятся. Спрашивается, - чё вы лыбитесь, что в этом смешного нашли?!.. Как и предполагалось в таких заковыристых ситуациях, странное поведение «стариков» не осталось долго без объяснения. Довольно пагубное отношение к молодому по-полнению, как вполне законный акт, вначале всех припугнуло, чему мало кто поверил, но после, поразмыслив большинство новобранцев, пришло в уныние. К Константину уже на улице после бани, когда подали команду, - разойдись, и разрешили покурить в отведённом месте, где квадратом лавочки стояли, подошёл солдат из числа старослужащих. Взявшись за бляху, потрепал у Кости ремень, болтающийся на пузе, поучительно сказал: «Видишь, салага, каким ремнём тебя Родина наделила?.. а ты его даже носить не умеешь. Научат… - хотя в этом и самом можно. Стоишь, как баба рязанская на базаре курдюк оттопырил! Ты же парень хоть куда. Убери гимнастёрку складкой за спину, а то она у тебя как бабская юбка складками до колен висит, подтяни живот и на максимум ремень укороти и сам увидишь, что из этого получится. Ну, ничего в загранке научат…». Костя вначале не совсем понял, о какой такой загранке он говорит. Ему ведь сто процентов обещали, что служить он будет в Таганроге, а этот что-то не то буровит. Потому Костя, глотая слюну от нахлынувшего в душу волнения, проплямкал сухой рот, спросил:
   - Причём здесь загранка?.. ты, что в штабе служишь, откуда такие сведения?..
   - Ну не пошлют же вас в Москву Кремль охранять!.. Ты на себя-то посмотри, во что вас обрядили! В такую форму одевают, если отправляют служить за границу, так что вас ждёт или Венгрия, или Польша, на худой конец Германия… готовьтесь, салажата, там вам дупло прочистят как ствол в автомате, блестеть должно всё, как у котяры яйца!
   - Не-е-е, что касается лично меня, мне Таганрог обещали, - сказал Костя уверенно и даже с каким-то гонором в голосе.
   - Кто обещал-то, ты, глупый салага?..
   - Сам военком!.. - при мне в кабинете разговор происходил!..
   - Тебя как зовут, парень?..
   - Меня?.. Костей зовут.
   - Так вот, Костя. У нас в деревне на Орловщине, случай был. Одна девка долго впаривала в мозги одному парню про свою любовь ну, и другое всякое, и каждый вечер, когда он её провожал, обещала, что завтра обязательно у них должно случиться то, чего он так давно просит. Парня Степаном звали. Тот, дурак, всё верил ей и ждал изо дня в день, когда же она его осчастливит. А Варька, после как расставалась со своим ухажёром бежала задними дворами на соседский сеновал, там её уже сосед семейный на то время поджидал. Вскоре Степана забрали, как вот и тебя в армию; и тут же вскоре выяснилось, что Варька беременная. Судили, рядили да Степану и пришпандорили те алименты потом. Вот точно так и у тебя с тем военкомом. В загранку на днях вас отправят, а там - ни в отпуск домой не поедешь и за увольнения в город забудь! 
   Костя был в растерянности, на время задумался, затем спро-сил:
   - Неужели нет вариантов, как здесь остаться служить?..
   - Почему нет?.. Вон рядом узкоколейка с воинской частью проходит – можно лечь на неё, когда к нам на аэродром керосин в цистернах тепловоз заталкивает. Вообще-то, вопрос не для слабоумных, скажу тебе прямо: ты уже, где-то там, красной строкой вписан туда, откуда вычеркнуть тебя не так-то просто. И, собственно, кто ты такой, чтобы за тебя беспокоились?!.. Да чего ты в панику кидаешься?.. Заграницу посмотрите, ты думаешь, что здесь курорт?!.. Куда ни сунься, как ни в пахоту запрягут, так носом навозную кучу грести заставят. По мне бы - мне ещё полгода служить… - я бы с удовольствием сейчас отправился вместо тебя.
   Роту новобранцев построили и повели в столовую на ужин, а после уже в казарму распределять повзводно и на отделения. До самого отбоя учились подшивать подворотнички; пришили к шинелям и гимнастёркам голубые погоны и петлицы, на кото-рые закрепили сияющие золотом эмблемы пропеллера-крыльев, а кто-то обменивался формой, подбирая размер, кое-что пришлось ушить на живую нитку. В ту ночь спалось как-то не очень: кровать хоть и сетка металлическая с матрасом, какая-то узкая, неудобная, то ноги свисают, то подушка на пол сползла, то под одеялом жарко, а раскрылся, замёрз. Не сон, а одно мучение, и когда вроде бы только настроился поспать, неожиданно кто-то как сумасшедший заорал во всё горло: «Р-о-т-а!.. Подъём-м-м!..». От такого крика не то что проснёшься, а наперёд ночи на три сон отпадёт. Настроение в этот день было, как в душу нагадили: до обеда учили строем ходить, из чего получалось не очень, только слышно: шарк да шарк, да сопенье вперемешку с матюгами. Потом в какой-то класс загнали, но о чём рассказывали, Костя так и не понял, по причине, что всё время думал о своём, а больше о Ларисе и неожиданно на ум пришёл тот рассказ: про деревенскую Варьку с женатым соседом на сеновале. Красочно себе всё это представив… Вот она Варька влетает в ворота сеновала - с лицом раскрасневшимся, и как две капли воды на Лариску похожа, - а на куче сена сидит в одних трусах Варькин сосед на борова похожий: на пузе складки свисают, глаза жиром заплыли и стал было с себя трусы снимать. Но, чем Костя к нему больше присматривался, тем сильнее тот напоминал ему облик соседа Генки - того, что на углу наискосок рядышком с Лариской живёт. Тут же подумал: «Неужели и мне это грозит?.. Не-е-е, у тестя и сеновала-то нету, у него сено в скирде лежит. Да и Лариска не от соседа Генки, а от меня сейчас беременна, вот что там дальше будет, когда родит?.. это, пожалуй, мраком покрыто. –  В раздумьях уставившись взглядом в поток, терзаясь в душе сомнениями в будущей верности Ларисы, нервно побарабанил пальцами по крышке стола, а капитан, недобро взглянув на бойца, сделал ему замечание.  – Всё это хорошо, - продолжал рассуждать мысленно Костя, - но за ней как за гулящей сучкой может ведь очередь выстроиться!.. девка она-то хоть куда - красивая, а я тем временем буду за тридевять земель службу тянуть…». От такого неожиданно открывшегося откровения, в душе у него заскребли кошки, на ту же самую душу тоска навалилась, - хоть вой среди класса по-волчьи. Сейчас он чувствовал себя, словно семимесячный кобелёк, до сей поры гуляющий по воле, и вдруг посадили на цепь. Незаметно пролетела неделя и едва только новобранцы стали привыкать к новому для них распорядку воинской жизни, в которой расписана каждая минута их бытия, а если кому непонятно, то возле тумбочки дневального на стене висит в рамочке распорядок дня на каждый день в отдельности. Иди, читай, запоминай и исполняй! В тот благодатный вечер 20 ноября на улице, кажись, на зиму потянуло: когда возвращались с ужина, в лицо подувал северный жгучий морозом ветерок и снежок срывался, а по асфальту проносились тонкие узкие полоски метели. После ужина личное время. Большинство будущих бойцов, как и Костя - любителей письма писать - тут же уселись за литературные творения. Строчили на листочках вырванных из школьной тетради строка за строкой, торопясь излить душу и всю ту печаль и тоску на бумагу. Потом запечатать в конверт, пройти в коридор, где дневальный стоит и бросить в фанерный ящик. А завтра уже полетит этот голубь крылатый с пламенным приветом домой и с посланием любви неземной - той, что совсем неизвестно, какие там уже появились думки у неё. И вот в эту самую торжественную минуту, которую можно сравнить с исповедью в церкви, заходит в помещение офицер в звании всё того же капитана и так это, громогласно подаёт команду: «Командиры взводов, построить личный состав роты в коридоре!..». Казалось, чего ещё надо? Скоро отбой, а ему приспичило личный состав строить. Построили, стоят все в ожидании, предполагая, - что снова какую-то новую глупость придумали. Но когда согласно списку всех поимённо прокричали, послышалась команда, - разобрать у старшины рюкзаки – «чувалы» - с трёхдневным сухим пайком, а после забрать свои личные принадлежности в тумбочке и построиться уже во дворе. Эта бодяга всем так не понравилась, что вначале решили, что их наверняка, надумали погнать марш броском на всю ночь, а то и на все трое суток, согласно тому сухому пайку. Замерли в ожидании строем в шеренгу по четыре - уже во дворе, а в лицо секло снежной крупой до боли. Не успели поговорить, как следует в строю, чтобы обсудить сложившееся гнилое положение, как крикнули: «На пра-во!.. шаг-ом марш!..». Не в ногу двинулись колонной мерным шагом в сторону проходной. Но что самое главное смущало всех в строю, так это - два незнакомых офицера и два солдата срочной службы. Все четверо были не из этой части: откуда-то взявшиеся. Капитан и старлей – эти-то понятно, - офицеры как офицеры, но солдаты с карабинами за плечами?!.. к тому же, на вид им было как дядьке - материному брату, что-то сильно уж старыми они выглядели эти солдаты. Не иначе, как лет десять служат уже, - подумали будущие бойцы. И ведут они молодое пополнение будто заключённых. Когда упёрлись в полотно железной дороги пошли вдоль неё. Вдали виднелся стоящий состав из шести пассажирских вагонов, а впереди них тепловоз, гудящий выхлопными газами солярки. Повзводно погрузились в вагоны: вагоны купейные, хотя и не первой свежести. Как и положено разбрелись по кубрикам по четыре и в редких случаях по пять человек. Вскоре всем станет понятно, что радость их была преждевременна. По мере продвижения поезда на северо-запад к нему будут прицеплять всё новые вагоны и по пути подсаживать новых новобранцев. Пройдёт всего два дня и в купе уже будут проживать по десять две-надцать человек. Спать на полках приказано будет по очереди, но так как это было трудновыполнимо, потому спали все разом, кто, где пристроился. Три полки справа, три слева, над дверьми ещё одна для багажа, под окном: опустив столик ещё одно спальное место, и в проходе на полу - стелили лежбище из шинелей, где двоим места вполне хватало. В ту первую ночь - когда отправились из Таганрога - спать никто и не подумал. Какой тут сон, когда везут неизвестно куда. Вглядывались в темень за вагонным окном, где несло позёмку и зарядами била в стекло крупа, но вскоре засияли огни Донбасса. То, что предстало глазам Косте и его попутчикам хоть и напомнило ему Новошахтинск, но тот показался в сравнении с этим, какой-то пародией на горную и металлургическую промышленность. Здесь был масштаб и величие: гигантские размеры всего и во всём, начиная с терриконов, которые как кротовые кучи торчали везде на всём протяжении, сколько глаз обозревал. Корпуса и доменные печи: всё в трубах, кругом дымит, чадит и даже в вагоне завоняло угарным газом; и этот гигантский город, состоящий из предприятий, полыхает заревом освещения. Эта махина, будто живое существо, наполненное гневом как смерч в океане, грохотала справа и слева: изрыгая, доставая, поднимая из глубин земли километровой: породу и уголь, руду всех металлов и даже соль и соду. Молола, варила и плавила вслед, а погрузив на вагоны, словно пожирала и вновь требовала жертву в миллионы тон. Тянулся этот мегаполис угля и металла так долго, что думалось ни конца ему, ни края не будет. Но вот, наконец, за окном наступила темнота: вагонный стук колёс, посапывание носом в молчании сослуживцев в купе, да думы в каждой отдельно взятой голове.
   Утром следующего дня, когда Костя уже ехал в поезде степями Украины, к КПП проходной воинской лётной части в Таганроге, подошла молодая и очень даже красивая девушка в сопровождении подростка, которому на вид было лет тринадцать. В руках оба держат тяжёлые сумки и с первого взгляда можно понять, что загружены съестными припасами. Лица усталые, ибо им пришлось преодолеть кратчайшим путём по бездорожью от вокзала, а после, ещё минуя городское кладбище - чтобы добраться сюда к лётной части. Солдат в эту минуту пропускал машину в ворота КПП и навстречу молодым людям вышел сверхсрочник с повязкой на рукаве. Встречать подобных посетителей здесь давно уже привыкли.
   - Вы к кому?.. – спросил сержант-сверхсрочник, внимательно разглядывая Ларису.
   - Мы приехали к Константинову, - ответила Лариса, поставив сумку у своих ног, - его недавно забрали в армию, и мне письмо от него пришло, что он служит где-то тут у вас.
   - Вероятно он из молодого пополнения. Вы проходите в помещение КПП, а то на улице слишком холодно. Сейчас я позвоню, узнаю и думаю, минут через несколько он прибудет сюда, если конечно он не среди тех, которых ночью отправили.
   Вошли в небольшую комнатку пропускного пункта. Последним словам дежурного Лариса значения не придала, а попросту больше не поняла, о чём тот говорит. Сержант усадил обоих на деревянный топчан, какими обычно пользуются в караульных помещениях, сам уселся за стол, прокрутил на телефонном аппарате времён ещё военных ручку, напоминающую, какими на деревенском колодце ведро с водой вытаскивают, и крикнул кому-то в трубку:
   - Дневальный?.. доложи там кому-нибудь из командиров, что к рядовому нового призыва Константинову прибыли родственники и ожидают на проходной.
   Дежурный сержант, взял на столе журнал, после чего спросил фамилии и имена посетителей и стал не торопясь, аккуратно записывать. Неожиданно прозвенел неприятным звуком для слуха зуммер телефонного аппарата. Сержант снял трубку, вы-слушав, положил её на рычажки, и молча, выдерживая неприятную паузу, которая ничего хорошего не сулила, смотрел какое-то время на Ларису, затем спросил:
   - Вы ему кто будете?.. сестра или невеста?..
   - Можно сказать – жена, только и того, что ещё не расписаны.
   - Мне очень жаль, Лариса, но увидеться вам с ним не получит-ся. Как это, не пренеприятно мне сообщать вам, но ночью их отправили эшелоном по месту дальнейшего прохождения службы.
   - Куда отправили?!.. сказали ведь, уверили!.. что он служить будет в Таганроге! Как же это так, получается?!.. говорят одно, а делают совсем другое!.. – кричала Лариса в лицо дежурному, будто бы он виноват во всём этом. Постепенно крик её перешёл на вытьё - как обычно плачут девчонки в подростковом возрасте, а спустя пару минут она уже рыдала в полный голос, словно хоронит кого-то. Дежурный метался вокруг неё, не зная, что ему делать, пытался успокоить эту разревевшуюся девушку, наконец, поняв тщетность своих усилий, стал крутить рукоятку телефона и звонить кому-то: просил быстрее прибыть к нему на помощь. Вскоре пришёл на проходную тот капитан, который из Батайска забирал новобранцев. Как и стоило было ожидать: последующие минут сорок ушли на то, чтобы хоть как-то успокоить девушку. Как ни старались два кадровых военных, но их воинский командный метод воздействия на поведение людей в этом случае работать отказался. Наконец наплакавшись до потери голоса, и слёзы в это время кончились, Лариса спросила, наивно по-детски глядя на этих не желающих её понять мужчин:
   - Что же мне теперь делать прикажите?.. я ведь собралась у вас в городе уже квартиру себе подыскать и на работу устраиваться. Скажите хотя бы, где и в каких краях мне его теперь искать?..
   - Искать, девушка, вам его явно не стоит, - сказал капитан, ста-раясь не глядеть на Ларису, - там, где он будет служить, вас туда ни под каким предлогом не пустят. Ваше дело ждать его, вот и всё. Точное место его службы… – сейчас вряд ли кто это знает; он потом вам сам напишет, но могу сказать, не скрывая, что служить ему придётся за пределами нашей страны.
   Лариса ещё какое-то время сидела на топчане в задумчивости, склонив головку набок, потом стала вытаскивать всё из сумок, сложила рядом с собой на топчан, сказала:
   - Это еда, ему везли, все руки оборвали, пока дотащили. Не тянуть же обратно всё назад. Всё очень вкусное, раздадите там солдатам и сами, если не побрезгуете… – это две мамы готови-ли, а они мастерицы в этом деле. Простите, что отвлекла вас от службы и за весь этот слёзный мой концерт. Пошли мы, навер-ное… - жаль, конечно, всего-то на один день опоздали, - прого-ворила Лариса тихо с печалью в голосе, покорно смирившись с судьбой.
  Немного удалившись от проходной авиачасти, Лариса вновь прослезилась, как будто возвращались с похорон; понуро скло-нив на грудь подбородки: впереди шла Лариса, а следом  за ней плёлся меньший брат Константина. Сухой снег крупой скрипел под ногами, а ветер колючий утих; проходя мимо городского кладбища, спугнули стаю ворон, которые взлетев тёмной тучей, долго возмущаясь, кричали: подчёркивая тем самым - всю ту серость неизвестности и казалось бессмысленность самого существования. Лариса в эту минуту ещё не знала, что впереди её ожидают ею-же принятые ошибочные поступки, за которыми последует череда остальных, которые до конца исковеркают то, что каждому в этом мире преподносит скромным подарком сама юность. А сейчас ей казалось, что - то одиночество, вцепившееся в сердце своими когтями, тот - Величество случай!.. и та истома внутренних чувств, - будто ты заболела, тяжёлой ношей давит на плечи, и сделать выбор альтернативы уже не существует. До самого дома, в село – с пересадкой в Ростове, Лариса не проронила ни слова. Судьба, сделав чёрное дело и невидимый глазу зигзаг, который по кривой не объедешь, усмехнувшись нагло в лицо страдальцам, удалилась на время позабавиться к очередным мечтателям и жертвам душевных и любовных меч-таний.













                Любовь на свете сильней разлук.




Не плачь, девчонка, пройдут дожди,
Солдат вернётся, ты только жди!..


(Из строевой песни).



   За окнами вагонов справа и слева в этот ясный ноябрьский день проплывали красочные картины ландшафта Приднепровья. Насколько глаз обозревал вдаль: кругом поля укрытые сверкающим первым белым снегом: перелески, дубравы, а в промежутках крыши придорожных строений и весь этот «Новогодний» зимний пейзаж навевал в сознание воспоминание о детстве и вместе с этим на душу тоску. В прошедшую ночь, начиная с того часа отправления из Таганрога, пошли уже третьи сутки. В пути к составу прицепляли всё новые вагоны с новобранцами; подолгу стояли на отдельных станциях, загнав эшелон на боковые пути и как можно подальше от вокзала. В такие длительные стоянки к составу поезда подъезжало не менее трёх походных кухонь, и начинали личный состав кормить горячей пищей. На одной из станций - и когда это случилось, вероятней всего, что ночью - к составу прицепили три вагона набитые под завязку «детьми гор» – дагестанцы, а коротко их стали называть: «Даги-Чмо». Многие ломали головы, - зачем это дикое племя - спус-тившееся с гор, - которое-то и по-русски двух слов не понимает, везут за границу?.. Сомнения и недоумения вскоре были развеяны солдатом, который с карабином сопровождал молодое пополнение. Усмехнувшись, тот сказал: «На аэродроме кому-то пахать сутками надо – вот эта шайка абреков как никто другой подходит для этого дела. Они, кстати, там у нас и живут: для них строевая подготовка, политзанятия и даже уставы не существуют, а оружие у нас со стороны они только видят…». Когда мимо окна медленно проплыло название станции «Александрия» Костя даже привстал и, прилипнув к стеклу, проводив взглядом вокзал. На память пришло что-то, когда-то прочитанное из древней истории Греции, а может и Великого Рима: порывшись в памяти, так и не нашёл объяснения этому византийскому названию города, зато понял другое, что ехать придётся ещё видимо долго, судя по тому, как медленно продвигается эшелон в сторону западной границы страны. С каждым днём вагонная жизнь входила в свою колею, как будто и привыкать стали. Офицерам и двоим с карабинами сопровождающим солдатам, вскоре при-крепили прозвища: капитана за его скандальный характер стали за глаза называть – «унтер Пришибеев», который любитель был, войдя в купе, вначале долго чесал своё брюхо. Просунув руку под рубашку, что-то там шкрёб и при этом лицом кособочился, а нижняя челюсть свисала на низ. Что там у него постоянно чесалось, так и осталось тайной за семью печатями, доехав до места, не успели узнать. Бывали случаи, впопыхах наскочив на дверной косяк, не попадая в двери: после чего со злостью пинал его ногой, матерился, нащупав дверную ручку, уходил восвояси, а так, в общем-то, мужик был неплохой. Второй - тот старалей, - если по-воински, так старший лейтенант – этот был совсем противоположность капитану: худой и даже больше тощий, и брюха у него не было - на туберкулёзника похожий: с рыжими волосами и острым крысиным носом - на немца сильно чем-то смахивал - потому и получил кличку – «солдат Швейк». Ходил, низко опустив донизу голову, но при встрече резко вскидывал подбородок, оскаливал острые редко посаженные во рту зубы, пытался, ве-роятно, изобразить на лице улыбку, а ты в эту минуту думал, что он, будто собирается тебя укусить. К тому же всегда почему-то даже старался уступить дорогу солдату. Вот и пойми его – этого немца… - что у него на уме?!.. Следующим был солдат Юра Исмаилов родом из Казахстана, как-то он сам об этом проговорился, что он из города Кустаная и в тот же день его стали называть «солдат Бровкин», иногда добавляя – «из целины». Юра наполовину русский, вторая половина его родословной значилась где-то в мусульманских народах; служил он третий год, и уже на дембиль было, - забил, - как он сказал, ибо его товарищ Серёга Гордиев, на год раньше призвавшийся, служил уже по четвёртому году и демобилизовывать его никто пока не собирался. Серёже Гордиеву присвоили кличку «Косолапый» за его способ перемещаться по поверхности в длинном коридоре вагона в развалку и чем-то, напоминая медвежьи повадки. А всё дело в том, что сейчас на этот день, когда в воинские части доставляли молодое пополнение - от старого состава, те, кто давно уже должен быть дома - пока избавляться не торопились. К осени 1968 года в Советской армии служило четыре года призыва и  вот сейчас пятый набор везли дополнительно. Те, кто родился в 1946 году, служили уже четвёртый год, и виновата была в этом «Пражская Весна». А ей в противовес - военные учения стран Варшавского договора под одноименным названием «Шумава»,  а тут ещё и затеяли военную реформу с переходом на двухгодичную воинскую службу; прицепом, решили и военную форму поменять. Так что период был крайне переломным, даже можно сказать скандальным – того и гляди снова воевать начнём: «Империалисты, стянув войска на границу с Чехией, сутками напролёт в прицелы глядят и прицеливаются, как бы точнее попасть!..» - так сказал, просвещая новобранцев «унтер Пришибеев», при этом сжав свой огромный кулак - размером с собачью голову - с размаху ударил себя в ладонь. В купе, где ехал Костя на то о чём он говорил, об этом никто даже не подумал, ибо у всех болела душа об одном, - где и как раздобыть-бы выпить. И такая всех злость брала!.. - деньги, значит, есть - у каждого не считано: родственники насовали полные карманы, а выпить нету!.. Загонят в тупик глухой, где и люди-то не ходят, ибо можно было бы в окно гроши выкинуть и попросить принести, - так, кому кинешь?.. бомжей и тех не видать поблизости. Так что больше всего, притом всем поголовно хотелось девочек, ну, и выпить чего-то, но выпить почему-то больше, потому что с девочками возни слишком много: к тому же, с ней может всё кончиться ничем. Да и где её тут возьмёшь?!.. Ну, разве что, когда случайно будет проходить мимо окна подходящая чувырла, да за патлы её, и в окно затащить: хотя сомнительная надежда, - визжать по-поросячьи станет. Нет. Выпить всё-таки способ проверенный, намного спокойней и по-людски пристойней: налил стакан до краёв, а тебе кричит в это время через столик «земеля» - Витёк - родом из Кубани: «Куда ты льёшь, глаза повысыхали?!.. Смотри шарами, а не дуплом своим – мимо стакана уже потекло!..». Нервозная обстановка - это явление временное, можно не обижаться: сейчас выпитое вино дойдёт по назначению – куда надо и всё будет в ажуре, а тот, кто только сейчас кричал, полезет целоваться и говорить: «Костик, друг ты мой родной, если бы ты знал, как я в тебя влюблённый!.. спой мне, дружбан, ещё раз ту песню, где дочка рыбака от горя бросилась в море и утопилась… а?». На этом человеке – «земеле» из Кубани Кравчинском Витьке придётся задержаться и рассказать в двух словах об этом «самородке», ибо в дальнейшем его дороги с нашим главным героем Костей будут редко пересекаться. Служить-то они будут в одном батальоне, но в разных ротах и при встрече лишь переки-нувшись  двумя тремя словами, пожав на прощанье руку, рас-ставались, подолгу не видя друг друга. В поезде Витёк умело добывал «пойло» и как это ему удавалось, наверное, и сам бы не смог объяснить. В эту минуту до того рокового дня было ещё далеко: сидя напротив Кости, веселился, горланил песни пыта-ясь подпевать ему. И Костя весьма удивился бы, узнай он сей-час, дальнейшую трагическую судьбу своего собутыльника. Ка-залось… - едет парень отдать честно и с достоинством воинский долг Родине, что в общем-то, неплохо у него получится. Но судьба Витька была уже, где-то там написана жирной короткой строкой, а может быть, этому больше способствовала забубен-ная и необузданная дурость в его голове - отсчитав ему, всего шесть лет жизни с этой минуты отсчёта и поставив свою жирную чёрную точку с восклицательным знаком в конце. А точка и впрямь получилась не только чёрной, но ещё и кровавой. Витёк вернувшись со службы, пойдёт куролесить. Однажды как-то сойдётся с одной девкой прибывшей на благодатную Кубань откуда-то из центральной России. На пару будут потихоньку работать в совхозе, поселившись в отдалённом и глухом отделении, а в промежутках беспробудно пить самогон собственного изготовления. В один поздний декабрьский вечер, когда на улице наконец-то подморозило после длительного ненастья и распутицы: в квартире, где проживала пара, растянувшееся застолье плавно перешло в трагедию. Как было всё на самом деле, впоследствии и следователи толком не допытались по причине отсутствия свидетелей, а виновник, обвинённый в убийстве со-жительницы, мог, что угодно сказать в своё оправдание. Кстати, с разностью в пару недель, в том самом совхозе, только, на другом отделении как раз на Новый год произошла подобная трагедия, но, только, в том случае, - жена топором зарубила мужа, а если быть точнее, то сонного в кровати - голову тому посекла, как капусту шинкуют. У Витька картина немного отличалась от той. Толи убил по-пьяне, то ли не добил, но при этом подумал, - что убил! Взял сожительницу за ногу и потянул выбросить вон, - а собственно, зачем она такая ему теперь нужна!.. Вытащил на дорогу подальше от своего двора, где колея выше колена тракторами нарезанная была за время распутья, кинул тело в ту колею. Для верности ногой придавил, чтобы тонкий ледок проломить и далее притоптал в жидкой грязи, подумав при этом: «Трактор будет ехать рано утром, а если повезёт, то и ночью кто-нибудь пьяный проскочит; раскатают в колее - туда ей и дорога!.. Утром найдут, подумают, что сама по-пьяне в колее утопилась, а тракторист ночью: да ещё с глазами, залитыми до краёв, – разве что-нибудь увидишь?!..». Сделав чёрное дело, возвратился Витёк под крышу своей квартиры и до утра поминал усопшую рабу божью сожительницу, но когда возвращался, забыл посмотреть, что за одну ногу-то тянул, а вторая подвернулась и по пути сапог с неё снялся. Для осведомлённости читателя ска-жем, что снимать обувь в жилом помещении принято было у подобных семьях лишь перед отправкой в постель ночевать, и то не всегда получалось – часто на эту процедуру просто сил не хватало. Сапог с ноги сожительницы снялся перед самой фи-нальной частью, когда предстояло ей погрузиться всем телом в жидкую грязь, вот он и остался стоять на бровке возле дороги, как символ печали по своей убиенной хозяйке. Как на грех трактора в эту ночь и в последующее утро почему-то не ездили, вероятно, само проведение не желало прятать следы. Правда там была ещё одна деталь, которая в раннее утро навела на след обывателей захолустья: рука девицы выглядывала из жижи наружу, а рядом сапог стоял. Витька осудили по всей строгости советского закона: «…Приговаривается к высшей мере наказания – расстрелу!..». Зачитали и отправили в Новочеркасскую тюрьму, где подобные приговоры приводили в исполнение. А вот той бабе, которая сонного мужика зарубила просто так, -  от фонаря - и потому что плохо исполнял супружеский долг. А как его исполнишь, если там, что-то попахивало лесбиянством?!.. Советские законы стояли незыбленным гранитным монолитом на страже женщин, потому той бабе всего год условно дали. Витёк сидел в раздумьях в Новочеркасском каземате царской постройки и ожидал, когда ему лоб намажут зелёнкой, а может быть в один прекрасный день, ведя по коридору, куда-то на профилактику, выстрелят спокойно в затылок. «…Не на того они нарвались!.. Умирать так с музыкой, чтоб на том свете чертям тошно стало!..», - сказал он своему сокамернику, которого та же участь ожидала. Подробных деталей инцидента в тюрьме мы не знаем – эти сведения были засекречены, потому  выдумывать и сочинять не станем, а расскажем то, что знали, по крайней мере, многие. Недаром Витёк служил в элитной воинской части, там всему, как надо учили, не только аэродром убирать и чистить, но и кое-чему другому: время было такое и к тому же, передний рубеж перед потенциальным агрессором, стоящий по ту сторону границы на землях ФРГ в полной боевой готовности. При каких обстоятельствах был убит первый охранник в Новочеркасской тюрьме доподлинно неизвестно. Завладев автоматом, и посеяв жуткую панику среди надзирателей и охраны: в последующие минуты им удалось убить ещё двоих и завладеть оружием и боеприпасами. Три автомата АКМ на двоих и несколько рожков патронов: по одним сведениям толи шесть рожков, по другим все девять. Заняв где-то на территории тюрьмы очень выгодную позицию, приняли бой, который растянулся во времени чуть ли не на день, и только прибывшие из Ростова снайпера положили этому конец. Данные о погибших и раненных охранников тоже разнятся: говорили о семи человек погибших, и несколько раненых…
   Но, в эту минуту, Витёк пока что разливал по стаканам вино, произносил тосты и слушал как Костя песни поёт. До рокового дня оставалось ещё целых шесть лет: поэтому вряд ли стоит упускать попусту, каждую отпущенную в жизни минуту… 
    Сообщение с соседними вагонами пресекалось запиранием дверей на ключ. Как-то спросили Серёгу «Косолапого», - почему везёте как заключённых будто бы в лагерь? Долго не думал, сказал: «Вы присягу ещё не приняли, сбежит кто-то, а нам отвечай…». Совсем скоро выяснится, что «Косолапый» накаркал, - нечего было гавкать, где не попадя. От его объяснений легче не стало. Уже третий день пошёл, как весь вагон пропах, а местами так провонялся тройным одеколоном, будто ты вошёл в городскую парикмахерскую. Самым ходовым товаром и был этот самый, будь он неладен – одеколон!.. которого заботливые родственники, провожая бойца в армию, обеспечили парфюмерией на весь срок службы. Думали так, - наш ненаглядный сыночек, внучок и племянник в едином лице, как бог любит троицу. Побрился, освежился, похлопал себя по щекам, глянул на флакон и вспомнил тётю Дусю, бабу Шуру, мамку с папкой заодно, ну и брата с сестрой попутно, а там и до остальных в порядке очереди по мере израсходования одеколона вспомнить придётся. Ошиблись родственники в своих желаниях, ой, как ошиблись!.. ибо сейчас это всё - что на спирту настояно - употреблялось совсем в других целях. Внутрь организма вливалось, а от этого голова становилась как макитра пустая. Всякое нудное дело или будь то событие: так или иначе, рано или поздно, но край ему приходит. На пятые сутки эшелон наконец-то дотащили до города Бреста. На тот момент к нему столько нацепляли вагонов, что стал он длинный как кишка, а в окна вагонов высунулись рыльца тысячи двухсот «салажат». Там уже за Бугом – кордон, а дальше простиралось пустынное безмолвие лесисто-болотной местно-сти. На просторах «Великой» когда-то Польши с той стороны границы - в сторону совдепии косо кидая взгляды и скрежеща зубами, поджидали своих ненавистных «оккупантов» раввины и ксендзы со своей покорной, патологически преданной иудей-ской и римско-католической паствой. Где-то там, ещё за сотни километров от Бреста в землях Нижней Силезии, на самом краю деревеньки Скарбимеж, а точнее на отшибе её, в сотне метров от колючего ограждения военного аэродрома «Бжег-Скарбимеж», вопреки тем, которые на службе у самого бога находятся, в нетерпении ждал молодое пополнение житель добротного чем-то похожего на миниатюрный замок времён немецких рыцарей-крестоносцев хозяин этого подворья. Звали этого человека, с которым нашим молоденьким солдатикам предстоит ещё плотно познакомиться – Адамом. Коземир Адам – Ян Бославский. Вот такое бывает у людей, длинное предлин-ное погоняло. Было ему лет пятьдесят, и была у него жена Зося: на четверть века моложе, - сказано губа не дура!.. не выбрал в жёны на двадцать пять лет старше себя. Детей у них не было и неизвестно по какой причине: что-то там не получалось; хотя по правде сказать, - участие принимали и посторонние люди: от общества родецких солдат. Как не старался Адам припрятать свою молодую жену красавицу Зосю с глаз подальше, когда во двор к нему приходили солдаты – шило в мешке не утаишь. Зося покидала всегда двор без желания, шла и часто оборачивалась, посылая лукавые улыбки, а в глазах в эти минуты сверкали шальные молнии похоти и разврата. По гарнизону и слухи ходили, что обласкала она уже не одного солдата, а побывали и причастились там сверхсрочники и молодым лейтенантикам тоже места хватило. Как Адам-Ян-Коземир Бославский не прятал по-тёмным чуланам Зосечку - рога на его голове вырастали всё больше и больше. Пока Адам справляется со своими делами в городе Бжеге: на сеновале Зосечка уже солдатика обогревает, вот только детишек что-то не получалось, - как мы уже сказали, - ни от самого Адама, так и от жолнежов родецких, видимо изъян какой-то всё-таки у Зоси был по женской части. Адам был скуп-щиком краденых вещей и всего подряд, - включая стёртый до основания веник. С ним нам ещё не раз повстречаться придётся, но сейчас забегая вперёд, хотим прояснить ситуацию, - почему мы за Адама так рано вспомнили. Всё дело в том, что молодое пополнение, прибывающее в гарнизон  – это Клондайк!.. для Адама, по крайней мере. Во-первых, эти «салаги» ни в зуб ногой не рубят в рублях и злотых, а это очень важная вещь!.. Пока они научатся считать и переводить, что и сколько стоит в рублях и в злотых, за это время, можно целый капитал нажить. Наручные часы «Полёт», «Ракета» и другие, фотоаппараты марки «Зенит» - вещи добротные, на совесть сделаны советской промышленностью и пользуются спросом не только в нищей Польше. Но главное – это советские деньги: червонцы и четвертаки, остальное, что помельче: трояки и пятёрки номиналом – то макулатура и она неликвидной была. В принципе Адам мог и её взять, но цена составляла, - что на дорогу выбросить. Потому-то мы и вспомнили заблаговременно Адама, ибо спустя немного времени, совсем уже скоро новобранцев разведут, как последних лохов, к тому же на деньги, которых им дома насовали во все карманы…
   В Бресте снегу не было и потому казалось, что здесь теплее, но открыв окно, поняли: дует холодный ветер, кругом всё серое, пасмурно, тоскливо, - как на кладбище. Вскоре эшелон с рекрутами уже загоняли на станцию «Брест-Литовский» на запасные пути: «Где Троцкий – падла!.. когда-то позорный мир для России с немцами заключал». А вот в сорок первом – эта крепость себя показала за всю Советскую армию в целом, если бы все сражались как здесь, немцы бы дальше ни в жизнь не прошли, но и сейчас дальше хода нету, по причине: другая европейская ширина железнодорожной колеи. Выход один – или в другой европейский состав пересаживайся, или по болотам и лесам топай дальше ногами. Собрав свои хабари, покинули советские вагоны, в которых за пять суток дороги уже было прижились. Выстроившись вдоль состава поротно: длинной, казалось нескончаемой колонной, прозвучала команда: «Шагом марш!» и направились в то место, где ожидал их новый состав вагонов европейского образца. Прибыв на место, застыли на время в строю. На середину строя вышел подполковник - начальник эшелона в окружении командиров рот. Откашлявшись, начальник стал толкать речь: «Товарищи солдаты новобранцы, - крикнул он, на сколько, духу хватило, - обращаюсь к вам с убедительной просьбой!.. Сейчас вас распределят по вагонам: после чего состав отправится дальше к месту назначения, но перед этим - с минуты на минуту сюда, на этот вот перрон прибудут автолавки. У каждого из вас имеются в наличии советские деньги, а по нашим советским законам вывозить их за пределы страны категорически запрещено и преследуется по закону - это приравнивается к контрабанде. Поэтому вам предстоит от них избавиться добровольно, - в противном случае при пересечении Государственной границы СССР деньги у вас будут конфискова-ны. Последствия для каждого не подчинившегося приказу, я не берусь предсказывать – это уже не моя компетенция. Кроме автолавок, где вы сможете по своему усмотрению приобрести товары, которые вам в дальнейшем понадобятся, прибудут служащие почты, и вы сможете здесь же переслать деньги на свой домашний адрес. У меня всё. Командирам подразделений приступить к посадке личного состава в вагоны». Стали грузиться: громыхая сапожищами по утлому полу европейского вагона, который никак вероятно не думал, что ему придётся перевозить подобных людей; у новобранцев создавалось подозрение, - того и гляди: или вагон развалится, или пол под тобой. В вагонах суетились, втискиваясь в миниатюрные купе, слышался дисконт ещё детского голоса новобранца, не успевшего на гражданке обрести мужскую особь. В душе все радовались, что снова оказались в тепле и тут послышался чей-то визжащий радостный крик: «Автолавки приехали!..». Другой грубый мужской голос оборвал его: «Чего орёшь, придурок?!.. думаешь, там выпить тебе привезли?.. Щас!.. разогнался!.. втулят говно на палочке и скажут, - будь здоров и не кашляй дорогой, пока мы тебя в часть не доставили…». Но, не все сломя голову кинулись избавляться от денег, - ты сначала попробуй их наживи, прежде чем выкинуть на дорогу!.. – сказали некоторые светлые головы. Пораскинув мозгами, подумали, - нет!.. прутьями и шомполами как в старорежимные времена пороть, кажись, не будут, а заначка в заднем проходе не свербит. Чудить сильно не стали, а скрутив в рулончик купюры, привязали на нитки под трусы за мужские причиндалы, подумав при этом, - туда вряд ли полезут искать, всё-таки интимное место, - сказав самому себе так, посоветовал и товарищу, а как мы знаем: два сапога пара, к которым всегда и третий сапог отыщется. Покидав рюкзаки-сидоры на полки, сня-ли шинели, бросив их сверху и отправились гуськом на перрон скупаться. Автолавок приехало столько, что можно подумать ярмарка проводится. Новобранцы ходили вдоль выстроившего-ся ряда лотков, приценялись, – что брать?.. носом крутили и с неохотой покупали: зубной порошок и к нему щётки, мыло и материю на подворотнички, но в основном брали сигареты блоками. Выбор сигарет был невелик, ибо советских, как на зло, было мало и разгребли в секунду. Болгарские сигареты в красивых упаковочных блоках «Родопи», «Опал» и прочая ерунда - дорогая и к тому же не ходовая, а одеколона, – ну, ни одного пузырька! Часа через полтора ярмарка стала сворачиваться: все кому надо было скупились и попрятались от холода в свои вагоны. Автолавки стали разъезжаться, а перрон, будто на городской свалке пестрел обёртками и клочками упаковочной бумаги. Было около половины дня: и тут в этой прошедшей уже суматохе барахолки никто не заметил исчезновения - как вскоре высчитали - девяти человек дагестанцев. Эшелон при таких обстоятельствах отправиться никак не мог, - требовалось срочно отыскать пропавших «детей» выловленных в горах и усадить их на место. Дело принимало прямо-таки скандальный характер. Вначале надеялись, что эти дикие парни где-то поблизости околачиваются; обыскав всю округу в районе вокзала, и не обнаружив даже ихних следов, подключили комендатуру и всю милицию города. Трудность поисков заключалась в том, что город Брест наводнён людьми в военной форме, а те которых искали, одному богу известно, как очутились где-то на окраине города, облюбовав место возле небольшого магазинчика. И если бы не случилась пьяная драка с местными алкашами, то пришлось бы беглецов ещё долго искать. Благодаря тому, что продавец магазина позвонила в милицию, вскоре представители комендатуры изрядно пьяных дагестанцев впихивали кулаками и ногами в вагон. Вечером, когда спускались сумерки, и на что было обращено особое внимание всех пассажиров – это то, что эшелон тянули два спаренных паровоза времён Гражданской войны. Состав длинный и полз  медленно по-змеиному в сторону Государственной границы. Офицеры прошли по купе и собрали военные билеты. Среди какой-то степи, где вдали в темноте лес вроде бы просматрива-ется; насыпь гравийная, ни строений, а тут ещё и пронизываю-щий ледяной ветер дует как на крайнем севере. Выгрузили среди этого пустыря, построили в шеренги: кругом пограничники вдоль вагонов с собаками шастают, заглядывают под днища вагонов, что-то там  непонятно ищут, светя фонарями, а ты тут мёрзни, стой и терпи!.. Последующие действия пограничников, прямо-таки, - не в тему!..  спереди каждого собака на-поводку лезет прямо в пустой вагон, а там-то личные вещи!.. и через окна стало видать, как они с фонариками там, в купе - обыскивают тщательно каждый куток. Те, кто не избавился от денег… - как тут согласись не волноваться?.. - уж и сожалеть стали об этом. Стояли в одних гимнастёрках: выгнали-то из вагонов, считай, в чём мать родила!.. а тут ещё вспомнили опять про этот пронизывающий ветер, будто тебя кипятком окатили! Пограничники  те, - вон все в бушлатах на узбекской вате, поневоле прикинешь в уме, как из западни выскочить?!.. «Интересно бы знать, - подумал в эту минуту Витёк Кравчинский, плотнее сжимая коленки до кучи, -  собаки у них натасканные на то: чтобы деньги найти?.. Надо было их подальше запихнуть – туда, где собака нюхать не станет, но сейчас, пожалуй, поздно уже…». Опасения оказались надуманными. Проверив вагоны на наличие отсутствия шпионов и врагов советской власти, которые могут, спрятавшись под полом вагона незаконно пересечь границу, - потом ищи ветра в поле… - наконец-то началась посадка в эшелон новобранцев. У каждого входа в вагон стоял офицер пограничник: рядом с ним сержант, в руках которого стопка военных билетов. Выкрикивали фамилию: «вояка» бежал, спотыкаясь, спеша побыстрее попасть под крышу в тепло. Осветив фонариком лицо, и сверив с фотографией в документе, пропускали страдальца куда он стремился. Уселись было на свои места, ещё не отогревшись, молчали и смотрели все в окно: там - где только что они стояли - теперь пограничники с собаками стоят: в цепь стоят - как памятники и строгими глазами провожают медленно ползущий мимо них поезд, в голове которого попеременно вскрикивали гудками два паровоза. Мимо окна проплыл пограничный бетонный столб полосатый как зебра, - значит, уже едем по земле закор-донной. «Прош-шу, пани, закопани!.. шоб мени гарно було!..», - крикнул кто-то, из сидящих парней у дверей на лавке, а Костя спросил: «А ты что, язык польский знаешь?..». «Да хто ёго там знае!.. сказав так, як у нас гутарють!..». В эту ночь уснули только под утро.
   В дальнейшем нашем повествовании нам, так или иначе, предстоит рассказать, пояснить, наконец, обрисовать, чтобы вы наглядно могли представить, как на самом деле служили в Со-ветской армии. Разумеется, мы вовсе не намерены обряжать нашу доблестную армию в те одежды, о которых во время кон-сультации тёти Веры рассказывал старшина Макар Степанович со слов Сергея Довлатова и Владимира Войновича, а сам стар-шина всю жизнь, между прочим, портяночником прослужил. На наших страницах в описании доблестных вооружённых сил Се-верной группы войск, коротко – «СГВ» вы не встретите всяких полоумных Чёнкиных в совокупе таких же его начальников, как и пьяных трипперных зечек в обнимку с охранниками и надзи-рателями. Не увидим мы и азартных игроков - в очко или в буру, зачастую, как там описывается: на ту самую бабу играют. Солдатам Чонкиным и всяким другим криминальным содружествам в нашем случае, места не будет. Никто не спорит, что в любой семье не без урода, на то она и жизнь, подобные штучки не исключение, и у нас нарисуются, но это явление всегда кратковременное и виновникам в чём-то предосудительном предстоит в каждом случае горькая заслуженная расплата. Итак - утро следующего дня. За окнами, спросонья, не выспавшись как следует: увидели при ясном дневном свете бедную с покон веков нищую Польшу, - правда, гонору у неё во все века было, как у английских лордов. Мимо с обеих сторон за окнами проплывает болотистая местность, чередуясь с массивами тёмной стены бурелома и стройного леса с перелесками и возделанными, будто огородная грядка сельхозугодиями. Деревеньки вдали небольшие - времён Речи Посполитой, а следом захолустная станция, на которой к поезду выскакивала детвора и бежала следом, будто цыганчата. В окна солдаты бросали им пачки сигарет, но летели и целые блоки болгарских «Родопи». В дорожной скуке прошёл незаметно ещё день. Ночь отоспали, а наутро проснулись, когда состав уже стоял вдали от вокзала в Варшаве. С первого взгляда, вначале трудно было определить, - какой, это город, но вскоре всё стало ясно, - столица это – Варшава!..  Привокзальные многочисленные железнодорожные пути контрастно отличались от тех, что приходилось наблюдать на станциях своей страны. Между путями бесконечно тянулись бетонные платформы, и выглядело это как на городских улицах лежат трамвайные пути. Вдали красивое здание со шпилем – вокзал. Электрички снуют - на советские мало похожи, больше на те, что ездят в метро: широкие двери, почему-то открыты во время движения; в тамбуре молодёжь стоит и курят вместе с девушками сигареты. По платформе прохаживается полицейский в форме, какую видели, когда-то в кино. За спиной автомат стволом к земле висит: какой-то миниатюрный, с рожком полумесяцем, как на «АКМ» только узким, и с воздушным охлаждением ствола, как на автомате «ППШ» времён войны. Прохаживается по-над составом, поглядывая в окна, - спрашивается, что тут увидел интересного ты?!.. Открыв окно, все одиннадцать человек столпились на тесном пространстве, старались запечатлеть в голове впервые увиден-ную зарубежную жизнь, - не на экране кино, а вот так вживую. Активная жизнь вокзала протекала вдали: не меньше три сотни метров от эшелона. Там суетился народ, среди которого глаза молодых солдат улавливали то, что им ближе, а ближе – это девушки и вся та молодёжь-фирмачи, которая своей наружностью одежды даже издали чарующе действовала на сознание. Костя протиснулся наперёд к окну, пристально посмотрел вдаль и спросил товарищей:
    - Ну и что удалось рассмотреть?..
    - Да ни хрена отсюда хорошо не видно!.. что в кино смотреть, что на таком расстоянии!.. – сказал кто-то у Кости за спиной.
   - Почему не видно?.. то у тебя зрение ни в дугу, - сказал Кон-стантин, комментируя вывод товарища. У Кости зрение было высокой пробы, что в дальнейшем подтвердится на многочис-ленных стрельбах. Из автоматического десятизарядного карабина Симонова – «СКС», а после перевооружения из АКМ и пулемёта, за пятьсот метров будет поражать движущиеся цели с оценкой «отлично». А в эту минуту, пытался помочь товарищам в дальнозоркости. 
    - Лично мне, как будто рядом - всё видать. Хотите, расскажу всё до нитки, может даже что-то под одеждой у чувихи удастся рассмотреть.
   - Ну, давай рассказывай, коль на то пошло, - отозвался парень рядом стоящий.
   - С чего начать... с головы или с ног? – спросил Костя.
   - Да хоть с задницы, рассказывай уже: если такой ты зрячий!..
   - Начнём с обувачки… да-а-а - сапожки у них не то, что у наших девчат - резиновые байкой внутри обшиты. Эти блестят разными цветами: дермонтин, а то и кожа. Впритык в обтяжечку по ножке, с наколенниками, а выше трудно разглядеть – коротенькое пальто мешает, но предположить можно, у некоторых расстегнуто и брючки в обтяжку, а вон у двоих - колготки, под которыми может и трусиков не быть…
   - Ты-то, откуда знаешь: есть они там у них или нету?!..
    - У нас в Ростове барыги на старом базаре такими колготками торгуют; Томка - моя хорошая знакомая - никогда под них трусиков не надевала. Ну, чё и дальше рассказывать?
   - Валяй уже, раз всё окно загородил!..
   - Главное, что девки у них поголовно курят, странно это всё… Была у меня в прошлом одна курящая, чуть было в могилу меня не загнала…
   - Чего тут странного?!.. У нас, к примеру, в Харькове тоже скоро все курить будут…
    - Сумочки у всех на длинном ремешке на плечах висят, - про-должал рассказывать Костя, - лица не рассмотреть: далеко очень, но судя по распущенным волосам биксы не хилые. В тамбурах в электричке парочек много целуется, будто нетерпёж в заднее место воткнулся. Короче: приедем, насмотритесь ещё вдоволь…
   - А если в глухом лесу будет часть стоять, кого там, скажи, смотреть-то будем?..
   В эту минуту мимо окна тихой поступью проковыляла девушка: на высоких каблуках - в тех самых сапогах, о которых минуту назад рассказывал Костя, - нафуфырынна-а-я!.. - как манекен в витрине магазина. Проходя, подняла свою красивую головку и прекрасными глазками, ласково так, словно мать моет ребёнка в корытце, окатила Костю своим взглядом, отчего его даже затошнило от возбуждения. От её красивого лица, взгляд у Кости произвольно опустился намного ниже - туда, где коленки, и чуть выше, где под плащом девичьи прелести. Проглотив голодную слюну, которая комком казалось застряла в горле, немного побледнев на лицо, отошёл от греха подальше от окна, сказав при этом севшим хриплым голосом:
   - Дальше сами смотрите, глаза уже резать стало… к тому же одно расстройство!.. 
   Неожиданно в купе вошёл Витёк Кравчинский: прошёл к окну, растолкав столпившихся, умостился, подвинув сидящих попут-чиков, сказал, доставая из кармана непонятную какую-то боль-шущую, но необычно красочную денежную купюру:
   - Вот, выменял на одну штучку заныканную ещё на гражданке, - о какой такой штучке речь идёт не объяснил, потому никто ничего так и не понял. - Наши деньги, если у кого они есть, пока приберегите, это мой вам совет, - сказал далее Витя, - вот у меня имеется сто злотых, я думаю это немало, судя по нашим конечно рублям. Сейчас надо поймать какого-нибудь захудалого пана и послать его за бухлом, потому, Костя, я и пришёл до вас, ибо там, если всё это начать проворачивать, то до вас ничего не дойдёт.
   Костя взял из его рук деньгу, поглядел со всех сторон: с одной стороны орёл одноглавый на всю бумажку, с другой портрет какого-то мужика, в левом нижнем уголку целых четыре подписи, вероятно министра финансов и его братии. На всю купюру надпись «100». Какое-то время Костя ещё вертел купюру в руках, затем возвратив её Виктору, сказал:
   - Не будем в долгий ящик откладывать: надо клиента-посыльного искать.
   Увлёкшись первыми впечатлениями от встречи с иноземщи-ной, попросту не заметили стоящей в эту минуту погоды за ок-нами вагонов. В Варшаве было тепло: небо хотя и пасмурное, но зато тихо, ни ветерка. Витёк высунулся из окна чуть не до половины туловища, поглядел в обе стороны, немного задержав взгляд на полицейском, который - тщедушный такой, какой-то засосанный и форма на нём мешковато висит - прохаживается невдалеке по платформе. Витёк отвернувшись в другую сторону, мановением руки стал настойчиво подзывать к себе мужика: явно работник или служащий железной дороги. Когда тот подошёл вплотную к окну, Витя, протянув ему банкноту, клацнул щелчком себя по горлу, и для верности, чтобы мужик случайно не притянул непонятно чего, схватив со столика пустой стакан, жестом показал, как пьют из него. Пан закивал головой, соглашаясь, взял из руки Витька денюшку и стал пристально, и почему-то уж сильно долго разглядывать её. Вертел, вертел в руках, а потом протянул обратно, что-то на своём языке тараторя и показывая куда-то в сторону пальцем. После обернувшись, удалился к стоявшим в стороне трём мужикам в таком же камуфляже. Что-то стал им рассказывать, жестикулируя руками и всё время, указывая рукой в сторону вагона. Спустя минуту, к их компании подошёл и присоединился полицейский: окружив его, теперь все четверо махая руками, пытались полицейского ввести в курс дела. Наконец всей гурьбой направились в сторону вагона. Всё это время за всем происходящим на платформе из окна вагона с недоумением смотрело двенадцать пар глаз: и даже ни одному из них не приходила в голову мысль, что виновата во всём этом - сама купюра. Как будто бы сговорившись, все подумали одинаково: «Начальство, по-видимому, и тут всех успело строго предупредить, чтобы бухло нам не носили. Вот, суки!.. даже сюда добрались!..». Консилиум во главе полицейского подошёл к окну и остановились тесной кучкой, смотрят в окно на рожи двенадцати родецких оболтусов и что-то по-своему решают, тихо переговариваясь. Ситуация сложилась крайне непонятная: «Если дело только в пойле, - сказал Костя, - тогда какого хрена им от нас надо? Всё равно ведь не принесли!.. Нет тут, братцы, что-то не так!.. Витёк, а ну где там твой стольник, давай его сюда на исследование…». Под окном вагона поляки вели разговор на повышенных тонах, периодами продолжая кидать косые взгляды на открытую верхнюю часть окна, а в купе тем временем Костя стал рассматривать денежную бумажку под пристальными взглядами попутчиков. Все огорчились явным провалом задуманного предприятия и терпеливо ждали вердикт. На лицевой стороне купюры, там, где нарисован портрет государственного деятеля, в самом низу, среди вязи обрамления по центру значился мелкими цифрами год выпуска данной, теперь уже просто бумажки «1896 год». Обнаружив такое подлое дело, Костя воскликнул:
   - Так вот где собака зарыта!.. Кто же её возьмёт?!.. если её отпечатали, чуть ли не сто лет назад: в честь коронации царя Николая второго!.. Польша тогда-то в Россию входила, а деньги у неё были и те, и свои. Хотя скажу вам без булды, у нас в Ростове можно бы было сплавить её нумизматам не хило.
   - До Ростова далеко, - сказал Витёк Кравчинский, - давай её сюда, не пропадать же добру. Я постараюсь проникнуть в ваго-ны дагестанцев: у них советских денег больше, чем у кого бы то ни было, - обменяю!..
   Заканчивая рассказ о необычной купюре номиналом в сто злотых, забегая вперёд, скажем, что Витьку удалось от неё избавиться, но после она ещё долго, придолго - не менее года гуляла по гарнизону, переходя от одного несведущего по финансовой части бойца к другому. На время она – эта бумажка - вроде бы исчезала из поля зрения вояк: лежала где-то у кого-то в заначке, пока не прибудет молодое пополнение. И вот тогда, когда прибывали в гарнизон «молодые» у неё начиналась новая жизнь. Возродившись из небытия, бумажка начинала вращаться в таких приключениях, о которых и пером не описать. К концу службы Константина, о ней уже почти забыли, и вероятней всего кто-то этот раритет увёз в Союз; как и говорил когда-то Костя, - нумизматы оторвут с руками. До тех времён было ещё далеко, а пока что эшелон продолжал стоять в Варшаве и только к вечеру, когда на город спускались сумерки, и зажглась иллюминация городского освещения, паровозы прокричав, выпуская клубы пара из труб, легонько тронулись с места. В эти минуты все новобранцы застыв у окон, с любопытством смотрели на красоту древней столицы Польши. Состав медленно продолжал взбираться на подъём и когда уже двигался по железнодорожной ветке, уходящей огромной дугою в стороне от вокзала: с высоты этого места взору вдруг предстал город как на ладони. Вероятней всего поезд тем самым уходил на какое-то ответвление, и это длилось не менее чем тридцать минут, за которые успели вволю налюбоваться красотами столицы. Костя впервые вжи-вую, вот так, а не в кино и на картинке видел что-то подобное: отчего захватывало дыхание, а мысли метались как неприкаян-ные. Эти короткие минуты запечатлятся в памяти у него на все последующие годы: чего-то красивее увидеть больше не при-дётся. Ещё целые сутки воинский эшелон полз от станции к станции: на некоторых отцепляли вагоны, видимо личный со-став этих команд предназначался для службы в других гарнизо-нах, которые находились в иной стороне. Только к вечеру сле-дующего дня, в то время когда за окном стояла темень, а к это-му добавился ещё и моросящий дождь, эшелон остановился на станции Бжег и прозвучала команда, - с вещами покинуть ваго-ны. Прибыли на место – это всем стало понятно, как божий день. Тут же подсчитали, что от Таганрога и до этого города – со странным названием Бжег - время в пути вылилось почти в во-семь суток. Сейчас, когда шли по платформе, переходя на пло-щадь перед вокзалом, всем без исключения парням казалось, будто под ногами асфальт движется, - почти что плывёт. Ощу-щение было такое, что ты продолжаешь ехать всё в том же вагоне. На площади их ждали машины: стояли в строгом строю «Кразы» и «Уралы», а кузова затянуты тентом. Направляясь к машинам, мимолётно бросали взгляды вокруг, и почему-то на всех сразу же напала апатия. Причиной тому была та контраст-ность, которая разительно отличалась от того, что видели рань-ше. Всего ведь сутки назад любовались: светлым, лучистым, сияющим как будто бутон разнообразных цветов городом Вар-шава, - а здесь предстало глазам всё мрачное, серое, при этом в ночи всё казалось чёрным, а тут ещё и сеет этот дождь как через сито, - да всё здесь не так! И не очень похоже на то, что видели раньше!.. Погрузились в кузова, но взгляды у всех туда – в сторону заднего борта, где тент откинут. Вскоре послышались команды и двинулись в путь. Казалось, машины плутают по городу, заметая следы, ибо - как не старались понять - поворотов получалось слишком уж много, но наконец колона машин проскочила в какие-то открытые настежь ворота, где у створок по бокам стояло по солдату в шинелях и с повязкой на рукаве. Костя даже успел прочитать надпись у солдата на повязке - «КПП». Новобранцы сами ещё того не подозревая прибыли в городок «Красные казармы» - так этот военный городок называли сами жители Бжега. Но не только это таинственное название здесь представляло интерес, о чём мы и расскажем вам чуть ниже и в процессе самого повествования. Прибывшее молодое пополнение построили на громадном плацу и стали выкрикивать по-фамильно, распределяя новобранцев по подразделениям. Костя всё время крутил головой, рассматривая по окружности величественные здания казарм, которые стояли квадратом по периметру более чем в три километра. Остроконечные крыши даже в темноте на фоне временно прояснившегося неба смотрелись каким-то напоминанием из далёкого прошлого средневековья: из прочитанных книг и увиденных фильмов о древнем рыцарстве. Кроме высоких крыш виднелись остроконечные конусы с их флюгерами, которых сейчас не рассмотреть, но то, что они при-сутствуют на самом деле, - глаза можно не протирать. Толкнув рядом стоящего товарища, Костя в полголоса сказал: «Чё то, оно - вся эта мутота, мало на Польшу, похожа. Може, нас в Германию завезли?..». Товарищ оказался громогласный, ответил со злостью в словах: «Тебе-то не один хрен, куда тебя привезли?!.. Сиську дадут и тут пососать: так, что блевать будешь!..». В эту минуту раздался окрик откуда-то справа: «Разговорчики в строю!..».
   Да. Сейчас это была не Германия: хотя не так уж и давно – до 1945 года эти места германскими были. Нижняя Силезия за свою долгую историю кому только не принадлежала. Во времена Великой Речи Посполитой, когда даже та же Пруссия в её состав входила: крепость Бжег являлась колыбелью, родовым гнездом и оплотом королевской династии Пястов. После сюда явились австрийцы, потом Бисмарк сколотил из многочисленных и разношерстных германских княжеств государство для немцев и отнял у австрияков то, что ему приглянулось, в том числе и Нижнюю Силезию. Город-крепость Бжег немцы назвали на свой лад – Брик. Но ещё раньше Бисмарка сюда пришёл Наполеон и непонятно зачем сровнял крепость с землёй, а то, что осталось - уже впоследствии в сорок пятом - жестоко сопротивлялось при штурме советских войск. Бедную нищую Польшу три раза делили и всё никак не могли правильно разделить, так что место было не только намоленное всякими королями и герцогами; Бисмарками и царями российскими, но и полито обильно кровью многих народов и больше всего, и как всегда - кровью русских солдат. На берегу реки Одра в окрестности города Бжега стоит стела – мемориал нашим погибшим воинам в сорок пятом при форсировании этой водной преграды. На стеле надпись, что здесь похоронены четыре тысячи наших воинов… кто может их посчитать?!.. сколько их тысяч унесло только водой по теченью и сколько осталось лежать на дне реки. Цифра та явно написана, как пишут обычно всегда для отчётности по урожаям и литрам надоенного молока, - судьбы солдатские – это боль и горе невозместимое с чем-то другим, но только не для тех, кто затевает любую войну. В тёплых светлых кабинетах – там солдат – это всего лишь единица на бумаге. На день прибытия Кости в военный городок «Красные казармы» там дислоцировался 164-й Отдельный гвардейский, Ордена Красного Знамени керченский разведовательный авиационный полк. Командиром полка и по совместительству начальником гарнизона города Бжег был полковник Бондаренко С.Е. Полк всего полтора месяца как прибыл на своё место дислокации, а до этого принимал участие в учениях «Шумава», как в то время называли вторжение в суверенное государство Чехословакию. Во время этих «учений»: если не брать в расчёт правовую сторону действий советского правительства, то полк выполнял, как это ему и положено поистине боевую и необходимо важную задачу. К границам Чехословакии со стороны ФРГ была стянута мощная группировка Натовских войск и дело, как говорят в авиации, - пахло керосином!.. Самолёты 164-го разведовательного полка, барражируя на большой высоте до десяти тысяч метров вдоль границы, успешно фотографировали вглубь территории ФРГ до ста километров, при этом, не нарушая границы. В бомболюках самолётов ЯК-27 и Як-28 вместо бомб были подвешены фотоаппараты, которые с большой разрешающей способностью запечатлев и вернувшись на аэродром, приносили исчерпывающую информацию о противнике, с которым возможно завтра предстоит сражаться. В полку имелась ещё и эскадрилья самолётов ИЛ-28, которые способны были нести ядерную бомбу, так что, полк был элитным и не на пустом месте состряпанный. Биография полка длилась со дня его формирования в 1942 году уже четверть века, а за бои под городом Керчь, где личный состав особо отличился в сражении, полку было присвоено звание - керченский гвардейский: при этом наградив орденом боевого Красного Знамени. Дисло-цировался полк и приданные ему в подчинение воинские части: в том числе и отдельная 151 эскадрилья МИГ-21 - перехватчиков на аэродроме «Бжег-Скарбимеж», который строили когда-то - ещё в годы первой мировой войны немцы, и который располагался в трёх километрах на юго-западе от города Бжег. Там же рядом впритык к ограждению аэродрома протянулась полосой деревня Скарбимеж. В округе аэродрома было ещё два «Местечка» - тоже подобие миниатюрного компактного населённого пункта, площадью сто метров на пятьдесят и вероятней всего образовано евреями. Правда, на этот день, там проживала сборная Польши. Жили там и поляки, и бендеры, которые в 1945 году бежали сюда от расплаты, покинув навсегда свою «западенскую» Галицию, ну и евреев немножко: так - для полного человеческого счастья. Военный городок под именем «Красные казармы» располагался в самом центре города и был построен теми же немцами ещё в начале девятнадцатого века и называли его красным не потому, что там чем-то попахивало: коммунизмом или марксизмом с большевицким уклоном. Причина была в самих зданиях казарм, а точнее в том кирпиче, из которого были сложены стены. Кирпич был красный бурачного цвета, покрытый сверху глазурью: гладишь ладонью и словно стекло. Построено всё добротно – на века!.. Во времена, когда здесь хозяйничали прусаки в облике Бисмарского воинства в этих казармах квартировала конная артиллерия, потому повсюду в кладку стен были вложены железные кольца для того чтобы было к чему привязать лошадь. У Вермахта во времена нацисткой Германии базировался танковый полк, а вот все подсобные службы авиационного обеспечения располагались в районе аэродрома. К этому мы ещё не раз вернёмся, а пока: на плацу сортируют новобранцев по ротам в батальон обеспечения, и по эскадрильям в полк. Костю определили в батальон, - а так хотелось попасть служить в эскадрилью и носить на груди гвардейский значок очень похожий на орден; кто в этом не разбирается - особенно женский пол - то можно сойти и за орденоносца. Батальон состоял из четырёх рот и самой боеспособной, так сказать флагманом этого подразделения являлась рота охраны; остальное то всё – рабочий люд по обеспечению полётов: аэродромная рота – это бетон, гудрон, трава летом и главное: содержать в чистоте - как у котяры яйца - взлётно-посадочную полосу. Рота обеспечения самая загруженная и многочисленная по составу – это бомбы, снаряды и всё остальное, что может стрелять и взрываться, к ним ещё горюче-смазочные материалы: бензин, с керосином, масла, потом пошли портянки с шинелями и простынями ну и конечно то, без чего человек не может прожить более месяца – это еда. Авторота крутила баранки и возила в военной форме и в спецодежде народ на аэродром и обратно, а кроме того таскала самолёты по рулёжкам, заправляла их керосином, кислородом, воздухом и спиртом. Имелся, разумеется, и штаб, как и в любом приличном воинском коллективе воинской части под номером – 36619. Там выдавали зарплату кому и сколько положено: в польских злотых - и в рублях стоко-же!.. Что касается в рублях, то эту сумму перечисляли в Союз на банковский счёт. На всякий случай, чтобы никто не потерялся, ежедневно считали по головам личный состав, - не пропал ли кто и куда-то, а ещё всякие поощрения там выписывали: от денежных начислений - «именных», когда военнослужащий в отпуск уезжает в Союз, до суточных – пребывания солдат и сержантов на гауптвахте. Рота охраны – название само за себя говорит – бдительно охраняла всё!.. «Лучше перебздеть, чем недобздеть!..» - такой девиз витал повсюду: от последней метлы и грабарки до сверхзвуковых самолётов и вообще подчистую весь даже хлам, где бы он не находился на суверенных этих двух клочках земли по Договору о Статусе пребывания Советских войск на территории Польши. Всё было под строгой охраной. Казарма роты охраны располагалась, как это и положено первой от КПП городка. Привели в казарму, построили в длинном коридоре и стали распределять по спальным помещениям, после чего оставив на тумбочках свои рюкзаки и сняв шинели, снова построились и отправились на ужин в столовую. Ужин получился поздний, ибо на часах было начало одиннадцатого, но молодых солдатиков там ждали и накормили до отвала за всю их длинную дорогу в восемь суток. Придя в казарму, вскоре сделали отбой. Спальные помещения рассчитаны были только на одно отделение в одиннадцать человек. Это не то, что в Союзе: в одной хате спит целый батальон в семьсот человек. Уснули как будто бы у мамки на руках, но они ещё не знали, что для молодого пополнения, ка-ким они являлись, с этой исторической минуты: от порога ка-зармы отсчитывая от тумбочки дневального, если на выход - пять шагов, а в сторону помещений и до конца коридора - все пятьдесят. Под этой остроконечной крышей германской казар-мы, где так сладко спится сейчас, и на этом пространстве, куда их судьба занесла, ждала их очень красивая, но суровая и стро-гая на вид «девица» под именем «Курс молодого бойца». И по-следующие две недели отсчитывая время с завтрашнего подъёма - эта «красавица» будет ласкать, и лелеять каждого в отдельности бойца: особое внимание, уделяя рукам и ногам. В конце каждого дня от этой жаркой любви конечности так уставали, что неизвестно, - в чём только душа в теле держалась?!.. а туловище за собой этот груз волокло. Собравшись в курилке - «в личное время» - всего-то на десять минут, жалуясь друг другу, - что уже мочи нету!.. прямо-таки натурально пускали слезу. Некоторых молодых бойцов по пятам преследовала злая участь крайней необразованности в политической подкованности и физической немощи в руках и ногах. Вины их в этом, сказать честно, не было, ибо эта паскудная хроническая болезнь припёрлась с ними ещё с гражданки. Иной раз до слёз Косте жаль было своих сослужив-цев, потому как сам он этой болезнью не страдал. В детстве и юности он не только спорту уделял много времени, но и чтению книг любой тематики. Как тут не пожалеешь бедолагу: стоит, руки трясутся, - как перед смертью: отчего даже коленки стучат друг о друга. Взял из пирамиды карабин, а от того трясения он выпал у него из рук почему-то, да прямо на пол и сержанту по носкам ног ударил. Стоит бедолага перед сержантом ни жив ни мёртв. Поднял глаза на сержанта, смотрит на него как на икону и тихо так говорит, шепелявя и букву «Р» не выговаривая: «Плостите меня, товались селжант, лади бога, я ето совсем, случайно, лужьё упустил…». Сержант из «дедов» по четвёртому году служивший. Всего месяц назад как прибывший из Чехословакии, где он выполнял интернациональный долг, не придав значения той боли в пальцах в ноге, возможно при этом, вспомнив о своём меньшеньком братике, которого видел давным давно, про-тянул руку и, сняв с виновника шапку, второй рукой погладив его по голове, миролюбиво сказал: «Ничего, рядовой Милютин, всякое бывает. Научишься… - не святые горшки обжигают…». Дедовщины как таковой в этих стенах, да и вообще на всём пространстве гарнизона, притом в том понятии, какое присутствовало – возможно?.. - где-то в воинских частях в Союзе - здесь об этом даже не слышали! Мирная жизнь в этих краях, сейчас висела на волоске; и какая может быть дедовщина, когда вдруг завтра или ночью по боевой тревоге придётся отправиться в бой. Пять призывов под ружьём, и все были дружны, надеясь, что в дальнейшем им это будет крайне необходимо.
   После принятия присяги на плечи легла караульная служба. Костя, побывав несколько раз на постах в качестве часового, после чего крепко задумался: «Это что же получается?.. вот так - долгие два года - стоять на посту, как последний дурак и ворон считать?!.. Не-е-е – это уж точно не для меня!.. Надо что-то предпринимать…». Как говорят, о чём сильно думаешь, то мо-жет и сбыться, подобное что-то произошло и у Кости. Дело шло к Новому году. В батальоне, как и в остальных подразделениях, готовили к празднику выступление художественной самодея-тельности, на котором должно было в первую очередь отражено всё то, что более всего актуально коммунистическому воспитанию советского воина. На первом плане было исполнение патриотических песен, которые желательно было исполнить на высоком уровне. Не возбранялись и коротенькие сцены из спектаклей – так же по данной теме. К примеру, ставили сцену-сюжет, как немцы в сорок первом вешали Зою Космодемьянскую во время зимы на лютом морозе. На роль Зои взяли вольнонаёмную официантку Шуру из лётной столовой, а вот насчёт снега вначале не знали где его взять и вместо него, пришлось забрать из гарнизонного медпункта весь запас ваты стерильной. Костя в прошлом - ещё со школьных лет – имел большой опыт, как в одном, что касается всяких спектаклей, так и распевать песни на любые темы, - учить его не надо!.. По сути, этот Новый год для Кости стал как бы первым трамплином восхождения по службе и внедрения в ряды образцовых и активных военнослужащих срочной службы. Впоследствии и уже совсем скоро, став отличником боевой и политической подготовки, круто станет взбираться там и сям, нигде стараясь не упустить и в то же время избежать всяких постов в карауле и нарядов по роте. Праздник прошёл. Для начальства – на высшем уровне, а вот для самих артистов, как нельзя об этом даже заикаться, а тем более говорить на эту тему, ибо грешно. Ну, сами подумайте, разве это праздник петь и орать со сцены на сухое горло, а после ещё и в кровать ложиться спать, - и ни в одном глазу!.. разве это сон, скажите?! На концерте, со сцены, перед публикой в восемьсот зрителей - где-то в этих пределах вмещал солдатский клуб, который сварганили когда-то ещё немцы, - Костя первой своей песней спел «Бухенвальдский набат». Знал, хитрая бестия, с чего начинать! Эта самая песня подтолкнула заместителя командира батальона по политической части майора Колесова достать блокнот из кармана и жирной строкой пометить в нём «Рядовой Константинов - перспективен в дальнейшем на комсомольскую работу и не исключено - можно готовить в младшие команди-ры…». Воинская служба порой и со скрипом, - но призвали-то - не для того чтобы лясы точить!.. день ото дня, от подъёма до отбоя, от одного события к другому; по мере терпения и при-лежного желания освоить военную науку, жизнь становилась нормой и правилом жизни. Но кроме этого была ещё душа: мысли о доме, и самое главное тоска по любимой Ларисе. Дав-но уже летели пачками письма в оба конца, в которых клялись и божились, - что нет лучше на свете тебя!.. и любят они друг друга, больше чем мамку родную свою и того – хотя и частенько пьяного отца. В середине декабря как гром среди ясного неба Лариса прислала очередное письмо, а в нём написано то, - что лучше бы не читать! Пишет она письмо, находясь в больнице и, оказывается, сделала аборт. Он всего чего угодно готов был ожидать, но только не этого. Застыв, стоял с письмом в руках посреди коридора, тем самым товарищей ввёл в заблуждение, что многим первым на ум пришло, - так это весть о покойнике. Ответ на письмо писать не стал, всё ходил в размышлениях. В тот же вечер, в четыре часа - по-европейскому времени, с разницей с московским временем на два часа позже - отправился Костя в составе своего взвода на развод караулов. Ночь отстоял часовым, сменяясь, как и положено, в думках о потерянной любви, - так он на этот момент считал. Декабрьское утро с небольшим морозцем, когда с неба всё падал к земле туман, покрывая изморозью ветви деревьев и пожухлую траву, пробирался сыростью под одежду, то гадостное внутреннее чувство, которое червем ело изнутри, принесло лишь огорчения и усугублялось троекратно. Мысли неслись, одна вытесняя другую: пошлое, беспутное наваждение уступало место злости и коварной несправедливости во всём, после чего душа наполнялась отча-яньем, бессилием что-либо предпринять и наступало пустынное безмолвие и апатия. С этого письма в их отношениях произошёл тот надлом, который рано или поздно выговорившись, скажет последнее слово. Нахлынувшие воспоминания, в приправе воображения рисовали в голове у Кости низменные картины поведения в дальнейшем своей возлюбленной, а это всего, навсего - точила душу ревность. В глазах всплывали злоехидные рыла поклонников и обольстителей Ларисы: тех, с кем он бился не один раз насмерть, отстаивая право на неё, а теперь выходит, – дорога свободна! «Вот, паскуда!.. голову мне задурила, - говорил почти вслух Костя, прохаживаясь по маршруту движения часового, - в соблазн ввела, а теперь абортами, как мамка её промышлять стала! Сколько девчат за мной бегали!.. нет, взбрело же мне в голову помешаться на ней!.. Вон, Маринка – та готова была за меня лечь на амбразуру, а я с ней, как собака с безобидной кошкой!..». Воображение дальше рисовало отвратительные картины, которые никак не вкладывались добровольно в сознание и в сам принцип его отношения к жизни. Совместный в дальнейшем иллюзорный путь теперь казался не имевший прочной опоры, а зловредные типы-распутники, представали в облике мужских звероподобных забулдыг с неслыханными размерами личных причиндалов вполне доступном, но крайне интимном месте, в соблазне Ларисы вырвавшейся, как птица из клетки. Верная жена превращалась в шалаву, а в той самой кухне появится и пойдёт эстафета гулять по постели, на которой он когда-то с ней  не только лежал, но и много других приятных вещей делал, а теперь станет Лариса махаться с кем попадя. И объяснение её абортов само напрашивалось, - чтобы гулять с кем попало напропалую. «…Лежит она!.. растянулась, рассупонилась, прелести все наружу!.. Тьфу!.. ты беспутная! Спаси и сохрани в жизни от такой бестии! Надо же чё удумала: детишек не успев-ших появиться на свет жизни лишать!..». Константин бесконечно уставший, от этих душевных терзаний спустя несколько дней отправил письмо с упрёками, оскорблениями и лишь матершинных слов там недоставало. Только к весне: обмениваясь письмами, которые оба писали почти ежедневно, эта влюблённая парочка смогла найти какое-то взаимно удовлетворяющее примирение. Глубоко в душе Костя ей уже не верил. Обман, который выражался во втором аборте, не мог ему доставить не только успокоение, но и до конца объяснить и понять, - зачем она это сделала. Если бы не сама воинская служба со всеми её тяготами: караульной службой, марш бросками, стрельбищами, спортивной и боевой подготовкой, политическими занятиями с зубрёжкой Уставов, гляди, от таких мыслей мрачных, могло бы и горе случиться. Пример тому свежий был, и о нём - этом случае гулял по гарнизону печальный рассказ, который имел под собой реальное недавнее печальное событие в Северной группе войск. Стоял на посту – на вышке - часовой, а накануне из дома, от любимой получил письмо, в которое была вложена фотография, на которой она в свадебной фате стоит с женихом. Парень никому не сказав и не показав фотографию, отправился в караул; обыч-но в подобных ситуациях в наряды вообще какое-то время не назначают, ибо это опасно и непредсказуемо, и может иметь последствия. На этот раз произошла осечка. Пришли сменять часового, а на полу вышки в луже крови плавает та самая зло-счастная фотография и даже выстрела ближайшие посты не слышали. Уперев плотно в грудь, в область сердца ствол автомата, звук выстрела поглотила шинель и его молодое тело. Кости это не грозило, - хотя чёрт его знает ту тёмную душу человека, что он намерен свершить?! Костю от этих любовно-ревностных страданий в какой-то мере отвлекло и на время привело его в иное состояние происшествие, которому он был свидетель. Была середина апреля. Божественный вечер, как будто ты где-то дома и уже месяц май: тепло, тихо и только треск реактивных двигателей на время взрывают тишину при их взлёте; возвращаясь, самолёты садились на взлётную полосу почти тихо, на малой тяге, создавая звук шелеста фольги. Проводились ночные полёты, что было почти ежедневно, кроме воскресенья: то одна эскадрилья летает, то сразу две, а то и весь полк. На авиабазе «Бжег-Скарбимеж» кроме 164-го авиаполка, как мы уже сказали, базировалась 151-я отдельная эскадрилья МИГ-21-х и эскадрилья ИЛ-28-х, так что летать было кому, успевай только обслуживать. В тот вечер Костя стоял на посту, охраняя «ТЕЧ». Работы в ней велись только в дневное время. Остановившись перед земляным валом подобие длинного капонира, который прикрывал большую стоянку самолётов у ТЕЧ со стороны взлётно-посадочной полосы, предался лицезрению захватывающего вида полётов. Маршрут часового Костя покинул, ибо из этого места, где он сейчас стоял - панораму взлётов и посадок самолётов было отлично видать. Стоял, наблюдал. Ох!.. как красиво взлетают ЯК-28-мые на форсаже: треск стоит, а сзади из сопел самолёта по взлётной полосе стелется два конусных шлейфа огня метров на двенадцать. Поляки, кстати, проживавшие в ближайших в округе деревнях, со страхом в глазах частенько говорили: «Родецкие хитрые!.. Днём летают на самолётах, а ночью на ракетах. Как бы всё это нам на крышу когда-нибудь не упало…». Вот в тот святой вечер без малого этого не случилось. Очередной ЯК-28-й, а это была спарка, включил «полный-форсаж» и стрелой понёсся по взлётке. Где-то на середине полосы: вот он уже оторвался от земли и в эту секунду Костя увидел, что вместо двух шлейфов огня появился третий. Справа горит, рядом с большим огнём из сопла, но этот поменьше и немного в стороне. Когда самолёт уже был на высоте в сотню метров и находился где-то в границе окраины аэродрома, этот огонь вдруг из шлейфа превратился в сгусток огня. В голове вдруг прострелило: «Это же у него правый двигатель горит!.. Надо бежать к телефону и сообщить!..». Телефон находился на здании ТЕЧ – на стенке висел; бежать было не меньше как сотню метров, не осознавая своей наивности до конца, Костя стремглав бросился туда в сторону телефона. Можно было подумать, что где-то загорелся нечайно сарай и надо вызвать пожарную команду. Да и телефон-то - связь имел лишь с караулкой. Ну, позвонил бы, - что с того?! Пока начальник караула свяжется с кем надо от самолёта только горка пепла останется. Да и смысла в этом ровным счётом никакого. Но Костя всё-таки бежал. Возможно, он бы и додумался позвонить, но преодолев только половину расстояния неожиданно слева, где-то вдали, на ночном тёмном горизонте вспыхнуло зарево, а через короткий промежуток донёсся глухой лишь хлопок. В то время, пока Костя наивно пытался предотвратить лётное происшествие по потере самолёта, и не исключено самого экипажа. А тем временем на пункте управления полётами де-ло происходило так - диалог: «Я восемнадцатый, прошу взлёт». «Взлёт разрешаю». «Я восемнадцатый, пожар правого двигате-ля. От полосы оторвались!..». «Вижу, капитан, что горите. Спо-койно, капитан, набирайте по возможности высоту и катапуль-тируйтесь. Постарайтесь подальше оттянуть на лес…». Экипаж благополучно катапультировался, а останки сгоревшего самолёта в лесу собирали два последующих дня. Костя уже после как-то заглядывал в створку ворот ТЕЧ, где грудой лежало то, что осталось от крылатой машины. Потом из Москвы приехали полковники: старые, седые и всем казалось - лет по восемьдесят им - никак не меньше. Долго ковырялись в том сгоревшем хламе, отыскивая причину пожара двигателя, а её давно в полку все знали, - чего там ковыряться?! Заводской брак в камере сгорания!.. При взлёте на форсаже в двигатель и на форсажные кольца подаётся обильно керосин с добавлением чистого кислорода, стенка камеры прогорела, температура резко увеличилась, и получили результат. Не успели утихнуть разговоры на тему катастрофы самолёта, как посыпались новые, какие-то подозрительно тревожные предзнаменования чего-то. В ночное время стали выставлять дополнительно часовых и усиливать посты. Инструктажами просто замучили: раньше инструктаж проводили лишь перед заступлением в караул, а теперь и вместо политзанятий. Проверки постов - десять раз за ночь: только разводящий ушёл, проходит десять минут - сам начальник караула припёрся. Находясь в казарме в городке, как-то вернувшись только что из столовой после ужина, принялись в личное время свои дела подшаманить. Костя, к примеру, собрался несколько писем накатать и тут вдруг крик дневального: «Ро-та-а!.. Боевая тревога!..». Они там что?!.. совсем ополоумили?!.. – высказывали, своё недовольство многие бойцы, но при этом на ходу натягивая на себя гимнастёрки, застегивались, а шинель тащили в руках, спеша к дверям комнаты вооружения. Выстроились в коридоре, уложившись во время, как и положено согласно боевой тревоге, продолжая заправлять на себе всё, чем обвесился вплоть до сапёрной лопатки. Строй продолжал стоять, а команды на выход и погрузку в автомашины, чтобы следовать на аэродром, как это всегда происходило, почему-то не раздаётся. В последующие минуты, под руководством сержантов, стали выносить из каптёрки ящики и ставить их напротив каждого взвода. В ящиках лежали новенькие автоматы АКМ. По очереди подходили, получив автомат, дальше направлялись к старшине роты: вписывали напротив фамилии в журнал его номер, расписывался, а после свой карабин предстояло покрыть консервирующей смазкой, завернуть в упаковочную пропитанную консервантом бумагу и уложить в тот самый ящик. С карабином расставаться, Косте бы-ло жаль. Он так к нему уже привык и ему он очень нравился, притом на дальнее расстояние стрелял так метко. Берёшь в руки, чувствуется тяжесть, - настоящее оружие! Сейчас держа в руках АКМ, он почему-то ему показался игрушечным. «Ладно, - подумал он, - легче хоть бегать будет во время марш-броска…». Легче бегать не стало, потому как, уже в ближайший месяц ему на погон повесят лычку ефрейтора и станет он с этой минуты помощником командира отделения, но главное – это должность первого номера пулемётчика, но и автомат при этом, никуда не девается. Так что таскать во время марш-бросков, хотя и вдвоём, но пулемёт всё-таки не карабин с автоматом. За глаза к тому же ефрейтора называли «собакой», - обидное погоняло, но через него не перепрыгнешь, чтобы получить младшего сержанта. Будет ещё одна привилегия: став ефрейтором почти избавится от постов, назначать будут разводящим. «Сдать пост! – Принять пост!», - это не на посту стоять и два часа мёрзнуть. Кстати: зима в Польше такая мутота паршивая, что порой многим казалось – сырее, чем здесь, на свете, просто, не бывает. Как не одевайся, всё равно до костей пробирает: и главное ведь – мороз всего два три градуса. К примеру, собирается караульный на пост, часовым отстоять как и положено свои два часа. Прежде чем из пирамиды взять оружие, начинаем одеваться. На бойце нижнее бельё: тонкое летнее и сверху фланелевое зимнее. Сверху соответственно гимнастёрка и галифе – сукно: шерсть с лавсаном, тёплое и по сравнению с Х/Б, что в Союзе на порядок. Дальше надеваем ватные штаны и ватник, сверху шинель, предварительно отстегнув с одной пуговицы на спине хлястик, ибо на груди и животе крючки не сойдутся чтобы её застегнуть. На шинель вешаем ремень с подсумком, где два запасных рожка с патро-нами торчат. Благо, хоть сапёрную лопатку брать не заставляют. Для верности: вдруг дождь пойдёт, или ветер задует, который, кстати, в тех краях редко бывает. Но всё-таки не помешает: на шинель натягиваем плащ с балахоном. Кажись, собрались, - можно и в путь!.. В машину по стремянке ещё предстоит вскарабкаться, но там помогают друг другу: кто-то подсаживает, толкая в заднее место плечом, а тот, кто раньше залез, за руки затягивает. Слава богу, вроде бы залезли, поехали на посты. Сменяясь на посту, сменщику отдаём овчинный тулуп с огромнейшим воротником и длиной почти до земли, к нему, если забыл свои захватить - рукавицы такие же, как и тулуп. Теперь часовой готов нести службу!.. правда с одной оговоркой: он может только перемещаться, и то только прямо. Не дай бог, спотыкнётся и упадёт, подняться без помощи постороннего, будет довольно проблематично. Когда мороз надевали ещё валенки, а на шапке развязав тесёмки, плотненько заправив уши по неё, под бородой завязывали на бантик. Вот теперь только, кажется всё: останется лишь нарушителя, а то и шпиона-диверсанта поймать, на крайний случай стрельнуть в воздух, когда вражеская дипломатическая машина с номерами западноевропейскими шастает по дороге под ограждением колючей проволоки и фотографирует объект. В вечернее время, как раз после ужина, а так же раненько утром перед самым завтраком ещё одна немаловажная  головная боль. Вечером развести по блокпостам собак, а утром их собрать и водворить на псарню, которую ещё строили немцы и где проживает  больше шести десятков этих псов. Есть, говорят, там потомки ещё от немецких овчарок, которые тут живут ещё со времен войны. Один такой, которого даже на посты не выставляют, сидел неизвестно сколько лет в железной клетке: злее всякого голодного тигра-людоеда, только лишь кормят зачем-то, но и не избавишься от него: на него как на солдата все документы в наличии есть. Недавно сдохла старая сука, возможно от старости, а может от болезни. Взяли, зарыли, – не ждать же пока станет вонять. И доложили, как и положено в штаб группы войск. Звонок из Легницы. Суку немедленно откопать, погрузить в машину и доставить в лабораторию при штабе в городе Легница. Надо же какая честь!.. Но от собак и польза большая, к тому же, и не одна. Во-первых, она тебя охраняет, так что можно даже спокойно поспать на посту, хотя говорят, в военное время за это сразу на месте стреляли, но щас не война. Отцепил от проволоки с блокпоста псину, привязал цепок с собакой до руки и спи себе спокойно, даже разводящего или кого другого с проверкой - никого не подпустит. А ты в тот момент уже проснулся и кричишь, как будто бы не спал: «Стой! Кто идёт?! Стрелять буду!..». На территории аэродрома, с незапамятных времён, стояла длинным приземистым зданием и за высоким забором псарня. Это такое - как бы отдельное государство в образе Швейцарии. Живут там кроме собак и собаководы, притом хорошо живут и припеваючи, правда, неизвестно за счёт чего, ибо никто туда лишний раз не заглядывает, а за всякие проверки вообще можно не заикаться. Ну, кому взбредёт в голову туда переться?!.. Во-первых, там сильно воняет псиной, а ещё злые собаки и их в вольерах как саранчи, к тому же у себя дома эти бестии почему-то становятся на несколько порядков злее, чем на-блокпосту, возможно потому, что думают, что ты пришёл съесть ихнюю пайку, а ты заглянул лишь посмотреть. И вот в чём главная фишка была: что оказывается, сторожевые собаки в отличие от своих начальников собаководов, воинскую дисциплину соблюдали беспрекословно, можно смело сказать, что на высшем уровне. В этом нетрудно было убедиться, если пронаблюдать всего-то один раз выставления собак на посты. После ужина в машину садится очередная смена караульных. Сели аккуратно на лавочки по периметру кузова, середина пустая. Подъезжаем к собачьей ферме. Сейчас вы подумаете, что вышедший вам на-встречу в калитку старший собаковод начнёт в вольере хватать за ошейник бедного сопротивляющегося пса и станет тащить к машине, чтобы потом водрузить на пост. Ошибаетесь! Если бы было примерно так, то собак развезли бы по постам, дай бог к утру. Всё выглядело как в кино, а то и намного лучше. Подъез-жаем, посигналили раза три. Минут через пять приоткрывается калитка, высунулась опухшая от беспробудного пьянства небритая рожа собаковода: глаза закисшие, и лыка не вяжет, но тут же, распахнул калитку и пошёл открывать вольеры. Старший собаковод родом из Брянщины и звали его почти как цепного пса – Онучкин Миша, но по-зауглами обзывали Малютой Портянкиным. Далее можно сказать собаковод уже и не требуется: собаки сами знают, что от них хотят. Выскакивают как на спринте из калитки и с разгона прыгают через борт в кузов машины. У некоторых псов бывает неудачный прыжок по причине малого роста: цепляются передними ногами за задний борт, подтянувшись, пытается влезть, иногда караульный схватив за холку, помогает перевалиться ей через борт. Вот все сторожа уже на месте – всё пространство в машине заполнили псы. Далее могут немного устроить грызню. Дело в том, что каждой собачке хочется сидеть на краю у заднего борта и обозревать округу при движении. Сидеть в глубине кузова и ничего не видеть – это достаётся самым слабым и несмелым пёсикам из рода немецкой овчарки, а ведь имелись экземпляры величиной с телёнка. С погрузкой собак в машину вполне понятно, но два слова ещё о собаководах, пока они у нас перед глазами и не отправились спать. А так как источник всего зла таился за каменным забором псарни, то нас туда уж точно не пустят, и в этом ни у кого не возникало сомнений: можно было только упрекнуть в грубейшем элементарном нарушении воинской дисциплины. Ну, на крайний случай ещё выразить своё возмущение способом: помахать руками и выма-териться на чём свет стоит. Ибо, эта малочисленная солдатская «каста» всего-то из шести человек была неуправляема, и против них не существовало ни единого способа мер воздействия. Нарядов вне очереди им не объявишь, они и так безвылазно живут на своей псарне, уже до самых костей пропитавшись запахом псины - да так, что и через десять лет от него на те же десять метров разить будет. На гауптвахту также не посадишь, кто тогда станет собак кормить и выставлять на посты. Заменить другим солдатом по правилам не положено: прежде чем прибыть в воинскую часть для прохождения дальнейшей службы, его полгода учили в школе собаководства, а значит - это уже специалист. И что остаётся с ними делать?! Ему хоть плюй в глаза, а он зеньками проблымал, и говорит, - премного благодарен, почти, как божья роса. И расстрелять, даже если б была война, не расстре-ляешь!.. Хоть плачь, а сладу нету! Морда бесстыжая - хуже, чем у его собаки! Старший собаковод Онучкин-Портянкин в военный городок приезжал на продовольственный склад каждое утро, чтобы затариться пайком не всех собак, которые стояли на довольствии, как и обыкновенный солдат. Прибыв на собачатник свой: первым делом отбирали всего понемногу, что можно продать было пану: перловка, пшено, можно и кусочков мяса обрезать, - собаки всё равно кости больше любят. Продавали и кутят – этот товар был ценный, к тому же их ещё и прятать надо было. Привела сука четверых щенят: двоих спрятали и носят ей только на кормёжку, пока не подрастут и примут товарный вид. Дальше приступают варить еду для контингента. После обеда покормили собак, отвалив каждой по целому ведру, чтобы вечером на посту стоял пёс уже сытым, ибо в противном случае может и часового съесть, когда тот надумает его к своей руке привязать, чтобы поспать. Остальная братия монашеского образа жизни в казарме появлялась один раз в неделю, когда баня. Иногда пропускали святой банный день, забыв по случаю пьянки. Если такое случалось - беды большой в этом не усматривалось: ходил собачник немытым до следующего четверга, но разницы никакой не ощущалось. Воняло от него за десять метров, что с баней, что без неё. Вот и попробуй такими вояками покомандуй, что вскоре и Косте предстоит. И эти, обормоты - целых два - будут числиться у Кости во взводе, станут нервы скручивать в тугой узел, в то время, когда он станет исполнять должность замкомвзвода. Пора о них заканчивать, потому что подъезжаем к посту №-2: сидевший у самого борта пёс по кличке «Тарзан» тут же сиганул на землю и побежал к натянутой проволоке, где его ждёт цепь. Пока меняли часового, собаковод сходил и только карабинчиком щёлкнул на ошейнике у сторожа; вернулся, и поехали дальше. Следующий пост №-5-й: там вотчина кобеля «Вулкана», но он в это время отвлёкся, обнюхивая зачем-то суку под кличкой «Каштанка».  В ту же минуту собаковод, похмельным голосом, хрипя, кричит и матерится на «Вулкана»; тот виновато поджав хвост, спохватившись, прыгает на землю и, виляя хвостом, чтобы не побили за проступок, бежит на своё место. Из этого делаем вывод, что у собак дисциплине стоило бы поучиться. Вообще-то собаководы в роте охраны, как мы уже сказали, портили все показатели по уровню воинской дисциплины. Ротный часто так говорил: «Кабы моя воля: удавил бы, гадов, и рука не дрогнула! Это, ни в какие рамки не укладывается! Вся рота в сотню человек в нитку тянется, борясь за каждый бал во всех дисциплинах, а эти тем временем гадят на каждом шагу!..». Слова его - как нельзя лучше сказать - подходили к данной ситуации с собаководами, ибо это была головная боль командиров взводов, замкомвзводов и командиров отделений. Эти экземпляры - подобие военнослужащего - как прилипшее к подошве дерьмо: вроде бы не видно, но воняет спасу нету, - хоть святых из казармы выноси. Ротный - майор Дерябин - Косте очень нравился: чем-то он напоминал знаменитого Суворова. Такого же маленького роста, подвижный, даже можно сказать – шустрый как подросток, хотя служил уже со времени окончания войны. Имел много наград: притом боевых да собственно в то время, о котором мы рассказываем, юбилейных наград ещё почти не было. Во время тактических учений ротный не сидел где-то там, на наблюдательном пункте, а часто вырвав из рук солдата автомат, выкрикивая команды, поднимал роту в атаку и, вероятно, поддавшись эйфории, вспомнив себя ещё во время войны, бежал на рубеж вместе со всеми и кричал, - ура. Конеч-но, некоторые из числа молодых офицеров над этим ухмыля-лись, но как бы это для них не было смешно, рота была во всём гарнизоне всегда на первом месте: по боевой, физподготовке, марш-броскам на шесть километров в противогазе, ну и по по-литической подготовке сам бог велел, а Карл Маркс тем более. Личный состав роты - без преувеличения - командира своего любили, как любят родного отца. Приведём один из многочис-ленных примеров, по которому можно судить, что из себя, представлял этот боевой командир роты. В Союзе (так принято было называть здесь свою страну) на экраны кинотеатров вышел первый в истории советского кино вестерн «Белое солнце пустыни». Для советского зрителя того времени это было что-то невероятное и трудно в это верилось. Разумеется, в первый месяц выхода фильма на экраны, картину эту демонстрировали только в кинотеатрах областных городов, а вот за рубежом – там, где находились наши войска, фильм привезли показать в первую очередь, ну и конечно не солдатам срочной службы. Из новостей кинематографа журнала «Советский экран», большинство любителей кино уже были осведомлены об этом фильме. Ежемесячный журнал в красках рассказывал и на отдельных снимках показывал содержание этой картины, потому, когда прошёл слух по гарнизону, что привезли «Белое солнце пустыни», о нём только и разговоры кругом. К сожалению, посмотреть имели возможность только офицерский состав и военнослужащие  сверхсрочной службы. Единственными зрителями, из полуторатысячного состава срочной службы в гарнизоне кому удалось посмотреть эту картину, была рота охраны. Как удалось майору Дерябину уговорить начальство на это - нам доподлинно неизвестно, но известно лишь одно, что до этого были многочисленные просьбы со стороны младшего командирского состава роты, о том, чтобы упросил он высшее начальство получить разрешение. Пообещал, но гарантий не дал. Конечный результат не сообщал до последней минуты, всё зачем-то тянул. И вот построение роты на ужин. Командир сам вышел слово сказать, что бывает лишь в особых случаях. Строй застыл в ожидании: замерли все вытянувшись так, как, наверное, никогда не вытягивались. Ротный, явно подавляя на лице улыбку, вначале прохаживался вдоль строя, словно о чём-то размышляя и кидая взгляды то на одного, то на другого бойца. Затем вдруг резко остановился, будто бы что-то вспомнив, спросил громко: «Строевым шагом и с песней пройдёте до самого Дома культуры?.. не близко!.. Духу хватит?!..». Рота - без подготовки! Дружно, как по команде, од-ним выдохом, крикнула, - Да!.. - рота так гаркнула одним выдо-хом, что в казарме задрожали стёкла, и слышно было - как по-том говорили - даже в ротах соседних зданий, где дневальные подумали, что боевую тревоги объявили. Дом культуры, где фильмы для офицерского состава и их семей демонстрировали, находился, считай, на другой стороне города, там, где и госпи-таль был. Дом офицеров, о котором нам предстоит ещё расска-зать, располагался впритык к городку «Красные казармы» - можно сказать, что он в комплекс построек входил, но по при-чине отсутствия там большого зрительного зала, фильмов в нём не демонстрировали. Идти строевым шагом предстояло, чуть ли не через весь город: более двух километров. Рота, ударив строевым шагом, сотней ног обутой в яловые сапоги, на которых имелись металлические подковки, изготовленные из особого сплава, позаимствованного у самолётного двигателя, под шаг запела песню: «Маруся раз! Два! Три калина, чернявая дивчина в саду ягоды рвала. Маруся… Раз! Два! Три калина…». Булыжная мостовая вздрагивала от чёткого солдатского шага, словно тараном били в крепостные ворота. В окнах домов - справа и слева - при сгустившихся сумерках, смотрели удивлённые лица панов и паненок, а молоденькие пани махали ладошкой в стекле и посылали воздушные поцелуи. За время строевого марша песню успели три раза пропеть, а вот шаг на последних сотнях метров, было почти не слышно. Шли и ставили ногу ровно, с вытянутым носком, но ударить ею по мостовой сил уже не хватало. Роту вёл сам командир, понимая, что такое расстояние парадным шагом никому не пройти, замечаний делать не стал. К огорчению, посмотреть вестерн повезло не всему составу роты те, кто находился во внутренних нарядах и в караулах несли службу. Костя оказался среди счастливцев: его второй взвод в тот вечер находился в казарме.
   На политзанятиях за последнее время всё чаще талдычили про какую-то «Солидарность», которая воду мутит во всех польских городах и в особенности в районе Балтики: того и гляди начнётся всё как в той Чехословакии. Слушали в пол-уха, больше думая о своём: как где, что достать, пану продать, пива купить, а то и в самоволку до паненки сбегать. «Какая там «Солидарность» - видели мы её в гробу в белых тапочках и то, когда уже землёй присыпали!..». В конце апреля, уже после отбоя подняли весь гарнизон по боевой тревоге. Завыли сирены, забегались все, но роте охраны не привыкать - всё чётко: как в швейцарских часах или в аптеке на весах; пока другие подразделения волынку тянули, рота была уже на своих боевых позициях согласно расписанию по тревоге. В ту ночь начались учения «Одра – Ныса – 1969», в которых принимали участие и воинские части, дислоцированные на территории Союза. Во второй половине ночи стали один за другим садиться транспортные самолёты АН-12-е, выгружали непонятно что, потому что далеко и не видно, но главное везли всё подряд, будто тут жить навечно собрались. Яки и Миги, как будто с цепи сорвались: с утра как бешеные, стали летать и летать. Як-28-е теперь летали на Балтику и там фотографировали НАТО-вские корабли, которые словно стая волков собрались в нейтральных водах у берегов Польши. А тут как назло погода совсем испортилась: моква сыпет сверху туманом, сыро и промозгло на всём аэродроме, небо затянуто тучами, и всё вокруг грохочет и, кажется, что во всём и везде невообразимый хаос. На самом деле, было совсем иначе, чем это представлялось в мозгу: кругом дисциплина, всё и везде: каждый на своём месте. На третий день с начала учений всеобщее изумление наконец-то прошло: все успокоились и стали в «понарошку» воевать, как и учили, хотя чем закончится вся эта затея, сказать не смог бы даже Сталин, будь он жив. Две недели учений пролетели как один день: спали всё это время одним глазом, не раздеваясь, автомат у изголовья стоит - ни где-то в пирамиде; патронов все четыре рожка под завязку. На бойца навесили столько всего, что таскать у некоторых сил не хватает, будто собрались идти в наступление и снова брать Берлин, который, если на карту взглянуть - тут недалече находится. Учения гвардейский авиаполк, как лидер в Бжегском гарнизоне провёл, показав самые высокие показатели во всех отношениях боевых действий, за что 164-му авиаполку было вручено сразу после учений переходящее Красное знамя Северной группы войск. Потом соответственно во всех подразделениях посыпались поощрения для самих военнослужащих. Перед строем зачитывая приказ, упомянули и Костю - благодарностью. Он был так удивлён этим, что в первые, минуты, когда строй распустили заикаться вдруг начал, но минут через пять эта напасть прошла. Долго ломал себе голову: «За какие такие заслуги ему объявили благодарность от имени командования Северной группы войск. Шпиона и диверсанта вроде бы не поймал, до этого самолёт попытался спасти от катастрофы – не удалось. Так что же тогда?.. может то, что так ни разу ещё в самоволку не сбегал?.. Вон, Саня Молоков из Грозного, дружок мой закадычный, недавно хвастался, что обгулял уже не меньше десяти паненок… - а тут даже не нюхал!..». Ничем особым на ученьях Костя не отличился, - это было и козе понятно, потому его недоумения имели под собой основания: ну разве что бегал немного быстрее других, когда звучала команда: «Караул в ружьё!», кстати, за ночь таких ко-манд поступало по несколько раз. Костя даже не подозревал о том, что за ним внимательно со стороны наблюдает и ведет незримое шефство замполит батальона майор Колесов. Лелеет, выпестывает, вылепливает, как скульптор в своей художественной композиции чей-то образ, преследуя конечную цель: воспитать будущего образцового младшего командира и комсомольского вожака. Майор Колесов давно на него глаз положил, ибо это была его работа. После двухнедельного житья на аэродроме в полевых условиях возвратившись снова в стены казармы, они показались домом родным. В ленинской комнате в каждую свободную минуту прилипали к экрану телевизора «Горизонт»: каналов было столько, что если бы на переключателе было не двенадцать, а все двадцать пять, то вероятно и этих бы мало было. Щёлкнул переключателем каналов – смотри телеканал из Чехословакии, следующим - может оказаться трансляция из ГДР, польских каналов, какой не включай, - на одном канале идёт сериал «Четыре панцерна и пьес» - в переводе на русский «Четыре танкиста и собака», на другом «Потоп» с паном Володыевским по романам Генриха Сенкевича. Если, к примеру, сегодня прокрутили последнюю серию, завтра начинаем смотреть всё сначала: опять с первой серии и так до бесконечности круглый год, пока не уедешь на Родину. Иногда продемонстрируют что-нибудь из американского репертуара: экзотика фильмотеки с голыми бабами, но это уже после полночи, и смотреть можно не кому попало, и если дежурный по части попался с лошадиной фамилией «Человека в футляре», тогда пиши, - пропало, что и вызывало у солдат и сержантов злость, а особый интерес лишь возрастал. В американских фильмах, по правде сказать, хрен чего разберёшь – даже ни единого слова, ибо фильм озвучен на английском, переводчик пересказывает на свой лад по-польски, а ты сидишь как баран не зная ни того, ни другого и смотришь только картинки. Хотя, если честно сказать, подобных картинок в советских фильмах вовеки веков никогда не увидишь. Идёт, к примеру, свадьба: жених, как мокрая тряпка пьяный и лыка не вяжет, но ещё есть силёнки потанцевать с кем-то, а его невесту в эту минуту какой-то отчаянный ковбой, словно мокрую курицу, будто петух породистый уже топчет посреди клумбы цветов.  Да не стесняясь, задрав невесте на голову свадебное платье, прямо под окнами, где и происходит вся эта гулянка. Таким образом, положа руку на сердце, можно честно констатировать, что по-смотрев такое кино, до утра не то что не уснёшь, а только му-читься будешь, - хоть на стенку лезь! И уснуть страшновато: в комнате кровати-то попарно стоят: как бы спросонья да на соседа не взгромоздиться, после потом попробуй, объясни! Так что американское кино, будь оно неладное, лучше пореже смотреть. Вот и отбой, слава богу!.. теперь можно и поспать сегодня без американских постельных новелл. Второй взвод, третье отделение, в котором наш герой рассказа Костя и служит. Командир отделения младший сержант Иванов, родом из Ленинграда готовится на дембиль, но ночами всё зубрит что-то, спрятавшись в ленкомнату, какие-то науки. По возвращению домой решил поступать в какой-то институт. Мысли его подчинённых были очень далеки от того крамольного занятия, которым, непонятно зачем занимается младший сержант Иванов. Всего три дня минуло, как собрались под одной крышей все вместе и разбор полётов так до конца и не произведён. Пока в помещении нет командира отделения, хотя и двенадцатый час ночи, можно на сон грядущий обсудить прошедшие военные учения. Часть роты во время учений находилась на запасном аэродроме под городом Ополе, а там как выяснилось позже, жилось им как на курорте. Аэродром-то запасной и на него за всё время учений даже «Пчёлка» не села: это такой миниатюрный типа «кукурузника» самолёт, на котором начальство летает на охоту иногда или в штаб в город Легницу.
   - Доля, - обратился Костя к рядовому призванному из города Изюм, но сам он родом из какой-то хохлячей деревеньки, - ты так толком в тот раз и не дорассказал, что дальше-то случилось с той паненкой.
   - Там нечего рассказывать, одно недоразумение получилось.
   - Ну, всё-таки что-то да было?..
   - Да говорю же русским языком, - ничего не было!..
   - Как не было?!.. если ты тогда говорил, что штыком-ножом нижние проволоки перекусил и под низом на свою сторону её перетянул. И что так и выпроводил?!.. Зачем тогда перетяги-вал?..
   - Ну, ты, Костя, пристал!.. да я уже ведь рассказывал, я же не буду каждому по отдельности рассказывать!..
   - Ладно, не нервничай, расскажи ещё раз, чтобы всем хорошо запомнилось.
   - Ну, перетянул на свою сторону, да и перетянул. Уже почти стемнело…
   - Она как симпатичная хоть была?..
   - Да некогда было мне её сильно рассматривать, главное, что не старая, а на лицо они все смачно выглядят: светленькая, ма-ленького роста, худенькая, в кофточке ещё была. Тут не до раз-глядывания: надо было место быстрее укромное подыскать, а кругом как на ладони. До ГСМа дошли, там под кустиком и при-строились. Чувствую, под правой рукой. Нет. Всё-таки под левой рукой, правая рука у меня в ту минуту в другом месте была: намного ниже. Чувствую, там нет ничего…
   - Как это нет?.. ты что искал-то?.. Она-то под тобой?.. куда же она делась?!..
   - Да в том-то и беда: она никуда не делась. Сиськи под рукой нету!.. ну, прям-таки непредвиденное обстоятельство сложи-лось! 
   - А сиськи куда подевались?..
   - Так в том-то и дело, мне уже после дошло, что когда она лег-ла на спину они у неё растянулись по груди, видимо настолько меленькие были и худые. А мне в ту минуту показалось, что подо мной пацан лежит, и сразу вся охота отпала. От нервного истощения всё упало, как будто я испугался чего-то. Она спрашивает, - жолнеж, цо, я плохое… да?.. а я как в рот воды набрал. Что я ей должен был сказать?!.. Встал, заправился и говорю, - пошли, нет времени, щас меня придут сменять. Ну и выпроводил за колючку.
   - Да-а-а, Вова, ты оказывается одарённый юноша. Взрыхлил девчонку, полежал на ней, отдохнул немного, потом встряхнулся как петушок и ещё просвещать надумал. Хотя будь на твоём месте кто-то другой, могло ещё и смешнее получиться. Всё, давайте спать, а то на подъёме всегда - как будто совсем не спал.
  Спустя минуту отделение уже уснуло сном праведника, чтобы завтра подняться по команде «Подъём!» и продолжить воин-скую службу, а вечером открыв блокнотик: в календарике, вы-черкнуть ещё один день, тем самым приблизившись на это рас-стояние к заветному дембилю. Костя в последние минуты, перед тем как уснуть вспомнил Марину: лежал и думал: «У меня-то тогда в станице подобная хреновина произошла!.. и выглядело не лучшим образом, до сих пор мутная накипь осталась в душе. Расскажи им – засмеют, и к бабке гадать не ходи. А ведь с точки здравого смысла: оно-ведь и у меня тогда ничего не было. Марина была права, а я, тогда, не потрудившись хотя бы наполовину признаться, стал выпендриваться, будто петух перед курицей. Интересно, где она сейчас? Может уже и замуж выскочила… Вот - идиот!.. тогда камня на камне не оставил, будто не я её, а она меня оскорбила!.. Может написать ей?.. Нет, не буду. Лариску куда девать?.. Напиши, потом не отвяжешься… - что-то мышцы сегодня побаливают… - наверное, немного перезанимался…».       Последнее время Костя стал больше уделять внимания свой физической подготовке. В свободное время, а больше вечерами, поднимался на третий этаж в казарме, где располагались классы для инструктажа с наглядной агитацией и хозяйственные комнаты, там же находился и небольшой для роты охраны спортзал. Таскал штангу, кидал гири, надев боксёрские перчатки, лупил грушу до тех пор, пока в глазах темнело. Нажил себе на зависть другим атлетические мышцы, которые еле помещались под гимнастёркой и отчего часто казалось, что рубашка эта военная, сейчас расползётся по швам, а мышцы как из пращи были готовые выстрелить. Часто думал, - что вот бы сейчас повстречать ту Пашину шайку - и нехотя делать - справился бы со всеми семерыми: они-то насколько мне помнится, все кроме Паши доходяги-то были… - Перевернувшись на бок, Костя уснул.    

 



                Когда любовь как финансы,
                приказала петь романсы.




Не зли других и сам не злись
 мы только гости в этом мире
 И если что не так смирись
 Будь поумнее, улыбнись.

                (О. Хайям.).





    На просторы Нижней Силезии, где в ясную солнечную погоду вдали виднелись вершины гор Татры - вслед за весной, пришло душное лето. Стояла середина той поры, когда - как говорят зачастую простые солдаты, - щепка на щепку полезла. С природой не поспоришь, поэтому родецко-советскому жолнежу приходилось и душевно, и порой даже нервно страдать от переполнения тех внутренних чувств и от избытка тех же мужских гормонов, которые стремились увязаться за особью женского пола хотя бы визуально. Служба у нашего героя Константина двигалась по прямой – сказать, что плохо - было бы совсем неверно: примерно так, как мчится по накатанной дороге телега, на которой забыли смазать колёсные оси: порой со скрипом, но под уклон будто взбесившийся зверь. Костя давно уже таскал на груди значок «Отличник боевой и политической подготовки», имел разряды в спорте и значок - «ВСК», к тому же высокие показатели в боевой подготовке: метко стрелял не только из карабина Симонова и «Калаша», но теперь он был и пулемётчик. Активно участвовал в художественной самодеятельности батальона; являясь одним из активных комсомольцев участвовал во всех мероприятиях подразделения. Всего не перечислить, казалось со стороны – хоть в угол ставь да богу на него молись. Глубоко в душе у него выглядело немного не так как снаружи: никуда не делась та каторжная в душе тоска по Ларисе, по друзьям и по дому, а вот о родных вспоминал за редким случаем, когда получит из дома письмо. В тот день, с которого и начались все те события, свалившиеся как снег на голову на Бжегский гарнизон, Костя нёс службу в качестве дневального по роте. Ефрейтор – хотя уже и воинское звание – сам Гитлер с него начинал, но стоять у тумбочки дневальным - не возбранялось. Для того чтобы избежать и этой обязанности: требовалось - ни много, ни мало - а получить на погон ещё одну лычку. У командиров повышать в звании Костю желания пока что не возникало, - почему-то!.. хотя иногда в караул назначали в качестве разводящего. Поэтому пока они там думают, - давать ефрейтору Константинову вторую лычку или немного потерпеть и приглядеться к его поведению, Костя взяв в руки метлу отправился - в аккурат после обеда - убирать территорию возле своей казармы. Два взвода в это время улеглись спать перед заступлением в гарнизонный и внутренний караулы. Стоять у тумбочки - и постоянно махать рукой отдавая честь проходящим мимо - Косте сильно не нравилось, потому он предпочитал лучше с метлой в руках поработать. Ко всему прочему, с минуты на минуту, после сытного обеда должен явиться старшина роты. Старшина сам родом их Уфо-угорско-кацапского племени: складом своего нудного характера сильно на нервы действовал не только Косте, но, пожалуй, всем в роте. «Придёт, - подумал Костя, - станет тыкать кривым своим пальцем туда-сюда и слюнявя при этом свои огромные губы - вот бы бабе такие, век бы счастливой была – станет кричать, брызжа слюной, - Ты что, сляпой, днявальный?!.. мать твою, перемать!.. Уткну щас табя прямо мордой вон в ту вонючую кучу дерьма, понюхаешь, чем оно пахнят!.. Гряби, мяти, и собирай поскорея, пока комбат с обеда не прошёл, а то всё настроение яму ипортяшь, как в том туалете!.. Скоко вас не учи бестолочей, вы как телята в базу!..». Метёт Костя метлой и о своём думает: не заметил, как и к пустой беседке-курилке группа молодых лейтенантов подошла: рассевшись по лавочкам принялись громко обсуждать случай, о котором три дня назад говорил весь гарнизон. Костя вначале со стороны пристально оглядел каждого из них. Морды довольные, сытые: только что в столовых заправились, - кому что положено по статусу: летуны отобедали в лётной столовой, а те, кто только гайки на самолётах крутит и вслед их проволокой контрит, шплинтует - такой категории военнослужащим предусмотрена была техническая «Едальня». Если внимательным образом присмотреться, то в технической этой столовой-едальне обслуживает персонал… - Ой!.. одни «старые кошёлки», не то что у летунов. Туда кого зря не возьмут!.. Модели фиртиперстовые; идёт такая в фартучке гипюром по кругу обшитая, глянешь на такую красавицу, а после опустишь глаз: блестит вся как накрахмаленная, а где сзади ямочки под коленками: на том месте сознание теряется и кажется, что сейчас сквозь землю провалишься от помутнения разума. Расстроился, глаза свои печальные отвёл в сторону, понервничал, взял автомат, но не затем, чтобы пойти и застрелиться, а отправился на пост стоять два часа часовым. Солдатская столовая в графе кормления полуторатысячного населения Бжегского гарнизона стояла отдельным пунктом и в самой нижней строчке, ибо уже в ту «Едальню» одномоментно заходило и рассаживалось за столы сразу семьсот человек. Кормили - не будем кривить душой – даже очень хорошо, ибо возле самолётов, чтобы кто-то, не дай бог, потерял равновесие от недоедания, – боже упаси! Семьдесят столов – за каждый по десять человек садилось. В городке имелось ещё одно место, где можно было покушать сладостей, запив оранжадом или кефиром оплатив за это злотыми – этим пристойным местом была солдатская чайная, в обиходе её называли - «Чипок». В день выдачи солдатской зарплаты двери в чайной работали на открытие и закрытие беспрерывно: туда-сюда мельтеша словно крылья ветряной мельницы. Солдат получал 45 злотых, а Костя, уже ефрейторских - на пять злотых больше и частым был посетителем этого заведения. Сорокалетняя хозяйка, тётя Виолетовна - продавщица-буфетчица - женщина полненькая, сдобная как булочка, смазливая на личико и душой добрая, - как нянечка в детском садике; всегда Костю встречала с улыбкой и обращалась так, будто он ей родной сыночек, отчего Костя смущался, в особенности при товарищах - даже неудобно как-то было всё это слышать в свой адрес. Дамочка эта - как говорили многие - ни с кем не путалась; возможно и путалась где-то тайно в глубоком подполье, но вероятно ни с кем попало, потому шило и лежало спокойно где-то в мешке, на самом дне и жало своё не высовывало. Иногда злые языки называли Светлану Виолетовну неприличным словом, явно не соответствуя её типажу – «Балалайка», объясняя это тем, что состоит буфетчица из трёх балалаечных струн: верхние две – это пышные груди её, а нижняя, самая тонкая и певучая плохо бренчит и недоступна к тому же для корявого пальца музыканта. Сейчас, когда Костя сметал павшие на землю серёжки после цветения каштанов, поглядев на сытых лейтенантов в беседке про себя подумал, что он давненько не был в Чипке. Вскоре ещё старшина из вещевого склада зачем-то забрёл в курилку, видимо ноги после сытного обеда до места не донесли: уселся на лавку, снял фуражку и положив к себе на колени, откинул голову на спинку: вскоре уже посапывал сонным младенцем. Костя продолжал сметать в кучки мусор и несколько раз поглядел в сторону лейтенантов, когда они особо громко ржали как кони. И вдруг он услышал, что говорят о Людмиле; сразу на память пришёл тот скандал, о котором всего три дня назад говорил весь гарнизон. Ко всему прочему, на память пришло и событие двухнедельной давности, когда они втроём сидели в этой же курилке и Костя пел песни под гитару. В это время мимо проходила та самая Люда. Вначале она остановилась на проезжей части напротив дверей в здание гостиницы для холостых офицеров, какое-то время стояла и слушала издали, потом подошла к беседке. Поздоровавшись, попросила разрешения послушать песни, а в дальнейшем Костя несколько песен спел по её просьбе. После парень из первого взвода предложил сфотографироваться, она согласилась, тот сбегав в казарму принёс фотоаппарат. Вышли на площадку перед гостиницей и стали фотографироваться. Разве мог в те минуты Костя себе представить, что всего через несколько дней произойдёт с этой, на его взгляд обаятельной девушкой. Последующие дни Костя не один раз со стороны наблюдал, как Люда вышагивает по дорожкам городка «Красные казармы». Шла всегда с гордо поднятой головой, павой, кокетничая со встречными офицерами, а вслед, когда она удалялась говорили: «Вишь, как нарезает наша новенькая «Чуча», будто форсаж включила, кто только не пробовал - никого! не то что на себя, а и под себя не подпускает!..». Слово «Чуча» обозначало – красивая и недоступная барышня крестьянка благородных кровей. Люда являлась представительницей из числа вольнонаёмных, большинство которых прибывало в гарнизон из Союза с одной целью – выйти замуж за военного, а за лётчика сам бог велел, ибо там прельщала зарплата выше потолка. Вербовались и ехали в загранку не кто попало, а девушки, не обделённые женской красотой и привлекательностью, не имевшие ущербности от природы, ну и разумеется в биографии специальность имела не последнее значение. Желающих поехать за счастьем, да ещё за кордон - пруд пруди. Но приходила иная «красавица», а у неё спрашивали в военкомате: «Куда ты, королевна, собралася?.. - да ещё и в тридевятое царство, ты на себя давно в зеркало смотрела?.. случаем не тебя снимали в том фильме-сказке про падчерицу, где поросята тебя по лесу на санках везли?.. а то что-то сильно уж ты на неё похожа. Иди-ка ты поищи где-нибудь место другое, а нашу страну за рубежом позорить не надо, а то подумают, что у нас все тут такие как ты…». Но что удивительно!.. эти девчата, которые были из вольнонаёмных: одна к одной, словно на подбор красавицы писаны, а замуж брали в редких случаях. Мужики то знали с какой целью они сюда прибыли, и получалось, что намерены женить на себе, а иной мужик, хоть и зачуханный – его гордость-то никуда не делась. Вскоре поехал молодой летёха в очередной отпуск на Родину: вначале добрался до Отчизны большой, потом на перекладных и на малую родину доковылял с тяжёлыми импортными чемоданами. Спустя полтора месяца является в часть и за собой привозит молодую жену. Чувырла, чувырлой, где только и нашёл такую! Товарищи сослуживцы и заодно сожители по гостинице, не успевшие ещё обзавестись семьями, с подковыркой спрашивают, смеясь: «Лёха, в каких неведомых краях удалось тебе эту русалку раздобыть?.. может, и мы поедем по тому адресу?..». Лейтенант ни капли, не смущаясь и не обидевшись, отвечает в том же духе поддерживая юмор товарищей: «Век не угадаете!.. - зато не украдут!..». «Да чё там гадать!.. в музее восковых фигур стояла, а ты её спёр!.. Слушай, Лёха, она случаем не родственница сестры Петра первого царевны Софьи, а то что-то портреты очень схожи?.. К тому же, ей, наверное, уже лет триста будет, ещё с Екатериной второй вероятно водку пила, а сама из деревни Калошино Рязанской губернии. Угадал?..». В такие дни вольнонаёмные девушки в душе очень страдали. Дни проходили, а чаше летели словно птицы на юг в канун зимы, а замуж никто не брал. Планка желания постепенно снижалась, по мере хождения по рукам сей красоты и когда вставал вопрос: ни туда, ни сюда, а скорее всего в Союз отправят и контракт не продлят, думы в голову лезли как кусачие блохи под бюзгалтер: «Хотя бы выйти замуж за какого-нибудь захудалого сверхсрочника. Правда, от них постоянно воняет керосином, и нутро пропиталось насквозь польским пивом, но зато останусь сдеся, а там недолго и поменять на другое млекопи-тающее…». Люда прибыла в гарнизон всего полтора месяца назад: потому этой душевной болезнью ещё не страдала; ей предстояло ещё пройти все этапы любовных отношений, перепробовать и побыть в роли, когда тебя дегустируют по очереди, а иногда как получится, что и случилось с Людой. Нельзя предвзято думать о всём Бжегском гарнизоне, ибо немало было семейных пар, которым даже завидовали. К примеру, капитан-вещевик, которому было уже под полтинник - с женой своей ходили по городку, как в ранней юности взявшись за ручку. Жена у него была хорошенькая и ненамного моложе его, в верности мужу ни одна собака за всё время в её сторону так и не гавкнула. Дураки вслед подсмеивались и пускали глупые шутки; умные в душе завидовали: больше молчали, в глазах почему-то печаль. Прислушиваясь к разговору в беседке Костя вдруг понял, что это и есть те самые лейтенанты участники того постыдного случая. Было их семеро и сейчас они дружно, не обращая внимания на солдата с метлой, весело и с хохотом обсуждали тот случай. Несколько дней назад всё началось довольно банально и вначале смахивало больше на шутку. В один из вечеров в номере гостиницы, где проживала эта дружная компания собрались они, как соискатели женский премиальных. Обсудив полковые новости; так или иначе в разговоре мужики съезжают на баб. Женская тема порой бывает каверзной, как и на этот раз: начали с самой больной темы - с недавно прибывшей в гарнизон Людочки. До этого времени все семеро лейтенантов поочерёдно пытались вначале наладить с ней «добрые» отношения, но и в тот же вечер постараться затащить Людочку в постель. Всем семерым было отказано в такой манере, что делать очередную попытку желание у всех отпадало. У Люды ответ всем был одинаков: «Распутству с детства не приучена!.. баклуши бить не собираюсь, а то чего ты задумал сделать со мной - лично я не против, но только после бракосочетания!..». Вот сейчас и решалась эта больная тема: каким образом зловредную девку на ме-сто поставить, ибо таких унижений для гвардейских офицеров - даль-ше терпеть не в силах уже.
   - Может ей денег побольше дать?.. – спросил равнодушно тихим голосом лейтенант из ТЕЧи.
   - Не… не берёт… Я ей уже предлагал, - ответил летёха из радистов, - она сказала, что в деньгах не нуждается, их у неё куры не клюют. И не за этим она сюда приехала, к тому же, папа у неё директор гастронома. Надо придумать что-то другое.
   - На мордочку сказать что она красавица трудно… - хотя если при-смотреться, то что-то в ней есть от азиатчины: глаза чуть раскосые будто сбежала из султанского гарема времён Османской империи. Зато фигура у неё-ё-ё… талия и ножки – пальчики оближешь!.. ко всему прочему – свеженькая, ещё не потасканная, аппетитная и жизнерадостная. Мне такие девки нравятся. Вот только как её обработать... не жениться же и впрямь ради этого?!.. – подвёл небольшой итог летёха-АО-шник.
   - Удивляюсь я её неуязвимости, - растягивая слова, стал рассуждать лейтенант по парашютам из службы САПС, - ввела, значит это нас в соблазн, а теперь как лиса хвостом следы заметает!.. честно вам скажу - такой подлости с её стороны прощать ей нельзя!..
   - И что придумать?.. – спросил лейтенант лётчик, но не дождавшись ответа продолжил, - не будет же она нас за нос водить - мы же не те-лята!.. надо быстрее всё обмозговать, а то в баках керосин на пределе и придётся на посадку идти на аварийном резерве, а это предпосылка к лётному происшествию, ребята!.. Кстати, за кем из нас она больше всего увязалась?.. Ну, на кого глаз больше всех положила… а?..
   - Мне проходу не даёт, - начал рассказывать про свои похотливые беды лейтенант всё из той же службы САПС, - я-то всего раз ей намекнул: предложил сходить вечерком в бар «Забаву», а потом к нам в гостиницу. Говорю ей, что там никого не будет: ребята все на полётах в ночь. Она сразу на дыбки встала, будто я в эту минуту покусился на её честь. После стала следом за мной шпионить; скоро, так думаю, и в мужской туалет за мной попрётся!..
   - Ты, Коля, с самого начала всё не так ей преподнёс! За «Забаву» - это понятно, нам без неё в дальнейшем никак не обойтись, а вот кто тебя тянул за язык гавкать про гостиницу, когда ещё не выпита даже рюмка вина?!.. Ты пытался телегу запрячь впереди лошади. Парашют, кстати, вы вставляете в хвосте самолёта, а пилоту мостите под задницей, но не наоборот. Слушай, Коля, меня внимательно и запоминай, ибо с этой минуты ты у нас ведущий в звене. Всё сделаешь так, как после предполётного инструктажа. Купи ей какую-нибудь хреновину – подарок к свадьбе; они - эти бабы, каждому говну рады смеяться и в ладошки хлопать. Веди её в бар - в парк Вольности. Скажешь, что согласен на ней жениться, потому что ночами уже не спишь и всё о ней думаешь, а это у вас типа помолвки и заодно сватовство. Сватать родителей тут нету, потому, скажи, обойдёмся как-нибудь сами. В баре незаметно подлей ей в вино водочки, сделай ерша…
   - Как я его по твоему сделаю?!..
   - Коля, неужели и этому тебя надо учить?!.. облей ей подол чем-нибудь; пока будет затираться, в бокал плеснёшь грамм сто пятьдесят водочки, я думаю для начала этого хватит; потом она дальше сама попросит, чтобы налил чего-то покрепче. Дальше должно получиться как по нотам, даже форсаж врубать не потребуется. Возвращаясь назад, скажи, что надо зайти в гостиницу, чтобы ребята поздравили вас, а то обидятся. Наговори, что хочешь: показать ей фотоальбом и посмотреть на своих будущих свекровь и свёкра не помешает: надо знать с кем дело будет иметь в дальнейшем. К тому времени мы всё подготовим: стол будет по высшему классу накрыт – скатерть самобранка. Твоё дело заманить её в нашу берлогу. Мы будем сидеть тихо как мыши и ждать свою кошечку, но кушать она нас будет по очереди. Это ей за то, что сплошные отказы на самолёте посыпались. Ты меня понял, Коля?!.. 
   - Да всё понятно, но согласится ли она как ты сказал?..
   - Подпоишь – согласится и не на такое, главное побольше ей всего обещай, вплоть до того, что станешь Папой римским, они, курицы, верят всему: и чем неправдоподобная чушь, тем больше верят!.. Вот - вспомнили про римского батюшку и на ум пришло, что на Люде-то мы породнимся!.. Станем братьями, правда, не во христе, а по п… - даже не знаю, как и правильней выразиться, но то уже юмор, хотя и называют его чёрным.
   События, которые развивались в двух комнатах гостиницы во второй половине ночи остались на совести молодых лейтенантов и в какой-то мере самой Людмилы. Коньяк, ликёр и марочные вина вскоре сделали своё чёрное дело. Когда события приняли крутой оборот, достигнув вершины блаженства, Люда, еле держась на ногах, в одно из очередных перемещений из комнаты в комнату, равнодушно, с отсутствием всяких эмоций, махнула рукой и, идя по коридору в чём мать родила, говорила вслух неизвестно кому: «Пропадать, так пропадать до конца!.. Совращена который раз по жизни и всё к чёрту полетело!.. Цель не оправдала средства!.. Обманули, волки позорные, как последнюю шлюху!.. Чё печалишься, Людка?.. - зато полюбилась сразу со всеми. Ты же этого хотела?!.. Славная ноченька выдалась для того чтобы сдохнуть!..». Судя по поведению Люды в эту бурную ночь, ей, вероятно, принимать участие в подобном мероприятие было не впервые: то прошлое - там в Союзе - было покрыто мраком забвения. И несомненно в том прошлом таилась, по всей вероятности, народная присказка: «Прошла Крым и Рым, медные трубы, прихватив на пути и железные вентеля». В одно из очередных перемещений из номера в номер, Люда, подойдя к двери подёргала ручку, но дверь не открылась, тогда она вернулась назад, но и та дверь была снутри заперта на ключ. По ту сторону дверей все уже спали, а лейтенант лётчик, измотавшись от любовного истощения лежал на спине и перед тем как уснуть пьяным непробудным сном, пробормотал: «Без працы не бенды кололацы… что б оно всё провалилось - и працы и кололацы!..». С этими словами на губах - не досказав мысль, летёха уснул. С этой минуты события стали набирать только обороты. Люда поняв, что ей некуда деться и одежда её осталась в одной из комнат, в какой, она не помнила: вначале голышом принялась бегать от двери до двери, дёргать ручки, стучать и проситься чтобы впустили. Но за обоими дверями словно вымерли все – молчание как в могиле. Тогда она подняла вой на весь коридор. В какой-то комнате открылась дверь, высунулась рожа ночевальщика, который крикнул, применяя нецензурные слова: «Заткнись, сука!.. спать не даёшь, завтра рано вставать!.. Что б вы, падлы, подавились этой сучкой!.. управы на вас нету!..». Люда направилась в конец коридора: подойдя к окну, села в углу на пол возле батареи центрального отопления, простёрла ноги раскинув их в разные стороны, поскундявила, поскулила будто кутёнок и тихонько тут же уснула, свесив подбородок на грудь. Каждое утро в гостиницу приходила уборщица полячка, приходила пораньше пока спят её беспокойные постояльцы и старалась вымыть и навести везде блеск: на лестницах, в умывальниках и в туалетах. Женщина была уже в возрасте и работала здесь не первый год. В одной руке пока ещё пустое ведро, во второй швабра; стала медленно подниматься по ступенькам наверх, чтобы приступить к уборке с верхнего этажа и так по порядку до самого низу. В ту минуту, когда она на площадке открыла дверь в коридор, увидев в конце коридора представшую ей картину, на какое-то время замерла в недоумении. Увидев паненку - это голое существо на полу – реальность в её голове никак не укладывалась. Под окном в коридоре нагая девушка сидит, скукожившись и видимо, спит. Уборщица за время службы в гостинице всякого повидала, но такая похабная экзотика предстала её глазам впервые. Вначале девушку она приняла за свою соотечественницу, ибо эти гулящие молодые паненки были частыми посетителями гостиницы. Вспылив от такой наглости в поведении падшей паненки, женщина прямым ходом направилась к ней, преследуя цель выдворить распутную тварь за порог пока никто не проснулся. Разводить демагогию с ней она не собиралась: время её подпирало и требовалось давно працювать. Не доходя пяти шагов до бедной Людочки, уборщица поставила к стенке пустое ведро, а швабру взяв в две руки, подняв над своей головой стала приближаться к страдалице. При этом: на чисто польском языке сквернословя в адрес гулящей пани кричала, вылупив очи. От громкого истеричного крика полячки Люда резко проснулась. Мысли в голове путались: спросонья, до конца не прохмелев, она не могла понять, - где она и что с ней случилось! Обнаружив, что на ней из одежды нет даже нитки, стала ладонями мацать по своему голому телу, словно, не веря и пытаясь найти хотя бы какую-нибудь тряпку, чтобы ею прикрыться. В какую-то долю секунды ей даже подумалось, что она уже на том свете, ибо как говорили, туда принимают в чём мать родила. Додумать она не успела, потому что в эту минуту швабра уборщицы с силой ударила её прямо по голове, скользнув по уху и лишь на плече задержалась. Положение осложнялось тем, что Люда не могла понять – кто перед ней, о чём ей кричат и чего от неё требуют. За прошедшее время - чуть больше месяца - она успела выучить по-польски всего три слова: «Дженьку ень, прошу, пан». Уже было разинула свой ротик, чтобы сказать хотя бы эти слова, но к великому её огорчению и от нервного чрезмерного расстройства – эти несчастные три слова куда-то вывет-рились из головы. А в эту минуту, женщина, видя, что первый удар шваброй не достиг своей цели и паненка только сильнее - поджав под себя коленки и вжавшись в угол - покидать помещение не собирается, снова подняла швабру кверху. Увидев новую грозившую опасность: Люда наконец-то обрела дар речи. Она крикнула что есть силы, как когда-то кричала, когда мама её за полученную в школе двойку била: «Я больше не буду!..». Услышав русскую речь: полячка так и замерла с поднятой шваброй в руках; подозрительно поглядела на эту распутную русскую девку, пожала плечами, затем отбросила в сторону инструмент экзекуции и стала снимать с себя рабочий синий халат. Со злостью бросила халат Люде прямо в лицо и продолжая кричать, что-то по-польски, вытянув руку назад и указывая на дверь давала понять, что у Люды время уже истекло. Люда натянула на голое тело халат и немного шатаясь поковыляла на выход. Этот скандал и крики в коридоре гостиницы, где акустикой и эхом разносились голоса, всполошил ни свет, ни заря и потревожил дежурных и дневальных по КПП городка, а заодно и внутренний наряд роты охраны. Люда спускалась по лестнице, а уборщица следовала по пятам, вероятно опасаясь, как бы та не нырнула в какую-нибудь дверь: подталкивая в спину кулаком девушку при этом сопровождала всё это квохтаньем курицы-квочки, слезшей с гнезда подкормиться. На площадке перед гостиницей в эту минуту стояло восемь человек из нарядов и с любопытством глядели на окна и входные открытые двери не понимая, что там происходит. Вот на пороге показалась вначале Люда: следом за ней уборщица и в спину толкает с силой её. Споткнувшись о порог, девушка вывалилась на площадку во всей своей красе и в том самом синем халате, который она так и не успела застегнуть на все пуговицы. Среди наблюдателей всеобщее изумление, а Люда, с уязвлённым самолюбием, опустив подбородок на грудь, по-над стеной здания проследовав через открытую дверь КПП и удалилась куда-то в город. На территории «Красных казарм» гражданские лица с числа вольнонаёмных не проживали. Когда она скрылась за КПП, кто-то из присутствующих солдат, сказал: «Амурные делишки творятся под крышей холостяков-отшельников! Обглодали лакомый кусочек и выбросили на помойку!.. как-то вроде бы и не солидно, для советского офицера…». Дежурный по КПП старший лейтенант взглянул недобро на разговорчивого солдата, сказал не скрывая недовольство в голосе: «Тебе, салага, рассуждать на такие темы!.. иди вон бери метлу и площадь внутри и вся улица снаружи, чтобы к завтраку как у кота яйца блестели!.. Чего стоишь?! Выполнять приказ!..». Какая-только всё-таки жизнь несправедливая!.. Больше месяца Людочка не ходила по дорожкам городка «Красные казармы» – она как голубь сизокрылый весело летала над ними. И вот результат!.. Сколько виляла задницей, скольким строила глазки, изображая при этом зовущую улыбку; причёску поправляла и юбочку с каждым днём на два сантиметра укорачивала, а уж за кокетство, можно промолчать. И такой позор на весь гарнизон, который утаить – это одно и тоже, что продать с аэродрома полякам сверхзвуковой истребитель и об этом бы ни одна гнида не узнала. Хотя истребитель они вряд бы купили: у поляков на это и денег не хватит, да он им совсем ни к чему, родецкие-советские войска их от всего защитят. В дикой природе - особенно ранней весной - бывает зайчишка выскочит на полянку, где свежая травка уже подросла и начинает играться: прыгать и кувыркаться, а в это время из кустов за ним наблюдают жадные лисьи глаза. Вот что-то подобное случилось и с нашей второстепенной героиней рассказа в ту злопамятную ночь. Мужские ненасытные глаза зорко провожали её вслед: свеженькая, никем не опробованная еда всегда привлекает любителей покушать, потому паломников и соискателей набиралось не мало. И каждый преследовал цель, как можно быстрее добраться до сокровищ у Люды, и произвести качественную дегустацию. И это её погубило. В тот же день, ровно в десять часов утра, начальник гарнизона города Бжег размашистым почерком подписал приказ на Людмилу: о выдворении в течении двадцати четырёх часов, - за аморальное поведение - в пределы родной страны по адресу проживания, в город Ульяновск. Пока перепечатывали на чистовик приказ, пока снова носили на подпись, а в это время, Людмилой занялся капитан-особист-кэгэбэшник. Людочка плакала и ничего не рассказывала. Сквозь слёзы сказала, что по-фамильно никого не знает и где те комнаты, и на каком этаже, тоже не помнит. От очной ставки наотрез отказалась, сказала, что ей и этого позору по горло хватает. Минут через пять совсем отказалась отвечать на вопросы и так разрыдалась будто над гробом покойника, что привлекло внимание дежурного по штабу капитана, который подумал, что особист занялся пытками, как во времена ГПУ, влетел в кабинет не спросившись, и замер на пороге. Какое-то время смотрел на плачущую девушку, потом подошёл взял её под локоть и увёл в коридор. Людочку сопроводили до самого Вроцлава, боясь видимо, чтобы не сбежала, - потом ищи ветра в поле. Выписав билет по воинскому требованию, запихнули в вагон, пожелали счастливой встречи с Родиной, перекрестились, помахав рукой. Ещё пару дней в гарнизоне ушло на то, чтобы детально обсудить похождения молодых лейтенантов и поступок Люды: как флагмана любовной пе-чали. В курилках говорили всякое, к примеру, и такие слова: «Герой-ская дивчина!.. надо же - всю ночь без тыловой поддержки одна дер-жала оборону против семерых отъявленных и опытных бойцов. Да её и к ордену представить не мешало бы…». Но как после выяснилось участие в экзекуции принимали не все. Команда в самый пик начала операции - вдруг: ни с того, ни с этого - разделилась надвое: четверо против троих. Эти трое наотрез отказались хлебать из одной кастрюли, сказав в оправдание, что привыкли кушать со своей чашки, а так гляди - ещё неизвестно, чем могло бы закончиться, ибо душу в человеке оценить на выживаемость не так-то просто. К тому же, если бы все семеро приняли участие, то могли бы своими неуклюжими ложками проскрести кастрюлю на дне до самых дыр, потом пришлось бы хирургам-гинекологам на дырки латки накладывать. А так всё обошлось как нельзя лучше придумать: и волки сыты и овечка жива и здорова - за счёт государства, считай, бесплатно поехала в свой Ульяновск к отцу директору гастронома. Он человек богатый, подумает, нащупает связи и в очередной раз отправит Люду, скорее всего в Африку, ибо последнее время из Союза вся гражданская интеллигенция попёрлась туда. И вот сейчас в курилке бурно обсуждалась эта банальная новость, которой от роду три дня. Костя всё слушал и в душе осуждая лейтенантов переживал за Людмилу, а старшина из тряпичного склада всё это время дремал. Он даже не понял, о чём идёт речь, вероятно, по той причине, что девки его давно уже не интересовали. Но когда лейтенанты коснулись в разговоре капитана-особиста он даже на лавке подпрыг-нул, отчего фуражка с колен упала на землю. Поднял с земли фуражку, ладонью отряхнул с неё несуществующую пыль и взглянув на молодёжь снисходительным взглядом, сказал: «Особист... – говорите?.. про них за двадцать семь лет моей службы в армии я знаю не понаслышке и если у вас имеется время выслушать меня и само терпение, то пару слов могу сказать - это вам в вашей дальнейшей службе пригодится. Особист сколько я их помню какие-то однотипные человечки, сразу хочу предупредить, что наш капитан в эту категорию не подпадает. Так вот. Больше всего встречаются белобрысые или рыженькие, все к тому же маленького росточка – этакие то ли на тушканчика похожий, толи на крысёнка. Ножки кривые, но не от колен как у некоторых женщин, которых называют - кавалерист, у тех от бедра кривизна идёт. Носик острый, как у того суслика и глазки буравчиками торчат, и нагло не мигая за тобой следят. Эта особь, скажу вам честно, мокрица, скрещенная со слизняком. В отдельные моменты эта гнида превращается в существо - смесь паука Тарантул или «Чёрная вдова» со скорпионом – жалит смертельно, никаким докторам жертву спасти уже не удастся…». Старшина ещё долго рассказывал, но Костя его уже не слушал, а думал о своём. И всё бы ничего, да глубоко в душе он переживал и болезненно воспринял этот отвратительный случай с девушкой Лю-дой. В прошлом, в той ранней юности, порой несмотря на свои некрасивые поступки по отношению к женскому полу всегда, даже в тех случаях, когда, казалось – ты прав: в душе оставался на их стороне. С годами у него выработается на этот счёт лично своя своеобразная философия и первым пунктом стояло: что сильный против слабого ни при каких обстоятельствах не может быть правым. Следом стояла как символ всей человеческой жизни женская красота и любовь, о которой много говорят, поют песни и пишут стихи и романы, но руками потрогать… - «Извините, но вы не за то место своими руками взялись, молодой и ещё глупый парнишка, вам вероятно другая яма необходима, где вы обязательно утоните!..». Тем не менее, Костя считал, что всё красивое стремится к идеальности и подлежит любви. Очень сложно, возможно даже невыполнимо выбрать один единственный цветок на пышно расцветшей клумбе среди того разнообразия и красоты бьющей в глаза, тем более утверждать, что он самый красивый. Для каждого в отдельности взятого взгляда ему и понравится определённый цветок. Что касается самой любви, то размышления у Кости в этом месте расплывались. Он слышал и читал о лебедях, в чём сильно со-мневался, а также был сторонником того, что мужчина не обязан лю-бить на веки вечные одну и неповторимую, хотя бы по той причине, что таких на свете не бывает. Сказав однажды так себе, - в таком бы случае в мусульманских странах гаремов не содержали; зачем кор-мить лишний рот и угождать подачками. В ту же минуту, вспомнив о цветке, который можно сорвать на клумбе, мысли перевернулись в иную плоскость. Достаточно прийти на поляну, где много цветов и нарвать их целый букет, - очень красиво!.. Потом принести этот букет домой и поставить в хрустальную вазу с водой. Пройдёт всего три че-тыре дня – цветы завяли и нехороший запах издают. Открыл окно и выбросил их в палисадник. Можно сорвать прямо у ног один единст-венный приглянувшийся цветочек: яркий, нежный, манящий куда-то в неведомую даль. Вставить на левой груди пиджака в карманчик вместо платочка и вечером прибыв домой, выдернуть с полки первую попавшуюся под руку книгу: раскрыть и вложить цветок между страниц. Книгу поставить на место и продолжать дальше жить. Вся жизнь длинной в десятки лет промелькнёт, как одна лунная ночь, в одну из которых ты оказался в жуткой тоске: не зная по чём и почему. Всеми забытый и брошенный, одинокий и убогий, случайно подошёл к той самой книжной полке. На ощупь, а больше произвольно: ты взял с полки книгу и раскрыл её. Нет!.. она сама в том месте раскрылась!.. Увидел цветок, который полвека назад туда положил, взял его в руки, поднёс к лицу и услышал тот запах – юности своей, от которого сознание враз помутилось и только тогда, неожиданно понял, что жизнь, как таковая, всё-таки была!..


                Зачем любить, потом страдать?!..


   Прошло всего несколько дней, как несчастную девушку Люду выпроводили восвояси в Союз: кто-то перекрестился, думая, что избавился от предмета всяких неприятностей, а кто-то, как наш герой Костя, искренне её в душе жалел. Но именно с её отъездом: на гарнизон городка «Красные казармы» и авиабазу «Бжег-Скарбимеж» посыпались происшествия будто из рога изобилия - одно за другим. Правду говорят, - что посеешь, то и пожнёшь! Вначале припёрся подполковник из штаба Северной группы войск, что в городе Легница. Худшие опасения остались позади, когда разглядели у подполковника на погонах эмблему рюмку со змеёй, радостно воскликнули: «Так это ж медицина к нам с опозданием приехала; нас поздравить по случаю вручения переходящего Красного знамени!.. Фасон хотят держать вровень со всеми. А мы думали влиятельный товарищ приехал, чтобы кого-нибудь из нас, да и начальство раком поставить!..». Подполковника и впрямь принесло не ко времени: в тот день на аэродроме проводились полёты сразу в двух эскадрильях, половина личного состава батальона также находилась в отсутствии. День был душный, вероятно парило на дождь, но если припомнить прошедшие дни, то тут считай каждодневно погода на эту канитель смахивает. Представитель от медицины прибыл, чтобы какую-то лекцию прочитать. Дежурный по штабу полка обзвонил все подразделения и отдал приказ, - оставить в казармах по одному дневальному у тумбочки, а всю остальную братию срочно собрать в солдатском клубе. Особое внимание заострил на том, чтобы прочесали весь городок и собрали всех вольношатающихся по закоулкам. Далее, - как на предмет к сей категории относящихся, всех до единого из санчасти сопроводить туда же, им это больше всех полезно будет послушать. Последующие события, которые стали на-глядно происходить на всей территории городка для постороннего наблюдателя могли показаться и ввести в заблуждение, что где-то пожар. Дежурные по подразделениям с повязками на рукаве носились по городку из угла в угол, а это целый километр расстояния. В солдатском клубе, строенном ещё немцами было прохладно, ибо в нём не было ни единого окна. Все, кого удалось поймать, разыскать или просто на глаза попался - отправлялись в клуб с удовольствием: преследуя цель в холодке часок подремать. Так потихоньку полегоньку, да и натянули человек на триста, а возможно и больше, ибо никто присутствующих в улубе посчитать не удосужился. Ну, с богом!.. – сказал сам себе подполковник, выходя для выступления к трибуне. Прокашлялся, вероятно, от чрезмерного курения, которого никому не советовал делать, фуражку долго искал на какой крючок повесить, но поблизости подобного ничего не оказалось, поэтому положил на трибуну впереди себя. Поднял руку кверху и гул голосов под потолком клуба стих: словно реактивный двигатель вырубили. После паузы приступил к речи:
   - Дорогие товарищи солдаты и сержанты, от лица всего медперсонала госпиталя при штабе Северной группы войск поздравляю весь личный состав 164-го гвардейского, керченского, разведовательного, ордена Красного знамени авиационного полка с вручением вам переходящего Красного знамени Северной группы войск. Вас уже поздравляли неоднократно, в газетах печатали, поощрениями баловали, и я приехал вас обрадовать ещё одним вами достигнутым первенством в масштабе всей группы войск, о котором скажу чуть позже и предоставляю на ваше усмотрение самим решать – радоваться вам этому достижению или отнестись к нему вполне серьёзно, сделав для себя вывод. Так… по ОРЗ у вас самый низкий показатель среди гарнизонов: это хорошо и говорит о том, что кашлять и сопли пускать вы не любите и отдаёте предпочтение занятию спортом. С этим от души поздравляю!.. Травматизм. Вот калечиться вы любите больше всех не только на территории Польши, но видимо во всей Советской армии. Возможно в том виновато само место. Слушайте, что вы там в этих развалинах на аэродроме постоянно ищете?.. На свою задницу приключений или как быстрее руку или ногу сломать?!.. Если вы там ищите сокровища, спрятанные нацистами, так хочу развеять ваши надежды. Там - за четверть века - с того дня как мы здесь находимся - каждую пылинку прощупали, а вот то, что взрывается и конечности ломает – этой гадости там ещё лет на двести хватит. Вот, пожалуста, последний недавний случай в вашем гарнизоне; вы о нём разумеется знаете не понаслышке. Рядовой Сивенков и рядовой Картышный притащили в расположение подразделения неизвестно где выковырянную ими подозрительную металлическую коробку и стали пытаться её разобрать. В тот момент, когда в коробке что-то громко щёлкнуло: рядовой Сивенков бросился убегать к двери, но тут раздался сильный хлопок: хорошо, что за давностью лет сработал только детонатор, а если бы произошёл взрыв, то и казарму бы разнесло. Результат: Сивенкову хирург два часа выковыривал из задницы осколки, после чего он до сих пор находится в госпитале на излечении, а рядовому Картышному оторвало четыре пальца по самую кисть. Теперь он убыл на родину отращивать заново пальцы, как отрастит, прибудет свой срок дослуживать. Вот как раз то, о чём я говорил, что ищете вы на заднее место болячку. Но самый болезненный вопрос… - к нему я только подбираюсь и даже не знаю с чего и начать. Иначе я бы до вас и не приехал. Могу вас поздравить с другим достижением в плане заполнения койко-мест в кожно-венерическом отделении госпиталя. Ваш Бжегский гарнизон самый трипперный во всей Северной группе войск!.. поздравляю!.. Что-то аплодисментов не слышу, или не очень приятно слышать о таком достижении?!.. Как вы не можете понять простой истины, что это вам не в Советском союзе. Здесь, на территории Польши - триппер, как у нас в стране насморк и каждая вторая, а возможно и больше, кто их считал, - девушка лёгкого поведения между своих ног таскает этот подарок, чтобы в один прекрасный день вручить именно вам тупоголовым!.. Не суйте вы свой прекрасный член в каждую помойную яму – это лично моя просьба!.. У вас у каждого ещё жизнь впереди и вам ещё предстоит на свет детей произвести, а последствия могут быть всякими - вплоть до бездетности. – Подполковник долго ещё рассказывал про всякие болячки и как с ними бороться и в заключении, сказал: - Если нет вопросов, благодарю за внимание и лучше нам с вами больше не встречаться.
   Из клуба выходили все молча, каждый погрузившись в свои думы. Костя тоже присутствовал на лекции, но подполковника, если и слу-шал, то в пол-уха, думая о своём. Вечером надо написать ответы на письма, а ещё ждёт общая тетрадь на девяносто шесть листов, куда он уже которую неделю конспектирует ленинские работы. Скоро, туда-сюда и придёт год семидесятый, а там и апрель: столетие со дня рождения вождя мирового пролетариата. К этой дате он поставил себе цель: законспектировать ленинских работ на целые две тетради. Если бы сейчас его спросили, - о чём шла речь на лекции - вряд ли бы ответил. Последнее, что помнилось: говорили про какое-то членство, потому и сказал бы, - что агитировали в какие-то члены вступать, скорее всего в комсомол. В самоволки Костя не ходил, потому эта тема его на данный момент службы не только не волновала, но и не касалась. Планы у него были как у того Наполеона: быстрее получить младшего сержанта, остальное пусть остаётся на совести тех, кто ночами перелезает через забор. Только отбыл подполковник по месту своей службы в город Легницу, с чувством удовлетворения удачно выполненной миссии, не успел и след за ним простыть, как уже ранним, даже очень ранним утром, когда в санчасти военного городка кроме медсестёр не было даже врачей, а в коридоре уже сидел посетитель. Сидел отвернув в сторону морду, чтобы не встречаться своим взглядом с проходящими мимо красивыми медсёстрами; плотно сжав коленки до кучи, терпеливо ожидал доктора, чтобы пожаловаться на ту самую болячку, которая его мучает который уже день и спасу от неё нету, - хоть убей! Порядок в санчасти был таков. Приходил очередной искатель приключений с экзотической болезнью, доктор осматривал, устанавливал диагноз и первым делом, как при иных обстоятельствах отправляют на рентген – страдальца - соответственно приказа - отправляли к особисту. Капитан особист-кэгэбэшник: мужик уже в возрасте и ему последнее время, начиная с весны - эта канитель так надоела, что ночами уже начали сниться кошмарные сны. Когда капитан отправлялся в туалет по лёгкому, то уже стал с подозрением посматривать на свои мужские принадлежности, ибо в сознании появился невольный страх, что и он может заразиться воздушно-капельным путём, так часто общаясь с больными. Он даже советовался с доктором, но тот его успокоил. Покидая кабинет - капитан - так и остался при своих подозрительных мыслях. К великому сожалению для капитана: сама его работа, то есть служба в особом отделе изначально предполагала при допросе будь то преступник или подозреваемый и даже свидетель - приходилось ставить себя на его место, а проще сказать, – влезать в его шкуру. «Ну и зачем мне это надо?.. - к примеру, вот сейчас влезать в шкуру этого полу-животного, который явился ко мне, и я должен чувствовать на себе его болячку?!.. Нет, хотя доктор и утверждал, что это невозмож-но, я в это мало верю! Посадить бы его на моё место, а потом спросить - это светило медицины, - что чувствуешь?.. это тебе не справку написать! Скоро доведут, что начну материться на всех как сапожник. Избавь господи и от того и от другого…». Сдерживая крайнее раздражение, стараясь держаться в фарватере допроса военнослужащего и просто разгильдяя, но не преступника, капитан ещё раз брезгливо посмотрел на вошедшего и на его, измученное страданием лицо, на кисти рук, которые рядовой Копылов продолжать тереть будто на морозе, и снова подумал: «Вот только утро и вновь вползла такая же личность!..» Взглянув внимательно в лицо вошедшему в кабинет, капитан смог бы и сам безошибочно диагноз поставить, минуя всяких докторов. Посетитель трясучей рукой положил на стол сопровидительный листок, выписанный доктором, и когда ему предложили присесть: стал тихонько, будто на заднице чирей пристраиваться на стул. Отвёл в сторону не только взгляд, но и голову отвернул в пол-оборота, смотрел куда-то в угол невидящими глазами, молчал и ждал вопросов. На лице гримаса страдания, руки положив себе на колени, зачем-то всё время старательно продолжал тереть ладонью верхнюю часть кисти. Особист искоса, вытянув шею, поглядев в листок и не беря его в руки: толи брезговал, толи и правда боялся заразиться, задал первый во-прос:
   - Рядовой Копылов, рассказывайте, где и при каких обстоятельствах у вас был противозаконный контакт с представительницей иностранного государства? Отвечайте не торопясь, подробно и не упуская мелких деталей. Где и в какое время всё происходило, как она выглядит, и было ли ранее обговорено с ней место явки?..
    Посетитель повернув голову в сторону капитана, нагло поглядел тому прямо в лицо, отчего особиста даже передёрнуло, ибо Копылов скорчил при этом изуверскую рожу, после чего ответил:
   - Да ни с кем я не контактировал!.. - в бане, наверное, прихватил!.. потому, как раз после бани всё и началось, - цинично продолжая смотреть в глаза капитану, сказал Копылов и погрузился в свои горь-кие думы.
   Особист, против своей воли продолжал пристально смотреть на этого сморщенного, костлявого, наглого от вранья солдата, не зная с какой стороны к нему подойти, для того чтобы выяснить хотя бы каплю. Тут же в душе стал упрекать начальство своё в Легнице, которое навязало ему и эту головную боль – разбираться конкретно по каждому случаю. В сердцах вспомнив и чуть было вслух не сказал: «Я, что им гончая собака?!.. Там - вокруг аэродрома - всё время снуют машины с дипломатическими номерами и с салона щёлкают своими фотоаппаратами военные объекты; повсеместно воровство процветает: бензин, керосин – это бы ладно, но скоро колёс на прицепных устройствах не будет!.. Так может дело и до самолётов дойти! И как за всем этим уследишь?.. я ведь не вездесущий! То драка с панами в пивнушке, то полвзвода в самоволку ушло, то половина офицерского состава - и макаронники туда же - с паненками тягаются, где-то там и дети появляются, жениться собираются, а я за всё как дьяк в той церкви отвечай! Теперь ещё вот этих - Копытиных и Копыловых навязали на шею: попробуй его поймай, когда там делов-то на несколько несчастных минут!.. Хоть рапорт по семейным обстоятельствам пиши да в Союз уезжай!..». Сдерживая крайнее раздражение, стараясь сдерживать себя в эмоциях, начал допрос военнослужащего проштрафившегося, но пока что не преступника. Брезгливо посмотрел на щербатое и худое лицо Копылова, перевёл взгляд на руки его, которые тот продолжал всё тереть будто на морозе, с сарказмом спросил:
   - Баня, говоришь!.. про баню - вот здесь, в этом кабинете, я слышу уже сто пятый раз! Тебе это что-нибудь говорит? или ты не женщиной был рождён почему-то?!.. Баню к твоему сведению обрабатывают регулярно хлоркой так, что там уже бетонные полы скоро провалятся, а стены насквозь пропитались; там даже мухи в ста метрах от бани не селятся. Так… - баня твоя не подходит. Говори или придумай что-нибудь другое, а я посмотрю, насколько твоя голова на всякие гадости способна.
   - Ничего я не выдумываю. Пошёл это я вместе со взводом в баню: взял тазик, набрал в него воды, поглядел вокруг, а места, где бы при-сесть нету. Гляжу, возле одного парня кусочек пространства светится - дай думаю - хотя бы тазик поставлю, а мыться, уже стоя буду. Этот солдат был не с нашей роты, раньше видел его или у ракетчиков, или у прожектористов, которые взлётку освещают. Я ему и говорю, - под-винься немножко. Он и подвинулся: перед этим, как я заметил, он что-то уж сильно драил свою мошонку на яйцах. Я и уселся на бетонную лавку, где он сидел. Наверное, и он до этой минуты болел.
   Капитан-особист продолжал смотреть на Копылова, который по его мнению складно врал: в душе кипела злость, которая вряд ли была направлена на этого доходягу, а скорее на весь белый свет. Подумав про парня, - что гремит костьми, а ещё и по бабам бегает; размахнулся и с силой ударив кулаком по столу, крикнул, как когда-то кричали ГПУ-шники:
   - Говори, контра!.. воинскую честь и присягу на п… променял! - и только правду!.. а то лечить не будем!..
   - Ну и не лечите, быстрее комиссуют!.. а дома я как-нибудь, без ва-шей помощи вылечусь. У нас в деревне - мужики говорили - от этой болезни ветеринар - Фролом его зовут - всех лечит, если только не в запое, а так, слава богу, никто ещё не жаловался.
   - Мне-то нахрена знать, как там у вас в деревне ветеринаров зовут?! Ты по делу рассказывай!.. – а то, я смотрю, ты прямо дока в таких де-лах: не успел из яйца вылупиться и от скорлупы очиститься, а уже пе-тухом пытаешься кукарекать. Все эти бредни оставь для своих друзей в казарме, знаю я ваши: буддизм, ан-нанизм, сучка-лизм и прочую дребедень. Ты и подобные тебе – вам осталось только панам в задний проход понюхать, а то и полизать. К твоему сведению, чтобы ты сильно не заблуждался на счёт своей болезни, хочу по-доброму предупредить тебя Копылов. Пока тебя комиссуют, пока домой доберёшься, а там гляди твой ветеринар или от пьянки помер, или в смертельном запое, к тому времени лечить там уже нечего будет!.. Ты это понял?.. Отвалится всё твоё хозяйство нахрен!.. с чем потом к девкам бегать будешь?..
   - Да?!.. ну, тогда я расскажу… - сказал Копылов побелев на лице, за-пинаясь, а руки стали дрожать как у паралитика, - стою я это и охра-няю баню…
   - Ты что… издеваться решил надо мной?!.. Я тебя о чём спрашиваю, олух ты царя небесного?!.. а ты опять про свою баню.
   - Так я же и рассказываю: про тот контакт, что вам нужен!..
   - Идиот!.. это не мне он нужен, а чтобы тебя, дурака, вылечить!..
   - Так я же и говорю: токо это я на пост заступил баню охранять, а ве-черело уже, но ещё жарко и душно было. Дай, думаю, схожу в баню. Там намного прохладней, а то пот все глаза заливает и как слепой хожу.
   - От кого ты её охранял, если там на втором этаже сутками пекаря работают, хлеб выпекают?
   - Так угольный склад охранял, чтобы паны уголь не воровали, ну и баню заодно, она у нас в маршруте охраны числится. 
   - А зачем тебя в баню понесло?
   - Так я же сказал, прохладиться немного: возле угля стоять невоз-можно: он за день до красноты нагревается, так и пышет от него жа-ром…
   - Ну, дальше-то что?.. пришёл в баню и что?.. Там тебя ждёт на явке представительница иностранного государства, так что ли?.. Ты хоть знаешь, что бывает за такие контакты с иностранцами?.. В военное время расстрел без суда и следствия!..
   - Да не дошёл я до бани, она мне на пути повстречалась!.. Идёт, зна-чит, прямо на меня, а я уже хотел автомат с ремня сдёрнуть и крик-нуть, – стой кто идёт, но тут вспомнил, что патронов-то, всё равно нету, чё автомат совать туда-сюда. (во внутреннем карауле патронов на посты часовым не выдавали, вероятно, опасаясь, чтобы горожан Бжега не перестреляли.) А она, значит, остановилась метрах в пяти от меня: улыбается и так это ласково меня спрашивает: «Жолнеж, пичку хочьешь?..». Я вначале подумал, что ей спички потребовались, чтобы сигарету подкурить, но спичек-то на посту держать не положено, мы их в караулке оставляем.
   - И ты, чтобы - как ты выразился - не совать автомат туда-сюда, ре-шил посовать другим чем-то, так?..
   - Да нет!.. она подошла, и сама меня за локоть взяла и повела за кучу угля, где высокая трава росла и ещё там остатки дров всяких валялось. Темно уже там было, фонарь далеко на столбе. Не ложить же мне её прямо голой спиной на этот бурьян и щепки. Я снял скатку, мы в ночь всегда её с собой берём, размотал и сложив вдвое шинель простелил на землю. Ремень и сумку с рожками, они ведь всё равно были без патронов, положил ей под голову, не бревно же ложить. Потом как-то всё это быстро произошло, я даже не успел ничего запомнить. Наверное, боялся, что не успею и разводящий скоро придёт. Она встала, отряхнулась, поправила всё на себе и говорит, правда для меня не очень понятно, что ей надо ещё. Но услышав пару слов понятных понял, что хлеба просит и что завтра ещё придёт. Чё его жалко?.. Сходил до пекарей в баню, взял две булки горячего белого хлеба - еле донёс - в руки пекло. Пришёл и всунул ей булки под мышки. Потом ещё сходил и откопал в куче угля ту бутылку пива: меня пекаря угостили, я её пить не стал и в угле спрятал. Принёс и отдал ей. Вижу, что голодная и выпить, наверное, хочется.
   - Отдал хлеб, дальше-то что?..
   - Да и всё, кажется. Проводил до забора, она ручкой послала мне воздушный поцелуй и ушла. Потом слышу что-то из-за спины моей сильно воняет…
   - Что, обосрался что ли?..
   - Да нет. Дело в том, что Василий, ну тот который передо мной на посту стоял, а может ещё Игорь до него - по тяжёлому в туалет сходил: кто-то из них за кучей угля присаживался, а я в темноте не разглядел и шинель на то место простелил. Терпеть пришлось пока с поста не сменили, после в караулке застирывался.
   - Внешность её описать сможешь?.. Поймать её надо и полиции польской сдать; она наших бойцов из строя выводит. Как хоть выгля-дит?.. 
   - Да хто его знает: там фонаря всего два и те тускло горят, к тому же они все на одно лицо. Светленькая, личико миленькое, маленькая ростом, худенькая, наверное, есть нечего потому и худая. Вообще-то она добрая и ласковая, а что больная, так может в том и невиноватая вовсе: у них-то медицина платная и денег у неё нет на лечение.
   - Всё-то ты это знаешь!.. Лучше бы Устав караульной службы так знал и выполнял то, что там написано. Жалобщик мне нашёлся!.. Увидел бы со стороны узнал бы?
   - Не… наверное не узнаю. Говорю же - ночь уже стала и темно было, и некогда было сильно её рассматривать: она же не кино. Разводящий мог с минуты на минуту прибыть с караульными.
   - Ладно, отправляйся в санчасть: пусть отправляют тебя в госпиталь на лечение, а после готовься на все пятнадцать суток отправиться на гауптвахту. Лично сам прослежу, чтобы сидел весь срок в одиночке, в бывшем нацистком карцере, где пол бетонный и ни одного окошка.
   - Разрешите идти?..
   - Иди!.. я же уже сказал. У тебя вероятно и с головой что-то не совсем в порядке. Ты там скажи доктору, чтобы тебя в госпитале заодно и психиатр посмотрел, а то может и впрямь тебя домой к ветеринару отправлять придётся…
   Последующие события всполошили не только Бжегский гарнизон, но и весь штаб Северной группы войск в Легнице: напрочь сняли с повестки дня не только вопрос распутных девушек и военнослужащих с дурными болезнями, но и куда более серьёзные вещи отодвинули на время на второй план.



                Прелюдия к опере «Бизе».


   В предшествующий тому дню и тем событиям, о которых мы собираемся вам рассказать: вечером Костя заступил в караул и назначен был в наряд охранять самый дальний склад-ГСМ, который являлся самым большим по объёму горюче-смазочный материалов во всей Северной группе войск – стратегический резерв. На нём хранилось более 25-ти тысяч кубометров жидкого топлива: в основном авиационный керосин, бензин, солярка и прочие масла. Территорию склад-ГСМ занимал огромную и расположен был, считай, впритык к польской деревне Скарбимеж. Охранялся часовыми только со стороны деревни, а на обратной стороне – блокпосты с собаками. Ночь прошла без замечаний и вполне спокойно, а ночь, как мы знаем, в любом карауле – это ведь главное! ибо всякая потусторонняя нечисть, лишь во мраке на свет божий вылезает. На этот раз она вылезла с запозданием, когда солнце поднялось уже высоко над горизонтом и было где-то около девяти часов утра. Но этому событию предшествовал другой случай и пред-вестник, к тому же на четыре часа раньше, хотя с первого взгляда ка-залось, тоже ничего значительного не произошло на посту в то раннее утро, где Костя стоял. Но, как говорят, что зря даже камень на голову не падает, ибо тот случай ознаменовал начало последующего факта - притом невероятного, но вполне предсказуемого. А всё началось, как после считал Костя - в те четыре часа утра по западноевропейскому времени – на два часа позже московского - и именно тогда, когда больше всего хочется спать. К тем мистическим минутам, Костя отнёсся крайне скептически и даже не воспринял их серьёзно, а попросту тут же забыл обо всём. Что-то непонятное и довольно загадочное таилось в том странном событии, о котором - только спустя время - станет осмысливать он. Предутренний туман и высокая влажность воздуха пробирались под все складки одежды: было мерзко сыро и холодно – хоть и лето стояло: какой-то дискомфорт во всём теле, на глазах веки слипались, - хоть бери да подпирай их спичками. Эти два часа – от двух до четырёх утра - являлись самыми трудными для часового. Автомат висит на груди: при положении для стрельбы стоя, а руки на нём безвольно повисли плетьми. Сонный и мутный взгляд часового периодами окидывал пространство насколько видел глаз, после чего глаза закрывались и ноги дальше переставлялись по инерции и машинально. Ещё стоит тьма и лишь на востоке, над горизонтом узенькая полоска, как ремешок, который предвещает близкий рассвет. Во всём теле истома и желание упасть, как убитый, вон на ту пушистую траву на обочине бетонки и уснуть. Неожиданно Костя очнулся от одолевшего всё-таки сна: под ногами трава, а бетонка сама в пяти шагах от него. В сознании появился испуг, - что ходит уже как лунатик; после чего вернувшись на место, прошёл на середину маршрута движения часо-вого, на время замер, вглядываясь и осматривая колючее ограждение аэродрома. Садиться нельзя, – сразу уснёшь, это садятся те, кто с собаками дружит. Снял с блокпоста кобеля или суку, привязал к руке и спи на здоровье - этот сторож вряд ли прозевает кого-то; а разводящих, начальника караула или его помощника - тех почему-то на дух не переносят. Гавкнет овчарка - часовой проснулся, крикнул, - стой кто идёт! а собака сама отвязалась, он тут не при чём: поймал и держит, чтобы до панов в деревню не сбежала. Костя с собаками не дружил, да если бы и было не так - всё равно рисковать бы не стал – впереди маячили две лычки младшего сержанта. Как-то раз критически подумал о себе, - что с девчатами дружить получалось, а вот с собаками что-то не очень. В эту минуту, неожиданно вдали он услышал слева топот по бетонке: стал прислушиваться, немного повернув в ту сторону голову, но продолжая по-прежнему стоять лицом к ограждению, ибо этот сектор был самый значимый для наблюдения. Топот какой-то странный разносился, какой-то негромкий в ночи и явно не соответст-вовал шагам человека: люди ногами так не частят и подобным обра-зом ходить не умеют. Метрах в тридцати от него, на бетонке что-то угрожающе шевелилось: в дымке тумана над землёй приподнималось и опускалось, и казалось, на мгновение зависает в воздухе. Всё это навевало всякие сумбурные в голову мысли и выглядело уродливым и зловещим. В душе появилось желание снять автомат с предохранителя и загнать патрон в патронник; большой палец правой руки уже нервно елозил по планке предохранителя. Логика всех умозаключений летела к чёртовой матери, а по спине прошёл озноб до самых пяток. Пока Костя метался в мыслях и раздумывал: за те короткие минуты к нему вдруг подбежал заяц, который в темноте показался ему необычно большой. Заяц, доскакав до места свой цели, уселся сбоку у ног часового - да прямо на голый бетон; склонив голову набок, с интересом принялся вглядываться в это - непонятно зачем тут стоящее на двух ногах пугало, которое замерло, кажись, не дыша. Вероятно, именно так, по крайней мере, подумал заяц, – размышляя о дальнейших своих действиях. Но в эту минуту – этот странный часовой, продолжая без движения держать левую руку на стволе автомата, правую руку медленно, даже очень медленно продвигал по автомату к закреплённому на конце ствола штык-ножу. Вот и до рукоятки рука добралась: большим пальцем нажал на кнопку, медленно снял штык-нож со ствола, размахнулся со всей силы вправо, и через своё левое плечо бросил штык в зайца. Для точного броска положение тела не совсем соответствовало и было явно неудачным, потому штык пролетев над головой зайца, ударившись об бетон, создавая яркий шлейф искр за собой, улетел куда-то в траву. Заяц словно испарился, а Костя стоял ни жив, ни мёртв, ибо в мысли сразу явился тот случай в батальоне: когда бросали штык-нож в дерево до тех пор, пока не отвалилась рукоятка. Такое положение вещей Костю вовсе не устраивало: за этим бы по-следовала расплата и тогда сержантских лычек не видать, как своих ушей. Выйдя на траву, опустился на колени и принялся на ощупь ис-кать оружие убийства, которое он чуть было не совершил. Штык на-шёлся в целости и сохранности и от радости Костя его поцеловал, как когда-то в древности рыцари прилаживались к мечу. Заодно не забыл в пустой вслед обматерить и зайца, которому вдруг вздумалось прий-ти к нему в гости. Но заяц не просто так приходил к нему на свидание, ибо кроме всяких часовых - больше напоминающих огородное пугало - у зайца и своих, порой невпроворот забот хватало. Тем временем, пока часовой злился на свою неуклюжесть в бросании ножа, хлопал по ложу АКМ-а, считая его причиной неудачной охоты и обзывая зайца – заразой; заяц, выскочив на свой заячий шлях, не торопясь направлялся в расположение семейной вотчины, рассуждая бесхитростно и с обидой на часового: «Я же не лисица, какая, к тому же и знания имею, кое-какие. Фу ты! как он меня перелякал!.. – сказал заяц, ведя разговор с самим собой, - а ещё разумной тварью себя считают! Куда там им до разумности!.. Пришёл к нему по-хорошему, поговорить по душам, а он кидаться удумал чем попадя, сразу за нож хвататься, какая же тут разумность может быть!.. Да-а, правду о них говорят, что самое глупое и жестокое существо на всём белом свете. Ещё о них говорят, что с покон веков убивают друг друга, и есть немало примеров, когда поедают своих особей. Чтобы о зайцах не говорили, а заяц своего собрата убивать никогда не станет, тем более съедать его. Вот и живи с такими вурдалаками по соседству!.. На Новый год детишек своих в нас наряжают и песенки о нас поют, а утром берут в руки ружьё и идут на нас охотиться. Коварное животное!.. своим детишкам с их раннего детства врать начинают. Зайцы своим детям не врут. Что ни день, или ночь в стае нескольких зайцев не досчитываемся. И этот с виду вроде бы на разумного смахивал, а на деле оказался таким же как все. Пришёл-то к нему сказать, чтобы траву зайчачу не пахали, ибо там у нас дети, к тому же, может из-за этого большое горе случиться. Так нет же - даже слова не дал сказать: хорошо ещё, что стрелять не начал!.. И когда уже вымрут они на этом свете?.. - как те саблезубые тигры, от которых никому на земле покоя не было пока они не передохли. Старый Заяц, словно в руку на днях рассказывал, что эти сущности, которые себя называют людьми, вначале против всего живого сотворят преступление, а после призрачное, мифическое оправдание придумают и во весь голос объявят, что это не мы, или так необходимо было. Всю ночь думают, какое изуверство завтра совершить. Колючей проволоки везде понагородили; спрашивается, кого вы боитесь? - если вся живность вас боится, как исчадие ада?! Скоро от этих колючек спина станет лысой, каждый божий день на ней мех оставляешь. Петли кругом на наших тропах ставят, сами бы в неё голову всунули, и испытали, что заяц чувствует, когда его петля душит. Хоть в лес уходи!.. - но там болота и сыро: детишки станут болеть и лисиц прорва, которые, кстати, не лучше людей…». Заяц добежал до дырки в колючке: дальше уже простиралась вотчина его семьи; и прежде чем просунуть голову в дырку, и нырнуть в проём всем телом своим, уселся рядышком с ней: левой лапой почесал вначале за одним ухом, затем правой за вторым. Зачем-то оглянулся назад, словно надеясь, что тот часовой по пятам за ним следует, вздохнул глубоко и выбросив передние лапы вперёд, при этом спружинил задние ноги - резко прыгнул в ту самую дырку. На дырке петля стояла. Пока он бегал и с часовым договаривался: с соседнего поста успели за то время петлю поставить. Петля захлестнула зайца в конце живота: у самых его задних ног. Заяц долго кричал и горько плакал, пытался кого-то даже на помощь звать, но вдали лишь собаки со злостью отвечали и рвались с цепи…
    В середине двадцатого века – Польша, вроде бы и страна, но была беднее - дальше некуда, как церковная мышь. Правда, с одним ис-ключением: в прошлые Средние века - гонору у шляхтичей было-о-о!.. больше во сто крат, чем у французских королей; за то, вероятно, и бог наказал. Хотя, казалось бы, за что наказывать?.. Панство католицизму поклоняется с ревностью и прилежно посещает костёл. Но бог, как говорят, если в чём-то обделил свою паству, то в обязательном порядке взамен хоть что-нибудь, но в руки всучит, даже если оно тебе и ни к чему. Не наделил бог бедную Польшу ни нефтью, ни газом, а металлов -  так тех кот наплакал, но, когда открыли Америку и завезли картошку - хоть в этом панам повезло. На удивление всем - картошка так плодиться стала, будто всю жизнь тут прожила: в иные годы девать некуда было. Гнали из неё и водку под названием «Звикла» - ровно в пять раз отвратительней, чем русский самогон со свеклы, а из ботвы в рост человека – изготовляли вина и силосуя в ямах: после коров и свиней ею кормили. Из живности – бог видимо долго думал, - чем бы их наделить?.. тут как на грех мимо заяц бежит: схватил того за хвост, и бросил, не глядя вслед за картошкой. К несчастью, хвост у зайца оторвался от столь небрежного обращения с ним. Остался на месте хвоста огрызок, который со временем оброс пушком, превратившись в кругленький шарик, – кстати, отменный помазок для бритья. С того памятного дня картошка и зайцы - как на пропасть - в Польше стали плодиться, соревнуясь меж собой. Картошку паны и паненки поедали не менее четырёх разов в день, в иные тяжкие годы переходили на разовое употребление подённо, в других - ещё тяжельших условиях и слу-чаях - до одного раза в неделю, но то было давно, в те смутные вре-мена, когда ещё Польшу всё делили, делили и в который раз, а пра-вильно разделить никак не могли – мозгов не хватало у тех, кто делил. Когда, наконец-то разделили в последний раз - в том памятном сорок пятом, то даже как-то побольше припало – кусок неметчины вероятно по ошибке притулили, хотя панство из числа стариков рассказывает, что раньше-то, - вся Пруссия полякам принадлежала. Справившись с божьей помощью со всякими разделами: оглянулись кругом и только сейчас усмотрели, - матка бозка!.. а зайцев-то тьма развелось!.. Обгрызают деревца фруктовые, на грядках будто косой прошли, скоро ногами наступать на них будешь, расплодились, как в той России граки, которые в небо поднявшись - солнца не видно!.. Зайцы летать не умели, потому и прыгали от одного фруктового дерева к другому, обгрызая на них кору. Зайцы были бичом для поляков и в лесу жить не хотели – сказали, - что там болото, сыро и зверья слишком много. Селились под боком у деревень и местечек. В иные годы эти бестии так плодовиты были, что мясо-зайчатины уже в горло не лезло. Зайцы они же как люди, где попадя не ходят, а стараются бегать по протоптанным ими тропинкам. Зачем спотыкаться и брести через весь аэродром напрямки, если можно спокойно по тропиночке проскакать до дырки в колючем ограждении: нырнул, - вот ты и дома, где радостно встречают тебя зайчата и мама зайчиха. Караульные, жолнежы-родецкие, зайчатину не только очень любили, но редко выпадал такой день, когда очередной караул не лакомился бы ею, в иные дни наедались от пуза. И что им от того, что для шляхтичей зайцы, как на картошке жук колорадский. Впрочем, об этом насекомом узнали они только здесь впервые, ибо до самой России жуку предстояло ещё доползти. Поляки жука чем только не пытались травить, даже авиационным керосином пробовали: жук переполз на соседнее поле, ботва на картошке завяла, будто мороз ударил, на том и борьба закончилась. Как мы уже сказали, Костя петли на зайцев не ставил, да по правде сказать, ему и некогда было этим жестоким делом увлекаться. То письма про любовь надо было Лариске писать, не то ещё загуляет; то ленинских работ ждёт целая куча, то книги читать; к тому же и зайцев он очень любил - как игрушки в том далёком детстве, которых у него никогда не было. Вот он сидит курит сигарету «Дымок» и спустив ноги в траншею, где как раз для пулемётчика позиция-гнездо; стены траншеи укреплены брёвнами, всё как на фронте. Рядом новая караулка совсем недавно отстроенная, до этого ютились в каком-то бараке, считай, что в сарае возле автопарка. Приготовление жаркого из зайчатины - а готовили почти каждый день - являлось целой наукой. Рецепт этой солдатской еды – пальчики оближешь – сейчас мы вам расскажем. На случай тор-жества, всяких там именин, или просто очередной пьянки - советуем вам приготовить, но есть условие, что необходимо повторить всё до каждого грамма соли. Зайца, как-нибудь и где-нибудь, сами поймаете. В траншее горит уже костёр и без него никак не обойдёшься. Немного в стороне стоит тренога из жердей: на ней сейчас экстра-специалист зайцев раздевает, снимая с них верхнюю одежду, ибо с этой минуты она им уже ни к чему. Вот уже и красное, немного розоватое, мышечное мясо показалось: точь, в точь, как в учебнике по зоологии. Тушки зайчатины тщательно осмаливают над огнём костра, в противном случае придётся кушать вместе с шерстью. Рядом походный казан стоит: добротный такой, объёмный – вечный. Толстая дужка на нём: для того чтобы над костром за что было привесить; и не исключено, что в этом большом котелке во времена Российской империи русские гренадёры кашу варили, когда в очередной раз приходили с прусаками и австрияками Польшу делить, а после заторопились, запамятовали, да котелок и позабыли. С тех давних пор котёл так и прижился в этих краях. Последний раз, как молвит предание, паны им пользовались, но потом снова пришли, на этот раз те же русские солдаты, но их почему-то уже называли советскими. Глянули внимательно на котёл и реквизи-ровали, а попросту отняли по закону: пальцем указав на двуглавого орла сбоку оттиском запечатлённый, сказав полякам при этом для пояснения: «...У вас орёл с одной головой, а у нас с покон веков был с двумя головами и клювами, потому, граждане паны, не обижайтесь, нам чужого не надо, но и своё не отдадим…» С той поры и прижился добрый котёл на авиабазе «Бжег-Скарбимеж». Тут и полено имеется как у заправских мясников: на нём рубят тушки и кусочками склады-вают ровными тонкими слоями в котёл. Каждый слой мяса пересыпа-ем картофелем непременно тонким слоем и в меру красным жгучим перцем, лавровый лист и слой репчатого лука не жалеем – этого добра не переборщишь: посыпайте как можно побольше. На дно котла плеснули всего литр колодезной воды, чтобы мясо не подгорело. Самый важный продукт, не беря в расчёт зайчатину – это комбижир, состоящий их говяжьего, свиного и бараньего сала и жира, которого на продовольственном складе и в солдатской столовой завались - бочки стоят. У вас не знаем, как будет с этим делом, но наперёд предупреждаем, если нету комбижира – завались!.. тогда лучше отложите на другое время, когда комбижиром разбогатеете. Его жалеть ни в коем случае нельзя. К примеру, на три четыре тушки зайца - на вес сказать не можем - но не меньше как кусок килограмма на три; в общем, когда будете отмерять, гляньте на собачью голову: она в обязательном порядке будет в это время стоять рядом с вами в ожидании костей. Вот и примеряйте кусок жира к её голове – это и будет то количество жира, которое требуется. Шмоток жира с собачью голову положите сверху мяса и тут же накрывайте крышкой, чтобы, когда отвернётесь, та самая собака, к голове которой примеряли вы жир не смогла утянуть, ибо тогда всё пропало! Собака может подумать, что вы вначале собирались ей отдать тот жир, а после по запарке, вдруг позабыли. Она воровать не намерена была, а просто вам решила напомнить, потому крышка на казане должна присутствовать в обязательном порядке. Дальше, ставим казан на огонь и два, а то и три часа – по мере того, каких годов рождения был заяц - тушим жаркое. Спрашиваете, как определить возраст зайца?.. Да очень просто: гляньте на его брюхо, если оно уже рыжее как у лисицы, - это значит, что он давно отбегал своё. Тот жир, который мы положили сверху мяса будет постепенно таять, стекать на дно и по пути пропитывать снедь. Осталось набраться терпения и подождать, а после уже никакие солдатские обеды и ужины вовсе не потребуются. Однажды Костя - а было это где-то в конце его службы - рискнул и пошёл в самоволку, куда его закадычный друг - Саня из города Грозного – второй год всё уговаривал сбегать. За время службы - друг его Саня - регулярно шатаясь по самоволкам успел пе-ретоптать не меньше десяти «курочек», а может и больше, кто их считал этих паненок, а по пути изучить все входы и выходы в городе Бжеге, да так, что любого сыщика из комендатуры мог за пояс заткнуть. Саня Молоков из города Грозного, лучший друг Кости - бог Саню миловал - потому прослужив два года и два месяца в Польше, перетоптав, как мы уже вам намекнули больше десятка паненок: своим худым, длинным, но жилистым телом, так ни разу и не удосужился посетить военный госпиталь и именно то отделение в нём, о котором мы вам уже говорили. Возможно по одной причине, что Сашу охраняли и присматривали за ним сразу два бога: мать у него была чеченка-мусульманка, а отец русский. Два бога конечно лучше, чем один: за всеми разве уследишь и усмотришь!.. Только смотрел, вроде бы спать укладывались: мац - по постели – пусто!.. а его уже и след простыл. 
   В тот раз довелось им на пару в гостях у паненок посидеть за столом, где их щедро угостили, и отведали они польской снеди. Бедные девушки не скупились, выложив всё на стол что бог послал и что отыскали. Когда друзья возвращались уже в расположение воинской части, Костя вдруг в задумчивости, прокомментировал тот ночной и поздний ужин:
    - Знаешь, Санёк, - сказал Костя с какой-то печалью в голосе, - честно скажу, я там ел всё через силу, чтобы они не обиделись. Сейчас вот вспомнил о доме: у нас в деревне такое есть бы не стали. У нас сви-ней, да и тех же собак и то сытнее кормят. Мне очень жаль паненок: такие красивые девушки и одеты прилично, не то что у нас в селе до сих пор в фуфайки девчата наряжаются, а этим даже нормально по-есть - и то нечего!
     На что друг его Саня немного подумав, сказал:
     - Так мы же к ним не за этим ходили!.. пожрать у нас и в части хва-тает, а у тебя, Костя, вечно в голову какие-то глупые мысли лезут. Ну, если тебе их так жаль: в следующий раз, когда будем идти, сходишь до нашего земляка в хлеборезку - к Володе Золотову из Таганрога и возьмёшь у него кусок масла сливочного, белого хлеба пару булок, а сало заранее в караулке возьми из дополнительного пайка. Понесёшь и угостишь паненок и заодно, душу свою успокоишь…
     Но всё, о чём мы рассказали - это будет ещё не скоро, а сейчас пора возвращаться на аэродром, ибо кто его знает, как всё устроено в этом замкнутом мире под названьем Земля. На всём протяжении службы у часовых на постах собеседниками были собаки породы немецкой овчарки и зайцы, шныряя в округе, не без интереса подбегали к часовым, скорее всего, со временем они привыкали и переставали бояться людей. Впрочем, совсем не подозревая, что эти, с первого косого заячьего взгляда, казалось, совсем безобидные двуногие существа – часовые, - по ночам, а чаще прямо с вечера: ставят на их тропах петли для них. Возможно, в то раннее предрассветное утро тот зайчишка недаром прибегал к часовому Косте, что в ближайшие четыре часа и подтвердится на деле.







                Дженьку ень, жолнеж родецкий!..
                - Пше прошу, пани, закохани!..



                Холодной думай головой,
                Ведь в жизни всё закономерно
                Зло излучённое тобой,
                К тебе вернётся непременно.

                (О.Хайям)



    В тот памятный день, - воскресный был день!.. который впоследст-вии надолго запомнится военнослужащим Бжегского гарнизона, был как всегда выходным. Утро встречало людей божественной благода-тью: дивное сияние взошедшего над горизонтом яркого солнца, пение птиц на разные голоса, а само несовершенство мира людей чревато и до неприличия противоречило всей сущности окружающего мира природы. Великолепный!.. прямо чудесный день намечался! Костя после встречи с зайцем, о котором он уже позабыл, после того как сменился в четыре утра: два часа поспал на топчане в караулке, два часа бодрствовал за столом и писал любимой Лариске письма, а после завтрака в восемь утра снова заступил на свой пост часовым. Прохаживаясь по бетонке вдоль колючего ограждения, на короткое время остановившись, стал наблюдать за молодыми паненками, которые на велосипедах поехали из деревни Скарбимеж по направлению к городу. Проезжая по дороге в метре от ограждения паненки весело и громко о чём-то меж собой вели разговор: глядя на стоящего за проволокой часового, закатисто громко смялись, а одна из девушек что-то ему прокричала по-польски и помахала рукой. Костя предпочёл не отвечать: и лишь проводил их тоскливым, жадным взглядом, который постороннего наблюдателя навёл бы на мысль, - когда мимо носа голодного человека проносят блюдо, а на нём горой лежит жареное мясо: горячее, пахучее, от которого слюной давишься. Вскоре на обратной стороне склада-ГСМ-а загудел трактор – это приполз аэродромщик с прицепным плугом опахивать территорию склада. Противопожарная безопасность на аэродроме выполнялась неукоснительно и все значимые объекты опахивались по два три раза за лето. Кроме всех прочих мероприятий: ежегодно, ранней весной аэродром прочё-сывали вдоль и поперёк в составе всех военнослужащих, не задейст-вованных по службе: на предмет обнаружения взрывчатых предметов. Территория авиабазы «Бжег-Скарбимеж» огромна - более шести квадратных километров и вполне возможно, что занимаемая аэродромом площадь превосходила территорию самого города Бжег. Солдаты выстраивались в цепь с дистанцией два метра, сзади следовали грузовые машины и все металлические предметы бросали в кузов. За время владычества в этих местах немцев, казалось, сама земля пропиталась отходами войны: куда бы не приложил миноискатель – кругом зуммер пищит; единственное место, где он умолкал, если приложишь к своей голове. Словно кроты, немцы за время войны успели нарыть под всем аэродромом сеть подземелий: катакомбы, тупики, какие-то комнаты, сам дьявол там заплутает. Выявленные входы в подземную часть объекта на поверхности все замуровали или заварили газосваркой, но полностью обеспечить туда недоступность представлялось не-выполнимой задачей, ибо вся северная часть авиабазы, где когда-то располагался у немцев городок, лежала до сих пор в руинах. Отступая, немцы взорвали всё что можно. Вот в этих самых развалинах: железобетона, изломанных плит и кирпича, поросшее всё лесом - солдаты всегда находили лазейки, каким способом проникнуть - в тот почти потусторонний город подземелий. Косте всего один раз пришлось побывать в тех мрачных лабиринтах, после чего - желание снова туда спуститься - навсегда отпало. Сейчас он стоял на северном углу склада - ГСМ и наблюдал, как мощный гусеничный трактор ДТ-100, заглубив лемеха, взрезает жирную будто смола землю. Трактор немного не дополз до угла и остановился, а из кабины выпрыгнул сам тракторист, направляясь по-над колючим ограждением в сторону часового. Ещё издали Костя узнал своего земляка Витька Кравчинского: чему в душе обрадовался, появившейся возможности развеять грешную скуку. Пускать посторонних на пост и тем более курить на посту, где хранится весь резерв топлива всей группировки войск, разумеется, категорически нельзя, но это же, идёт к нему земеля, не крикнешь, же ему, - стой, кто идёт или руки вверх. Поздоровались, поговорили просто ни о чём, выкурили по сигарете - Витёк угостил. С первых минут общения, Костя заметил, что Кравчинский с глубочайшего похмелья и, кажется, с утра успел уже приложиться. Перед тем как расстаться Кравчинский сказал:
    - Щас, ещё пару кругов махану, добью уже эту делянку и в автопарк на-боковую. Что-то, кажись, вчера я слишком перебрал. Мутит, аж жить неохота!.. У панов водяра настолько говно, что токо примусы ею разводить.
     - Витёк, так - то может, и не водка была?.. ты хотя бы на бутылке этикетку смотрел?!.. - спросил, улыбаясь Костя, - не исключено, что ты как раз и пил тот денатурат по пять злотых, где нарисованы череп и кости. Паны им примусы разводят. Недели две назад случай был - слышал на КПП аэродрома?.. Кстати, все трое из нашего взвода. Двое выпили немного и только проблевались, а третий почернел как сапог, в госпитале еле откачали: да он по сей день там лежит, может даже комиссуют.
   - Хрен его знает, что я там пил; в темноте разве до этикеток было. Ладно бывай, быстрее докарябаю, быстрее в койке очутюсь.
   Спустя несколько минут, Кравчинский уселся в трактор за рычаги, дав газу до упора - да так, что дым из трубы шлейфом ложился в хво-сте, надрываясь двигателем, тянул за собой плуг на семь лемехов. Витёк, в это время, откинувшись спиной на сиденье, смотрел прямо - куда глаза глядят и не обернулся ни разу, чтобы хотя бы посмотреть на вспаханную сзади полосу. Трактор шёл по очередному кругу и в этот момент находился от Кости на той стороне территории склада. В это время, Кравчинский, возможно, просто произвольно или по привычке всё-таки оглянулся назад. То, что предстало его взору: на несколько долгих секунд парализовало волю его. В плуге между лемехов, застряв и волочась следом, грозно вздымаясь своим опереньем, торчал стабилизатор авиабомбы. Бомба была явно большая, вероятней всего - более ста килограммов. Стабилизатор своим оперением загипнотизировав взгляд тракториста, какое-то время держал в своей власти. Кравчинский смотрел не неё и не мог оторваться, словно прилип к этой бомбе, продолжая вести трактор. Тащил за собой, неизвестно куда - это изделие - исчадие ада. Разум наконец-то вернулся в похмельную голову. Остановив трактор, выпрыгнул как можно дальше и бросился бежать без оглядки. Бежал, словно на крыльях летел по открытому полю, шелестя ногами по траве в сторону дальних капониров, где стояли зачехлённые самолёты и ходил часовой. В просвете между цистернами Костя видел: как трактор остановился, потом выпрыгнул его земляк и бросился бежать, как обычно бегают на спортивных кроссах и в эту минуту он подумал: «Если у него что-то случилось, то зачем бежать, да ещё так быстро - в такую даль?.. – телефон вон у меня на столбе висит. И почему тогда трактор работает?.. – Поковырявшись в своих неглупых мозгах и ища ответ на необъяснимое поведение Витька; взглянув в даль в сторону стоянки самолётов, даже нехорошо по-думал о своём земляке: «Вот, дурак!.. – сказал вслух Костя, - к часово-му понесло выпрашивать спирта с самолёта. Ещё решил опохмелить-ся. Да разве щас его сольёшь?.. там же всё опечатано. Хотя… Витёк такой пройдоха, что любую печать отклеит и приклеит…». Пока один часовой рассуждал, второй, охранявший стоянку самолётов, неожиданно повернул голову в сторону поля, ибо до этого он вообще никуда не глядел, а предавался мечтам о своём доме и решал дилемму и подсчитывал, - сколько уже за это время кобелей побывало вместо него у его Валечки официантки из кафе. Взглянув на поле – глазам не поверил и стал протирать их ладонью. По траве прямо на него нёсся явно диверсант, ибо обличьем на советского солдата совсем не похожий, к тому же сильно торопится достичь своей цели. Часовой высунувшись осторожно из-за земляного вала капонира, повертел головой осматривая сектор справа и слева, боясь, что его окружают, но там было пусто. Кинул взгляд в сторону, где телефон, - далеко!.. времени уже нет туда бежать, пока буду звонить, диверсант уже близко и в спину нож уже всадит, - подумал перепуганный часовой и выполнил, как и учили, всё по правилам охраны объектов. Залёг на краю земляного вала - словно за бруствер, загнал патрон в патронник, после чего стал целиться в бегущего нарушителя спокойствия, прицельно взяв его на мушку. Немного подождав пока приблизится и когда оставалось не больше пятидесяти метров, привстав на колено, держа автомат на весу, крикнул, - Стой кто идёт?! Стрелять буду!.. Но Кравчинский даже его не слышал, а если что-то и донеслось до его ушей, то от нервного переизбытка эмоций он просто не думал о том, что часовой способен стрелять. Часовой на посту стоял, как на грех настоящий и соображал быстро: видя, что «диверсант» сейчас будет рядом: сделал два вы-стрела в воздух, и тут же надавил на планку предохранителя и уже очередью прошил над Витька головой. От такого «гостеприимства», когда пули свистят над тобой, Витёк со всего размаха брякнулся лицом прямо в землю. Часовой решил по диверсанту не стрелять, а взять его живым. При этом он подумал: «Живым возьму - или орден заработаю, на худой конец в отпуск до Вальки-официантки съезжу…». Как только тракторист пытался приподнять из травы голову - в ответ следовала автоматная очередь. Далее события стали развиваться по касательной, минуя сам предмет причины, а сама бомба продолжала торчать в плуге среди лемехов и все последующие манипуляции её не касались. Костя услышав автоматные очереди, не мог ничего понять, мельком взглянув в ту сторону куда понёсся как угорелый Витёк, но там только слышны были выстрелы, а силуэтов людей – не видать. Подбежав к столбу с телефоном, трясучими руками лихорадочно схватив трубку, стал вращать на аппарате ручку и громко кричать: «Караулка!.. где вы там?! тут уже бой идёт!..». Но караулка молчала, ибо в эту минуту на всей телефонной караульной линии висели уже все посты: да собственно этого уже и не требовалось. Весь караул ещё после первых выстрелов был поднят «В ружьё!» и сейчас сидя в кузове караульной машины напрямки неслись в сторону капониров. Машина с подмогой остановилась метрах в двухстах от капониров. В тот день начальником караула был боевой старшина Кобелев, он же и командир этого взвода. С пистолетом в руке, держа её над головой: старшина сейчас был похож на командира времён последней войны, когда такие же отча-янные комвзводы поднимали солдат в атаку. Подавая громко коман-ды, которые выполнялись чётко, ибо этому часто учили, растянувшись цепью, держа автоматы на изготовку для стрельбы стоя, сняв с предохранителя и заслав патрон в патронник, бойцы под предводительством своего командира, смело шагали в сторону капониров. Там уже выстрелы прекратились. Нарушитель – злоумышленник давно врос в землю и продолжал лежать, положив ладони на затылок. Часовой, расстреляв два рожка до единого патрона, увидев, что подмога пришла: уселся на косогор и поглядывая на лежащего в траве диверсанта терпеливо ожидал окончания операции по поимке врага, что не заставило долго ждать. Тыкая стволами в спину лежащего Витька, кричали все разом, будто и впрямь волчару поймали. Кравчинский поднялся на ноги, но признать его было бы сложно даже тем, кому он был знаком: на нём висит затасканная роба вся в мазуте и солидоле; лицо в грязи с прилипшей к нему травой. Определить, что это солдат советской армии было бы сложно, а дар речи он потерял. Тут сразу всё в кучу свалилось на его бедную голову: и похмельный синдром, и то что уже похмелялся, бомба, которая могла бы рвануть, а после чуть было очередью из «Калаша» к земле не пригвоздили. Старшина Кобелев от ярости брызжа слюной прокричал:
   - Ну, что, собака бендеровская, попался сучье отродье?!.. Не ты ли мне в лицо тогда плевал в городе, когда я был начальником патру-ля?!.. Что-то ты сильно похожий на того, подлеца, а ну говори!.. зачем на аэродром ты проник?!..
   Кравчинский пытался что-то сказать, но из его уст слышался только клёкот и шипящие звуки: мычал, стал махать руками указывая в сто-рону ГСМа. Все разом посмотрели куда он указывал, но там только трактор стоял и никого. Старшина, пристально глянув туда, потом на Кравчинского, сказал:
    - Трактор почему-то не пашет… и нашего часового не видать, а кто там в эти часы у нас стоит?.. Неужели эта, падаль, обоих там прикон-чила?!.. зачем он туда пальцем указывает?..
    - Да какой он бендера, - неожиданно сказал кто-то из караульных, - я его знаю, видел не раз: в аэродромной роте он служит, а они тут считай и живут.
   - Да?.. – спросил старшина, - а почему сразу не сказал?..
   - Приглядывался: он или не он. Разве в таком обличье сразу призна-ешь?!..
   Вот почему мы намного заранее вам рассказали о Викторе Кравчин-ском, ибо если проанализировать это происшествие с ним, то невольно напрашивается вывод. А вывод таков. Не могла именно в ту минуту та бомба взорваться, когда Кравчинский сидя в тракторе её тянул за собой. И часовой на стоянке выпустив патронов целых два рожка: логически мог бы просто случайно его убить, но и этого не случилось, ибо в противном случае, через пять лет в Новочеркасской тюрьме снайпер бы без работы остался, или проще говоря, не стал бы тоже убийцей. Судьбой предопределено было Витьку от снайпера погибнуть, а не от бомбы и часового на посту. Так что как не крути, а Вите Кравчинскому видимо на роду было написано: вначале поставить на уши весь Бжегский гарнизон вместе со штабом в городе Легница, а спустя пять лет Новочеркасскую тюрьму особо строгого режима вместе с управлением МВД по Ростовской области. Вроде бы и солдат был неплохой: на все руки мастер в области техники; вернувшись из армии не хуже других работал в совхозе… - а оно нет, брат, куда судьба злодейка свой корявый в бородавках палец тыкнёт – туда и потопаешь! Тогда в 69-м под гром литавров Витёк не ушёл в иное измерение, так в Новочеркасске сыграл свой последний аккорд!..
     Водоворот событий по ликвидации угрозы взрыва немецкой авиа-бомбы бурным потоком подхватывая на своём пути всё новых и новых военнослужащих зашумит грохоча, спустя всего четверть часа. Вскоре весь полувзвод свободный на ту минуту от несения службы на постах, во главе начальника караула старшины Кобелева стоял полукольцом в пятнадцати метрах от бомбы. Стояли все до единого понурив головы и дыхание затая. Гробовое молчание и та подавленность в беспокойных глазах каждого - со стороны могла показаться, что пришли на отпевание и отдать последний долг печали и памяти какой-то до этого близкой и дорогой сердцу личности. Оцепенение длилось не более пяти минут, ибо старшина вполне осознавал, что ситуация пророчески вещает прямо в уши – быстрее принимать какие-то меры, пока не произошла страшная развязка. Он несколько раз бросал взгляды от бомбы и на ту огромную цистерну, определяя на глазок расстояние до неё, и получалось не больше двадцати метров. Эта огромная цистерна-кадушка стояла прямо у колючего ограждения и судя по знаку на этой ёмкости была объёмом в десятки тысяч литров - в ней хранился бензин. Со злостью посмотрев в сторону рядового Кравчинского - старшина, словно и правда, как ведут себя люди на похоронах, не-громко сказал:
     - Сукин ты сын!.. сколько лет лежала эта дрянь в земле, четверть века пахали, и всё обходилось!.. зачем ты её оттуда выковырял?!.. Так!.. разговаривать будем потом. Сержант Бортников!.. давай вы-ставляй оцепление не ближе чем на сто пятьдесят, а то двести метров; часовые будут стоять не сменяясь. Я в караулку. Чем скорее начнём, тем больше надежды на благополучный исход…
   После слов старшины и упрёков в адрес виновника случившегося, Кравчинский неожиданно резко, под его высокий рост широким ша-гом, будто перемеряет сажнями делянку, направился к трактору, а вслед ему прозвучали слова старшины:
    - Идиот!.. куда тебя опять понесло?!..
    - Трактор надо заглушить, - крикнул, он не оборачиваясь.
    Связь с гарнизоном была только в караульном помещении, осталь-ные службы по случаю выходного дня были на замке. Старшина вско-чил в кабину ГАЗ-51-го и приказал водителю гнать напрямую, не объ-езжая по рулёжкам. Через десяток минут Бжегский гарнизон взорвала сирена боевой тревоги. Всеобщую сирену включали в редких случаях, во время начала больших учений или, к примеру, как в данной ситуации. Завывающий звук её разносился над всем городом Бжег, будоража сознание и навевая полякам воспоминания о войне. При обычных учебных тревогах для этого случая в каждом подразделении, над головой дневального имелся тревожный звонок, по включению которого, подавалась тем же дневальным команда. На всё про всё: гарнизону давалось тридцать минут, после истечения которых самолёты должны были пойти по взлётной полосе на взлёт. Но в этот раз было не до полётов: на аэродроме началась такая суета и беготня, что можно подумать, - свадьбу решили сыграть всем хором. На аэродромной псарне, собаки почуяв, что у людей, что-то случилось, несмотря на то, что их всего два часа тому назад сняли с блокпостов, и глаза слипаются после необычной и тревожной ночи, завыли все разом - на все голоса. Вначале было запела одна сучка, а потом и все шестьдесят четыре завыло - да прямо в унисон: почти как в том народном хоре имени Пятницкого, только фальцет другой. А как они пели... – не передать!.. - но первые, кто оценил талант и звучанье завывания – это человеческая кожа на спине. Собаководы, тем временем с ног сбились, пытаясь успокоить своих подопечных. Бедных непослушных собак - по головам и спине грабарками били, а те ни в какую, - хоть плачь! Плюнули собаководы на весь этот концерт и пошли в тёмный свой куток-чулан, а заодно и место их обитания, с горя польской водкой «Звикла» в горлянку залить. Вчера-то, в субботу, удачный был у них день: сразу трёх кутенят панам продали, а сегодня неизвестно зачем, там, за стеной и забором псарни будто все посбесились. Как раз напротив псарни-гостиницы для собак проходила железнодорожная ветка и стояли кирпичные терминалы для разгрузки – нет, совсем не угля, - как вы подумали - уголь в другом месте лопатами разгружали ночами бойцы, сюда везли всё что летает, падает, взрывается и горит. В это утро там стояло несколько вагонов и ждали понедельника. Цистерны с горюч-кой, а из одного пульмана, вероятно прохудилась какая-то бочка и через щели на рельсы и шпалы вытекало какое-то дерьмо и к тому же вонючее, хоть надевай противогаз, хотя вроде бы химическую атаку ещё не объявляли. По бетонке со стороны КПП аэродрома спешили, спотыкаясь на выбоинах и на стыках дорожных плит военнослужащие. Среди этих опоздавших в основном молодые офицеры и сверхсрочники: теперь они торопились в пункт своего прибытия по тревоге, а на момент вытья сирены: одни сидели с утра пораньше в баре пивком балуясь; другой вояка только по-утрянке глаза продрав, прежде чем покинуть милую пани, решил провести, как и положено по уставу – физиотерапию вместо физзарядки, с элементами уклона в сторону утреннего любовного моциона. Была среди них и другая категория «неуспевших» - это проспавшие, запамятовавшие и просто от машины отставшие. Торопливо пробегая через тот промежуток, где справа терминал, а слева псарня – многие вояки впадали в ступор. С левой стороны слышался раздирающий душу собачий вой, а справа душило химическим смрадом. Некоторые особо погрязшие в древних славянских предрассудках на ходу крестились, громко произнося слова заклинания: «Не иначе как на пропасть так разом завыли!.. Что б вы передохли!.. не к добру всё это!..». Пробежав ещё несколько шагов и вдохнув химическую отраву, теперь уже смотрели направо, в заросли деревьев, не обращая внимания на стоящие вагоны: «Что за хрень?!.. никак газовую атаку применили!..». Вполне возможно, что собаки и выли совсем по другой причине: им надоело дышать той гадостью, что струйкой текла из вагона на землю, испарялась в атмосферу и прони-кала к собакам на псарню… 
   Стабилизатор авиабомбы своим изумительным оперением, воинст-венно и непреклонно, напоминал собравшимся вокруг неё наблюда-телям, что шутки с нею могут вылиться в огромную печаль. Среди собравшихся весь старший командирский состав гарнизона. Стоят кучками согласно субординации. В глазах каждого отражался ужас, граничивший с помешательством. Разговаривают в пол голоса, соблюдая траур, хотя его ещё пока что, слава богу, не случилось. Начальник гарнизона сознавая, что вся ответственность лежит только на его плечах, отойдя несколько шагов назад от старших офицеров, стал по периметру, медленно обводить взглядом окрестности, как это обычно делают, пытаясь определить, - будет дождь, или пронесёт мимо. На каждом объекте на какое-то время задерживая взгляд, сам себе пояснял: «…Трактор с бомбой всего в паре десятков метров от цистерны, а там сотни тысяч литров бензина, а с ней рядом и туда, и сюда: достанет и под землёй - понатыкано ёмкостей, на земле вон, как лягушки резиновые ёмкости растянулись - не посчитать!.. Да и кому после нужен будет этот счёт!.. Больше двадцати пяти тысяч тонн только жидкого топлива. Вблизи тянется деревня. Неплохо бы, хотя бы людей эвакуировать, но тогда скандал мирового значения, это могут решать только в Легнице и то через Москву. Интересно, доложили уже в Москву, или тянут?.. скорее всего, что нет. Бомба, явно больше ста килограмм: от такой её мощности ёмкости не защитить. Там, вон дальше правее в углу - склад боепитания, о нём даже страшно подумать. В хранилище только авиабомб в кассетах лежат штабеля, высотой в шесть метров, реактивные снаряды, ракеты… всего и не упомнишь, если и оно по-лыхнёт, то не только аэродром, но и город сотрёт с лица земли. Самолётов на стоянках и в капонирах на два авиаполка: жаль столько техники!.. Дальше вон ТЕЧ, а рядом терминал, а там состав стоит с цистернами и ГСМ ещё один!  рядом ПВО-шники с ракетами, и тот проклятый секретный объект №-40, а там под землёй: об этом кошмаре лучше не вспоминать - ядерные бомбы для ИЛ-28-х!.. Не глубоко лежат, а значит, может и туда достать… Да тут столько добра!.. - подумал полковник, - что даже, если всю Польшу продать со всеми её потрохами и то, наверное, не хватит!..».
   В это время к одной из групп командиров подошёл подполковник, командир отдельной 151-й авиаэскадрильи МИГ-21Р - перехватчиков. Человек запредельного роста - больше двух метров: отчего все часто удивлялись, как он умудряется помещаться головой под фонарём кабины пилота. В иные дни, когда в конце полётов все самолёты были уже на земле: этот комеска взлетал продемонстрировать заключительный финал полётам. Вот с этой минуты все поголовно, кто присутствовал на аэродроме бросали все свои дела и всё внимание обращено было в небо: начиналось представление. Подобного не увидеть ни в одном цирке мира. У кого были слабые нервы, лучше такое представление не смотреть. Самолёт комеска, его МИГ, ибо только он один летал на этой единице: вытворял такие пируэты над аэродромом, что не только дух у всех захватывало, а сердце в пятки уходило. Порой казалось – всё!.. угол в пике такой, что вряд представится возможность выйти из него, но уже у самой земли: врубался форсаж и железная птица стрелой уходила в небо - в точку. Сейчас, этот необычный по своей сути человек, обращаясь к рядом стоявшему начальнику штаба батальона обеспечения, майору Воробьёву, спросил:
   - Ну и какое дальнейшее приняли решение?.. что-то получается долго тянем резину!..- и там в Легнице… - они что, не могут разыскать своих сапёров?.. Или они думают, что тут в детские игры играем!..
   - Прикрыть бы её, падлюку, чем-то от цистерны, - сказал в раздумьях майор.
   - Чем же ты эту кадушку - такую махину прикроешь?..
   - Так не её, а саму бомбу.
    - А её чем?.. возьми накинь на неё свои подштанники, сверху для надёжности можешь и сам усесться, только фуражку не забудь снять, гляди ещё и на этом свете понадобится.
   - Не обязательно подштанниками, для этого есть брёвна: из них можно экран соорудить и после не трогая бомбу, на месте взорвать вместе с трактором. Экран на себя возьмёт все осколки, а до стоянки самолётов далеко.
   - Ты, майор, наверное, фронт вспомнил, как блиндажи приходилось строить. Где же ты возьмёшь столько брёвен?.. тут, пожалуй, одним вагоном не обойтись. Паны не дадут, да их у них и нету, каждое дере-во в свою Красную книгу вписали; в самой Варшаве надо разрешение спрашивать, чтобы дерево спилить. А с Союза пока вагоны дойдут, да пока строить будем… вообще-то: нахрен оно нам нужно - голову ло-мать! Пусть думают те, чей это хлеб. Вот прибудут сапёры-мопёры, они пусть и решают…
   Проходили минуты, отстукивая в унисон ударам каждого сердца и в душе у каждого рождалось чувство, несмотря на самосохранение, что опасность момента – с секунды на секунду и земля вокруг вздрогнет, как бы отступила на второй третий план, ибо решимость каждого – закрыть ту проклятую цистерну грудью и выполнить долг перед Родиной была у всех до единого человека. И если страх у кого-то и присутствовал глубоко в душе, на самом дне её – он визуально не проявлялся. Все стояли в ожидании начальства из штаба и сапёров, рискуя своими жизнями, а Сатана в образе этого адского стокилограммового чудовища, блестящего чёрным глазом металла, словно нарочно давил на глаза и каждый при этом подумал: «Вот, гадость, какая!.. пролежать четверть века в земле – не поржавела, как новенькая!..». Старший командирский состав Бжегского гарнизона поистине был достоин высшего уважения за свою воинскую отвагу; достоин был памяти погибших на фронтах последней большой войны: своих отцов и братьев, друзей и товарищей, ибо среди них стояли те, которые участвовали в боях последнего года войны; и в те непростые для всех минуты никому не пришло в голову, покинуть опасное место!..
   Всё это время Костя продолжал нести службу на своём посту с об-ратной стороны ГСМ-ма, прохаживаясь по маршруту движения часо-вого, но больше стоял на углу и пристально вглядывался в то место, где торчит та авиабомба и командиры стоят. О событиях он уже узнал от начальника караула старшины Кобелева, который приходил проинструктировать его на случай чрезвычайной обстановки. А Костя, когда удалился его непосредственный командир, подумал с озорством школьного мальчика: «Какой инструктаж?.. И при чём тут ещё какая-то грёбанная чрезвычайка, когда в случай чего, если рванёт ГСМ - от меня и шмоток не останется, хоронить и то придётся по той записке, которую принесут домой моей матери, вот тот клочок бумаги и положит вместо меня в гроб. А я уже к тому времени буду где-то летать в небесах: больших грехов ещё не нажил, значит есть надежда, что к девственницам-феям, или как их там - возьмут, да и поселят, а так бы век не согласился!.. И спрашивается, чё они там все столпились?.. не видели бомбы?.. так топай вон на склад, мы на прошлой неделе замучились их в штабеля паковать. По правде сказать, кому хочется из-за этой грёбанной бомбы в ящик сыграть!.. Кстати, почему они там ничего не делают?.. прямо тошнит от всего этого, хоть иди и повесься, чтобы было, что хоронить. Спрашивается, зачем я здесь стою?.. если рванёт та бомба, а за ней ГСМ, то часовой, что мёртвому припарка, как любит мать моя говорить…». В эту минуту философские размышления часового Кости были прерваны гулом двигателей заходившего на посадку транспортного самолёта АН-12-го. Всё внимание находившихся в тот момент военнослужащих гарнизона было приковано к этой огромной железной птице, которая прибыла избавить их от беды. За всю историю авиабазы - таких случаев, чтобы с таким нетерпением все поголовно встречали транспортный самолёт, пожалуй, не было. Ну был один недавний случай, когда прилетал министр обороны маршал Гречко, но прилетел-то на пассажирском самолёте, а на транспортные - на них вообще не обращали внимания. Это прибыла спецтехника и оборудование сапёров. Спустя минуты, пока транспортник катился по рулёжкам в сторону стоянки: на поле, по которому совсем недавно убегал от бомбы Виктор Кравчинский один за другим приземлились три вертолёта. С дух винтокрылых машин выпрыгивали на землю са-пёры, с третьего, придерживая фуражки приземлялось начальство. Спустя минуты всех лишних удалили за полосу оцепления, в том числе и начальство, которое, почему-то с неохотой покидало интересное по своей сути место. Костя видел: как к трактору подъезжала техника, но многое было скрыто от глаз цистернами и деревьями. Он заметался по бетонке туда, сюда: и с каких только положений не пытался увидеть и подсмотреть происходящее с той бомбой, кругом что-то закрывало обзор. Вдруг он вспомнил про вышку для часового, о которой он напрочь забыл, а ведь в дневное время, когда на блокпостах нет собак-часовых предписывалось периодически подниматься туда и осматривать окрестности объекта. Бегом добежал до вышки, взобрался и тут же назвал себя дураком, что раньше не мог додуматься – с этой точки обзора всё как на ладони. Но к его великому огорчению - дальше пошла такая скукота, что оперевшись локтями на заграждение площадки, он чуть было не уснул. Там возле трактора сапёры возились будто сонные. Спустя время подъёмный кран заурчал. Бомбу запеленали в широкие ремни, словно парашютиста - и как младенца укладывают спать в люльку - в кузов машины с песком положили. Дальше ещё нудней всё показалось Косте, ибо машина двигалась, как обычно несут покойника: с разницей, что сзади не плёлся духовой оркестр с ли-таврами, а вскоре его и с поста сменили. Авиабомбу вывезли куда-то, видимо, очень далеко в болотистый лес, потому что взрыва её до аэ-родрома так и не донеслось, сколько не ждали. Вернувшиеся из места подрыва говорили, что рванула так, что среди болотной почвы сразу озерко появилось. Вернувшись в караулку, Костя замертво упал на топчан: спал крепко, но всё время снилась та проклятая авиабомба, которая почему-то, низко над травой летая - подобно стрелы и гонялась за зайцем: за тем именно большим зайцем, который к нему на пост в гости приходил. Заяц всё убегал и убегал от бомбы, при этом, повернув круто назад голову: на ходу пищал, словно поймавшись в петлю, а Костя в эти минуты яркого сновидения дёргал рукой и обоими ногами, пытаясь на лету поймать зловредную бомбу…
   Ажиотаж, по случаю угрозы уничтожения всего аэродрома с его ха-барями постепенно сходил на нет, как успокаивается порой разбуше-вавшаяся до этого погода. Впрочем, и восторг по случаю благоприят-ного исхода не долго ликованием страдал. Спустя два дня: видимо дали время, чтобы нервы у всех на место встали, состоялось всеобщее торжественное построение Бжегского гарнизона на плацу. Громко, чтобы слышал каждый в строю зачитали приказ начальника гарнизона. Особо отличившимся офицерам, сверхсрочникам, солдатам и сержантам объявили благодарность за проявленные чёткие и профессиональные действия в условиях чрезвычайного положения от лица командования Северной группы войск. Стали зачитывать длинный список тех, кто подлежал поощрению. Костя неожиданно услышал и свою фамилию: пожал плечами, пытаясь отыскать в своих действиях место подвигу, но так и не найдя его, припомнил последние слова, сказанные в приказе вслед за его фамилией. «… Не струсил и рискуя своей жизнью, стоял бессменно на посту до завершения операции по обезвреживанию авиабомбы…». Ещё раз пожав плечами, мысленно сам себе сказал: «Пригодится и зачтётся - для получения младшего сержанта, кашу маслом не испортишь…».
   От имени начальника гарнизона последовали свои поощрения: старшине Кобелеву командование будет ходатайствовать к представ-лению к награде за проявленную доблесть: своевременно и профес-сионально принятые им меры в сложной ситуации. Рядовому Шилю-тину, который охранял стоянку самолётов - благодарность за правильные и чёткие действия часового на посту согласно Уставу караульной службы. Рядовому Кравчинскому пятнадцать суток ареста на гауптвахте в одиночной камере, ибо, как выразился читавший приказ начальник штаба полка, если бы Кравчинский был трезвый он бы не заглубил плуг по самые яйца, тем самым выпахал на поверхность взрывоопасный предмет и поставил под угрозу всю инфраструктуру не только аэродрома, но не исключено, что всего города Бжег. В каждом подразделении, уже чисто по-семейному прошло своё построение и огласили премиальные всем отличившимся от лица отца-командира. Майор Дерябин, командир роты охраны, в прошлом боевой фронтовик, ко всему этому подошёл по-своему - исходя из соображений чисто фронтовой обстановки, потому при разборе полётов своих подопечных дойдя до фамилии рядового Шилютина сделал длинную паузу, после чего откашлялся в кулак, явно ему не хотелось произносить последующие слова, выкрикнул:
     - Рядовой Шилютин, выйти из строя!.. Благодарность вам уже объя-вили, но что касается непосредственно службы в моей роте охраны – это мне решать: все ли ваши действия на тот сложный момент были безгрешны. Рядовой Шилютин, смирно!.. Объявляю вам пять нарядов в не-очереди за то, что вы расстреляли все - до единого патрона - два рожка, не оставив последний патрон для себя, чтобы застрелиться, когда вас будут брать в плен. Рядовой Шилютин, не слышу ответа?!.. 
   - Есть! пять нарядов в не-очереди!.. разрешите стать в строй.
    Кравчинского, уже на второй день пребывания его на гауптвахте - в стенах бывшего нацистского каземата - выпустили на волю, отложив на неопределённое время исполнение приказа по причине, что он в батальонной автороте был не только на все руки мастер, но ещё управлял всеми видами спецтехники и являлся просто незаменимым, а на первом месте всегда стояло чёткое обеспечение полётов. Пусть даже камни падают с неба, половина личного состава куда-то исчезла – самолёт взлететь должен по графику, ибо урок в том страшном сорок первом запомнился всем и навсегда, когда вся советская авиационная техника была похоронена на земле. Прощаясь с начальником караула на гауптвахте, Кравчинский сказал с каким-то недовольством в голосе:
   - За всю службу, хотя бы раз решил вволю отоспаться, и щас не получилось!.. Хоть иди, да вторую бомбу ищи…
    - Кравчинский, лови момент в этой жизни, - сказал улыбаясь, в ответ молодой лейтенант-технарь, - выспаться и на том свете успеешь, ещё надоест…
    - Когда он ещё будет тот свет, а спать сейчас хочется, - с какой-то грустью в голосе, тихо и казалось безразлично сказал Кравчинский, не ведая о том, что жить ему осталось не так уж много. Захлопнул двери за собой, как будто гвоздь в крышку гроба засадили.




                Полонез - после контрабаса с литаврами.




      В последующие дни: в душе - у всех военных без исключения, не исключая и некоторых женщин, впавших всем сердцем в переживания –  наконец-то в головах прояснилось и неожиданно вдруг, все обратили свои взгляды на небо: после чего принялись с любовью созерцать живой Мир. И как оказалось и солнце никуда вовсе не делось, а продолжает по-прежнему припекать, и птички петь ещё лучше стали, а главное, что женщины с планеты Земля исчезнуть никуда не успели. Поправив на себе портупею, взъерошив ёжик-чуб на голове, побрызгав на него для приманки самочки одеколоном «Шипр», чтобы убить тот запах керосина; начистив хромовые сапоги и широким, строевым шагом отправились в парк Вольности отметить окончание «войны». Но, как покажет очередная горестная новость на следующий день – поторопились праздновать победу. В одной воинской части для всех неожиданно объявился, - кто бы мог подумать такое!.. – сам дезертир, о которых с войны ещё не слыхали. Откуда сбежал тот полоумный - подробно пояснять не стали – посчитав, что это не столь важно. Выделили каждому подразделению квадраты местности и приказали прочесать. Те, кому это предстояло исполнить сделали вывод, что беглец-дезертир из наших краёв, а не с северной танковой дивизии, которая обитает где-то у балтийских берегов. Хорошо хоть не от них он сбежал, а то мог бы и танк за собой прихватить, потому за неимением такого, взял на всякий случай с собой один «Калаш» и три рожка патронов, но, говорят, было больше. Дезертира искали так скрупулёзно, что даже забыли, как его звать, ибо слово «Дезертир» само за себя всё говори-ло и имя в этом случае уже ни к чему. С первого взгляда казалось – дело-то пустяковое, всего лишь беглого плоумного поймать, но как показала дальнейшая практика – сделать это не так-то просто. Руками, как циркачи на канате, балансируя по топям польских болот, безжалостно по лицу ветви деревьев хлестали, но с помощью громких и для слуха неприятных ругательств так и не нашли ничего. Дезертир, по слухам был необычный тип по своей идеологической внутри окраске; ещё на гражданке исповедовал идею свою и относился по своим взглядам к жовтоблакитным уркаганам древней Галиции. Вот в ту сторону и пытался бежать, сделав при этом крюк небольшой – через земли Чехословакии, после как он планировал, посетить ФРГ, насытившись в дорогу как воды идеями подпольного нацизма, а там и родная Западенская родня – через гору перемахнул, как переплюнул, и ты уже у своих, - братьев по разуму. Его бы искали, вероятней всего, до скончания века, если бы не профессионализм сыщиков от конторы КГБ. Поймали уже в поезде на самой последней маленькой станции перед границей. Автомат и патроны продал, сам уже в цивильной одёже, бесстыдную харю свою до глаз шарфом замотал – век не признаешь в нём родецкого солдата. Однако признали. КГБ даже за границей среди женской компании могли мужиков выявлять, когда те пытались искусственными на груди буферами трясти перед сыщика мордой. Сдерживая в душе радость, чтобы опять чего-то не навлечь на голову гарнизона, все вернулись домой под крышу родной казармы и принялись приводить в порядок обмундирование, иначе можно было подумать, что ни много, ни мало побывали в разведке у немцев в тылу. Вот после этого дня Костя почти двое суток находясь в карауле прилежно готовился к предстоящему расширенному комсомольскому собранию, а речь собирался сказать не хуже, чем сам Леонид Ильич Брежнев. Необходимость комсомольского собрания, после всего что произошло, назрела как чирей в не почётном месте, который не сегодня, так завтра должен прорвать. Требовалось со всех сторон обсудить все плюсы и минусы, душой не кривя, полученные результаты и выводы закрепить в голове каждого в отдельности взятого бойца. Кого надо по комсомольской линии наказать и осудить, кто заслужил – тех наградить. Наконец, когда все убедились, что гроза миновала, оставив в покое Бжегский гарнизон - и как поговаривали, - что без нечистой силы тут не обошлось, чему было подтверждение и даже свидетели из числа часовых. Молодая красавица Зося, жена Адама Бославского – подпольный псевдоним «Ян» - будто бы на рассвете подошла к колючему ограждению недалеко от дома своего и окропила заграждение наговоренной колдовской водицей. Да прямо в том месте, как раз напротив, где после вылезла бомба с земли. Так что, если серьёзно подойти к действиям Зоси, то Виктор Кравчинский совсем тут не при чём. Зося хоть и красавица и на передок слаба, но всё-таки жидовка, а по совместительству ещё и злая колдовка. Вероятней всего, когда попы-тались найти объяснение этому, Зосю чем-то не доудовлетворили плотски любя. Часовые были свидетелями, как она брызгала на колючую проволоку, а после три раза плюнула вслед. Все три случая налицо и сбылись в одночасье: началось всё с Люды, ибо изначально всё замешано было на любви и на месте Люды должна была оказаться Зося, но что-то видимо не до конца сработало в том колдовстве, а закончилось всё на дезертире. Ну и слава богу, что силы колдовства иссякли и можно приступать к проведению во всех подразделениях комсомольского собрания, включая особым пунктом аэродромную роту, как самую захудалую и проблематичную. Именно в этом подразделении половина роты были дагестанцы, которые на сегодняшний день, считай, почти за год службы, выучили по-русски всего четыре слова: «Гробина, твою мать и пошёл… куда-то…». Во время работ на аэродроме, когда гудроном дагестанцы заливают швы - офицеры с ними общаются на пальцах, позаимствовав для этого язык глухонемых.
    Ленинская комната в роте охраны рассчитана была на тридцать по-садочных мест. Изначально было понятно, что все не вместятся, по причине количества самих комсомольцев в роте, а ещё будут и гости. Первые два ряда сидений оставили для гостей, большинство солдат пришли со своими табуретками. Почётное место под портретом Ленина на стуле, где должен был сидеть замполит батальона майор Колесов осталось только украсить цветами, но догадаться некому было. Всё, как и положено по регламенту проведения партийных собраний. Вначале всеобщим голосованием избрали президиум и председателя, который единогласно был выбран командир 1-го взвода, парторг батальона старшина Селиванов. В прошлом войну не заставший, но зато участвовавший в подавлении контрреволюционного мятежа в 1956-м году в Венгрии, за что имел награды - ордена и медали. Замполит батальона майор Колесов прибыл на собрание с опозданием, когда уже первый выступающий говорил свою речь. Пригнувшись, как будто в зале фильм смотрят, прошёл к своей стулке, усевшись своим грузным телом, немного поелозил задницей по ней, словно умащиваясь надолго. Положив на колени папку, обтянутую коленкором, приготовил ручку и внимательно окинул в зале присутствующих. Первым оратором выступал на трибуне старлей - замполит роты: мужик возрастом под сороковник, скромный и тихий, - мухи не обидит. Порой казалось, что такого человека и в роте-то не существует. Тихо пропел о чём-то сво-ём, как поп с глубокого похмелья молитву себе под нос произносит, лишь бы быстрее отвязаться от назойливых старух, и, если судить по глазам слушателей, вряд ли кто уловил хотя бы слово, сказанное старлеем. Хорошо хоть не долго. Вторым вышел к трибуне комсомольский вожак роты – секретарь комсомольской организации заместитель командира 2-го взвода, в котором служил наш герой повествования Костя - сержант Иванов: родом из колыбели революции города Ленинграда. Этот сержант опекал нашего героя и готовил его, если и не на своё место, ибо рановато ещё, то в командиры отделения. Костя его уважал во всех отношениях - без исключения, и порой ему казалось, что у этого человека - на два года его старше - нет ни единого недостатка. Третьим к трибуне вышел Костя и громко, как он привык до этого петь свои песни - будто над головами потолок треснул, - проорал, тем самым всех разбудил, принудив слушать его.
    - Дорогие товарищи!.. члены президиума, командиры и комсомольцы, в то время, когда наша великая страна задыхается в кольце врагов империалистов и их пособников: находятся личности, по сути, предатели и враги нашего общества, которые не вспомнив даже слово благодарности за заботу нашей великой Коммунистической партии во главе её генерального секретаря Леонида Ильича Брежнева, пытаются сбежать в логово наших злейших врагов, чтобы уже из-за рубежа поливать нас грязью и вредить, где только можно. Патриотизм – это чувство, товарищи!.. - но не лозунг! И мы, каждый из нас, должны до корней своих волос быть преданными этому чувству! Тому недавний пример, о котором вы хорошо знаете, по поводу дезертира, который как последний, недобитый враг, затаившийся со времён войны, выполз на поверхность, тем самым бросив на всех нас тень предательства и пятно несовершенства буржуазного общества!.. – Костя говорил по памяти - «без бумажки», конспект речи лежал на трибуне перед ним, в который он так ни разу и не заглянул. За последнее время, кон-спектируя работы Ленина, изучая марксизм-ленинизм он впитал в себя столько этого дерьма, что, кажется, мог бы говорить на эту тему целые сутки. После небольшой паузы он продолжил:
    - Ни для кого не секрет, что империалисты постоянно нагнетают международную обстановку, не считаясь ни с чем наживают на этом миллиардные капиталы. В ту минуту, когда мы вот здесь сидим с вами в спокойствии американские агрессоры сжигают напалмом вьетнамские города и деревни, уничтожая при этом стариков, женщин и детей!.. Распыляют с воздуха над огромными территориями Вьетнама химические вещества, а это химическое оружие массового уничтожения населения. Есть ещё многострадальная Куба, которую американский империализм не оставляет в покое. Последние события на китайско-советской границе, где геройски погибли наши пограничники – вы осведомлены об этом, - наглядно подтверждают, что рука американ-ской военщины с его загнивающим капитализмом добралась уже и туда, а за спиной китайских провокаций на границе стоит их подстре-кательство…
    Не напрасно с первых месяцев службы Костя увлёкся чтением идеологической и политической литературы, потому в отличие от своих сослуживцев изначально понял саму суть: как надо идти гладко по службе в армии. Первую в своей жизни книгу он прочитал, закончив первый класс: читал почти всё лето, по слогам, но осилил столь для первоклассника сложное произведение, этой книга была «Слепой музыкант» украинского писателя В. Г. Короленко, написанного им ещё в конце прошлого века. Книгу Костя позаимствовал в большой дедовой библиотеке; и может быть, это произведение повлияло на всю его дальнейшую жизнь, превратившись в основательный фундамент всех его мировоззрений в будущем. Но, не будем упрекать его в приспособленчестве, ибо на то время, он искренне верил тому, что читал сейчас и что ему говорили, и искренье верил в то, о чём сам говорил: высказывал свои возмущения по поводу несчастной судьбы борца за права человека американки Анжелы Дэвис и о всех расовых притеснениях в Америке профашистской организации Кукс-Клан, вернувшись в речи снова к Вьетнаму припомнил американцам сожжённую вместе с жителями и детьми деревню; о неофашистах в Западной Германии, пытающихся снова прийти к власти, попутно зацепил бедных индейцев, которых янки поголовно почти истребили, припомнив им и японскую Хиросиму с Нагасаки. Речь его в своей непоследовательности, тем не менее по сути не уходила от главной темы и затянулась минут на сорок и даже сам замполит майор Колесов подавал уже ему знаки закругляться, но Костя то ли не видел этих жестов - он словно с цепи сорвался - пока председатель президиума собрания старшина Сели-ванов постучав карандашом по графину с водой прервал оратора, сказав, что время собрания, к сожалению, ограничено, а есть ещё и другие комсомольцы, желающие выступить.
     От трибуны Костя уходил явно смущённый, и как ему казалось в эту минуту, что главного он не сказал, а в чём именно заключалось это главное - вряд ли смог бы ответить. Майор Колесов был очень дово-лен своим подопечным и протеже; в душе радуясь, что не ошибся и профессионально умеет выбирать тех людей, которые необходимы в качестве пропагандистов идей коммунистической партии. Пройдёт чуть больше года и замполит напишет статью об этом парне, которая будет напечатана на всю большую полосу газеты Северной группы войск «Красное Знамя». В один из зимних дней уже 1971-го года в се-ле Пелёнкино почтальон вручит матери Кости большой конверт с тремя сургучными печатями: вначале она испугается столь грозного письма, но вскоре всё выяснится и ту статью будут многократно читать и таскать по рукам, пока газета и не затеряется. Майор вряд ли хотел прославлять своего воспитанника, вероятней всего, больше желал показать качество своей воспитательной работы, хотя был прецедент у него к написанию той статьи, о котором мы расскажем чуть позже. Но на то время Косте было уже не до этого, ибо жил он уже совсем в другом измерении. А что касается текущего момента, то совсем недавно замполит Колесов посещал гарнизонную библиотеку и затребовал у библиотекарши карточку на ефрейтора Константинова, после чего долго её изучал. Разумеется, в карточке присутствовал книжный коктейль: одной только индийской Камасутры там не хватало, но, если бы и такая книга была в наличии на полке, Костя, непременно её прочитал бы, и, вероятней всего, не один раз. Майор стоял и изучал библиотечную карточку воспитанника: порой улыбался или качал головой. Вальтер Скотт и Диккенс, Ги де Мопассан и Оноре де Бальзак, Ромен Роллан и Рабиндранат Тагор. Среди всей этой пестроты в глаза ярко бросались тома Владимира Ленина, Диалектический материализм, Марксизм-ленинизм и его философия и даже первый том Карла Маркса «Капитал». Оставшись в конечном счёте довольным, замполит, улыбаясь, поблагодарил библиотекаршу и продолжая на ходу сохра-нять на лице улыбку, покинул помещение. Улыбался и радовался своей качественной работе. Политика и идеология партии: жила и насаждалась, вбивалась и впитывалась постепенно в мозги солдат и сержантов, но сосуществовала параллельно и другая реальность - скрытая от глаз командиров и политработников: в казарме и на аэродроме, в нарядах караулов и в остальных службах: на постах и просто в самоволке. В каких-то отдельно взятых сторонах - эта вторая солдатская жизнь напоминала городское подполье времён немецкой оккупации; обо всём этом пытался пронюхать не только капитан-особист, но и политработники подобные майору Колесову.



                Вечерний звон, вечерний звон…
                - Куда звонить, когда уже отзвонили?!..




    Вскоре после того как по гарнизону разнёсся слух по поводу гулящей «сучки-Розы» – жены Адама, - о том, что все предыдущие беды, которые на аэродром свалились - это только на её совести, и обо всех её колдовских делах давно всем известно, потому, как бы Адам её не отмазывал, платить ей придётся натурой рано или поздно по счетам. На том самом злополучном дальнем ГСМ-ме, на посту под №-11, где всё и случилось, произошёл вскоре серьёзный разговор часового и барыги-Адама. К тому же это и место-то было самым контактным: рядом деревня Скарбимеж и дом Адама на самом краю, дорога тянется у самой колючки в сторону города, и, впрочем, ещё и до начальства не близко, оттуда ничего не видать. На аэродроме имелся ещё один ГСМ, там недалеко от псарни, куда паровоз загонял цистерны с топливом, и уже по трубам керосин перекачивали на оба склада. Но там всегда – в том краю - заросшим дремучим лесом, другой расклад получался и иные подпольные дела решались:
    - Жолнеж, кутя сильно дорого буде, давай тогда два, - сказал поку-патель собаководу и оба, спрятавшись в зарослях у обочины, разом выглянули на дорогу.
    - Слухай, пан, може тебе и суку впридачу выдать?.. ты, как я погляжу, мурый, як та кошка, сидя на сале. Говорю же, - гони триста злотых или неси пять бутылок Звиклы, или проваливай нахрен, ночью Адаму отнесу, тот и дороже возьмёт.
    - Адам и так у вас всё скупае, а посля нам перепродае, цо будэ, если трохи скиньешь, другая сука яще привэдэ, давай за двести.
    - Не хочешь кутёнка брать, бери пол мешка мослов. Там и свиные, и говяжьи: свежие маслаки, только утром со склада получили. На них и мяса немного есть: жирок и хрящи никуда не делись. Отдам за пару бутылок… - возьмёшь?.. Какого хрена молчишь?.. мне идти надо собакам готовить…
    Пока эти двое кутёнка и мослы от животных продают и покупают и, сторговаться никак не могут, мы тем временем отправимся на другой конец аэродрома к тому самому посту под №-11. В тот день, когда Адам, не выдержав блокады и сам припёрся на пост, охрану нёс в это время рядовой Козминчук. Чрезвычайные мероприятия, которые вылились в несколько дней на аэродроме, ибо после того как удалили бомбу, там ещё несколько дней сапёры ползали по-пластунски, отыскивая вторую. Такое положение Адама не устраивало, того и гляди бизнес его может медным тазом накрыться: дни проходили, во двор ни днём ни ночью ничего не поступало. Адам нёс сумасшедшие убытки. Скупщики приезжали на лошадях, покачав головой, так с пустым фургоном, проклиная родецких солдат за ленивость, и удалялись не солоно хлебавши. Рядовой Козминчук родом из Закарпатья, хотя и являлся чистокровным бендерой, называл себя русским. Призвался на два года позже своего возрастного призыва, потому как после окончания школы уехал в Киев, поступил в институт, откуда его на втором курсе и выгнали с треском: за систематические пьянки и драки. Блукал, разыскивая счастье по южным городам Украины до тех пор, пока милиция не выловила, а после - с рук в руки сдала в военкомат. В военкомате, определяя в какую команду засунуть этого беглого студента, долго не думали, сказав просто и внятно: «… Поедешь к родне своей службу нести, там тебе и язык учить не надо, будешь как сыр в масле кататься, если и там что-то напортачишь, следующий маршрут только к белым медведям. Тебе понятно, призывник, Козминчук?..». Козминчук немного смутившись, не совсем поняв майора, спросил: «К какой такой родне?.. - и при чём тут языки?.. я русский, хоть и фамилия не знаю от кого досталась. А в общем-то посылайте куда хотите, хоть в Африку к неграм, мне один хрен…». Вполне нельзя исключать, что с Адамом они дальние, очень дальние родственники и где-то там в родословной, когда ещё Галичина принадлежала Польше был у них общий, если не дед, то бабка со всякими прилагательными «пра-пра». И надо же именно в этот день Адама принесло на пост, когда на нём стоял почти соплеменник, а может даже близкая родня.
    - Эй, Адам!.. куда тебя хрен несёт?!.. Ты уже, сука, день с ночью, спутал! - крикнул часовой Козминчук Адаму, который переваливаясь своим грузным телом и медвежьей походкой, чесал, мелко перебирая короткими ножками прижимаясь к колючей проволоке ограждения. 
    - Вот, бендера!..  как будто глухой. Ну, падла, я тебе щас устрою - кузькину мать!..
   С этими словами Козминчук сдёрнул с плеча автомат, снял с предо-хранителя, загнал патрон в патронник и направляя автомат в сторону Адама, прокричал:
   - А ну стой!.. а то стрелять буду!..
    Адам на минуту вначале замер на месте, но тут же видимо сообра-зил, что надо выскочить на дорогу: там уже полоса для часового не-подвластна. Явно не соответствуя своей круглой как тыква внешности, откуда и прыть появилась: не успел Козминчук сообразить, что к чему, а Адам уже стоит посреди дороги. Видя, что трюк с задержанием не удался: часовой с отборной матерщиной отстегнул рожок на автомате, передёрнул затвор, удалив тем самым патрон из патронника; нагнувшись поднял с земли патрон и вдавил в рожок, продолжая ругаться, пристегнул его к автомату; после забросил опять автомат на плечо – «на ремень» и только после этого помахал рукой подзывая к себе Адама. Сам же направился к ограждению. Козминчук дослуживал второй год, осенью ему на-дембель и с Адамом они если и не были закадычными друзьями - если не брать во внимание обоюдное сожительство с женой Адама Зосей, - то общих дел за полтора года службы накопилось в списке немало, разумеется, если бы такой список вели. При своём среднем росте и той угловатости фигуры и лицом: с орлиным носом и острыми скулами – наблюдателя всегда наводило на мысль, - схожий как две капли воды с графом Дракулой, только своеобразных усов не хватает. Точь, в точь как на иллюстрациях в тех книгах, о нём повествующих. Возможно художники и перефантазировали, но всё равно - у собеседника к Козминчуку в душе возникала неприязнь. Ко всем этим негативным чувствам - этот бывший студент, - как его иногда называл командир роты Дерябин, приобрёл неизвестно где и когда дурную привычку: чесать себя, и эту паршивую привычку мог повторять в любом месте, где бы не пришлось, даже в строю, когда вся рота стоит по команде: «Смирно!». Закинув руку за спину при-нимался с остервенением чесать долго и нудно - даже смотреть про-тивно - между лопатками спину, после перебирался на затылок и по-степенно пальцы переползали на макушку. Роту охраны, по приказу старшины роты - странное, казалось, мероприятие и образно никчёмное - строили в длинном коридоре очень часто: по каком-то поводу, а чаще по пустякам. Возможно у старшины роты настроение в эти дни было дрянь, или пивка пропустить в ненасытную глотку не было времени. Когда подавалась дежурным по роте команда: «Рот-та!.. Смирно!.. Равнение налево!..» - в эту минуту из дверей каптёрки появлялся довольно шустро, словно из-за зановеси на сцене театра под бурные аплодисменты зрителей, или щас закончится пиво навек, старшина с суровым оттенком на обрюзгшей морде. Окинув строй от фланга и до фланга, уж очень подозрительным взглядом, будто все только с самоволки явились, всегда почему-то, останавливал взор, уткнувшись глазами на рядовом Козминчуке, если конечно, тот в строю стоял, а не находился в наряде. С презрением глядя на этот брак природы - такое мнение имел старшина – кривя при этом рот до ушей, громко, чтобы слышали все, даже те, что забыли слушать, кричал на весь коридор:
   - Гуцул!.. Чинганчук, в образе Марии Магдалины, ты в баню ходил?.. - или ты отлынивал, как и от работы?.. Чё ты там всё чешешь?.. Если свербит в санчасть обратись, а если комедию разыгрываешь, то я же не клоун, чтобы в ладошки хлопать тебе. Ну как паралитик!.. вечно дёргаешь то ногами, то руки тебе некуда деть. Жужжишь постоянно на ухо, а сам с панами шашни всё водишь. Вот скоро наступит твой торжественный день, поедешь до хаты в своё Закарпатье, там и чешись на здоровье сколько влезет, хоть об сосну или об угол скалы…
    Адам всегда его боялся, ибо Козминчук постоянно выкидывал ка-верзные номера и был непредсказуем.
    - Ну, чё?..  в штаны наложил?.. – Крикнул часовой, в улыбке которого отражалась фотография лежащего в гробу покойника, после его изгумации из могилы. Растянув рот до ушей, издевательски обращался уже иным тоном в голосе к стоящему посреди дороги человеку, -  чего прилип там к дороге?.. подходи поближе, не бойся, я пошутил. Адам, сколько годов знакомы с тобой, а ты как тот пугливый заяц. Чё днём-то тебя принесло?..
    - Так вы же не появляетесь и что тут у вас за суматоха такая?.. В де-ревне у нас говорят одно, что у вас бомбу украли, в местечке говорят совсем другое, что вы надумали все испорченные временем бомбы теперь взрывать, а как же деревня наша?.. вдруг всё на воздух взле-тит?.. (Разговорная речь изобиловала у Адама с большим искажением русского языка, потому слова его излагаются в переводе на-русский) Вы вон какие хитрые. Днём, значит, на самолётах летаете, а ночью, как только стемнеет, летаете на ракетах. Вам верить нельзя.
   - Слухай, Адам, нахрен тебе знать и гавкать про всякие бомбы, самолёты и ракеты, ты чё, давно в каталажке сыдив?.. То военная тайна, шоб ты, знав, Адам. А то щас арестую и в контрразведку сдам, там тиби объяснять, кто и куда летае и шо взрывае. Ты лучше скажи, куда твоя милая Зося пропала?.. про неё у нас такое говорят, что тебе расскажи – век, не поверишь.
   Козминчук зачастую говорил сразу на трёх языках, потому как в их-ней деревне половина населения были этнические поляки. Когда ему приходилось говорить с русскими старался этого языка и держаться, считая себя русским, с панами разговаривал как придётся.
   - Где же ей быть… - дома. Сегодня в город ушла, а зачем она тебе понадобилась?.. Вы её лучше не трогайте, у меня больше кроме неё ничего нету.
   - Адам!.. не капай мени на темечко, и не кажи такого слова – як нэ-ма!.. Ты, Адам, скряга ещё та – аэродромная крыса, и барыга ты несчастный. Добра наховано в подземельях як у того крота, и ты богаче, чем вся ваша дерёвня Скарбимеж - вся вместе взятая!.. А он, сука, нищим прикидывается!
   - То к Зосе не относится, я сам еле концы с концами свожу, чтобы она не сбежала…
- Слухай, Адам, а чё ты с ней делаешь?.. – ты он який круглый, як колобок, а она файна баба, краше нема. Колобком по животу у неё катаешься… да?!
    - Давай поговорим по делу, оставь мою жену в покое, она тебе что - дорогу перешла?..
   - А правда говорят, шо она на сходняк, или як там у них, на шабаш к ведьмам голой летает, а, Адам?..
   - Матка бозка, что ты такое говоришь на Зосю, где ты такое мог слы-шать?!..
   - Ты, Адам, тут не божись, я не пастор и не ксёндз твой из костёла!.. -  к которому твоя Зося под балахон залазить, чтобы исповедаться. Мат-ка бозка, матка бозка!.. пока я тебе дупло шомполом не прочистил, если будешь много тявкать. Говори яснее и поляком сильно не прикидывайся, ты такая же бендера, как и я, хотя я давно уже вашу веру не соблюдаю. Може, я и не бендера вовсе, а к примеру гуцул, да чё о том говорить, а Зосю, лучше по-хорошему пришли до меня, у меня есть для неё новость, тебе расскажи, так ты всё переиначишь. Пусть сегодня вечером, часов в десять явится сюда, я в это время стоять тут буду. Не бойся, не сожру с потрохами твою Зосеньку, что-то и тебе останется. Договорились?.. Учти, если не явится, шоб я твоей ноги тут больше не бачив, не то пристрелю как диверсанта, которого у нас, кстати, недавно на аэродроме поймали, или собак натравлю: с цепи спущу, хрен ты успеешь до своей хаты добежать. А тот диверсант, шо бежав до самолётов, шоб их взорвать, случаем, не твой знакомый?.. Пусть Зося приходит, мы заодно с ней и твоей матке бозке вместе помолимся.
   - Пришлю, пришлю. О деле будем говорить?..
   - А чё надо?..
   - Колёса… - это лучше бы всего и остальное можно.
   - За колёса забудь!.. и так, где можно, все нахрен поснимали. Оста-лось с самолётов поснимать…
   (К сведению читателя: вся Польша в то время ездила на гужевом транспорте, а фургоны все были на резиновом ходу. Лошадям легко тащить и притом можно грузить большой вес.)
   - Бензин… - как с этим?..
   - Бери керосин, с бензином тоже сложно.
   - Не, керосин не надо, уже не берут.
   - Есть чехол с самолёта, правда старый уже, местами порванный, Зося заштопает. Возьмёшь?.. Отдам задаром - за пару бутылок… - ну хотя бы и вашего самогона.
   - Посмотреть его надо. Бензина бы, хотя бы пару канистр.
   - Чё его смотреть тот чехол!.. это же не носовой платок тебе показать и не свадебное платье Зосе покупать собрался, а насчёт бензина – подумаем: я Зосей передам, когда за ним прийти…
    В тот день, когда, после столь длительного вынужденного перерыва во взаимозачётах в торговле, теперь на аэродроме предстояло восстановить все взаимоотношения: обговаривались и заключались новые торговые контракты, вступая в силу ранее словами и мыслеформами подписанные, а в это время Костя находился в роте. Эти сутки их взвод отдыхал в классах за столами-партами в изучении ленинских работ, зубрили Устав караульной службы, ходили на плацу строевым шагом и в общем отдых был насыщен разнообразием всяких мероприятий, вплоть до подтягивания на перекладине турника. В тот день и солдатскую зарплату выдали. Задолго ещё до ужина, не желая вечером вновь поглощать надоевшее до самых печёнок картофельное пюре с жаренным Хеком, от которого у него ночами потом, изжога печёт; привёл себя в надлежащий строевой вид, начистив сапоги до блеска; подтянул ремень потуже, а гимнастёрку - спереди убрав складки, загнал их за спину: Костя вышел из казармы. Минуту постоял возле входа, и чтобы не идти мимо штаба и не козырять всем офицерам подряд, переходя на строевой шаг, - решил сделать небольшой крюк. Обогнув клумбу, намереваясь направиться по дороге, огибающей по кругу стадион, которая в конце смыкалась на большом плацу рукавами. Перейдя на чёткий, чуть ли не строевой шаг, было уже сделал десяток шагов и вдруг остановился. В этот день Костя собрался посетить наконец-то - после долгого перерыва - солдатскую чайную «Чипок», но тут на пути возникло препятствие. Навстречу ехала телега гружёная на весь свой кузов фургона бочками с пищевыми отходами – помоями, которые собрали со всех трёх столовых: элитной лётной и с двух «Едальней». Костя встал на бордюр спиной к казарме, намереваясь пропустить этот вонючий до брезгливости транспорт. Впереди на козлах – подобие сундука – сидел, управляя лошадьми пан-кучер, по совместительству и главный собиратель и поставщик лакомства для свинофермы - подсобного хозяйства гарнизона. Пан Маковецкий – в городке за глаза его называли: «Биндюжник-помойный» - с гордым видом шляхтича сейчас восседал на своём сундуке. Фартук на нём лоснился, который обычно носят убойщики на скотобойне, или кузнецы-молотобойцы: ярко блестел на солнце, отливая маслянистым оттен-ком жира и сала. Рядом на сундуке лежал портфель, видавший виды, но с широкой застёжкой и массивной бляхой по центру. Пан без порт-феля в Польше, - уже не пан!.. Даже в том случае, когда он ассениза-тор или трубочист, а пан Маковецкий, как-никак - при должности со-лидной. Портфели не таскают в Польше за собой только те, которые или в тюрьме за решёткой сидят, или уже на кладбище понесли, но было подозрение, что в ноги покойнику портфель всё-таки положили, а как же там встречать-то будут без портфеля. Что там они таскали в этих портфелях один видно бог знает и то по наслышке. Этот атрибут к одежде и внешнего вида у панов, вероятно был: как в своё время, ещё во времена Пушкина и Гоголя была трость в руке, которую тягали за собой и шляпа на голове, даже если на дворе стоял трескучий мороз и по колено снега навалило. Сейчас фургон-тарантас больше похожий на дроги, которыми пользуются представители похоронной компании ехал не торопясь, но бочки до верха заполненные колыхались и помои выплёскивались в кузов, стекая в щели двумя ручейками, тем самым оставляя жирные следы на дороге. Маршрут этой вонючей телеге предстоял видимо долгий - куда-то на подсобное хозяйство, а где оно расположено, Костя понятия не имел. Там в тех неведомых краях служили солдаты-свинари, которые в гарнизоне появлялись в редких случаях, но, когда кто-то из них переступал порог КПП – тут же в открытые двери роты охраны тянуло тем запахом, от которого дневальный у тумбочки, словно очнувшись от сна, начинал вращать головой и носом втягивать в себя с шумом воздух, - принюхивался: откуда сей смрад понесло, ибо в сознании дневального в ту же минуту рождалось подозрение, что где-то, кто-то нагадил. Раз вспомнили за свинопасов-свинарей, то про парфюмерию стоит рассказать подробней. Сколько бы носом мы своим не крутили, однако, у каждого свой своеобразный дух и только ему принадлежащий: будь то его одежда или волоса на голове и даже сама казарма. В каждом подразделении от личного состава несло своим неповторимым запахом – тем, чему они обязаны служить. В эскадрильях солдаты-механики стойко пахли керосином. От аэродромщиков несло гудроном с примесью креозота. Шофера-водители автороты соляркой до зубов пропитались. ГСМ-щики пахли букетом всего. Писаря важно вышагивали, побрызгав себя «Шипром», где только можно; а вот в роте охраны неистребимо стояло невидимое облако ружейного масла и кажется немного порохом попахивало. Были ещё собаководы – это для всех божье наказание! Тут все предыдущие запахи, с чувством глубокого унижения и скорби снимали перед всеми шляпу. Воняло псиной так!.. – что, если бы случайно, собачник, забрёл по пьянке к панам на похороны: покойник бы не выдержав поднялся бы с гроба и удалился бы восвояси своим ходом до могилы, чтобы избавиться поскорее. Такие вот дела с этими, казалось бы, не существенными попутчиками – чувствами обоняния - в жизни солдат-жолнежов. Когда дроги с паном Маковецким поравнялись с Костей, он указывая пальцем на телегу, крикнул:
   - Пан Маковецкий, дырки в своём гробу заткни хотя бы тряпками, мне что, по помоям сейчас твоим идти?..
    Ездовой недобро посмотрел на Костю и в ответ, почти по-русски, не смутившись, сказал:
   - Ты, цо жолнеж, такой умный… - я тута узе три десять годив езу, а ты не капрал яще, кода будьешь капралом, тода тыкай пелец своим.
   На пана Маковецкого Костя не обиделся, а лишь после его слов по-думал, - что скоро и он станет тем капралом, потому как совсем не-давно штабной писарь из их роты принёс благую весть: оказывается уже имеется список военнослужащих, которые будут представлены к поощрению на день авиации и в том списке значится и фамилия Кос-ти.
   Проводив взглядом фургон пана Маковецкого, глубоко на полную грудь втянул носом свежий насыщенный чем-то непонятным, но бу-доражащий сознание воздух, который подувал с юго-востока Альпий-ской свежестью, после покачался на бордюре с каблуков на носки, при этом панорамно провёл взглядом по крышам казарм городка и задумался на какое-то время. Служить в армии ему нравилось и уже где-то там, в глубине сознания созревала мысль посвятить службе всю дальнейшую жизнь. Нравилось всё - от начала и до конца: та дисциплина и требовательный непременный порядок во всём; ходить на плацу или по городку строевым шагом и до потери сознания преодолевать шестикилометровый марш-бросок при полной боевой экипировке. Нравилось выступать на собраниях, как и на сцене под гитару петь песни, посещать регулярно богатейшую гарнизонную библиотеку, а по утрам мыться холодной водой. Вечерами таскать в спортивной комнате гири и штангу и даже часто с завистью, незлобливо, но с огорчением смотреть вслед красивым паненкам. Сидящий внутри любого мужчины искуситель дьявольского отродья нашептывал в затылок, лелея надежду в душе, что рано или поздно придёт тот час, и до паненок очередь дойдёт. Единственно, чего не принимала его душа, так это стоять на посту, ибо сие занятие – по его понятию –  бестолковое и нудное: попусту потраченное время. И, как Костя считал, - это аналогия прошлого, от которого рано или поздно человек должен отказаться. Как это можно охранять что-то от самого себя?! Человек должен заниматься делом, а не бродить как лунатик туда-сюда и заниматься бездельем. В мысли хлынуло предстоящее будущее, которое спустя немногим больше года наступит, – оглянуться не успеешь, но сколько он не вгля-дывался туда – впереди стоял туман и неопределённость, а некоторые места – особо проблематичные пугали своей в прошлом рискованностью, которой он часто подвергал себя. И чем больше он об этом думал, тем больше в душе уверенность росла, что другого пути у него нет: мысленно сказав себе, - зачем идти напрямки через болото, если перед тобой дорога прямая и с твёрдым покрытием. В воображении уже возник образ и силуэт любимой Ларисы: как он её сюда привезёт, как будут они ходить по городку взявшись за кучку, как тот капитан-вещевик со своей женой, а все поголовно, в особенности солдаты, при встрече станут ему честь отдавать, а после с завистью, как и он сейчас иногда, смотреть им вслед, глотая слюну. Скоро он станет младшим сержантом и это ещё не предел, здесь при советской школе имеется вечерняя школа для военнослужащих, закончит те недостающие несчастных два класса, а после экстерном съездит в Союз в военное училище и сдаст экзамены, получив лейтенанта. Значит, идёт всё как надо, - успокающе, сказал сам себе. О Ларисе вспоминал часто и густо: думал всегда с тоской, которая мучила его, как мучит изгнанника ностальгия по Родине, но при этом ему казалось, что она подобна дорогой вещи, которая в неволю и в полон его душу забрала, и которая сейчас лежит где-то дома, на дне комода и никуда не денется, только стоит вернуться домой, выдвинуть ящик и взять её в руки, ибо она твоя, никто не отнимет, как и ты сам для неё незаменим. Глубокий - этот хронический эгоизм, доставшийся в наследство от юности, в которой Костю баловали любовью к нему, к большому и великому огорчению, сыграет с ним довольно печальную, в конечном счёте, злую шутку. Жаль, конечно, но человеческая жизнь так устроена, что в ней понятия, взгляды на окружающие вещи, тем более чувства зачастую не совпадают: и каждая личность она уникальна по своей сути, смотрит на всё только ей присущим её глазам понятиям и чувствам. Косте предстоит всё это ещё узнать: испытать на своей шкуре, пройти все те этапы предательства и обмана тех, в ком, казалось ранее до конца не сомневался. А сейчас, в этот божественный, немного душноватый из-за влажности день обо всех этих жизненных нюансах он даже не по-дозревал, считая, что кругом все должны быть такими, как он сам. Ещё раз вздохнув на всю широкую атлетическую грудь, увидев, что в его сторону идёт офицер, спрыгнул с бордюра и почти строевым шагом направился в тот юго-восточный угол городка, где приютилась солдатская чайная «Чипок», в котором встретит его с ласковой улыбкой Светлана Виолетовна. Полакомится пирожными, конфетами, печеньем, которые в детстве видел только раз в году - на Рождество Христово, когда по дворам кутью носили, ну и ещё потому - как от рождения, как и большинство мужчин - был он сладкоежкой.


                Антракт. – В фойе: цыганочка с выходом!..




   Светлана Виолетовна - представляя собой единую и неделимую цельность всех женских прелестей в букете - встретила Костю, рас-плывшись в приветливой улыбке, капая лечебным бальзамом на душу любого мужчины и приятным голосом, сказала:
   - Костя, ты так давно у нас был, что я ненароком подумала, - не бо-леешь ли ты, или и впрямь что-то случилось?..
   - Всё нормально, Светлана Виолетовна. На аэродроме больше вре-мени находимся, не до экскурсий ходить по чайным. Вот сегодня вы-брал время, как видите, пришёл…
   - Ну и добре!.. хоть душа успокоится, что хлопчик живый и здоровый, а то там такое у нас в доме женщины намололи, что чуть ни край света к нам заявился. Выбирай, что по душе тебе сегодни.
   Костя ещё, когда подходил к чайной, уже тогда принял решение, что широко рот разевать на сладости видимо не стоит, ибо предстоят и другие затраты. Пан Маковецкий вовремя напомнил за капрала, потому, подумал Кося, надо загодя купить комплект новых погонов, золотистую ленту на лычки, посмотреть на пуговицы, эмблемы, да и на всё остальное, а то как-то новые лычки могут не очень хорошо соответствовать всему остальному. Скромно перекусив и выйдя из чайной, не отлаживая в долгий ящик злободневный назревший вопрос, отравился в военторг, где и приобрёл всё, как и планировал и даже с запасом. До дня авиации оставалось меньше месяца. Войдя в свой кубрик, где обитало его второе отделение на одиннадцать человек, Костя в недоумении замер на пороге. Посреди помещения стоял в парадной форме Вова Доля, а весь остальной состав отделения суетился кто где: куда-то выбегали и вновь возвращались; кто-то рылся в тумбочках, ища непонятно чего; посреди кровати лежал раскрытый чемодан, которые у старшины в каптёрке хранятся и в него кто-то, что-то совал, другой выбрасывал и впихивал своё. Все девять человек - в отсутствие командира отделения – сопели и кидали, молча, взгляды в сторону Кости продолжая заниматься, по мнению Кости, глупым каким-то занятием. Не вытерпев столь недружественного приёма, Костя спросил:
   - Что вы тут за комедию устроили?.. Насколько помню спектакля в репертуаре к дню авиации не числится. Кто-нибудь может объяс-нить?..
    - Доля домой уезжает… - крикнул его земляк тоже из Изюма, рядо-вой Товстокорый, - после паузы будто обдумывая, что дальше-то говорить, продолжил, - из штаба писарь прибежал, сказал, чтобы к вечеру готов был, его вписали в окно пересечения границы…
   - В какое окно?.. вы с ума тут посходили, или белены все объелись?!.. – крикнул Костя совсем ничего не понимая, - какой дом?.. может вы забыли, где вы находитесь?.. Ну и дела!.. совсем крыша у всех сдвинулась!..
   - Да при чём тут твоя крыша!.. она черепичная, хрен ты её бульдозером сдвинешь, а на Долю телеграмма пришла: его в Изюм срочно на суд вызывают!.. – сказал Товстокорый, на мгновение, замерев возле раскрытого чемодана и держа в обеих руках, будто на рынке стоит продавая вещи: в одной руке мохеровый шарф, в другой бабские колготки.
    - Какой суд?!.. Доля скоро год будет как из дома, он что - ночами на крыльях туда летает?.. да объясните вы по-человечески, что произошло?.. – крикнул Костя, выходя из себя.
   - Отстань, Костя!.. некогда!.. Потом расскажем, дитё там, где-то у него появилось, может и не его вовсе, а ему хотят приписать.
   На воинскую часть – 36619 действительно пришла казённая бумага. Всё как полагается: с сургучными печатями и постановлением суда о привлечении к ответу гражданина В. Доли. Саму столь интересную бумагу подержать в руках нам не довелось, такие вещи всем, кому попало, в штабе не показывают, но со слов грамотного продвинутого в этих вопросах штабного писаря, после того как ответчик отбыл домой, содержание той грозной бумаги мы узнали. А говорилось там вот так, и не иначе: «…Подать сюда на расправу такого, сякого рекрута: по не до конца проверенным данным, скрывающегося под фамилией Доля, которая больше напоминает псевдоним, сбежавшего от наказания из-под города Изюма, родом из деревни Покровское, но по другим данным - сам он из хутора Грушеваха, для представления пред очи судейской коллегии во главе народного судьи и заседателей. Сей отрок обвиняется в злостном и намеренном осквернении непорочной ранее девушки: фамилия и имя которой в приложении прилагается. Находясь в бегах от исполнения родительских обязанностей, уже скоро год скрывается под личиной солдата советской армии, а тем временем на божий свет появился новый отрок весом на все двенадцать фунтов, который кричит, не умолкая с утра и до вечера и постоянно зовёт к себе папу. За неимение в наличии у нас такого, убедительно просим сопроводить, желательно под строгим конвоем подозреваемого в нарушении закона. По окончанию судебного следствия и вынесения приговора, обязуемся в целости и сохранности ответчика выдворить за пределы Отчизны…». Поэтому и происходила в спальном помещении второго отделения вся эта суматоха, которая в самом начале ввела Костю в заблуждение. Собирали по нитке всё, где только можно - со всей роты: клянча, моля и обещая расплатиться потом. Как это так!.. из-за кордона приедет домой служивый, а в дембельском чемодане, - хоть шаром покати. К тому же, кто по пути проживает просили заехать и до ихней хаты-родни: даже тот же чулок, тем более нейлоновые женские колготки, кого хочешь на колени поставят. Достать бы те сапоги - для женской ножки, - что когда-то гусары носили, но времени нету: высокие, с наколенниками, хотя и сшитые из клеёнки или дерматина, но зато блестят как, то солнце. Когда Костя узнал весь расклад обстановки - тут же мысленно к себе приложил все те «беды», которые на Долю свалились, в душе тая прежде всего сожаление, что и он мог бы быть на его месте. Стал на пальцах подсчитывать, думая при этом: «Если бы Лариска в декабре не сделала аборт, то… - значит… - декабрь и ноябрь считать или не надо?.. – задал себе вопрос, высчитывая дату появления потомства у Ларисы, но сбившись со чёта, ибо выходило, что вместе на пару поехал бы с Долей, сам себе сказал, - какая разница в каком месяце пришлось бы ехать, с удовольствием хоть ногами пошёл бы на тот суд. Написал бы Лариске: пусть отправляется в город Азов и царапает на меня в суд заявление. А так выходит, – осечка!.. - да нет, оружие исправно и советские патроны осечек не дают, холостые выстрелы бывают, те, что нам на учения выдают…- значит, выстрел холостой!..». Костя погрустнел после столь тяжких дум: подошёл к своей тумбочке, выдвинул ящик, взял общую тетрадь, куда он конспектировал ленинские работы, открыл её в том месте, где вложена была фотография Ларисы - шесть на двенадцать – стоя, сгор-бил спину, в сердце и в душу вползла жгучая тоска, он долго смотрел на неё, при этом подумал: «Дни так медленно ползут – по-черепашьи и до того часа, когда я её увижу, мне кажется, я вряд ли доживу…».
    Спустя ровно пятнадцать суток - максимальный срок заключения на гауптвахте, - Вове Доле взамен за его не выявленные похождения по паненкам и ни разу так и не пойманный прямо на месте преступления, где он так тщательно разыскивая женские груди сколько не старался, так и не отыскал: в этой, богом и людьми забытой Польше, ровно сутки в сутки прибыл из вынужденного отпуска в свои родные стены казармы. Согласно письму, упавшему на голову этого солдата, и благодаря неизвестной нам личности - в образе молодой мадам - по неизвестной причине ставшей, скорее всего от поддувания ветра под юбку: как раз в тот вечер, когда Вову в армию провожали, вдруг неожиданно она приняла беременный вид, а спустя десять месяцев Вову домой позвала. Ровно на десять суток в отпуск поехал и пять на дорогу дали, что было исполнено, и кажется, даже там – дома во всё уложились. Переступив порог казармы, Вова расплылся в улыбке и в эту минуту напоминал свежесорванный мандарин. Выглядел помолодевшим, годиков этак на пять, от тяжести чемодана его скособочило, а там вероятней всего - как подумали в эту минуту дневальный и дежурный по роте глядя не на отпускника, который им и нахрен не нужен, ибо привлёк их внимание сам чемодан, будто они клад разрыли, пытаясь мысленно хотя бы угадать, чего туда наложили. В кармане у Вовы ещё и листок лежал: запись, отпечатанная на машинке тем благословенным судом, который - дай ему бог здоровья - посодействовал увидать вначале невесту, а спать уже Вова лёг с женой, качая при этом рукой детскую коляску. А что насчёт чемодана?.. так с двух семей постара-лись: напихав, утрамбовав и до самого поезда дотащили… Главное листок в кармане, в котором судья подписался собственноручно, что он уже теперь не преступник, а родной оказывается папа своему на-следнику и сыну. Вторая сторона - та, что от невесты, - не пожалев сала - наложила впрок, потому что этого добра, - хоть на дорогу выбрось; жаренного копченного гуся в чемодан воткнули, чтобы не пропал – так на всякий случай. После - банки в чемодан стали совать: одна с мёдом, остальные консервированные фрукты: сливы и крупная украинская вишня, но вместо сладкого сиропа, чтобы не закисло, заменили спиртом и самогоном двойной перегонки. Утрамбовали в чемодан столько снеди, чтобы зятю до конца службы хватило. Все последующие дни, весь взвод с преобладанием в этом вопросе 2-го отделения: ели, пили, добрым словом вспоминали всех четырёх родителей скопом, не забывая при этом мамашу-невесту, больше всего уделяя внимания в расспросах только ей. Отживающие свой век предки никого уже не интересовали. В этом таком забавном занятии не успели заметить, когда на порог заявился знаменательный день авиации, которого так с нетерпением до этого ждали. В тот день все, кто был не в наряде, надели парадную форму и прицепили к ней на грудь всё, что у кого было – почти как ордена. Вначале строевым шагом - под звуки гарнизонного духового оркестра - прошли как на параде мимо старшего командирского состава гарнизона. Парад принимал командир полка и по совместительству начальник гарнизона, который состоял из нескольких воинских частей. После долго стояли в строю: ровный квадрат - согласно подразделениям и слушали поздравления, а в конце зачитали список поощряемых военнослужащих за доблестную службу. Костя в эти минуты стоял, не дыша: весь превратившийся в слух и ждал, - когда прокричат его же фамилию?!.. И вот наконец!.. – Ефрейтору Константинову объявляется десять суток отпуска с отбытием на Роди-ну. Чего, чего, но это было для Кости неожиданностью и вразрез, казалось, всем его желаниям. Нет. В душе разочарование не присутствовало, ибо сейчас душа предпочла разделиться на два лагеря: одна сторона тянула домой в объятья Ларисы, вторая – тщеславная - грызла со злостью удила, - зачем, спрашивается, тогда покупал ты лычки?!.. - твердила она. Строем дойдя уже до казармы, Костя в душе полностью смирился, вероятно, там внутри, сумели договориться, а тут и строй распустили: все принялись пожимать Косте руку, поздравляя с удачей, ибо отправиться домой в отпуск считалось редкостью для заграницы. Чаще всего отправлялись по семейным обстоятельствам, как, к примеру, рядовой Доля, или Костин друг Саня Молоков из Грозного, который ездил два раза. Первый, когда присмерти отец лежал в больнице, а спустя месяц поехал хоронить. Косте оставалось дождаться того самого окна – пересечения государственной границы, когда, какой-то писаришка штабной, где-то там каллиграфическим своим почерком впишет фамилию и Кости. Ждать пришлось две недели, которые показались отпускнику двумя долгими годами.







Дорогой длинною… «Не уезжай ты, мой голубчик!..».


                Нет, полно, полно! Впредь не буду
                Себя пустой надеждой льстить
                И вас, красавицы, забуду.
                Нет, нет! Что прибыли Любить?

                (Н. М. Карамзин.)



    В конце августа - в роте охраны - всем взводом, как и ранее до этого практиковалось, когда домой провожали других отпускников: Костю старательно собрали в дорогу. В конце дня, когда солнце уже клони-лось к Западу - железнодорожным маршрутом местного значения - он отбыл во Вроцлав, чтобы затем уже оттуда начать свой длинный путь в сторону дома. Там - в воинской кассе, где за окошком сидела симпатичная брюнетка и говорила чисто по-русски, что Костю немного удивило и он некоторое время гадал, - полячка она или русская - она и выдала ему согласно воинскому требованию билет на проходящий поезд до города Бреста. Первые минуты пребывания в вагоне первого класса Костю не то что смутили: вагон ему показался каким-то детским, он привык к своим поездам: просторным, не ухоженным; ободранные и исписанные стенки сверху донизу, а здесь всё блестит: в никеле и отливает золотом отполированной бронзы. Купе всего на два человека, с отсутствием наших полосатых, тюремных матрасов. Всего навсего – обыкновенный удобный диван: под ногами ковровая дорожка, да посреди над головой зеркало в виде эллипса, инкрустированное серебристыми завитушками. Разница, между советскими плацкарт-загородками, напоминающими базок для содержания скота и, этим, пусть и казалось, тесноватым вагоном, была ощутимая. Попутчиком оказался майор: на мундире чёрные петлицы, как и на погонах полоски: на фоне траурного цвета - блестела золотом эмблема танка – «Т-34». Майор, вероятно, служил в Северной танковой дивизии и к тому же оказался интеллигентным и добрым мужчиной. Несколько раз обратился не как военный к военному, а со словами: «Молодой человек», отчего ещё больше Костю в краску вогнал и смутил, ибо всё это нарушало всякую субординацию, а когда поезд уже тронулся с места и стал набирать скорость, попутчик раздевшись принялся устраиваться, готовясь к ночи. Костя расстегнув только крючки на воротнике кителя и верхнюю пуговицу, продолжал сидеть в уголке, у окна, как нашкодивший мальчик, смахивающий на Чеховского человека в футляре. Майор взглянул на него улыбаясь и сказал с чувством юмора в голосе: «Ну раз мне попутчик достался такой стеснительный как школьная барышня к тому же и неразговорчивый: займёмся мы-ка-пока своими головоломными делами…». При этом снял с багажной полки пузатый портфель и выложил на столик две общие тетради и книгу. Костя к книгам имел особую соблазнительную тягу, потому, когда майор открыл тетради и книгу, разложив всё это на столике, он, скосив взгляд сразу понял, что тетради - это конспекты, а книга с её мудрёными математическими формулами и графиками это физика элементарных частиц, а из этого вывода стало понятно, что майор направляется сдавать экзамены в академию. Предшествующие отбытию в отпуск двое суток Костя почти не спал. Сутки был в карауле, где ночью на посту глаза слипались, а сменившись и прибыв в караулку, когда надо было спать, сон куда-то исчезал безвозвратно, а в голову лезли всякие мысли о предстоящей поездке. Он злился, ворочался на жёстком топчане с боку на бок, и вышло так, что вздремнул за сутки не более двух часов. Следующая ночь снова выдалась бессонной. Воображение рисовало то радужные картины путешествия, то вдруг наоборот вносило много непонятных деталей, ибо подобного вояжа, притом с пересечением государственной границы, такого опыта ранее у него не было. После, на него навалился день суматохи, который был нервозный и протянулся во времени до самого отправления на Бжегский вокзал. Чрезмерное возбуждение всей психо-душевной системы, отчего даже тело дрожать стало - и вот наконец - долгожданный покой. Поезд из Вроцлава отправился уже вечером, потому Костя, ещё не имея понятия сколько времени он будет тащиться до Бреста, ибо сейчас он судил по тем паровозам, которые в сцепке тащили когда-то их эшелон, - рассчитывал посмотреть и ночную Варшаву. Посмотреть столицу, к его глубочайшему и великому сожалению так и не удалось. С той минуты как он влипнул, приплюснув спиной и плечами к удобному углу пассажирского дивана, не заметил, как и уснул; под мерное постукивание колёсных пар поезда и мягкое покачивание - как детская люлька вагона, проснулся, как и всегда в роте во время подъёма, - ровно в шесть часов по западноевропейскому времени, когда уже пассажирский состав подходил к границе. Вскоре поезд остановился и по купе пошли проверять документы: вначале польские пограничники торопливо пробежали, а за ними советские прошкандыляли, с подозрением всматриваясь в лицо каждого пассажира, прежде чем вернуть его документы. Процедура видимо была отработана до мелочей и много времени всё-таки не заняла. Потом был Брестский вокзал, где Косте выдали билет до Киева, ибо прямого маршрута до Ростова-на-Дону не существовало. Время, казалось не бежит, а несётся со скоростью ветра, и он боялся, что не уложится в те трое суток отпущенных на дорогу в один конец и в конечном счёте придётся потратить что-то отпущенное на сам отпуск. Опасения его были напрасны: там на верхах всё высчитано по минутам. Утром отпускник был уже в Киеве на главном вокзале: да собственно он один там и есть – огромный, куполообразный, чем-то напоминающий мусульманский, с отсутствием минаретов, если не мечеть, то Храм. Снова воинская касса и уже держа в руках билет до любимого города, вздохнув удовлетворённо, и те два часа, которые оставались до поезда, решил посвятить осмотру окрестностей в районе вокзала. Отправляться на экскурсию в город побоялся, хотя и имелось большое желание. Вышел на ту сторону вокзала, где привокзальная площадь и взору предстала панорама прилегающих городских кварталов. Киев – вот так близко, что можно потрогать рукой он видел впервые. Эти огромные здания, как постамент чего-то величественного и незыбленного, что не подвержено тлению, а к ним в дополнение уютные скверики с многовековыми деревьями недалеко от вокзала, впитавшие в себя частицу той тысячелетней истории славянства; и казалось от всего этого исходит сам дух прошлых веков. На время, стоя как на пьедестале-подиуме он погрузился в раздумья. От всего этого веяло чем-то до боли родным и близким, чего само сознание до конца не могло понять, не справляясь с поставленным вопросом, металось - там, где-то в черепной коробке, пытаясь найти ответ. Вот с этой знаменательной минуты, в сознание и в ту мифическую, астральную человеческую душу этого простого деревенского парня было посеяно первое зёрнышко любви к этому городу. На площадках, расположенных на каждом углу здания вокзала, было людно. Справа неожиданно раздался дружный смех молодых парней и девчат и судя по внешности и то, что было в их руках – несомненно это были студенты какого-то ВУЗа. Один из них держал в руке гитару, положив грифом к себе на плечо, и как показалось Косте, он и смеялся громче всех. Гитара, как и книги всегда его манили: притягивая взор, а в душе тут же возникало желание взять её в руки: как одно, так и второе. Ну, а коль уже прервали его размышления, Костя посмотрев в их сторону, направился куда душа потянула. Настроение, после того, как порядочно выспался в поезде, в эту минуту было выше всяких похвал. Что-то просить, тем более выпрашивать, было не в правилах Кости: он не успел и толком объяснить, что ему надо, как тут же студенты с полуслова поняли и вручили в руки гитару. Табуретки под ногу подставить, как это он делал в казарме на этот раз под руками не оказалось, потому ногу поставил на свой чемодан, мысленно уже определяя тот репертуар согласно этому обществу, к тому же вокруг прохожих уйма, поэтому всё приблатнёное отмёл изначально: как мусор выгребают со двора после долгой зимы. Первой песней - она как-то непрошено сама навязалась к нему - спел почти запрещённого властью Владимира Высоцкого, но песня являлась до кончиков волос патриотической, ибо большего сказать в таких коротких поэтических строках могут только поэты из гениев. Запел подражая голосу автора и исполнителя: «На братских могилах не ставят крестов и вдовы на них не рыдают / Другие приносят букеты цветов… -  Костя в это время стоял в полуоборота к самой площади и взгляд был направлен на главный вход и выход вокзала, пел со всем ему природным чувством какой-то ностальгии, по чём-то, всегда непонятном тоскует душа человеческая, будто бы он сам схоронен в той братской могиле, - …Я помню подбитый фашистами танк / Горящие русские хаты / Горящий Смоленск и горящий Рейхстаг / Горящие сердца солдатов…». Военная тема была для него коньком: мила по своей сути, близка всем его взглядам, и по убеждению, как он считал, - что лучших песен на свете не существует, а все те про любовь – это сентиментальность атавизма от школы в наследство доставшийся. Следующей была конечно же его любимая - Землянка: «Вьётся в тесной печурке огонь / На поленях смола как слеза / И поёт мне в землянке гармонь / Про улыбку твои и глаза…». Третьей, как и следовало этого ожидать: «…На костре в дыму трещали ветки / в котелке дымился крепкий чай / Ты пришёл усталый из разведки / Много пил и столько же молчал. / Помнишь товарищ бой ночной пурги / Помнишь, как бежали в панике враги / Как загрохотал твой грозный автомат / Помнишь, как вернулись мы с тобой в отряд…». Кося пел уже возможно десятую песню подряд, а вокруг - он даже не заметил этого - собралась толпа, в особенности на самой площади и затаив дыхание слушали. И когда он решил: толи паузу сделать, а возможно подумал, что на этом, пожалуй, надо сворачивать концерт, поднял повыше голову и под бурные аплодисменты и девичий визг, а мужчины кричали из толпы, стоящей на площади: «Давай, солдат, дальше пой!..», он на секунду был ошеломлён, ибо это всё-таки была не сцена, к которой он успел уже привыкнуть, а столица Украины. Тогда видя, что среди слу-шателей столько красивых молодых девчат, резко сменил репертуар и спел новейшие на тот день песни, которые ещё не каждый слышал, но эти песни уже предназначались представительницам прекрасного пола: «Хочешь я пройду с тобой рядом / И с ума сведу тебя взглядом /Хочешь, я спою тебе, слушай / Песней трону я тебе душу…». Очередная песня была, которую Костя разучил прямо накануне уже отъезда в отпуск: «Я с тоской смотрю на бархан/ Вглубь песков ушёл караван / Злой самум заносит следы / Но всегда и везде помни ты / Я буду ждать тебя / Возле пальм у трёх дорог…». И наконец, уже на пределе всех своих возможностей, если до этого он пел песни, посвящённые войне легко без всякого на то напряжения, им многократно исполняемые ранее на сцене, то эти, во-первых, новые, мало им ещё отрепетированные, ко всему этому народу столько собралось, да ещё и на вокзале, а народ всё прибывал. В стороне под стенкой вокзала стояла группа милиционеров, слушали, но не вмешивались, ибо по тому времени существовало неоспоримое правило, и милиция не имела на военнослужащих какого бы ни было воздействия, ну разве в особых случаях, к примеру, когда драка. А воинского патруля, к счастью, поблизости не оказалось. Костя даже не знал: нарушает ли он общественный порядок устроив несанкционированный концерт, потому, закусив удила продолжал петь. Последней песней была: «Льёт ли тёплый дождь / падает ли снег / Я в подъезде против дома твоего стою / Жду, что ты придёшь, а быть может нет / Стоит мне тебя увидеть / О!.. как я счастлив / Странным и смешным наш устроен мир /Сердце любит, но не скажет о любви своей…». Эта последняя песня допила все последние его эмоциональные соки, он всё-таки волновался; закончив песню - резким движением руки, которой держал гриф - гитару протянул хозяину инструмента, который стоял напротив, и казалось внима-тельней всех остальных слушал всё это время. После чего народ ещё долго аплодировал, и видя, что концерт на этом окончен, стали расходиться. Студенты же наоборот окружили Косью тесным кольцом, стали обнимать, девчата с обеих сторон чмокали в щёки, что-то наперебой щебетали, но больше по-украински. От всего этого возбуждения, он припомнив свой деревенский хохлячий язык, пытаясь и этим угодить этим таким милым девчатам, стал балакать, но те только ещё больше стали смеялись, а одна из-них, вероятно, самая активная среди компании, обняв его смеясь, сказала:
   - Ты, хлопчик, гарный парубок, но то не украинска мова, ты не пере-живай, ты як отслужишь свое, едь прямо сюды, до нас; мы научим по-украински правильно гутарыть. На эстраду тебя устроим и будешь ты у нас на всю Украину песни распивать не хуже чим москали гундосють!..
    Она открыла тетрадь в обложке коленкора, что-то быстро написала, вырвав лист из тетради и вручая, торопливо, скороговоркой, будто в эту секунду сейчас отправится поезд и она не успеет высказать всё, мешая в своей речи русские слова с украинскими, почти кричала:
    - Вот держи и не потеряй!.. як приедешь в Киев сразу иди по этому адресу, а сейчас не обижайся, мы бы и на поезд тебя проводили, но надо бежать, а то нас декан на кафедре убье! Ты, сказав шо Костей зовут… имя у тэбэ хорошэ и нам нравится як и ты сам. Меня зову Оле-ся, там в том листке я всё написала: будь умныньким и дальше, яким я сейчас вот тут во вси очи на тебя глядела. И не лякайся, а смело иды по тому адресу шо я написала; мы люды не горди, можем и год подо-ждать, бо я чую своим носом, шо, если до нас не приедешь, то тебя где-нибудь точно затопчуть! Може хтось со мной и не согласный, но то уже дило совсим тебя не касаемо, главное держи нос по ветру: откуда воняе туда лучше нэ ходы. Дай я тебя ещё раз на прощанье в щёчку поцелую, бо дуже ты гарный, як я погляжу…
    Сидя уже в поезде, Костя печально смотрел в окно вагона, оценивая прелесть тоскливого на каждом шагу бытия. Вдали клубились шлейфы и хлопья труб предприятий, а он всё смотрел куда-то в небо и мысленно взвешивал тот духовный багаж, который сейчас увёз с собой из Киева. В душе поселилась тоска от расставания и с самим городом, и с его жителями, которые так радушно приняли его. Сейчас ему казалось, как в том раннем детстве – по крайней мере, в его понятии – когда-то, на Новогодней ёлке, установленной в сельском клубе, он, подойдя к ней, взял в ладони игрушку, не срывая, понравившуюся ему, которых до этого вообще никогда в руках не держал. Стоял, протянув руки, держа игрушку в крошечных ладонях и любовался ею. Неожиданно, сзади кто-то из взрослых легонько шлёпнул его по рукам. От этого он вздрогнул, отпрянув от ёлки, выпустив из своих маленьких рук предмет своих мечтаний и обернулся назад. Посмотрел испуганными глазками на тётю, но увидел её как через воду, - слёзы застилали глаза. В эту минуту он почувствовал, что многое в этом мире не для него предназначено, как и сейчас в этом вагоне Костя чувствовал то, казалось, давно позабытое… нет!.. не оскорбление, что-то такое большое и недосягаемое, чего словами не выразить, ни в песне любой не пропеть, и донести не удастся. Мысленно отправляя себя, как бы вперёд, куда он сейчас так стремился недавно, но там была серость, тоска, продуваемая сквозняком с края в край деревню: скука и по сути никчёмность бытия; припомнив, как молодые парни всё время пьют самогон, ещё больше затосковал от той тщетности всей этой жизни. Он чувствовал каждой своей клеточкой, что сейчас - в Киеве - он не только песни там пел под радостные возгласы одобрения - там он оставил частицу себя и кто его знает и сможет измерить, какая часть осталась души. В будущем ему предстоит побывать в этом полюбившемся городе ещё не один раз и каждый раз проездом с пересадками на другой поезд. И те часы, которые будут у него в запасе - минута в минуту - он будет посвящать знакомству с городом. Подолгу будет стоять у облезших, облупленных стен древних Храмов, большая часть которых представляла плачевный вид, а чаще попросту были заколочена досками; сидеть в тех уютных сквериках, гладя ладонью голые от времени стволы и толстые сучья деревьев, прокинувших ветви на десятки метров и опутав ближайшие камни и косогор, но при этом живые и ветви все в листьях. Будет учиться в Ленинграде, но этот город в его памяти останется ледышкой, попавшей за пазуху случайно: холодный, мокрый, неуютный, как и вся прошлая судьба этого города со дня его основания – проклятый теми крестьянами, которые сотнями тысяч утонули в болоте строя его, а за последующие времена и вспоминать страшно. Побывает и в Полтаве, целую неделю проведя в гостях у своего друга Леонида Горина бывшего курсанта, с которым учись вместе в Ленинграде. Полтава ему покажется словно домой он вернулся после столетнего отсутствия, как и город Черкассы на берегу Кременчугского водохранилища. Всё это в совокупе оставит неизгладимую душевную рану, по чём он будет тосковать, но будет это не скоро и нам об этом уже не рассказать, ибо пришлось бы начинать новый роман. А сейчас Костя сидя в скором пассажирском, который держал путь к Черноморским берегам Кавказа, подъезжал к его не менее любимому городу, но теперь уже с какой-то непонятной натяжкой, Ростову-на-Дону. А дальше… - а что дальше?!.. Поездки и хождение по гостям: покидая одних, перебираясь к другим и так бесконечно - от застолья к застолью и на всём протяжении десятидневного отпуска. Куда ни сунешься - торопятся первым делом усадить за стол и рюмку налить, как будто Костя только ради этого и явился. И как он впоследствии вспоминал, перебирая по памяти всех по отдельности: единственное место, где даже не упомянули о существовании этой гадости и горя человеческого – это дом на Пушкинской у Петра Леонтьевича, где Костя более двух часов провёл в беседе со стариком. Петр Леонтьевич при встрече Костю обнял, всплакнув по-стариковски искренне радовался, что, Костя, не загордился и вспомнил о нём: тем самым сделал ему подарок своим посещением, а покидая дом старика на время застыл во дворе, обводя взглядом по кругу и казалось, что или он никогда не покидал это место, или прошла уже целая сотня лет. В их кирпичном домике продолжали жить всё те же пэтэушники - новые квартиранты, которые проходя мимо стоявшего парня в военной форме, словно он статуя, даже не взглянули в его сторону, - мало ли бродит по городу военных, когда рядом штаб СКВО. Прощаясь с Петром Леонтьевичем, старик слёзно просил не забывать и по возвращении в обязательном порядке, хотя бы на минуту заскочить к нему в гости. Обещал посодействовать при необходимости в устройстве на квартиру, сказав при этом, что выселит кого-то, но место всегда отыщет. Покидал Костя двор с чувством чего-то уже навсегда потерянного и безвозвратного; немного отойдя, остановился на тротуаре, посмотрел на старика, ко-торый опёршись грудью всё на ту же древнюю трость смотрел печально вслед своему бывшему квартиранту. Костя в ту минуту не мог знать, что видит старика последний раз в жизни. Дома облачившись в ту одежду, которая осталась от предармейских времён и подойдя к зеркалу даже не узнал себя: указывая пальцем в зеркало долго смеялся, сказав на всю хату чтоб слышали все, - что в этом шутовском наряде можно прямиком отправляться в цирк на Будёновский и у них появится новый клоун. В ту же минуту со злостью всё поснимал с себя и бросив на диван, стал надевать снова форму, в которой он чувствовал себя как в родной скорлупе. В сознание не укладывалось, - как он мог ранее во всём этом ходить, подобно пёстрому петуху и при этом ещё выпендриваться, строя из себя стилягу! Стояли последние дни августа, но припекало как в жарком июле: в кителе и в яловых сапогах ходить было жарко, но он считал, что для него, - лучшей одежды сейчас не существует. Военная форма теперь для него была как что-то неотделимое от тела – часть его, - как руки или ноги. В первые дни, почти ежедневно бывая в Ростове купил новую гитару и теперь не только её тягал за собой, но в качестве приложения к музыкальному инструменту и красавицу Ларису. Выполнял и то напутствие, которое он, когда-то сидя в беседке сам себе дал. Тогда - в общаге - после бурного плотского романа с Лидкой, заглянув краем глаза в своё будущее сравнил Ла-рису с золотыми часами и таким же браслетом. И вот сейчас он эти часы вытащил на время из комода. Любил ли он её по-настоящему?.. – на этот вопрос трудно ответить, потому как трещина появилась после второго её аборта; по мнению Кости - в душе глубоко переживая, не обмолвившись пока ни словом ни с кем, - двоих его детей подряд убить?!.. – ни при каких раскладах - в голову не помещалось. Что в дальнейшем и будет главной причиной всего. А сейчас надо по максиму использовать те несчастные десять дней, и любуясь каждый раз перед зеркалом парадной форме на нём: вся грудь в «орденах», большинство из которых умельцы из мельхиора натфилями и напильниками воспроизвели произведение искусства, похлеще настоящих. Правда был один недостаток – всего одна лычка на погоне и уже отслужившие парни шутя обзывали «собакой». Хотя ефрейтора часто и густо и, называют этим непопулярным для слуха именем, Костя был исключением из правил: гавкать на кого попало не старался, тем более стучать на кого-либо командирам, при этом стараясь заработать себе очередную лычку. В один из дней, вместе с Ларисой, побывали в гостях с ночёвкой у тёти Веры и как понял Костя из разговоров: она в своей жизни совершила государственный переворот. В корне изменила внешнюю и внутреннюю политику - отвадив от палаты представителей от народа - всех без исключения: попрошаек, алкашей и весь остальной сброд, который, как выразилась она, угробил ей вначале сердце, отчего давление стало расти несмотря на погоду, а после и до печёнки добрались. Томочка вышла наконец замуж, и вроде бы скоро, что-то должно там появиться на божий свет, а сама тётя Вера собирала в коробки потихоньку вещи и в ближайший месяц собиралась перебираться на Северный массив, в новый микрорайон, и в новую однокомнатную квартиру. Трущобы - сказала она – после её отъезда пойдут под нож бульдозера и ковш экскаватора. Прощаясь он вряд ли подозревал, что больше в свой жизни не увидит эту женщину. Десять дней пролетели будто сон привиделся; последние дни как в тумане от пья-нок и всех в совокупе гулянок. Голова постоянно гудела словно пустая тыква, в ушах часто появлялся шум, порой тошнило, а тот армейский режим, к которому он привык уже в глубине души манил его в часть. Вся эта бодяга - как он любил говорить - порядком ему надоела, хотелось иметь на плечах светлую голову и чёткую память, ибо в любую секунду она может быть востребована, а когда эта секунда заявит вдруг о себе: знает, а возможно лишь предполагает один всевышний. Стремясь прибыть пораньше в часть, доплатив до воинского требования, купил билет на самолёт. Провожали его большой компанией, но Костя был злой в душе, мрачен, будто предчувствуя что-то нехорошее, что после него остаётся. Ко всему этому душевному дискомфорту дополнилась другая неприятность и видимо она сыграла во взаимоотношениях молодой пары отрицательную и немаловажную роль: в последние два дня перед самым отъездом у Ларисы начались критические дни; он тут же в мыслях вновь припомнил ей все два аборта, промолчал, но продолжал страдать в душе. Сидя на лавочке в здании аэропорта в ожидании рейса, вели непринуждённую беседу: совсем, совсем далёкую по сути от той, которые между ними были в прошлые времена. Так – ни о чём!..
    - Костя, ты какой-то не такой как раньше, - сказала она, казалось добродушно, больше похоже как на рассуждения, - мрачный, недо-вольный, всё время думаешь о чем-то… может быть я в чём-то провинилась?..
    - Чему радоваться?!.. покидая дом и отправляясь больше чем на год хрен знает куда!.. - ответил грубо, в голосе со злостью, при том нагло врал, ибо это не являлось причиной его скверного настроения и обращения с ней. Бросив ей слова эти ничего не значащие, как кость собаке, снова умолкнув погрузился в себя. Но вдруг, как будто бы вспомнив что-то, неодобрительно, осуждающе, спросил:
   - Почему ты бросила обувную фабрику и снова вернулась в село?!.. Неужели тебе ещё в школе не надоело самой таскать за ногами грязь по пол пуда?..
   - Почему-то подумала, что так для тебя будет лучше: на глазах всё-таки, а в городе жить… - ведь всё равно не поверил бы, что честно ждала тебя.
    - У нас во взводе, да и не только, можно сказать по всему гарнизону, долго анекдот этот гулял и сейчас иной раз вспоминают: он к нам – солдатам - как нельзя в аккурат подходит, хотя вроде бы и смеяться там не с чего и лично я смешного там ничего не усматриваю. Может и ты слышала?.. в селе не рассказывали?..
    - Так я-то откуда знаю, что ты имеешь ввиду?.. – засмеявшись, спро-сила она.
    - А-а-а, а я и не туда!.. голова что-то совсем тупая стала от всех этих ваших пьянок!.. Да там говорится про ревнивого мужика, как он рев-новал, всё ревновал свою жену вплоть до своего на цепи кобеля, пока не достал её до самых печёнок. Она взяла и сказала как-то ему, что он сам снимет ей панталоны, а после как она с любовником все дела совершит, как положено, сам же ещё и наденет те панталоны…
    - Вот глупость придумали, разве подобное может быть! - прервав Костю сказала она на полном серьёзе.
   - Кому-то, может быть, и глупость, а кому-то и слёзки… ты, насколько я помню, книг почти не читала, а жаль… - знала бы чуть, чуть, но больше. Дальше рассказывать?..
   - Рассказывай, но я и так наперёд знаю, что там кроется какая-нибудь гадость.
    - Так вот. Замесила она это тесто, а перед собой на стол поставила будильник, на который часто посматривала. Тем вечером она с сосе-дом договорилась как это и полагается при таких случаях, он давно к ней клинья подбивал, потому и боялась прозевать время. Мужик в это время лежал на диване и газету читал, а она продолжает всё месить и месить то тесто. Вдруг глянула на будильник и как закричит, - Михайло, сдёрни мне быстрей панталоны на колени, что-то меня придавило не вовремя, а тут как на грех все руки в тесте. Мужик – этот Михайло, а может и по-другому звали его, вскочил это он с дивана, подбежал и выполнил просьбу жены, куда уж тут отпираться!.. Сам процесс, что проходил на улице рассказывать не буду, сама догадаешься. Прошло немного времени, жена шкандыляя, как спутанная лошадь на пастбище, вползла в хату и попросила всё водрузить на место, что аккуратно, расправив всё как надо, сделал мужик. Она распрямилась, отряхнулась как квочка и говорит мужику, - догавкався, вот я и зробыла, шо ты казав, а если не веришь, сходи до соседа и спроси…
    - Ну я же сразу сказала, что какую-то дрянь придумали!..
    Смешно никому из них не было, после умолкли так и не найдя тему для разговора и уже у самого трапа самолёта ИЛ-18-го, куда все от-правились его провожать, на прощанье даже не поцеловал её; всем стоящим провожающим помахал только рукой и как по боевой тревоге в роте: вмиг взлетел по ступенькам трапа, а на пороге салона в самолёт, так и не оглянулся. Тем самым он сжёг за собой первый свой мост, которые в последующем, отступая, будет продолжать сжигать, лишая себя вернуться назад, что с годами войдёт это в правило и часто станет применяться им во многих случаях. Прежде всего Костя от природы был индивидуален, хотя и общительный, но сам пока того не осознавая, своими поступками старался делать так, чтобы никому и никогда не принадлежать, и не от кого не быть зависимым, что в конечном счёте сам и пожнёт, когда судьба ему в руки всучит растрёпанное одиночество, которое поселится в его душе на десятилетия. Обратная дорога у него вышла познавательной, ибо, очнувшись наконец от паров алкоголя, выбросил вон из головы весь этот отпуск: порой сожалея, что он вообще в него ездил; и лучше бы было, если бы ему дали младшего сержанта. В эти дни короткого отпуска судьба словно в насмешку предоставляла ему последнее право повидаться последний раз с теми, которые были дороги сердцу его.
   Что чувствовала и о чём думала в те роковые минуты Лариса, подоз-ревала ли она, что расстаются они навсегда?!.. Сколько автор не вгля-дывался во тьму той ночи при свете аэропортовских фонарей и про-жекторов, так ничего толком и не разглядел: какие-то тени наползают на тени, а кроме окружающей ночи, ещё стояли сумерки в душе у Ларисы, а в голове потёмки. Сцепила зубки в обиде, а тем временем в голове на-тёмную картошка кипела, - варилась в мундирах: из-под крышки выбивался струями пар, крышка гремела при этом и просила её остудить или снять!.. Женщина мстительная особь: и в жизни встречается это не редко, особенно, когда её в чём-то ущемили; вначале может только губки поджать, но расплатиться, - никогда не заставит себя долго ждать. Спустя всего несколько дней после того как проводила: толи жениха, толи уже мужа, она и сама толком не знала кого и над этим слишком долго не задумываясь, завела шашни, открыв счёт своим первым романом со своим одноклассником. Лиха беда начало… - потом как по маслу пойдёт. Пришедшая вскоре слякотная промозглая осень, а за ней нагрянула зима: уютное гнёздышко у птички и та самая кровать - сверху на перине - в той самой летней кухоньке - место не пустовало. Мир не без добрых людей и Костя никак не относился к тем незаменимым личностям. Давно всем известно, что свято место долго пусто не бывает!.. – почасту об этом просто забывают. Оберегая спокойствие у Кости, чтобы не дай бог службе не помешать, об этом вначале не станут писать, а Лариса продолжала присылать всё те же, сочившиеся со страниц любовной тоской письма, при этом не забывая и себя удовлетворять…
     Прибыв в международный аэропорт Борисполь, Костя экономя не-известно зачем время, на такси добрался до аэропорта Жуляны - ме-стных авиалиний, а уже оттуда на этажерке – «Кукурузнике», среди всего восьми пассажиров, полетел до Бреста. Было ещё утро, всего десять часов и в запасе оставалось целых двое суток, поэтому, сдав в камеру хранения чемодан, весь день посвятил экскурсии по Брестской крепости, которая останется в памяти на всю его жизнь. На сборный пересыльный пункт - пересечения границы, куда войдя уже не покинешь территорию, пришёл под вечер, а ночью, хотя и постель определили, где он будет спать, но так как он раньше графика явился для пересечения границы, его отправили ночью, в срочном внеплановом порядке по назначению, экспрессом «Москва-Берлин». В этом поезде было лучше, чем на курорте в санатории – хотя Костя понятия не имел, даже где они находятся – но зато квартиры зажиточных семей приходилось и бывать в них и с любопытством рассматривать. В этом необычном поезде - в душе возникало с постоянством желание - снять сапоги и нести их в руках, чтобы не ступать ими по персидским ковровым дорожкам, которые - как он после заметил - присобачили на пол даже в туалете. С пересадкой добрался до Бжегского вокзала, а дальше пошёл своим ходом; не торопясь, ибо спешить некуда было: солнце только клонилось к закату; и так получалось, что ровно точь, в точь на сутки раньше он прибыл в свой армейский дом. В это время - две недели назад покинул этот город - в это время и прибыл. Сильно пе-рекособочившись на одну сторону, часто останавливался, отдыхая от тяжести чемодана, упакованного словно монолитный кирпич, а тем временем наблюдал со стороны городскую жизнь. В одном месте, зашёл в скверик и усевшись на лавочку, предался размышлениям. Улица вся вокруг утопала в кронах густой зелени каштанов, которым видимо была не одна сотня лет, а по булыжной мостовой медленно полз караван гужевого транспорта в сторону вокзала: фургоны, загруженные доверху яблоками. Следом проехала ватага мальчишек на велосипедах, шумно на ходу о чём-то кричали - и виляя при этом рулём - создавали помехи друг другу. Гудящим тарабанящим стуком: своим старым изношенным двигателем, прополз «Студабеккер» - времён ещё военных и в кузове с теми же яблоками, - урожай паны повезли на станцию отправлять на винзавод. Неожиданно напротив Кости остановились, держа велосипеды в руках две паненки. По возрасту лет на пять старше Кости, - это он определил с первого взгляда. Приветливо улыбнувшись, обратились к нему:
   - Жолнеж, саквояж тяжесть?.. – при этом одна из них указывая паль-цем на чемодан, похлопала ладонью по багажнику велосипеда и до-вольно сносно по-русски дополнила, - класть сюда, нам по путьи. - Но видя, что парень молчит, спросила: - Не хочьешь?..
   Костя отрицательно помотал головой, после чего обе продолжили свой путь. В это время к нему подбежала собачонка, полащившись, махая хвостом, принялась со всех сторон обнюхивать чемодан; собачка по виду не из бродячих, а привлёкший видимо съестной запах из чемодана в дальнейшем, словно привязал её к Косте, после чего она сопровождала его до самого КПП городка «Красные казармы», в распахнутые ворота которого он вошёл, отдав честь, стоявшим у створок ворот двум дневальным. В роте встретили с большим удивлением, - ибо раньше на целые сутки вернуться?!.. такого случая никто припомнить не мог. Обычно все опаздывали; иной раз на много, после чего отправлялись продлевать свой отпуск на гауптвахте. За отсутствием по близости кого-нибудь из командирского звена, быстро открыв чемодан, Костя одну за другой вытащил банки с консервированными фруктами, совал подбегавшим в руки, а те в свою очередь убегали припрятывать. Номер по замене сиропа на крепкое спиртное давно не являлось для командиров секретом: при обнаружении подлежало немедленной конфискации и на глазах у всех, чтобы после не сказали, что командир сам выпил, выливалось в умывальнике в раковину, а вишни и сливы дневальный тут же совком кидал в мусорную урну. Номер с сокрытием банок удался по той причине, что Костю в этот день не ждали. Вечером в личное время весь взвод ходил немножко под хмельком, что было замечено комвзводом, а на следующий день Костю упрекнули в этом, но как говорится, - не пойман не вор. В тот вечер прибытия - сам Костя - ни капли спиртного не пил, ибо его от одного запаха самогона тошнило: напился, как говорится, дома этой гадости на два года вперёд. Пел всему взводу песни в умывальной комнате. Почему именно там?.. Комната большая и с высоким потолком; вся в кафельной плитке и не имела мебели: поэтому акустика была полу-чше, чем где-нибудь на сцене. Уже вечером на следующий день на-значили в караул: вольная казачья жизнь на этом закончилась…



                Каркнул ворон в родимой стороне…

   До святого праздника «великого октября» оставалось меньше двух месяцев и как надеялся наш герой повествования: на этот раз его не-пременно должны были повысить в звании, ибо пребывать в качестве ефрейтора, - так лучше быть рядовым. И как это чаще всего бывает в жизни простых смертных: желания их редко сбываются и для Кости видимо наступила в его судьбе тёмная вновь полоса. Вполне вероятно, тот случай с доставкой в расположение взвода конспиративной подпольной продукции: в виде самодельного… - нет, не оружия для подполья, как вы подумали, – этого добра было валом: таскали за собой ночами и с утра, и до вечера, а спиртного, которое осталось не секретной операцией и в конце концов доковыляло и до ушей замполита майора Колесова. Тот вначале мысленно похвалил своего воспитанника, что тот стремился пораньше вернуться в свою родную часть переживая за службу, но узнав о такой подлянке с его стороны, сказал сам себе: «…Обвёл вокруг пальца, шельмец!.. ну ладно, погоди!.. ты у меня не так ещё запоёшь и запляшешь!..». Не привезти во взвод то, что все привозят в обязательном порядке - Костя никак не мог, - за жлоба бы посчитали! Таким образом: вначале обласканный за всё и про всё, на время впал в немилость. Первая печальная ласточка прилетела из далёкого Приазовья. В первых числах ноября, в канун праздника, от друга Петеньки, который на год был младше Кости пришло письмо: в эзотерическом нимбе, невидимой для человеческого глаза, и в ту же траурную ленту обёрнуто по всему периметру листа; вскрыв конверт, через минуту он узнает об этом. Друг его писал: «…Меня забирают через неделю в армию. Я не хочу, чтобы ты потом говорил, что я последний подлец, а не друг: знал обо всём и не смог написать. Заявляю без всяких на то сплетен, не подумай, что я их собирал по селу. Лариска гуляет, не стесняясь никого, с Васей Кривошлыковым - со своим, если помнишь, одноклассником. Он, как говорят, да и я точно знаю, у них там даже спит…». Дальше Костя не стал читать, хотя это и было письмо от друга; скомкал бумажку, как пустую пачку от сигарет; плотно, что есть силы сжал в кулаке, прошёл по коридору до урны и выбросил вон. В голове стоял шум морского прибоя, в груди комок грудной жабы давил: плакать даже мысль не возникла, как и жалости к себе: одна злость и ненависть на весь белый свет, на себя в совокупе бурлила, полыхала в душе!.. В последующие дни и ночи в карауле воссоздавал мысленные образы в бурной своей фантазии, что в голову придёт: плотскую интимную связь, как кобеля с сучкою, забыв о том, что до этого была возлюбленной. В эти минуты, со всеми на то яркими подробностями и исходя из своего, немалого опыта, который в финале всегда переходил в низкую пошлость и от чего самому становилось противно от этих фантазий – даже на землю плевал. Всё это заслоняло в душе ту светлую память о ней: на язык в мыслях лезли термины, которые ранее произносил только в отношении падших девушек, подобных в прошлом Лидке, порой ставя Ларису в один с нею ряд. Иногда немного успокоившись и настрадавшись, казалось зов из-под небесья вселяет какую-то надежду, в такие минуты, вся эта казёнщина вокруг, вдруг становилась надоевшей до печёнок, душевная рана звала туда в даль, к родному дому, взлететь на крыльях и ринуться стрелой, чтобы разобраться во всём, и по возможности что-то исправить. Поправ в душе всякие ценности, которые до этого казались, что они незыблемы, однажды сказал себе: «Сомкнуть глаза, навеки, чтобы не видеть этой подлости людской, хоть иди да стреляйся, как тот часовой на вышке - дурак дураком, таким и я после того стану…». Когда находился в роте и было свободное время, брал гитару и табуретку и удалялся в одиночестве в туалет, который расположен был в казарме и пользоваться им разрешено было только ночью после отбоя. Туалет, как и комната-умывальник, была тоже большой и акустика не хуже, чем в умывальнике, к тому же туда редко кто заходил. Сидел перебирал аккорды на струнах, до пытки щепая душу свою, негромко напевал такие же песни, только сейчас они предназначались ему, а слёзы тем временем рождались и свисая с ресниц капали на ту же гитару. В эти тяжкие дни для него: опорой и во всём остальном был для него лучший друг во все эти времена воинской повинности – Саша Молоков из города Грозного. На каждом шагу опекал, успокаивал и предлагал всякие варианты избавления от этой тоски, как от болезни: вплоть до того, что давно ему надо завести на стороне любимую паненку и это лучшее лекарство от болячки.
     - Говорят, что клин клином вышибают, но эта поговорка не полно-стью оправдывает себя, - сказал Саша другу, в таком тоне, как обычно это учитель ученику делает наставление, - у нас на Кавказе немного иначе говорят. Огонь в степи, чтобы самому не сгореть посылают на-встречу: огонь в таких случаях можно убить только огнём, что и тебе советую… - Однажды, наблюдая за Костей, убедившись, что его слова не доходят до сознания друга, сказал, что у них за такие дела обычно горло перерезают. Была у Саши на то время невеста - грузинка по национальности, но родители жили в Грозном. Сейчас она училась в Тбилиси на педагогическом факультете института; и Костя не едино-жды, смотрел на её фотографию и каждый раз отмечал про себя, что, пожалуй, она красивее его Ларисы: «…А может быть, я просто к своей уже привык и не замечаю ту красоту, что есть на самом деле?..» - ду-мал он, но это всё было гораздо раньше. Последней каплей во всех его горестях стал пришедший праздничный день седьмого ноября, когда его вновь забыли и не то чтобы в звании повысить, а даже не вспомнили о нём, не обмолвились даже словом, словно его не суще-ствует в роте. «Благодарность и ту пожалели объявить!.. хотя, пользы от неё… - что набздеть под одеялом… - а после самому же и нюхать…» - подумал он, глуша последними словами свою в душе обиду. Оставшееся время до Нового года загрузил себя всем чем только мог, чтобы отвлечь мысли от главного – то, о чём вспоминать нельзя. Готовили большую Новогоднюю программу художественной самодеятельности, руководителем которой в роте охраны был Костя. Читал запоем книги любви посвящённые и где больше всего страданий по этому поводу, особенно таких как у Драйзера и Мопассана, а Жан-Кристофа Ромен Роллана прочёл по второму кругу. Продолжал писать конспекты ленинских работ, чтобы к апрелю добить вторую общую тетрадь. Попутно читая стихи Блока к одному из его стихотворений подобрал на слух музыку, собираясь преподнести подарок всем на Новый год. Мотив несколько раз переделывал, но каждый раз почему-то съезжало на блатное из подворотни, наконец остановился на мотиве хрипатого, как и Высоцкий популярного на то время - Аркадия Северного. Костя заведомо знал, что цензура как Александра Блока, хотя его тома сочинений и стояли на полке в библиотеке, но был он негласно запрещён, так и Высоцкого, - тем более не пропустят. И на этот раз он снова пошёл на хитрость, оправдание придумав для себя и тут же припомнив свою обиду на командование батальона и роты, что обошли в ноябре его стороной. Вспомнив о песне Владимира Высоцкого, которую он привёз ещё, когда ездил в отпуск, но после всё закружилось в водовороте событий, и только сейчас наткнувшись в блокноте, приступил её изучать и репетировать по памяти. Так что у Новогодней ёлки под сопровождение эстрадного оркестра в котором, и он принимал участие аккомпанируя на гитаре, решил сделать подарков сразу два. Знал, что после у него будут большие неприятности, но угодить для всего личного состава гарнизона, которых соберут в солдатском клубе – это для него было важнее. На генеральной репетиции кроме замполита майора Колесова присутствовали замполит полка и всех остальных воинских частей, приданных в подчинение 164-му авиаполку. Пели из каждой песни по куплету, как и остальные все номера концерта только короткими эпизодами; начальство лишним временем не располагало, чтобы смотреть всё от начала и до конца. Каждый художественный коллектив имел свой репертуар, который по окончании генеральной репетиции должен быть завизирован политработниками, то есть со-гласован. Костя, когда составлял репертуар: в двух местах сделал чуть больший пробел между строк, а номерация пунктов программы шла соответственно, как и положено, но при этом две порядковые цифры были пропущены. По окончании репетиции спокойно поднёс зампо-литу, тот с верху, вниз бегло провёл взглядом и подмахнул своей раз-машистой подписью программу-репертуар, после чего передал зам-политу полка, а тот вообще туда не вглядывался поставил свою под-пись и всё!.. Оставалось за малым: взять в руки ручку и между строк вписать недостающие два номера концертной программы. Когда Кос-тя пропел песню на стихи Блока, как-то прошло вроде бы и не очень это заметно, мотив песни, правда, попахивал тюремной тоской при-блатнёной, но так как слова про любовь и всё остальное, что ей постоянно сопутствует в жизни: пытку страданий души, слёзы прощаний у вагона этапа. Пока политработники ковырялись в своей памяти, что это и откуда, потому как помнилось им, - что Ленин, кажись, такую песню не писал. В переполненном зале с овациями продолжали долго и дружно похлопывать, но вскоре все успокоились и тут же забыли, ибо там всё о той же любви говорилось, - а где вы видели эстрадные концерты, чтобы там об этом не пели?!.. Но вот дошло дело до песни Высоцкого. Перед этим, Костя с оркестром её репетировал, но почти без слов – один мотив, боясь, что кто-то заранее капнет и тогда вмиг всё насмарку пойдёт. За минуту до выхода на сцену с этой песней: музыкантам сказал и строго предупредил, - чтобы не вздумали прервать сопровождение, песня согласована, вот подписи стоят, в случай чего валите всё на меня. С тем и вышел к микрофону, держа гитару на ремне. Оркестр длинно проиграл повторяя два раза подряд проигрыш, после чего Костя запел:

                В сон мне жёлтые огни
                И хриплю во сне я
                Повремени, повремени
                Утро мудренее
                Но, и утром всё не так
                Нет того веселья
                Или куришь на тощак,
                или пьёшь с похмелья
                Эх, раз, да ещё раз
                да ещё много-много раз.
В кабаках зелёный штоф
И белые салфетки
Рай для нищих и шутов
Мне ж как птице в клетке
В церкви смрад и полумрак
Дьяки курят ладан,
Нет, и в церкви всё не так
Всё не так как надо
Эх, раз, да ещё раз…

    В зале стояла гробовая тишина, казалось, что он вообще пустой, более семисот человек – многие пришли со своими табуретками - открыв рты, слушали затаив дыхание, ибо ничего подобного никто не ожидал услышать да ещё со сцены. Замполит полка: толи вообще до этого не слушал, предаваясь своим размышлениям: вдруг неожидан-но встрепенулся, толкнул локтем рядом сидящего майора Колесова и спросил, наклонив в его сторону голову:
   - О чём это он поёт?.. что-то церковное что ли?.. прям, как где-то на панихиде, ты майор, не находишь?..
   Майор, подавляя внутреннюю злость, что его обвели вокруг пальца, промолчал, как будто не слышал вопроса. Сейчас он был бессилен что-либо сделать. Нет, разумеется в его власти было прервать концерт, но портить всем праздник?.. Нет – этого делать он не станет: ведь всё равно после в подразделениях будут петь эту песню, - потому и молчал. А Костя войдя в раж вдохновенья, припомнив свою несчастную любовь с Ларисой, казалось сам по уши в том, о чём говорилось в песне полностью в ней погряз, продолжал петь эту такую, казалось, бесконечную песню, как никогда раньше не пел:

                …Я тогда – по полю вдоль реки:
                Света – тьма, нет Бога!
                А в чистом поле – васильки,
                И дальняя дорога.
                Вдоль дороги – лес густой
                С бабами-ягами,
                А в конце дороги той -
                Плаха с топорами.
Где-то кони пляшут в такт,
Нехотя и плавно.
Вдоль… вдоль дороги всё не так,
А в конце - подавно.
И ни церковь, и ни кабак -
Ничего не свято!
Нет, ребята, всё не так!
Всё не так, ребята…
Эх, раз, да ещё раз
да ещё много-много раз…

    Когда смолкла песня и затихла последняя струна электрогитары, ведущая солло, зал взорвался!.. Все встали, аплодируя и кричали: «Бис!», свистели и просили повторить. И сколько командиры не махали руками, чтобы успокоить своих подчинённых - овации продолжались не умолкая. Наконец, на сцене оркестр вновь заиграл проигрыш и Костя спел песню ещё раз, но как он после про себя отметил: вышло всё немного не так. Возможно, он уже исчерпал все те душевные чувства, которые были, когда пел по первому разу. И, словно пытаясь чем-то выправиться перед командирами за свой поступок, следующей песней спел тоже Высоцкого, но эта песня посвящалась отчаянным лётчикам прошлой войны, и на репетиции он пел её, и замечаний от замполитов по ней не поступило. «Я – «ЯК» - истребитель, мотор мой звенит и небо моя обитель, а тот который во мне сидит, считает, что он истребитель…». Этой песне аплодировали, но уже не так, в чём и было отмечено воспитателями. На третий день Нового года, когда Костя после вчерашних суток в карауле находился в роте, раздался звонок у дневального, и минуту спустя, тот проорал, как сумасшедший на весь коридор: «Ефрейтор Константинов, бегом в штаб батальона!.. приказ замполита!.. Лично к нему в кабинет и взять с собой… ну, то что концерт вы вели – записи что ли!..».
   Костя войдя в кабинет замполита, вытянувшись подобно столбу, от-рапортовал согласно Уставу, но замполит, не произнося ни слова, да-же не взглянул в его сторону, продолжал смотреть в бумаги на столе перед носом; затем протянул руку, и не поднимая головы, сказал:
   - Давай сюда репертуар!.. – взяв из рук Кости листок, после быстро пробежал глазами по нём, но песня значилась под ничего не гово-рившим названием «Повремени, повремени», наконец - так-таки, ничего до конца и не поняв, ибо на листке стояли подписи, притом не только его: поднял голову, неприязненно продолжил свою речь:
    - Ты, ефрейтор Константинов, не можешь без фокусов!.. И что ты за человек?!.. - и что у тебя за натура такая?!.. постоянно лезть на ро-жон!.. Ведь знал же, что петь со сцены этот бред нельзя, а мне из-за тебя хоть сквозь землю провались! Ты или всем назло прокаркал, как ворон эту песню?.. Ну, что, скажи мне с тобой делать?!.. Ведь все по-казатели отличные и на лицо - хоть любуйся!.. По стрельбе одни пя-тёрки, да зачем перечислять кругом - отлично! И вот так - взять и нагадить на всё!.. Иди и подумай хорошенько, а это детство, позаимствованное в тёмных городских закоулках давно пора тебе выбросить на помойку. Не осознаешь, сам себе только навредишь! Можешь быть свободен!..
   Единственным командиром, который не побоялся прямо высказать своё отношение к песне был командир роты майор Дерябин, осталь-ные, если и имели подобные мысли, предпочли промолчать.
    - А что там такого?!.. Всё, о чём он там пел взято с самой жизни!.. - сказал комроты, находясь в штабе батальона среди немногочислен-ных офицеров, - как оно и есть на самом деле. Антисоветчины я там не усматриваю, а жизнь человека не переиначишь. Если понесли уже на кладбище: сколько не пой за здравие, всё равно землёй забросают… 
    Майор Колесов от природы был не только политработником, но и психологом высшей категории и раскусил нутро своего воспитанника Константинова, который век бы не додумался до этого. Чтобы в даль-нейшем не потерять до конца своего протеже, а значит жирным шрифтом вписать и себе минус в воспитательной работе, он выбрал кардинально-противоречивый ход дальнейших своих действий, тем самым повязав Костю от пяток до ушей в водовороте жизни подраз-деления. Чего, чего, но Костя - что стало в дальнейшем происходить - никак не мог предполагать всего этого. В том же январе: проводят отчётно-выборное ежегодное комсомольское собрание, где вдруг, как гром небесный, по крайней мере, для Кости: Майор Колесов предлагает на должность комсорга ефрейтора Константинова. Проголосовали единогласно, даже бывший - теперь уже комсорг, ибо ему - эта мутата - давно сидела в печёнках, а до дембеля всего три месяца уже оставалось. Спустя неделю, Костю избирают в числе других членом бюро ВЛКСМ части, а на день Красной армии: на что он давно потерял всякую надежду, присваивают звание младшего сержанта и назначают командиром отделения. Вот так майор опутал, словно египетскую мумию бинтами: воткнул носом воспитанника туда, куда необходимо партии. Попробуй теперь взбрыкнись?!.. Зима для Кости прошла даже не заметил; по Ларисе и то некогда было тосковать и проклинать её в душе за измену. Весь в делах и заботах, которых порой казалось и не потянуть. К столетию со дня рождения великого Ленина, которое праздновали в середине апреля и готовились, как к параду на Красной площади, на совместном расширенном комсомольском собрании, Костю выведя к трибуне, всем представили, чтобы все запомнили, ибо ленинских законспектированных работ никто не удосужился написать даже половины того количества, что всем наглядно, потрепав над головой образцового ленинца тетрадями, воочию, дали убедиться. Но и это было ещё не всё! Оказывается, ещё четвёртого апреля на него был подписан приказ командиром части о присвоении ему звания - сер-жант. События в службе теперь уже сержанта Константинова, разуме-ется, с участием где-то там - в тени - замполита батальона, шли лави-нообразно с нарастающей последовательностью. В мае прибыло но-вое пополнение, и как на грех, - набор весь из Одессы, Николаева и Херсона. Костю временно - всего на две недели - это время прохождения курса молодого бойца - ну и скорее ради испытания на прочность и готовность в дальнейшем назначить на должность замкомвзвода, отправляют воспитывать одесситов. С этого дня для Кости начался кошмар в сценарии «Вечеров на хуторе Близ Диканьки», в образе летающей ведьмы в гробу, всяких гномов: порождением нечистой силы во главе самого их предводителя Вия и в сопровождении вурдалаков. Главарь банды с закрытыми мохнатыми веками – подобие грязных половых тряпок; вторые, как и их «авторитет», явившийся в сопровождении шайки потусторонней нечистой силы: затянутые все от свинячьих ушей до козлячьих копыт паутиной и всякою дрянью, которая, если приснится, то на неделю сон пропадёт. После чего в отдельные дни у молодого младшего командира появлялось навязчивое чувство, что всё это добром для него не закончится: либо под трибунал отдадут, как не справившийся с поставленной задачей, либо эти бойцы-одесситы - в такие ранние его возрастные годы - в могилу раньше времени сведут. День присяги новоиспечённый замкомвзвод ждал совсем не так, как ждут манны небесной, а скорее всего, как молодой жених, ранее не имевший доступа к женским прелестям: сидя за свадебным столом, с нетерпением ожидает своей первой брачной ночи. В мыслях при этом почему-то сомневается, что у него всё получится правильно и всю предстоящую экзекуцию сможет сотворить по этому делу. Порой у жениха появляется навязчивое желание – плюнуть на всё, взять, подняться из-за стола и покинуть эту богадельню, - пока не поздно!.. Вот точно в таком непростом положении, целых две недели, пребывал в этом кипящем бульоне, наш герой романа Костя. День тянулся годом, и Костя не раз говорил себе, - что готов, снова сам пройти пять раз подряд курс молодого бойца, но побыстрее, избавиться от этих одесситов: потомков батьки Махно и Мишки Япончика. Недалёк тот день, когда двое из этих салажат подтвердят на деле, что такими и являются, если не от батьки Махно, то от Мишки Япончика уж точно; которые, где-то там, в недалёком роду, успели нашкодить с их бабками: вначале с одной, а тут и вторая под руку подвернулась, но не исключено, что оба с обеими постарались. Об этом мы расскажем немного позже, а сейчас Костя сдаёт с рук в руки своих учеников-мучеников - по боевой, физической и строевой подготовке, после принятия молодым пополнением воинской присяги и возвращается в свой взвод уже на должность замкомвзвода. Сержантский состав в роту охраны с учебок на должность младших командиров не присылали: присваивали звание из числа прослуживших год и причина тому была основательная: за то время успевали изучить громадную территорию аэродрома и все тонкости караульной службы на месте. Первое время Костя часто присматривался, как более опытные замкомзводы справляются со своей непростой обязанностью, ибо командир взвода часто отсутствует, а ночами так вообще – спит где-то в городе рядом с женой, а тут хоть вешайся: всё и за всё отвечаешь. От природы Костя имел склонность к наблюдению, а теперь сам бог велел заняться вплотную этим даром природы, но чем больше он присматривался, тем больше замечал массу отрицательного в поведении тех, от кого хотел научиться. Придя к своему личному мнению, что горлом всё не возьмёшь, ибо Великий Суворов на солдат не кричал, а всегда обра-щался к ним как к равным, называя их при этом «Братушки». Порой до омерзения не нравилось Косте, как замкомвзвод изначально и бессмысленно, посеяв в солдатской душе отвращенье к строевым занятиям гоняет их по плацу, а от самого несёт перегаром вчерашнего выпитого польского пива, в котором все двенадцать градусов крепости – считай, что вино. Вот и сейчас он наблюдает как сержант из старослужащих: ряха толстомордая и красная как буряк, изначально нагнетает погоду паршивого настроения у своих подчинённых. Гаркнул как лев в клетке зоопарка, проскрипел железными коронками зубов, - тут их, кстати, бесплатно по желанию вставляют и даже тем - кому они и нахрен не нужны – так, чтоб отличаться чем-то, если в голове ничего!.. Из всего этого Костя сделал вывод, что этот метод ему никак не подходит. Однажды собрал в ленинской комнате по своей инициативе взвод и заявил такие слова:
    - Служить так или иначе всем нам предстоит до дня, когда демоби-лизуют и от того, как будем служить зависит наше дальнейшее благо-получие в этих стенах. Учиться хорошо - где бы то ни было, и кстати, имею опыт по этому поводу – как и хорошо работать, а также служить, как этого требует армия гораздо легче, чем пытаться отлынивать. Прежде всего со временем появляется у тебя интерес к самой службе и не исключено, что потом на смену придёт любовь и привязанность. Даже, к примеру, сейчас на этот день, мы можем себя избавить от всяких нареканий и наказаний со стороны командования, умышленно не нарушая воинскую дисциплину, что зачастую так и происходит. Больше появится личного свободного времени, не так часто будут наш взвод пихать на хозработы: то в развалинах на аэродроме бетон выколупуй из тавровых балок, то муку пекарям таскай на горбу на второй этаж, а за уголь, который из Союза привозят, за него хоть не вспоминай! Ну и кое-кто к своему дембелю наскладирует полную тумбочку всяких благодарностей от командования. Наперёд хочу вам прямо сказать, гонять вас бестолку, орать на вас и нервы себе трепать я не собираюсь, если вы не последуете в дальнейшем моему совету, я просто откажусь от вас и от должности, скажу, что мне она не по силам. Я такой же, как и вы - ничем не лучше любого из вас, притом мы с одного призыва. Даже, если кто не согласен со мной, я не настаиваю!.. - но хотя бы попробовать-то можно, а после будете делать свой вывод…
   В том же апреле, когда его порадовали с присвоением звания: на личном фронте в душе наступила египетская тьма. Второго апреля послал Ларисе прощальное письмо, спустя две недели, не дождавшись ответа, вдогонку, отправил следующее послание с ещё большими упрёками в оскорбительной форме. Взвод был в курсе его трагедии на любовной ниве: сочувствовали, как и не забывали всплакнуть по своей участи, ибо у невест, как показала статистика хватило духу играть роль «верности» всего на год. Костя теперь на постах не стоял: в караул отправлялся помощником начальника караула, иногда уходил днём проверять посты, а придя на берег искусственного озера усаживался на берегу, смотрел на воду, тосковал и думал при этом вовсе не о службе, ибо служба - это как вымыть утром лицо под краном, была отработана до мельчайших деталей. Тосковал он, конечно, по Ларисе. Сюда на озеро он часто приходил: здесь всегда было тихо и безлюдно, что и устраивало его в такие тяжкие минуты душевных терзаний. Озеро создавали когда-то ещё немцы, соорудив насосные станции и укрепив камнем и плитами берега: имело форму яйца. Шириной под метров сто; в длину метров двести. Вода в нём всегда стояла чистая и холодная; купались в нём только в сильно жаркую погоду. Где-то на середине озера, с берега на берег протянут был толстый в человеческую руку металлический трос, разделяющий водоём на две части. По одну сторону троса глубины доходили до трёх метров, где и купались, а вот по другую, в сторону насосных станций, глубина озера была запредельной: туда заплывать категорически запрещалось. В районе насосной станции глубина казалась бездонная и говорили, что озеро под землёй связано с рекой Одра. Когда-то, в том запретном месте для купания утонул майор: прибыла команда водолазов, но утопленника так и не нашли, а исследовать глубины в районе насосной станции не разрешили по причине возможный ловушек. Озеро, в полсотни метров от берега обрамляла стена леса, место живописное и при случае все любили здесь сфотографироваться на память.
    В тот вечер, в шесть часов, когда второй взвод прибыл на аэродром и сменил караул, Костя приняв от старого караула всё по Уставу и по-сле, когда поменяли посты и прежний караул убыл в казарму, почему-то решил прогуляться до озера, заодно проверить пока светло ближайшие посты. Только направился к выходу, как в помещение один за другим стали входить офицеры; на лицо все незнакомые, а следом за ними вошло трое в польской военной и полицейской форме. Впереди всех шёл комендант Бжегского гарнизона, а за ним цепочкой по коридору все остальные. Костя почти бегом вернулся в комнату бодрствующей смены и подал команду, - караул, встать, смирно!.. Сидевшие за длинным столом караульные вскочили и приняли стойку смирно, а из комнаты для начальника караула вышел старшина Кобелев, и взяв под козырёк стал докладывать коменданту. В эти предстоящие сутки несения службы начальником караула старшина Кобелев заступил на дежурство в наряд со своим 2-м взводом. Прибывшая делегация для всех была необычна, пожалуй, за всю советскую историю аэродрома. Никто и ничего не мог понять: в заблуждение вводило, прежде всего, присутствие польских офицеров – находиться им здесь - в расположении военного объекта, при том очень важного по значению – связанного с разведкой, явно противоестественно. После того, как начальник караула закончил свой доклад, комендант, в резкой форме, сохраняя на лице маску недовольства, сказал: «Поднимите караул в ружьё!». Спустя минуту, караульные застёгиваясь на ходу, разобрали из пирамиды оружие, замерли в строю посреди комнаты для бодрствующей смены. Без объяснения причин - тем временем, пока остальные офицеры стояли кучкой в стороне у прохода в коридор - комендант стал медленно прохаживаться вдоль строя и тщательно приглядывался к каждому караульному. Наконец он остановился на середине строя, вначале указал пальцем на рядового Кабак, после указал пальцем на рядового Чуфаров. Оба ту же секунду отрапортовали, кто они. После чего комендант сказал лишь четыре слова: «Сдайте оружие и следуйте за мной!..». Когда караульные поставили автоматы в пирамиду, комендант приказал снять с ремней и подсумки с рожками патронов. Не объясняя причину даже начальнику караула: вся компания, забрав с собой двух безоружных караульных, что никак не вписывалось в Устав караульной службы, покинула помещение. После их ухода все пожимали плечами, а старшина Кобелев удалившись в свою служебную комнату стал звонить в штаб, но и там не могли ничего понять по задержанию двоих караульных самим комендантом гарнизона. Прошло не более сорока минут: во двор караулки въехала машина, высадили перепуганных до смерти парней и тут же уехали, когда те вошли в помещение все скопом набросились с расспросами. Парням было не до рассказов, мало что понимая из происходящего только и сказали, что их возили в ближайшую маленькую деревню-местечко, которое расположено рядом на западной окраине аэродрома на какое-то опознание, после привезли назад и сказали продолжать нести службу. Выяснилось всё только уже поздно вечером, когда в караул позвонил дежурный по штабу и рассказал суть происшествия, которое произошло по времени в промежутке смены караулов, потому команда дознава-телей смешанной группы офицеров комендатуры и польской полиции прибыла сразу в караулку. Второй взвод в шесть часов сменял прежний состав караула из молодого пополнения, с которыми совсем недавно Костя проводил курс молодого бойца. Вот в те - в последние два часа перед сменой караулов, как самые подходящие для отлучки с поста - двое часовых и использовали, чтобы сбегать в ближайшее местечко к полякам за самогоном. Оба невысокого роста - меньше среднего - и оба с черненькими волосами, потому-то по описаниям их внешности жителями местечка всё совпало на этих двоих, которых возили на опознание. Настоящих махновцев, посетивших местечко: Костя очень хорошо помнил, как самых трудно управляемых. Призваны оба были из Одессы, но родители жили где-то в южных приодесских степях - в местечке; и как показали последующие события по экспроприации самогона у панов – это им не у себя дома: когда, подойдя к забору, принято было говорить, - подайте водицы напиться, а то так жрать хочется, что и переночевать негде. У панов такие дела не проходят: люди не богато живут, потому и каждая копейка на счету. Получив от панства вполне отрицательный ответ - в личностях которых просматривались невооружённым глазом и еврейское что-то, к тому же и деревушка местечком прозывалась, а время поджимало выродков-махновцев – счёт уже шёл на минуты - приняли решение согласно своему происхождению. Местечко само по себе, – если сравнивать с со-ветской деревней, тянуло на одно просторное подворье: потому па-нов, или жидов, кто их там разберёт, собирать до кучи вместе со все-ми детями, которых почему-то оказалось слишком много, а ещё и грудные младенцы - долго не пришлось. Вскоре все жители местечка, прижимая к себе детвору, стояли у кирпичной стены под дулом автомата: всё точь, в точь, как в те - начала сороковых - только вместо эсесовцев, теперь родецкие два отморозка. Один остался охранять, держа под прицелом толпу, чтобы не разбежалась, а второй недоносок-последыш, восставший из пепла нацизма, отправился по домам искать самогон. Старикам, которые стояли, понурив головы в толпе, не привыкать, - этого «добра», в своё время они нагляделись по горло, а вот молоденькие паненки, тем временем тихонько скулили, пуская слезу: откуда им знать, чем всё это закончится, - а вдруг, самогон не найдут?..
   Дальнейшие события, после того как вернули ни в чём не повинных двоих караульных на место: стремительно набрав обороты авиационной турбины, поставили всё на своё место. Комендант гарнизона не настолько был глупым человеком, чтобы в ту же секунду не догадаться чьих это рук дело. Не прошло и часа, как в полном составе все тридцать четыре человека 1-го взвода сменившегося караула были доставлены в деревеньку. Жителей усадили в одной из комнат, подобрав по размеру, чтобы все вместились. Пока размещались, попутно - в особенности из числа стариков - уж очень им интересно было - какое наказание понесут провинившиеся жолнежы, - почьему-то вдруг, в одночасье, ставшие как немецкие зольдаты, на что кто-то из офицеров комендатуры ответил: «Расстреляем, как и тех, кого вы имели ввиду, если хотите прямо у той стенки, где вас держали!..». Многие жители, выказывая протест, замахали руками, а один старик в шляпе раввина, сказал: «Пан офицер, расстреливать не надо, они ещё дети и не понимали того, что они делают…».
    - Это уже не вашего ума дело!.. – сказал, удаляясь офицер. Чрезвы-чайный случай - ЧП: не только грубейше нарушал - «Статус пребыва-ния Советский войск на территории Польши», но грозил ещё и миро-вым скандалом. Взвод выстроили во дворе, тщательно стали прове-рять по списку наличие каждого в строю, а тем временем, там – в комнате – тот самый старик, в шляпе раввина: вспомнив, как это было ещё, кажись, в далёком сорок втором, успел провести среди пострадавших жителей свою агитацию. Поэтому, в последующие минуты всё пошло наперекосяк, нарушая все планы коменданта. Согласно списку, выкрикивали фамилии и заводили по одному в комнату для опознания. Полвзвода уже переступило порог в поисках истины, а паны продолжают отрицательно все дружно качать головами. Наконец, очередь дошла до одного из виновников этой трагикомедии. Завели. Стоит, опустив голову: вероятно думал, что это - края!.. Но!.. не тут-то было!.. - его конечно же сразу все признали: они бы его и среди сотни тысяч узнали, но, тем не менее, как-то особенно дружно, словами подтверждая отрицательное покачивание из стороны в сторону головой, отвергли напрочь всякие подозрения по поводу этого солдата. Он дёрнулся было-уже повернуться и выйти, когда неожиданно для всех, на всю комнату, раздался детский возглас. Девочка, лет восьми десяти, стояла у самой дальней стенки, пальчиком указывая на солдата, стала кричать, повторяя по-польски одни и те же слова: «Это он!..». Второго виновника опознавать уже не требовалось: посты располагались по соседству, да и дружили эти двое, – не разлей вода. Преступников, а они на самом деле такими и являлись, законопатили в одиночный карцер на гарнизонной гауптвахте, – для начала. С поляками - руководством исполнительной власти в городе - на время договори-лись: потерпеть и наверх не докладывать, пока из Москвы не вернётся начальник гарнизона, куда он, на то время отбыл по службе. Ждали почти две недели. Слова, произнесённые касаемо этого печального и скандального дела, прибывшего из Москвы полковника, потом ещё долго гуляли по гарнизону, передаваясь из уст в уста: «…Мы не затем столько сил потратили, борясь за переходящее Красное знамя Северной группы войск, чтобы какие-то два полоумка всё это насмарку спустили!.. Вы! - товарищи офицеры, просмотрели!.. вам и выкручиваться!.. По мне, можете их… хоть в туалете утопить!.. - но пятно, ни при каких обстоятельствах, на полк не должно упасть!..». В туалете топить, к счастью, никого не пришлось: с панами уладили, как и с жителями местечка, а тех двоих махновцев, потихоньку сплавили дослуживать свой срок в Союз - подальше от людских глаз и где не то что самогон гонят, а снег никогда не растаивает - в компанию к белым медведям. Есть, недалече от Чукотки, такой остров – «Врангеля» называется. Так закончился очередной скандал, который вновь наколдовала Зося - красавица: внештатная сожительница родецких жолнежов и по со-вместительству жена Адама: пройдя на рассвете вокруг аэродрома против часовой стрелки. Первый раз проковыляла шагом и жестику-лируя при этом руками в сторону колючей проволоки, а вот после-дующие два раза обежала вприпрыжку, а значит, тем самым препят-ствуя восходящему солнцу, что и было замечено часовыми, в особен-ности теми, кто стоял в это раннее утро на вышках и сверху всё было видно, как на ладони. И как после утверждали караульные, по дета-лям обсуждая поступок Зоси-ведьмы, - все беды снова явились к ним на аэродром как раз поле того, когда на-дембель уехал самый пре-данный её хахаль, покинув Зосю на произвол судьбы рядовой Коз-минчук, - гуцул по происхождению и Чинганчук с граф Дракулой в од-ном лице и композиции, после чего, как рассказывало панство из де-ревни Скарбимеж: Зося вначале на трое суток упала в спячку, а после распустив волоса по траурному, отправилась утром в сторону аэро-дрома. В тот же день, неожиданно со всего аэродрома исчезли зайцы. Которые ещё вчера путались под ногами и бродили табунами, куда не попадя по аэродрому, а самые любопытные из них: усевшись под вышкой часового и наклонив набок голову, часами могли смотреть на него одним газом. При этом пытаясь понять, - зачем это туда вскарабкалась эта двуногая бестолочь и подолгу там сидит, может там и трава получше на вкус?.. Появились зайцы в своих владениях лишь спустя три дня. Где они пропадали все эти трое суток, так и осталось тайной. Ночью на всех блокпостах стали выть собаки, будто на пропасть: к утру охрипли, а в последующие три дня перестали гавкать. И самым последним подтверждением Зосиных колдовских чар и шалостей явилось то, что невдалеке от КПП аэродрома ни с того, ни с чего, вдруг в развалинах произошёл обвал в землю. Яма образовалась диаметром до десяти метров и глубиной столько же: оттуда торчали острые углы железобетонных плит и арматуры и всё это было в воде. Во время обсуждения в караульном помещении этих катаклизмов, один из числа рядовых и знающий по этому делу больше остальных, стал рассказывать из своего опыта. Сам этот провидец-хохол родом был из захолустной деревеньки находившейся где-то в окрестностях города Харькова.
   - У нас в деревне, - сказал он, - был подобный случай. Жила точно такая же ведьма, пока не сгорела её хата вместе с нею, но, когда стали разгребать золу после пожара, от неё даже пепла не нашли. Неизвестно по какой причине, но она тоже по утрам бегала вокруг деревни, после чего все коровы перестали доиться, а как только сгорела её хата: на следующее же утро коровы подоились исправно: каждая дав по два ведра молока. Наша деревенская ведьма тоже не старела и красивой была: деревенских мужиков соблазняла отчего многие уходили после этого в годовой запой или бездетными становились, а один взял, да и повесился. И как говорили жители деревни Скарбимеж, Зося в два раза старше Адама, а може и на больше. Когда тут ещё немцы были она и с ними тягалась, после чего только ещё моложе и красивей стала…   


                «Я встретил вас – и всё былое…».



     В мае, буйно как шторм в океане, зацвели каштаны. Город весь в них утопал, словно шапка густых пышных волос укрывает голову человека; деревья одно под стать другому – в полтора два обхвата внизу, а многие улицы города, над проезжей частью - высоко вверху - кроны каштанов смыкались, создавая подобие туннеля. Эта пора в службе солдатской - пыткой на дыбе являлась: тот цвет и благоухающий запах, которым насыщен был город, действовал на психику так, что у иных, особенно тех: тоской души и сердцем страдавших, появлялись видения в образе их возлюбленных, которые, где-то там далеко - дома, в той самой уже для многих, как и для Кости - прошедшей любви, приказали ей долго жить. Костя в эти дни продолжая автоматически, как часовой механизм, исполнять свои обязанности по службе, казалось и во сне, только обо всём этом думает. Боль со временем притупилась, писем друг другу не писали, но с каждым днём ему казалось, что стоит ему вернуться в село, а там гляди, не всё так и страшно, возможно, больше преувеличено всё. Так незаметно пришла вторая половина лета. Однажды, на его постоянные в письмах домой требовательные вопросы он получил от матери письмо, в котором она в крайней неприязни, с надоевшими от сына упрёками и требованиями, - хоть засунь в мешок ту Ларису, да тащи её к нему в часть!.. Написала откровенно всё, как есть. «…Ты, сынок, уже всех нас замучил с этой своей непонятно, и кто она тебе была, даже не знаю, как её и назвать: толи невеста, а жил уже у них в приймах. Я тебе, сынок, ещё тогда говори-ла, что дела не будет, не задуривай ты свою молодую головушку, но, ты, разве послушаешь мать, а я ведь наперёд всё видела и мне тебя до-смерти жаль. Забудь ты её, как снег прошлогодний, она тебе всю жизнь испортит. Мало девчат кругом, вон - повырастали получше и красивей её будут! Да и давно ты лишний там. Будет тебе известно, они нового примака приняли. Солдат тут до нас в колхоз на уборку урожая нагнали, вот и нашла тебе новую замену, да у неё и до солдата были, только я не хотела тебе писать. Живёт этот солдат у них, как квартирует: машину на ночь под двором на всю ночь оставляет. Люди говорят, что зерно мешками им возит, нахрен ты им нужен со своей гитарой, когда хозяйства полный двор и примак как раз по делу попался. Всё!.. Не хочу об этом и писать дальше, противно самой и уже плачу. Одно прошу тебя на будущее, немного уже осталось тебе служить – не вздумай прощать её!.. иначе забудь, что я и мать твоя! Она тебя рано или поздно доконает!.. Ответ мне можешь и не писать и так наперёд знаю, что обидишься на мать, как на врага…». Письмо прочитал два раза подряд; рвать не стал, ибо это письмо было от матери, и чтобы там ни было написано: на такое кощунство он не способен. Стоял в задумчивости в коридоре казармы и смотрел в окно на ту сторону городка: на высокие конусные черепичные крыши и впервые в душе не возникло ни боли, ни жалости к себе, а то душевное страдание, которое как болячка мучило до этого, неожиданно покинуло его - исчезло, даже как-то легко стало. Будто бы до этой минуты: где-то на теле, всё это время созревал нарыв: ноющая боль постоянно мучила и спать не давала, а вот теперь, этот нарыв прорвав плоть, вытек гноем из раны и стало легко, словно выздоровел. Однажды, ещё в первые месяцы своей службы, сказав себе, - что лучше быть в колесе спицей, чем пес-чинкой лежать на земле, по которой эти колёса с железными обода-ми, рано или поздно вдавят тебя в землю, растерев в порошок. В по-следующее время, Костя, продолжая придерживаться этой же аксио-мы, порой глядел на окружающую его действительность с более практичной стороны. Первой книгой, которую он взял в руки ещё когда ему не было и пяти лет была - «Как закалялась сталь». Книга не имела иллюстраций и букв он ещё не знал, но на обложке его привлёк всадник: на фоне ярко-красного пламени, на вздыбленном коне и с шашкой в вытянутой руке. Прочёл он её только в пятом классе и с того дня эта книга стала для него правилом жизни как религиозно верующему монаху Библия. Сейчас отбросив то многое ранее напичканное на тот момент в ещё не загруженную информацией и душевными травмами голову, сказал в свой адрес иные слова, противоречиво звучащие словам Николая Островского, которые писатель вложил в уста своего героя Павки Корчагина, а Костя в прошлом повторял их несчётно раз: «…Жизнь уникальна!.. – сказал он на этот раз. - И это я понял после того, как прочитал произведения других писателей. И даётся она человеку не для какой-то там фантастической идеи и борьбы со своими братьями по крови. Сдохнуть с кайлом в руках на железнодорожной путейке?!.. – для этого много ума не надо!.. Или зарубить шашкой своего в дальнем родстве брата, а в ответ получить ответный удар, который прикуёт тебя к постели до последнего твоего вздоха. И это он на-зывает жизнью?!.. Да его утверждение недалеко ушло от нацистских идей!.. Нет!.. – мне такая жизнь никак не по пути!.. Лучше быть городским мещанином или в деревне скот пасти, чем руки по локоть в крови!.. И никакой он вовсе не герой, а по большому счёту – преступник!..».
    Прошло не менее месяца как получил он от матери письмо, однаж-ды, а это было воскресенье и вчера только вечером его взвод сменился с караула, Костя обращаясь к своим сослуживцам, не имея кого-то конкретно, сказал:
    - Сбегайте во второе и третье отделение, пусть возьмут свои табу-ретки и собираются сюда, мне надо с вами провести беседу.
   На заявление замкомвзвода, его друг Молоков недовольно выска-зался, обратившись как к другу:
   - Костя, сегодня же выходной, нахрен ребятам настроение портить! Вечно ты какую-нибудь ерунду придумаешь, снова про политику нам будешь рассказывать?!..
    - Не, Саня, на этот раз ты не угадал, сюрприз вам приготовил, после скажешь ещё слова благодарности. Собирайте взвод, пока есть много свободного времени.
   Через несколько минут взвод в полном составе собрался в спальном помещении 1-го отделения: в два ряда расселись в проходе между стеной и кроватями, остальные сидели в проходах меж кроватей, - сидеть на заправленной постели строго воспрещалось. Костя взял свою табуретку, вынес к окну напротив прохода, поставив на неё ногу, корпус гитары положил на колено. Провёл пальцем по струнам, тем самым прося тишины, но снова положил руки локтями на корпус гитары и глядя на свой любимый взвод, который ни разу нигде его не подвёл и который на это время являлся лучшим в гарнизоне по всем показателям: строевой, боевой, физической подготовке и чемпионом по марш-броску при полной боевой экипировке. Хотя последняя заслуга вряд ли принадлежала Косте, а больше командиру роты майору Дерябину. Сам побывав на войне и роту готовил, как будто бы завтра им предстоит идти в настоящий бой. Сейчас Костя взглянув на взвод, как когда-то глядел он на Ларису, немного сомневаясь в душе, - правильно ли он поступает, что через минуту выльет на голову когда-то любимой девушки, да и сейчас несомненно – целое ведро помоев. Побарабанив пальцами по корпусу гитары и успокаивая себя, сказал мысленно в её адрес: «Как она со мной… - хоть этим душу отведу!..». Но тут же на память пришло, что не один он страдает от предательства любимой: таких – подобных ему было больше чем полвзвода, а та – другая половина: или умела профессионально скрывать свои похождения и следы заметать или совсем никого не имела как предмет сердечных страданий. Над теми, которых где-то там за тысячи километров пре-дали – смеяться и подковыривать наложено было негласное табу: не только в их роте, но во всём гарнизоне. Все хорошо помнили тот слу-чай с часовым на вышке и плавающую свадебную фотографию в луже крови. Могли неделю до хохота и слёз на глазах смеяться над бедолагой, который искал любовные приключения с паненками, как к примеру, над Вовой Долей, который титьки не мог найти, но только не над теми, которых оставили в Союзе. Потому, Костя, немного подумав, в глубине души смеясь над собой: через широкий поток печали, сказал себе мысленно: «Я, в какой-то мере послужу для многих снадобьем, ибо других вариантов излечиться в этих условиях у них просто нет!.. Кому-нибудь, да и поможет…». Взвод притих, вглядываясь в своего командира: «Что за новость ещё он придумал, оторвав в выходной день от личных дел: какой-то концерт не вовремя собрался устраивать?.. не напелся ещё на сцене, и сколько раз слышали, что уже и в туалет перебрался со своею гитарою…». Костя, словно угадывая их мысли, улыбнулся и громко сказал:
   - Я вам спою балладу, только не смейтесь, я её сам написал. Пока вы на постах стояли, потом дрыхли в караулке на топчанах, я тем време-нем за вас бодрствовал и всю ночь писал; чёркал и снова писал. Испи-сал всю ученическую тетрадь, когда полистал и посчитал – вышло, что я это сочинение написал четыре раза подряд. С моей точки зрения вышло коряво и шлифовки требует, но мне не терпится вам её пропеть. Не судите меня строго, я не Некрасов и не Пушкин тем более. Думаю, вам понравится, потому что многим из вас, как и мне - всё в тему. Наверное, удивляетесь?.. - раз писал про себя, как Денис Давыдов, значит, в герои себя причислил. Ладно, обсуждать будем после, а сейчас слушайте и запоминайте, какая только всё-таки нелёгкая наша солдатская участь на любовном фронте. Это вам не по окопам и траншеям стрыбать, тут не помогут ни руки, ни ноги, ни глаз, чтобы десятку выбить, а после так тошно становится: так и хочется голову свою отстегнуть, как рожок от автомата и выбросить куда-нибудь на обочину в траву!.. Тема песни та же, как и жизнь моя и ваша. Чтобы вы меня не обвинили в плагиате - довожу до вашего сведения: мотив песни «По диким степям Забайкалья» неизвестного автора: как музыки, так и стихов - скорее всего, какого-то каторжанина-кандальника. Слова лично мои, но музыку я исполняю в ре-минор и на две октавы ниже… 
   - Да нам хоть на десять, давай уже пой!.. пока на построение стар-шина роты не надумал позвать!.. – крикнул друг его Молоков.
    - Песня называется, – Баллада о Косте. Приготовились?!.. Пойе-ехали!..

    - По хлебным степям Приазовья, где золото век не сыскать
Гитару тащил за спиною, наш Костя, едрит твою за ногу мать!
А мысли душевные плещут и нет им начала – конца,
Тот берег Ларисы так блещет, незримым предчуствьем – гонца!

В Силезии служит наш Костя, Ларисой навеки забыт
Тоской нутро разъедает, несчастье навстречу бежит.
И день потухал на закате, навстречу какая-то мать
Солдат на своей колымаге приполз урожай убирать.

Не знаем, как звали солдата, Лариса забыла спросить,
Боясь, что солдат испарится, скорей на кровать умостить.
Заглянул солдат под кровати, вояка под них не лежит
Солдат воробьём нахохлился, подумал, – землёю зарыт!

Солдат на уборку приехал, подумал, считая зерно,
Что хватит с лихвою колхозу, а всё остальное моё!
В натуре солдат отморозок, в душе писаришка штабной
Занял он то место в кровати, где Костя катался рысцой.

Как вышло не знаю, поверьте, солдата торчат телеса
На то вам моё откровенье, а ноги под ним – чудеса!
Старухой была той Лариса –десяток и восемь годков
Солдат тот упал на перину, ремень не снимая – готов!

Лариса, прости нас старуха, забыла ты ноги сомкнуть
Не надо глядеть – ты, маруха, спокойно ты можешь заснуть.
Пока тут Ларису топтали, в углу на кровати не зря
Платёж тот солдату считали, очнулся, сказал только – бля!

А Костя трепал своё сердце, запрыгнуть хотел в небеса
Козлючим контакт оказался, не вышло поди кузнеца.
Скалистые Татры прощайте, смотрю на закате я дня
Багряный свой цвет не теряйте, как смерть, ухожу навсегда!..

   Костя пел, не напрягаясь: с каким-то отрешённым и задумчивым взглядом, казалось, что и присутствующих нет вовсе в этой комнате. Уже заглядывали в двери из других взводов, наконец их совсем рас-пахнули и в коридоре стали собираться дополнительные слушатели. Все сидели затая дыхание, слушали и мысленно ставили себя на его место в песне, а он продолжал петь заунывную, на каторжанский мо-тив свою балладу…

   - А Костя разбив свою душу, всё ждал, когда вспыхнет заря
Лариса любовь променяла, забравшись на кресло врача.
О том как пытают те музы, холодною стенкой к спине
Лариса убила те узы, солдат там теперь на коне!

Сказала Лариса смущаясь, - гони нам машину зерна
Упала в кровать раздеваясь, додумать не дав до конца.
В кринице горилка стояла, - когда же найдут ишака
Ждала, прокисать она стала, хомут бы найти – мудака!

И тёща таскала пшеницу, на личном несчастном горбу
Тесть выпил тут браги криницу, упал и лежит как в гробу.
Надеясь, что зять будет вечный, мешок понесла она в ларь
Жадоба в душе разъедала, подкралась подлючая хмарь.

Те дни увядали в заботах, солдат не хотел помогать
Подайте мне люди в проходах, мешок нету мочи держать.
Покуда мешок относила, сбежал тот солдат на лету
Ряззявила рот и спросила, - машину завёл на ходу!..

Сослуживцы, если в первые минуты сидели тихо слушая, теперь при-нялись громко смеяться, а Костя, делая паузы, проигрывал в это время перебирая струны гитары. Он, словно, предвидя будущие события, изложил наперёд их в своей песне, прекрасно зная, что солдатская служба подневольная и по окончании уборки в колхозе никто не станет спрашивать о твоих чувствах, – растает солдат в клубах дорожной пыли, как и появился до этого. Часто обдумывая сценарий своего возвращения домой и в этом случае угодил в точку, ибо предчувствие ему подсказывало, что иначе не может быть, как он это и изложил в песне:

   - Лариса упала на спину, сучила ногой и рукой
Ищите пропавшую псину, а то провалюсь я долой.
Зерно ведь таскали на пару, зерна вон машина в бурту
Забив закрома отдыхали на том же зерне - сундуку.

Тут тёща мешок уронила, похлопала пузо и грудь
Куда новый зять подевался, богатой судьбе, а нам в путь!
Всё мацала, зубы сцепила, да мацала прямо за грудь
Пропали ключи от криницы и кто же мог утянуть?!

Собаку по следу пустили, но нет его силы догнать
В пути ведьмака повстречали, а зятя – сдыхай! - не нагнать.
Тут Костя в селе объявился, - простить мы могём - не беда
Сказала и тёща с Ларисой забудем и всё навсегда, навсегда!

А Костя бренчал почти плакал, солдату все кости кляня
Разбив на кону, но не какал, сказал, - как измучился я!
Холодная дула погода, да прямо на душу в лицо
Сказал, как убил себя Костя, припомнив златое кольцо.

По снежным степям Приазовья тащил бедолага свой груз
В душе проклиная всё тёщу, себя не забыв помянуть.
А в мыслях стояла Лариса, не лучше дороги в снегу
Лежать на снегу не годилось, пошли мы в кровать, что в углу
Родная казарма маячит – проверь не фингал ли в глазу…
Баллада о Косте печальна, - простить не могу, не могу!..
   
     Петь свою балладу Косте пришлось ещё раз, иначе взвод наотрез отказался расходиться. За то время пока Костя пел песню, весь кори-дор уже забит был бойцами с других взводов: столпившись у распах-нутой двери стояли и слушали этот солдатский псалм попранной веры и любви. Перебивая друг друга кричали, что то, о чём он сейчас спел, почти всех касается, а вот после второго исполнения посыпались вопросы:
   - Товарищ сержант, а можно вместо твоего имени вставить моё – Толя… а?
   - Можно, любое можно!.. от этого смысл не поменяется, - смеясь,  отвечал на вопросы Костя.
   - Ну, тогда дашь мне тетрадь, я перепишу и домой отошлю. Своё имя туда вставлю; у меня один в один такая же история, только вместо солдата там студент. Как с этим быть?..
   - Пиши вместо солдата студент, оно в рифму впишется!..
   - А на агронома можно исправить?.. - крикнул кто-то другой из по-страдавших.
   - Да хоть председателя колхоза впиши, хоть чёрта с рогами туда впишите, всё будет в масть!.. – крикнул Костя, в душе ликуя и радуясь, что его песня так задела всех. Видя, что расходиться ни у кого желания нет, словно ожидают чего-то ещё от него: не имея больше других аргументов, чтобы дополнить к тому что он спел, с весёлой ноткой в голосе, Костя крикнул:
   - Да не переживайте вы так!.. они вас!.. - как говорит моя мать - и ногтя вашего не стоят!.. Я вот съездил в отпуск и то заметил, как всего за год, сколько девчат повырастало. Пока мы дослужим, и приедем домой там их целая армия будет, а те, кто вас предал, собственно по большому счёту, они для вас уже старые кошёлки!.. Многие из вас, а я в этом уверен, вернувшись домой даже в их сторону не глянут, потом вспомните мои слова, а те пускай себе локти кусают!.. Всё… у меня больше нет для вас других слов, когда ещё напишу, даст бог что-то новое, позову, а пока расходитесь!.. Служить нам не так уж и много осталось!..   


                Когда отцвели каштаны.

               
                Только раз бывают в жизни встречи,
                Только раз судьбою рвётся нить,
                Только раз в холодный серый вечер
                Мне так хочется любить.

                (П. Д. Герман.)



   Проходил день: за ним, не заставив себя долго ждать возникал сле-дом второй, промелькнув как и предшественники не зацепившись даже за одежду обмундирования. Армейская жизнь у нашего героя катилась по накатанной дороге и ему часто казалось, что впереди у него неведомая даль, которую не обозреть, тем более предположить и даже представить - вряд ли возможно. Мысли, пропитанные огромным желанием - и, если при этом они ещё и постоянны – становятся материальны и рано или поздно воплощаются в жизнь, ибо это было замечено человеком ещё тысячи лет тому назад. Нет… - тех похабных мыслей, о которых вы сейчас подумали - в голове у Кости вовсе не было. По жизни он относился к реалистам и не фантазировал в своём воображении: что вдруг, по щучьему велению, по его хотению, пред ним предстанет паненка: да прямо, если не голая до нитки, то в неглиже. Но душа-то у него была, как и у всех!.. Разве не так?.. А её – эту скандальную душу - сколько кулаком не заталкивай вовнутрь, она всё норовит высунуть голову наружу и оглядеться кругом в поисках лакомого кусочка. В тот памятный тихий вечер - она –  этого несчастного парня душа - то самое и сделала, о чём мы сказали; и эта памятная встреча у Кости - во второй половине лета и когда отцвели каштаны - произошла совсем случайно. В тот день, Костя заступил во внутренний караул помощником начальника караула. В десять часов вечера не стал поднимать с топчана разводящего, который крепко спал после сытного ужина и повёл караульных сам сменять посты, а заодно и развеяться. В этот такой божественный вечер: сидеть в провонявшихся стенах караулки в соседстве казематов гауптвахты, было бы, как издевательство над собой. Последний пост - во дворе Дома офицеров - сменил последним: согласно маршруту смены часовых. На этот пост он выставил своего земляка из Таганрога рядового Золотова. В караулку возвращаться желания не было и хотелось ещё хотя бы час побыть на свежем воздухе: потому, когда дошли до угла, приказал одному из караульных, - чтобы дальше следовали сами, а начальнику караула доложили, что он проверяет посты. Здесь же на углу и присел на цокольный фундамент железного забора, который буквой «П» обрамлял прилегающую площадь Дома офицеров и смыкался рукавами с ограждением всего городка. Сидел наслаждаясь святым уже поздним вечером и ни о чём, казалось в эту минуту не думал. По тротуару скорым шагом проходили припозднившиеся прохожие, не обращая внимания на сидящего под забором сержанта, а часовой Золотов, приоткрыв створки ворот и высунув голову, проявляя любопытство, посмотрел в сторону Кости; неизвестно что он подумал, но в ту же минуту выйдя на тротуар, продолжал наблюдать за своим командиром, не понимая, - почему это он остался. Этот перекрёсток хорошо был освещён фонарями: напротив, располагались ворота, где баня и пе-карня, дальше склады угля и дров, там тоже стоит часовой. Увидев, что часовой вышел не на своё место, а попросту нарушает маршрут движения, Костя поднялся и пошёл в его сторону. Ещё не доходя до часового негромко, сказал:
   - Чего вылез на дорогу?.. уже, считай, ночь. Дадут сзади кирпичом по башке и свой автомат после только во сне увидишь!.. Патронов у тебя нет, Калаш на ремне, штык и то не удастся со ствола сдёрнуть. Забыл, сколько раз предупреждали и приказы на построениях зачитывали, - случаев завладения оружием растёт с каждым днём в нарастающей прогрессии. Пошли во двор, и я с тобой там немного побуду, что-то не лежит душа возвращаться в караулку: зайдёшь туда и кажется, что сам сидишь в тех камерах. На аэродроме и то в сто раз лучше.
   Зашли во двор; прикрыв за собой плотно железные створки ворот, которым, если не в музее было бы место, то где-нибудь в церкви, – это произведение искусства было сотворено из ажурного со всякими завитушками художественной ковки металла. Вдоль дорожки к главному входу в здание лежало бревно, от когда-то бурей отломанной толстой ветви каштана: сами ветви убрали, а кусок толстого бревна так и продолжал лежать тут с незапамятных времён; на него оба и уселись.
   - Слушай, Костя, - по-землячески обратился к нему Золотов, - ты у меня надолго?..
   - Да я бы готов тут всю ночь на бревне просидеть, а чё, мешаю?..
   - Да не, после ужина так на сон потянуло, а ещё всю ночь бараба-нить, если собрался долго побыть у меня, я вздремну хоть пяток ми-нут, а ты покарауль… - а?
   - Вздремай уже, а то потом, как тот медведь в берлоге, ночью и впрямь заснёшь.
   По сути, здесь и охранять-то нечего было: посреди обширного двора стоит здание Дома офицеров, которым пользовались в редких случаях, когда мероприятие какое-то, а в районе госпиталя имелся Дом культуры, там был кинозал и всё остальное: как для военных, так и для семей офицеров. А этот исполин из красного, как и казармы кирпича и больше напоминающий средневековый замок, вокруг заросший исполинскими каштанами одиноко влачил своё существование. Костя, на всякий случай, вышел на тротуар. Стоял в размышлениях и не подозревал, что всего через пару минут провидение ему приготовило неожиданный сюрприз-подарок. По тротуару неторопливо в его сторону шла девушка: ещё издали, приглядевшись к ней, когда она проходила в полосе света на столбе фонаря – неожиданно он сразу её узнал: до этого он не раз видел эту девушку, а однажды, она даже на нём надолго взгляд задержала; он точно помнил тот день, когда находился в наряде по усилению патрулирования города. Тогда Костя впервые посетил городской костёл, оставив в душе те неизгладимые впечатления в памяти на долгие годы; стоя на пороге широких распахнутых дверей костёла, в ту минуту, когда неожиданно заиграл орган, а хор детских голосов запел: ему показалось, что от этого пения у него не только мурашки побежали по спине, казалось, на голове волоса торчмя встали. И как сейчас он припоминал: именно в тот день она пристально смотрела в его сторону. После он не раз думал о ней и чувствовал в душе, что она ему нравится. В последующее время, каждый раз глазами отыскивая её среди прохожих, ещё несколько раз видел её: раза два, когда она проходила мимо КПП городка и вот новая столь неожидан-ная для него встреча, которая на этот раз внесла в сознание внутрен-нее волнение, граничащее с паникой. Лихорадочно рылся в памяти своего словарного запаса стараясь подобрать те слова, с которыми бы смог к ней обратиться, но как на зло, - голова как макитра была пустая. Девушка ни коим образом - и в этом Костя не сомневался, - не относилась к тем паненкам, которые приходят сами к ним на посты и к казармам на свидания. На ней были яркие брюки клёшем от бедра и белая кофточка, воротничок которой был красный, но на фоне искусственного света фонаря казался каким-то сильно тёмным. На ногах туфли на высоком квадратном каблуке и платформе, и как уже после он вспоминал: только в Киеве и Ростове пару раз видел девушек в подобной одежде, когда ездил он домой в отпуск. Лицом круглолицая, и волоса на красивой головке русые: собранные в один жгут, замысловато переплетены тоненьким пояском и пышно лежали на левом плече свисая на грудь, а спереди на широком лбу копной нависала чёлка. Чёлки в то время у девушек были в моде; в Союзе даже в честь её, песню сложили. На правом плече на самом бедре висела женская сумка: из расстёгнутой молнии под локтем выглядывали наружу тетради и скрученные в рулончик листы. Вблизи, вот так – всего двух шагах, - сейчас подойдёт и будет доступно потрогать даже рукой - так близко он видел её впервые. В эту минуту она ему показалась ещё гораздо красивей, тем самым, ещё сильнее подавив внутри всю его волю. В душе всё бурлило, как в кипящем котле и на раздумья оставались секунды: и вот она почти уже поравнявшись с ним, мимоходом взглянула ему в лицо и явно намерена была пройти мимо. Толкнувшее под сердце тоскливое одиночество, которое мучило последние месяцы его бренную душу, заставило его спросить первое, что пришло ему в голову, без всякой надежды на то, что она его поймёт, но надо было спасать положение:
   - Пани, почему сами так поздно по городу ходим?.. - не страшно?..
   Она остановилась всего в трёх шагах от него: взглянула, как и тогда у костёла: с каким-то любопытством и какое-то время молчала, словно подыскивая слова для ответа, и вдруг - что явилось такой неожидан-ностью для Кости, сказала довольно чисто на русском языке и всего лишь с польским небольшим акцентом:
   - Капрал, я уже давно за тобой наблюдаю, собственно, как и ты за мной… У тебя глаза всегда очень грустные и печальны; они бывают такими, когда у человека большая беда. Вон там, - указывая рукой в сторону КПП городка, продолжила она, - ты стоял в глубине двора и не видел, как я проходила мимо, и мне показалось, что ты сейчас заплачешь. Скажи, у тебя большое горе?..
   Костя смутился, не зная что отвечать, и снова невпопад, так и не от-ветив на её вопрос, спросил:
    - Вас как зовут?..
    - Вы, капрал, неправильно ведете разговор с девушками; нехорошо не отвечать на заданный вопрос. Но я не настаиваю, это личное дело каждого, а имя моё Марыся. У вас, капрал, видимо, тоже должно быть имя, или не так?.. – перейдя тоже на «Вы», сказала она.
   - Меня Костей зовут, - ответил, совсем растерявшись, и снова умолк; сильно волнуясь в душе, чего ранее, насколько он помнил, с девушками ничего с ним подобного не происходило.
   - Костюшко!.. - это наше - польское имя!.. - И мне оно до сердца, - сказала она, расплывшись в улыбке, - вы, Костюшко, ведь не просто так меня остановили, я так понимаю?..
   - Вы угадали, Мария, просто так, только собаки у нас на постах тяв-кают, но те лают, наверное, от скуки…
   - Я, Марыся, - прервала она его, - а вы назвали меня Марией.
   - Так разве это не одно и тоже?..
   - Нет!.. Мария – это Дева Мария, - матка бозка - матерь божья и её изображение в каждом порядочном доме имеется, как и у нас в кос-тёле, а я Марыся, запомните это, капрал!..
   Она явно была противоположность Ларисе и даже отдалённо ничем не напоминала её: не скрытая образованность от её слов исходила, но этот наставительный тон, словно учительница в школе его за проступок отчитывает: порождал в душе ещё большую панику. В мыслях вдруг возник страх, что вот сейчас она отстегает его по лицу словами, повернётся и уйдёт своей дорогой. Костя, провинившимся голосом, соглашаясь, сказал:
   - Хорошо, я запомню. – Не зная о чём дальше вести с ней разговор, опасаясь чем-то ненароком снова обидеть или не так выразиться, уже охрипшим от волнения голосом: бульварно – за что, уже после, станет упрекать себя, спросил: - Мы с вами ещё сможем увидеться?..
   Не надеясь на положительный ответ, и уже сожалея, что он затеял это знакомство, которое сейчас унижало его самолюбие, порывался уже обернуться и зайти в ворота, но неожиданный для него ответ пригвоздил к месту, словно ногами в землю зарыли. 
    - Я знаю ваше окно в казарме: в нём я несколько раз вас там видела. Однажды у вас было окно открыто, и вы играли на гитаре, и очень хорошо пели, а я тем временем стояла под стеной вашей казармы немного в стороне и слушала. Я не могу вам что-то обещать, скажу одно, что подумаю, и дам вам знать: постучу в то ваше окно… - согласны?.. А сейчас уже поздно и мои родители будут волноваться, мне надо идти. Вы, Костюшко, так и не ответили снова на мой вопрос.
   - Разве у меня есть выбор?.. Вы, Марыся, так говорите будто я воль-ная птица. Об этом не может быть и речи, я всё своё внимание теперь буду посвящать тому окну и ждать вашего стука, но через каждые двое суток я всегда нахожусь в карауле и чаще всего на аэродроме, но бывает и дежурным по роте. Я буду ждать вас, возможно, как до этого ничего в своей жизни не ждал…
   -  Возможно, вы капрал, всё чрезмерно преувеличиваете, но на дан-ную минуту, это ещё пока не важно, а когда вы находитесь в казарме высчитать не сложно. Простите, но мне надо идти… - я всё-таки с вами познакомилась, на что в последнее время уже не надеялась…
   Ещё раз взглянув на Костю, каким-то загадочным взглядом, резко повернулась и уже быстрым шагом стала удаляться. В ту ночь, в кара-улке, Костя не сомкнул глаз ни на минуту, всё думая о ней. Новая бо-лезнь, кажется: медленной, царапающей болью, но уверенной поступью, вползала во всё его существо. Костя относился по своей натуре, - проще сказать по природе - к людям влюбчивым и даже таская в душе тяжесть измены Ларисы – как таковой неконтролируемой злости, тем более ненависти к ней не испытывал. Но сейчас, думая о Марысе: образ Ларисы постепенно таял в сознании, как в дымке тумана, и чем больше он думал, тем дальше она от него удалялась во мглу и всё больше росло отчуждение. Уже со следующего дня, Костя - на удивление Саши Молокова, и рядового Кабак, который спал на кровати над ним - взял двух-ярусную кровать и подтащил почти вплотную к окну. Свою тумбочку поставил рядом с тумбочкой Молокова, тем самым отделился от его кровати и получился широкий проход. Друг удивлённо посмотрел  на эту перестановку, спросил обиженным голосом:
     - Костя, что-то не могу понять, за что ты на меня обиделся?.. Кто-то накапал чего-то?..
     - Нет, Санёк, ни на кого я не обиделся, но так надо. Пока молчу, чтобы ни дай бог не спугнуть своё счастье, которое мне кажется, может в конечном счёте вылезти для меня большущим геморроем с последующими осложнениями, но коней на переправе не меняют, а тебя лично попрошу кое в чём мне помочь. Если вдруг меня не будет в помещении, и кто-то постучит в наше окно, поднимай весь взвод на ноги, но, чтобы меня, хоть из-под земли, но отыскали.
    - Что-то новое… ты там не на американскую разведку завербовался на дембель подработать?.. – смеясь, спросил Саша.
    - Да, Санёк, и на германскую тоже. Всё. Когда меня нет, чаще погля-дывай в окно.
   - Так в чём дело?.. давай тут у окна пост организуем и пускай по оче-реди минут по двадцать стоят и все дела.
   - Идея хорошая, не спорю, но лишних любознательных посвящать в это дело не стоит.
   - И впрямь шпионажем попахивает. Да скажи хоть намёком, что и кто должен постучаться?..
   - Вот когда она постучится, тогда и узнаешь, кто!..
   - Всё!.. понял, въехал!.. Вот блин! Года полтора уже бегаю по само-волкам и за всё время ни одна, сучка, не додумалась в окно мне по-стучать, а тут - в монахах же за Талмудом ночами просидел - и на те-бе!.. - не, Костя, чего, чего, а этого я точно  от тебя не ожидал и для меня эта новость из новостей…
   Шёл шестой день; Марыся не только к окну не подходила, но сколь-ко Костя не всматривался выйдя на ворота КПП, появлялось подозре-ние, что по улице Вольности она совсем прекратила ходить и вполне возможно, как он подумал, сейчас ходит домой другим маршрутом. С каждым днём в душе надежды таяли: в конце - концов, как-то раз сказал себе, - не привыкать, смирись и прими как должное: такова простота и оптический обман нашей армейской участи. Она, девушка, не из числа тех, о которых тебе после отбоя, на-сон грядущий, рассказывают. Сказав так: всё равно не мог избавиться, чтобы о ней не думать. На часах было начало одиннадцати и до обеда ещё оставалось почти два часа. В этот день Костя находился в наряде - дежурным по роте, а его 2-й взвод сейчас сидел в ленинской комнате на политзанятиях; потом инструктаж в оборудованной комнате с макетами всех постов, обед, сон полтора часа, получение оружия и боеприпасов и, взвод уйдёт на развод караулов, а он, вечером сменившись – будет готов по волчьи завыть от тоски. В казарме стоит гробовая тишина: где-то там в конце коридора стоит дневальный у тумбочки: расслабив одну ногу в коленке, и скорее всего прикрыв глаза дремлет, что это с успехом на втором году службы умеют делать все без исключения. Солдат спит, а служба идёт, к тому же во сто крат гораздо быстрее. Дежурный по роте должен быть эталоном воинского внешнего вида, но Костя в любой день держал этот шик: затянутый потуже ремнём, с иголочки в за-правленной без складок «ПШ» гимнастёрке, в начищенных до зер-кального блеска яловых сапогах, когда-то отглаженных раскалённым утюгом с применением толстого слоя сапожного крема; на рукаве красная повязка с надписью «Деж-роте». Сегодня он уже в сотый раз заходил в своё спальное помещение и вглядывался в уже надоевшее окно – ибо как теперь он уже понимал, - пустое это заблуждение. Открыв одну створку окна, взял табуретку, поставил на неё, по давно заведённой привычке правую ногу, а на колено гитару и стал, глядя на проезжую часть улицы, перебирая аккорды, проигрывать мелодии, под которые он всегда любил размышлять. На окнах первого этажа всех казарм по периметру стоят решётки. Древние, как и сами казармы: пруссаками когда-то ещё возводимые и заодно вмонтировали ажурные эти решётки, которые ни каким образом даже не напоминали тюремные. Их никогда с покон веков не красили, но они в этом и не нуждались: кованные, чёрные, не подвержены коррозии, а внизу у оконного отлива - с такой юбкой, в каких в Средние века титулованные дворяне при королевских дворцах - подобно петухам - скакали перед дамами. Вверху прутья решёток заканчивались пиками, напоминающими боевое копьё. В некоторых подразделениях находились умельцы: подпилить пару гранёных прутьв вверху, чтобы не достать снизу и не проверить; снутри через открытое окно можно было немного разогнув, выпрыгнуть прямо на тротуар, или, к примеру, что было неодно-кратно замечено: через ту же дырку затащить к себе паненку, а что там дальше… - честно скажем, - не знаем!.. - присутствовать в подоб-ных мероприятиях не довелось.
   Он только что смотрел в сторону улицы: отвёл взгляд всего на не-сколько секунд в сторону левой руки на грифе, после чего вновь взглянул в окно, а там уже на той стороне тротуара на полосе проез-жей части стоит Марыся, и улыбаясь, согнув в локте руку покачивает ему ладонью. Мрачное настроение вместе со всеми мыслями тут же упорхнули в открытое окно: он стоял как завороженный, смотрел влюблёнными глазами на неё и снова, как и в ту первую встречу, не знал, что ей сказать, и что ему сейчас делать. Марыся сама подошла к окну и сказала:
   - Дженьку ень, Костюшко!.. – но тут же поправилась и произнесла по-русски, - здравствуй, Костя!.. я раньше никак не могла прийти, я ведь учусь на курсах медсестёр, к тому же работаю в больнице санитаркой, а там дежурства; на курсах всю эту неделю мы сдавали экзамены. А ты, как мне кажется, с того дня так и не отходил от окна.
   - Здравствуй, Марыся, - вымолвил он наконец, и в ту же минуту, об-ретя мышление, которое волной откуда-то нахлынуло, уже скорого-воркой, боясь, что она не дослушав, сейчас уйдёт, продолжил, - Ма-рыся, я никогда не был в пустыне, но мне почему-то кажется, что все эти дни… - я под палящим солнечным зноем, умирая от жажды, падая и снова вставая, преодолевая высокие песчаные барханы, брёл на пределе своих сил в одиночестве, не надеясь уже до края дойти!.. И вот наконец передо мною зелёный оазис и чистый холодный родник ключевой воды - это ты Марыся!.. - спасибо хотя бы за то, что ты при-шла!..
   - Костя, ты случаем, стихи не пишешь по ночам?.. - а то что-то по-следнее твоё высказывание напоминает мне кого-то из писателей, да даже у Сенкевича имеются диалоги подобно твоим. Ты, Костюшко, или мне лукаво льстишь, или я сама не знаю, как это определить. Добже!.. пусть будет так как есть!.. Скажи, это не нарушает ваш поря-док, что я здесь стою?..
    - Вообще-то нежелательно, рядом КПП, а кто там дежурный неиз-вестно, может и в штаб позвонить. Марыся, вечером я сменяюсь из наряда и сегодня наш взвод заступает в караул. Я постараюсь назна-чить на пост в Дом офицеров своих надёжных людей. Если сможешь, приходи к восьми часам вечера к воротам, где мы с тобой первый раз встретились. Придёшь?..
   - Приду, Костюшко, на этот раз обязательно приду!.. Раз нельзя, го-воришь, здесь стоять, тогда до вечера.
   После того, как Марыся снова помахав развёрнутой в его сторону ладонью удалилась, Костя, захлопнув окно и выскочив в коридор, пронёсся мимо вздрогнувшего полусонного дневального, перепрыгивая через две ступеньки взлетел по лестнице на третий этаж и ураганом вломился в комнату для инструктажа караульных. Вскочив в комнату, подбежал к столу, за которым всегда сидит заступающий в наряд начальник караула, трясущими руками раскрыл журнал назначения на посты. Табель постов, ещё утром, сам же и заполнял: теперь глядя на строчки стал размышлять, как, кого и куда переставить. Пришлось делать ниже запись исправлений, но это не возбранялось, ибо кто-то в последнюю минуту мог заболеть, но были всегда и другие причины для того, чтобы караульных поменять местами, но это требовалось сделать до инструктажа и развода караулов. Справившись, вздохнул с облегчением, потому как с восьми и до десяти вечера во дворе Дома офицеров будет стоять Саша Молоков. Кажется, успел и всё складывалось, как нельзя лучше придумать. Двор Дома офицеров разделял невысокий кирпичный забор, который протянулся за боксами гаражей до самого здания солдатского клуба, потому перемахнуть на ту сторону, предварительно скрывшись от глаз за боксы, было одной доли се-кунды, что с точностью минута в минуту и сделал Костя. Волновался так, что казалось сердце сейчас выпрыгнет наружу; и вовсе не по при-чине грубого нарушения воинской дисциплины, а по предстоящей в уединении этих зарослей каштанов встречи с Марысей. Мужчина, в любом возрасте, идя на войне в атаку - на явную смерть, никогда так не волнуется, как отправляясь на первое свидание к любимой, а Костя сейчас, без всяких преувеличений, был влюблён в Марысю, - подобно тому, как в ранней своей юности и впервые. Какой бы ты ни был службист, как бы ты не стремился достичь высоких результатов по своей службе и сделать карьеру: влюбившись в красивую девушку - последнее слово во всех твоих дальнейших стремлениях останется всегда за ней. Ну разве в одном случае: как есть бывают женщины фригидные и ты чем-то в родстве с этим: толи комплексом неполноценности, толи сбоем в природном своём появлении на свет. В первый вечер свидания: Костя, имея за плечами в этом щекотливом деле такой богатый опыт, о котором мы только всего частицу вам рассказали, вёл себя, как когда-то ещё в школе, когда они с Ларисой по-детски и с чистого листа всё это начинали. Вероятней всего, он опасался ненароком оскорбить, спугнуть и, значит, потерять Марысю: сказав себе, - если даже на стол слишком долго накрывают: рано ли поздно пригласят отведать еду. Был весёлый, шутил, говорил и рассказывал: или что-то незначащее, или какую-нибудь глупость высказывал, отчего Марыся смеялась и постоянно упрекала, что всё это он делает умышленно. А когда она упомянула о своей подруге Крыси, тут Костя стал так смеяться, что выглянувший из-за угла часовой - Саша, который стоял на страже их спокойствия, сделал им замечание. На какое-то время оба умолкнув, но Костя, вновь возвращаясь к теме, сказал:
    - Что это у вас за имена такие, которые у нас обычно произносят когда оскорбляют человека?.. Кстати и твоё изувечили до неузнаваемости.
   - Почему это ты так решил?.. – спросила она.
   - Как почему!.. Марией тебя называть нельзя, потому что ваша матка бозка уже ходит под этим именем, а у нас только им и называют, но при этом дополнительно ещё имеется на каждый свой случай, в зависимости - кто перед тобой стоит. Да их целый ряд этого имени: Маша, Манька, Маруся, Машка, даже иные Масунечкой называют – но это обычно у нас поросую свинью так зовут, когда молят бога, чтобы она десятка два поросят привела. Есть даже сказка Маша и Медведь. Присказка имеется на мотив повести Пушкина, где он, ну этот самый, герой влюблённый, говорит, правда там пошлятиной у нас это выражается, переиначили слова: когда он говорит, - не бойся, Маша, я Дубровский. Может и мне Машей тебя называть?..
   - Твоё дело, но мы привыкли к своим произношениям. А почему у вас такое разношерстное звучание имён, это вам что-нибудь даёт?..
   - Я то откуда знаю. Есть и одно имя, которым подряд всех называют.
   - Как это подряд, а как же в этом можно разобраться?
   - А там и не требуется в чём-то разбираться. Дунька и всё!.. а попутно ещё личное имя пристёгнуто. К ним относятся все текстильные, прядильные, всякие швейные, короче, где девушек тысячи работают – вот они все и есть Дуньки; придёт домой станет Машей. Потом, есть у нас Дуньки ещё на зоне…
   - Как на зоне?.. У вас что, тоже есть оккупированная зона?..
   - При чём тут оккупированная зона!.. откуда у нас могут взяться оккупанты, сама подумай! Это заключённые в лагерях – преступники, чего тут непонятного, но о тех тебе знать не обязательно. Теперь поняла?..
   - Не совсем, но у нас таких массовых предприятий нет.
   - Когда появятся, тогда и вас, если не Дуньками все станут, то Крыся-ми точно!..
    - Что-то ты, Костюшко, ни разу не видел мою подругу, а негативно уже к ней относишься.
   - Да я против неё ничегошеньки не имею! Для меня, лишь бы тебя, хотя бы раз в неделю видеть!.. Марыся, а ты что, также, как тут у вас есть бендеры, считаешь, что мы оккупанты?..
    - Раньше, ещё до моего рождения, во время войны, здесь были немцы; когда их прогнали - остались вы. Лично я затрудняюсь отве-тить, но думаю, что присутствие военных из другой страны само за себя говорит…
   - Какие же мы оккупанты?!.. мы вас охраняем.
   - От кого?!.. от нас самих?.. Так у нас нет врагов и мы ни с кем вое-вать не собираемся. Многие поляки, всё же называют вас оккупанта-ми.
    - Если я по-твоему оккупант, тогда напрашивается вопрос, зачем ты пришла к оккупанту?
   - Ты, Костя, не оккупант, потому что тебя прислали сюда и самому тебе даже в голову не пришло бы явиться в наш город.
   - Ну, не знаю… - если бы пустили, то наверное приехал бы, хотя бы для того, чтобы на тебе жениться…
    - Ты мне льстишь, или хитришь.
    - Какая может быть хитрость с моей стороны, если я уже забыл, ко-гда полноценно ночь спал и всё это время думаю о тебе?!..
   - Так женись на мне. Поеду с тобой в Россию. Я, почему-то в душе, готова с тобой куда угодно ехать.
   - Увёз бы, да только заикнись, у нас уже были не раз подобные слу-чаи. Или в Сибирь зеков охранять отправят или добавят годик дисбату, а то и законопатят туда, как у нас принято говорить, - где Макар телят не пас. Нет, Марыся – это, к сожалению, не для нас. Тебя в чемодане под двойным дном не увезёшь. А ты и вправду поехала бы со мной, или сказала это, чтобы меня успокоить?..
    Ответить она не успела. В эту минуту из-за угла вышел его друг Саша - часовой и приглушённым голосом, сказал:
    - Костя, сворачивайтесь!.. пятнадцать минут осталось до смены ча-совых, а улица вся как днём. В другой раз наговоритесь…
    Уже скрывшись за углом, сам себе дополнил, - как дети!.. школьный детский садик!.. Двадцать лет, а он с ней, как с первоклассницей собрался в куклы играть!.. едрит твою за ногу мать, кажется так он пел в своей балладе. – Продолжал бубнить про себя его друг, направляясь к воротам. В этот поздний вечер у Кости начался новый любовный роман: возникший внезапно, как гроза среди тихого знойного дня, ибо с Ларисой, скорее всего по причине, что начиналось у них ещё в детстве, а после плавно и поэтапно переходило от одних взаимоотношений к более серьёзным, подобных бурь, душа его и сердце ещё не знала. До демобилизации оставалось не более два с половиной от силы три месяца, - и как это он, бросив Марысю возьмёт и уедет?! Да никогда в жизни этому не бывать!.. Костя привык долго не думать: и уже со следующего дня приступил к претворению в жизнь плана, который за ночь успел тщательно обдумать и наметить все последующие свои действия. Первым делом отправился в гарнизонную библиотеку и под подбородок загрузился марксистко-ленинской литературой, сверху которой лежала толстой библией книга «История КПСС». Принёс в казарму и водрузил всё это на тумбочку. Саша Молоков с усмешкой посмотрел на эту комедию, и сказал:
   - Да. Кажись, дело пошло правильным путём!.. Я снимаю шляпу и молчу! Скоро у нас в роте появится заместитель нашего комсорга в юбке. Слушай, Костя, но, чтобы ей всё, что ты сейчас притащил изу-чить, тут и до седых волос времени мало, а за те два часа, я вообще молчу.
   - Не тявкай под руку, - сказал Костя, - а то всю малину мне раньше времени потопчешь!..
   - И эту макулатуру ты называешь малиной?!.. Да там, чтобы что-то въехало в голову, надо каждое слово разов по десять беспрестанно прочесть. У тебя, Костя, не в обиду как другу, но на этой почве уже мозги пошатнулись. Говорю тебе серьёзно, нахрена оно тебе всё это надо, когда до дембеля дни уже можно легко посчитать!..
   - Ни на какой дембель я ехать не собираюсь, я остаюсь на сверхсрочную службу. Дома меня, - ну, если мать не брать в расчёт - ни одна собака не дожидается! Теперь тебе понятен расклад?.. Да вот ещё что. Запомни на будущее: если меня вдруг будут искать, в то время, когда - сам знаешь, где я буду находиться - отмазка такая: я где-то в казарме, в укромном уголке и готовлюсь к поступлению в ряды Коммунистической партии. Для этого вот и те книги, которые, на твой взгляд макулатура. Спорить не буду, но это пропуск в рай, где находится Марыся и в её объятья тоже. И эти объятья, если они ещё только случатся, вот тогда, скорее всего, и сведут меня с ума, но не то, о чём ты говорил!..
    - Тогда, извини, друг, я кажется тебя недооценил. Будет всё как ска-жешь.
   В тот же день Костя посетил кабинет замполита майора Колесова и рассказал о своих намерениях, что было замполитом воспринято с огромнейшим одобрением и сказано, - чтобы стать кандидатом в членов КПСС, если он бесповоротно принял решение, можно написать заявление хоть сейчас: процедура приёма очень долгая и стоит поторопиться. А вот что касается сверхсрочной службы – этот вопрос будут решать начальник штаба и командир батальона. Выйдя из кабинета Костя похвалил себя за оперативность и довольный, будто выиграл десять тысяч в лотерею, направился в роту. В следующее свидание они, по-прежнему не нарушая приличия общения, словно продолжая тот прерванный разговор съехали на ту же тему. Сидя рядышком под стенкой на доске, Марыся тихим голосом стала рассказывать:
   - Моя бабушка – мамина мать – по национальности белоруска, а дедушка русский и жили они всё время пока не закончилась война во Львове. В нашей семье всегда говорили на двух трёх языках и на рус-ском в особенности. В тридцать девятом во Львов пришли русские, а Польшу всю немцы оккупировали. Это на твой взгляд не оккупация?.. Львов всегда был Польским городом, а с приходом туда русских, с того дня полякам день показался мрачнее ночи! Сразу после войны мои родители уехали подальше от тех мест. В то время здесь земли пустовали, да и города пустые стояли. Здесь в Бжеге и прижились, и здесь я родилась: из четверых я самая младшая в семье. Во время войны мой отец воевал в Армии Крайовой, после коммунисты из Гвардии Людовой его арестовали, но потом выпустили. Вторая польская армия Людовой называлась словно в оскорбление - Армией Тадеуша Костюшко, героя нашей страны, который во времена Екатерины второй боролся за свободу Польши, а ваш знаменитый Суворов, это восстание потопил в крови. Потом Тадеуша Костюшко держали в Петербурге в каземате Петропавловской крепости, дальше всё очень запутано, но погиб он во время Гражданской войны в Северной Америке, после, его прах перевезли через океан и похоронен он в Кракове. Но то было очень давно, и я не о том хотела тебя спросить. Немного позже я задам тебе вопрос, на который ты обязан будешь ответить. Отец мой говорит, что если не русские будут здесь, то американцы придут и за собой притащат снова немцев. Мы потому и называем вас жолнежами на своём языке, потому что слово - солдат - слух каждому поляку режет, когда он его слышит. Это слово немецкое и в памяти сразу встают те годы немецкой аккупации и гестапо, даже для тех, кто знает о войне, как к примеру, я - только по рассказам родителей. Ещё он говорит, что Польша слабая страна, потому у нас и получается, что выбора нет как такового.
   Она умолкла, наклонив туловище положила подбородок на колени, а Костя молчал, переваривая болезненно в душе эту исповедь, не имея, как такового, собственного мнения к высказанной правде, как и за отсутствием знаний в этом вопросе. Вероятно, она ждала от него хотя бы какого-то комментария, а он продолжал молчать, только глу-боким вздохом ответил. Костя под завязку был напичкан коммунистической пропагандой; Марыся, моложе его на два года, для своего ещё незрелого возраста имела знаний на несколько порядков больше, чем он; и сейчас высказывала свою точку зрения об окружающей действительности. Возможно именно по этой причине: припёртый к стенке он и молчал. Неожиданно, уже в иной интонации, повысив голос, с какой-то горечью она спросила:
   - Скажи, ты же ведь вероятно слышал о нашей «Солидарности»?.. вам об этом несомненно говорили. Что можешь сказать по этому по-воду?..
   - Говорили нам и не раз на политзанятиях, что это происки западных империалистов…
   - Происки!.. – говоришь, - прервала она его, не дослушав, -  а ты зна-ешь, что в её рядах большая часть наши с тобой ровесники?.. Скажи прямо, без всякой фальши, если завтра вам прикажут в нас стрелять… - ты вот, лично ты!.. будешь стрелять?!.. но учти, среди них могу быть и я!..
   - Так не честно!.. – почти выкрикнул он. Немного помолчав, уже бо-лее тихим голосом сказал. - Стрелять, говоришь!.. – у нас в Новочер-касске, это недалеко где я живу, мне тогда было только двенадцать лет, тоже стреляли, но не русские в русских, это я точно знаю!.. нацменов прислали. Нет! Я бы не стрелял! Бросил бы автомат, обернулся и ушёл бы. Много бы не дали: оттянул бы ещё пару лет дисбата. Нет, Марыся, не стрелял бы – это точно!.. Стрелять в таких как ты?!.. Нет! Лучше самому застрелиться!..
   - Значит, Костюшко, я в тебе не ошиблась! Если бы все так рассужда-ли, то никакие Солидарности не потребовались…
   Чем больше он узнавал её, тем больше удивлялся тому, что судьба, пусть, возможно, и не долго, но всё-таки свела его с такой удивитель-ной девушкой. Долго оба молчали: оставаясь со своими мыслями где-то там внутри наедине и постепенно успокаиваясь. Наконец, она круто изменив тему разговора в задумчивости, сказала:
   - А я мечтаю и намерена рано или поздно стать детским доктором. Сейчас я рядовая санитарка, но скоро закончу курсы медсестёр, а дальше надо будет ещё долго учиться, но для этого одного желания недостаточно. Даже не знаю: сбудется ли когда-то моя эта мечта. А ты, Костя, кем собираешься стать после службы?..
    - До того, как с тобой познакомился, скажу честно, даже об этом не думал, но сейчас уже точно знаю, что останусь в армии: из-за тебя останусь!.. Теперь-то, собственно, мне и ехать некуда. Не видя тебя… - скорее всего, пропаду! Себя потеряю, как пить дать!.. Я это чувствую каждой своей клеточкой…
    Где-то, если нам память не изменяет, по счёту, если не брать в рас-чёт ту первую на тротуаре встречу - на пятом свидании тема разговора между влюблёнными плотно застряла на детишках, о которых, вдруг, вспомнили из прошлой беседы. Соответственно сделав вывод, мы пришли к заключению, что в куклы они уже наигрались и вышли на новый этап развития в этой отрасли взаимного познавательного процесса. Положа руку на сердце, скажем не кривя душой, - не знаем, когда всё это крамольное дело произошло, ибо свидетелей поблизости не оказалось. Часовой в это время дремал сидя на бревне, зажав между ног АКМ-ружьё, что б не украли: и ни слухом, ни духом не подозревал: что там за углом происходит что-то такое - нарушающее воинскую дисциплину. К тому же и ночь в эту пору безлунной была; под сенью темноты ночи и роскошных ветвей каштанов, потому и подробности в нашем рассказе отсутствуют. Согласно библейским напутствиям, - любите друг друга и размножайтесь!.. - вся эта канитель там и случилась. Но как после обмолвился Костя на ухо и по секрету своему другу Саше Молокову, - Марыся не сопротивлялась и оказалась вполне порядочной честной девушкой. Вот в эту шестую - по ровному счёту – встречу: разговор приводим дословно, немного прозевав само нача-ло его.
   - Марыся, а почему ты хочешь стать непременно детским докто-ром?.. - спросил Костя, обхватив со спины руками и прижимая к своей груди, сидящую между его колен Марысю, - детей любишь, или иная причина имеется?..
    -  Как это ни странно, не имея ещё своих детей, я их больше всего на свете люблю.
   - Тогда мы с тобой одной породы!.. я тоже люблю детей, потому что, когда смотрю на них: себя в детстве вспоминаю и мне всегда кажется, что и я среди них нахожусь. Будут ли они у меня – этот вопрос пока остаётся открытым.
   - Будут, будут! Ты только жить начинаешь.
   - Вот если бы от тебя, тогда поверил бы сию секунду!…
   - Но тебя же рано или поздно всё равно домой отошлют, ты это сам прекрасно знаешь. И ты хотел бы, чтобы твои дети росли без отца?..
   - Нет, конечно, но всё-таки очень хотелось бы…
   - Мне тоже… - но, к сожалению, этому никогда не бывать…
   - У меня давно могли бы… - запнувшись, Костя неожиданно умолк.
   - Что давно могло бы у тебя?.. почему ты не договариваешь?
   - Да это всё из моего прошлого, о чём лучше не вспоминать…
   - Тогда мне и так всё понятно и даже то, почему у тебя были такие грустные глаза…
   - А сейчас тоже грустные?
   - Нет, сейчас они у тебя весёлые, но как я наперёд предвижу – это не надолго, о чём я всей душой и каждой капелькой своего сердца сожалею до безумия…



               Расставаясь она говорила, - Прощальный поцелуй!..



   Читатель, вероятно, заметил: чем дальше мы удаляемся от дней юности нашего героя, тем меньше становится строк в нашем романе весёлых и немного смешных; ручеёк жизнерадостной нотки иссякает, а юмор как таковой вообще пропал куда-то со страниц. Грусть, тоска, безнадёга и одиночество; тщетность и порой бессмысленность всего бытия, которое словно рок станет всплывать на пути нашего героя: напористо идти за ним и сзади, и по бокам. Костя, с каждым прожитым днём, всё больше становился взрослым мужчиной: серьёзным, рассудительным и даже гитару стал реже брать в руки. Место для свиданий - можно сказать, что выбранное было совсем случайно, но оказалось самым безопасным в городе Бжеге. Не покидая территорию «Красных казарм», находясь на том пятачке под охраной часового, куда посторонним лицам доступ был запрещён – эта влюблённая парочка всё время находилась как у бога за пазухой. Не один раз Костя хвалил сам себя за находчивость, не подозревая о том, что его заслуги и нет там вовсе, а попросту случайные обстоятельства способствовали этому. Не задержавшись он у часового, пока тот дремал на бревне, ушёл бы в свою караулку и не видать бы ему Марыси, как своих ушей. Последние дни августа промелькнули стрелой, как и за ним сентябрь: и весь этот промежуток времени Костя поделил на две части: на жизнь и на ожи-дание встречи. Пришедший октябрь, принёс с собой холодные ночи: он притащил из караулки старый, но ещё добротный бушлат на чистой узбекской вате и прятал его под крышкой ящика с песком у противопожарного щита, а во время свиданий прихватывал ещё и шинель, так что зябнуть им не приходилось. Военное обмундирование тёплое, а если плотнее прижаться друг к другу под добротной шинелью, то иногда даже приходилось раскрываться – чрезмерно душно казалось. За это время у Кости появилось много подельников: как со стороны часовых, так и замкомвзводов, ибо надо было в определённые дни на этот пост ставить людей, проверенных в деле. Костя во всём гарнизоне пользовался популярностью: за общительность, за то, что покрывал своих подчинённых; ну и за игру на гитаре и песни - в особенности и отдельным пунктом. В городке его называли: «Костя-ростовский, или из Ростова», фамилию при этом игнорируя. С восточной стороны здания у него с Марысей давно было выбрано излюбленное место: между двух выступающих наружу на полметра пилястр здания, где они и сидели в этой нише, как и порой, по необходимости лежать приходилось, но, когда эта необходимость была уже позади: по заведённой уже привычке, усаживались на тёплый бушлат, а на плечи шинель; помимо этого, Марыся сидит между ног у Кости. Он склонил подбородок на её голову, вдыхает запах её волос, периодами целует за ушком – то за одним, то за другим, при этом сжимая её руками в тиски, задумчиво говорит:
   - Знаешь, Марыся, у меня на аэродроме есть волшебное дерево…
   - В чём же его волшебство?
   - Никогда не догадаешься!.. Бывает, когда я особенно тоскую по до-му, я влезаю на вышку, которая стоит у терминалов железки. Раньше ещё, я по компасу и при помощи географической карты вычислил точное направление в сторону дома. Вот, если мысленно, провести прямую линию, то как раз вышка в створе с тем деревом - стоят на одной линии и получается, хотя я на самом деле не вижу, но смотрю на крышу своего дома. Если пойти ногами, не сбиваясь с курса, то рано или поздно придёшь к своему двору. Как тебе это?
   - Не знаю. Но это же нереально пройти такое расстояние.
   - Но, когда-то ведь ходили.
   - Не по прямой ведь. Были дороги или тропы, но всегда выбирали не кратчайший путь, а более безопасный и удобный.
   - Выбрать бы нам с тобой такой путь.
   - Мечтатель, ты мечтатель!.. У нас с тобой, Костя нет будущего и это ты сам прекрасно знаешь. Я бы на всё пошла ради того, о чём ты меч-таешь, но у меня для этого нет, кроме моего желания, даже ничтож-ной капельки возможностей, как, собственно и у тебя, чтобы превра-тить это в жизнь. Мы, Костя, заложники всей этой самой жизни, кото-рую придумал человек стремясь к власти. Я вот сейчас сижу с тобой, а ты меня обнимаешь и прижал к себе как ребёнка и думаю; может быть где-то там далеко, далеко в прошлом: в-сотнях, в тысяче лет от этого дня, в древней ещё славянской общине, наши с тобой далёкие бабашка и дедушка, вот точно так, как мы сейчас, сидели вон под той же луной и говорили при этом те же слова.
   - Ого!.. куда ты замахнулась!.. вообще-то истина в этом несомненно присутствует… Так, может, сходим к ним и спросим, что нам с тобой дальше делать.
   - К сожалению, не надо никуда ходить и что-то спрашивать. Я и так тянула всё это время, сколько могла. У нас с тобой не так уж много встреч осталось.
   - Почему это вдруг?.. я же ведь сказал, что я остаюсь на сверхсроч-ную службу.
   - Не в этом, милый мой Костюшко, дело. У меня через две недели помолвка и тогда уже останется только Костёл посетить. После по-молвки тебе можно будет только меня поцеловать.
   - Что-то я ничего не могу понять!.. всё это как обухом по голове. Ка-кая такая помолвка?!..
   - Мне надо, Костя, думать о своём будущем, а не жить одним днём; у нас у поляков так принято.
   - И кто же он – этот кандидат на твою руку?..
   - Он давно мне предлагает выйти за него замуж. Работает там, где и я работаю, но он перспективный нейрохирург и его вскоре заберут в клинику в Варшаву. Старше меня на восемнадцать лет: на столько сколько мне недавно исполнилось. У нас принято так выходить замуж, за состоявшегося уже человека; и в моём случае - это не является каким-то исключением из правил. Только с его помощью я смогу достичь того, о чём я тебе уже говорила.
   - А как же  вот то, что между нами было?.. Ему что скажешь?..
   - Глупенький ты!.. да он и не заикнётся об этом. Это так же у нас обыденное… - к тому же я заведомо всё это сделала. Хватит ему и того, что он меня всю - целиком возьмёт!.. но перед этим я имею полное право отдать своё сердце и душу тому, кого люблю!.. После ведь всё равно, как и у всех, начнётся серая как моль, повседневность жизни, но у меня в душе всегда будет уютный и никому, никому недоступный уголок, куда я удалившись, буду радуясь, думать о тебе…
   - Радости большой что-то я не усматриваю в этом!.. Всё у вас тут не как у нормальных людей!.. То границ этих долбанных понастроили!.. - туда не ходи! на ту не гляди!.. а то к белым медведям отправим! До чего же жизнь паскудная на этом свете! Взял бы автомат, да перестрелял бы всех, сук, которые всё это напридумали!.. А мне, что теперь прикажешь делать?!..
   - Моя подруга Крыся, о которой я тебе говорила… - она на четыре года меня старше, кстати, о тебе она знает, я ей всё рассказала. Так вот, она мне несколько случаев, примеров привела из опыта прошлых лет, подобного нашему. Останешься ты на сверхсрочную, но это никак не гарантирует, что наши отношения будут длиться долго. Обычно, как она говорит, перестают бояться, начинают жить как муж и жена. Потом тебя вызывают в разведку, или как у вас называют - КГБ, после, дальше, если и будешь служить, то уже далеко от меня. Ты, Костюшко, должен построить в дальнейшем так же как я свою жизнь. Я же тебе не просто так, несколько раз повторяла, что у нас нет с тобой выбора, а ты все мои слова пропускал мимо ушей.
   - Да ничего я не собираюсь строить!.. - как ты не можешь этого по-нять!.. мне ты нужна, а после хоть конец света!..
   После этого разговора у них было ещё три свидания, на которых уже мало говорили, а он будто пытаясь напиться воды на всю жизнь впрок не выпускал её из своих объятьев, однажды, задал даже вопрос:
   - Марыся, а если вот в самое последнее время ты вдруг забеременеешь, как тогда?..
   - Это тоже исключено, у нас на работе имеются средства для этого: притом американского производства.
   - Даже и в этом меня обделили!.. - как будто над пропастью завис!..
   - Не буду лукавить. Да!.. Костя, это брак по расчёту. И лично для меня нет большего огорчения для моего сердца, чем идти на это, и я одна из многих, которые хотели бы быть на моём месте. У нас это обставлено благородно, совсем не так, на что вы дома у себя привыкли смотреть с удивлением, но и другого пути у меня нет! поверь мне и строго меня не суди, ибо я этого не заслуживаю и имею право на жизнь, как и все остальные люди. Когда-нибудь, я надеюсь ты это поймёшь…
   В тот последний прощальный их вечер, будто бы, в унисон их на-строению стояла мерзкая погода, которая осенью почти постоянно зависает над просторами Нижней Силезии. Было тихо, но моросил мелкий дождик, а повышенная влажность воздуха пробиралась под все складки одежды: Костя стоял под стеной здания, упёршись левым плечом в стену, смотрел на тот угол из-за которого она должна поя-виться; съёжился от этой холодной сырости, как и от того мрачного в душе настроения и ожидал её, чтобы уже навек распрощаться. На этот раз она запаздывала, и как он подумал уже, - что вряд ли придёт, но продолжал ждать. Марыся выскочила из-за угла так неожиданно, что он вздрогнул. Подошла, попросила прощения, за то, что заставила так долго ждать, а спустя минуту, будто упреждая дальнейшие события: взяла в темноте Костю за ладонь, положила сверху на свою и сказала:
    - Всё, милый!.. Слышишь на моём пальчике колечко?.. – оно с бриллиантом, –  сказала она это без всякой радости в голосе, а даже с осуждением, словно её приговорили к смертной казни, - это он подарил и сам надел мне на палец. Теперь я помолвлена, и ты можешь меня только поцеловать. Через два дня мы уезжаем во Вроцлав; там его родители живут, там и в костёл пойдём, там и свадьба будет. После свадьбы сразу уедем в Варшаву, и вероятней всего, мы с тобой уже никогда не увидимся, но я всегда буду помнить о тебе. Буду помнить, как помнит каждый человек свою юность, хотя она у меня как-то незаметно промелькнула: учёба, работа и суета. Но в конце её: судьба мне всё равно сделала подарок, словно за все прошлые годы. Будь счастлив, и я буду каждый раз просить Матку Бозку за твоё благополучие… Всё это время, проведённое с тобой – сейчас, мне кажется, волшебным сном, а когда я совсем проснусь… я даже не могу представить, что со мной дальше будет! Ты сейчас, весь пышешь злобой, но этим ведь дела не поменяешь. Ты мужчина, а вам в этом мире проще: осмотрись вокруг себя по горизонту: у тебя столько перспектив в этой жизни, а у меня же, по сути, нет их совсем…
    Последний поцелуй длился так долго, что казалось они в этой позе застыли навечно как монумент. Когда он разжал свои объятья, она чуть отстранилась и провела ладонью от шеи по его груди; обернув-шись резким движением, быстрым шагом исчезла за углом здания. Он, словно очнувшись, бросился вслед, выскочив на угол, увидел, как она уходит в чуть приоткрытую створку ворот, замер. Часовой в это время стоял у поваленного бревна и провожал её взглядом. Костя застыл на том самом углу, где два с половиной месяца назад они впервые спрятались от посторонних глаз. И эти месяцы, которые промелькнули одним мгновеньем - в тоже время, ему сейчас казались - целой долгой жизнью. Он долго ещё стоял на том углу: не зная, - что ему дальше делать, как жить, ради чего, а все те планы, что строил он длинными ночами в карауле, в сознании рассыпались в прах…
   Самой яркой страницей в его жизни, – так он после будет сам счи-тать, - ибо во все последующие десятилетия счастливыми в памяти останутся только эти два года и два месяца срочной службы, хотя она и была эта солдатская служба нелёгкой. Последние дни: те, два с по-ловиной месяца службы, были с вкраплением в них сверкающего бриллианта в образе Марыси, а когда в будущем неожиданно вдруг в памяти всплывал её образ, он будет стараться гнать её из головы, ибо та боль и тоска были невыносимы: за годы, так и не покрывшись кор-кой исцеления… Как-то, однажды, оценивая и вспоминая тот короткий срок в своей жизни, сказал сам себе: - У человека - во всех его поступках - нет и не может быть непогрешимостей как таковых: в выдуманных им самим правилах и законах, в рассуждениях, в действиях, а значит не может быть и догмы на этот счёт. Чтобы он не делал - в его глазах это благородство, но смотреть на всё это он должен с критической точки зрения, к тому же со стороны, включая и себя. В жизни человека идеала не было и нет: по той простой причине, что его – этого идеального человека в этом мире не существует…




                «Что ты жадно глядишь на дорогу…».



    Наконец-то дождались!.. пришёл ноябрь 1970-го, а с ним и демоби-лизация должна была начаться. По давным, давно заведённой тради-ции в Бжегском гарнизоне «дембелей» в первые числа ноября возили на экскурсию в бывшие немецкие концлагеря и одним из первых значился «Освенцим», но были ещё «Майданек», «Бжезинка» - лагеря смерти. В тот день казалось сама природа подгадала, приурочив этому мероприятию мрачную погоду для этой экскурсии, обрядив в траурную декорацию всю местность, напоминая потомками тех, чьи дедушки и бабушки сгорели в печах крематория, как это было. Небо затянуто тучами: даже темно, как в сумерки; дует холодный северный ветер и мороз градусов пять, что при большой влажности атмосферы тянет на все тридцать пять. По шоссейной бетонке в направление города Кракова на большой скорости, по пустынной дороге, будто в том далёком уже сорок пятом, двигалась длинная колона «Кразов» и «Уралов» под тентами, в кузовах которых сидели «дембеля». Под колёсами мощных машин отстукивали стыки бетонных плит, будто отсчитывая каждый такой удар колёсной пары – десятки и сотни тех, которые лежат под каждой этой плитой; жизни тех, кто это строил. Колона машин стре-милась сейчас в их обитель – «Освенцим», - от одного произношения этого слова по спине идёт озноб. «Дембеля» сидят молча: с суровыми лицами, вопреки тому, что последние дни службы иссякают на днях, создавалось впечатление, что едут на похороны близкого человека. Самым печальным из всех выглядит Костя. Сидит в самом хвосте кузова, опёршись грудью на задний борт, и смотрит на убегающую квадратами ленту шоссе, сравнивая это, как обрубки из своей прошлой жизни. С того дня, как он расстался с Марысей, ко всему стал относиться спустя рукава, включая и саму службу, обязанности которой продолжал выполнять автоматически по давно заведённой привычке. Вступать в партию КПСС он уже не желал, как и оставаться на сверхсрочной службе, теперь это всё ни к чему. Сам того не подозревая, но Марыся - желала она этого, или так само собой всё вышло - посеяла в его сознание первые зёрна сомнений - во всём!.. чему он до этого был предан всей душой и телом, до последнего своего волоска. В последующее время, станет на этой почве постепенно сам себя перековывать на другие подковы, в которых - хоть и не гремят - но ходить довольно неудобно, а то и опасно для здоровья. Само провидение, и на этот раз пошло ему навстречу. В плохом это понимании, или так себе?.. - сказать трудно, но с уверенностью можно утверждать, что за его спиной бдительно стояли и охраняли ангелы хранители своего подопечного. К тем, сомнениям, о которых мы выше сказали: больной язвой в душе и в сознании укрепилось недовольство и тщетность случившегося фина-ла с Марысей, потому на весь мир он сейчас был зол, словно в клетке тигр голодный. Как-то сидя в курилке: среди присутствующих солдат и сержантов зашёл разговор о том, что в крупном промышленном, городе Гданьске, расположенном на берегу Балтийского моря, начались беспорядки под руководством организации «Солидарность». Бунтуют, того и гляди эта зараза и сюда доберётся. Костю это заело. Он тут же припомнил слова Марыси, когда она у него допытывалась, и сейчас эти слова громко звучали в его ушах: «…Они наши ровесники…Скажи, ты!.. лично ты!.. будешь стрелять?!.. - но учти, что и я могу находиться среди них!..». Под впечатлением этих слов он тут же стал в подробностях рассказывать о событиях в столице Донского казачества городе Новочеркасске и вот только сейчас, чего он никак не мог предвидеть, ему открылась правда вранья коммунистической морали и самой идеи, всей этой гнилой пропаганды, ибо никто из присутствующих понятия не имел о том случае, хотя бы понаслышке. Костя с пеной у рта принялся им доказывать, но в ответ или смеялись, а один прямо сказал:
   - Признайся, Костя, что ты ляпнул не подумав чушь какую-то, которой не то что поверить – она ни в одни ворота не пролазит.Такого просто не может быть по одной причине, что мы живём не в каком-то капиталистическом государстве!..
   В конце, концов убедившись, - что этим тугодумам верящим, по-видимому, даже в нечистую силу доказать что-то бесполезно, Костя порывисто встал и размашистым шагом направился в двери казармы. По пути вслух произнёс: «Ну, теперь уж точно посадят!.. - как пить дать!.. Ну, и хрен с ним!.. всё равно некуда ехать!.. - да и жить не очень-то хочется… Хотя, как говорят старые люди, - туда никогда не поздно и ещё ни один человек не опоздал…».
    В тот же день «порядочная» гнида!.. – преданная идеям Ленина - в образе жука навозного, доложила, - куда надо!.. В иные времена и где-нибудь в другом месте, в котором бы командовали парадом в гарнизоне не отцы командиры, а вот те - как раз гниды и навозные жуки, – пошёл бы наш Костя по статейке 58-мой, а то ещё с приставкой «Прим» - лет на десять в лагеря «без права переписки»: за антисоветскую агитацию и порочные высказывания в адрес «рабоче-крестьянской» коммунистической партии «великого» Ленина. Далее следовала бы жирная точка без всяких запятых! Но как мы ранее уже обмолвились: командование Бжегского гарнизона своих людей просто так не сдавало, да и сам особист-капитан, о котором мы вам уже рассказывали далёк был по своей сущности от тех подвально-застеночных мастеров заплечных дел - НКВДшников. Вызвав к себе в кабинет: окончилось всё для Кости воспитательной беседой со стороны особиста. Впрочем, среди командиров вряд ли имелись личности, которым бы не были известны подробности той Новочеркасской трагедии. И так получается, - вроде бы и сажать парня не за что, к тому же, как помнится: давно правда, но учили, что будто бы Владимир Ильич завещал, - всегда говорить народу правду, а там хрен его знает, может и наврали. Весомый вклад в благополучное завершение этого скандального случая сыграло то, что виновник уже свой срок отслужил, а раз так, - пусть себе едет домой и там гавкает что хочет, ибо там тоже немало людей, которые получают зарплату за то, чтобы отправлять сильно разговорчивых, – куда надо. Ко всему прочему и год юбилейный: 100 лет, как Ленин на свет появился, спрашивается, - зачем людям портить праздник?!.. А в-третьих, он же комсомольский вожак, член бюро ВЛКСМ части, и из числа младших командиров, руководитель художественной самодеятельности части, отличник боевой и политической подготовки, да ещё и больше всех в части ленинских работ изучил и законспектировал, - и вдруг антисоветчик!.. - Куда, спрашивается, раньше смотрели, когда под боком у себя пригревали врага советской власти?!.. К тому же не стоит забывать и о переходящем Красном знамени, почётных грамотах, и продвижениях по службе, - всё это даром не даётся!.. Майор Колесов даже на беседу не стал вы-зывать, - что уже взять с пропащего человека?!.. Случайно столкнув-шись с Костей на дорожке у штаба, пока сержант перейдя на строевой шаг отдавал ему честь, поманил к себе пальчиком, а после сказал:
   - Я же тебе говорил, что ты рано или поздно сам себе в штаны нало-жишь большущую кучу дерьма, а ты начал вроде бы с безобидных песенок, а чем закончил?.. Молчишь?!.. Или и впрямь совесть где-то там на дне осталась?.. Не знаю, что там насчёт сверхсрочной службы – это не мне решать, а вот, насчёт кандидата в партию можешь забыть!..  Идти, сержант Константинов!..
    Удаляясь, Костя чувствовал себя как гора с плеч долой!.. теперь не надо было: ничего выдумывать, куда-то идти и от всего ранее заяв-ленного отказываться; все эти дни собираясь это сделать, но всё тянул, не хотелось унижаться. В эту минуту он очнулся от размышлений, когда колона машин свернув направо понеслась строго в южном направлении, а слева вдали в туманной дымке заводских труб и строений города виднелась древняя столица Польши Краков. Спустя время въехали на площадь перед главным входом в бывший концлагерь смерти «Освенцим». Широкий проём ворот стоял распахнутым будто объятья, а над входом в эти ворота, овальной ажурной аркой из металла, а на ней готическая надпись на немецком: в переводе на русский язык - «Входящий – оставь свою надежду!». Немного в глубине за воротами ещё небольшая площадка перед двухэтажным зданием: первый этаж которого высокий, второй приплюснутый и над ним крыша, вероятно, когда-то оно было административным. На углу этого здания двухсторонняя кирпичная арка: построено добротно и всё из красного кирпича, где висит табличка «Музеум», дальше: сколько обозревает глаз, стоят строгие ряды, нескончаемые улицы «Блоков» - место обитания заключённых. За стенами этих строений скрывался Ад потустороннего мира, описание которого человеку не мыслимо. По-тому мы и останавливаться на том ужасе, что предстаёт глазам чело-века не станем. Вскоре «дембеля» экскурсанты, смешавшись с граж-данскими лицами разбрелись по всей территории - кто куда. Долго смотреть на весь этот кошмар невозможно – может и крыша поехать, поэтому спустя минут сорок, Костя во главе компании своих земляков из семи человек, спокойно покинули это злосчастное место и напра-вились в прилегающий к лагерю город под одноименным названием Освенцим. Зачем они отправились в город догадаться не сложно: тре-бовалось нервы поставить на место, а как их поставишь, если без го-рячительных напитков – это всё равно, что собаке под хвост, - напрасный труд!.. Рядом был железнодорожный вокзал. На нём, разумеется, как и во всех уголках мира имеются подобные заведения, чтобы удовлетворить грешную душу и сверху покапать на неё бальзамом. И как давно замечено, что для этого обычно подходит, как говорил батюшка из церкви, - вино, водка, а пиво сверху подавно!.. Польская «валюта» –злотые - имелась у всех на руках, - для такого случая не жалко, ибо кто-то ещё за полгода начал потихоньку собирать, а кто и враз: какую-нибудь хреновину на горбе оттащил тёмной ночью Адаму с Зосей в деревню Скарбимеж и все дела, - можно ехать на экскурсию. Костя ничего никуда не таскал, так как на должности замкомвзвода получал «приличную» зарплату, правда, это в понимании рядового солдата – целых 175 злотых. В дополнение к этой сумме на счёт в банке в переводе на рубли, в Союзе конечно, столько же, а это почти двенадцать рублей. Так что человек он был «обеспеченный», что и выявилось в первые минуты пребывания в привокзальном гадюшнике, ничем не лучше, чем где-то в Совдепии. Костя, увидев ту грязь на столах и под столами, а человек - как мы помним - был он брезгливым, сказал своим землякам, что на помойке пить ничего не станет, надо отправляться искать достойное для советского солдата место. Через силу кое-как дососали по кружке пива, которое что-то не совсем свежим оказалось, вероятно, бочку открыли недели две назад, ибо в животе так бы не заурчало. Вышли на тротуар, после пивного зловония вдохнули разом на полную грудь свежего воздуха и стали допытываться у прохожего пана, - где поблизости есть «Ресторация» цивильная. Пан махал руками: туда-сюда, пока не поняли, что идти надо прямо по улице, а дальше, там такого добра: одно стоит за другим. Прошли мимо двух захудалых заведений, не зацепившись. И вот, кажется то, что и надо. Окна в арочном стекле громадные и через них доносится музыка эстрадного оркестра, а где музыка и песни, Косте там уже и пиво с водкой и винами не надо. Входят. Зал - как в Кремлёвских палатах, хотя Костя и понятия не имел какие они там эти залы. Чистота и интерьер: рестораны в Союзе, в гостиницах «Интурист», – отдыхают!.. Слева, по-над окнами первого ряда столы все пустые стоят – без клиентов: скатерти все в гипюре, на каждом стоит ваза с фруктами, небольшие четыре шоколадки на тарелочке, бутылки оранжада стоят, фужеры и столовые приборы, – всё на четыре персоны: казалось, садись за любой стол, заказывай, пей, ешь, пока не лопнешь, но не тут-то было. Только стали моститься, пытаясь до кучи сдвинуть пару столов: подбежала официантка: да так защебетала, что хрен что поймёшь, что ей надо и чем она недовольна. Вскоре, смазливая на мордочку официантка всю компа-нию сопроводила в сторону оркестра и усадила за столы, где место всем даже больше понравилось. Последующий час гремели тосты, паны придвинули с двух сторон ещё и свои столы; родецких жолнежов стали угощать, хлопая дружески по спинам, заказывали музыку и беспрестанно гремел «Казачок». Веселье лилось рекой и домой никто не собирался идти: такой завидной гулянки не помнили ещё со времён проводов в армию. Кругом куда взгляд не устреми – красивые паненки: так и просятся в сильные солдатские руки. А вот тот ряд столов, что по-над окнами, куда они вначале мостились, был забронирован Республиканской партийной делегацией из столицы Украины города Киева, которые тоже прибыли на экскурсию и им также интересно тут всё. Вот прямо-таки, как на роду Косте написано, - куда не сунься, тут и киевляне на хвост упали... И что тут интересного?.. - не видели, как служат за границей ваши же родные солдаты?.. Так вот они - все перед вами – любуйтесь, как весело у них тут служба идёт!.. Последствия этого несанкционированного торжества уже разбирались на общем построении всего гарнизона. И снова Костя встрял в эту бодягу, как самый главный инициатор всей вакханалии в той «Ресторации». Все семеро его земляков на десять суток отправились отдыхать на топчаны в казематах гауптвахты, где их же сородичи по роте охраны и стали бдительно охранять, чтобы они раньше времени на-дембель не сбежали. Костю сняли с должности замкомвзвода. Нет не понизили, а просто оставили ни при чём: после чего он обрёл очень редчайший статус - «вольно-шатающийся по городку сержант». Правда, бывало часто назначали дежурным по роте, но в караул назначать стало уже не положено: на пост не поставишь и даже разводящим без должности – нельзя. Костя воспрянул духом, сказав, - что давно бы так! Надо было ещё в Бжеге ресторан посетить. Дни демобилизации день за днём проходили, уже и конец ноября, а домой отправлять кажись не собираются. Однако, если бы по какой-то причине взбрело кому-то из ко-мандиров сказать Косте: «Сержант Константинов, мы убедительно вас просим… - ли так к примеру, - мы настойчиво вам рекомендуем остаться на сверхсрочную службу…», - он бы не думая дал бы согласие в ту же секунду. Но так как за язык никого не потянешь, все предпочитали отмалчиваться, а Костя потихоньку упаковывал свой дембельский чемодан, в промежутках бренча на гитаре и исполняя  жалобные песни, страдал по Марысе: да так жалобно пел, что порой сам слезу пускал: продолжая по куплетику дополнять к своей балладе:

   - А Костя бренчал на гитаре, ведь это финал до-конца.
Куда вы скажите, податься?.. пропащая жизнь не беда.
Душа оторвалась навеки, махнула крылом на лету,
Марыся с Варшавы кричала, - Забыть не могу, не могу!..
Баллада о Косте печальна, слезами не принято мыть,
А в сердце родная казарма, рукою махает, манит…

По правде сказать, - он и сам до конца не знал, что ему делать. Хоте-лось и остаться, ибо думал, что рано или поздно Марыся приедет в гости к своим родителям, а значит, он снова увидит её; на следующий день планы менялись и почему-то стремительно хотелось быстрее отправиться домой. Пока он раздумывал: к стенам городка «Красные казармы» приползла новая неприятность: обряженная в декоратив-ную одежду и с транспарантами в руках: протестующая молодёжь под руководством лидеров из партии «Солидарность», которые принялись устраивать шествия по улицам города и первым делом, что было предпринято ими: побили все стёкла на казармах, а на стенах написали – «Оккупанты!», «Фашисты», «Убирайтесь вон!» и прочие злободневные и неприятные для глаз и слуха изречения из лексикона оккупированных стран. На улице холодно; дует во все дырки и пришлось в казармах одеялами завешивать все окна, после чего, вроде бы стало теплее, но спали не раздеваясь: готовые в любую минуту сорваться по сигналу боевой тревоги, выдернуть свой автомат из пирамиды, нацепить подсумки с рожками - по тридцать патронов в каждом: и бежать, - куда прикажут. Свет в помещениях горел теперь и днём, будто война пришла и все соблюдают светомаскировку. На этот раз русские предпочли не вмешиваться в польские события. Польша - это не Чехословакия: она из покон веков являлась местом и причиной раздора между Западом и Востоком: с её выходом на берега Балтийского моря она являлась стратегическим плацдармом. Просто так: Англия, США и Франция русским на растерзание её не отдадут. Потому польская власть предпринимала попытки справиться своими силами, под на-ставительным и бдительным оком Москвы. Гарнизоны приведены были в повышенную боевую готовность и заперлись в своих городках: из окон наблюдая за происходящим на улицах спектаклем. В эти накалённые дни, Костя, помня слова Марыси, метался в душе между небом и землёй, опасаясь, что их призовут на разгон демонстрантов. В декабре в городе немного успокоилось: но на смену, не заставив себя долго ждать явилось новое происшествие. В гарнизоне, и только лишь среди личного состава срочной службы вспыхнула эпидемия дизентерии. Спрашивается, - откуда может взяться дизентерия, да к тому же ещё и зимой?!.. Не серьёзно всё это выглядело, - не иначе, как диверсия! Вначале заподозрили и грешно подумали на панов, - что диверсия с их стороны исходит. Взяли во всех подразделениях пробы воды на анализ, который показал, что только в водопроводных кранах солдатской столовой присутствует дизентерийная палочка. С этого дня воду подавали в водопроводную сеть только чтобы умыться: у каждого на боку фляжка пристёгнута, а в цистерне возле столовой вода кипячёная, – иди, набирай и пей сколько желаешь. Вся водопроводная сеть в военном городке была сложная и строили её ещё немцы и неизвестно в каком году – и всё это под асфальтом; проектов-схем никаких. Весь асфальт не сроешь, да если и срыть, попробуй ещё найди те трубы. К солдатской столовой примыкали боксы, когда-то там у немцев танки стояли и в каждый из них были подведены водопроводные рукава. Все было и так понятно, - что эта зараза там и завелась: в трубах, в застойной воде. Время шло: ломай голову не ломай, телега на месте стоит, и никто не знает, что предпринять. Госпиталь и санчасть были забиты под завязку и даже в коридорах койки стоят; но с того дня, как перешли на кипячёную воду новых пациентов не поступало. И опять же, - это невыход из положения: городок без воды держать долго не станешь, а значит, есть опасения, что палочка может добраться и до казарм. Приглашали и панов, а те только руками разводили, а тут и комиссии одна за другой пожаловали – одна делегация не поленилась и припёрлась из самой Москвы. Все как на подбор: на погонах полковничьими звёздами сверкают, у каждого за плечами по две академии в ряд. Водопроводную сеть почему-то искать не стали, а отправились по всем закоулкам и в тёмных углах подвалов разыскивать дизентерию – женского рода, - вдруг, где-то в-укромном уголку припряталась, сволочь!.. А вот и нашли!.. – крикнули разом полковники, указав пальцем на трубу. Продовольственный склад расположен был в подвальном этаже одной из казарм; сверху под потолком проходила канализационная - та злосчастная труба, а с неё что-то, вроде бы, как капало: ровно пять капель в неделю, скорее всего конденсат. Немцы на совесть умели строить. Что тут началось - не приведи господь!.. И трибуналом грозили; разжаловать и порвать всем погоны на мелкие кусочки, а у командования Бжегского гарнизона не соизволили даже слова спросить – одни громы и молнии. На перенос продовольственного склада дали ровно трое суток. В ответ было сказано, что это физически невозможно, ибо нет помещения, его ещё предстоит найти: соответственно – это не портянки и в одну кучу не свалишь. Мясо и масло, крупы и рыба и многого всего остального: нужны отдельные комнаты и помещения и прочее, прочее. Высокое начальство на секунду задумалось, расщедрившись и сутки добавило. Иначе, - с плеч долой голова!.. 
    Тот военком в городе Ростове-на-Дону, как в воду глядел, когда говорил, что в авиации все профессии востребованы. В тот же час, когда затихло последнее ругательное слово в устах самого главного «Комиссара» из Москвы, все разом будто по боевой тревоге кинулись искать вначале помещение под склад. Под каждой казармой были подвальные этажи: рисковать не стали, туда перетащили в срочном порядке   вещевой склад, а на месте его предстояло модернизировать под продовольственный склад. Нужно было поделить все помещения кирпичными перегодками, ибо по правилам каждый вид продовольствия должен быть изолирован. После чего бросились в штабы: достали папки с личными делами бойцов и принялись искать подходящих кандидатур, которые сумели бы положить кирпич на кирпич, даже, если притулять будут, как горбатого к стенке. Сколько не рылись, - нет ни в одном подразделении строителей, хоть убей!.. Наткнулись на одного: долго вчитывались, - кто он такой и как проскочил сюда незаметно, и как пояснил рядом стоящий, майор Колесов, - что этот сержант на днях убывает до мамки, до хаты, а на данный момент, - он вольно-шатающаяся личность по гарнизону. Долго думать времени не было, все разом сказали майору:
   - Твой воспитанник, тебе майор, и карты в руки. Смотри вот сюда!.. два года учился: каменщик, а ещё и монтажник чего-то, нам хотя бы в этом повезло. Ты и будешь, майор, парламентёром, иди и уговаривай парня… 
     Для старослужащих, большим секретом уже не являлось, что по-следний эшелон с демобилизованными отправляется в Союз 25 де-кабря: оставалось немного помаяться бездельем и потерпеть чуть больше недели. Было ещё утро и Костя только что сходил в солдат-скую столовую: взял из хлеборезки кусок сливочного масла грамм на сто пятьдесят, полбулки белого хлеба – только что из пекарни; в алю-миниевую пол-литровую кружку до половины насыпали сахару: чай-заварку подадут на кухне, кипятка - сколько пузо примет. Остальное - всё то баловство и предназначено для салажат, а большего ему ничего не надо, ибо это была ежедневная пайка для «дембеля». После, как подкрепился, пришёл в казарму: улёгшись спиной на заправленную кровать предался думам, строя дальнейшие планы на будущее. Говорят, - на ловца и зверь бежит! Костя охотником не был, но эта мутота, - когда не знаешь, куда себя деть - действовала на нервы. Тот страх, который присутствовал в глубине души, что для их призыва может повториться год 68-й - когда никого не демобилизовывали - в душе уже затих, ибо в городе с протестантами от «Солидарности» справилась польская полиция и армия. «Дембелей» уже не назначали в наряды, как и все остальные мероприятия их не касались. Костя даже не заметил, когда в спальное помещение зашёл замполит майор Колесов и продолжал лежать, что являлось - даже по отношению к заправленной кровати - грубым нарушением воинской дисциплины. Кто-то из солдат в это время, крикнул: «Встать! Смирно!..». Костя вскочил, вытянулся по стойке смирно, глядя на приближающегося в его сторону замполита, а тот идя в промежутке стены и кроватей почему-то махал ему рукой, жестом подавая знак, что можешь продолжать, - если не лежать, то присядь на кровать. Подойдя, положил Косте ладонь на плечо, тем самым принудив его сесть на ту же кровать; сам же, взяв табуретку, уселся напротив него. Минуты две майор молчал, словно подыскивая слова, с которых лучше бы начать разговор, и вдруг, чего Костя никак от него не ожидал, обратился к нему по имени:
   - Константин, ты знаешь какое критическое положение сложилось в гарнизоне с этой эпидемией, объяснять тебе не надо. Я не могу тебя заставить против твоей воли сделать ту работу, которую кроме тебя сделать никто не сможет, потому что у нас нет под рукой специалиста строителя, который бы умел класть кирпичи. Мы перерыли все лич-ные дела во всех частях в гарнизоне, и только ты один оказался с та-кой специальностью. Времени у нас нет для поисков где-то в других гарнизонах; к полякам за помощью обращаться не имеем права, да и пускать иностранных граждан на территорию городка запрещено, к тому же полк разведовательный. Одна надежда на тебя. Требуется в срочном порядке перенести продовольственный склад, а для этого надо сложить много перегородок, ибо это не тряпки, в одну кучу не свалишь. Ты сержант… и работать физически я не имею права тебя заставить. Можешь считать это, как последнее твоё боевое задание. Не приказ!.. – а как на войне, в особых боевых условиях, когда тебе приказывать уже некому…
   - Когда приступать, товарищ майор?.. - прервав речь замполита и поднявшись с кровати, спросил Костя.
   - Сию минуту!.. счёт уже, можно сказать, идёт по минутам.
   - Тогда идёмте, товарищ майор, показывайте, что надо делать, толь-ко пусть старшина роты выдаст мне рабочее х/б и сапоги.
   - Я не ошибся в тебе, сержант Константинов, а ты там в душе не таи на меня обиду, если надумаешь в эту последнюю неделю остаться, пиши рапорт, а сейчас надо постараться уложиться в отпущенный нам срок…
    Умел ли Костя класть кирпичи?.. – зададим себе вопрос, ибо если припомним - как он относился к учёбе, то может появиться сомнение в этом вопросе. Умел, и ещё как умел!.. Что же даром его два года учили?!.. Да за два года - при желании - можно даже обезьяну этому научить, - лепить горбатого к стенке, а он всегда предпочитал чему-то быстренько научившись: так - на всякий случай - в дальнейшем строил из себя дурачка: филонил и над неумелыми кладеями насмехался, да на гитаре бренчал.
   В подсобники ему дали целый взвод из молодого пополнения. На свой взгляд: тут же отобрал для себя половину бойцов, остальных отправил в подразделение, чтобы не путались под ногами. Работал без перерывов и перекуров: сигарету подкуривали и вставляли прямо в ему рот. Еду приносили четыре раза на день, ел, считай, почти на ходу. Из столовой для технарей таскали заварку крепкого чая, кофе и чайник с кипятком. Прошёл день и ночь, за ним снова день и в следующую ночь в три часа утра, немного не дотянув до двух суток беспрерывной работы, ибо уже шатало, решил пойти в роту и немного вздремнуть. Пытался по ходу работы кого-то научить класть кирпичи, но вскоре понял, что это пустая трата времени. Получалась перегородка у ученика объёмным пузом, которое грозило его же и придавить. Выйдя на морозный воздух, Костя, вздохнул на полную грудь: голова не кружилась, а пьяным себе казался, будто бы выпил залпом стакан водки; внутри даже весёлость какая-то в душе гуляла. Пришёл в казарму, дойдя до своей кровати снял только сапоги и одетым - весь в растворе, как был - замертво упал на постель. В это время часы показывали четыре утра. Спал всего четыре часа: и в восемь, проснулся от того, что чья-то рука легонько тормошила его за плечо. На табуретке сидел напротив, словно с того ещё раза не уходил, майор Колесов.
   - Константин, я понимаю, что у тебя уже нет сил, - говорил тихим голосом, с какой-то мольбой в интонации, продолжая поглаживать у Кости плечо, так и не убрав свою руку, - ты работал почти двое суток без перерыва и отдыха, но поверь, нет тебе замены и никто не сможет довести дело до конца. Там осталось совсем немного. Вставай, как сына тебя прошу…
      Костя, ещё не проснувшись до конца, сказал хриплым голосом: «Щас, товарищ майор…», и усевшись на кровати, стал по очереди на-матывать портянки на ноги и обувать сапоги. Вскоре он зашёл в двери объекта и ошеломлён был той суетой: стенки что он сложил уже почти оштукатурены и дальше продолжают в том же духе, и кто как умеет, вплоть до того, что ладонью раствор по стене растягивают, как обычно женщины глиной стены мажут. Вслед тут же известью по мокрой стенке белят, там уже электропроводку тянут, затаскивают холодильники; в другие комнаты таскают уже ящики с консервами и мешки с крупами. Работа кипит – аврал!.. У Кости от этого ажиотажа, даже настроение на порядок скакнуло. Оставалось в самом конце здания сложить ещё три перегородки длинной по четыре метра. Работал весь день и ровно в десять часов вечера положил последнюю кирпичину и только в эту минуту, вдруг понял, что, хотя тело неожиданно начало дрожать, но спать вообще не хотелось, появилось желание взять в руку гитару, и, если бы она здесь была, непременно бы так и сделал. Пришёл в роту, взял мыло и полотенце, после чего форму завернул в дембельский бушлат, по пути зашёл взял с собой каптёрщика и тот выдал чистое нижнее бельё. После этого, как был в рабочей одежде и без знаков различия, весь в цементном растворе, так прямиком и направился с узлом под мышкой в сторону КПП. Нужна была баня. На проходной КПП незнакомый старший лейтенант заартачился и выпускать не желал; тогда Костя в раздражении, грубо нарушая общевойсковой и строевой Уставы, выкрикнул ему прямо в лицо:
   - Слушай, старлей!.. я трое суток не спал и работал без перерыва, тебе бы это - подох бы там! Ты думаешь я куда-то убегу?!.. - да у меня через пять дней дембельский эшелон!.. Ладно, не хочешь выпускать, хрен с тобой!.. Звони замполиту батальона майору Колесову!..
    Зачем, - спросим мы, - почти в полночь он собрался в баню?!.. Всем известно было, что пекари там работали круглыми сутками, и кочегарка рядом уголь сжирая пыхтела, так что банный день или нет, - значения не имело: можно было мыться в любое время суток. Костя решил, одно совместить с другим – его потянуло хотя бы мимо пройти, постоять рядом с тем местом, где память так вживую манила Марыся. Последний день пребывания в Бжеге, считай, был уже на носу. Безошибочно знал, что если не сейчас, то уже никогда в своей жизни он не сможет постоять на том для него святом месте…
 - Ладно, чего раскричался, рядовой!.. Фамилию называть вначале надо, а не ломиться в дверь!.. – сказал, смиряясь в голосе дежурный по КПП.
   - Я не рядовой, старлей, к твоему сведению, а сержант, звони замполиту! мне что здесь четвёртые сутки торчать?!..
    - Говори фамилию, сержант, я должен в журнал записать…
   Туда Костя прошёл, задержавшись возле ворот, где впервые встре-тил её всего лишь на минуту. Долго мылся: вначале от тёплой воды потянуло на сон и чуть было не уснул, но после став под душ: чередо-вал горячую воду с холодной и неожиданно за собой заметил: тело дрожать перестало, и вновь пришло какое-то странное опьянение и весёлость в душе, но пока он всё это время мылся, мысли его были там - возле ворот, где он только что стоял. Назад возвращаясь уже при полном параде; на этот раз, у створок ворот стоял часовой: незнакомый ему солдатик из нового призыва. Костя остановился напротив, сказал ему несколько слов незначительных, смысла которых и сам не осознавал: при этом смотрел туда - вглубь двора - на тот самый угол, а в душе щемила тоска, и чувствовал, как наворачиваются на глаза слёзы. Он бы ещё постоял, но боясь, что «молодой» заметит эти слёзы, пожелал ему службы удачной и пошёл дальше вдоль забора, а глаза смотрели внутрь тёмного двора. В эти минуты, скорее всего, всё это было от чрезмерного переутомления, он был на грани нервного срыва; по этой же причине, воля дала сбой и слёзы потекли ручьём по щекам… Это было последним значительным событием здесь в городе Бжеге у нашего героя романа, которое ему предстоит багажом увезти за собою в душе. А вот тот большой конверт с тремя сургучными печа-тями, о котором мы уже упоминали, и который пришёл по почте на адрес родителей Кости спустя месяц, и был благодарностью ему от замполита майора Колесова. В газете «Красное знамя» Северной группы войск на целую большую полосу была напечатана его статья, в которой рассказывалось о службе этого, по словам майора, сложного по натуре сержанта. Костя в то время находился уже в Ростове: явившись через неделю домой, а на пороге к нему навстречу мать уже с тем конвертом. Вскрывать сами боялись и все эти дни переживали, ожидая адресата. В последующие два часа, Костя вслух читал статью из газеты: дошёл до конца, а мать заставила прочесть ещё раз, сидела слушала и плакала. В основном, майор конечно же во всём хвалил Костю, к чему сам он, прочтя, отнёсся критически, сказав, - что многое про него сильно преувеличено…
     На этом - раз и навсегда, какая-либо связь с городом Бжегом закон-чилась в жизни Кости; но не закончится она никогда в его душе и в сердце, ибо город Бжег оставался всегда любимым для него городом, как и тот промежуток времени службы: самым светлым и счастливым в его жизни, так, по крайней мере, он будет считать. Часто вспоминая то время: от природы одарённый любознательностью и наблюдательностью, пристально всматривался ещё тогда в жизнь самого города и его жителей, часто делая выводы и чаще отрицательные не в свою пользу и не в положительную сторону своих соотечественников. Однажды, он даже высказал свое мнение своему другу, сказав:
    - Польша хотя и бедная страна, но на порядок цивилизованней, чем наша, и если ты не согласен, могу доказать на наглядных примерах...
    - Не знаю, но у нас лично в Грозном, не хуже чем здесь, - ответил его друг Саша, - а собственно, на чём основаны твои выводы?.. уж не на том случае, когда мы с тобой в деревню к паненкам ходили?..
    - Ты, Саня, грешное с праведным не путай!.. на том нельзя строить свои выводы под впечатлением отдельно взятого эпизода относи-тельно всей страны в целом. К примеру, понаблюдай из окна за про-хожими во время религиозного праздника, или даже в обычный суб-ботний или воскресный день, когда они поголовно идут в костёл. При этом не забывай, что у них страна не капиталистическая, а такая же, как и у нас. Весь народ до единого одет с иголочки: мужики в тёмных костюмах, белые рубашки с галстуками, а молодёжь вся по последней моде. Ты у нас что-нибудь подобное видел?.. да пойди ты на Красную площадь в Москве к мавзолею Ленина, я там хотя и не был, но видел не раз в киножурналах. Стоит разношерстная толпа, будто их только что из какого-то колхоза на телегах доставили. Что касается одежды. Я ещё когда в отпуск ездил, а ты, кстати, два раза там побывал, но видимо не обратил внимание. Посмотрел я на наших станциях и в городах на женщин: или фуфайки на них, как ещё в войну ходили, или чёрная с облезшими пятнами плюшка, на ногах сапоги резиновые или боты неизвестно какого мужского размера. На голове платок выгоревший и замызганный коровьим хвостом, а за мужиков и вспоминать не хочу – те хуже ещё во сто крат своих женщин. Ты, Саша, здесь в городе видел хотя бы раз пьяных и шатающихся по улице?.. а у нас под лавочками, да по кюветам валяются. Здесь же, глянешь на женщину и каждая, словно, замуж собралась. Поляк будет голодным сидеть, но в чём попало в город не выйдет! Вначале он думает об одежде и только потом о своём желудке. У нас в Союзе, к сожалению, всё обставлено с точностью до наоборот…
    - Костя, что-то ты сильно их расхваливаешь. Лично я на панов обоз-лён, когда они нам в казарме окна побили. И с чего это, вдруг, я дол-жен спать из-за них одетый в шинели?!..
    - Каждый народ желает жить самостоятельно, а при том, когда на плечи давит бедность, он всегда будет искать выход. Вспомни, как мы в прошлом году ездили в восточную часть Польши заготавливать кар-тофель на зиму для гарнизона. Как нас в деревнях встречали?!.. Весь народ к нам валом валил, несли и еду и выпить, и говорили, что по-следний раз видели советских солдат ещё в сорок пятом.
   - Слушай, Костя, зачем ты мне эту политинформацию надумал чи-тать?.. Мне до лампочки! всего пару дней осталось и: ту - ту, ручкой помашем и панам, и паненкам, а через неделю и забудем, где мы и были до этого. Ты, наверное, жалеешь, что не остаёшься, потому тебе их и жалко. Так ноги в руки и к майору Колесову, пока не поздно! Накарябаешь рапорт, и живи дальше тут, в чём вопрос?!.. Хотя, без тебя скучно будет домой ехать. Лучше выбрось всё из головы и не надо ничего менять…
    Последняя ночь в казарме для «дембелей» – она особая!.. Прежде всего ни одному не приходит в голову ложиться спать. Каждый тща-тельно и долго заправляет свою кровать, будто прощаясь с нею. Ста-рательно отбили канты на одеялах, словно утюгом прогладив, и те-перь они заправленные, выглядят точно так, как те, которые стоят в эскадрильях: их шесть штук – четверть века в ожидании возвращения своих хозяев, которые погибли на войне, - Героев Советского союза. Ликования как такового не наблюдается в казарме. Лица у всех серь-ёзные, немного хмурые: с завтрашнего для предстоит начинать новую жизнь. Ожидающая впереди неизвестность порождает в душе у каждого чувство подавленности, тревоги, как будто с минуты на минуту прозвучит сигнал боевой тревоги. После вечерней поверки: вся рота отправилась спать, а «дембелей» выстроили в коридоре, приказав положить у ног дембельские чемоданы и открыть их для проверки. Командиры взводов вместе со старшиной роты бегло прошли, для приличия поковырявшись сверху в каждом чемодане, после чего распустили строй…




       Бжегский вокзал: «Прощание Славянки».


                Тает луч забытого заката,
                Синевой окутаны цветы.
                Где же ты, желанная когда-то
                Где, во мне будившая мечты?

                (П. Д. Герман.)




    Ранним утром 25-го декабря, как и два года тому назад, когда  но-вобранцы, поздним вечером и под моросящий дождь прибыли в эти края: теперь уже «дембелями» они отправлялись в обратную сторону, - долг перед Родиной был выполнен. Костя, в эти последние минуты мысленно прощаясь с этим местом, пристально и с какой-то тоской в душе, взглянул ещё раз на казарму, и сейчас почему-то на память пришло, казалось совсем некстати, - как он строил те перегородки. Обратив внимание на то, из какого красно-зеркального кирпича и как красиво сложены стены казармы: «Да!.. – то, что я слепил: только в сатирическом журнале «Крокодил» можно увидеть, - подумал он, ухмыльнувшись, - а как у нас в стране строят, то, конечно, намного лучше, чем у меня получалось, но против всего этого – каменный век!..». Спереди у его колен стоял чемодан, а между ног грифом вверх держал гитару. Просили спеть что-нибудь на прощанье при выезде за ворота КПП, но он отказался. Сказал, - что холодно, пальцы плохо слушаются и пообещал дорогой петь до самого дома. Утро их встретило повседневной в это время года пасмурностью: стоял небольшой морозец, а сама окружающая атмосфера, будто печалью хмурого дня, выражая сожаление по поводу их отъезда, провожала на Родину – её детей, теперь уже совсем не птенцов… За шесть дней до Нового года, на Бжегском железнодорожном вокзале формировался последний эшелон на полторы тысячи демобилизованных военнослужащих для отправки в Советский союз. Состав стоял на первом перроне вокзала и казалось бесконечно длинным он был, а в голове стоят - урча моторами - два спаренных дизель-электровоза. На вокзале кругом людно: сам перрон словно улей и впервые глазам посторонних предстала картина выхода из глубокого подполья всех тех влюблённых пар, ко-торые до этого мгновенья всякими путями и изощрёнными способами прятали свои близкие отношения. Теперь им бояться нечего, что красноречиво и романтически сейчас бурлило на перроне перед вагонами эшелона и наглядно давало понять всем присутствующим, в том числе и командирскому составу гарнизона, - как им сейчас тяжело расставаться! Паненки пришли попрощаться и проводить своих любимых родецких жолнежов. Девушки были в это утро – прямо-таки эталоном красоты: той женской, которая мужчин зачастую сводит с ума, - одно очарование!.. Все те достоинства - в каждой отдельно взятой паненке - то одухотворённое обаяние, которое не подвержено сомнению, сейчас перед глазами блистало модной на них одеждой, подогнанной по фигуре и казалось нет на свете красивей девчат. И если обратить внимание на их лица: глаза у всех пар светились огнём проистекая из желаний и в тоже время с поволокой печали, а та нахлынувшая грусть от разочарования, досадной необходимости расстаться, что со стороны отражалось в каждой отдельной паре. Без сомнения, что в эту минуту любовные чары уже тут не уместны, как и надежды: ни капельки не оставляла им судьба на будущее. Парочки болтали не умолкая, а многие на повышенных тонах, пытаясь сказать и высказать всё, о чём и сами не знали, и чего больше вовек не удастся сказать. А в это время, духовой оркестр играл и играл «Прощание Славянки». Периодами звучал вальс «Дунайские волны», который сменял «Венский вальс», и лишь только замолкала последняя нота звучания, следом, как гром небесный, барабанным ударом литавров, отбив такт, вновь гремели трубы духовых инструментов исполняя «Прощание Славянки», - раз-рывая душу на части и разум при этом мутился, а ностальгия по чём-то таком непонятном выдавливала слёзы из глаз. Казалось под звуки этого марша дрожат не только сердца и здания в округе, дрожит сама земля под тобой. Для Кости этот мотив был самым любимым из всех: слушать «Прощание Славянки» он готов был бесконечно. Многие паненки обнимая своих родецких жолнежов плакали, а офицерский состав – отцов командиров – стоял в стороне и с грустью во взгляде, не осуждая, иные с улыбкой, смотрели на это представление. Да по сути, эти «дембеля» им уже и не подвластны-то были: у каждого в военном билете стояла запись и печать за подписью начальника штаба, что он демобилизованный и с этого раннего утра уже вольный как птица. Когда прозвучали команды, - занять места в вагонах, а тепловозы стали гудками сигналить: паненки повиснув на шеях у ребят, словно их на фронт провожают, ещё сильнее зарыдали и всё это стало выглядеть ещё трогательней. И именно этот момент запечатлится на долгие годы в памяти у Кости, до слёз всколыхнув душу его. Костю никто не провожал, но - как сам он считал, - что это даже лучше, ибо так легче уехать и покинуть то, что на душу легло. Марыся где-то была в Варшаве; и, если бы имелась такая возможность, проездом желал бы всё-таки видеть её, хотя бы на мгновение. Гитара на ремне за спиной, в левой руке чемодан, правой взялся за поручень, поднявшись на верхнюю ступеньку, не утерпел и уже на ходу, чтобы не закупоривать путь, взглянул ещё раз через правое плечо на перрон. За спиной он оставлял всё, что на это время дорого было его сердцу, а навстречу в тамбуре вагона незримо встречало его одиночество, с которым предстояло в обнимку дальше идти. Было предобеденное время, когда поезд наконец-то тронулся и постепенно удаляясь от станции, силой двух спаренных дизелей стал набирать скорость, а звуки марша продолжали ещё доноситься в открытые окна вагонов, откуда, высунувшись по пояс, всё продолжали руками махать в пустоту «дембеля». Вслед за этим начались застолья, ибо мир и провожающие на том Бжегском вокзале оказался не без добрых людей и спиртным успели запастись на доро-гу. Костя подвыпив, стараясь угодить в тему большинства слушателей, взял наконец-таки в руки гитару и запел им на стихи Есенина:
   
    - Бегут весенние ручьи И солнце в них купает ноги
А мы куда-то всё спешим Мы проклянём свои дороги
Ой ты синее небо России ухожу очарован тобой
А берёзки как девки босые На прощанье мне машут листвой
Я навек без тебя не утешусь Пропаду без тебя моя Русь
Вот вам крест, что я завтра повешусь А сегодня я с горя напьюсь
Другую буду обнимать С другой быть может брошусь в омут
Но никогда ей не понять Чужую страсть к родному дому
Ой ты синее небо России ухожу очарован тобой…
   
    К полночи все пассажиры воинского эшелона уже крепко спали. Прошедшая до этого бессонная ночь, а после беспокойный день от-правленья и расставанья сморили солдат наконец. Не видели они ни ночной Варшавы и спали бы, вероятней всего, ещё целые сутки, но в связи с продолжавшим оставаться накалённым внутренним положе-нием в Польше, и опасаясь провокаций на станциях: воинскому эше-лону дали зелёную улицу до самого Бреста. Кто бы мог подумать: сю-да паровозами тащили почти трое суток, а обратная дорога оказалась в три раза короче. На рассвете, все кто ещё спал, были разбужены криками «Ура!», который вначале волной пошёл от головы состава, наполняясь звуком голосов радости, теперь он перекатывался от хво-ста в обратную сторону. Эшелон пересекал Государственную границу СССР. Потом был Брестский вокзал, где в группе уже своих земляков быстрее старались покинуть Брест, стремясь к Новому году успеть добраться домой. В Киеве, Костя попытался снять с банковского счета те деньги, которые перечислялись из части за сержантскую должность, но был конец рабочего дня, и очереди в госбанке. Билеты до Ростова удалось взять лишь на утро: вокзалы и поезда перегружены, мест нет, все куда-то спешат к новогоднему столу. Сдав в камеру хранения чемоданы, до полночи бродили по ночному Киеву; на улицах лежал неубранный толстым слоем снег; было морозно и под сапогами слышался сухой хруст, что в Польше явление довольно редкое. В четыре утра отправились в своём направлении. Сейчас Костя, преодолевал последний отрезок дороги перед домом, а в его дембельском чемодане одним из реликвий лежала пухлая, как детская подушка и довольно толстая, немного растрёпанная, но по-прежнему для души родная, пачка писем от Ларисы. Прошитая сапожной дратвой, словно готовил в архив её сдать и сложена в хронологическом порядке согласно дат. Зачем он сохранил эти письма и что намерен был делать с ними дальше, - вряд до конца задумывался над этим, но в душе, всё-таки, хотелось их бросить ей прямо в лицо, хотя прекрасно знал по себе, - что никогда этого не сделает. Сидя у вагонного окна печально смотрел на заснеженные поля Украины, до дома оставалось совсем немного: впереди пустота, позади пропасть безмолвия и память, которую, как болячку, лучше не трогать. Сейчас он думал о матери, о её письмах за последний год, ибо больше не о ком было думать. В Ростове снега не было, небольшой морозец, непривычная суета городская и первые признаки в душе отчуждения от всего этого. Было ещё утро 29 декаб-ря: до боя курантов Нового года оставалось ещё больше двух суток. В Госбанке наконец-то Костя снял со счета свои сержантские рубли, по-сле долго прощался на вокзале со своим другом Молоковым, которого провожал на поезд до города Грозный. В самый последний день уходящего года неожиданно повалил пушистый снег, а к утру укрыв землю толстым слоем, после чего установилась почти русская зима. Новогодние праздники прошли в веселье радости возвращения Кости: но по большому счёту - в пьяном угаре: в застольях и поездках по гостям. Часто, за очередным застольем, из уст проговорившегося собеседника выплескивалась вся грязь наружу в адрес его, когда-то «непорочной Мадонны» - Ларисы. Обычно в таких случаях, Костя старался перевести разговор на другие рельсы, но в душе от этого продолжал страдать, доводя себя до каления. На третий день нового года, когда все уже нагулялись вволю: вечером отправился в сельский клуб. Стоял тихий морозный вечер, но скудость самого села: эти хатёнки под камышовыми крышами, безлюдная улица с глубокой под снегом колеёй после распутья, тявканье собак во дворах на душу навевало тоску и подавленность, вгоняя в депрессию. В клубе крутили какое-то старое кино; в зале сидело не больше десяти зрителей, но он пришёл не фильм смотреть: душа потянула к Ларисе. Она ведь здесь в этом клубе исполняет всё ту же должность - завклубши. Вспомнив об этом, сам над собой подсмеялся, - везёт же тебе на завклубш!.. - если память не изменяет, и посчитать ту, которая была ещё в седьмом классе, то получается целых три!.. Тихо прошёл пригнувшись к заднему ряду сидений: усевшись, бессмысленным взглядом стал смотреть на экран. Лариса, вероятней всего, сидела где-то среди зрителей и подходить не стала. В клубе не топилось и было сильно холодно, даже пар шёл изо рта. На нём до сих пор была военная форма, а дембельский бушлат на узбекской вате грел не хуже полушубка. Сидел и думал о том странном и казалось почти невероятном своём тайном в душе желании, - вновь обладать ею!.. - но в последующую минуту в мысли вползали сомнения, которые борясь с желаниями, порождали к ней неприязнь. О завтрашнем дне мало задумывался: ибо сейчас враждующие внутри чувства заполняли каждый кусочек сознания. Фильм закончился: он быстро по-военному встал и вышел торопливо на улицу. Не желая с кем-либо из селян встречаться лицом к лицу, отошёл на десяток шагов от входа в сторону парка, и стоя лицом в направлении памятника советским войнам, застыл на время. За спиной слышался хруст снега под ногами покидающих клуб зрителей, наконец всё стихло, и когда послышалось бряцанье запираемого замка на двери клуба, он повернулся. Лариса долго возилась с замёрзшим замком: что-то бурчала при этом себе под нос и наконец, видимо, справилась: со злостью ударила им по двери, обернувшись, направилась в его сторону. Прошло ведь уже пять дней с того часа, как Костя прибыл домой: и вот только сейчас, она видела его впервые. «Киска, утащившая со стола и съевшая под кроватью мясо, будет долго справляться с куском, если даже он ей не по-желудку, но, рано или поздно, она вылезет оттуда, и первое, что попытается она сделать: станет, ласкаясь урчать и тереться хозяину об ноги…». Не доходя до Кости ещё пяти шагов: без всякого предисловия и приветствия, будто они уже виделись в этот день, задала вопрос, словно постороннему: 
   - Ты меня ждёшь?..
   Вначале, на язык просилось ответить ей, как и всегда в таких обстоя-тельствах любил он сморозить какую-нибудь смешную нелепость, но в последнюю секунду: в душе откуда-то появился растущий гнев, непонятная досада на себя и он хриплым голосом, ответил:
    - Если ты не привидение, то кажется, здесь больше никого я не на-блюдаю…
   Ответ ей видимо не понравился; и она минуя его направилась по протоптанной тропинке в снегу в сторону здания школы: самым ко-ротким путём в сторону дома. Костя поплёлся за ней: поравнявшись, она вдруг спросила:
    - Решил проводить?.. мог бы и раньше додуматься домой ко мне прийти. Некогда было и на шестнадцатилетних потянуло?.. Девочек портить - это ты умеешь!..
   Костя, собрался было уже, в отместку ответить дерзостно, - как тебя потянуло на всех подряд!.. - но припомнив свой свежий грешок во время первого вечера застолья, когда из клуба приволокли всю молодёжь: прикусил язык и притворившись невинным: голосом обиженного, сказал:
    - На чужой роток не накинешь порток: не сколько дела, как приврут. Вообще-то я пришёл не за тем, чтобы выяснять, кто больше в чём-то виновен, ибо это бессмысленно, а скандалить я не любитель…
   Она шла по тропинке, а Костя рядом прокладывал новую дорожку в снегу. Далее беседовали рассудительно, не касаясь только своего личного – «Я». Дошли до угла переулка, откуда уже оставалась сотня метров до дома, куда всегда стремилась его душа; остановились. Она спиной притулилась к забору, а он в шаге стоял напротив, поддержи-вая бессмысленный разговор, словно в костёр кидая по кусочку вето-чек препятствуя ему погаснуть, но думал совсем о другом. Та, в про-шлом казавшаяся уму божественная красота сейчас поблёкла, хотя, как он прекрасно понимал, - никуда она не исчезла, но что-то вкли-нившееся чуждое между ними, порождало уродство и всему этому пустому разговору. В последующие минуты в речи её появился тот лживый, порочный адюльтер, который без труда он вычислил в её интонации голоса, когда она обольщая, лукаво намекая на близость, сказала:
   - Я замёрзла уже!.. Не забывай, что я всё-таки женщина, а мужчина должен по совести и жалости к ней согревать её. Пойдём к нам до-мой… 
   Костя при этих словах подумал, - что лучше бы эти слова она совсем не произносила. Этот невинный её каприз, и циничная откровенность, лишь внесла в сознание Кости новый виток раздражения, а вслед нахлынули воспоминания о том, что не так давно она лежала с другим в постели: всё это в зачатке убивало всю ту чувственность, а на том месте возникало вдруг отвращение. Не дождавшись ответа, она медленно направилась в сторону дома, а он словно под гипнозом, снова побрёл за ней. В эту минуту, ему всё же - как всегда привык он это делать в армии - хотелось довести всё до логического конца; хотя ни на йоту не ведал, каким он должен быть, тот самый конец их отношений. Вошли во двор, но вопреки всем его предположениям, она, минуя дверь в кухню, где когда-то было их гнёздышко, прямиком направилась по дорожке в главную хату. Войдя в коридор, сняли обувь и тихо ступая по половичкам, направились через комнату в зал. Проходя мимо дверей спальни, послышался голос, от которого Костя вздрогнул - голос напутствия тёщи:
   - Хватит вам дурью маяться! Миритесь, да живите уже!.. 
    И снова в душе у него протест!  Всё это навязывали ему против его воли, а не сам он решал за себя. Сам того, сейчас не осознавая, там - ещё в казарме - отразил в своей балладе о Косте многое то, предвидя дальнейшие события, что сейчас и происходило. Войдя в зал, вклю-чать свет она не стала; Костя, сняв шапку и бушлат и положив их на стул, присел на диван: спустя минуту она села рядом. Какое-то время сидели и молчали. Темы для разговора по существу не было в приро-де – они были уже чужие, не осознавая этого пока!.. Неожиданно, она произнесла слова, которые переполнили ту чашу терпения в душе у него. Лучше бы в эти минуты она ещё помолчала:
   - Ну и долго мы так будем сидеть?.. давай раздевайся…
   Резко вскочив, схватил свой бушлат: надел и водрузив на голову шапку, уже в приступе брезгливой злости, разрывая свою душу на части и всё то прошлое, сжигая последний свой мост, лишая тем самым себя возвращения, бросил ей в лицо как последней шлюхе:
    - С бл…ми в постель не ложусь!..
   Это были последние его слова брошенные ей на прощанье, и кото-рые впоследствии будут звучать у него в ушах – упрёком себе, давя на сознание и проживут эти слова с ним годы. Быстрым шагом вышел в коридор, обул сапоги, и на прощанье: дверью со злости так хлопнул, что кажется вся хата ходуном зашаталась. Разделять то «постельное счастье и наслаждение», - по его мнению – равносильно тому, что признать полное прощение всей её безобразной распущенности и предательства. Другой альтернативы он не видел, ибо с его точки зрения - её не существовало. На следующее утро встал ни свет, ни заря и принялся ещё затемно готовиться в дорогу. Побрился, ещё раз просмотрел скептическим взглядом гражданскую одежду, которую вчера только что привезли из Азова, ибо вопреки желанию, так или иначе: военную форму пора было снимать и для памяти отправлять на вешалку в шифоньер. Неожиданно вспомнил о письмах Ларисы. Достал их из дембельского чемодана, накинул на плечи бушлат, взял коробок спичек и вышел во двор. Попутно зашёл в сарай и взял табуреточку, на которой мать доит корову; вышел к уличному туалету, ибо посчитал самым подходящим местом для таких писем, сел на табуретку и отрывая по листку принялся сжигать их огнём. Листки корёжились, скручивались в пламени сгорая, казалось они плачут вместе с ним, наконец не выдержав долгого мученья, скомкал все оставшиеся листки до кучи и бросив их в огонь, удалился…
   Войдя в комнату и взглянув на будильник, подумал, - что на утрен-ний поезд Староминская – Ростов ещё предстоит преодолеть шесть километров, а в запасе остаётся всего сорок минут, значит, он явно опаздывает. Быстро, как по тревоге собрался, выскочив на дорогу, где была колея, свернул на озимое поле и намётом, по щиколотку утопая в снегу, словно на крыльях летел: ибо на плечах не было ни оружия, ни всей той амуниции, когда несчётно раз, бежал преодолевая расстояние на марш-броске со своим взводом. При этом тащил за спиной три автомата, стараясь всем взводом уложиться в те тридцать минут. Сейчас на ногах были только ботинки – весом с пушинку, а на плечах всего лишь пальто, в котором также весу - ничто. До полустанка Еремеевка добежал раньше на десять минут до прибытия поезда. Поезд из Староминской прибывал на Пригородный вокзал Ростова на третий путь. Он вышел на перрон: напротив, на втором пути с распахнутыми дверями стояла электричка: и в ту же минуту, громкий голос над головой из репродуктора на столбе, прокричал приятным женским голосом: «Граждане пассажиры, разрешена посадка на электропоезд следующий до станции Зверево. Состав электропоезда стоит на втором пути…». Костя неожиданно остановился как вкопанный: будто что-то забыв и вот наконец-то вспомнив. Посмотрел на раскрытые двери электрички, про себя подумал: «Она же через Шахты идёт!..». Дальше думать уже не требовалось: по этому поводу он размышлял уже не раз, с того дня, когда Марыся уехала в Варшаву, вот с той поры, само то внутреннее чувство, когда-то посеянное Мариной: теми слезами и своею девичьей чистотой, всплывало день ото дня всё чаще и чаще. Нет, он никогда её не забывал! Как и всегда помнил о своём неблагородном подлом поступке; и именно это чувство сдерживало его каждый раз, написать ей письмо, а попросту стыдно было!.. Не раздумывая ни секунды, Костя запрыгнул в вагон электрички. При этом подумал: «Если найду, на колени пред ней стану!.. и буду просить проще-нья!..». Шахтинский адрес Марины он помнил, как свой домашний, но прибыв в город Шахты пришлось спрашивать местоположение самой улицы. Был обыденный рабочий день и вскоре он уже шёл по пустынной той самой улице, поглядывая на номера домов частного сектора. Погрузившись в воспоминания, испытывая в душе скептическое отношение к себе, припомнил её детскую наивность, про этом улыбнувшись мыслям, а вслед за этим стал проклинать себя, что не соизволил написать за долгих два года, хотя бы одно ей письмо. «Сколько бумаги испортил на всякую галиматью: корпел ночами над конспектами марксизма-коммунизма!.. - а тут, казалось, всего-то один листочек!.. и не смог написать!..». Вот и номер её – на калитке висит: стены дома вероятней всего сложены из пиленного ракушечника и оштукатурены. Красился дом видимо давно, о чём говорили его выгоревшие стены на солнце и трещины на штукатурке; на фасадной стене на три окна со ставнями. Во дворе ни души, как и за окнами в доме. За забором тявкнула собака, но в ту же минуту затихла. Остановившись у калитки, Костя почувствовал внутри какую-то робость: стоял и не решался позвать хозяина. Забор, как и калитка сделаны из сплошной доски и покрашены в зелёный цвет. Вытащив из кармана металлическую зажигалку постучал в железный почтовый ящик, висевший прямо на калитке. И в ту же минуту, подбежавшая к забору собака подняла лай. Костя резко по прямой пересёк улицу на противоположную сторону и уже откуда стал глядеть на окна дома. Тюль на окнах не шевелилась, а значит, нет никого в доме. Как назло, - подумал при этом, - хотя бы кто из соседей высунул нос за забор!.. Кругом тишина, безлюдье, словно разом все вымерли. Продолжал стоять напротив дома Марины минут сорок. В душе уже сознавал, что зря приехал сюда и будто отдавая честь этому дому, где она родилась и выросла, горько сожалея, с поникшей головой, расшвыривая снег под ногами, побрёл, не выбирая дороги, обратно, откуда пришёл. Время от времени всё-таки оглядывался назад, надеясь на призрачную несбыточность своего желания, - что вот она, вдруг появится откуда-то из-за угла, - но улица, по-прежнему, словно в деревне, продолжала хранить молчание и пустоту. В конце этой улицы - его ожидал бурный поток, - река жизни. Удаляясь сиротской походкой всё дальше от этого места: по причине сильного расстройства в душе: в голове зазвучали аккорды гитары, и казалось, вся эта затеянная им авантюра, последней каплей в переполненной чаше душевных невзгод, которые являлись последствием его возвращения домой. Сейчас он сильно сожалел уже о том, что не остался служить в городе Бжеге, ибо так получалось, что кроме матери, по большому счёту, его здесь никто и не ждал. На гражданке Костя долго не задержится, чувствуя чуждость самого в этом бытия, он вскоре, снова уйдёт служить в армию: отправившись учиться в город Ленинград. Мы рассказали о жизни Константина всего лишь его короткий период - всего в четыре года, но этот маленький отрезок в его юности, как и у каждого живущего на этой земле человека, он самый значительный во всей его дальнейшей биографии…


                Эпилог.

                Когда в дверь стучит прошлое.



    В начале зимы 1977 года, уже третий раз в своей жизни Костя воз-вращался в Ростов, надеясь хотя бы на этот раз прижиться в городе своей юности. Сейчас он уже больше часа стоял в тамбуре поезда, не желая заходить в вагон: часто курил и решил, - чем раз за разом хо-дить туда, сюда и таскать за собой вещи, так лучше на месте стоять. До Ростова оставалось ехать не так уж и много. В ногах стоял чемодан – всё тот же «дембельский»: добротный, чешского производства, на совесть сделанный, а рядом у стены стояла зачехлённая гитара. Это и всё его имущество, которое он имел на данную минуту, если не брать в расчёт, ту одежду на нём. На плечах лётная зимняя куртка: добротная, в такой можно и спать на снегу; под курткой свитер, такого же военного образца: из толстой вязки и из чистой овечьей шерсти; брюки от парадной формы цвета морской волны, а по бокам синие канты; под ними хромовые сапоги и со стороны смотрятся как ботинки. Голова простоволосая, ибо военную форменную шапку без кокарды не наденешь. У Кости не было не только семьи, но и самого дома, если не считать тот, что у матери в деревне - ту хату - как резервный куток, где, если придётся, и уже истекая последними соками, всегда приютят и будет где голову преклонить в безнадёге и в той - как ему казалось, - в самой тщетности бытия. Друзей рядом и в округе тоже не было, ибо сейчас – то множество их было разбросано на всём пространстве огромной страны включая ещё четыре зарубежных, в которых дислоцируются советские воинские части. Не было рядом - как и где-либо вдали - любимой женщины; денег, кстати, в кармане также не имелось: так, одна мелочь, чтобы с голоду не подохнуть. Но даже не это всё перечисленное являлось главным: ибо, как он отметил в последнее время, стал терять своё «Я», по причине отсутствия дальнейших желаний и стремлений к чему-то. Сам себе казался старым и в душе жизнь представлялась прожитой уже, а все те чувства потребности души и тела старался на корню задавить внутри себя, считая всё обманом. Армия, теперь бесповоротно осталась позади, но не было и профессии, которой можно было воспользоваться на гражданке. В душе одиночество, а внутреннее чувство подсказывало, - что жизнь начинать надо сначала. Сомнения, противоречия, обиды на весь свет, а больше на себя; души неприкаянность, а впереди всё в дымке тумана…
   Прибыв в Ростов, вещи сдал в камеру хранения, - не таскать же их за собой, когда ещё не знаешь, где спать в эту ночь придётся: возможно, на вокзале, сидя на лавочке. Минуло ровно десять лет с того памятного дня, когда он после Кочетовской прижился в Ростове – то прошлое теперь казалось, будто вечность минула, а город встретил его, словно чужака. Хотелось кому-то излить свою душу и ноги сами понесли туда, где юность последний год доживала – на улицу Пушкинскую к Петру Леонтьевичу, в надежде, что старик ещё жив. Шёл проторенным сотней раз маршрутом, вертел головой, но город по-прежнему за все эти годы остался без всяких на то изменений. На углу Пушкинской и переулка Доломановского долго стоял и смотрел на здание, где когда-то учился; взгляд скользнул дальше, на место трущоб, но там стройка кипела. Подойдя ко двору, где жили компанией: на месте широкого прохода стоит кирпичная изгородь, а в ней калитка из листового железа, в которую он и вошёл. Во дворе всё без изменений, как будто вчера покинул это место, и единственное, что бросилось в глаза, так это булыжники, покрытые сверху асфальтом. Подошёл к дверям флигеля и постучал. Спустя пару минут, из-за дверей выглянула миловидная женщина возрастом уже за сорок, спросила:
   - Вам кого?..
   - Мне бы Петра Леонтьевича… - можно повидать?..
   - Дедушку?!.. Так он же умер, ещё четыре года назад!.. Вначале умерла бабушка Лиза, мы тогда вон в том флигелёчке ещё жили, а там только одна комнатушка. Когда умер дедушка Петя, переселились сюда. Он всего два месяца прожил после того, как бабушку Лизу схоронили. Есть перестал и сказал, что это ему уже не требуется, и ни к чему. Сын сколько не бился, упрашивая и заставляя, даже врачей подключал…  Можно сказать, что он сам себя голодом заморил. А вы ему кто будете?.. Если очень надо, то обратитесь к сыну, но сейчас его нет, он на работе и будет только вечером.
   - Спасибо… - раз нет в живых Петра Леонтьевича, теперь мне уже никто не нужен. Извините за беспокойство, до-свиданья… - сказал Костя и направился к калитке. Выйдя на тротуар, долго стоял в раздумьях: к горлу подкатывал комок внутренней печали и тоски, отчего хотелось громко зареветь. Город был чужой и не хотел его принимать, идти не к кому больше было. Вернулся на вокзал; вещи из камеры хранения забирать не стал и налегке уехал электричкой в Азов к тётке, - не спать же на вокзале!..
   С чего-то надо было начинать, и прежде всего, заработать себе на кусок хлеба. Два дня потребовалось на то чтобы найти работу. По сути, её искать большого труда не составляло: по всему городу стоят специальные доски, на которых крупным шрифтом гласило «Доска объявлений», а там перечислены практически все предприятия города: куда бы не пошёл, везде требуются и ещё раз требуются рабочие и специалисты, – возьмут с руками, ногами и не спрашивая фамилии. Устроился на работу в Домостроительный комбинат, располагавшийся невдалеке от центра города, за старым городским кладбищем. В конторе получил подъёмных пятьдесят рублей в счёт будущей зарплаты, а на Северном массиве по улице Пацаева, в новом здании общежития койко-место. Общежитие было выстроено в стиле гостиничного типа: комната всего на двоих человек; санузел и мини столовка в три квадратных метра. На каждом этаже имелась просторная, вся в кафельной плитке общая кухня, где по-над стенами стоят столики и сияющие эмалью современные четырёхкомфорные газовые плиты. Постояльцы – холостяки, готовили на них в редких случаях: проще было сбегать в ближайшую столовку и перекусить, и разве кто, чайник вскипятит, да яичницу поджарит, а так большую часть времени эти кухни пустовали. С напарником по комнате Костя ни разу так и не встретился; однажды, пожаловавшись самому себе, что даже в этом ему не повезло и приходится жить в одиночестве. Как он узнал от комендантши, сосед по комнате только ради городской прописки место в общежитии занимает, а сам живёт где-то в городе у сожительницы. Стараясь убежать от одиночества и от той тоски, которая постоянно грызла внутри истязая душу; он как любитель кино, всё свободное время посвящал хождению по кинотеатрам города. С утра, если вторая или третья смена на Комбинате, а если в первую смену работал, то вечером отправлялся в кино. Покупал городскую газету «Молот» просматривал длинную колонку перечня названий фильмов, где и какие фильмы идут на этот день и отправлялся уже по адресу. Одним из любимых кинотеатров города был у него «Буревестник», располагавшийся на углу улицы Энгельса и проспекта Ворошиловского. Кинотеатр, вероятно, ещё дореволюционной постройки, с двумя небольшими по вместимости кинозалами: один на первом этаже здания, второй наверху, в котором маленький зал имел балкончики и казалось ты попал в миниатюрный театр; чувствуешь себя уютно, сидения удобные и голова впереди сидящего не мельтешит пятном на экране. Ко всему прочему, в программе кинотеатра всегда отсутствовали допотопные старые фильмы, всегда старались демонстрировать что-то новое или давно полюбившееся зрителям. Была суббота и в этот выходной день, Костя, в первой половине дня, выспавшись, отдохнув после вчерашней второй смены, приехал в центр города для посещения кинотеатров. В такие культурно просветительные вояжи он способен был, переходя из одного кинотеатра в другой, к позднему вечеру, посмотреть несколько фильмов. Сегодня в «Буревестнике» демонстрировались «Лимонадный Джо» и «Верная рука друг индейцев». Оба фильма не советские, приключенческие к тому же кинокомедии, как раз то, что ему по вкусу. Видел он их уже не раз, но «Верную руку друга индейцев», смеясь до слёз, готов был смотреть на день по три раза. До начала следующего сеанса было ещё полчаса; у билетных касс пусто: горожане ещё продолжали досматривать субботние сны. Зима была на исходе и в этот день радовала своими февральскими окнами: обещая, маня и обна-дёживая от природы довольно глупого человека, что уже пришла весна и холода убежали куда-то на север, далеко, - аж за Полярный круг. Не торопясь брать билет, Костя подошёл к ограждению, которое отделяет тротуар от проезжей части, опёрся поясницей на трубу, по привычке закинув ногу на ногу, стоял и курил в той же привычной своей задумчивости. Мимо, по случаю выходного дня и раннего времени, проходили редкие прохожие, на которых он совсем не обращал внимания. Сейчас он в уме решал дилемму, - что с работы пора уже сваливать, пока не пришла весна: и та мутота, куда он встрял - на этот Домостроительный комбинат - напоминала ему чем-то тот Освенцим, где пришлось побывать на экскурсии. В душе он чувствовал, что город хотя и любим был им в юности, сейчас казался не тем, что когда-то, ибо часто внутри посещало ощущение, что он в нём потерялся, как иголка в стоге сена. Дыхание с юга тёплого ветерка наполняло душу, какой-то обнадёживающей романтикой, которая должна вот-вот прийти вместе с весной и манила куда-то в неведомую даль: возможно в поисках как самого себя, так и места в дальнейшей своей жизни, а может это всё продолжала играть в кошки мышки его молодость. Среди прохожих в эту минуту мимо шла девушка. Одетая уже по-весеннему: на ней приталенное демисезонное пальто, модно пошитое, подогнанное по фигуре и чуть выше колен; на пышной копне крашенных под тёмный каштановый цвет волос надет белый пушистый беретик, на ногах сапожки на-высоком каблучку, вокруг шеи такой же, под беретик, белый пушистый шарф, один конец которого свисает спереди на грудь, второй на спину. На плече свисает на ремешке у самого пояса блестя чёрным лаком эмали женская сумка. Она уже прошла то место, где Костя стоял, и удалившись уже шагов на пятнадцать, неожиданно, будто налетев на препятствие, резко остановилась, отчего шедший сзади девушки мужчина, чуть было не налетел на неё. Попросив прощения, мужчина продолжил свой путь. Девушка замерла: мгновение стояла и смотрела перед собой, словно что-то вспоминая; вдруг резко повернула голову и глянула на Костю, но про-должала стоять на том же месте в задумчивости и пару минут смотре-ла в его сторону. Он же в это время, свой взгляд уставил на дверь в кинотеатр, где находились билетные кассы и по сторонам вообще не смотрел, поэтому и не видел, что сейчас он во внимании этой девуш-ки. Вероятно, наконец осознав, что она мешает прохожим стоя посреди тротуара, девушка прошла к ограждению, положила ладонь на трубу и стараясь не привлекать внимания Кости, периодами поглядывала в его сторону. Докурив сигарету, Костя направился прямиком к входу, по пути выбросив окурок в урну. Девушка в ту же минуту направилась следом. Он подошёл к кассе и стал в очередь. Впереди всего-то три человека стояло, а девушка в это время пристроилась за его спиной. Войдя в кинозал, окинув взглядом и выбирая место, ибо в билет он даже не заглянул, видя, что посетителей немного, направился туда, где посвободней, уселся, приготовившись смеяться в течении полутора часов кинокомедии. В зале ещё продолжал гореть свет, когда рядом с ним уселась та самая девушка, но Костя и на этот раз не удосужился взглянуть на неё; откинувшись спиною на спинку сидения и уставившись на белый экран, продолжал думать о чём-то своём наболевшем. Неожиданно девушка спросила:
   - Неужели ты не узнаёшь меня?..
    От неожиданности Костя вздрогнул, резко повернув голову в её сторону, пристально стал вглядываться, но в эту секунду в сознании будто взорвался снаряд: голос был до боли знакомый, но кто перед ним, никак не мог вспомнить. Во-первых, не было той рыжеватой копны волос на её голове, а вместо них тёмно-каштановые: под модную стрижку, чуть выше плеч; во-вторых, не было и веснушек под глазами, как и того пухленького личика школьницы, да и сама девичья фигура далека была от той полненькой юношеской пэтэушницы. Сейчас перед ним была красивая девушка, в элегантной одежде, - но голос, голос?!..
   - Марина?!.. – неуверенным, тихим голосом спросил он, при этом чувствуя, что сейчас он, если не на пределе потери сознания, то на грани помешательства.
   - Значит и правда не узнал… - а я вначале подумала, что прикидыва-ешься. Всё-таки сошлись наши дорожки, а я уже давно на это всякую надежду потеряла. Огорчён встречей?.. или, как и в прошлый раз безразлично?..
   - Я искал тебя… - тихо, провинившимся голосом, сказал он и снова умолк.
   - Даже так?!.. во что угодно могу поверить, но только не в это!.. И чтобы нам не углубляться в дальнейшие пустые словосочетания, говори или не лукавя со мной… А, если ты, Костя, всё тот же, каким и тогда был на пристани… Тогда лучше нам вообще ни о чём не говорить. Будем считать, что увиделись случайно, и так же расстались, каждый при своём…
   - Можешь мне не верить, но я могу во всех подробностях описать твой двор, вашу улицу и дом в Шахтах. Я был там!.. у твоего двора!.. 4 января в десять часов утра, в семьдесят первом году!.. Да собственно зачем описывать!.. На калитке у вас почтовый ящик в зелёную краску покрашенный, как и весь забор, а на ящике сердечко нарисовано, по-видимому, гвоздём кто-то нацарапал…
   В эту минуту в зале погас свет и начался фильм. Марина несколько минут сидела и молчала: неожиданно в темноте положила свою ла-донь на его руку, тихо сказала:
   - Давай уйдём… - мне сейчас не до фильма, прошу тебя…
   Выйдя, пересекли тротуар и остановились на том самом месте, где несколько минут назад стоял Костя. Взявшись, словно по уговору обеими руками за поручень ограждения, оба стали смотреть на про-езжую часть, на движущийся транспорт по проспекту и молчали. В эти минуту в душе и в мыслях обоих хаос метался по закоулкам сознания отыскивая ответа на всю ту нелепость, коварство и несправедливость самих обстоятельств, которые преподнесла им в подарок судьба, на-конец, она приблизив к нему лицо, сказала громко, чтобы услышал в шуме проезжавшего мимо транспорта:
    - Пойдём куда-нибудь в другое место, здесь сильно шумно.
    Спустившись в подземный переход, дошли до середины и вначале остановились под стенкой, но тут тоже народ валом валил и вскоре, выйдя на поверхность, они направились в сквер в сторону Дома Сове-тов к памятнику героям Гражданской войны, ещё не доходя до всад-ника на лошади, она спросила:
   - Ты живёшь в Ростове?..
   - Если, это можно жизнью назвать… - то, правильней будет выразиться – кантуюсь!.. – пока клешни не откину, так говорил мой когда-то дружок, ещё в далёкой юности, Ганс.
   - По тебе, что-то не видно - то, о чём говоришь, что, неужели,  всё так печально?..
   - А чему тут радоваться?.. Живу в общаге, будто вчера из гнезда вы-пал…
   - Все эти годы?..
   - Да нет. Всего три месяца как из армии ушёл; до этого как бы скла-дывалось туда-сюда… Да чё о об этом говорить, оно тебе всё равно будет непонятно… да и долго рассказывать.
   - Значит говоришь, был у моего двора 4 января в семьдесят пер-вом?.. Не было меня в то время там, я в Новошахтинске жила и ещё получается, я два месяца продолжала ждать тебя после того дня. Мог бы и спросить, узнать при желании, где я.
   - У кого?.. я там час стоял, а улица ваша словно вымерла!.. А после тех двух месяцев, что потом?..
   - Суп с котом!.. об этом в следующий свой визит, если он конечно ещё состоится, вот тогда и расскажу. Скажи, а мне как-нибудь в гости к тебе можно?.. ну хотя бы, в ту, как ты сказал, общагу?.. 
   - А почему нельзя?.. - что неужели и вправду поедешь?..
   - А что тут зазорного? Я же не воровать что-то собралась! Хотя бы посмотрю, где и в каких условиях ты живёшь, а то и впрямь, с твоих слов можно подумать, что у тебя не жизнь, а каторга какая-то получа-ется…
   - Марина, ты замужем?..
   - А разве на эту минуту для тебя это так важно?.. до сегодняшнего дня ведь жил не зная этого и конец света не случился, разве не так?!..  Для меня, лично, нет!.. К тому же, ты сам-то о себе всего два слова сказал. Так что давай все эти вопросы, если они по пути сами по себе не отпадут, оставим как-нибудь их на потом, так сказать, на десерт. Хорошо?.. А сейчас, если ты не передумал и искренне приглашаешь меня к себе в гости, то я должна позвонить в Шахты, потому что, если я не вернусь к вечеру домой, там волноваться будут.
   Минут через сорок оба входили в подъезд общежития по улице Па-цаева. За столом при входе сидела вахтёрша и на спицах вязала сви-тер; пока парочка подходила к столу, она сверх очков уже пристально принялась рассматривать с ног до головы Марину. В общагу часто приводили порой и таких девушек: лыка не вяжет, раскрашенная, размазанная, волоса на голове слипшиеся, во рту сигарета на оттопыренной губе прилипла, а то ещё и в руке початая бутылка вина. В таких случаях, обычно вахтёрши, кричали: «…Куда, твою мать, ты её тянешь?!.. Глаза залил, и даже не видишь, кто рядом с тобою идёт!.. Что б они вам повылазили!.. И что я потом с нею делать буду? Опять милицию вызывать?!..». Внешний вид Марины вахтёршу по-видимому вполне удовлетворил, потому как она первой с ней и поздоровалась, а вручая Косте с круглым брелком ключ от комнаты, равнодушно сказала:
   - Константинов, ты у нас новенький, порядок соблюдай; посетителям только до одиннадцати, иначе доложу Екатерине Васильевне, запомнил?..
   Поднимаясь по лестнице и уже порядком удалившись от стола вах-тёрши, Марина с юмором сказала:
   - Не успела я ещё и в гости прийти, как уже предупреждают, что гости у вас спят только на улице и то - под забором. Наверное, Костя, у тебя и правда, не сладкая здесь жизнь…
   Костя не нашёл подходящих слов для ответа; он всё ещё никак не мог до конца прийти в себя и поверить в то, что это ему не снится. Украдкой, чтобы она не заметила, поглядывал на неё со стороны и только сейчас понимал, - какую только огромнейшую ошибку он совершил тогда, десять лет назад. Сколько не присматривался, сколько не рылся, отыскивая в ней хотя бы один отрицательный недостаток, которые всегда он у других находил, в душе росло чувство, что у Марины их нет от природы. С каждой минутой она ему нравилась всё больше и больше; нравилась её стройная фигура, красивое лицо и каждая мимика на нём и даже, если она отрицательна; манера вести разговор и те движения, словно позаимствованы со сцены театра. От этих выводов в душе возрастал страх, что это всё ненадолго, как и всё то, что было у него ранее: вспорхнёт, взмахнёт крылышками и улетит к себе куда-то в свою до этого дня личную жизнь. Логика и интуиция подсказывали, что у неё что-то есть, о чём она предпочитает пока молчать, при этой мысли, в ту же минуту, следовал упрёк самому себе: «…У тебя-то самого багаж за спиной с товарный поезд!..».       
   Вошли в комнату: Марина тут же хозяйским взглядом осмотрела комнату, где стояли две заправленные как в армии кровати, осмотрев санузел, открыла дверцы столика заглянула в него, распрямившись, сказала:
    - Ну, вот! – а говорил, что совсем плохо, да у вас как где-то в санато-рии или в гостинице пятизвёздочной. Правда, в столе даже крошки хлеба нету, от этого, как ты там сказал, - клешни?.. вот, вот, те самые клешни можно рано или поздно протянуть. Ладно, то дело поправи-мое. А вторая, чья кровать?.. сосед скоро явится?.. 
   - Он не живёт здесь, только числится, так что нам от него помех не предвидится.
   - Тогда так, пошли вначале в ближайший гастроном, я кстати, утром уезжая только стакан чая выпила, а уже день на исходе. Готовите вы тут на чём, электроплита хоть есть?.. что-то не вижу. А… ну да, какое готовить!.. - и зачем она вам нужна, эта электроплита, когда у вас тут даже хлеба нету.
   - Сейчас будем идти, по пути зайдём и я покажу, где её прячут эту электроплиту, - улыбаясь и обретя в голосе жизнерадостное настрое-ние, сказал он.
   Когда он её завёл на кухню: где всё блестело переливаясь, ибо уборщицы только и знали, что тёрли да натирали, а готовить-то никто ничего на газовых плитах не готовил. Марина стоя на пороге, всплес-нула руками, а после прижала их к щекам и с расширенными от удив-ления глазами, громко сказала:
   - Мама родная!.. сколько тут только добра и даром пропадает! Да за одну такую печку и за три цены по блату не купишь!.. – а тут на тебе, стоят как в музее… 
   - Ну вот тебе и электроплита! готовь хоть сразу на шести.
   Проходя мимо вахтёрши, та с удивлением и недоумением сверх очков поглядела на них, сказала с упрёком:
   - Константинов, что-то ты быстро свою гостью выпровожаешь! Вас мужиков трудно понять: то притащат какую-нибудь шлюху, что и с милицией не выдворишь, а как порядочная девушка, так быстрей вытолкать в шею спешите…
   - Да мы, извините, женщина, не знаю вашего имени, в гастроном решили сходить, - улыбаясь сказала Марина, - посмотрела, чем тут ваши подопечные питаются, и сделала вывод, что мыши у вас уж точ-но не заведутся…
   - А-а-а, так то нам давно известно, они, чем себе что-то приготовить, вначале о глотке думают, как её побольше залить, а о еде всегда за-бывают. Ну идите, идите, хоть раз за неделю его накормишь…
   Переступив порог гастронома, Костю в душе кошки скребли, хоть сквозь землю провались! Но, вынужденно пришлось наступать на эту самую душу. Краснея и пытаясь как-то выйти из сложной ситуации, не потеряв свою мужскую гордость, негромко сказал ей:
   - Марина, бери только на себя, я есть не хочу и не буду. Понимаешь, от аванса уже ничего почти не осталось, а получка ещё только дней через десять будет…
   - Выбрось глупые мысли из головы!.. – сказала она не поворачиваясь в его сторону и продолжая медленно идти по-над витринами и рассматривая товар, продолжила. - Кстати, напомнил, пока не забыла, помнишь тогда, в Кочетовской, я тебе говорила, что я буду работать, а ты учиться?.. Та моя мечта так и не сбылась, так дай мне хотя бы раз в жизни накормить тебя!.. Об этом твоём - не буду и не хочу, чтобы я слышала в последний раз, договорились?.. Я, к твоему сведению, всё-таки стала тем, кем собиралась, даже больше чем планировала: модистка я дома, по вечерам, а на работе - старшая по цеху модельер-закройщик, так что зарплата у меня, грех жаловаться.
   Марина, как опытная домохозяйка в деле покупок продовольствия: перемещаясь от одного отдела к следующему, стала щедро скупаться, и как показалось Косте, брала даже то, без чего можно было бы и обойтись. А вот, когда проходили мимо отдела, где на витрине выставлен был большой ассортимент спиртных напитков, она исподволь, чтобы он не заметил проследила за его взглядом, в котором появилась тоска и на какое-то время жадный, как показалось ей, взгляд Кости был прикован к тем на витрине бутылкам. После чего, она обернулась, принудив тем самым и его остановиться, спросила, как будто бы это давно обговоренный вопрос:
   - Вино, какое возьмём?.. сам выбирай на твой вкус, я в нём не раз-бираюсь…
   - Зачем?.. не надо на всякую дрянь деньги тратить.
   Она видела по его лицу, что он лукавит, потому решила не столько на своём настоять, а больше ему угодить; после чего сказала, при-творно изображая обиду:
   - Ты разве не желаешь, хотя бы рюмку выпить за нашу встречу?.. - её ведь могло и не случиться!..
   - Тогда бери… - я даже не знаю, мне нравится три семёрки, ну, а женщины обычно пьют цимлянское марочное… - смотри сама.
    - Значит, чтоб никому не было обидно - бутылку семёрок и бутылку с почтовыми марками. Будьте добры, девушка, - указывая пальцем на витрину, сказала она продавцу отдела, - подайте нам вон ту, и вон ту по одной бутылке.
   Возвращаясь обратной дорогой, в руках Костя уже нёс две полные авоськи продуктов завёрнутые в упаковочную бумагу, а Марина шла налегке, проходя мимо стола вахтёрши: та с улыбкой поглядев на авоськи, сказала:
   - Ну вот! Почаще бы приходили к нам такие гостьи. Теперь уже бу-дем точно знать, что наш пациент не помрёт с голоду, а то пропьются до последней копейки и сидят зубы на полку, только и знают, что чайник тот греют, да кипяток хлебают на сухую…
   Марина в эту минуту остановилась у стола вахтёрши и глядя на Кос-тю, сказала:
   - Ты поднимайся в комнату, мне надо познакомиться с вашей воспи-тательницей, а я через пару минут приду.
   Вскоре она вбежала радостная в комнату, быстро сняла с себя верх-нюю одежду, скороговоркой стала говорить, как будто опаздывает куда-то:
    - Так, теперь осталось за малым. Мария Ивановна у вас женщина что надо, плохо что вы её не слушаетесь… так… что же мне придумать вместо фартука?.. У тебя есть какая-нибудь старая рабочая рубашка?..
    - Военная сойдёт?.. другой ещё сносить не успел.
    - Военная это даже лучше, давай, где она у тебя там?.. Хотя бы в пустой след твоё военное на запах услышу, а то даже на фотографиях не пришлось посмотреть.
   Нагнувшись он вытащил из-под кровати чемодан, громким щелчком клацнули пружины на замках, открыв, стал рыться, а она в эту минуту подошла сзади и через его голову стала смотреть на содержимое че-модана. На самом дне лежал парадный китель, она нагнулась, опира-ясь левой рукой на его плечо, а правой резко выдернула из чемодана мундир, радостно воскликнув:
    - Можно примерить?..
    Он продолжал рыться в чемодане, подбирать рубашку, а она тем временем не дождавшись ответа, надела китель и убежала в санузел к зеркалу. Через минуту уже оттуда кричала ему:
    - Нет… - не тот фасон!.. или я к нему не подхожу. Какие-то плечи слишком широкие и выгляжу, как сама не знаю, что. И талии нет со-всем, как на огороде пугало от воронья! Жаль, я бы в нём хотя бы не-много пощеголяла. Рубашку нашёл?..
    Подавая в руки ей рубашку, а взамен принимая китель, вначале смотрел на Марину влюблённым взглядом, потом будто дёрнул себя за рукав, вспомнил, что так было уже не раз в его жизни и всегда дли-лось это не долго. После этого нахмурившись, тихо стал говорить:
    - Зачем тебе надевать то, что может только тебя портить, я вот до сих пор помню в каком ты была платье, тогда в Кочетовской; тот твой образ преследовал меня все эти годы, он словно фотография запечат-лён в моей голове. И вот ещё что. Ты модельер, но что бы вы там не скроили и не изобрели из женской одежды – в платье, вы всегда не-отразимы для мужчины. Что бы вы на себя не надевали вместо платья, даже любые красивые модные на ваш взгляд брюки, вы много теряете в наших глазах.
    - Понятно!.. потому-то ты тогда и хотел его сорвать с меня, когда мы шли в гости на день рождения к Мишке. Помнишь?..
   - Вот это ты правильно подметила, ибо, если бы на тебе были на тот момент брюки у меня подобного желания не возникло бы.
    Марина, завязав рукава рубашки сзади, после чего получился не-плохой фартук; отстранив в сторону стоящего на двери Костю, вышла из санузла, сказав при этом на правах хозяйки жилища:
   - Всё!.. Демонстрация последнего крика моды закончена!.. - а я уже скоро сутки, как маковой крошки во рту не держала. Приступаем к исполнению обязанностей работника общепита!.. Я буду говорить, а ты строго выполнять, что и куда надо таскать, потому что ваша кухня, хотя и мечта любой хозяйки, но находится почти что на Курильских островах. Приступаем: иначе, только так мы сможем быстренько приготовить и усесться за праздничный стол.
   За окнами уже спустились сумерки: в комнате включили свет, когда наконец-то стол, установленный между кроватями, был накрыт; правда, за отсутствием тарелок, а их в столе только три нашлось – использовали упаковочную бумагу из гастронома. Костя на правах мужчины принялся открывать бутылку цимлянского: штопора не было, потому он долго возился, выковыривая вилкой и кончиком ножа пробку. Налив себе полный стакан креплёного вина, а ей только половину сухого, подняв тосты выпили. Он взял только кусочек копчёной колбасы: сидел и лениво пережёвывая, о чём-то думал; она пару раз взглянув на него, спросила:
   - Почему ты не ешь?.. ты же как и я целый день голодный.
   - Привык.
   - Странно. К чему привык?!.. голодным ходить?!..
   -  Ты, Марина, не обращай на меня внимания!.. я, когда выпиваю никогда не ем, это - что пытаться что-то сварить на костре и при этом на огонь плескать воду. Но, после, спустя время, могу целого быка съесть. Утром проснёшься, а на столе одни бумажки в жиру валяются. Давай я тебе лучше что-нибудь сыграю на гитаре и спою. Я забыл, когда уже последний раз брал в руки гитару. И если бы не ты, то не исключено, что вообще бы о ней не вспомнил.
   Поднявшись из-за стола, прошёл к окну, где в углу за шторой стояла зачехлённая гитара, расстегнув пуговицы на чехле, извлёк её и на-правляясь к столу, держа на весу гитару, запел:
   
    - Меня ты в толпе не узнала -
Твой взгляд не сказал ничего;
Но чудно и страшно мне стало,
Когда уловил я его…
   
    - Это я тебя-то не узнала?!.. ох ты и хитрец! Всё перевернул наизнанку!.. И совести у тебя хватает такое заявлять?! Я, значит, вокруг него полчаса, как юла вокруг крутилась, потом, чуть было ему на колени не уселась, а он сидит и бровью не повёл и ещё меня обвиняет, что я его не узнала. Вот где ваша сущность мужицкая!..
   - Так это же так в песне поётся, не я же стихи написал, я даже и авто-ра не знаю…
   Он подошёл к столу, налил полный стакан вина и с жадностью вы-пил: за всем этим Марина молча наблюдая, даже передёрнув плеча-ми, попыталась что-то сказать, но он поставив на стол пустой стакан, тут же снова запел:
   
   - Я ждал тебя… Часы ползли уныло,
Как старые, докучные враги…
Всю ночь меня будил твой голос милый
И чьи-то слышались шаги…
   
   - Костя, - прервала она его громко, - выслушай минуту меня, потом петь будешь…
   Он положил гитару на кровать, усевшись на своё место и глядя на неё уже посоловевшими и явно хмельными глазами, сказал:
   - Я вас, мадам, слушаю, и весь во внимании…
   - Костя, мне почему-то кажется, что мы сейчас словно во времени вернулись, будто бы всё пошло по второму кругу! Нам осталось дойти до той поляны, а после очутиться на той пристани. Тебе так не кажется?!..
    - Нет, Марина, на этот раз не будет ни поляны, ни тем более пристани!.. Не нравятся песни, могу до конца жизни в руки гитару не брать, я готов на всё, как ты тогда мне говорила, но лишь бы не повторить тот несчастный для меня день…
    - Не знаю на сколько он был лично для тебя несчастным… Ладно, давай этот разговор оставим на потом, а то в следующий раз и гово-рить не о чём станет. Или ты к следующей встрече не готов?..
   - Это равносильно отказаться от жизни!..
   - Тогда вот что. У меня есть маленькое условие. Готов выслушать?.. Вижу, что ты не против. Тогда слушай, – сделав длинную паузу, словно размышляя стоит ли говорить то, о чём собралась, после этого взяла со стола вилку и постучав по бутылке, где оставалось немного вина, продолжила, - условие такое: на столе вот этого ассортимента у нас впредь быть не должно. Я этого в своё время насмотрелась в жизни своей мамы и отца и знаю, чем это рано или поздно заканчивается. А сегодняшний вечер будем считать не в счёт. Согласен?
   - Как скажешь. Честно признавшись, Марина, я сам в последнее вре-мя возненавидел себя за это пристрастие, кстати, оно у меня появи-лось не так уж давно и не от хорошей жизни. Потом как-нибудь рас-скажу… 
   Затянувшийся до полночи ужин в узкой компании - вечер на двоих - казался обоим необычным, чем-то: во что минутами обоим мало ве-рилось. Говорили на любые темы, при этом оба старались уклоняться от вопросов своего личного прошлого. В эту ночь они были поистине счастливы, что в жизни человека встречается крайне редко и сравнить можно, лишь с мгновениями вспышки молнии. На следующий день – а это был воскресный день - до обеда нежились в постели: она почему-то часто вздыхала, думая вероятно, о чём-то своём, а он только и знал, что со всей силы прижимал её всю к себе: отчего она ойкала, как тогда, в той далёкой во времени казачьей станице. Неожиданно она, глядя в потолок, сказала в задумчивости:
   - Знаешь, я вот думаю, что тогда – в станице - нам с тобой с этого и надо было начинать: ещё раньше, до той поляны. Как подумаю сей-час: какие всё-таки мы глупые были!..
   В тот же день, вечером в четыре часа, он провожал её на электричку: уже поднявшись на первую ступеньку, с грустью на лице, она вдруг оглянулась, словно вспомнив о чём-то, сказала:
    - Я в пятницу приеду, возможно уже поздно, но обязательно поста-раюсь. Никуда не уезжай…
    Неделя ожидания тянулась, как долгое осеннее ненастье: из рук всё выпадало, на работу шёл, будто класть голову на плаху, к тому же и погода испортилась: хотелось весны, тепла и солнца, а на небе низкие тучи ползут, слякать, промозгло и зябко. В пятницу вечером, не находя себе места, часто вскидывал руку и смотрел на часы, но в коридоре за дверью, сколько он не вслушивался, стука каблучков не было слышно: стояла пугающая тишина. Минули все сроки: уже за-полночь, а Марина так и не приехала. Уснул только под утро. Проснувшись - как будто не спал; продолжая лежать на спине, смотрел невидящим взором в потолок и всё продолжал думать, и думать. Самопроизвольно посмотрел на часы – было четверть десятого: и в то же мгновение в голове прострелила подводящая итог всему мысль: «Значит, мираж!.. - и он уже не повторится…». Хотелось напиться до помрачнения рассудка, чтобы забыть навеки про всё, - а лучше бы сдохнуть!.. – но не было денег даже на это. Со злостью отбросил одеяло до стенки, встал и торопливо оделся. В эту минуту взгляд упал на стоящую у окна гитару. Присел на стул и долго смотрел на неё. В душе росла безнадёга и злость, появилось устойчивое желание: сейчас схватить эту гитару за гриф и разбить её вдребезги, ибо, в эту минуту, как он считал, все его беды исходили именно от неё. Где-то в сознании, словно откуда-то издалека, прозвучал голос матери: «…Сынок, если бы ты только знал, как мне тебя жалко!.. - когда же ты, наконец, ума наберёшься и я перестану из-за тебя свои слёзы лить?..». Резко вскочил со стулки, подошёл к окну, рукой отодвинул в сторону штору, пытаясь посмотреть на низ, где по-над домом пролегала асфальтная дорожка к подъезду, но там было пусто. «… Жду ещё час и уезжаю к матери! – сказал себе почти вслух, - там по крайней мере, напьюсь до потери пульса, только бы не думать об этом!..». И в эту минуту раздался негромкий стук в дверь. Распахнув дверь оба замерли на пороге, а Марина вместо приветст-вия, сказала:
    - О-о-о!.. что я вижу!.. да на тебе лица нет!.. Кто бы сказал ранее, никогда бы не поверила, что из-за меня. Теперь-то ты хоть чуть чуточку понял, что такое ждать?!.. – а я тебя, да будет тебе известно, больше трёх лет - вот так, как ты, возможно, сейчас: ждала и порой почти умирала, даже в днях могу точно сказать. Извини, но вчера я физически не смогла приехать…
   В середине следующей недели, в среду, вероятно, щадя его, она приехала всего лишь на ночь, а рано утром уехала, пообещав в пятницу приехать на целых два дня. В субботу утром, проснувшись, пока Костя лежал в постели, Марина готовила завтрак на кухне. Жарила картошку, запах которой на весь коридор распространился; забежав на минуту в комнату, сказала, - что хватит вылёживаться, сейчас будет завтрак готов. Схватила с подоконника сумку, порылась в ней, потом стала выкладывать содержимое на подоконник. Наконец, нашла что ей нужно – кусачки для ногтей, после чего стала обрабатывать ноготь на пальце, а Костя тем временем лежал на кровати наблюдая за ней, и в эту минуту он обратил внимание на паспорт, который лежал на подоконнике вместе с остальной парфюмерией. Зашлифовав пилочкой ноготь, Марина всё побросала в сумку и удалилась снова на кухню. Лишь только закрылась за ней дверь, он тут же вскочил, подбежав к окну, открыл сумку и вытащил паспорт. На первой странице бегло прочёл лишь фамилию, которая ему ни о чём не говорила, по причине в прошлом неосведомлённости. Дальше листнул: стоит штамп о заключении брака, на следующей странице двумя строчками записаны дети: оба мальчики, один в январе 1972-го года рождения, второй в ноябре 1973-го. Закрыл паспорт, похлопал им по ладони, глядя в окно, не стал снова возвращать его в сумку, а положил сверху под углом, словно фотографию выставил. Золочёный на обложке документа Го-сударственный герб светил своим зловещим глазом в направлении двери. Марина только вошла в комнату со сковородкой в руках, тут же на пороге и замерла. Её замешательство длилось секунды: прикрыв плечом дверь, прошла спокойно к столу, поставив сковороду, и застыв в этом положении, не поворачиваясь, сказала:
   - Ну, теперь ты всё знаешь… Я сама собиралась тебе всё рассказать, да всё тянула неизвестно зачем…
   - Зачем ты обманывала его и меня заодно?! – наклонившись к полу и глядя ей в спину из-подо лба, спросил он, с чувством осуждения и горечи в голосе.
   Марина прошла к окну, открыв сумку положила в неё паспорт, стоя по-прежнему к нему спиной и глядя в окно, тихим, спокойным голо-сом, словно боясь вспугнуть то одиночество, которое воочию уже стоит на пороге этой комнаты, сказала:
   - Никого я не обманывала. А что касается его… - то будет тебе из-вестно, он три года за мной по пятам ходил, а я всё это время тебя ждала. С каждым днём в душе иссякла последняя надежда, я ведь все дни считала, когда ты должен был прибыть из армии… Потом я поня-ла, что дальше ждать нет смысла. Тогда я и сказала ему, что ничего не обещаю: ни любви, ни верности, вообще ничего!.. – а, он сказал, что на всё согласен. И представь, если не брать наш этот случай, а он по праву не в счёт, могло ведь этого и не случиться, я так ни разу ему и не изменила, хотя к этому имелось много раз прецедентов. А дети... - как же без них? Они сами собой один за другим появились. Сейчас у меня в них вся моя жизнь. За все эти годы, мы с ним ни разу так и не поскандалили. Порой мне даже жаль его, но любить его - так и не налегла душа. Человек он хороший: не пьёт, добрый, в цеху у нас всем пытается угодить: он швейные машинки у нас настраивает и ремонтирует, но живу я с ним, словно с родственником. Плыла все эти годы по течению, словно за доску уцепившись, чтобы не утонуть и только дети вносили желание жить дальше. А, что насчёт тебя!.. Так неужели я не заслужила, за все те годы душевных страданий, чтобы хоть раз отвести душу?!.. Не обманывала я тебя и всё равно: не сегодня, так завтра всё рассказала. Ты просто об этом не спрашивал, вот я и предпочитала молчать. Я ещё там, в кинотеатре, порывалась тебе всё сказать, но в последний момент прикусила язык, я тогда вдруг поняла, что та минута станет последней в той случайной встречи с тобой, потому и промолчала.
   Марина умолкла, но и Костя хранил молчание, ибо не знал, что в данном случае должен сказать. Она, повернувшись всем корпусом от окна, взяла стул, села, положив ладони на колени и пристально стала глядеть на поникшую его голову, в затылок. Не дождавшись от него каких-либо слов, продолжила свой рассказ о наболевшем:
   - Тогда в кинотеатре, я вдруг поняла, что ты ни капли не изменился: каким был тогда на пристани, таким самолюбивым и остался. Жаль, конечно, что всё так сложилось и вряд ли ты правильно меня пой-мёшь, да это по сути, уже и не важно, потому что изменить уже, ничего невозможно!..
    - Марина, - подняв голову, сказал он хриплым голосом, - я ни в чём не виню тебя. Я готов идти куда скажешь, но буду тебе лишь обузой. Вот тот чемодан, где рубашку искали, да вон та гитара – это всё что я имею на этот час, а у тебя дети… Для них, при благоприятных обстоя-тельствах, я чувствую, что смог бы стать отцом, и для меня бы они бы-ли как родные, хотя бы потому, что они твои дети, к тому же я люблю детей…
    - Нет, Костя, от добра добро не ищут!.. и отцом для моих детей ты лучшим не сможешь стать, чем их родной отец, как бы ты этого не хотел и не старался стремясь к этому. Да я на это и не претендую и не пойду никогда, а если так случится, то от мужа и скрывать ничего не собираюсь, но я ведь его знаю, он даже такое слушать не станет.
   На столе давно уже остыла на сковороде картошка, в коридоре слы-шался чей-то громкий разговор, а в тишине комнаты сидели двое – умолкнув: пытаясь каждый в душе найти то, что должны они предпринять в дальнейшем. Словно очнувшись, она вновь заговорила с той же грустной ноткой в голосе, продолжая исповедь:
   - Может-быть, это самообман, но я ведь не просто так сказала, после первой той ночи, вот на этой постели, что надо было нам всё с этого начинать, возможно ещё, хотя бы и на той поляне. Видишь, какая я плодовитая оказалась: сразу подряд двоих мальчиков родила, а могли ведь быть твоими, тогда бы… Нет, сейчас об этом глупо говорить…
    - Но я не могу так!.. я сам прошёл через этот ад предательства и не могу поступать подобным образом с другими, ко всему этому: для меня знать, что ты, вернувшись домой, ночью так или иначе ляжешь с ним в постель!.. – это равносильно, что из мусорной урны вытащить надгрызенный кем-то пирожок и начать доедать его!..   
   Не стоило было Косте в такой резкой форме, словно перед ним стоят солдаты в строю, говорить с ней в таком тоне и делать подобные мерзкие сравнения. При этих словах, Марина вскочила со стула, прошла к вешалке и принялась одеваться. По сути: сценарий с точностью повторялся, как и на той пристани десять лет тому назад и разница была лишь, что на этот раз, теперь уже навсегда уезжала Марина. Поняв какую он сделал оплошность, вскочив на ноги, Костя выкрикнул:
   - Марина, прости, я совсем не то хотел сказать, не принимай эти слова на свой счёт, прости пожалуста!..
    - Да правильно всё ты сказал, не суетись!.. и не стоит просить у меня прощения, я сама себя давно считаю недоеденным, или недогрызенным, как ты сказал, тем пирожком… - возможно, ещё с тех времён, когда на практике мы были в станице!.. Ты тогда не догрыз, но нашёлся человек, который в отличие от тебя не побрезговал мною… - впрочем, к моему большому несчастью, досталась я ему целёхонькой.
   - Почему ты уходишь?.. останься!..
   - Я сотню раз готова тебе повторить те слова, которые сейчас скажу… Тебе никогда этого не понять: как гадко, противно и до потери сознания страшно, когда ты впервые в своей жизни, притом по доброй воле, ложишься в постель к не любимому мужчине, в какой-то мере, противный тебе! Тебе не понять и того, что эта душевная травма всю жизнь потом начинает тебя преследовать… Да о чём это я говорю!.. Со слов - этого даже женщине не испытавшей подобного не понять!.. - а вам мужикам – это, что столбу рассказать!.. Прощай!.. - и провожать меня не надо!..
   Она подошла к окну и резким движением руки сдёрнула с подокон-ника сумку, не отвечая на его просьбу остаться, которую он повторял как попугай, направилась к двери. Костя быстро оделся и догнал её уже спускающуюся по лестнице, а она шла, не обращая внимание на то, что он идёт следом. До остановки было рукой подать: спустя три минуты она первой подошла к дверям троллейбуса, но садится не стала; прошла на угол навеса с лавочками и стала смотреть в сторону жилого квартала, вытирая платочком глаза. Сложно, почти невозможно заглянуть в душу и сердце этой необычной девушки, тем более предположить и утверждать, что творилось внутри её в эти минуты. Закономерность, зачастую случайно, брошенного и необдуманного в лицо слова, порой ставит жирную кляксу на всём том хорошем, что было минуту назад. Он стоял в двух шагах сзади неё в молчании, а она на мгновение обернувшись, отрешённым взглядом взглянув на него сквозь слёзы, возможно поняла: тщетность дальнейших их отношений. Нагнув корпусом плечи, будто на них давила своей холодной безнадёгой та враждебность, возникшая казалось из ничего, тем самым завершая эту случайную встречу, тщательно вытерев на щеках слёзы, приблизилась к самому краю платформы. Подкатил очередной троллейбус и остановился передней дверью прямо напротив неё: когда зашипели воздушные цилиндры и сейчас - вот закроется дверь, она резко запрыгнула в салон. За её спиной тут же двери захлопнулись, как в подземельях каземата. Костя продолжал всё стоять и глядеть ей во-вслед. Внутренний голос в эту минуту кричал голосом давно забытого командира: «…Прыгай в следующий, дурак!.. беги за ней!..», но то подленькое чувство, быть правильным во всём, тот глупый страх и боязнь кому-то принадлежать в дальнейшем, как и тогда, ровно десять лет назад, приковав его к месту, продолжало держать в своей власти. Пароход - в образе троллейбуса - катясь под уклон, плавно удалялся по улице, словно по реке уплывала Марина, чтобы теперь уже – навсегда!.. исчезнуть из его жизни. И скорее всего, самая большая несправедливость в отношении Марины вовсе не эта, о которой мы рассказали, ибо судьба, она есть у каждого существа на этом свете. Несправедливость, как автор считает, заключается в том, что прожив жизнь, вряд ли доведётся ей узнать, о том, что о ней был написан роман, как и тем двоим – Ларисе и Марысе…
   В понедельник Костя подал заявление на увольнение. Две недели отрабатывал согласно закона и все эти две недели продолжал её ждать. Каждый раз возвращаясь в общежитие: ещё от порога, издали, смотрел за спиной у вахтёрши на доску, где висят ключи от комнат и каждый раз надеялся, что его ключа на месте не окажется, а значит, она уже в комнате. Дни проходили за днями, а ключ продолжал ви-сеть словно его прибили гвоздями. Спустя две недели, Костя теперь уже одетый в гражданскую одежду, не как в прошлый раз в военное обмундирование, но всё с тем же, в одной руке импортным чемода-ном, в другой с гитарой, направлялся вдоль перрона, чтобы сесть на электропоезд и уехать уже навсегда из когда-то любимого города. Кроме матери ему, по сути, некуда было ехать: последними соками пока не истекая, но и приклонить на время голову потребность была. Предстояло прежде всего одуматься, попытаться найти себя и ту тро-пинку по болотистой местности: начать с белого листа - ту новую уже какую-то иную жизнь, - иначе в болоте утонешь! Как зачастую среди мужчин встречаются женоненавистники, так Костя был противопо-ложность таким – больше всего на свете он любил - ещё на эту минуту, не зная об этом - детей, а после уже женщин, которых ему всегда было жаль, и он готов был, всегда и во всём их прощать. Во всех бедах на земле считал виновниками мужское сословие, а от всего того мрака, который ими был создан, страдают по жизни дети и женщины. На первом месте уважения и любви, конечно же - это была его мать – Надежда Викторовна, в чём сам себе ещё не признавался. Большое почитание в душе хранил к своей героической прабабке – Любовь Филипповне, которая покинула этот свет в год его рождения, и которая в войну и немецкую оккупацию прятала в своём доме еврейскую семью. Мать тоже, побывала в сталинских тюрьмах, пересылках и лагерях и в его глазах геройски выглядела, к тому же, от природы, не имея образования, была умной женщиной. В эту минуту его раздумья прервал голос дикторши, объявлявшей посадку на электричку: «Граждане пассажиры, электропоезд, следующий до Тихорецка, отправляется через пять минут с третьего пути…». Костя вошёл в вагон, на передней лавочке у двери сидела группа молодёжи. Посреди лавки стоял японский огромный двухкассетник – магнитофон: на нём спереди сияли два больших динамика, из которых неслась песня на весь вагон заглушая людские голоса. Взглянув на молодых парней, среди которых были девчонки: вспомнил и себя пэтэушником, подумав при этом, - что мир не стоит на месте: гитары из электричек уходят в прошлое, а вместо них сейчас вот эти мощные акустические системы, - как только приеду к матери, гитару повешу на стенку, как реликвию!.. Прислушался к песне. Он впервые её слышал: болью за душу щепала, а уже через минуту взяла всецело и поглотила своей глубиной. Из динамиков продолжали нестись слова и тот мотив, который говорил обо всём сразу, внося в душу и сердце ностальгию щемящей тоски и той боли, о чём осознать до конца пока что мешала – ещё не ушедшая от него молодость… Смотрел в окно невидящим взглядом и плакал в душе по покинувшей его юности, которая ассоциировалась во всех его троих любимых девушках.

  … Оставь мне, молодость, все радости и трудности,
свои надежды и мечты, и даль дорог.
Не наполняй мои глаза житейской мудростью,
оставь в них, молодость, шальной свой огонёк
Уйдите прочь мои раздумья невесёлые,
Осенний день ветрами сердце не студи,
Останься молодость, Кружи как прежде голову,
Не уходи, не уходи, не уходи.
Уходят дни, меняя внешность нам безжалостно.
Но это в общем-то не главная беда.
Останься, молодость Побудь со мной, пожалуйста.
А если можешь, оставайся навсегда.
Уйдите прочь мои раздумья невесёлые,
Осенний день ветрами сердце не студи
Останься молодость Кружи как прежде голову.
Не уходи, не уходи, не уходи…
 
   Продолжая стоять у окна и упёршись лбом в вагонное стекло, слушая песню, которую прокручивали на магнитофонной ленте по второму разу: у Кости по щекам в это время, текли солёные слёзы. В сознании мелькали кадры последних десяти лет его жизни и словно в фильме – по кадрам: в глазах попеременно мелькали образы Ларисы и Марыси, но как он сейчас не пытался представить воочию в мыслях Марину, она по какой-то неизвестной причине, приходить к нему не пожелала…
   

                Декабрь 2018 год.    
 
   
 
   
                Содержание

Ростовские акварели: Прелюдия к симфонии
для скрипки с оркестром – «Начало»   .   .   .   .   .   .   .    .   3
Ноктюрн   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .    .  11
Гэпэтэу – вовсе не ГПУ, пора и усвоить   .   .   .   .   .   .     .   49
Прелюдия к опере Кармен   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   . 54
Фрагмент из трагедии Шекспира «Гамлет»  .   .   .   .   .   . 65
Украинский гопак в аранжировке
фокстрота и лезгинки   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .       73
Пройдусь по Доломановском,
на Пушкинской немного задержусь   .   .   .   .   .   .   .   .     90
Через леса и болота поскакал
зайчишка в свой стан   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .    . 112
Прости, прощай!.. Увидимся не скоро   .   .   .   .   .   .     .  120
Ночь всегда сменяется днём,
как зима весною!   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   . 128
Кантата – «Вечор поздно из лесочку»
под аккомпанемент гитары   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .     . 151
Романс – «Расставаясь она говорила»   .   .   .   .   .   .    .   173
Прощай Новошахтинск, прощай общага!   .   .   .   .   .   .   178
«Летите, мои вздохи, вы к той, кого люблю…»  .  .  .  .  .  194
«Как грустно, туманно кругом…»   .   .   .   .   .   .   .   .   .  .   204
Любовь с препятствиями в лето 1968-го года  .   .   .    .    224
Рекрут – это не балалаечник у девок!   .   .   .   .   .   .   .   .  242
Любовь на свете сильней разлук   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .  272
Когда любовь как финансы приказала петь романсы .   .318
Зачем любить, потом страдать?!   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   333
Прелюдия к опере «Бизе»   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .    . 343
Дженьку ень, жолнеж родецкий!.. -
Пше прошу, пани, закохани!   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .     . 353
Полонез – после контрабаса с литаврами   .   .   .   .   .     . 369
Вечерний звон, вечерний звон… -
Куда звонить, когда уже отзвонили?!   .   .   .   .   .   .   .   .   376
Антракт. – В фойе: цыганочка с выходом!..   .   .   .   .   .      387
Дорогой длинною… «Не уезжай ты, мой голубчик!..»  .  . 393
Каркнул ворон в родимой стороне   .   .   .   .   .   .   .   .   .    408
«Я встретил вас – и всё былое…»   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .    426
Когда отцвели каштаны   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .     435
Расставаясь она говорила, - Прощальный поцелуй!   .    .  453
«Что ты жадно глядишь на дорогу…»   .   .   .   .   .   .   .   .     459
Бжегский вокзал: «Прощание Славянки»   .   .   .   .   .   .   .  476
Эпилог.  Когда в дверь стучит прошлое   .   .   .   .   .   .   .   . 487


                Литературно-художественное издание

                Стребков Александр Александрович


                Не потеряй себя

                Роман


                Редактирование и дизайн обложки автора


               Отзывы о прочитанном романе присылайте на электронный адрес: andreystrebkov@mail.ru