Володин дед

Литейный, 51.

Глубокая, уходящая сквозь громаду дома к высветленной солнцем булыжной кладке двора, арка. Слева от этой арки-подворотни, магазин «Охота» – главная достопримечательность дома. Для деда и Володи витрина магазина – это открытые ворота в реальную сказку. Оба бесконечно могут любоваться выставленными здесь сокровищами: ружья, патроны и патронташи, ягдташи, утки-подсадки, свисточки, огромный выбор блесен, крючков и лесок, а сколько поплавков?! … дух захватывает.
В этом магазине Николаев, убийца Кирова, купил для своего «нагана» патроны перед покушением.

Графское соседство

В нескольких шагах от «подъезда» деда, всегда закрытые на замок ворота. Написано – «сад». Когда Володе удавалось проникнуть через эти ворота, он попадал совершенно неожиданно в мир исторической фантастики  – в сад дворца графа Шереметьева.
 В свое время старый фельдмаршал Петра Первого, хотел удалиться от суетной жизни северной столицы, но не тут то было. Петр, заметив ухищрения Шереметьева, заставил его возвести в Петербурге дворец. Все места по Неве были уже распределены, поэтому царь повелел строить его на речке Фонтанной. Старый граф начал ссылаться на то, что у него нет ни семьи, ни наследников, но был осчастливлен царем, и за все великие заслуги перед Отечеством – оженен. Невесту ему подобрали достойную, лет на пятьдесят с лишним моложе. Дворец на Фонтанке был построен, и хотя граф проживал постоянно в Москве, у него в Петербурге регулярно появлялись наследники, и продолжатели почти иссякшего древнего рода Шереметьевых.
Рядом с дворцом, в Фонтанном домике, проживала Анна Ахматова.

Жилье деда

Итак, дед Володи жил на Литейном проспекте, согласно адресу, в доме № 51, а если точнее, то где-то в глубине переходов из одного двора в другой, на третьем этаже.
Возле окрашенной коричневой краской двери, ведущей в жилье деда, висела на железном пруте черная деревянная ручка. Потянешь за нее, послышится слабый звук колокольчика и лай Руслана.
Руслан – славная, ласковая собака породы сеттеров, окраса черного с серым. Возможно, вначале он и считался сторожевым, но с годами стал только усилителем слабо брякающего колокольчика типа ботало. Руслан пользовался авторитетом, и гулять с ним разрешалось, в виде великой милости, далеко не всем.
Руслан обретался на коврике возле двери. Отсюда вправо уходил узенький коридорчик, который можно было бы назвать тупичком, если бы не оказывалась справа дверь в туалет, или в уборную, как говорили тогда. Влево в еще большую темноту уходил еще более узкий коридорчик. Там, – по левую руку, нащупывались две двери, за одной из них жила Стеша, громогласная сварливая женщина, а справа неизбежно наталкивались на Маркизов стул. Еще шага три-четыре в темноте, и носками ботинка отыскиваешь, если не споткнешься, трехступенчатую лесенку, ведущую в кухню и в комнату деда. Дверь его жилище была на третьей ступеньке. Все находившееся до неё пространство было «царством Маркиза», огромного сибирского кота, который обитал там с незапамятных времен и отличался тем, что одну ножку своего любимого стула он когтями измочалил на «нет».
За «царством Маркиза» начиналось «царство деда».

Царство деда

 На самом деле, чтобы попасть в царство деда, дверь не надо было и открывать – она  и так была постоянно распахнута. Поднимаясь по ступенькам, посетитель мог наблюдать утюги, водруженные на гудящих примусах или факел пламени, когда он разогревал примусную горелку. Если же на примусе стоял чайник, то это значило, что дед ждал Володю с отцом. В «царстве деда», одолев все преграды на пути, можно было вздохнуть спокойно. Потолок здесь был низкий и сводчатый, окрашенный краской чуть светлее темно-зеленых, осклизших от сырости стен. Запотевшие стекла двойных оконных рам постоянно сочились влагой, стекавшей на неширокий, сильно запыленный подоконник. На подоконнике змейками были уложены узкие длинные полоски ткани с подолов пальто, концы которых свешивались вниз и были засунуты в горлышки бутылок. Таким способом вода сама уходила с подоконника в бутылки.
На противоположной стороне от окна – водопроводная раковина, к ней по стене тянулись свинцовые трубы, тут же стояла узкая койка, а за ней небольшой столик. Почти всю стену перед окном занимал верстак – дедово рабочее место. Здесь он раскладывал материал, размерял его, кроил, вытащив из-под верстака болванки, гладил и отпаривал вещи, которые шил. Сюда же, на почетное место, он усаживал и Володю.
И вот, начиналось самое важное и интересное – разговор с дедом! За разговорами пропадала и установленная перед верстаком швейная ножная машина «Зингер», и манекен, и, спертый, пропахший керосиновым чадом примусов и запахом вещей отпариваемых через пожелтевшую парусину утюгами, воздух, – все это пропадало, растворяясь в просторах морей, шелесте лесов, и завывания диких зверей!

Сказки.
 
Дед любил и умел рассказывать сказки. Историями вроде Репки и Колобка он пренебрегал, и с нечистою силой тоже знаться не хотел. Героями его сказок были звери и Иванушка-дурачок. Сидя на верстаке, наметывая и тачая какую-нибудь вещь, разложив ее перед собой, а чаще всего на колене подвернутой ноги, дед говорил и втягивал внука, делая непосредственным участником, в повествование. Порой, они оба были участниками приключений. В сказках фигурировало шесть волков серых и один белый, особенный, главный и злой. Медведь, отыскивавший свою ногу, ворчал и скрипел: «Ты скрипи, скрипи нога. Скрипи липовая…». Или «Сивка-бурка, вещая каурка, встань передо мной, как лист перед травой! Конь бежит, земля дрожит, хвост трубой, из глаз огонь, из ноздрей дым валит …».
Внук и дед сочиняли ! Их совместная фантазия не имела границ. Любимову Володиному автору, Жюлю Верну, далеко было во всем романтическом до деда, настолько тот умело рисовал картины мира, что изливался блистающими потоками нескончаемых миражей. Однако же, дед был слабоват в технике и поэтому завидовал великому автору. Ведь не просто так, возможно, из ревности, он говаривал: «Жюль Верн – жулик верный!».
К сожалению, их фантастическое путешествие всегда неожиданно прерывалось в самый увлекательный момент. Вдруг из ничего возникала Мария, Володина тетка. Маленькая, крикливая, вся какая-то несуразная. При ней вся романтика мигом испарялась.
– Что опять у вас под верстаком? Кит спрятан и крокодилы ползают? Куда подевали тигров и львов? Опять зоопарк устроили?
Пользуясь тем, что она работала в садике и вроде бы воспитательницей, она все время тянулась к носу племянника и не верила, что под носом ничего нет. При появлении Марии дед всегда начинал ругаться. Кроме принудительной чистки носа Мария ничего плохого не делала, но в ее присутствии исчезало все обаяние сложившейся компании, реальность вдруг приобретала черты банальности, серости и никчемности. Она разрушала хрустальные дверцы мечтаний детства.

Заказчицы

В повседневной городской жизни дед носил какую-то серую рубаху вроде гимнастерки с карманами и отложным воротничком, но никогда не застегивал его, боясь утратить свободу движения. На рубашке и пиджаке деда,  в районе сердца, постоянными втыканиями иголок и булавок, образовались, чуть ли не сквозные дыры – реклама долголетних трудов и мастерства. Дома он никогда не снимал с шеи портновского «сантиметра».

Когда приходили заказчицы, дед набрасывал на себя пиджачок, у него менялась речь, движения становились плавными, скользяще-предупредительными, появлялась семенящая походка, руки в постоянном движении одергивали фалды, снимали какие-то незаметные для меня пушинки. В этих случаях дед никогда не повышал голоса, он со всем соглашался: «Да, да. Вот здесь совсем немного подберем. Отпарим, отпарим, и ничего не будет заметно. Не беспокойтесь, завтра же принесу. Во сколько к вам? К двум часам принесу». Дед иногда задерживал заказчицу, рассказывая ей что-то, делая наметку или работая мелком, «подкидывал» рукава или подрезал холст под воротник шалью. Иногда он, напротив, торопился. Глядя со стороны, казалось, что он старается побыстрее избавиться от посетительницы. Как бы оправдываясь перед внуком, он говорил потом, что «Вот-вот придет фининспектор»… Но в спину уходящей даме, даже когда ее и след простыл, никаких реплик не бросал. Возможно, считал это неэтичностью для мастера своего дела или дурной приметой.
Фининспектор казался Володе чем-то неопределенно неприятным. Только однажды зашел к деду такой же, вроде него, старичок, тоже с усиками, но потолще. Не садился, посмотрел на мальчишку, оглядел стены, дал деду подписать бумажку, и ушел. Это оказывается, и был Фининспектор…

От дома деда до дома отца

Иногда дед отводил Володю домой. Путь начинался от Шереметьевской усадьбы. К воде Фонтанки не спускались, пройдя чуть вправо, обозревали Цирковой мост и за ним сам цирк, куда оба любили ходить. Если повернуть по улице Караванной, то можно попасть к кинотеатру «Рот-Фронт» и Итальянским улицам. Но туда Володя с дедом не ходили, они направлялись прямо к первой в городе пожарной команде. Тут – простор детским мечтаниям и рассуждениям о «Кузьме, пожарном старом». Сколько малышей хотело идти по стопам этого героя Маршака! И, если другой раз повезет, Володя мог видеть, как тренируется пожарный обоз: лошади, машины, выезд пожарных лестниц.
Далее – квадратный с колоннами дом, и переход к Малой Садовой улице. Слева комендатура (в царские времена – гауптвахта), а прямо – левое крыло Михайловского дворца.

Именно в этом месте, и следуя в таком направлении, дед посоветовал Володе называть «тетю Соню» – мамой. Мама так мама, против этого была только его тетка Анна, а его отношения с Соней, отцовской женой, складывались очень даже неплохо.

 Холодное.

Отец передал Володю деду из рук в руки, вернее, передал руку, за которую он его вел, в руку деда. Дед согласился взять ее и сказал: «Мы сделаем холодное». Отец попросил не простудить ребенка.
Холодным оказалась еда. Дед купил «сороковочку очищенной без сучков», запечатанную небольшой пробочкой, залитой темным сургучом, пару бутылок пива, огурцов и бутылку лимонада …
Пировали с дедом вдвоем. На маленьком столике, покрытом белой скатеркой, лежал кусочек лимона, похожий на тележное колесо и брусочки огурца на тарелке. Дед посыпал их солью, и они заплакали, тогда дед добавил туда чуть-чуть перца. Внук пил лимонад, дед предпочитал пить пиво из стопки, предварительно опрокинув маленький стаканчик «очищенной». Пиво в стопке пенилось мыльной пеной, а в бутылке с поверхности поднимались очень красивые пузыри. Они медленно скользили по стенкам, добирались до горлышка и останавливались, чего-то ожидая. Иногда они лопались, и над горлышком поднимался небольшой дымок.


Маевка на Парнасе.


На маевку поехали на трамвае. Вышли – и попали в лето. Нельзя сказать, что было тепло, но зато было привольно. Молодая зеленая травка казалась настолько мягкой, что приехавшие на маевку группы садились прямо наземь. Сидели, ели, говорили, пели. Некоторые, закрывшись c головой, парочками спали под тонкими одеялами. Таких очень хвалил за находчивость дед. Сутолоки и давки не было. Незаметно забрались на какой-то холм. Дед объявил, что это и есть Парнас, что здесь праздновали цари, а еще раньше, до царей, тут собирались боги и тоже веселились и пели. Потом дед забеспокоился:
– А где же дуб?
Прошелся несколько раз по краю плоской вершины и удовлетворенно показал на какой-то обрубок на уровне земли.
– Вот он – дуб на Парнасе! – с восхищением заявил дед, – его посадил сам Петр Первый.
От дуба остался едва заметный, срезанный под корень незаметный пенек. Дед был очень доволен. Так он встретился с крупицей своей молодости. На этом закончилась первая в жизни Володи маевка.



Вор.

Верхнюю одежду, даже зимние шапки, Володе шил дед. Вот и любимая темно-синяя кофточка с белым пришивным воротничком была руками деда сшита из юбки матери, уже после ее смерти. Почти каждую осень дед дарил внуку новые пальто и шапку, то и другое – с серым беличьим мехом. К комплекту полагалось еще и кашне, обычно шелковое, серо-стального или желто-оранжевого цвета. Такое желтое кашне — полоска, шириной с десяток сантиметров с ватною прослойкой в середине, очень понравилось в детском садике. Мальчика однажды спросили:
– Кто это, Вовочка, тебе сделал?
Он с гордостью ответил:
– Дед.
– А кто у тебя дедушка?
– Вор, – заносчиво заявил он.
Была немая сцена. Его перестали расспрашивать…
Володя запомнил брошенные дедом слова, что эту полоску шелка он «украл» у заказчицы.

Поход в садик.

Трудно сказать, отчего так рано дед оказался однажды в их с отцом доме,  возможно, чтобы отвести Володю в садик. По крайней мере, Володя так понял и устроил скандал, заявляя, что в садик дорогу он знает сам. Отец был категорически против его требования пойти туда самостоятельно, дед же уступил. До садика Володя добрался один, идя по Желябовой мимо церкви святой Екатерины и Шведского переулка. Он гордился своей самостоятельностью, хотя видел, что по другой стороне улицы, держась в зимних, почти ночных сумерках, шел дед в своем черном пальто колоколом и в черном барашковом пирожке.

Цирк.

Особое место в цирке занимали пантомимы и феерии. При них дед замолкал, переставал притопывать ногой и слегка рычать, подражая медведю. Пантомимы и феерии происходили во втором акте, после антракта, когда зрители приглашались в зверинцы. Дед никогда сам не ходил туда и не водил внука, объясняя, что ему жалко зверей в клетках.
В цирк они старались прийти как можно раньше, чуть ли ни первыми, и в антрактах сидели на местах, наблюдали за ходом подготовки арены.
Однажды на манеже убрали ковры, граблями униформисты разгребли опилки и нарастили барьеры, вывезли большой ковер. Дед сказал, что это – брезент. Этот брезент расстелили без складочки по манежу и закрыли весь барьер. Первые два ряда кресел пустовали. Из одного из ярусов выдвинулся огромный плоский совок, который на цепях навис над ареной. Переливаясь, запели звонки, созывая зрителей по местам. Погас свет, заиграл оркестр, и под прорезавшие темноту зала лучи прожекторов из «совка» вырвался поток воды. Сверкая разноцветьем брызг и кипением пены, вода заполнила манеж, холодом вея на публику.
Это были декорации для пантомимы «Красный Корсар» и для феерии «Махновщина».
Сюжет «Красного Корсара» Володю не увлек. Там было что-то, связанное с любовью и с еще чем-то неинтересным. Но сверкание кинжалов и красный платок на голове пирата запомнились отчетливо. «Мертвецов» сбрасывали в воду. Было тихо, только играла музыка, поэтому разобраться в переживании «взрослых» было трудно.
«Махновщина» была совершенно другой. Это был вчерашний день страны. И хоть на арене ничего не поясняли, все узнавали и Махно, и его бандитов, которые возились у моста и что-то прятали, или прятались сами. Потом появлялись конники, тоже бандиты, размахивая руками, кричали, что за ними наступает Буденный, и в панике скакали дальше по мосту через сцену в противоположную кулису. Махно останавливал выскочившую на мост тачанку с пулеметом, давал несколько очередей. … Но из главного хода на арену неслось «Ура!», и летели гранаты. Тройка, бившая копытами на мосту, вместе с тачанкой исчезали. Махно с визгом убегал следом. Мост взрывался, средина его рушилась в воду. По разрушенному мосту с красным флагом пролетали красные конники и их тачанки. Конники рубили шашками бандитов, вылезавших из воды, и они снова барахтаясь, прятались под мост. Стрельба, крики, ржания... Ничего более фееричного Володя в жизни не наблюдал.

Прогулки

Володя с дедом гуляют по Невскому. Вот площадь у Казанского. Собор – закрыт. Идет молва, что в нем готовят раскрытие таких тайн религии, что жуть! И все это происходит в подвалах под землей, и вход туда – через маленькую дверцу, что таится за правым крылом колоннады.
Стоящие в скверике памятники Кутузову и Барклаю де Толли вызывают в парнишке противоречивые чувства. С одной сторону, это – генералы в полной форме, князья и графы – значит враги, но от того, что Кутузов приставил себе еще фамилию Голенищев, ситуация меняется: такое сочетание напоминает что-то свое, родное, народное. С другой стороны, это – военные герои, а их малышня уважает еще со времен гражданской войны. Но побили они Наполеона, личность, в детских понятиях, яркую и героическую. Жалко Наполеона, как революционера, которого побили хорошие, как рассказывают, генералы, по приказу плохого (и в этом Володя не сомневается) царя. Но все равно Кутузов и Барклай, несмотря ни на что, оказывались почему-то хорошими. Это он вначале принял на веру, а потом вроде бы решил, – их хорошесть в том, что они побили «самого» Наполеона.

Напротив Казанского собора, высоко вверх взметнув земной шарик, высится серая застекленная громада Дома Книги. Необычный вид дома, высокие окна витрин, гранит и витые линии металлического «челнока» отливают серо-голубым, и чудится, что дом этот выплыл на простор Невского со стороны, из неведомого мира. Он как бы на своем месте, да, он нужен тут, но одновременно, непонятно, он как бы и лишний. Романтика этого странного пришельца подчеркивается его предназначением – Дом Книги. Проникая сюда, парнишка теряет ощущение реальности мира. Вот только что были и улица, и дед, и все другое вокруг – необычайно яркое и красочное, все было рядом, вот оно, его можно было схватить рукой, но поворот нездешней, круглой, вращающейся двери – и все исчезает – здесь царство тишины и книг. Изогнутое и отполированное стекло создает эффект сверкающего миража, ведущего в сказочный мир.

Галереи Гостиного двора, как и скучные анфилады «Пассажа», не нравятся Володе. И если дед затаскивает его туда, чтобы купить ниток, то внук старается вырваться как можно быстрее.
Володя стремится мимо Екатерининского садика к флигелям Аничкова дворца. Там стоят «гладиаторы» с венками победителей и с подолами рубах, истыканными не пробившими их стрелами. Вот это люди! Для него они гладиаторы, а называют их отчего-то «триумфираторами».

Клодтовские кони на «Аничкином», как они привыкли его называть, мосту через Фонтанку, их мало привлекают. Они слишком велики, внук видит только подкованные копыта да вздутые вены на животах коней. Зимой его внимание притягивают поднимавшиеся по берегу реки Фонтанки столбы пара от отброшенных крышек канализационных люков. Там обитают беспризорники, или по старо-петербургскому, «гопники», так ярко обрисованные в только что вышедшем на экраны фильме «Путевке в жизнь». Они возбуждают любопытство, немного – зависть, что могут обитать вот так, в люках, дуться в карты, пряча их в кулаках, но иногда просыпается и сомнение в романтичности их жизни, ведь им приходится умащиваться спать в одной рубашке хотя и на теплых трубах. Дед хвастался, что у него есть хорошие знакомые среди беспризорников и, что только стоит ему свистнуть, как прибежит Колька в размахае. Володя точно не знал, что это за штука «размахай» и следует ли принимать сказанное дедом за чистую монету. Почему дед никогда не свистел при нем?


« Володин дед » недетскими глазами


Много лет спустя Володя получил письмо от дяди Коли, любимого отчима его отца. Вот содержание этого письма:

… У Ивана Алексеева, куда была отдана в учение Катя (Володина бабка) была портновская мастерская. Было мастеров и мастериц 15 человек да учеников и учениц 6 человек. Тут был и Иван, его будущий дед, мастером работал. У Кати были очень хорошие способности, она через два года стала работать «по качеству», как самые хорошие мастера. … Вот Иван себе на ус и намотал, как бы ее «закараводить», сам то он был плохой мастер и платили ему мало. «Вы скажете што откуда я ето все знаю. Я сам жил у них, видел как работает, гулять он был мастер. …»
«Я думаю их дети весь этот кошмар должны помнить, ето не сколько не отличается когда какой-нибудь бандит врывается в чужую квартиру с целью грабежа, он ни с чем не считается лишь бы ему поживиться, вот он так и поступил, страшно и вспомнить его поступок. Пришел он с енотом и с ним была девка из чайной, он покупал 2 сажени дров в етот день, а привес только полсажени, принес слаткова вина и сколько то пива. Катя спросила почему привес мало дров, он набросился на ние с площадной бранью и начал беспощадно чем попало бить и пустил в ход бутылку. С такой силой ударил по голове бутылкой, бутылка не выдержала и разбилась в дребезги, ну и голова не уцелела тоже раскололась, Катя упала, обливалась кровью, а Марийка закричала: «ай, почто маму убил». И после всего кошмара стал оберать што было в хозяйстве ценного. Все забрал и ушел с поспешностью. … Все замел не оставил 10 копеек чтобы купить хлеба поесть и убежал неизвестно куда. Наверно понимал как обделал жену и не задумался што же с ребятами его будет.»

P.S. Спасибо Влерии Шуберт за помощь в редактуре