Преедыстория, или как стать...

Фоооооточкиии

Я сейчас, наверное, рискую шикировать подробностями своего культурного воспитания…
...хотя почему рискую? Просто шокирую, и все))

… но когда мне было лет 14-15, я однажды поздним вечером из-за угла из коридора, связывающего детскую и родительскую части дома, заглянула в «родительский» зал, где стоял единственный тогда в доме телевизор Sharp, И, как бывало, осталась позЫЫЫрить. Родители не доследили. Мама, видимо, уже спала, а отец , наверное, в ту пору стеснялся подстать маме выгонять детей из зала, когда идут вечерние киносеансы, акцентируя тем самым незрелое внимание на чем-то запретном. А может, как полагается аспергикам, просто не заметил, что в комнате появился кто-то еще.

По тв шел фильм из славного американского кинематографа 90-х. Фильм, который я мусолила в мыслях следующие пару месяцев, а потом искала еще лет 15.
Да, искала: забивала в поисковики единственные «особые приметы», застрявшие в детской памяти:
«маньяк-хирург-стриптизер».
Забивала, как воришка, будучи уже взрослой,
и обнаруживала, что не одинока в своих поисках. Оказалось, что незатейливый фильмец разыскивают многие.
И не могут найти. Заетрялся в длинной линейке прочих, в "черной дыре" доИнтернетной эпохи, кассет VHS.
 
Случилось же найти мне его лишь года 2 назад. Найти, пересмотреть, принять этот уникальный момент сравнивания детских впечатлений с взрослыми, и оставить себе в 10-ку любимейших. Да, простенький детективчик из 90-х. А еще — созрела мысль написать его предысторию. На столько притягательным оказался…
… маньяк.

Так чем же так цепляет незатейливый детективчик из романтичной и такой наивной киноэпохи «американские фильмы из 90-х»… те самые, в которых еще одноголосый гундосый перевод… Нет, там никто не махает ногами, как научили в шаулинях, как было сверхмодно в ту пору. Супергерой — не похож на глянцевого Жан-Клода Ван-Дамма, супергероиня — красотка, но не с обложки журнала. Сама история героев — нетипична во всей своей хрестоматийности. Но дело даже не в этом...
Кстати, называется фильмец «Двойное подозрение».

А все дело там в… Да, наверное в эпохе, когда еще не научились устраивать показуху из ничего. И красавчиков играли настоящие красавчики, а не сделанные хирургами, косметологами, и PR-службами. Сейчас интернет, который знает все, не выдает почти ничего на запрос Джефф Григгс: это устаревшая информация четвертьвкековой давности. А между тем, где то в Америке до сих пор живет и здравствует 55-летний седовласый статный артист благородной наружности с таким именем, игравший на протяжении многих лет микроскопические эпизоды во множестве сериалов, на телевидении (в том числе и в грандиозных названиях), на  театральных подмостках в мюзиклах, и даже
певший оперетту!!!

Так вот, в начале 90-х ему было около 30. И это был персонаж оглушительной красоты.
Думаете, все эти Орландо Блумы, роберты Патинсоны, и Данилы Козловские — красавчики??
тогда Вы не видели молодого Джеффа Григгса. Тогда вы не имеете ни малейшего представления о человечкеском совершенстве и абсолюте человеческой привлекательности, прочно подмененном в современности маркетинговыми схемами.
Это та внешность, вдогонку которой вы философски протянете «Голливуууууддд…», и не вспомните о существовании фотошопа. Это та внешность, которая любую феминистку заставит заткнуться и просто впитывать и следовать, потому что это эталон, выключающий все мыслительные и разумные процессы.
Это та внешность, которая рождена для экрана, и чтоб будоражить человечесике умы. Это воплотившаяся самая совершенная фантазия.


Так вот, именно такой молодой и совершенный Джефф Григгс
раздевался…
кхм…
Ладно, не так сразу))

хотя в памяти моей детской засел да, именно этот эпизод с приват-танцем. Именно танцем, а не сниманием одежды. За всю свою жизнь, увидев немало танцев и приватов, я не нашла более ничего столь же эстетичного. Эксклюзивного и изысканного. Грациозного и похожего на Высокое искусство. Безыскусное.

Так вот, именно такой образ должен был когда нибудь появиться в роли идеального злодея с классической шизой. В этой короткой простенькой страшилке есть даже какая-то…
поэзия.

Кстати, добавлял атмосферы замечательный ненавязчивый очень тонкий аудиоряд.
Мне вообще нравится, что многое в этом фильме не размазано толстым слоем смыслов и очевидностей, а пущено пунктиром, моментами. Мне нравится, как дозированнно это подано. Мне нравится степень зловещести, смелости, эротизма и пуританства в этом старом наивном фильме (хотя в иных, как я потом откопала, он раздевался и похлеще! И правильно, черт побери, делал)) сейчас, 25 лет спустя, когда выросло новое поколение людей, то великолепие — осталось в истории. Теперь я искренне жалею, что этот актер не успел сняться в порно. Зря, вот честно.
И на сколько мне известно, детей у него нет. Эхххххх…)
Пускай остается моей главной в жизни эротиччческой фантазией без продолжения...

Хотя продолжаю упрямо и самоотверженно утверждать, что дело в данном случае не только в актере и даре его воплощения в персонажа. Но и в самом персонаже, каким он получился. Как симбиоз трудов не только актера, но и сценаристов, операторов, звукорежиссеров и стилистов.

Так вот, к чему я все это. Это не пустая ностальгия, ибо не люблю тратить драгоценное время на что-то пустое.
Уже когда я пересмотрела этот филь в зрелом возрасте, во мне запустился творческий процесс, а именно: идея — написать предысторию и биографию великолепного маньячка — стала разворачиваться сама собой. Надеюсь, я все же найду время для реализации этой занятности).
Конечно, я всегда была далека от детективов. Трусиха я, понимаете ли. Наверное, потому эпизодами упиваюаь Чаком Палаником - тренирую смелость.

Однако… Все таки, это моя любимая сфера: копание в человеке, его чувствах и мотивациях, в психологии, процессах восприятия и причинно-следственных связях в судьбе. Так почему б не поманьячить?))



Как стать
уийцей.
(утренний набросок за 2 часа)


Он очнулся на больничной койке, с дырками в торсе. Обтыканный трубками. И совершенно без сил. Которых обычно было хоть отбавляй.
После всей той истории все думали, что он умер. Он тоже так думал, когда лежал в горе стекла,  пробив ограждения и вылевев спиной со второго этажа. То, что он дышит, заметила девочка-полицейский. Блондинка с завязанными в хвост волосами. И вызвала скорую.
Забавно. Он — дал бы ей умереть. Это было бы гуманнее.
Он всегда убивал только блондинок. Почему то. Вот точно таких же.

Когда он был маленький, его звали Джерри. Как мышонка. Так всегда говорила мама. Ему нравилось, когда она так говорила. Они вместе смеялись. Мама была красивой. И похожей на мексиканку. Хотя всегда это отрицала.
Еще его звали Грег. Так его звал муж мамы. Он всегда говорил, что Грегори — какое то истеричное имя.
А вообще его звали Джеррард Грегори Метьюс. А во дворе прозвали Пайк.
Позже, лет в 13, он узнал, ему рассказали те, кто звали его Пайком,
что мать когда-то была доченью уважаемого врача хирурга, престижного и обеспеченного, из очень благополучной семьи. Была черлидером, хорошо училась и подавала надежды. Но в выпускном классе залетела. От одноклассника Патрика. Футболиста и главного красавчика, голубоглазого аполлона.
Ее родители хотели все решить по быстрому, но она заупрямилась. Сбежала, стала работать официанткой, жать в старом трейлере, и все таки родила. Патрик обещал помогать. И даже сначала высылал денег.

Но потом денег присылать он перестал, и Келли вскоре пришлось вернуться к родителям. Чтоб узнать, что отец на нервном срыве потерял свою любимую работу, точнее был принудительно отправлен на пенсию из-за посыпавшихся врачебных ошибок. Теперь он не мог ни отправить дочь в колледж, ни пристроить ее грудничка. Джерри. И Грегори — в честь деда. Мать Келли не смогла пережить падение благосостояния и статуса семьи, и уехала в Айову. С новым мужем фермером. И желанием забыть все (и всех), что было. Сами разберутся.
Все это узнала Келли в том злополучном 61м году, когда вернулась домой. Всего через год после того, как все было хорошо. Еще она узнала, что Патрик женился. На блондинке, из колледжа. Из медицинского колледжа, куда они хотели поступать вместе. И стал говорить всем, что ребенок Келли — вообще не имеет к нему никакого отношения. Да и Келли он не сильно знает. Он все отрицал: все подробности, такие живые в ее памяти. При всех, Келли в лицо. Говорил, что пацан на него совсем не похож. Пускай все посмотрят.
Впоследствии Патрик тоже станет врачем. Криминальным экспертом. Именно он будет заниматься вскрытиями первых жертв нового серийного маньяка, который появится 17 лет спустя. А еще он подружится с полицейским по имени ..............…, которого станет называть «сынок» вдогонку тому, что жена так и не родит ему желанного сына, чтоб он забыл об ошибках молодости.
Ребенок Келли увидит его только со спины. Джерри. Правда, он тогда будет уже не Джерри.
Но он услышыт вот это украденное «сынок», следуя гибкой тенью пантеры тенью за парой неуклюжих друзей из окружной полиции.

Когда он еще не знал всего того, что ему расскажут соседи, прозвавшие его Пайком, он любил деда. Грегори Метьюса. Даже потеряв работу, он навсегда сохранил стать, благородство и респектабельность настоящего врача. Он был добрым, и любил внука. Учил его охотиться на птиц, много рассказывал о своей работе. О хирургии. Даже пытался чему-то обучать кустарно. На зверушках.
Правда, он был строг к Келли. Винил ее в том, что столько потерял:
жену,
работу,
статус,
будущее.
И Дочь.
Крошечный Джерри, тогда еще не понимал,
или попросту не пускал в себя осознание, стучавшееся в его судьбу: что он — слишком слабая компенсация деду за все потери. А может, и их причина. И даже второе имя внука, данное тому в честь деда, не помогало. Не компенсировало. И не извиняло его. Джерри никогда не слышал в свой адрес строгости или упреков деда. Слышал только от всех, что глаза у него не метьюсовские. Голубые, ледышки при смуглой коже и темных волосах, при явном отголоске мексиканских предков. Это отмечал и дед. Но это не звучало упреком — так, констатацией факта.
И при этом в карих глазах деда отражалось горькое воспоминание, которое он никак не мог считать.

Зато Грегори был всегда строг к Келли. Он даже произносил имя дочери так, как будто это вердикт: виновна. Грегори искренне считал,что Келли выбрала свою судьбу сама. И должна отвечать за свой выбор. Если она не захотела получать образование, а выбрала семью,
значит она должна быть при муже. При таком, которого заслужила. По разумению дедушки, соседский полицейский Эдди Томсон был вполне достойным кандидатом. К тому же, он нравился Келли.
Поначалу.
Эдди был типичным провинциальным копом: простоватым, властным, самодовоьным. Неуклюжим, невысоким, упитанным, хотя и не толстым, но одежда на нем всегда висела мешком. С круглым, изрядно потрепанным лицом, и несуразной прической. Зато он слыл в округе хорошим парнем.
Он смотрел на Джерри так, как смотрел Грегори на Келли: как будто тот испортил ему всю жизнь и пожизненно теперь виноват, с клеймом. Он любил красотку Келли. Хотя сам красавцем никогда не был. И единственным конкурентом в борьбе за преданную и отвественную жену, у него был
настоящий красавичк. Так похожий на Келли в чем-то,
а в чем-то — совсем не похожий... Черноволосый, голубоглазый малыш. Келли упивалась любовью к нему, а все остальное считала работой, которую ради ребенка готова добросовестно выполнять. В том числе и мужа.
Она никогда не упоминала Патрика. Джерри ни разу даже имени такого от матери не слышал. Но мать никогда не снимала кольца, и позже Джерри узнал - подслушал, что муж этого кольца ей не дарил. Право носить безделушку Келли отстаивала так рьяно, что за это была бита. В первый раз. Позже поводы уже были не нужны.
Позже, гораздо позже, это кольцо прижилось на шее Джерри, на цепочке. Символ, память, напоминание, талисман,
...оправдание. Спусковой крючок.
Потом, лет в 15, Джерри догадался, что как бы старательно «первая любовь» матери ни отрицал каких-то личных подробностей,
… Келли ему не поверила. Не поверила и себе в своей сельской реальности, и счастливой устоявшейся семейной жизни, когда попрощалась с жизнью. Джерри было 15. И тогда он перестал быть Джерри.
Да, лет через 5-7 после попыток самообмана, она пыталась уходить от Эдди. Жестокого, лишенного способности понимать, сострадать, быть интересным, вдумчивым, и внятным. Но дед считал, что баба не должна оставаться без мужика, и силком загонял ее обратно в брак. Негоже, как мать…
Тогда она начинала гулять от мужа в тихую. Снова и снова кидалась в поиски, теряя себя. Была бита, плакала, впадала в депрессии, худела, выпивала. Истерила.

Джерри пытался помочь ей. Но казалось, делал только хуже. Уже на похоронах ему рассказали все те же добрые люди, что скорей всего это потому, что он все меньше стал внешне походить на мать. И все больше напоминал, очевидно, того, кого никогда не видел. Он то не видел, а вот она… И узнавания эти ей точно не помогали.
Вообще Джерри перестал быть Джерри, когда увидел обезжизенную мать. Ее нашел не он, но он успел ее увидеть. То, что от нее осталось — в сарае, когда ее сняли с петли.
До последнего дня мать была ласкова с ним. И только на похоронах он понял, что сам стал для всех проклятьем.
Он успел снять с матери кольцо. И повесить его себе на шею.
Дед прожил после похорон матери еще без малого полгода. Схоронив его, Грег (теперь он был Грегом, как почему-то издевательски называл его отчим, принципиально закаляя характер юнца придирками и мелкими тумаками), еще не закончив школу, продал наследство — небольшое заброшенное ранчо, купленное дедом, когда тому пришлось распрощаться с просторным домом в престижном пригороде. Не глядя попрощался со всем, что связывало его с прошлым, купил байк, и понял, что его путь — это та дорога, которую он видит перед собой под своими колесами.

Было кое-что еще, с чем ему пришлось попрощаться:
Лайли.
В Лайли он влюбился еще будучи Джерри. Тем, который не плохо учился, слыл красавчиком и модником среди сверсниц, занимался спортом, и танцами. Маме так нравилось, как он танцует. Она почему-то упоминала про свою старшую школу, и тут же осекалась. А потом отдала его заниматься к педагоггу по спортивным танцам. После этого его танцы понравились всем. И Лайле тоже. Лайли была милой блондинкой, скромной, из хорошей семьи. Наверное, на таких женяться хорошие мальчики. Которые потом поступят в колледж.
Еще Джерри однажды, оставшись с Лайли наедине, попробовал последовать своим инстинктам. Но инстинкты споткнулись. Хороший мальчик Джерри не смог сделать то, что, как он пару раз видел, делал Эдди. С его мамой. Это грубое, грязное, сопровождаемое жалобным подвыванием…
Лайли была не против. Она была ласкова с ним. Но он сбежал. Спасовал. Как тот слюнтяй, над которым любил потешаться Эдди, гордясь своими сомнительными победами.
Не получилось не только с Лайли.

Доделал начатое он уже став Грегом. За тот небольшой промежуток времени между гибелью матери и похоронами деда, он успел поиграть в рок группе, попасть на карандаш в правоохранительные органы, одеть кожанную косуху, и застолбить за собой новый стильный имидж «плохого парня». Даже постаревший и заметно сдавший Эдди стал побаиваться его, вытянувшегося, крепкого, спортивного. Самоуверенного. Всегда спокойного внешне, хотя за этим всегда как-будто что-то крылось.

Джерри, который теперь слал Грегом, точно знал, что ему нужно срочно валить из своего городка. Срочно. Потому что на него как будто что-то надвигается. Что-то скрвеное, способное подмять его,
раздавить. Словно черное непостижимое облако, способное растворить его в себе, угрожающее ему на молекулярном уровне, его естеству, его сущности. Ему нужно было спасаться немедленно, бежать прочь. Пока его не настигло.
И он уехал. Все продал, и уехал.

Осталась только Лайли. Которая продолжала любить его. И верить, что Джерри вернется.
Однажды ночью он вернулся. И все получилось, что не получалось прежде. Он не мог оставить этого здесь, и вообще, не доделав до конца.
Он вошел через окно, ей это нравилось. Вот это приключение с неистовым красавчиком, вихрем.

Но он уже знал, что не сможет осаваться здесь, в этом месте, в котором его подминает под себя правда и бездонная грусть его бытия. Он хотел разрушить само это место, которое разрушило его, и полностью стереть его из себя. И он не мог оставить здесь что-то, что способно звать его назад, или напоминать о себе.
Он не мог оставить Лайли здесь любить себя, особенно после того, как все наконец что случилось так красиво. Он не мог оставить здесь память о себе. И он не мог осавить ей несбыточные ожидания… и надежды… как некоторые.
Он должен был обрубить все якоря.
И Лайли не осталась в этом проклятом месте. Он забрал ее с собой.
Она зарыта в соседнем округе. В месте,
которого нет.
А что он? Его здесь не было.

Забирая Лайли с собой, он подарил ей осознание того, что она — дождалась. Он подарил ей хэппи-энд, финал.
которого так и не дождалась мать. Он завершил начатое. Он не совершил преступления незавершенности.
Он видел это исполнение в ее глазах. В них было столько всего намешано... Жаль, что он не мог дать ей радости, которую не знал сам, как и не знала мама,
но всю остальную бурю эмоций и свершений он дал ощутить ей сполна.
Он не забыл дедушкины уроки. Это была дань памяти дедушке и его профессии, которую он любил и потерял. В память. Это была дать матери, чья история не должна повториться,
...хотя и повторилась. И дань тому, кому отправили на исследование нарочно оставленные улики, преступник уже точно знал, кто должен расследовать это дело… всю свою оставшуюся жизнь. А если забудет про это,
получит новое.
Призент. Привет такой.
Но Джерри здесь не было. Нет. И никогда уже не будет.

А Грэг отправился своей дорогой. Играть в прятки с собственной памятью, хитросплетениями истории, и с теми, кто занял его место. У него есть байк. Голливудская внешность, открывающая любые двери. Дедушкины советы, тайные навыки. И танцы.
Он умеет давать видимость. Ту, которая нужна. Чтоб выжить. И его байк — быстрее, чем грусть, что преследует его. Почему-то, сжигая за собой все, он забрал часть фото, на котором оторвал и выкинул отчима. И кольцо.

Он хочет, чтоб его любили так же беззаветно и самоотверженно, как любила мать. Ведь он этого достоин — он особенный, очень красивый, и он - дитя любви. Матери и ее школьного героя, который потом, правда, переродился. В того, кто будет охотиться за ним, не подозревая, что все наоборот.
Да, в нем есть притягательная обманчивая порочность, он получил ее по наследству. Его карма — обманывать ожидания.
Но любовь матери не была поддельной. Она была безусловной, несмотря на все. Она готова была сгореть в своих правдах сама, но отгородить его от всего дурного. Она боготворила его, и выплеснула на него всю свою нерастраченность, пряча разочарованность. И он несет и хранит в себе, внутри, отголосок этой ни на что не похожей любви. Пускай любят его глазами, как любила она, не смеея, стесняясь касаться, потому что остальные формы любви — плохие. Да, пускай любят его так, и восхищаются. Им нравится самообман. Пускай это будет последнее, сильное, а потому — главное, что они испытают в жизни.
Но пускай они все будут похожи на ту, кто отняла у матери все. На блондинку из хорошей семьи.