4. 1 Он всех миловал и щедрил

Москва. 1616 год.

       В высоком предрассветном небе настойчиво вызванивали утренние трели, журчали жаворонки. Ночные тени облаков растворялись в их беззаботных перекликах и скатывались за край окоема. Горизонт казался серым и затворившим в свою темную массу уходящую ночь безвозвратно. С ночными тенями таяли ночные страхи и тревоги.
По первому часу, пока еще роса не сошла с полей и виден след звериный, выезжали со двора по тихому, а уж слуги, псари, загонные, доезжачие ждали у опушки.  Это были редкие островки счастья, почти радости.

       А ежели припоздниться, то прощай прогулка. Матушка – «великая старица Марфа» - принудит ехать в монастырь на заутреню. Михаил приучен любить службы церковные, но утренние прогулки по полям, вместе с такими изобретательными на выдумки братьями нравились больше.

       Славная царская псарня тоже требовала внимания. Хорошего завода были псы – из лучших на Руси, - достались после гибели молодого Шуйского-Скопина, из его имения, что в селе Кохма Суздальского уезда. А кто там будет заниматься собаками? Ныне опустело родовое гнездо полководца. Мать и вдова покинули его, а позднее старица княгиня Анисья Петровна передала село в дар монастырю. В нем же монашками и поселилась коротать свой сиротский век. В минувшем году царю исполнилось 19 лет.

       Четвертый год он у власти, но бояре и матушка видели, что «…не бе толико разума, еже управляти землёю…». В их глазах он по-прежнему был юным и не способным для серьезного вразумления подданных.  Не то беда, что государь много времени отдавал отдыху и увлечениям, то дело естественное, молодое. А то беспокоило царево окружение, что его развлечения не выходили за пределы детских игр и шалостей.

       Царь предпочитал охоте «царские сады», в которых жили попугаи, антилопы, белки, горностаи и другие редкие зверьки, а богомолью - изысканные цветники с необычными растениями. А еще посол голландский смутил робкую душу монарха, и царь выписал из Голландии двух мастеров органного дела и орган, который был украшен фигурками соловья и кукушки. Стоило органу заиграть, как птицы разевали клювики начинали петь, аккомпанируя низким регистрам. Михаил был покорён мощью, красотой и гармонией.

       Четвертый год боярская дума под управлением Михаила Салтыкова (старшего) - двоюродного дяди царя - государю не сильно докучала. Земские соборы заседали почти беспрерывно, приняв на себя заботы о государственном устройстве. Очень сильные позиции при дворе имели в это время ближайшие родственники «великой старицы Марфы», особенно клан дворян Салтыковых, занявших видные думные и дворцовые чины. И пусть бы двоюродные «браты», Борис и Михаил, продолжали весело организовывать его великокняжескую жизнь, заполняя различными увеселениями. Только была одна «досада» - царю двадцатый год, пора задуматься о наследнике. Спаси бог, что случится!

       А поскольку сам государь не очень стремился к семейной жизни, и к переменам вообще, его вполне устраивала та жизнь, которую он вел, мирная, без резких изменений, следовало об этом озаботится мужам государственным, для того на это место ставленным. Ответ и спрос за оплошку дорого станет и государству, и им опытом и мудростью обремененных. Выбором государя смута на Руси не завершилась - загонные отряды казаков, черкасов, поляков, литовцев бродили по стране, особенно, на севере...

       Потому была собрана на суд боярская дума. Дело то было государственной важности - сегодня царь есть, но что будет, если избави бог... Нельзя даже в мыслях допустить! Стране нужен наследник престола.

       Дума решение приняла споро, не вызвал больших вопросов и список невест для царского выбора. Было принято приглашать девиц именитых родителей и не очень. Главное, чтобы здорова была и к «царской радости прочна», то есть не старше 16-ти. Шел февраль 1616 года.

       Дело спроворили быстро, да не ладно. По обычаю (византийскому), собрали в Москву – дочерей дворян и бояр. Девиц, со слугами и прислужницами, мамками и няньками, привезли и разместили в теремах. Выбор молодого царя пал на Марию Хлопову, дочь коломенского дворянина.

       И что его в ней привлекло? Хлоповы род служилых дворян ничем не проявил себя, хотя и прямили государю, но на вторых ролях – один из Хлоповых в ту пору был в товарищах воеводы  Верхотурского острога, а где это не все и сказать могли.
       И девица Мария не сказать, чтобы сильно хороша была, украшениями не блистала, румян и белил на лице не накладывала, глаза на смотре опустила, смутилась так, что щеки снегирями запылали малиново. Нет, не вошел государь в разум.

       Да, промашку дали Салтыковы, имевшие сильный интерес породнится с царем, и тем самым закрепиться в придворном синклите. Борис хотел отдать ему в жены свою родную сестру. Родственные связи при дворе опять были важнее породы или иных заслуг. Это Салтыковы и Марфа знали не понаслышке. Местнические споры не утихали, даже то, какое место при столе Великого князя займет тот или иной придворный свидетельствовало о его положении, возможностях и будущей судьбе.

       Родственник царя имел неоспоримые права и мог не бояться опалы или местнических споров. Бить челом перед государем, ссылаясь на заслуги свои и своих родственников всегда рискованно – многие так или иначе были отмечены неблаговидными делами в период смуты. Чего стоят заслуги перед царем и отечеством, показал боярин Михаил Салтыков (младший) в споре с  князем Дмитрием Пожарским уже в 1613 году.

       Тогда, столь любезные царскому сердцу напарники по развлечениям, закусив удила требовали удовлетворения. Дважды братья били челом царю о своем «бесчестье», прося «об оборони», и добились максимального триумфа - «государь царь…говоря з бояры, велел князя Дмитрея Пожарского… Салтыкову выдать головой». Тезка царя  спор выиграл. Князь же, спаситель отечества, исполнился гордыни, возомнил о себе непомерно и не исполнил указа юного царя, не удалился в свое поместье.

       К счастью победа осталась лишь на словах, настолько был высок авторитет проигравшего. Да, и не нужна никому – просто… просто, так принято, честь блюсти – отступишь, все потеряешь, а потерявши не вернешь, а вернешь - задорого обойдется твое возвращение  - отвернутся, не то, что руки не подадут, на двор не пустят!

       Проиграть местничество означало не только потерять покровительство царя, не только преимущество перед иными, ниже стоящими, что считалось бесчестьем на всю семью и потомство, нередко потерять все – вотчины, и «животы», и даже жизнь. А ведь во время миропомазания государя державу подал именно князь Дмитрий, то есть занял выдающееся положение при венчании на царство Михаила Фёдоровича.

       Это не просто выражение благодарности и доверия. Подать символ власти на Руси означало признание несомненных заслуг князя за то, что он во время всеобщего «шатания» твёрдо и непоколебимо стоял за правду и, поборов смуту, привёл «все царства Российского государства» к единению в борьбе за его независимость и в выборе нового российского царя. Но по своему «отечеству» он, бесспорно, был ниже многих (и Салтыковых, в том числе)... А на этом веками зиждилась власть боярская.

       Но в 1616 году братья проиграли. Нельзя такие вещи на самотек пускать, самим следовало выбор сделать, список подкорректировать и жениху сноровки не давать!

       Братья продолжали вытаскивать Михаила на конные прогулки, а по весне организовали соколиную охоту. Его простой душе было радостно выехать поутру с кречетом на руке, слыша, как сквозь рукавицу тревожно обжимает когтями рвущаяся на волю птица. За внешней смирностью обуженного колпаком хищника крылась жажда свободы и крови.

       Сам государь и не мыслил о такой жизни - был «кротким и крови нежелательным», «добр, тих, смирен… всех любил, всех миловал и щедрил». И езда верхом не доставляла ему приятных впечатлений. Проведя детство по монастырям под присмотром тетушек, он не был обучен держаться на коне (а до него все цари не только наездниками превосходными были, но и во главе войск выступали – пример подавали!).

       К концу правления Михаил Федорович обезножит, следствие детских переживаний и малоподвижной жизни. Его будут возить на каталке.

       В Белоозерском монастыре пятилетний ребенок, опекаемый тетками, увидел скорбные стороны жизни. Нет, никто не пугал его, еда однообразна, но в достатке. Холод? Но к этому были привычны жители Московии. Одиночество, отсутствие сверстников и игр с ними – вот, что формировало его характер. Нет искреннего тепла материнского. Тетка Марфа была бездетна и по-настоящему не могла обогреть малыша. Не могла заменить мать и Анастасия. Она жила памятью и угасающей надеждой на соединение с суженым. Малыш и его сестра Татьяна терпели на Белоозере «тяжкую нужду» и росли в не по-царски суровых условиях. Приставы, наблюдавшие за содержанием опальных, часто отказывали им даже в обыденных и нужных малышам продуктах для их стола, а тетки не могли допроситься и куска холста, необходимого для белья детям.

       А к тому прибавить постоянный страх, исходивший от самых близких, тоже напуганных своим изгнанием, и равнодушие окружающих к их судьбе и доле. На всю жизнь запомнится ему томительный ужас февральской ночи, проведенной в церкви, с моленьем и слезами, тихим утешным шепотом тетушек. Слезами обливаясь, они, стоя на коленях, молились за упокой души его дяди Александра, замученного в глухой яме. Сведения о том дошли до их обители через монастырскую почту. А позднее такие же сведения пришли с далекого Пелыма о гибели другого дяди – Василия, и третьего - Михаила. Недобрые известия об отце, также заточенном в мутновато-непроглядной мгле севера, в северной дали, приносили вестоноши игуменские. Отец ничем не мог ему помочь, ни протянуть руки, ни сказать слова ободряющего, ни поддержать, ни поиграть или опасить от невзгод мира заботного. Никто не в силах вернуть ему счастливого московского детства. И что мог для него сделать игумен?

       Дни проходили скучно, тёмно, даже долгие выстойки на службе в церкви, при всей ее праздничности и многоцветии не скрашивали жизнь затворников в безвестии угрюмого севера. В его памяти навсегда останутся низкие небеса, подернутые грязноватыми полосами облаков. Их плотные массы придавили все детские порывы, а веселые синие проталины с яркими лучиками солнца выталкивали только холод. Этот холод стискивал тело, костенил руки, сокрушал дали, ограничивая обзор. Неуютен север для попавших в царскую опалу.

       Но были редкие дни, природа дарила комфортную для прогулок погоду, и мальчик в сопровождении тетки выходил на берег студеного моря - Сиверского озера. Там пронзительные крики чаек, их полет над крутыми барашками волн будили в нем ощущение счастья и надежд. Он мог собирать скромные цветы, перышки птиц, вслушиваться в мелодию тихого прибоя. В мечтах и во сне расцветала любовь к птицам (в клетках), к диковинным растениям (в горшочках), не виданным в  окружающем его мире, и привязанность к необычной музыке осталась и даже развилась в поздние годы. Любимые его развлечения – смотреть на «брусок скляной, во что смотретца» (зеркало) и на бочечку костяную точёную, «а в ней лунное течение да часы солнечные».

       Уже став царем, Михаил проявит особенное влечение к часам. Исполненные в виде различных животных и птиц эти диковины механические были у него везде. Даже за обедом, он устанавливал перед собой двое часов. По русскому обычаю дневные часы показывали время от восхода солнца, ночные – после захода.

       Теперь у него была возможность наиграться. В его тереме были голландские подарки: «трубочка, что дальше, а в неё смотря, видится близко (подзорная труба), очки хрустальны, с одной стороны гранёны, а с другой гладки, что в них смотря много кажется, скляница кругла, а в ней под стеклом мужик с женкой», и тому подобное, а также … множество очков в ящике (царь был близорук). Ко времени вступления на престол Михаил был практически неграмотен, не обучен письму и счету. Но царь! Удобная фигура для властной мамаши и ее окружения.

       О чем мог мечтать в таких условиях ограниченный ум ребенка? Было просветление, когда в десятилетнем возрасте он очутился в Москве. Его с тетками правитель (Лжедмитрий I) России  поселил в их палатах на Варварке, сестра Татьяна первой вышла замуж, позднее тетка Настасья. Но сестра умерла, Москву захватили поляки, и даже родной дядя (Иван Никитич) не мог помочь родственникам.

       Ужасы московской жизни усугубили страхи замкнутого ребенка. Это был самый мрачный период великой Смуты – Великой гражданской войны, усугубленной иностранной интервенцией. Цари сменялись «царьками» и «цариками», по улицам носились толпы голодных, больных, измученных неурядицей, озлобленных и, зачастую, озверевших от крови и безнаказанности вооруженных людей. Они, эти «воины», были разных религий и разных нравственных понятий - поляки, литовцы, немцы, русские, татары, язычники и мусульмане, протестанты и католики, православные - мужчины и женщины, подростки, взрослые и старики.  Все были готовы свергать и уничтожать, бить и убивать, жечь и топить. Трудно подобрать правильные слова для описания скорбной картины нравственного состояния русского общества. Падение религиозного чувства у русских людей достигло катастрофических пределов. А так как религия для необразованного человека служит главным сдерживающим началом в его страстях, то при недостатке веры он уже не стесняется в проявлении своих диких инстинктов и «творит, — как говорится в одной из грамот того времени, — всякие беззакония беззазорно».  У избывших Бога нет ничего святого!

       Мальчик стал худ и неуклюж, исчез румянец, взамен пришла печаль, ему трудно среди других людей, их общество угнетало его. Он стал склонен к уединению, и сильнее, чем людям всех других темпераментов, грозила ему самая страшная из болезней — безумие. Михаил заболел нервной «болестью» (меланхолией), перестал ходить, лежал и смотрел в закопченный потолок.

       Как и почему у ребенка, обеспеченного повседневно уходом развиваются неврозы, как они перерастают в психические заболевания, и что может реально противостоять стрессам?  Для жителей средневековья естественным способом отвлечения от тягот и необратных страданий было обращение к богу, уход в религию, уединение в храме. Молитва.

       И действительно, придя в храм, укрывшись его толстыми стенами от внешнего мира, человек с сокровенным обращается к Богу, тут можно думать не о суетном, не о том, что за пределами храма, а о том, что на сердце, что у него в душе. Многие просто приходят в течение дня, свечу поставят, постоят, помолчат, подумают, сделают маленькую передышку в суетной круговерти. Молитва помогает успокоиться, сосредоточиться, набраться сил. Но убогая келейка, заточившая растерянного ребенка, становится ли она храмовой атмосферой божьей благодати более, чем бытовая привычка?

       Единственное место, где ребенок мог укрыться от неприютного мира это лежанка в спальном чулане под лестничной клеткой между палатами (палаты на «нижних» и на «верхних» погребах, основное жилище в  усадьбе Романовых  заполнены боевыми холопами – охраной дома), здесь поневоле он проводит большую часть своего времени. И тогда в принуждении, в безысходном тягле, может ли убогий угол стать убежищем, защитным укрывом для души, измученной тягостным ожиданием бед?

       Любой человек должен хоть на время иметь убежище, иначе дионисийское забвение не заменит, но подменит то светлое и гармоничное, то есть разумное и духовное,  что есть в этом человеке от его естества. Но должны быть и смены, перемены окружения, возможность по своему праву приходить в потаенное место!

       А вскоре вновь семейство покинуло ставший неуютный дом. Они уехали в село Домнино Костромского уезда, почти нетронутое смутой. Там Михаил поправил здоровье и отдохнул. Но страх и неприятие этого неуютного, странного и страшного окружающего его мира останется в нем навсегда. И когда отец Федор Никитич вернется домой, молодой царь без принуждения, с легким сердцем разделит с ним столь тяжкое бремя правления и борьбы с этим неприветливым царством, с этим миром страстей, горя и редкой, но такой долгожданной  радости.

       А таковой стала встреча с Машей. Она привлекла его не столько юностью и природной свежестью, не только легким характером и простой почти деревенской красотой, сколько желанием помочь ей, облегчить ее жизнь. В ней, как в символе проявилась его искренняя жажда быть хорошим для всех и сделать хоть какое-нибудь доброе чудо. То, чего у него самого никогда не было, что он спроецировал в женский идеал в своих мечтаниях. Он хотел быть великодушным. С детства находился под женским присмотром в Белозерском монастыре, к мужским делам не приучен и сохранил характер мягкий, добродушный. Решения за него принимали опекавшие его Настасья и мать - инокиня Марфа.

       Но тут с матушкой, что имела иные соображения, кроткий самодержец разошелся во взглядах на свое семейное счастье. И Мария была взята "наверх" (т. е. во дворец, в царский терем), ей стали оказывать царские почести, поминать ее имя в церквах. Уже ей по обычаю переменили имя, назвали вместо Марьи Настасьею (в честь любимой жены Ивана Грозного), и стали называть царицею, но дело кончилось печально.
Хлоповы не сумели угодить сильным Салтыковым – долго ли повод дать, а те воспользовались незначительной болезнью царской невесты, пустили молву, что она больна неизлечимо. Это вполне устраивало партию инокини Марфы, которую представлял боярин Михаил Салтыков (старший). Ее категорично выставленное требование "Удали Хлопову!", совпадало с его собственными планами ближе породниться с царем, а такая договоренность давно грела и душу и сердце.

       Салтыковы убедили бояр, и так знавших, что великая старица против Хлоповой. Бояре в угоду Марфе и Салтыковым приговорили, что Мария, «нареченная невеста» "к царской радости не прочна" и потому свадьбе не быть. А чтобы не было какого-нито лукавства, ни боже упаси «смутков» от родни и свойственников, заботясь о царевом покое, с невестой поступили сурово: ее с несколькими родичами (с бабкой, теткой и двумя дядями) сослали в Тобольск. Отец Марии из Коломны в столицу не выезжал, и про него забыли.

       И вновь царевы горизонты застило как в далекие детские годы стужей и горьким дымом. Потянуло холодом и пустотой и, некому, совсем некому заслонить его обиженное сознание. Нет защиты, и робкий самодержец восстал и, с достойной «великого государя» твердостью заявил: «Сочетался я по закону Божию, обручена мне царица, кроме нея не хочу взять иную». И тем расстроил планы боярского окружения.
 
       С возвращением Филарета Никитича началось движение Хлоповой все ближе и ближе к Москве. В сентябре 1619 года ее перевезли из Тобольска в Верхотурье. В 1621 году заботой  патриарха Филарета, принявшему участие в судьбе девицы (только после долгой  и безрезультатной волокиты с отверженными царем невестами из европейских держав) перевели Марию на житье в Нижний Новгород. Ей по государеву указу отдан был на житье двор Кузьмы Минина, после его смерти взятый в казну, как выморочный. В 1621 году освободившийся дом «нареченной невесты» в Верхотурье оказался как нельзя кстати.

       Было ли это проявлением отцовского участия в судьбе сына или один из эпизодов очередных закулисных  интриг в борьбе с ненавистными соперниками рода Салтыковых? Отец государя быстро разобрался в причинах не состоявшегося счастья сына и стал наводить порядок, пресекая самоуправство Салтыковых и их «свойственников». Клевета Салтыковых была обнаружена, и они были сосланы. Но Марфа, предубежденная против Хлоповой, и слышать не хотела о браке Михаила с ней, даже поклялась, что не останется в царстве своего сына, если Хлопова будет царицей.

       Совсем не царское это дело -  помогать ближнему, скорбеть за него душой, радеть, чувствуя облегчение в том, что хоть кто-то не будет видеть мир страшным, неуютным и неумолимым роком. Царь идеалист – это беда. Он верил в чудо. Верил настолько, что и спустя десятилетие продолжал любить свою первую невесту. Но годы и отцовское разумение его положения исправят этот детский и уступчивый ум. И он сдастся. Поддастся уговорам и… останется в памяти потомков как Михаил Романов «Кроткий».

       Михаил (и патриарх с ним) вновь покорился воле своей матери, по желанию ее, женился в 1624 г. на княжне Марии Долгоруковой. И по-детски счастливый забыл о «нареченной». Только «молодая» царица и великая княгиня Мария Владимировна всея Руси на четвертый день после свадьбы смертельно заболела и за две недели до Рождества  померла. Не удивляйтесь. И до Романовых и при них стремительная и необъяснимая смерть в царских палатах происходили при каждом монархе.

       «Браты» в ссылке и царь, выдержав для приличия год, вступил во второй брак (молва гласит по требованию уже Филарета). Приказано было собрать в Москву на смотрины девиц, "ростом, красотою и разумом исполненных". Взоры царя остановились на Евдокии Стрешневой, "отроковице доброзрачной", дочери незнатного дворянина. Ей царь подал платок и кольцо – знак избрания в супруги.

       Марфа опять была недовольна: «Государь! Таковым избранием ты оскорбляешь бояр и князей, знаменитых своими  предками и  своими заслугами; дочери их, ежели тебе и не по нраву, то, по крайней мере, не менее Стрешневой добродетельны… А Стрешнев кто?… Человек неизвестный!». На что сын, удручая мать кротостью и любезностью, возразил: «У меня матушка возникло не только чувство, но христианский долг  обязывает меня помочь благородной не по крови, а по существу девице …».

       С первых же дней замужества молодая и очень осторожная царица повела теремную, замкнутую жизнь в кругу приближенных боярынь. И вскоре появился на свет наследник престола царевич Алексей.

       В 1633 году скончался патриарх Филарет и, в тот же год радениями матушки инокини Марфы, не отступившейся от убеждений, умерла Мария Хлопова.

       А нам останется доброе дело (ну, кроме мирного договора со Швецией 1617 года и перемирия с поляками на четырнадцать с половиной лет) царя Михаила – он первый на Руси стал употреблять чай, присланный ему в дар от монгольского государя.