Чаша сократа

( трагикомедия )


СОКРАТ                - древнегреческий мыслитель.
ПЛАТОН                - его ученики.
КСЕНОФОНТ      }
КСАНТИПА                - жена Сократа.
БОБ (Алквиад)            - предводитель демократически-рабовладельческой партии.
ДЖЕК ( Критий )          - предводитель республиканско-рабовладельческой партии.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ ( Аспазия )  - знаменитая гетера.
ВЕДУЩИЙ ( Голос Демона Сократа)
ХОР                - народ и лица в эпизодах.
( Условное место действия - Греция, Афины, V век до н.э. )



ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
 Сцена I

Декорации могут быть (или не быть) условные, или псевдореаль­ные, или голографии с Парфенона и памятников Древних Афин, на ус­мотрение режиссёра.

ВЕДУЩИЙ ( одетый в современный костюм, выходит на сцену, смотрит на наручные часы. Подходит к висящему гонгу и ударяет в не­го ) : Пора. Дорогие наши гости, сегодня я познакомлю вас с одним потрясающим человеком. Он жил... Впрочем, вы это все знаете... Как говорил его современник и коллега из Китая: «Кто умер, но не забыт, тот бессмертен». Нашему герою скоро исполнится две с половиной тысячи лет. Он написал... Впрочем, он ничего не написал. Ни единой строчки. Он говорил своим ученикам: «Если я скажу что-нибудь интересное, вы запомните и расскажете другим. Если же слова мои забудутся, значит, они не стоили того, что бы о них вспоминали». До нас дошли почти все его мудрые мысли.
                Итак, начинаем историю о человеке, который однажды жил на Земле в совсем маленьком, но совершенно настоящем государстве, которое именовало себя Афинской республикой. Такое небольшое государство, но очень культурное, зажи­точное и, конечно, рабовладельческое. Сейчас я вам представлю наших героев.
( Снова ударяет в гонг, после чего на сцену один за другим выходят актеры. Каждый из них проходит мимо ведущего и произносит в зал свою реплику )
                Вот наш главный герой - Сократ. Некоторые соседи считают его бездельником, другие - неудачником. Его дело - мышление и диа­лектика. Я в этом спектакле исполняю роль внутреннего голоса Сократа. Именно из-за меня его обвинят в связи с нечистой си­лой, демоном. Вы же, уважаемые зрители, люди несомненно начи­танные и образованные, сами придумаете какое-нибудь правдоподоб­ное «научное» объяснение, каким образом древний мудрец мог об­щаться с вашим современником. Я-то лично объясняю это тем, что в любую эпоху существуют люди, намного обгоняющие свое вре­мя. Впрочем, Сократ уж слишком далеко вырвался из своей эпохи. Это, в конце-то концов, его и погубило.
СОКРАТ:        Я знаю, что я ничего не знаю. Поэтому стараюсь познать самого себя. ( Уходит с авансцены )
ВЕДУЩИЙ: А это ученики Сократа: всемирно известный Платон, который усту­пает только истине, и гораздо менее известный Ксенофонт. Сам-то он больших философских открытий не сделал, зато добросовестно записал многие мысли Учителя. За это ему и спасибо.
КСЕНОФОНТ: Хорошо, когда на твоём пути встретится великий человек. Будь к нему поближе и обязательно попадешь в историю. Но на всякий случай я ещё написал «Киропедию» о воспитании этого восточного деспота.
ПЛАТОН (обводя вокруг себя руками ):  Ничего и никого здесь нет. Все мы лишь тени потусторонней идеи.
ВЕДУЩИЙ: А вот и два выдающихся политических деятеля Древних Афин. И неважно, что государство их, по нынешним меркам, крохотное и что проживает в их столице народу не больше, чем в захолуст­ном современном городишке, - они на виду всей мировой истории, поэто­му и держатся столь важно и величественно. Более всего им хо­чется произнести какую-нибудь историческую фразу, которая бы затем вошла во все гимназистские учебники, и школяры бы заучива­ли ее наизусть, не слишком вникая в её первоначальный смысл.
БОБ:               Процесс пошел! Только демократически-рабовладельческая партия способна на века осчастливить наш народ.
ДЖЕК:          Хотели, как лучше, но я убежден, что только республиканско-демократическая партия способна осчастливить на века наш на­род.
( Церемонно раскланиваются )
ВЕДУЩИЙ: Ну а теперь, прошу, - очаровательные афинские дамы. Жена Сократа - Ксантипа. Современники (то есть всё те же сосе­ди) считали её вздорной и сварливой. Но если Сократ прожил с ней всю жизнь и заставил историков её запомнить, то будьте уверены, они были созданы друг для друга.
КСАНТИПА:   Да где же шляется этот старый болтун !?
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: Скорее всего, он у меня. (Посылает воздушные поцелуи)
ВЕДУЩИЙ:  Это Аспасия, или, как ее звали в свое время, Рыжая Ляля, - знаменитая афинская гетера. Женщина образованная и всеми уважа­емая. Лучший литературный салон в столице...
                Ну и конечно, народ - афиняне : добрые и злые, умные и глупые, покорные и свободолюбивые, храбрые и трусливые, краси­вые и не очень… Одним словом, совершенно такие же, как мы...
( В это время Хор меняет различные маски и выполняет элементы пантомимы )
                Но ведь именно они и движут историю, даже когда ковыряют землю деревянной мотыгой... Или она вместе со временем движется сама, засыпая их пылью веков?.. Я не философ и не знаю, но я не знаю уже гораздо больше Сократа.
                Итак, пора начинать. Мы переносимся с вами в пятый век до нашей эры. Афины.
( Бьет в гонг и отходит в сторону, садится в удобное кресло и раскрывает книгу, лишь периодически поглядывая на сцену и по­качивая головой )
( После музыкальной заставки на сцене Сократ и Платон)
ПЛАТОН:       О, дорогой Учитель! Я не спал сегодня всю ночь. Учитель! Я сделал потрясающее открытие !
СОКРАТ:      Ты не спал всю ночь. Напрасно. Даже самое великое открытие может подождать до утра. Ведь утром вчерашнее величие, после возлежания, становится куда как меньше и бледнее под лучами солнца.
ПЛАТОН:    Мое открытие касается истинного света, а, стало быть, и истинного солнца. Ты не представляешь, Учитель, как далеко за­вели меня вчерашние размышления.
СОКРАТ :    Тебя, конечно… Про себя же повторю вновь: знаю, что ничего не знаю.
ПЛАТОН :    Так вот. Вчера ночью я наблюдал, как мой атриум заполняют лунные тени ...
СОКРАТ :       Да, сегодня как раз полнолуние.
ПЛАТОН :     И вдруг меня пронзила мысль! Нет, это не моя мысль, она не может принадлежать простому смертному. Это божественная мысль! Словно я когда-то её слышал, потом напрочь забыл, а вчера снова вспомнил... Одним словом, Учитель, вселенная не существует !
СОКРАТ :       Неужели ?!
ПЛАТОН :    Есть лишь моё, я подчеркиваю, МОЁ ощущение мира. Нет меня, - и нет вселенной!
СОКРАТ :        А меня ?
ПЛАТОН :      И тебя нет! Закрыл глаза и... нет.
СОКРАТ :     Ты совершенно прав, мой друг. Рано или поздно нас с тобой не станет, и то, что видят наши глаза, исчезнет. Но эта истина была известна ещё нашему коллеге Гераклиту. Вечно только движе­ние. Да и то в виде пламени.
ПЛАТОН :    Это высокоучёный старец Гераклит говорил так, я же заявляю напротив: есть только одно вечное и, кстати сказать, неизмен­ное - это ИДЕЯ ! Идея всех вещей, которые когда-либо есть и будут. Эта идея незрима, постоянна и равна сама себе. Вот это дерево срубят, сожгут, дым и пепел его развеет ветер, но навсегда останется ИДЕЯ дерева. Этот каменный дом через ве­ка рассыплется в прах, но останется ИДЕЯ дома. А если все эти частные примеры обобщить, то представь себе, что мы - люди на­ходимся в пещере, в которой горит огонь, пусть это будет вот это утреннее солнце.
СОКРАТ (взглянув вверх): Полуденное...
ПЛАТОН :   Пусть, полуденное солнце. Вот этот костёр-солнце отбрасы­вает на стены пещеры - нашего мира, тени. Именно эти ТЕНИ мы и принимаем за истинные предметы!.. Вещи - это лишь отражённые тени Идеи. Всходит Солнце Истины - и тени на стенах исчезают, ибо они ложны, и остаётся... Вот тут я ещё не додумал и уповаю на твою великую мудрость, Учитель.
СОКРАТ:       Стар я, Платон, для новых сумасбродных идей. Вы, молодёжь, ниже звёзд не спускаетесь, а я весь здесь, на этой грешной, но такой замечательной земле. И интересуют меня не звёзды и даже не идеи, а только самый обычный земной человек, без которого весь этот мир пуст и незряч. Почти полвека стоит этот объект передо мной (показывает на Ведущего, который, свободно пере­мещаясь по сцене, незрим для все остальных персонажей), вид­ный мне, как на ладони, но знаю я о нём ничуть не больше, чем много лет тому. Я знаю о нём столько же, сколько о себе.
ПЛАТОН :   Жаль, что тебе не понравилась моя идея. И если уж на то пошло, это вовсе не моя, это твоя идея, которую ты высказал, когда мы были на пирушке у этого, как его, забыл, одним словом, мы там после тринадцатой смены блюд, до того назюзюкались, что начали целоваться с его параситами... Да, я теперь точно понял, почему мне эти мысли показались знакомыми, только я забыл, что ты говорил дальше?..
СОКРАТ :         Дальше я не говорил. Я пел. Я спел колыбельную Аспазии.
ПЛАТОН :    И ты, Учитель, мог променять гениальную идею на эту, эту рыжую Ляльку?!
СОКРАТ:       Тоже неплохая идея госпожи нашей Афродиты... Одним словом, я дарю её тебе, Платон, я имею в виду, конечно, не Ляльку. Чья бы это ни была идея, по-моему, она достаточно абсурдна и лишена всякого практического смысла, чтобы за неё ухватились мудрецы всех будущих времён и народов. ( Ведущему ) Не так ли, друг мой?
ВЕДУЩИЙ : Так. Можешь сказать Платону, что он займёт самое почётное место в ряду известнейших философов.
ПЛАТОН :     Но ведь, действительно, прежде чем сделать любую вещь впервые, у нас в голове должна появиться её идея, будь то хоть дворец, хоть вот эти плетёные сандалии. И так во всём и всегда - идея предшествует вещи, то есть существует до неё и после неза­висимо. Следовательно, чтобы возникла вселенная необходима была её прото-идея...
(С «авоськой» в руке незаметно приближается Ксантипа и некото­рое время прислушивается к разговору.)
СОКРАТ:      То есть Бог, тьфу, простите меня грешного, боги, боги, конечно.
ПЛАТОН :   Да, боги или то, что я называю Абсолютной идеей, или Перво­причиной всех телесных вещей в мире.
СОКРАТ :       В таком случае, в таком случае получается ...
КСАНТИПА (решительно встает между ними): Эй, Сократ, сходи-ка за хлебом, в доме не осталось ни на лепту!
СОКРАТ :      Послушай, Ксантипа, ты же видишь я занят, мы обсуждаем с Платоном новую глобальную теорию мироздания. Ну, проще ска­зать, я занят. Работаю.
КСАНТИПА : Если назвать твою болтовню работой, то ты, действитель­но, работаешь с утра до ночи. Купи хлеба. (Пытается всучить ему сумку, Сократ закладывает руки за спину).
СОКРАТ :       В конце концов, у нас есть раб Антошка. Пусть он и сходит. ( Ведущему) Он скиф и делает вид, что не понимает ни слова по-гречески. Твёрдо освоил только две фразы: «Хочу есть» и «Хо­чу спать».
КСАНТИПА : Ты бы ещё больше распустил этого негодяя. Он с раннего утра сбегает из дому и спит где-нибудь в холодке. Весь в хозя­ина.
СОКРАТ :       Не надо было гоняться за самым дешёвым товаром. Меня можно обвинить во многом, но только не в том, что бы я выступал против свободного рабовладения. При современной дороговизне жизни ну­жно иметь, по крайней мере, полсотни рабов, чтобы спокойно за­ниматься любимым делом.
КСАНТИПА : Хватит философствовать, отправляйся за хлебом.
СОКРАТ (тихо) : В конце концов, дорогая, ты компроментируешь меня перед учениками, перед свободными гражданами и даже (указывая на Ведущего) перед Историей.
КСАНТИПА : Нет уж, дорогой, это ты компроментируешь меня, когда среди белого дня на старости лет бегаешь через все Афины к этой проклятой потаскухе!
СОКРАТ :      Ксантипа, ты прекрасно знаешь, что она берёт у меня уроки софистики.
КСАНТИПА : Знаю я, что она у тебе берёт и что тебе даёт! И хватит болтать. С тобой только свяжись, замучишь своими софизмами. Марш к булочнику! (Обращаясь к Платону, который стоит молча, демонстративно отвернувшись). А ты, молодой человек, я знаю, из очень приличной семьи, занялся бы лучше каким-нибудь серьёзным де­лом, чем слушать этого пустомелю. Или ты всерьёз думаешь про­жить философией?! Вот полюбуйся на него, до чего он дошёл: ни одёжки приличной, ни сандалий, хитон, вон, опять прохудился, и вообще, ничего, кроме тьмы идиотских идей, ничего нет... (всхли­пывает )
СОКРАТ :       Вот видишь, друг мой Платон, как плохо сочетаются наши идеи с прозой жизни. (Ксантипе) Ладно. Давай деньги.
КСАНТИПА (долго копается в узелке и подает монету) : Вот тебе дио- драхма, не потеряй и не забудь получить семьдесят семь лепт сдачи.
СОКРАТ ( принимая деньги и «авоську») : Получу так получу. Извини меня, Платон, может быть, мы в другой раз обсудим твою идею?
ПЛАТОН :     Я… Ты поражаешь меня, Учитель!
СОКРАТ :    Да просто Ксантипа не привыкла есть луковый суп без хлеба.
ПЛАТОН :     Я буду ждать, когда ты найдешь время выслушать своего ничтожного ученика.
СОКРАТ :       Моего самого лучшего ученика.
(Все расходятся. Небольшая музыкальная [ или пантомимическая, или балет­ная, или слайд-голографическая, или любая другая заставка - на усмотрение режиссёра].)
ВЕДУЩИЙ : Сократ, куда ты пошёл? Булочник живёт совсем в другой стороне.
СОКРАТ :    Откровенно говоря, у меня нет ни малейшего желания бегать по лавочкам и закупать моим великовозрастным балбесам продукты. Я думаю, будет гораздо приятней, если я сейчас наведаюсь к Ры­жей Ляльке, не только самой способной, но и самой красивой моей ученице. Она сразу понимает то, на что другим требуется длительный путь исканий и сомнений. К тому же, у неё не смолкает музыка, а гостям подают фалернское из Фалерно, а не с соседнего виноградника. И если музыка смолкает, то только для того, чтобы перейти в приятную беседу, от которой кружится голова не хуже, чем от вина. (Раскланивается с проходящими масками Хора) Наш милый Эпикур был прав, жизнь - праздник, когда её хорошо понимаешь и не до­саждаешь богам безумными просьбами. (Сопровождающему его Веду­щему ) Кстати, Демоний, давно хотел тебя спросить, ты хорошо знаком с нашими богами?
ВЕДУЩИЙ : Так, более-менее.
СОКРАТ :       И что Сам, действительно, такой отъявленный бабник?
ВЕДУЩИЙ : Ты имеешь в виду Зевса ?
СОКРАТ:        Кого же ещё...
ВЕДУЩИЙ : Да, пожалуй, есть немного. Но что-то я не чувствую в тво­ём вопросе должного почтения. Разве не внушает тебе имя вели­чайшего олимпийца-громовержца трепет?
СОКРАТ:     Откровенно говоря, нет. Никто и ничто в мире не может при­вести меня в трепет, конечно, за исключением Ксантиппы. (Огля­дывается) Кстати, а сам-то ты откуда?
ВЕДУЩИЙ : Тебе всё равно не понять. Издалека. Очень издалека.
СОКРАТ :       Допустим. Но для бога ты мог бы быть посообразительней. (Раскланивается) У меня полно учеников. Иной раз, кажется, я переспорил с каждым афинянином, не говоря уже о наших гостях. Я учу их, а они - меня. И неизвестно, кому больше пользы. (Небрежно кланяется аристократу в носилках)
                У нас в стране демократия. Все, так сказать, свободны. Конечно, не считая рабов. Но меня ещё в гимнасии учили, что рабы не люди, хотя и походят на них гораздо больше, чем, например, ослы. Ведь, если б они были людьми, то имели бы все права свободных граж­дан. (Хор масок окружает и внимательно слушают Сократа) Но кто бы в таком случае работал? Работать пришлось бы всем. А кто бы управлял страной, занимался спортом, воевал; на худой конец, изучал философию? Никто. Таким образом, мы получаем ди­лемму : чтобы один мыслил, нужно, чтобы дюжина пахала. А чтобы она пахала нужно ещё полдюжины дюжих молодцев с палками в руках. Не так ли?.. Ты хочешь мне возразить? ( Ведущий молчит) А что это за шум ?..  Ах да, я забыл, что у нас сегодня проводятся свободные демократические, а стало быть, тайные выборы! Надо держаться подальше, а то чего доброго можно попасть в архонты. А это штука весьма разорительная, поскольку наше правительство существует, если так можно выразиться, на общественных началах. Болтать с трибуны у нас могут позволить себе только очень состоятельные граждане. Но моя трибуна неиз­меримо больше - все афинские улицы и форумы. Видишь, они слушают меня, хотя и не всегда понимают. Зато им понятно, что власть - самое надёжное размещение капитала. Мена серебра возвращается талан­том золота, когда его гребёшь из общественной казны властной рукой. Это, уж не говоря о взятках. Мне же всегда было лень зарабатывать деньги, да и потом с ними хлопот не оберёшься. Это удел бед­ных мытарей.
( На сцене появляется Ксенофонт и сразу же устремляется сквозь толпу, в которой стоит и Ведущий, к Сократу. )
КСЕНОФОНТ : Добрый день, Учитель!
СОКРАТ :       Здравствуй, Ксенофонт.
КСЕНОФОНТ : Как хорошо, что я встретил тебя, Учитель! Ты ведь спе­шишь на всенародные выборы, не так ли?
СОКРАТ :        Ты, как всегда, проницателен, мой мальчик. Я думаю, мне вовсе не следует брать с тебя плату за обучение.
КСЕНОФОНТ : Пустяки, я не столь беден и к тому же не обременён семьёй.
СОКРАТ :       Да, это два твоих несомненных преимущества.
КСЕНОФОНТ : Как ты думаешь, Учитель, кто возьмет верх ?
СОКРАТ :       Справься у мудрой Афины, друг мой. Я не оракул.
(В дальнейшем он адресует свою речь невидимому окружающим Ведущему, а Ксенофонт с удивлением слушает и поспешно записывает слова своего великого учителя.)
                У нас, как во всяком порядочном и свободном государстве, есть две партии, не считая, конечно, разной мелкоты, которых никто не слушает. Во главе каждой партии стоят мои бывшие ученички, ко­торых, как ты сам понимаешь, ничему путному выучить я не сумел. В общем-то, это были неплохие ребята, что называется, из хороших семей. Но, увы, оба довольно туповаты. Так что им было бы трудно на любом другом поприще, кроме военно-патриотического. У одного из них я даже как-то побывал на военной службе. Надо отдать ему должное, он оказался ко мне весьма снисходительным. Ни разу не посадил в карцер, не заставил чистить нужники. Правда, обожал для поднятия своего авторитета поорать перед строем: «Ты, Со­крат, как с луны свалился! Сено-солому привяжу, если будешь с ноги сбиваться». Впрочем, я так и не научился ходить в ногу, поскольку он не смог мне вразумительно объяснить, зачем это нуж­но. Зато во время войны с персами я вытащил его с поля боя. Это случилось как раз в то время, когда персы расколошматили наши два ударных легиона имени Ахиллеса и Геркулеса. У бедного главно­командующего случилось такое жуткое расстройство кишечника, что он совершенно потерял способность двигаться. Вот за этот «под­виг» мне и хотели навязать лавровый венок второй степени. Но я ответил, что лавр растёт у меня под окном и листьев на нём зна­чительно больше, чем требуется для заправки супа.
КСЕНОФОНТ : Я напишу о твоем мужестве, Учитель!
СОКРАТ :       О каком ?
КСЕНОФОНТ : О том, что ты вынес ран... боль... недееспособного с поля боя.
СОКРАТ :       В таком случае лучше напиши, что я отказался от лаврового веника, то бишь, венка. У нас для этого, в самом деле, надо иметь некоторое мужество.
ВЕДУЩИЙ:  Ксенофонт, действительно, опишет тебя очень красиво, с любовью и теплотой, защищая перед всем светом от твоих нед­ругов.
СОКРАТ : Да уж, представляю, что-нибудь такое напишет:  «Сократовский ум, Сократовский лоб, Сократовская диалектика...» То да сё, пя­тое-десятое. В общем, как и положено описывать беззащитных покойничков.
КСЕНОФОНТ : О, боги! С кем ты разговариваешь, Учитель ?
СОКРАТ :        Это я сам с собой. Не обращай внимания.
КСЕНОФОНТ : Как же не обращать! Я уже записал.
СОКРАТ :        Ну, пиши, пиши. Авось зачтётся.
КСЕНОФОНТ : Ну вот, мы и пришли. Куда же ты, Сократ? Разве выборы состоятся не здесь, не на центральном форуме?
СОКРАТ :        Здесь, конечно, здесь, но я хотел бы навестить... (раскланивается с масками) Впрочем, уже заметили...
КСЕНОФОНТ : Кто тебе больше нравятся - республиканцы или демократы?
СОКРАТ:        Мне лично больше нравится небольшая амфорка фригийского или фалернского, да горстка хорошо просоленных маслин на закуску.
КСЕНОФОНТ : Ты, конечно, шутишь, Учитель.
СОКРАТ :        А ты думаешь, что я могу только постоянно изрекать афо­ризмы. Нет, мой друг, я человек, следовательно, ничего человеческое мне не чуждо.
КСЕНОФОНТ : Отлично сказано! Надо записать.
(На возвышение форума важно восходит Боб в сопровождении своих демократических масок и встает на котурны в позу эллинского оратора.
В дальнейшем Хор, в зависимости от обстановки, надевает то «демократические», то «республиканские» маски. Сократ пытается уйти, но его окружают и вовлекают в толпу различные маски.)
Х О Р (скандирует) : Да здравствует великий полководец! Да здравс­т-вует Алквиад! Да здравствует ДРП !
( и тут же, сменив маски на «республиканские», выкрикивают)
Долой, вон негодяя,  труса и казнокрада! Да здравствует РРП !
БОБ :               Свободные граждане Афинской республики! Я обращаюсь к вам от имени и по поручению моей демократической партии. Сегодня знаменательный день. Сегодня вы должны решить, в чьи руки попадет власть в нашей горячо любимой Родине - в руки ли истинных патриотов, друзей народа, поборников свободы и демократии или же в грязные лапы шайки разнузданных бандитов, изменников и ти­ранов?! Вам дана свобода выбора - решайте! (ХОР: «Ура!» - «Долой!»)
                Лично я по поручению моей славной партии демократов-рабовла­дельцев, представляющей собой ум, честь и совесть юной Греции, заверяю вас, что мы приложим все силы, все старание, чтобы оп­равдать ваше доверие. (ХОР: «Ура!» - «Долой!»)
 Мы добьемся, чтобы у нас в стране, нако­нец, возросла производительность рабского труда! Чтобы каждый из вас был... (сбивается) волен...доброволен... доволен...
(вынув из хитона глиняную плиточку, сверяется с текстом )
СОКРАТ :     Вот и в гимнасии он вечно пользовался шпаргалками. Из них можно было к выпуску сложить неплохой домик. Высший балл у него был только по метанию диска.
БОБ :                ... доволен своим возросшим благосостоянием. Наша партия обя­зуется и впредь увеличивать рабсилу, доведя ее, в среднем, до одной и семидесяти пяти сотых раба на каждого свободного афиня­нина. (ХОР: «Ура!» - «Долой!»)
Конечно, я бы не хотел говорить ничего порочащего о моём гнусно­м сопернике, но, как честный гражданин и патриот, не могу мол­чать! Я должен раскрыть глаза народу на его диктаторские замаш­ки и подозрительную связь с нашим исконным и заклятым врагом - аристократической Спартой, в которой власть узурпирована горст­кой ничтожных тиранов!
(Дальнейшая речь, с разбрызгиванием слюны, протекает пантоми­мически. ХОР, меняя маски: «Ура!» - «Долой!»)
КСЕНОФОНТ : Не правда ли, Учитель, наша демократическая республика имеет неоспоримые преимущества перед деспотией ?
СОКРАТ:          Если ты предпочитаешь, чтобы вместо одного прохвоста, тобой управляли сто, - несомненно имеет.
БОБ:                Я сказал и облегчил душу. Теперь слово за тобой, народ!
(С максимальным презрением разминувшись, пропускает на трибуну Джека-Крития, который встаёт на котурнах точно в такую же позу и говорит с теми же интонациями, что и его соперник.)
ХОР :             Да здравствует наш великий полководец! Да здравствует наш великий трибун! Да здравствует РРП !
(Сменив маски) Долой, вон негодяя, труса, казнокрада!
ДЖЕК :            Свободные граждане Афинской республики! Я обращаюсь к вам от имени и по поручению моей партии. Сегодня знаменательный день! Сегодня вы должны решить, в чьи руки попадет власть в стране - в руки ли горячих патриотов и друзей народа, поборников свободы и истинной демократии или же в грязные лапы шайки разнузданных бандитов, изменников и тиранов! Вам дана свобода выбора. Решай­те!
( Дальнейшая речь проходит пантомимически под выкрики из Хора : «Одобрям!», «Клеймим позором», «Вон! Долой!» , «Да здравст­вует!» и т. п. )
СОКРАТ :        Как видишь, Ксенофонт, власть в любом случае власть попадет в «грязные лапы разнузданной шайки». Похоже, что они оба зака­зали свою речь у одного оратора, да и тот не Демосфен. А ведь хотели, чтоб я надиктовал писцу этот бред сивой кобылы. Да уж лучше жить без драхмы в кармане, чем науськивать одних лавочни­ков на других. А к чему это приводит? Они, как азартные игроки, тратят на политические игры народные деньги, приносят горе сво­ему народу и другим полисам; наконец, перерезают друг другу глотки, после чего наши «мудрые архонты» объявляются их народными героями.
ВЕДУЩИЙ:  Сократ, мне странно слышать из твоих уст эти слова. Ведь некоторые наши «архонты» станут считать тебя последователем аристократии и сторонником азиатской деспотии.
СОКРАТ (указывая на Ксенофонта и маски): Всё из-за них, особенно из-за Платона. Не могут уразу­меть, что в сложившейся обстановке я считал меньшим злом иметь одного дурака-тирана, который ни во что не вникает и не мешает нам-обывателям жить, чем (указывая на Алквиада) дюжину вот таких инициативных молодчиков, которым правдой-неправдой нужно пролезть в Историю.
КСЕНОФОНТ : С кем ты беседуешь, Учитель? Я ничего не понимаю.
ДЖЕК (закругляется) : Я сказал и облегчил душу. Слово за тобой, на­род!
ХОР: «Одобрям!», «Клеймим позором», «Вон! Долой!» , «Да здравст­вует!»
ПРЕДВОДИТЕЛЬ ХОРА : Архонты, приступить к голосованию!
( Поднимается невообразимый шум, на фоне которого маски из хора выбирают чёрные или белые камушки из кучи и бросают их в ур­ну-амфору. )
СОКРАТ:    Сколько же надо разрушить городов, затоптать пашен, пере­бить людей, поставить себе мраморных и бронзовых памятников, написать о себе хвалебных книг, чтобы пролезть в Историю. Но потомки, раскопав твой прах, воочию убедятся, отец народа страдал микрокефалией. Не лучше ли заниматься философией? Всё-таки это наименьшее зло из всех ветряных человеческих затей.
КСЕНОФОНТ (Отголосовав, приносит и подает Сократу два камушка) Вот, Учитель, белый - за демократов, а черный – за республиканцев. Какой ты хочешь бросить?
СОКРАТ (нагнувшись, поднимает камушек из-под ног) : А вот этот.
КСЕНОФОНТ : Но он же красный, Учитель! Что он означает?
СОКРАТ:     Ну, раз ты не знаешь, то, наверное, и архонты не будут знать. Пусть подумают. Это всегда полезно. Пойди и брось его в урну.
(Ксенофонт опускает камень Сократа)
ПРЕДВОДИТЕЛЬ : Голосование окончено. Сейчас неподкупная комиссия старейшин разобьёт урну и подсчитает голоса, поданные за пар­тии.
ХОР :             Да здравствует РРП! Да здравствует мудрый и бесстрашный Джек!
Да здравствует ДРП! Да здравствует мудрый и бесстрашный Боб!
СОКРАТ :       Ну что ж, гражданский долг исполнен, можно идти восвояси.
КСЕНОФОНТ : Но разве тебя совсем не интересуют результаты голосования?
СОКРАТ:   Совершенно не интересуют. Или ты полагаешь, что республи­канские рабовладельцы чем-то хуже демократических, а демокра­тические рабовладельцы чем-то лучше республиканских? И, вооб­ще, мне пора за хлебом.
КСЕНОФОНТ : Да ведь хлебные лавки нынче закрыты, все торговцы и пе­кари здесь на голосовании.
СОКРАТ :        Слава Громовержцу, умнейшая женщина нашей столицы лишена этой глупой повинности.
КСЕНОФОНТ : Ты имеешь в виду Аспазию ?
СОКРАТ :      И её, и многих её подруг. Они правят нами гораздо нежнее, чем эти сорванцы.
КСЕНОФОНТ : Постой, архонты уже заканчивают подсчёт голосов. Сейчас… Предводитель старейшин объявит результат.
СОКРАТ :   Право, на Олимпийских играх и ристалищах куда как интерес­ней. Здесь же слишком азартная игра. Лучше своевременно скрыться.
ПРЕДВОДИТЕЛЬ : Внимание, внимание, внимание! Свободные афинские граждане! Слушайте, слушайте, слушайте! Сегодня волей всевышних богов-Олимпийцев, произошло небывалое в нашей истории событие! Голоса между обеими соперничающими партиями разделились совершен­но поровну! (Крики и шум Хора) Тише! Тише!.. Но в урне оказался ещё один камень красного цвета! Волей богов, Совет старейшин постановляет, что править великими Афинами будет та партия, за которую был опущен этот красный камень!
ДЖЕК :           Нет сомнения, что победила наша партия ! ( Крики Хора - «Ура - долой !») Наверняка, у почтенного избирателя не в порядке со зрением, вот он и принял красный камень за чёрный!
БОБ : Протестую! Подлог и фальсификация выборов! (Шум Хора) На самом деле этот камень выглядит таким светлым, что, конечно же, почтенный гражданин опустил его вместо белого! У него не в порядке с глазами, вот он и голосовал за нашу партию! ( Шум Хора)
СОКРАТ:      Убедительная аргументация... На этот раз моя шутка оказалась слишком удачной. Вот так идёшь за хлебом и вдруг ни за что ни про что попадаешь в Историю.
(Шум Хора нарастает, слышны выкрики : «чёрный» - «белый»! Назревает потасовка.)

КСЕНОФОНТ : Ну и задал ты им задачу, Учитель!
СОКРАТ :      Не столько им, сколько себе. (После паузы ) А если всё­- таки объявиться?..
ГОЛОСА ИЗ ХОРА : Тише! Тише!! Вы граждане или стадо баранов? Слепцу ясно, что камень ни чёрный и не белый, а красный! Нам необходимо найти человека, который положил в урну этот красный камень и спросить его самого, за какую партию он голосовал?
                - Правильно, пусть сознается! Пусть выйдет к нам!
                - А если он все-таки слепой?
                - Слепой, но не глухой.
                - Пусть сознается!
                - Пусть выйдет на трибуну!
СОКРАТ :      Эх, была, не была! (Громко) Граждане-афиняне! Это я бро­сил в урну красный камень!
ХОР :               Сократ? Сократ!..
СОКРАТ :        Да я, Сократ.
ГОЛОС :          А кто может это подтвердить?
КСЕНОФОНТ : Я могу поклясться перед богами, что это так. Вот на этом самом месте он подобрал красный камушек, а я опустил его в урну для голосования.
ХОР :              -  Мы верим!
                - Пусть скажет, за какую партию он голосовал?
                - Вечно он, не как все.
                - Да, слишком много о себе воображает, а хитон-то драный.
                - Просто он не уважает своих сограждан.
                - Да тише вы, пусть говорит! За какую ты партию, Сократ?
БОБ (выходя вперед и похлопывая Сократа по плечу) : А что тут не­ясного? Ведь ты же голосовал за нас, демократов. Не так ли Учи­тель?
СОКРАТ :        Нет, Боб, я не голосовал за твою партию.
ДЖЕК (прорываясь с другой стороны к Сократу и похлопывая по друго­му плечу) : Ну, конечно же, нет! С какой стати великий мудрец будет голосовать за вашу паршивую партию. Сократ, несомненно, голосовал за нас - республиканцев!
СОКРАТ :        Нет, ты тоже ошибаешься, Джек. За твою партию я тоже не голосовал.
БОБ и ДЖЕК (в унисон): В таком случае, за кого же ты голосовал?!
СОКРАТ :        Этого я вам пока не скажу.
ХОР :                Кто победил? Чья взяла? Ничего не слышно !
БОБ и ДЖЕК (в унисон) : Уж не хочешь ли ты, Учитель, сам встать во главе коа­лиционного правительства?
СОКРАТ :        Видят боги, не испытываю не малейшего желания.
БОБ и ДЖЕК (в унисон) : Но ведь это же правительственный кризис! Так нельзя, это не по правилам. Это преступное легкомыслие! Разве мо­жет существовать государство без правительства?..
ХОР :     Безобразие! Анархия! Происки спартанских агентов! Персидский заговор! Хотим коалиционное правительство! К чёрту Боба и Дже­ка! Обоих в Аид их! Всыпь им, старик! Да вы что, братцы, очуме­ли жить без власти?! Пропадём! Все пропадём!!
СОКРАТ :       Ладно, вы тут без меня подискутируйте, а у меня есть свои дела. ( Ведущему, читающему свежую газету ) Ну как, а? (Ведущий молча показывает большой палец)
(Сократ, сопровождаемый Ксенофонтом, уходит. Хор и оба претен­дента пантомимически ожесточенно спорят. Доходит дело и до рукоприкладства. Музыкальная и проч. заставки, м. б. на совре­менном для постановки материале, например, выборы в США.)
С ц е н а  II .
На сцене -  Ведущий, Сократ, Аспазия.
ВЕДУЩИЙ: Как вы поняли, уважаемые зрители, мой пересказ событий не претендует на историческую достоверность. Хоть и невероятно, но история любит повторять свои уморительные (в прямом смысле слова) зигзаги. И это происходит не потому, что она похожа на Рыжую Ляльку, к которой сейчас пришел наш герой, но потому что мы сами слишком похожи на своих предков. Итак, философ Сократ у знаменитой римской гетеры! Возлежат...
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ : Однако ж, умничка мой, наделал ты нынче шуму на форуме. Не только Афины, но и все в округе только и судачат о красном камуш­ке, который всё у нас перевернул вверх дном.  ( Шепчет, наклонясь к уху) ...говорит, что теперь придется пересматривать всю проце­дуру голосования. Забавник мой! ( Целует его лысый лоб.) А всё-таки, Сократик, миленький, скажи только мне по секрету за кого ты, за кого ты из них? Эта тайна умрёт вместе со мной.
СОКРАТ:        Тебя это, действительно, волнует?
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: Конечно, волнует. Всех волнует. Народ волнуется, армия, флот. Соседние полисы беспокоятся. Что ни говори, но мы для них всегда были образцовой рабовладельческой республикой. И если, как внушает тебе твой внутренний голос, даже когда-нибудь не станет рабов, во что я, конечно, совершенно не верю, то наше политическое устройство навсегда останется образцовым.
СОКРАТ:        Ну, а сама ты за кого ?
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ:  Хотя, по понятным причинам, я и не могу голосовать, но я, ко­нечно же, за республиканцев.
СОКРАТ :       Почему?
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: Так уж получилось, что мой салон посещают, в основном, одни республиканцы.
СОКРАТ :       Значит, они ценят тебя не за красоту, не за ум и даже не за другие ещё более ценные качества, а, так сказать, за партийную принадлежность?
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: Ну, ты уж скажешь! Просто я считаю, что гражданин, кем бы он ни был, обязан иметь какие-то политические убеждения. Что, у тебя нет никаких убеждений?
СОКРАТ :     Отчего же. Я сейчас просто убеждён, что нам надо ещё нем­ного выпить.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: Может, икарийского ?
СОКРАТ :     Божественное вино из твоих холодных погребов, цвета твоих волос... Я подозреваю, что страдающие графоманией потомки напишут, будто бы я вина и в рот не брал, но... но всё-таки пусть принесут. Я расплачусь с тобой... но потом (тихо) - в веч­ности.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ ( поправляя диадему и ожерелья ) : Ты, Учитель, самое лучшее и дорогое моё украшение.
( Хлопает в ладоши. Появляется маска смуглого раба)
Икарийского для господина.
( Раб исчезает и вскоре появляется с амфорой и кубками)
СОКРАТ :       Спасибо, девочка. Ты столь же умна, сколь красива.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: Ну-ну. Ты становишься льстецом. Это не к лицу тебе, Учитель.
СОКРАТ:      Отнюдь. Самые лучшие мужи Афин рады служить тебе. Витии посвящают свои хвалебные оды и эклоги, кифареды дарят тебя своей сладчайшей музыкой, наши одарённейшие скульпторы ваяют твое кипридоподобное тело из мрамора. Наконец, мы, скромные дети Афины Паллады, преодолевая головную боль, также служим тебе. И кто станет спорить, что именно твоя, а вовсе не мужская власть, распространяется на нашу столицу.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ ( целуя его ) : Милый, в целом свете нет тебе равного в софис­тике!
СОКРАТ :   Слава богам, нас сейчас не слышит этот ядовитейший Аристо­фан, а то непременно бы изобразил нас в лучшем виде в очередной своей пьеске.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: Да уж, лучше держаться подальше от его ядовитейшего языка.
(Раб низко кланяется, разливает вино и бесшумно удаляется)
СОКРАТ :     Твои рабы хорошо воспитаны. У меня один, да и того не докличешься. Одно слово – скиф.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: Хочешь, я подарю тебе парочку? Кого ты предпочитаешь - эфио­пов, нубийцев, фракийцев? Не советую только иудеев, слишком много они о себе понимают.
СОКРАТ :       Благодарю, девочка моя, но боюсь, что Ксантипа не примет твой бескорыстный дар.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: А что касается рабов, то им просто нельзя давать послабле­ния, иначе они тотчас начинают думать либо о бунте, либо о по­беге. Я их понимаю и не осуждаю. Если бы не наши доблестные мужи, кто знает, может, и я бы оказалась в их шкуре при дворе ка­кого-нибудь персидского захватчика. Но коли Фортуна расположена к нам правильно, то давай выпьем, мой желанный гость и настав­ник! Прошу.
СОКРАТ :     Пью эту чашу вина, девочка, чтобы легче выпить чашу жиз­ни!
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: Прекрасно сказано! (Целует чашу) Я готова тебя слушать дни и ночи напролёт. (После паузы) Рассказать тебе кое-что, но только под большим-большим секретом ?
СОКРАТ : Если не можешь удержаться, то, пожалуй, расскажи.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ (негромко) : И Боб, и Джек дважды подсылали ко мне своих людей, дабы я склонила тебя к какому-либо решению. Я бы могла заработать на тебе тысячу драхм. Увы, я знаю, это безнадежная затея! (Целует его в щеку )
СОКРАТ :       Да, в последнее время меня вдруг стали ценить значительно больше. Во всяком случае, я за всю жизнь не держал в руках та­кой суммы денег.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: Ты мог бы получить в несколько раз больше, если б открыто поддержал одну из партий, пусть даже демократов.
СОКРАТ:        А может, мне проще стать самому главой правительства? Ведь нет ничего проще, чем водить народ за нос, особенно когда говоришь с ним на одном языке. Не так ли?
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ:  За чем же дело встало ?
СОКРАТ (прихлебывая из чаши) : Понимаешь, моя замечательная, зла­токудрая Лялька, у меня ведь только одна единственная жизнь, как и у прочих смертных, да и та уже подходит к концу.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: Ну, милый мой, ты ещё мужчина хоть куда ...
СОКРАТ :     Не перебивай меня, девочка. Ты знаешь, что я отдал свою дань твоей покровительнице Кипри­де, теперь вот воздаю Бахусу, но сочтусь ли когда с рожденной из головы Промыслителя моей покровительницей Афиной Палладой?.. Так вот. Свою единственную жизнь я хотел про­жить по-настоящему счастливо. И я бы прожил её так, если б од­нажды не понял, что для моего счастья необходимо, чтоб я научил всех людей быть счастливыми. Мне казалось, я знаю секрет счас­тья. Достаточно им поделиться, и мир преобразится. Отнюдь. Наших сограждан, как и прежде, разъедает язва противоречивых страстей и суетных желаний. Они не только не понимают других, но и не в состоянии познать собственную душу. Мне так хотелось научить их жить легко и просто, довольствуясь малым, не поклоняясь своим и чужеземным тиранам. Я думал, что они научатся повседневному, ра­достному слиянию с этим изумительно красивым миром. Но они не верят, что каждое мгновение жизни бесценно и невозвратимо. Наших горожан гораздо больше волнует, какая партийная шайка сядет им на шею в энном, ещё не поименованном году. И вот я не могу счи­тать себя счастливым человеком, даже будучи им, в то время как ме­ня либо не слушают, либо не понимают.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ:  И всё-таки насчет республиканцев ты не совсем прав ...
СОКРАТ:     Не хочешь ли ты сказать, что республиканцы будут воровать у народа меньше, чем демократы ?.. Я же вновь и вновь говорю, что мне не нужны эти призрачные кружочки серебра, которые дают такую же призрачную власть над призрачным миром, как недавно установил один мой совершенно гениальный ученик. А я просто утверждаю (показывает на голову): моё богатство здесь, всегда со мной. Оно бесценно. Оно удивительно! Чем больше я его раздаю направо и налево, тем становлюсь богаче. И я повторяю, как надоедливый овод, это истинное богатство, потому что оно непреходяще. И то, что я говорю тебе сейчас, возродится через тысячи лет. Верно ли я говорю?
ВЕДУЩИЙ : Верно, Сократ.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: Не знаю, Учитель. Я всего лишь слабая женщина и все мои мыс­ли почерпнуты от вас, мужчин. Но из всех моих друзей я це­ню тебя превыше всех. Я люблю тебя гораздо искренней, чем всех этих молодых расфранчённых щёголей, которые постоянно таскают на себе по несколько мен родительского золота. Правда, часть его оседает здесь… Тебе разбавить вино, мой дорогой наставник ?
СОКРАТ:               Мой скиф научил меня пить цельное. В их Гиперборейских краях слишком холодно. И, если говорить откровенно, у меня дурные предчувствия.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: Значит, ты всё-таки веришь в предчувствия?
СОКРАТ :     Нет, но мой внутренний голос предупредил меня, что я за­теял очень опасную игру, которая будет стоить мне жизни. Но не в моих правилах следовать чужим советам, пусть то и голос само­го демона. Я не могу жить в этой глупой стране, сколь бы демо­кратичной она ни слыла в мире. Я жажду настоящей, а не призрач­ной свободы. И если мне, действительно, придется заплатить за неё жизнью, то я умру хозяином своей жизни, а не её рабом.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: Успокойся, успокойся, милый. По-моему, ты сегодня немного пе­ребрал. Хочешь, я прикажу тебе постелить в прохладном атрии и приставлю мальчика с опахалом?
СОКРАТ:        Не нужно. Благодарю тебя, моя златокудрая девочка, но се­годня я трезв и разум мой светлее обычного. Да будет тебе из­вестно, что скоро год тому, как я начал слышать божественный голос, который знает обо всём на свете и извещает меня наперёд.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: О, всемогущий Зевс! Это же демоний!
СОКРАТ :       Бог ли, демон ли, мне едино. Главное в том, что он обещает мне бессмертие!
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ (обнимая и прижимаясь к Сократу): Бедный мой Учитель! Ты болен, ты бредишь... Сознайся мне.
СОКРАТ:       Напротив, мне превосходно. Я предчувствую, что скоро меня ждет освобождение от всего мелкого, суетного. Я словно готов­люсь взлететь превыше Олимпа к последнему, самому наивысшему знанию. Что мне до этого крохотного клочка суши, до грызни на нём моих тёмных современников. Если мне дарованы слава и бес­смертие, то кто меня теперь сможет победить?!.
(Приглушенные голоса и шум за сценой)
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: А женщина ?
СОКРАТ:        Да, против нашей природы мы, увы, бессильны... Как я меч­тал о гармонии слияния с неземной ...
(Вбегает испуганный раб и, падая на колени, докладывает: «Го­спожа, госпожа, прости, но мы не в силах были удержать эту фурию, я хотел сказать почтенную старую госпожу...»)
( В покои влетает разъяренная Ксантиппа).
КСАНТИППА: Я сама доложусь! Я сама разберусь!.. Ах ты рыжая грязная потаскуха, ах ты старый ......
ВЕДУЩИЙ: Так как последующая сцена за две с половиной тысячи лет существенно не изменилась, мы позволим себе не останавливаться на этом мелком эпизоде из жизни великого мыслителя. Справедли­вость была восстановлена, и философ из вертепа гетеры был бла­гополучно доставлен в нормальную семейную обстановку.
(Следует пантомимическая сцена шествия Сократа, в сопровождении обличающей его супруги, через маски афинских прохожих. По-видимому, Мыслитель давно привык к подобным инцидентам, идёт независи­мо, погружённый в свои размышления.)

Критий в покоях Аспазии.
ДЖЕК (целуя гетеру) : Ну как наши успехи, крошка ? Он согласился помочь мне?
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: И не подумал.
ДЖЕК :        Вот лысый дьявол! Ничего, я найду средство заставить его проголосовать за мою партию. А ты, пламенная республиканка, не могла повлиять на него даже в постели. Стареешь?!
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: До постели дело не дошло. Ворвалась его благоверная и увела домой, как какого-нибудь жалкого молокососа.
ДЖЕК:           Вот с ней мне и надо было иметь дело. А может, старый дуралей больше любит мальчиков? Они к нему так и льнут.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: Не знаю. Оставь меня в покое.
ДЖЕК (двумя руками держась за прекрасные волосы гетеры, выгибает ее голову назад ): А может, тебя уже подкупили эти демократиче­ские скоты ?
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ:  Отпусти, мне больно! Я закричу!
ДЖЕК:           Ну хорошо, я верю тебе. У меня есть полчасика до начала экс­тренного заседания президиума моей партии, пойдём во внутренние покои. И вели никого не принимать.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ ( неохотно следует за ним ) : Что ж, идём.
( На авансцене )
КСАНТИПА : Старый осёл! Мало того, что ты сделался посмешищем всей столицы и тебя, как шута и парасита, приглашают на гнусные пируш­ки, так теперь тебе понадобилось впутаться в политику! На ка­кие-то полчаса ушёл за хлебом и успел создать правительственный кризис! Что за человек?! Мне, конечно, будет ничуть не жаль, если тебе, наконец, отрубят голову, но что мне без неё делать с нашими сыновьями? Мальчики находятся в том возрасте, когда отец должен помочь им выбрать в жизни правильную дорогу. А что ты для них сделал? Лампрокл любит кулачные бои и занял на городских соревнованиях второе место среди юношей. Я думаю, из него бы мог получиться прекрасный офицер. И это обеспеченная и почётная служба.
СОКРАТ:      Чем он прогневил тебя, Ксантипа, что ты желаешь ему ско­рой смерти? Хорошо, если мгновенной. А если в чужих краях, от мучительных ран, от лихорадки?!
КСАНТИПА : Да уж пусть лучше вернется домой на щите, чем, подобно тебе, пьяным от грязной твари!
СОКРАТ:        Я бы пожелал наоборот.
КСАНТИПА:  Замолчи! В конце концов, умереть за Родину - это герой­ство!
СОКРАТ:        А за такую, как наша, даже в квадрате.
КСАНТИПА: Не кощунствуй!.. Теперь о младшем. У него есть склон­ность к поэзии. Быть поэтом для свободного гражданина занятие тоже довольно приличное, хотя и не такое выгодное, как служба в армии.
СОКРАТ :     Как сказать. Талантливых поэтов убивают даже скорее, чем солдат. Впрочем, нашему Софрониску это не грозит.
КСАНТИПА : Слушай, что я говорю. Ты окажешь услугу блистательному Алквиаду, а он позаботится о нашем мальчике. Ведь он известный меценат изящной словесности, его окружает целая плеяда знаменитостей.
СОКРАТ:         ... бездарных блюдолизов.
КСАНТИПА: Я просто уверена, что такой великий полководец не может не одобрить творения нашего сына!
СОКРАТ :       Безграмотные вирши Софрониска ты называешь творением?! Ты хоть читала его «Бобиаду» ?
КСАНТИПА : Какую «Бобиаду» ?
СОКРАТ:          Ну, оду, которую он посвятил нашему «демократу». Пом­нишь, как там у него...
                «Трижды с небесного трона грозно гремел Промыслитель
                Зевс, возвещая афинцам победу в сомнительной битве.
                Царь же персидский Дарий своих возбуждал громкозвучно,
                «Резать клянусь я того, кого бог приведёт, и кого я достигну своею РАЗЛАПИСТОЙ ДЛАНЬЮ...»
                Ну и далее в том же духе...
КСАНТИПА: Нормальная рапсодия.
СОКРАТ :     Во-первых, всё это чистейшей воды плагиат с покойного Го­мера, во-вторых, - чистой воды графомань, а в-третьих, я прекрасно помню, что восклицал наш «герой и муж благородный»: - Братцы, пошто меня одного на ристалище, ..., бросили! Один в поле не воин... А вид у него был, я тебе доложу... не говоря уже о запахе...
КСАНТИПА : Не смей клеветать на нашего великого полководца! Я эту гнусную историю от тебя слышала уже сто раз.
СОКРАТ:       Увы, правду приходится повторять и тысячу раз, прежде чем она станет правдоподобной, как ложь.
КСАНТИПА: Ради богов, помолчи, не выводи меня из терпения. С таким чудовищем, как ты, не выдержала бы ни одна женщина.
СОКРАТ :        Ты у меня выдержанная. Я хотел сказать, выносливая.
КСАНТИПА : Всю жизнь ты издеваешься надо мной и тиранишь.
СОКРАТ:       Многие, правда, говорят наоборот, но ты не обращай на них внимания. В конце-то концов, для того, чтоб попасть в историю, надо терпеть некоторые издержки. Обидно только, что никогда то­чно не знаешь, в каком виде тебя изобразят потомки.
КСАНТИПА: Я попала в историю с того самого дня, когда имела неос­торожность выйти за тебя замуж.
СОКРАТ :        Вот именно.
КСАНТИПА : Я тогда думала, что выхожу за порядочного человека, ко­торый сумеет устроить нормальную жизнь, если не мне, то хотя бы детям, рожденным в законном браке.
СОКРАТ :       Снова твои намеки...
КСАНТИПА : Смешно сказать, но у нас только один раб, да и тот весь в хозяина  - пьёт, как илот, и ничего не умеет делать.
СОКРАТ :    Вот видишь, значит, я - почтенный рабовладелец. Как говорит один новый и очень отдалённый мой друг, я  - «продукт своей эпо­хи».
КСАНТИПА (не расслышав): Да уж, точно, фрукт. К тому же одержимый манией величия, до та­кой степени, что в последнее время разговариваешь сам с собой. Не считаешь ли ты, что у тебя нет достойных собеседников?
СОКРАТ :       Величие - не самоцель, а всего лишь приятное следствие, проистекающее из упорной работы.
КСАНТИПА : Если ты чем-то и прославишься, то своими похождениями в чужих гиникеях!
СОКРАТ :        Полова отсеется, зёрна останутся. Если бы ценились одни похождения в гинекеях, то в Афинах набралась бы тьма знаменитостей.
КСАНТИПА : Старый дуралей, неужели ты всерьёз думаешь, что лет че­рез сто тебя в Афинах хоть кто-нибудь вспомнит?!
СОКРАТ :    Не только через сто, но и через тысячи лет меня будут по­мнить и почитать отнюдь не только в Афинах, но по всему свету.
КСАНТИПА ( крутит пальцем возле виска ): О, боги, простите моего неразумного мужа! (Входит Платон) Вот ещё одна будущая все­мирная знаменитость. Не слишком ли много на одну бедную женщи­ну?!
СОКРАТ :       Да, несомненно, звезда первой величины.
ПЛАТОН :    Добрый день, Учитель. Добрый день, милостивая госпожа. Да продлятся дни вашей жизни. (Ксантипа демонстративно отворачи­вается от Платона и уходит.) Твоя жена не в духе? ...
СОКРАТ :       Да, последние пятнадцать лет. У тебя ко мне дело?
ПЛАТОН :    О, мой Учитель, сегодня я не спал всю ночь и набросал но­вый трактат.
СОКРАТ :       Ночью, Платон, как я уже тебе говорил, предпочтительнее спать, да и писать при свете плошек вредно.
ПЛАТОН :   Что значит огонь масла перед пожаром души? Что свет факела перед озарением мысли?
СОКРАТ:        Красиво сказано. Уж не ударился ли ты, мой друг, в поэзию?
ПЛАТОН:    Разве я, Учитель, похож на этих полоумных? Послушав твоего Софрониска, я подумал, не лучше ли всех поэтов отправить подальше к скифам. Нет, произведение моё сугубо прозаическое. Об идеальном государстве.
СОКРАТ:        То, что у тебя всё идеальное, мне понятно, но почему тебя вдруг заинтересовало государственное устройство?..
ПЛАТОН:      Разве не с твоей легкой руки, мы сегодня имеем правитель­ственный кризис. Вот меня и осенила мысль, что нам необходимо создать государство идеальное во всех отношениях.
СОКРАТ:        И тебе удался такой оксюморон?
ПЛАТОН:      Мне кажется, да!
СОКРАТ:      Поистине ты не боишься антиномий. Тем любопытнее будет те­бя послушать.
ПЛАТОН:      Итак, всех людей, составляющих государство, я поделил на четыре класса.
СОКРАТ:         Класс... Знакомое словечко. Мой Голос частенько твердит мне об этом, но я так и не взял в толк, что это за штука. Мне всегда казалось, что на свете существует только два класса - те, которые живут для других и те, которые живут для себя. К сожалению, последних гораздо больше.
ПЛАТОН :   Выслушай меня серьезно, Учитель. Я знаю, что в диалоге мои мысли гаснут перед твоими, как лучи луны перед солнцем, но и меня порой посещают воспоминания Великой Идеи.
СОКРАТ:         Видишь, Платон, ты и сам не чужд столь уязвившей тебя поэзии.
ПЛАТОН:      Итак, государство состоит из четырех гармонически сочетающихся классов: мыслители, всадники, крестьяне и рабы.
СОКРАТ:         Ну конечно, в таком составе гармонии будет, как в Афинах.
ПЛАТОН :   Да, повторяю, в первую очередь достаточное количество ра­бов! Они обеспечивают своей примитивной животной жизнью дея­тельность двух высших классов, подобно тому, как для взращива­ния прекрасных цветов и плодов необходим грубый вонючий навоз. Примерно для этой же цели служат свободные крестьяне. Из них же набирают армию для отражения внешних врагов.
СОКРАТ :      Мой милый друг, по-моему, ты мог этой ночью спокойно спать, такое «идеальное» государство мы уже имеем сотни лет.
ПЛАТОН:     Ты не дослушал мою мысль, Учитель! Сейчас я скажу самое главное. Кто правил и правит нашим государством? Всадники! Гру­бые, неотёсанные дети Ареса! А кто будет править в идеальном государстве? Мы - элита ученых, мыслителей, просветителей! Вот в чём основная мысль моего трактата. Править миром должна духовная элита!
СОКРАТ:       Мысль недурна и не раз мне приходила в голову, но я не знаю, каким образом вырвать власть из рук всадников и богатеев? Как ты на­мерен разрешить эту «малость» ?
ПЛАТОН :      Не ты ли нас учил, что разум мыслителя острее и сильнее лезвия железного спартанского меча?
СОКРАТ:        Но при этом я же говорил, что черепа наших полководцев так крепки, что и без шлема, отражают любую отвлечённую мысль. Эти господа понимают только язык бронзы и железа.
ПЛАТОН:       Но, согласись, управление высшего низшим, в принципе, нело­гично.
СОКРАТ:      Жизнь, мой милый друг, вообще, штука сугубо нелогичная, хотя бы потому, что оканчивается своей противоположностью. Ты никогда не служил в армии, а меж тем кое-что в этом опасном безделии было бы для тебя полезным. Твой идеальный взгляд на мир, не говоря уже о государстве, бесследно рассыпался бы после того, как какой-нибудь неотёсанный дубина из деревни, необузданной свирепостью дослужившийся до помощника командира фаланги, ме­тодически, раз за разом тебе повторял бы «встать-лечь, встать-лечь», и это в полной выкладке гоплита в июльский полдень. Кстати, с военной точки зрения, придумано совсем неглупо. После такой отупляющей до скотского состояния выучки, наши тяжёлые пехотин­цы с безумным энтузиазмом бежали под персидские стрелы и мечи, дабы избавиться от жизни, ставшей для них слишком обременитель­ной.
ПЛАТОН:    Тем более ты убеждаешь меня, Учитель, что правление военной олигар­хии никуда не годно. Может, мне лучше обратиться со своим проектом к Сиракузкому тирану?
СОКРАТ:    В молодости я тоже увлекался радикальными идеями переуст­ройства общества, пока с возрастом не понял, что молодёжь - прекрасный критик, но плохой советчик. Если мы сегодня откажем­ся от вымуштрованной армии, то завтра же нас перебьют персы. Впрочем, до персов дело не дойдёт. Это сделают наши «братья» – спартанцы или македонцы.
ПЛАТОН:      В своей системе я разумею не нашу небольшую республику, а всеобщее мировое государство, которое охватит всю сушу до само­го Мирового океана, омывающего нашу твердь.
СОКРАТ:       Чем, как не огнём и мечём, ты можешь сплотить сотни племён и народов? Но разве из них получится надёжный сплав?
ПЛАТОН:    Нет, идеальное государство может быть создано не оружием, но новым Словом, вокруг которого добровольно сплотятся все го­сударства и народы. И править в этом новом царстве справедли­вости будут просвещённые мыслители, такие, как ты, Сократ!
СОКРАТ:      Послушай, Платон, что поведал мне мой внутренний голос. У тебя будет великий ученик, который прославится больше, чем мы все вместе взятые, потому что он систематизирует все наши знания и ответит на все вопросы, на которые мне, например, отвечать неинтересно. И вот у этого великого Любителя Мудрости будет такой же великий Ученик, который, конечно же, ничему у него не научится, а пото­му решит завоевать весь мир. Но в отличие от остальных често­любцев, он и в самом деле покорит все страны и народы. И сдела­ет это он со своим совсем небольшим войском. Все народы поко­рятся ему чуть ли не с удовольствием, поскольку поймут, что чужеземцы причиня­ют им вреда гораздо меньше собственных правителей. Этого завое­вателя мира провозгласят богом, но никто и ничто не сможет сделать его бессмертным. И вскоре после его смерти великая импе­рия, созданная им, рассыплется, как дом, построенный на песке. А её обломками под видом мудрецов снова станут править сатрапы, кровавые дети Ареса и Немезиды.
ПЛАТОН :     Учитель, откуда тебе всё это известно? Неужели ты слушаешь сибилл или Дельфийских оракулов?
СОКРАТ:       Ты же знаешь, что я не верю в эти бредни. По сравнению с ними моя Ксантиппа - Солон и Ликург вместе взятые.
ПЛАТОН:      Я могу понять, что мы в состоянии вспоминать прошлое, поскольку мы часть всеобщей Идеи. Но как провидеть будущее? По-­моему, это невозможно.
СОКРАТ:       А какая разница. Разве время не едино? Просто древние люди были ближе нас к богам. Я его просто вижу, вот также ясно, как тебя. Сейчас он стоит вон у той колонны, но ты, конечно же, Его не видишь.
ПЛАТОН (встревожено): Но кто Он? И у колонны, действительно, никого нет, клянусь тебе нашей покровительницей Палладой!
СОКРАТ:       Можешь не клясться. Если б ты его увидел, то скорей всего рассмеялся.
ПЛАТОН:      Почему?
СОКРАТ:        Он носит на ногах до пояса такие же нелепые штуки, как скифы.
ПЛАТОН:      Так твой демон скиф?
СОКРАТ:      Не знаю. Может, их потомок. Я полагаю, что ты ещё до прихода ко мне в Мыслильню разуверился в сказках про жителей Олимпа. Меня настораживает, что они, как две капли воды, напоминают наших полити­ков. И вдохновить они могут разве что на новые басни.
ПЛАТОН:      Но должны же мы во что-то верить. Если мы перестанем ве­рить, то наше безверие очень быстро проникнет к черни. А что может быть опаснее безбожного охлоса ?
СОКРАТ:        Стало быть сам-то ты ни в каких богов не веришь ?
ПЛАТОН:      Я верю, что в мире существует один единый Бог и имя Ему - Абсолютная Идея !
СОКРАТ:        Нет, Платон, мой внутренний голос говорит, что единый Бог еще больше разобщит людей, а, стало быть, он не может быть ис­тиной. Более того, всё, что произносят наши уста перестаёт быть истиной. Даже мой демон признаёт, что существует по ту сторону истины.
ПЛАТОН:      Учитель, надеюсь, ты никому больше не рассказываешь, что тебя с некоторых пор преследует неведомый дух. Ты не боишься, что наши афинские законники обвинят тебя в безбожии?
СОКРАТ :         Жить на свете, мой друг, вообще опасно. Мы храбры только по нашему незнанию.
( Поспешно входит взволнованная Ксантипа )
КСАНТИПА: Сократ! Слава Громовержцу и его супруге, ты дома, ты не ушел! Немедленно переоденься в новый белый хитон и обуйся в белые сандалии, которые я тебе подарила в позапрошлом году.
СОКРАТ :    А что, меня будут готовить к погребению?
КСАНТИПА : Делай, как я тебе говорю, и побыстрей. Сам господин Алквиад удостоил нас личным посещением.
СОКРАТ:        Ну и что?
КСАНТИПА : Не в этих же лохмотьях и шлёпанцах ты будешь с ним разговаривать?!
СОКРАТ:        Я полагаю, он пришел сюда вовсе не для того, чтобы полюбоваться на мой новый хитон.
КСАНТИПА (Платону) : Молодой человек, господин Алквиад изъявил желание побеседовать с моим мужем наедине, так что, не угодно ли тебе обратиться к Учителю в другой раз.
(Платон, не удостоив ее ответа, кланяется Сократу и важно уходит.)
                Ну же, муженёк, не заставляй важного гостя ждать тебя.
СОКРАТ:        Пойти и покажи Бобу мой новый хитон и сандалии. Пусть он убедится, что они у меня, действительно, есть. Но ежели ему этого покажется мало, пригласи его сюда.
КСАНТИПА : Перестань молоть вздор. И самое главное, не забудь поговорить с ним о Софрониске. Иначе... (Входит Алквиад) О, боги, он уже здесь! Милости просим, многоуважаемый соотечественник. Мой муж страшно рад, что ты оказал ему такую большую честь. (Низко кланяется и, уходя, шепчет Сократу ) Не забудь о Софрониске. (Громко) Не буду вам мешать...
( Алквиад пытается броситься Сократу в объятия, но философ уклоняется от него и приветствует гостя довольно небрежным кивком. )
БОБ :                Дорогой Учитель, как я счастлив снова увидеть тебя!
СОКРАТ :         Если бы ты хотел, то мог испытать это чувство гораздо раньше.
БОБ :                Дела, дорогой Сократ, неотложные государственные де- ла. Политика в наше время требует человека всего без остатка. Чем только не пожертвуешь ради блага своего народа. Но я помню, что я и твой пожизненный должник. Если б не ты, мой прах давно бы развеялся по ветру, либо же я влачил тяжкие вериги презренных персов.
СОКРАТ :        Полно, полно, Алквиад, я давно забыл об этом печальном эпизоде.
БОБ :              Ты забыл, а я - нет. Сразу же после возращения домой я отслужил за тебя перед Афиной благодарственный молебен, принёс богатую гекатомбу, в кумирне зарезали телёнка и трёх белых ягнят, стоимостью в сто драхм.
СОКРАТ:        Лучше бы подарил их мне.
БОБ :            А тебе, если помнишь, я выхлопотал у Совета старейшин лавровый венок. Старые скряги, присудили тебе, правда,только вторую степень, но...
СОКРАТ :      Вот я и говорю, лучше бы ты возложил на алтарь лавровый венок, а мне бы отдал ягнят и телёночка.
БОБ :               Да о чём ты говоришь, Учитель! Разве так я хочу отблагодарить тебя! Скоро ты будешь владеть прекрасными конями, волами и целыми отарами овец и баранов.
СОКРАТ:        Каким же это образом?
БОБ :                Видишь ли, я тут подумал, посоветовался с товарищами, и решил, что для моего кабинета не найти лучшего министра сельского хозяйства, чем ты, мудрейший Сократ. Ты станешь наделять наших сограждан земельными участками, собирать налоги с земледельцев, торговать оливковым маслом, вином и благовониями с проклятыми персами. Уверяю, через несколько лет ты станешь самым богатым и уважаемым гражданином Афин. Откровенно говоря, я хотел отдать этот портфель моему тестю, но он уступает тебе в логике рассуждений...
СОКРАТ :         Боб, ты щедрой рукой раздаёшь министерские ложа, а меж тем твоя партия не победила на выборах и тебя никто не уполномочивал формировать новое правительство.
БОБ :             В том-то и штука, Сократ, что министром ты сможешь стать только после того, как поддержишь нашу демократическую партию.
СОКРАТ :      Иными словами, Боб, ты предлагаешь мне взятку в виде портфеля?
БОБ :            Зачем же так грубо спрямлять, Сократ! Я давно уже хотел ввести в своё правительство какого-нибудь мудрого человека, учёного, философа.
СОКРАТ :    Значит, в твоём правительстве не было мудрых людей, и поэтому вы снова хотите властвовать?!
БОБ :               С тобой трудно общаться, Учитель. Ну, хорошо, не хочешь быть министром сельского хозяйства, я готов пожертвовать шурином и предложить тебе ещё лучший пост - министра оборонной промышленности. Ну это, вообще, самое хлебное ложе. Сейчас в связи с переговорами о всеобщем Пелопонесском разоружении, блин, идут вааще сумасшедшие заказы на мечи, стрелы и копья. Если ты их умело распределишь среди наших оружейников, то через пару лет ты выстроишь близь столичного форума дворец не хуже Парфенона.
СОКРАТ :       А зачем мне дворец, Боб, да еще такой, как Парфенон?
БОБ ( брезгливо разглядывая Сократа ) : Неужели тебе, действительно, приятно ходить в этом драном хитоне. Ты в нём похож на огородное пугало. Я как твой ученик и должник хочу тебе помочь. У тебя, оказывается, всего один раб. Это несерьезно. У каждого уважающего себя гражданина должны быть десятки, сотни рабов. Если бы ты, Сократ, действительно, был таким умным человеком, каким тебя некоторые у нас считают, ты бы мог владеть тысячью рабов! И мне очень удивительно, что я протягиваю тебе руку помощи, а ты отталкиваешь её.
СОКРАТ :    Мне представляется, дело обстоит наоборот. Ты, богатейший человек в Афинах, имеющий тысячи купленных и добровольных рабов, нуждаешься в моей помощи. Я же, напротив, ни в чеём не нуждаюсь, и меньше всего в министерском ложе. Ведь чем выше поднимается человек, тем уже становится его путь, тем менее он свободен, тем более зависим от капризов Фортуны.
БОБ :                Твоя правда, Сократ. Я, действительно, нуждаюсь в твоей поддержке. Мне хорошо известно, что нынешняя молодёжь просто, как они это выражаются, балдеют, тащатся, вот, от твоих софизмов и логических парадоксов. Но, будь уверен, что я сумею отплатить тебе добром. Я знаю, что у тебя есть сын, который пописывает стишки. Он как-то переслал с одним из моих порученцев, посвящённую мне оду, и я даже, из уважения к тебе, её прочёл. Так себе стишки, по три обола за строчку.
СОКРАТ :       Я бы и одного не дал.
БОБ :                Но! Но я согласен опубликовать их в нашей демократической прессе, и позабочусь, чтобы они получили хорошие отзывы, а на ежегодном состязании поэтов, я уверен, он получит поощрительный приз, утверждённый моей партией. Неужели молчит твое отцовское чувство, Сократ?
СОКРАТ:       Оставим этот бесполезный торг. Если я не сумел ничему научить тебя в отрочестве, то тем более бесполезно заниматься этим сейчас.
БОБ (раздражаясь) : Учти, Сократ, ни одному из афинских сановников я бы не позволил разговаривать со мной в таком тоне.
СОКРАТ:        Я не сановник, Боб.
СОКРАТ:          Тем более. Просто я тебе слишком многим обязан, настолько обязан, что позволяю тебе употреблять кличку, которой меня обозвали недруги. Поговорим иначе. Если тебя и в самом деле не прельщают никакие земные блага, то я обращаюсь к тебе как к гражданину, как к афинскому патриоту. Я готов раскрыть тебе важную государственную тайну. Мои надёжные агенты в рядах этих продажных республиканцев сообщили мне, что подлый политикан и негодяй Джек вчера тайно покинул столицу и собирает по деревням шайки вояк, с тем, чтобы напасть с ними на Афины и узурпировать власть!
СОКРАТ:      Ну и что, пусть себе узурпирует на здоровье. Не он первый, не он и последний. Главное, чтоб нас, обывателей, не трогали.
БОБ:                Да как ты смеешь! Ты! Ты... сказать такое. Неужели ты думаешь, что я не подниму верных мне людей. Да мы грудью встанем на защиту демократии и свободы!
СОКРАТ:        А вот это ни к чему. Ты бы, Боб, уступил ему. Одно дело, когда вы учились в гимнасии, то, соперничая, дрались и до крови разбивали свои заносчивые носы. Шло время, вы выросли, вступили в противные партии и что ж - снова разбитые носы, только чужие. Не пора ли вам обоим покончить с детскими забавами!?
БОБ :                Это не мы - дети! Это ты впал в детство, старик! Я-то пришёл к тебе, как к мудрецу, а ты... тьфу! Неужели ты мог подумать, что я хоть на минуту отказаться от принципиальной политической борьбы, от которой зависит судьба нашего Пелопоннеса, а, может, и всего мира! А для тебя, безумный, это и г р а !?
СОКРАТ :      Дурная и жестокая. А вы - неразумные дети, играющие с огнём.
БОБ:            Сократ! Я тебя прошу в последний раз, - выступи перед афинянами публично в нашу пользу! В противном случае, никакие прошлые заслуги тебе не помогут. Я буду вынужден объявить тебя врагом афинской демократии, которая признана лучшей во всем мире. И ты знаешь, сколь суров этот пр;говор.
СОКРАТ:        Пригов;р, Боб... И мой приговор таков: проваливай-ка ты отсюда на все четыре стороны, а то с тобой полчаса поговоришь, сам дураком станешь.
БОБ ( взбешённо) : Хорошо, хорошо! Я уйду, но как бы тебе в следующий раз не пришлось разговаривать со мной на коленях.
(Алквиад в ярости убегает, едва не сбив с ног входящую с прохладительными напитками Ксантипу. )
КСАНТИПА: Что это с ним?
СОКРАТ:     Побежал срочно публиковать вирши нашего оболтуса, боится, как бы их не перехватили конкуренты.
КСАНТИПА: Перестань валять дурака! У него лицо перекошено и пылает от гнева!
СОКРАТ:        Поздно. Уже свалял.
КСАНТИПА: Я это предчувствовала. Что ты такое ему сказал? Что ты ему сказал? Отвечай!
СОКРАТ:        Сказал, что ему очень к лицу золотой хитон, расшитый белыми жемчужными лилиями и сандалии из нильских крокодилов с алмазными застёжками, каждая из которых стоит с полдюжины «антошек».
КСАНТИПА: Я благодарю богов, что в Афинах нашелся замечетельнейший драматург, который вывел перед всем светом тебя на чистую воду и показал, что стоит твоя пустая болтовня. Он тысячу раз прав, клянусь Г;рой, когда призвал всех здравомыслящих людей спалить твою идиотскую «Мыслильню».
СОКРАТ:         Если ты имеешь в виду нашего комедиографа Аристофана, то его «Облака» злая, но право, недурная комедия. Если бы в ней было поменьше грубостей, то, сдаётся мне, на конкурсе эллинской драмы и комедии она бы заняла первое место. Но мне-то, конечно, гораздо больше нравится его «Лисистрата» то бишь «Женщины в законодательном собрании». Мы с Аспазией хохотали до колик, особенно глядя на «бобистов» , и «джекистов», которые дружно объединились, чтоб освистать её и закидать артистов гнилыми яблоками. А «Облака», как я догадываюсь, Аристофанчику заказали. Наши «земели» и их вожачки хотели, чтобы все, подобно им, пахали на своих участках с утра до вечера, или торговали в своих вонючих мелочных лавчонках, сколоченных на скорую руку. Овод вечной мысли им досаждает, и они рвутся, если не прихлопнуть его, то хотя бы отогнать от себя. На ночь они заваливаются на перины под бочок своих правоверных и плевать им на то, что над ними возгораются божественные непостижимые звезды, полные тайн и загадок инобытия ...
ВЕДУЩИЙ: Верно, Сократ! Я это запомню и в свое время напишу моим современникам, которые ничуть не отличаются от твоих сограждан.
КСАНТИПА : Ну, поехал, поехал, поехал безостановочно. У меня голова раскалывается от твоей болтовни. Ты же полгорода заморочил! От тебя же проходу никому нет! От тебя скоро люди прятаться будут, и наш дом стороной обходить.
( Входит Критий.)
СОКРАТ:       Ксантипа, ты не права. Вон еще один гражданин не обошёл меня.
(Ксантипа, увидев Крития, низко-низко кланяется. Предводитель республиканцев пытается обнять Сократа, но философ уклоняется, как и в предыдущем эпизоде.)
ДЖЕК :           Дорогой Учитель, как я рад снова видеть тебя!
КСАНТИПА ( угодливо ) : Проходи, проходи, всемилостивый господин Критий! Мы с мужем польщены, что ты почтил наше убогое жилище своим милостивым вниманием.
( Подходит к Сократу и  тычет его в спину: «Смотри!»)
Я, бедная женщина, не буду стеснять вашу просвещенную беседу. Пойду на кухню приготовить для вас фрукты и прохладительные напитки.
ДЖЕК:         Не беспокойся, женщина. Мои рабы только что доставили в дом моего дорогого учителя два бурдюка вина и освежёванного барашка, а также сыр, фрукты, сладости, пряности и разную мелочь.
КСАНТИПА ( пытаясь поцеловать руку Крития ) : О, наш повелитель, чем мы, ничтожные, могли заслужить такое внимание?
ДЖЕК :            Твой муж, э-э, забыл, как тебя...
КСАНТИПА : Ксантипа, ваша милость..
ДЖЕК :         Ксантипа, твой муж - величайший мудрец Греции, да продлятся его годы. Настоящая жемчужина нашей великой республики, да продлятся её годы. По сему долг настоящего политического деятеля и патриота содействовать процветанию его научной и общественной деятельности.
СОКРАТ:         А я-то поначалу подумал, что тебя очаровала моя супруга.
ДЖЕК (раскланиваясь): И супруга твоя, Учитель, достойная гражданка нашей великой республики.
КСАНТИПА ( снова низко кланяясь) Право, недостойна. ( Шипит Сократу ) Убью!!   
( Медленно, оглядываясь, уходит.)
СОКРАТ:         А помнишь, Джек, как эта достойная гражданка выдрала тебя за уши, когда ты перелез в наш сад за инжиром. Не  правда ли, наши винные ягоды были гораздо вкуснее, чем из поместий твоего папочки?
ДЖЕК (меняя тон): Нет, Сократ, этого эпизода, если ты только его сейчас не выдумал, я не помню. И пришел я к тебе вовсе не ради детских воспоминаний, когда глупые мальчишки прозвали меня Джеком-потрошителем. Времени у меня в обрез, поэтому давай ближе к делу. А оно заключается в том, что сейчас я формирую новое афинское правительство, и у меня остается вакантным место министра военно-морского флота. Не мне тебе объяснять, что наш флот считается лучшим в мире.
СОКРАТ:        Не считая финикийского.
ДЖЕК:            Естественно, не включая его. Но, полагаю, под твоим мудрым руководством мы превзойдем этих торгашей финикияшек.
СОКРАТ:        Если я правильно понял тебя, Джек.., то бишь, Критий, ты предлагаешь мне ложе министра?
ДЖЕК :           Ты верно меня понял, Учитель.
СОКРАТ:        Но, Джек, мальчик мой, где же твой разум? Какой из меня моряк, не говоря уже об адмиральском чине? Я ведь и без корабля плавать не умею, не говоря уж о том, что плохо представляю, где у него нос, а где хвост, то бишь, корма.
ДЖЕК:             А тебе и знать этого не нужно. У тебя будет достаточно опытных помощников. Ты будешь сидеть исключительно на суше, и подписывать приказы, которые будут готовить мои советники. Заметь, что я предлагаю тебе самый почётный пост в моём правительстве. Но если он тебя не устраивает, что ты скажешь о портфеле министра иностранных дел? А, Сократ?
СОКРАТ:        Невыгодная должность, Джек. Начнешь принимать персидские или спартанские «подарки», и вскоре без головы останешься. А она мне нравится. Здесь, на плечах. Вот твой оппонент предлагал мне быть министром сельского хозяйства - это дело доходное. Со своих драть шкуру не возбраняется.
ДЖЕК:            Этот мерзавец был здесь?!
СОКРАТ:        Да разве вы не столкнулись у пилона?
ДЖЕК :         Пилоны у меня, Учитель. А у тебя дверь на худой верё- вочке. Значит, этот мерзавец уже побывал о тебя и успел всучить взятку.
СОКРАТ:        С тем же успехом, что и ты.
ДЖЕК:           Разница есть. Я действую от имени законного правительства, а он выскочка-самозванец! По-настоящему его надо бы судить военно-полевым трибуналом за уничтожение наших ударных легионов имени Ахеллеса и Геркулеса, находившимися под его бездарным командованием, и ты это знаешь лучше меня. Вместо этого его увенчали лаврами победителя, а демократические ослы выбрали предводителем своей гнусной шайки.
СОКРАТ:        Но ведь и ты, Критий, утопил не одну нашу эскадру. Что ж прикажешь теперь и тебя утопить в Евксинте?
ДЖЕК:            Хватит, Сократ, голосов народа, то бишь демагогии! Да-вай говорить начистоту.
СОКРАТ:        Тебе это по силам ?
ДЖЕК:           Я не Боб-остолоп. Я понимаю, что ни власть, ни почести тебя не интересуют.
СОКРАТ:        Так, Джек. Так.
ДЖЕК: Но я знаю, что твои материальные дела в страшном затруднении. Ты должен едва ли не всем кредиторам и лавочникам в Афинах. А меж тем у тебя нет никаких доходов за исключением твоей «мыслильни», в которой ты преподаёшь, я знаю, практически, бесплатно.
СОКРАТ:        Так, Джек. Так.
ДЖЕК:            Не сегодня-завтра, опишут твой дом, небольшой земельный участок, твоего раба-скифа, который ровным счётом ничего не стоит, - что станется с твоей семьёй ? Меж тем я бы мог устроить все твои материальные проблемы. Да мне довольно принять твоего старшего сына в офицерскую школу, через два-три года он станет полусотским или даже сотником, а уж как начнется очередная кампания, только дурак вернётся без головы да добычи. А что от тебя за это потребуется? Да сущая ерунда - сказать пару слов за нашу партию перед народным собранием.
СОКРАТ:        Но почему я должен поддержать именно вас ?
ДЖЕК :          Да потому что, дураку понятно, только моя партия может дать афинскому народу спокойствие и счастливую жизнь.
СОКРАТ:        Но ведь и Боб твердит то же самое.
ДЖЕК:               Боб - бандит с большой дороги, а не политический лидер.
СОКРАТ :       Не вижу большой разницы.
ДЖЕК ( глядя на солнечные часы ) : Мне надоело перепираться с тобой, учитель. Ставлю последнее условие: либо ты открыто поддерживаешь меня и нашу партию, получаешь за несколько фраз на Форуме триста мен золотом, либо я ухожу. Но прежде подумай. Триста мен! За такую сумму можно купить, вообще, всё избирательное собрание.
СОКРАТ:        Всех, кроме меня.
ДЖЕК:             Глупый старик! Неужели ты в самом деле вообразил, что без твоего дурацкого благословления в Афинах не установится крепкая власть?! Хорошо же, я буду говорить с тобой начистоту. Пришел я к тебе исключительно потому, что хочу избежать в городе кровопролития и утвердить нашу власть мирным путем. Но я не новичок в политике и предусмотрел другой вариант. Сегодня же ночью в Афины войдет мой ударный республиканский корпус «Чёрный Антей», и мы устроим всем демократам такой пикничок, что участь Трои покажется им завидной! А назавтра я соберу из уцелевших народное собрание и, будь уверен, они проголосуют за меня единогласно. Теперь ты понял, что твоё упрямство мне безразлично. Прощай, бедный учитель. Я удаляюсь. Но если о нашем разговоре кто-либо узнает, то потом можешь не твердить своё обычное, что будто бы ты ничего не знаешь!
СОКРАТ:         Постой, Дже.., Критий. Да, погоди ! Я передумал. Я согласен прилюдно поддержать твою партию. Но ты должен выполнить одну мою просьбу.
ДЖЕК:            Какую?
СОКРАТ:       Поклянись мне Громовержцем... нет, лучше памятью твоей матери, что, придя к власти, так сказать, законным путем, ты не станешь расправляться с демократами.
ДЖЕК :           Хорошо, я могу это тебе обещать, Сократ.
СОКРАТ:        Нет, Дж... Критий, поклянись. Поклянись, прошу тебя.
ДЖЕК :         Видят наши боги-олимпийцы, что я не жажду ничьей крови. Клянусь тебе, Сократ, что все демократические свиньи и подонки, признавшие наше правительство, останутся живы.
СОКРАТ:          Хорошо. Я верю тебе. Собирай народ на площади. Я готов отдать вам свой голос.
ДЖЕК:              Давно бы так. (Хлопает в ладоши, и тут же появляются двое слуг-масок.) Приготовьте носилки для мудреца Сократа!
СОКРАТ:         Спасибо, Критий, но меня ещё покуда неплохо носят мои старые ноги. Пойду на форум, как всегда, пешком.
ДЖЕК:             Как хочешь. Может, даже так и лучше. Буду с нетерпением ждать тебя, Учитель.
СОКРАТ (Ведущему) : Вот так кончилась моя смешная фантазия о народе без повелителей. Всего несколько дней, а словно целая жизнь...
ВЕДУЩИЙ (аудитории) : Теперь вы все свидетели, как древнегреческий мыслитель Сократ стал «пламенным» приверженцем аристократической республиканско-рабовладельческой партии, о чем иногда повествует, а иногда и скромно умалчивает наша история.
И пока в образцово-показательной для всего цивилизованного мира Афинской республике происходит очередная пертурбация, когда верхи уже не могут, а низы ещё ничего не знают, мы отдохнём. АНТРАКТ!

       ДЕЙСТВИЕ     ВТОРОЕ
ВЕДУЩИЙ (появляется после антракта на сцене и ударяет в гонг): А время идёт.  Идёт так же, как и две с  половиной тысячи лет назад. Пора и нам продолжить историю об афинском мудреце Сократе.
 ( Снова ударяет в  гонг. На сцену входят Сократ, Платон и Ксенофонт, занятые беззвучной беседой.)
                Итак, в Афинах началось правление республиканско-рабовладельческой партии, во главе которой стоял Джек-Критий  и  двадцать девять  его сообщников-олигирхов. Нельзя сказать, что он совсем не сдержал слова,  данного Сократу. Кое-кому из демократов, в том числе и неуязвимому Алквиаду, удалось бежать  из столицы. Вдали от неё они снова начали собирать силы, дабы  «восстановить историческую  справедливость», которая, естественно, без достаточной силы гроша ломаного не стоит. В общем- то, в Афинах никто не почувствовал особых изменений: рабы, крестьяне и мастеровые, как всегда, работали в поте лица, олигархи управляли, Ксантипа ворчала на мужа, а он учил своих учеников счастливой жизни здесь и сейчас. Сегодня с утра над древней столицей по голубому небу степенно парили нежно-розовые облачка, с моря тянулся ласкающий ветерок, шелестящий в листах молодых смоковниц, олив и лавров. Сократ, как и десятки лет назад, беседовал со своими талантливыми учениками.
ПЛАТОН:     О, Учитель, сегодня я не спал всю ночь. У меня возникла новая идея!
СОКРАТ :         Отчего, Платон, идеи всегда посещают тебя только ночью?
ПЛАТОН :     Днём я отдыхаю. Уличный шум  мешает мне сосредоточиться.
КСЕНОФОНТ: Наверное, тебя вновь увлекли мысли о первопричине всех вещей?
ПЛАТОН:        Нет, на этот раз идея моя вполне земная и напрямую касается нас и Сократа. Я подумал, почему бы тебе, Учитель, не создать в Афинах академию, которая стала бы сосредоточением всех умов Греции. Сейчас, когда республиканское правительство так расположено к тебе, Учитель, ты мог бы возглавить ее и свободно, широко проповедовать свое учение.
СОКРАТ:         Во-первых, Платон, твоё представление о том, что Джек и его команда мне мироволят, сильно преувеличено, меня едва лишь терпят. Во-вторых, ученики у меня, действительно, есть, а вот никакого учения нет. И когда я вам говорю, что ровным счётом ничего не знаю, то это правда, а не преувеличение. Поскольку идея об Академии твоя, Платон, тебе её и исполнять. Моя же академия - Афины. Я учу народ, а народ учит меня.
КСЕНОФОНТ: Но чему тебя может научить чернь, Учитель ?
СОКРАТ:      Многому. Хотя бы тому, что я не должен жить, как они. К тому же я сам происхожу не из знатного рода, как мой друг Платон. Мои предки простые ремесленники - горшечники и плотники, которые зарабатывали пропитание собственными руками. Отец-каменотес, мать-повитуха. У меня нет основания презирать их. Не так ли?
КСЕНОФОНТ (поспешно): Да, да, мой Учитель, конечно. Могу я это записать для твоей биографии?
СОКРАТ:         Пиши, мой друг, пиши, если у тебя в пальцах такой зуд. Я-то с детства понял, что язык мой проворней руки, оттого и не любитель черкать грифелем.
КСЕНОФОНТ: Я ещё тут написал, что при республиканцах наша жизнь заметно улучшилась. Согласен ли ты с этим, Учитель?
СОКРАТ:      Я думаю, большой вины нового правительства в этом нет. Просто в  нынешнем году мы сняли более богатый урожай, а после нескольких политических процессов  число  едоков в  Афинах заметно сократилось.
КСЕНОФОНТ: Ты, как всегда, прав, Учитель.  Не стану  ничего писать о политике. Уж лучше о наших беседах.
ПЛАТОН:    Да, действительно, мы же философы, сиречь любители мудрости, посему вернёмся к нашим баранам. Вот как-то недавно ночью я подумал о том, - не обманывают ли нас наши органы чувств? Может тот мир, который мы ощущаем, на самом деле совсем иной. Скажем, вон тот дом и дерево рядом с ним отсюда представляются мне крохотными, меньше моего мизинца. И только мой отвлеченный разум и предыдущий опыт позволяют мне оценить правильно их подлинные размеры. Но если мы откажемся от моей теории воспоминания Абсолютной Идеи, то все вещи станут не только не познанными, но и непознаваемыми в принципе. Для того, чтобы убедиться в реальности вещи в ее земном , то есть отражённом, исполнении, мы должны сравнивать наши впечатления о предмете, который нам представляется одним и тем же. Но где гарантия, что мы не ошибаемся все вместе, поскольку любой предмет одной стороной присутствует здесь, а другой - принадлежит потустороннему.
КСЕНОФОНТ: Я что-то ничего не понимаю, Платон.
(Сократ делает ему знак, чтобы он не перебивал Платона.)
ПЛАТОН :    Я уже объяснял тебе, Ксенофонт, что наш мир можно представить как огромную пещеру, куда только изредка попадают отблески солнечных лучей. Именно в них появляются тени, которые мы представляем как подлинные вещи нашего мира. Вглядываясь в тени, мы узнаем их по облику истинного мира, в котором пребывала наша душа до рождения и вспоминаем их названия.
КСЕНОФОНТ: Но зачем же все так усложнять? Разве не проще принимать вещи такими, какими они есть, как их создали боги...
ПЛАТОН ( не обращает на Ксенофонта внимания ) : Поскольку наше тело тоже тень души, то все остальные тени мы воспринимаем как истинные материальные объекты.  И только после смерти, когда тонкий лучик нашей души прерывается, мы как бы теряем мир, а на самом деле из теней пещеры возвращаемся в подлинное царство неугасимого света. Таким образом, любая вещь суть проекция абсолютных качеств. Возьмём, к примеру, вот это яблоко (срывает с ветки). Его абсолютные начала таковы:  округлая форма, красный цвет, запах и вкус сладости, присущий большинству плодов. Вот и всё, из чего состоит тень яблока, сотворённого абсолютным духом. (Откусывает от яблока).
СОКРАТ:        Осторожней, Платон, яблоко червивое.
ПЛАТОН:       Действительно. Я и не заметил. (Брезгливо сплевывает и отбрасывает от себя яблоко.)
СОКРАТ:        Кстати, Платон, а как выглядит идея червя плодожорки? И, самое главное, кому пришла в голову мысль создавать такую гадость ?
КСЕНОФОНТ: Да, действительно, зачем нам в яблоках черви?
ПЛАТОН:     Философия не отвечает на вопрос «зачем» и «почему». Её дело умело вопрошать богов и сотворённый ими мир.
СОКРАТ :    Не обижайся на нас, Платон. Я давно уже понял, что как философ ты на голову выше нас с Ксенофонтом. Впрочем, меня никогда особо не привлекали ни небо, ни боги, ни прочие потусторонние силы. Все они вечны, а мы преходящи. Поэтому меня более всего интересует, что будет завтра.
КСЕНОФОНТ : А что будет завтра?
СОКРАТ:       Для меня, может статься, ничего. Лучик вернется из нашей пещеры на круги своя и явит новые тени, но нам их уже не суждено созерцать. Обидно?..
( Появляется Ксантипа и некоторое время прислушивается.)
ПЛАТОН:      Если поверить презираемому учеными мужами Демо-криту, мнившему себя мудрецом, то весь мир состоит из крохотных частичек атомов, этаких пылинок с разно- образными зацепками и крючочками. Но ведь и атомы должны из чего-то состоять, а те частицы - ещё из более мелких и так до бесконечности. Но если даже допустить, что между ними уже ничего больше не остаётся, то должно оставаться нечто, из чего слагается  небесное пространство. Вот и получается, в конечном итоге, что не остается ничего кроме идеи предмета и понятиях о их свойствах. Не так ли ?
КСАНТИПА ( про себя) : Вот пустомели! Пространство, идеи, миры, а денег ни драхмы. (Громко) Сократ, подойди ко мне.
СОКРАТ :       Ксантипа, душечка, ты же видишь, я занят.
КСАНТИПА : У меня неотложное дело.
СОКРАТ :        Видишь ли, дорогая, Платон излагает нам новую совершенно оригинальную космогоническую теорию, так что наберись немного терпения и позволь нам закончить. Хуже всего бывает, когда мироздание остается недостроенным. Кстати, Платон, как ты понимаешь сущность человека?
ПЛАТОН :   Человек - это отражённая частичка образа божьего или мирового духа, что, впрочем, тавтологично.
СОКРАТ :     Вот, слышала, Ксантипа. Ты - частичка божьего образа. Так что ты от меня хочешь, божественная частичка?
КСАНТИПА : Вы меня всё равно не задурите. Лампроклу нужны деньги. Много. Пятьсот драхм!
СОКРАТ:        Но, милая, ты же прекрасно знаешь, у меня никогда в жизни не было столько денег.
КСАНТИПА: Если к завтрашнему дню он не вернёт долг, то ростовщики посадят его в тюрьму, а может и того хуже - продадут в рабство на галеры.
СОКРАТ:      Вот там-то он и отдохнёт всерьёз от кутежей, кулачных боёв и ристалищ.
КСАНТИПА : Сократ, это твой сын! Достань денег. Что мне, встать перед тобой на колени ?!
СОКРАТ:        Продай Антошку. Всё равно от него одни только убытки.
КСАНТИПА : Ни за что. Во-первых, за него никто не даст пятисот драхм, а, во-вторых, просто неприлично не иметь ни одного раба. Что подумают о нас соседи?
КСЕНОФОНТ : Прости меня, госпожа, но если дело только в деньгах, то я сегодня к вечеру достану для вас пятьсот драхм.
КСАНТИПА :  Если ты надеешься, что Сократ тебе когда-нибудь вернёт эту  сумму - напрасно. Он должен, по-моему, всем и каждому в Афинах. Я просто не представляю, сколько он должен. Наверное, целый талант!
КСЕНОФОНТ : Но Учитель даёт нам гораздо больше и никогда ничего не требует взамен.
ПЛАТОН :     Я тоже готов внести половину суммы.
КСАНТИПА : Он просто околдовал вас, глупенькие мои. Вы не представляете, какой он на самом деле. Я бы могла вам рассказать такое...
СОКРАТ :       Послушай, Ксантипа, к вечеру ты будешь иметь деньги, которые просила. А сейчас уходи и не мешай нашей беседе.
( Ксантипа пытается еще что-то сказать, но в сердцах машет рукой и, всхлипнув, уходит. )
ПЛАТОН :      Глядя на твою семейную жизнь, Сократ, я дал себе клятву до конца дней моих оставаться холостяком. Впрочем, я считаю, что людям старше тридцати вообще нет смысла жить.
СОКРАТ :       А что же делать нам, старикам, после пятидесяти? Впро-чем, мой Демон поведал, что проект твоего «идеального государства» ещё натворит в истории много бед. К несчастью, в него не только многие поверят, но и постараются воплотить в жизнь.
КСЕНОФОНТ: Но почему, Учитель, Демон является только тебе, ты беседуешь с ним, а для нас он остается незримым?
СОКРАТ:      Разве мы, смертные, управляем богами, а не наоборот? Они и решают сами, кому им явиться и в каком виде.
КСЕНОФОНТ : А в каком виде он является тебе ?
СОКРАТ :       В очень смешном. Я ведь вам уже говорил, что  одет он вот в такие штуки снизу, которые называются «штаны». Очень смешно и неудобно. Впрочем, говорят такие же уродливые меха на ногах носят дикие скифы и гиперборейцы. Но у них зимой так холодно, что вода становится твердой, как камень, и по рекам можно ходить, аки посуху.
КСЕНОФОНТ : Да я слышал об этом, но мне не верится, что обычные люди способны жить в таких условиях долго.
ПЛАТОН :    Зато у нас сегодня жара невозможная и негде от неё укрыться.
СОКРАТ :      Отчего же негде. Почему бы нам не прогуляться вдоль Илиса и не полежать там где-нибудь в тени платанов в саду олимпийского чемпиона Академа. Вот где приятно наслаждаться платоническим учением нашего мудрейшего мужа.
КСЕНОФОНТ : Прекрасная мысль, Учитель.
ПЛАТОН :      Действительно, я давно мечтал разбить «академию» в парке на берегу прохладного Илиса.
КСЕНОФОНТ : Правительство сейчас занято постройкой нового военно-морского флота, так что вряд ли выделит на науку необходимую сумму. Я полагаю, наша академия будет стоить не один и не два таланта.
СОКРАТ :     Ничего она не будет стоить, Ксенофонт. Если мы, три учёных мужа, будем гулять по городскому парку и рассуждать об устройстве Вселенной и человеческого  общества, то  это уже будет не парк, где бродят беспризорные козы и телята, а Академия.
ПЛАТОН:    Я бы даже обозначил это понятие шире - там, где нет Ксантипы, - уже Академия.
КСЕНОФОНТ: Кстати, господа, слышали свеженький анекдот про Лисия?
СОКРАТ :    Даже я не слышал, Ксенофонт. И, кстати, какая Ака-демия может обойтись без анекдотов. Так что валяй, рассказывай.
КСЕНОФОНТ : Вы ведь помните, как Лисий горячо защищал в суде Эвфилета, который убил свою жену. А знаете почему? Когда Эвфилет отлучился на свои виноградники, в это время Лисий ...
Уходят, тихо беседуя и посмеиваясь.

На сцене  Критий и Аспазия.
 РЫЖАЯ ЛЯЛЯ : Джеки, милый, что с тобой? Я не знаю, как тебя расшевелить? Ну не волнуют тебя мои девочки, пригласи своих мальчиков. Может, ещё чашечку беотийского десятилетней выдержки?
ДЖЕК:         Пошли они все прочь. Вчера наш военно-морской стратег напоил меня неразбавленным фракийским, так я ему подмахнул смету на сто талантов. Ведь это дюжине коней не вывезти за раз! Да при таких аппетитах никаких эйсфор не хватит. Лучше бы уж Лаврийские рудники ограбил. И, вообще, не пойму, зачем нам нужны  шестьдесят шесть новых кораблей? «Посейдон растворит их у нас быстрее, чем уксус жемчужины», как сказал в Собрании какой-то Демагог.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ : Милый, не ты ли обещал деловые разговоры оставлять перед моим пилонами? Кстати, мои девочки-рабыни разучили совершено новый танец - с раздеванием под музыку.
ДЖЕК:             Что тут нового, любая шлюха это знает. Все мне обрыдло!
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ :  Не понимаю тебя, Джеки. Тебе можно только позавидовать. Добился в жизни всего, что  только возможно. Правишь, как настоящий тиран, самым могучим и просвещённым на земле государством. Ты сказочно богат. У тебя десятки вилл и поместий, тысячи рабов. Чего тебе не хватает для счастья?
ДЖЕК:       Отстань. И не смей меня называть тираном. Я законный деспот!
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ : А вот взять Сократа. Он стар, уродлив, как Силен, беден, не занимает никаких  постов; наконец, жена у него как эриния Мегера, а меж тем он поистине счастливейший человек на свете.
ДЖЕК:            Не упоминай мне о нём. Одно его имя вызывает у меня изжогу и головную боль. Вы с ним воображаете, что так легко и просто управлять государством, особенно нашим, до мозга костей развращённым демократией?! У меня все время ощущение, что меня усадили на разнузданного жеребца, который всё время норовит меня сбросить и затоптать в грязь! А при этом недобитые демократы плетут против меня один заговор за другим. Я ем и опасаюсь, пью и опасаюсь, выхожу на улицу и опасаюсь, встаю на трибуну и... эх! Никогда не знаешь, откуда что прилетит.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ :  Так откажись от власти.
ДЖЕК:         Поздно, голубушка. Теперь меня мечтают прикончить не только одни демократы. Нет мне обратного пути. Из нашей тридцатки меня прикончат первым. Скажут, мол, навёл на нас спартанцев, а то, что Боб крутит очередной роман с проклятыми персами, их не волнует. Впрочем, насколько я знаю, он до сих пор не решил, на кого ему сделать ставку – на Второго Арктаксеркса или его братца Кира, а может, и на их сатрапа Фарнабаза. Ничего, я его и там достану.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ :  Сократ всё-таки прав, говоря, что власть страшнее проказы.
ДЖЕК:        Сократ, Сократ!.. Этот безмозглый самоуверенный му-жик не понимает, что если бы не мы - стратеги, наши рабы, объединившись с плебсом,  давно бы восстали и перерезали всем глотки.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ : Да, это так. Из варвара никогда не может получиться настоящий  полноценный человек. Только мы, афиняне...
ДЖЕК :       Ты бы уж лучше помолчала, исотелка милетская, «мы, афиняне». Почему на тебе Перикл не женился, а? Развелось вас здесь, инородцев, одна Феодора чего стоит!
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ :  А зачем ты ходишь к этой стерве?!
ДЖЕК:           Хорошо с умным видом ходить босым по улице и пле- вать на всё. А что может этот старый болтун предложить вместо нашей олигархии? Ничего. Теперь он должен за нас молиться олимпийцам, дабы они не  вернули  к власти демократов. Они ему еще припомнят его красный  камушек. Кстати, теперь будем голосовать только на бобах, если, вообще, будем.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ :  В честь Боба, что ли?
ДЖЕК:           Они, по крайней мере,  бывают только двух цветов. И, вообще, эти свиньи меня врасплох не застанут. Я не столь глуп, как полагает этот старик.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ : А что, дела у вас обстоят так плохо ?
ДЖЕК:              Не «у вас», а у нас! Я хоть и под чарами Бахуса, но твои дионисийские уловки не пройдут. О государственных тайнах я не болтаю, тем более в гинекеях. Давай поговорим о чём-нибудь более приятном.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ : Знаешь, дорогой,  в моду снова входят длинные дамские гиматии, по самые щиколотки. Кривоногим уродкам повезло. Хочу заказать себе модную «спартанку», знаешь, здесь так, здесь так, а пупик вообще голый...
ДЖЕК :           Нет, только не о тряпках! Моя домашняя Медуза  разорит меня счетами от портных.
 РЫЖАЯ ЛЯЛЯ :  Преувеличиваешь? Преувеличиваешь. Ну, хорошо... А как тебе последняя комедия нашего коварного Аристофанчика?
ДЖЕК:       О, молодец! Так в ней вздрючил подлого Боба и его прихвостней. Я хохотал после каждой реплики. Надо бы представить его к государственной премии. Впрочем, я совершенно  уверен,  окажись мы в проигрыше, он бы накатал на нас такой же гнусный пасквиль. И, вообще, он не в меру пользуется свободой слова, которую нам навязал некогда великий Дракон, а наши  мудрецы ещё подлил масла в огонь. В какой сатрапии возможно, чтобы какой-то пьяный Силен выходил на центральный форум и нёс вслух, всё, что ему взбрело на ум. Кто твоему «Аристофанчику» подкинул сюжетик для «Ос», что якобы раньше афиняне имели доход в две тысячи талантов, а сейчас и одной нет? Да и какие у нас таланты - серебряные, а у египтян были - золотые. Вот бы о чём им подумать! А к чему наш прославленный комедиограф призывает в своей «Лисистрате»? Нам не нужно войны. А раз не нужна война, стало быть, ни к чему армия, флот. А завтра ему не нужно станет и правительство!  Значит он жаждет погрузит нас в пучину варварства, да ещё таким изуверским способом.
 РЫЖАЯ ЛЯЛЯ : А по-моему способ очень хорош. Действенный. Знаю по себе. Я бы и сама не против войти в правительство Лисистраты.
ДЖЕК:           Дуры! Мы такие штучки будем решительно пресекать. А умникам, которые их выдумывают, давать не государственные премии, а выдворять за пределы нашей цивилизованной страны. Что у наших сатириков мало других тем, ну, скажем, о глупых философах, гетерах, на худой конец, о... тёщах-ведьмах. Очень актуальная  тема. А лучше всего им писать о воспитании патриотизма среди нашей молодёжи, например, ну, например, на примерах Тезея, наших славных аргонавтов и тому подобное...
 РЫЖАЯ ЛЯЛЯ : Да, это, действительно, очень смешно. Почему бы тебе и самому не встать на котурны?.. А хочешь, я расскажу тебе последний анекдот про Агафона, но он до того неприличный, что я каждый раз краснею, когда его рассказываю.
ДЖЕК:             Разве белила могут краснеть? Ну валяй, послушаю про этого козла...
( Поспешно входит посланец в маске «республиканца», низко кланяется Критию. )
             Чего тебе? Говори.
РЕСПУБЛИКАНЕЦ : О, великий стратег! Слава Гермесу, я нашёл тебя. Твоя супруга сказала, что ты инспектируешь богоугодные заведения. Я рыскал по всей столице, пока меня не послали...
ДЖЕК:            Правильно послали, мог бы и не рыскать. Что у тебя?
РЕСПУБЛИКАНЕЦ : Тебя срочно приглашают в совет тридцати. От наших сикофантов поступили чрезвычайно важные и секретные сообще­ния.
ДЖЕК (тихо): Началось! Хоть бы раз мой демон-хранитель ошибся! А эти дельфийские проститутки за десять драхм нагадали мне сто лет правления всей Аттикой! (Гонцу) Ступай, скажи: сейчас буду. И подготовь мне коней, вместо носильщиков. Живо!
( Гонец-республиканец кланяется и уходит )
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: Критий, что случилось?
ДЖЕК :          Не знаю, но если то, о чём я догадываюсь, советую на всякий случай собрать вещи.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: Джеки, умоляю, скажи - что? Государственный переворот?
ДЖЕК :           Заткнись и не каркай : «Переворот, переворот!» И никому ни слова не полслова. Задушу.
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: Только в своих объятьях. (Подставляет себя для прощального поцелуя).
ДЖЕК (машет рукой и проходит мимо) : Мне сейчас не до твоих эро­тических штучек. Прощай. Может, ещё и увидимся.
(Быстро выходит. Аспасия нервно ходит взад-вперёд. Потом, как бы очнувшись, бьет в гонг.)
РЫЖАЯ ЛЯЛЯ: Слуги! Эй, слуги, все ко мне! Куда вы запропастились! Срочно собирайте всё самое ценное! Запрягайте коляску! Я срочно уез­жаю на дачу в Беотию, в Фессалию и, вообще, подальше на север. В Афинах становится жарко.
( Убегает за кулисы. На сцене выстраивается хор в масках рес­публиканцев. Деланно неспешным важным шагом выходит Критий.)
ПЕРВЫЙ :    Хвала богам, все в сборе: совет тридцати, председатель народного собрания, министры, стратеги и вождь партии!
ДЖЕК:           В чём дело? Что здесь происходит ?
ВТОРОЙ:       Мы были вынуждены срочно собрать всех олигархов.
ТРЕТИЙ:    Поступили очень важные новости, которые требуют немедлен­ных действий.
ПЕРВЫЙ :     Плохие новости.
ВТОРОЙ :      Просто ужасные.
ХОР :               О, горе нам !
ДЖЕК :        Тихо. Пусть доложит министр внутренних и внешних дел.
МИНИСТР: Недобитые выродки-демократы подняли в стране мятеж. Извне их поддерживают всем известные нам силы. Негодяям удалось взбу­нтовать нашу доблестную армию и не менее доблестный флот. Нас­тупление на Афины идёт с моря и с суши. Всё. Доклад закончен. Вот мой рапорт об отставке.
ХОР :               Деймос! Фобос! Фобос! Деймос!
ДЖЕК ( схватившись за голову ) : Действительно, страх и ужас! О, мои дурные предчувствия, хоть бы раз они меня подвели! Хорошие, вот, не сбываются.
ПЕРВЫЙ :  Не теряй головы, повелитель.
ДЖЕК ( вскинув вверх голову ) : Что за намеки!? Кто сказал, что я потерял голову? Немедленно пишите воззвание: «Афиняне! Братья и сёстры, республика в опасности! Все как один грудью встанем на защиту нашей любимой и родной столицы! Всенародное собрание, всенародное вооружение, всенародное ополчение!..»
ЧЕТВЕРТЫЙ: Так ведь не пойдут, собаки...
ДЖЕК:           Почему не пойдут? Такое героическое воззвание завернём...
ЧЕТВЕРТЫЙ: Пересидели мы. Если б до нас демократы правили, тогда куда бы ни шло. А теперь не поднять. Даже спартанцев не боятся.
ДЖЕК :      Молчать! Я эти пораженческие настроения с корнем вырву! В связи с чрезвычайной обстановкой в стране накладываю ...
ХОР (тихо-тихо): ... полные штаны.
ДЖЕК :           ... на себя полномочия неограниченного гегемона!
ПЕРВЫЙ :     Помогай тебе Арес, благодетель наш.
ЧЕТВЕРТЫЙ : Подаю в отставку.
ХОР :                Мы тоже.
ДЖЕК :        Никаких отставок. Никаких правительственных кризисов. На­родное собрание распускается, совет старейшин упраздняется, все портфели беру на себя. В случае захвата столицы мятежника­ми партия уходит в катакомбы, но борьбы не прекращает! Ясно?
ХОР (тихо и нехотя) : Ясно.
ДЖЕК :       И не вздумайте разбегаться! Дезертиров, паникеров и изменни­ков будем ловить, судить военно-полевым трибуналом и казнить на площади! Ясно?
ХОР ( уныло ) : Ясно.
ДЖЕК :         Все как один грудью встанем на защиту нашей республики.
ХОР ( вяло ) : Встанем.
ДЖЕК :      Да здравствует республиканская партия свободных Афин. Ура!
ХОР ( нехотя, вразнобой) : Ура.
ДЖЕК :           Благодарю. Все свободны.
ХОР :               Пока.
(Его участники, сбрасывая с себя республиканские маски разбегаются в разные стороны.)
ДЖЕК:           Ну вот, протокол выдержан. Теперь надо срочно собирать мо­натки и рвать отсюда когти. В политической жизни главное не потерять свое лицо, иначе за тебя и ломаного обола никто не даст.
                Так. Мою Горгону оставлю сторожить дворец, она любого своим взглядом ухлопает, на новый фундамент камней хватит. Ляльку, пожалуй, прихвачу с собой. Умная и красивая бабёнка в деле всегда пригодится. Персидские сатрапы на наших падкие. Эх, жаль времени мало остаётся. Как бы задержать этих прохвостов?.. Надо срочно собрать добровольческий корпус юных республиканцев и вдохновить их на оборону города. Пока эти эфебы по молодости полезут с Бобом в драку, я тем временем сумею сотню стадий отмахать, а там ищи меня свищи. Сначала смотаюсь в Фессалию, а потом можно и подальше. Когда этот крикун и горлопан Боб осточертеет моим согражданам, пожалуй, еще вернусь сюда с три­умфом, на белом коне. ( Громко кричит ) Белого коня гегемону!
( Важно уходит со сцены, на которой Хор под музыку начинает пантомиму поспешной эвакуации. Только в центре неподвижно в задумчивости сидит Сократ. Вбегает Ксенофонт.)
КСЕНОФОНТ : Учитель, какое счастье, что я застал тебя дома! Ты зна­ешь, что происходит в Афинах ?!
СОКРАТ :       Знаю. Об этом разве только немые не кричат. Слепые, кстати, тоже.
КСЕНОФОНТ : Я прибежал помочь тебе собраться в дорогу. Мы ещё успе­ем покинуть Афины, прежде чем сюда ворвутся демократы.
СОКРАТ :   Во-первых, мне нечего собирать, а во-вторых, я не собира­юсь никуда бежать.
КСЕНОФОНТ : Неужели, Учитель, ты думаешь Боб простит тебе, что ты поддержал республиканцев ?
СОКРАТ:        Мне это безразлично. Я не заяц, чтоб петлять от борзых.              Я всегда жил в этом городе, здесь же собираюсь окончить свои дни, и мне совершенно всё равно, кто теперь будет дурачить наших соотечественников. Тебе же, Ксенофонт, да и всем другим моим милым особам, действительно, советую Афины на время покинуть.
КСНОФОНТ: Но именно тебе, Учитель, а не нам угрожает реальная опа­сность!
СОКРАТ :       Спасибо тебе за заботу, но я остаюсь.
( В дорожном одеянии поспешно появляется Аспасия )
ЛЯЛЯ:            Сократ, Учитель мой, скорее, голубчик, лошади и эскорт ждут тебя. Мы помчимся в правительственной колеснице, запряженной шестеркой лучших коней!
СОКРАТ :    Спасибо за твоё доброе сердце, Аспасия, моя чудная злато­курая Лялька, но я остаюсь.
КСЕНОФОНТ : Учитель, но послушай хоть её! Поезжай. Поезжай.
ЛЯЛЯ :            Скорее, дорога каждая минута.
СОКРАТ :       Милые мои особы, оставьте меня в покое и поспешите сами.
ЛЯЛЯ (обнимает Сократа): Милый мой, милый чудный старик. Нет, ты не старик, ты самый мужественный воин, которого я когда-либо видела в жизни. Я верю, что ты одолеешь Боба и любого другого тирана. ( Сбрасывает с себя плащ) Запомни меня такой, Учи­тель!
(Быстро входит Критий)
ДЖЕК :        Вы что тут с ума посходили?! Что за спектакль? Я не могу больше ждать ни минуты. Боб подходит к пригородам Афин. Надо мчаться изо всех сил, пока мы контролируем последнюю дорогу из столицы. ( Аспасии ) А у тебя вечно в голове капризы и причуды!
ЛЯЛЯ :           Не могу уговорить Сократа ехать с нами.
ДЖЕК :         Ничего иного от этого старого дуралея я и не ожидал. Зря только теряем время. Выбирай я или этот старый Силен. Считаю до трёх.
СОКРАТ :       Уезжай, Аспасия!
ЛЯЛЯ (целует его): Прости меня, Учитель. (Вытирая слезы, идет вслед за Критием.)
КСЕНОФОНТ : Догони их, Учитель. Ещё не поздно. Идём!
( Убегает за ушедшими)
ВЕДУЩИЙ (подходя к Сократу) : В самом деле, Сократ, почему ты не бежал с республиканцами. Ведь в этом случае всё могло быть по-иному?
СОКРАТ :     Видишь ли, мой демон, все люди привыкли жить сообразно с обстоятельствами, я же живу сам по себе. Никто и ничто не мо­жет заставить жить меня по-другому. Я знаю, что такое жизнь, как её надо прожить и умереть достойно.
ВЕДУЩИЙ: Что поделаешь. Судьба неизменна, как время. Только тот, кому подчиняется бог Хронос, может вершить наши земные дела. Но тогда сцена не здесь, а здесь (указывает на зал). Поразмышляйте об этом на досуге. А мы продолжим наш рассказ о мудреце Сократе. (Ударяет в гонг )

Итак, в Афинах утвердилась рабовладельческая демократия. Боб, то бишь, Алквиад, или какой-то другой не менее знаменитый тиран и демагог /тогда, кстати, эти слова еще имели прямой, а не на­рицательный характер /не забыл свою угрозу и собственной рукой одним из первых в «черный список» занес Сократа / впрочем, это только наша гипотеза/. Дни жизни философа были сочтены. Меж тем, он продолжал жить так, словно ничего ничего существенного не произошло. По-прежнему его окружали ученики и многочисленные слушатели афинских форумов. И хотя прототип нашего Ксенофонта в это время был уже в далекой Персии и вместе с другими греками помогал царю Киру воевать за отцовский престол, о чём и поведал нам в своих последующих книжках «Киропедии», мы решили дать возможность нашему герою до кон­ца оставаться с любимым им Сократом.
(На сцене Сократ, Ксенофонт, Платон и молча внимающий Хор.)
КСЕНОФОНТ: Тебе, Платон, лучше было бы не показываться в Афинах. Твой дядя входил в правительство олигархов.
ПЛАТОН :     А при чём здесь я? Политика меня не интересует. Я философ. А вот тебе, Ксенофонт, действительно, лучше исчезнуть из столи­цы, где всем известны твои республиканские убеждения.
КСЕНОФОНТ : Я мелкая сошка, со мной ничего не станется, а вот Учи­телю, на самом деле, грозит опасность.
ПЛАТОН :      Учитель спас Бобу жизнь. Он великий человек, его знает вся Эллада. Они не посмеют, иначе вся общественность выступит против них.
СОКРАТ :      Твой идеализм, Платон, меня просто умиляет. И это я слышу из уст мужа, который пытается учить тиранов и деспотов, как им управлять государством. Милые мои особы, Боба я испугался лишь однажды, когда он в дребезги пьяный вломился на пир к красавцу Агафону, бесподобно играющего на сцене женские роли, и начал домогаться, чтобы я переспал с ним. Пришлось дать ему урок этики, который, я думаю, он тоже мне припомнит. Но де­ло не в этом. Когда такие азартные игроки начинают играть на смерть, может исчезнуть любой неугодный им человек. А на ваше общественное мнение они обращают столько же внимания, сколько кошка на писк мышей. И полно об этом. Есть много гораздо более инте­ресных тем для бесед, чем моя безопасность. В последнее время я всё чаще беседую с моим демоном, и он мне рассказывает множест­во удивительных вещей. Знаете ли вы, мои милые особы, что наша Земля, «если взглянуть на неё сверху, похожа на мяч, сшитый из двенадцати кусков кожи и пёстро расписанный разными цветами. Краски, которыми пользуются наши живописцы, могут служить об­разцами этих цветов, но там вся Земля играет такими красками, и даже куда более яркими и чистыми. В одном месте она пурпурная и дивно прекрасная, в другом золотистая, в третьем белая - белее снега и алебастра... И даже самые её впадины, хоть и наполнены водою и воздухом, окрашены по-своему и ярко блещут пестротою красок, так что лик её представляется единым, целостным и вмес­те нескончаемо разнообразным» ...
ВЕДУЩИЙ: Это Сократ излагает ученикам мой рассказ о том, как вы­глядит Земля из космоса. Еще он расскажет им о летающих по воздуху островах, на которых живут люди, то есть о наших само­летах и других чудесах, недоступных даже их богам. Платон, хоть и не записывает это, как прилежный Ксенофонт, но всё это опишет в своей книге «Федон», повествующей о последних днях жизни Сократа. А некоторые до сих пор удивляются, как Джонатану Свиф­ту удалось придумать летающую Лапуту или описать неведомые спутники. О, друг мой Гораций, нашим мудрецам даже не снится, сколь проницаемо и обратимо время...
СОКРАТ :         Но мне не нужна вся Земля, особенно та, истинная, которая недоступна нам, но я хочу хотя бы успеть полюбоваться, пока не заполнились торговым людом наши афинские улицы и форумы, как их нежные мраморные колонны наливает своим румянцем прекрасная Эос. Хочу полюбоваться, как в прозрачных волнах шелестят и пе­реливаются разноцветные камушки, гладкие, как кожа наяды. Хочу полюбоваться на танцы рыбок в безопасных нетях водорослей. Хочу прилечь на влажную ароматную траву и глядеть, как высоко в небе сыны Эола раскачивают зелёные кудри нашего любимого платана. Хочу всем телом впитывать нашу каменистую, но благоухающую зем­лю, разрывая которую корни наполняют ароматным соком тугие пло­ды. И если мне скоро суждено умереть, о чём мне тоже поведал мой демон, то умру я не за республиканцев и не за демократов, а единственно потому, что ещё не родился в мире человек, более счастливый и свободный, нежели я.
КСЕНОФОНТ и ПЛАТОН : Кто же будет учить нас философии ?
ХОР :              Кто будет учить молодёжь Афин искусству жизни ?
СОКРАТ :    Милые мои особы, всё, чему я могу вас научить, - это быть самими собой. Понять свою душу, разгадать замыслы богов и сколь возможно сопротивляться им, самостоятельно создавая свою судьбу. Никакое богатство, никакие почести и изощрённые удо­вольствия сами по себе не делают человека счастливым. Только агапе, только жажда жизни, только знание её, которое может сделать нас по-настоящему свободными; только вера в вечную побе­ду закона доброты... Как видите, я повторяю всегда и всюду одно и тоже. Наверное, поэтому надоел нашим афинским обывателям, и они прозвали меня оводом. Я отжужжал положенный срок, настаёт ваш черёд, если вы, конечно, не отречётесь от меня.
КСЕНОФОНТ : Учитель, как можно! Это всё равно, что отказаться от са­мих себя.
ХОР:                Учитель, не оставляй нас.
ПЛАТОН :     Учитель, Ксенофонт прав. Ведь если разобраться, то все мои мысли о вечной жизни в мире абсолютной идеи навеяны твоими бе­седами в саду имени Академа, а то и просто на наших пирушках.
СОКРАТ :      Хотя ты мне и друг, Платон, но чужих идей мне не надо, довольно своих.
ХОР :               Платон мне друг, но истина дороже.
СОКРАТ:          Конечно, по сравнению с тобой я просто-напрасто профан в любви к мудрости, но мой демон говорит, что и меня на будущей Земле будут знать не меньше тебя. А на этой - мы ничего не ос­тавим, кроме изношенного тела, которое дым костра вознесёт в не­бо. Свет погаснет, тень исчезнет.
ХОР (который может и ранее повторять за Сократом отдельные фра­зы) : Свет погаснет, тень исчезнет.
( На сцену выбегает испуганная Ксантипа.)
КСЕНОФОНТ : Ксантипа.
ХОР :               Твоя жена, Сократ. Она повсюду ищет тебя.
КСАНТИПА : Ну, доболтался дуралей несчастный! К нам пришли при­таны со стрелками. Это за тобой.
СОКРАТ :       И много стрелков ?
КСАНТИПА: Мне только и дел считать их.
СОКРАТ :       Вот видите, друзья мои, какой я опасный преступник.
ХОР :               Учитель беги, мы их задержим.
СОКРАТ :        Я молодым от персов не бегал, смешно было бы старику бежать от своих сограждан.
(Двое из хора надевают маску «пританов» - стражников).
ПЕРВЫЙ :     Сократ, именем закона ты арестован.
СОКРАТ (вглядываясь и пытаясь заглянуть под маску) : А ведь я те­бя, малый, по-моему, тоже учил, только не помню, из какой ты фратрии. Как тебя зовут?
ПЕРВЫЙ :   Это не имеет значения. Я при исполнении обязанностей при­тана.
ПЛАТОН, КСЕНОФОНТ, ХОР : Вы не имеете права трогать Учителя!
ВТОРОЙ :       А всех посторонних просим немедленно покинуть помещение во избежание дальнейших неприятностей.
КСАНТИПА (отталкивая стражника): Я не посторонняя! И не позволю! Это какая-то ошибка. Мой муж ни в чём не виноват. Мы сейчас же на вас пожалуемся самому господину Алквиаду!
ПЕРВЫЙ: Если ты женщина грамотная, смотри сюда. (Развёртывает свиток) Вот подпись архистратега Алквиада. (Ксантипа разводит руками, становится ясно, что она неграмотная. Притан показывает всем присутствующим.) А вот и согласие архонтов ареопага. Мы ведь всё-таки демократы, а не какие-то олигархи- республиканцы.
ВТОРОЙ :  Давай, старик, пошевеливайся поживее, а вы все провали­вайте, пока мы вас не арестовали.
КСАНТИПА (поспешно собирая мужу узелок) : Нет, нет. Так нельзя. Что вы делаете? У него же трое детей, один ещё совсем малень­кий. К тому же у него талант долга! Кто его заплатит?
ПЕРВЫЙ :     В суде разберутся.
ВТОРОЙ (расталкивая Хор) : Очистите помещение! Не устраивайте здесь форум!
СОКРАТ ( Ведущему ) : Демон, ты не можешь мне помочь ?
ВЕДУЩИЙ (разводя руками): Меня здесь нет. Я всего лишь голос, кото­рому внимает твоя душа. И мне тоже больно.
КСАНТИПА (подавая Сократу узелок, прижимается к нему, всхлипывает и в то же время закрывает его от притана) : Не дам! Не поз­волю. Я буду жаловаться. Мой муж - знаменитый философ и не мог совершить ничего противозаконного.
КСЕНОФОНТ : Да, скорее всего, это недоразумение, и оно скоро прояс­нится.
(Ещё четверо из хора надевают маски рабов-стражников и берут в руки мечи и копья. )
КСАНТИПА: Сократа оклеветали! Мой муж невиновен. Люди, помогите!
ВТОРОЙ :   Взять гражданина Сократа под стражу.
ПЕРВЫЙ ( Сократу ): Ты готов.
СОКРАТ :    В стране сутяжников надо быть готовым всегда и ко всему. Прощай, Ксантиппа. (Целует её) Не сердись на меня за то, что я мало уделял тебе внимания, и ты стала такой, какой есть. Но нас впереди ещё ждёт вечная жизнь. И кто вспомнит Сократа, тот вспомнит Ксантиппу.
ВТОРОЙ :      Хватит болтать. А то поведем насильно.
КСАНТИПА: Сократ, муж мой! Я прошу, я умоляю тебя, постарайся вы­крутиться в суде. Ведь ты можешь доказать всё, что угодно. Во всей Греции нет равных тебе! Возвращайся домой победителем, как ты всегда возвращался. Не дай им убить себя! Возвращайся к нам!
СОКРАТ :      Прощай, Ксантиппа. Теперь нас никто и ничто не разлучит.
(Стражники уводят Сократа. Ученики следуют за ним. Ксантиппа плачет.)


На сцене Алквиад и Хор в масках демократов.
БОБ :          Итак, мне доложили, что Сократ сейчас находится в городской тюрьме. Не стану скрывать, мне приятна эта новость. Никому и никогда я не намерен прощать предательства. Но! Но при этом, господа, не следует забывать, что Сократ пользуется популяр­ностью во всех десяти аттических филах, да и в других гре­ческих полисах, и у него много известных и очень влиятельных покровителей, которые не упустят случая использовать предстоя­щий суд для очередной антидемократической истерии. А самое главное, исторически уж так сложилось, что я кое-чем обязан этому человеку. И поэтому мне не хотелось, чтобы предстоящий процесс носил политический характер. Я собрал вас для того, чтобы посоветоваться, какие обвинения мы можем выдвинуть против этого человека, не задевая конкретных политических причин. Ду­майте, господа, думайте.
ПЕРВЫЙ:     Это не простая задача, Алквиад. Сократ никогда и ни в чем не был замешан. Трудно в Афинах найти другого такого честного и бескорыстного человека. Не считая, конечно, тебя.
ХОР:                У сикофантов на него ничего нет.
ВТОРОЙ:        Да, за всю свою жизнь он только один день был эпистатом в Народном Собрании, да и то хотел помиловать стратегов, кото­рые одержали блестящую победу под Лесбосом.
ТРЕТИЙ :      Что ты выдумываешь. Сократ ни дня не председательствовал в Совете пятисот. Он тогда был простым пританом. И кстати Сократ был прав, поскольку Ферамен, спасая свою шкуру, подставил шестерых стратегов. Чем они виноваты, что на обратном пути Борей раскидал и утопил их суда?
ЧЕТВЕРТЫЙ: Действительно, в чём мы можем его обвинить, если он ни­когда не занимал государственных постов, не брал взяток, не вы­носил несправедливых решений, не подделывал государственных до­кументов, не ...
БОБ (раздраженно перебивает): Я просил вас подумать не о том, чего он не делал, а о том, что он мог бы сделать противозаконного. Не позднее завтрашнего дня мы должны предъявить ему обвинение, в противном случае его придется отпустить на свободу.
ТРЕТИЙ :      Но нельзя же поставить ему в вину, что он неправильно го­лосовал. В конце концов, это его гражданское право.
ПЕРВЫЙ :   А, может, его обвинить в шпионаже в пользу Спарты. Такое обвинение потянет на высшую меру.
ТРЕТИЙ :       Но у нас нет никаких доказательств.
ХОР:                У сикофантов на Сократа ничего нет.
ПЕРВЫЙ:      Если надо, найдём.
БОБ:             Нет, нет, это всё не то. Сразу же вспомнят, что я был вынуж­ден искать укрытия у наших заклятых врагов.
ТРЕТИЙ :        Да ещё посоветовал им занять Декелею, чтобы им оттуда удоб­нее было делать набеги на Афины.
ХОР :               Т-с-с! Ты лишаешься права голоса.
БОБ:             Нет, это всё не то. Сократ слывет у нас большим моралистом, вот мне и хотелось, чтобы предстоящий процесс носил, этакий морально-этический характер. Тогда мы сможем изобличить его перед всем миром как лжеца и двурушника. Вот нечто в таком роде. Что ты думаешь по этому поводу, Мелет?
МЕЛЕТ ( маска из хора): Я думаю, я думаю ... Сократа можно обви­нить в... атеизме.
ТРЕТИЙ:       Да у нас в этом можно обвинить каждого второго афинянина.
ВТОРОЙ:       Особенно тебя. Но дело-то в том, что все помалкивают об этом, а Сократ что хочет, то и говорит на всех стогнах и позорищах.
ПЕРВЫЙ:        Но будет ли этого довольно для высшей меры? Вспомните Анаксагора, такого безбожника свет не видывал! Как он только наших олимпийцев ни поносил, включая нашу матушку-Афину, а от­делался простым изгнанием.
ВТОРОЙ:       Ну это только потому, что его по дружбе защитил сам Пе­рикл.
МЕЛЕТ:           В таком случае обвинение можно усилить тем, что Сократ не просто отрицал наших богов-олимпийцев, а хотел насаждать в Афи­нах свою собственную религию.
БОБ :            Вот это неплохое обвинение. Но, чтобы наши судьи вынесли приговор на­верняка, хорошо бы добавить ещё какое-нибудь веское обвинение.
АНИТ ( маска из хора ) : Дозвольте мне молвить слово.
БОБ:                Ты кто?
АНИТ:                Я Анит, кожевенник. У меня небольшой кожемятный цех, всего пять рабов, но очень крепкие парни из Кимерии.
БОБ:               Ну что ж, говори. Послушаем, как мыслят наши простые демо­краты, которых мы спасли от ига плутократов-олигархов.
АНИТ:             Я думаю, что Сократа надо обвинить не просто в том, что он выдумал собственного идола и постоянно ссылается на его голос, а в том, что он распространяет это учение среди неустойчивой части афинской м;лодёжи.
БОБ:            Верно, Анит! Развращение афинской молодёжи - превосходное об­винение! Я как раз намерен усилить идейно-политическое образо­вание нашей молодёжи, которая, прямо скажем, в последнее время разболталась до предела. Этот открытый процесс поможет нам убить сразу двух зайцев. А обвинителями на суде будешь ты, Ме­лет, и ты, Анит. Я хорошо знаю старика, и не сомневаюсь, что, если он захочет, то наголову разобьет все ваши доводы, поэтому советую заранее заказать обвинительные речи у нашего знамени­того демагога Поликрата и вызубрить их на зубок. Никакой отсе­бятины. О деньгах не беспокойтесь. Я уверен, за осьмушку таланта наш Поликрат разделает этого любомудра под орех.
МЕЛЕТ:          Да я и сам справлюсь, Боб.
БОБ :            Бобы на грядках растут, Мелет. И время подпольных кликух прошло. Прошу обращаться ко мне, как подобает к гегемону.
ТРЕТИЙ (негромко) : За что боролись, на то и напоролись.
АНИТ :        Рад постараться на благо нашей партии и морального здоровья граждан, ибо ничто так не убьёт анархистские настроения несоз­нательной части нашей молодёжи, как духовная несостоятельность их «пророка».
БОБ:         Молодец, кожевенник. Тебя не зря избрали пританом. Правитель­ство не забудет оказываемой тобой услуги. И запомните все: никакой по­литической подкладки. Процесс должен проходить как обычный диспут на морально-этические темы. Всем ясно!?
ХОР:               Ясно. Будем бороться за чистоту нравов.
ВЕДУЩИЙ (подходит и ударяет в гонг) : Итак, спустя несколько дней стражники доставили Сократа в суд и «диспут»начался.
На сцене Хор в масках демократов. Сократа усаживают на скамью подсудимых. Во время пантомимического выступления Мелета, он не обращает на него никакого внимания, занятый собственными мысля­ми.
ВЕДУЩИЙ: Поликрат по всем правилам риторики составил пространную обвини­тельную речь, которую Мелет более- менее грамотно зачитал. Его двухчасовое выступление перед разморенными жарой судьями начи­налось с восхваления великого афинского народа, который под эгидой Зевса и Афины обладает всеми известными добродетелями. Затем отмечались доблести и заслуги демократически-рабовла­дельческой партии и её мудрого Архистратега и демагога Алкви­ада, который спас свой возлюбленный народ от ига республиканс­кой олигархии. Отсюда ритор сделал ловкий переход к тому, что среди прекраснодушных афинских граждан имеются отдельные отще­пенцы и выродки, которые хотели бы подорвать здоровые основы демократии и навязать молодежи пресловутый аристократический спартанский образ жизни. Самым ярым представителем этих хулите­лей демократии является, несомненно, небезызвестный философ Со­крат, находящийся в настоящее время на скамье подсудимых. Он своим гнусным, богомерзким и атеистическим учением тлетворно разлагал души чистых и непорочных афинских юношей... Ну и так далее и тому подобное.
                Судьи дремали, порой остервенело махали руками и свит- ками, от­гоняя от себя назойливых мух и мечтали поскорее освободиться от почётных, но утомительных обязанностей , вернуться домой, воз­лечь в тени смоковниц и выпить охлажденного икарийского.
(Ведущий подсаживается на скамью подсудимых)
                Сократ, отчего ты не слушаешь обвинения? Ты должен отвести их от себя. Для них это повод блеснуть красноречием а, для тебя - вопрос жизни и смерти.
СОКРАТ:       Ты, мой Демон, лучше меня знаешь, чем закончится этот суд. Уж если они решили кого-либо лишить жизни, то всегда найдут способ это сделать.
ВЕДУЩИЙ: А почему ты не хочешь рассказать присяжным, что побудило тебя на самом деле проголосовать за республиканцев.
СОКРАТ:       Во-первых, об этом здесь знают, но все молчат, а, во-вторых, они не способны понять такие поступки. Потому что для меня важней че­ловек, а для них партия, к которой он принадлежит. Доказывать дуракам, что они дураки, дело бесполезное.
ВЕДУЩИЙ: Что же ты собираешься делать?
СОКРАТ:       Ничего. Или, пожалуй, раздразню их немного, чтобы побы­стрее закончить эту довольно утомительную комедию.
ВЕДУЩИЙ: Но ведь конец этой «комедии» - твоя смерть.
СОКРАТ:       Смерть? Тела - да. А дух? Он бессмертен. Все мои мысли и размышления надёжно заключены в сотнях и тысячах голов. И никакому Бобу или Джеку их не умертвить. Моя земная жизнь рано или поздно всё равно закончится, и я меньше всего хотел бы окончить её дряхлым, поглупевшим и лишенным памяти старцем. Мне как раз приятно умереть сейчас, пока у меня ещё достаточно сил и энергии распоряжаться собственным телом и разумом. Так что, как видишь, у нас с судом общие задачи, и я готов им помочь. Моя вина заключается только в одном, - я не сумел научить в с е х людей жить согласно с высшими целями, а не ради мелкой и прехо­дящей политической грызни. Но раз я не успел это сделать за всю свою жизнь, то, может, хоть сейчас я смогу подать им пример стоического отношения к жизни. Для них наказание - ли­шить меня жизни, а для меня наказание - жить среди них. Они считают себя свободными, а меж тем свободен только я. Они же - рабы обстоятельств.
ВЕДУЩИЙ: Что ж, Сократ, распоряжайся своей судьбой, как знаешь. Я бессилен помочь тебе. Нас разделяет стена времени, которую ник­то не в силах преодолеть.
(Встает и отходит в сторону)
МЕЛЕТ:       Итак, Сократ, я обвиняю тебя в безбожии! Я обвиняю тебя, Сократ, в попытке заменить добрую старую веру наших предков своим грязным аморальным учением. Я обвиняю тебя, Сократ, в том, что ты своими тлетворными идеями пытался совратить и раст­лить часть нашей несознательной молодёжи! Я сказал и облегчил душу.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (Корифей): Сократ, ты слышал тяжкие обвинения, кото­рые выдвинул против тебя Мелет? (Молчание). Можешь ли ты опро­вергнуть что-нибудь из сказанного здесь и привести что-либо в свою защиту? ( Молчание ) Как прикажешь понимать твоё молчание?
СОКРАТ:     Если некий человек бредит, должно быть, от сильной жары или опившись вином, то это ещё не повод вступать с ним в раз­говор.
МЕЛЕТ:         Это оскорбление истца и неслыханная дерзость!
СОКРАТ:     Если ты считаешь, что говорил в здравом рассудке, тем хуже для тебя.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Сократ, ты своими выпадами против истца только подтверждаешь его слова о презрении к религии нашего на­рода. Наши отцы, деды и далекие пращуры свято верили, что в бреду, равно как и во сне, человек вещает слова и мысли богов.
СОКРАТ :      Стало быть, бредят боги наших предков, а Мелет мелет их глупости.
ХОР :               Какое святотатство!
СОКРАТ :       Если наши боги столь всемогущи, то они сами испепелили бы меня, подобно тому, как это сделал перуном Зевс с Асклепием, а не стали бы прибегать к вашему посредничеству. И получает­ся - либо боги согласны со мной, либо бессильны.
ХОР :               Какая дерзость!
СОКРАТ:         У меня есть вопрос к обвинителю.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Спрашивай.
СОКРАТ:     Скажи, Мелет, сколько мин уплачено оратору Поли-крату за так сказать «твою» речь, и не из государственного ли кармана выплачена эта сумма?
МЕЛЕТ:          Как ты можешь сомневаться, что эта речь не моя?
СОКРАТ:     А я и не сомневаюсь. По стилю с излишне показной и навяз­чивой патетикой, с бесчисленными историческими реминисценциями и параллелями, она несомненно может принадлежать только Поли­крату. Ты же, Мелет, не только не умеешь говорить самостоятель­но, но и готовый текст произносишь с ошибками и неправильными ударениями.
МЕЛЕТ :         Врёшь, презренный совратитель мОлодежи! Я писал это сам.
СОКРАТ :      Нет, это вы развращаете молодёжь! Вместо того, чтобы воспитывать молодых людей, искусных в ремесле и науке, вы втя­гивайте их в ваши партийные разборки, заставляете кровью рас­плачиваться за ошибки ваших стратегов и, наконец, обращаете их в стадо глупых и трусливых баранов.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Сократ, я лишаю тебя слова!
СОКРАТ:       Человека можно лишить языка, но не слова, ибо в нём об­лечена мысль. Нет мысли, нет слова. И мыслящему видно, что вы, судьи, а не я лишены слова.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Прекрати сбивать нас своими софизмами! Ты не в своей мыслильне. Поликр... то есть, конечно, Мелет красноречиво убедил нас в том, что ты развращаешь афинскую молодёжь. Что ты можешь сказать по существу обвинения?
СОКРАТ:      Я учил, и не только молодёжь, что добро всегда, в конце ­концов, побеждает ложь, зло и насилие. Что любому человеку луч­ше довольствоваться малым, нежели отбирать у более слабых. Если вы, господа судьи, считаете это развратом, то я, действительно, раз­вращал нашу молодёжь. А ещё я учил их относится друг к другу так, как они желали б в отношении к самим себе.
ВЕДУЩИЙ: Бедный Сократ, и через много-много столетий люди не научатся жить по твоим заповедям.
СОКРАТ:      Увы, ты прав. Легче договориться с глухим, нежели с чело­веком, не желающим тебя слушать.
МЕЛЕТ :       Господа судьи, вы слышите! Даже здесь в суде у всех на виду подсудимый продолжает общаться со своим нечестивым духом.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Действительно, Сократ, с кем это ты пере-говариваешь­ся время от времени?
СОКРАТ:        Сам с собой, господин председатель.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ : Сам с собой? Но ведь это признак помешательства! Не хочешь ли ты убедить нас в том, что ты не в своем уме?
СОКРАТ :      Отнюдь. Просто не вижу в этом зале достойных собеседников.
ХОР :            Какая дерзость! Он не только не уважает архонтов, но и нас - простых афинских граждан.
АНИТ:           Да, господин судья, наглость этого софиста не имеет границ! И я и тоже хочу выступить против него с обвинительной речью.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Давай, Анит. Просим. Займи трибуну.
ХОР:                Говори, мы тебя слушаем.
АНИТ (вставая на трибуну) : Я, простой афинский кожевенник, хочу выразить всё, что накипело у меня на душе ...
( Далее следует пантомимическое изображение речи, во время ко­торой судьи скучают, зевают, переговариваются, порой посмеиваются...)
ВЕДУЩИЙ: Речь Анита, написанная тоже Поликратом, а может быть, и Лиси­ем, была ещё более утомительная и однообразная. Некоторое ожив­ление в зале вызывали лишь неправильно заученные истцом слова и выра­жения. Судьи, вконец истомленные послеполуденным зноем, мечтали поскорее отправить на тот свет всех - истцов, свидетелей, зрите­лей и, конечно, самого ответчика. И Сократ, наконец, не выдержал.
СОКРАТ :        Хватит бездельничать, кожемяка! Отправляйся-ка в свою кожев­ню, которая воняет на весь город, и займись делом. Я чувствую, кожи ты умеешь дубить лучше, чем мозги сограждан.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Молчать! Не перебивсать! Пусть истец выскажется до конца.
ВЕДУЩИЙ: Историки будущего будут считать, что ты, как и твой ученик Платон, с презрением от­носился к демосу.
СОКРАТ :    С презрением я отношусь только к тем, кто по указке силь­ных мира сего изображают из себя неподкупных демагогов. Из зол мы имеем меньшее, когда государством управляют более-менее гра­мотные люди, когда же власть захватывают кожевники, сапожники, горшечники и прочие кузнецы своего счастья, то они могут натворить такого!.. А их самодовольст­во может сравниться только с их невежеством.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Сократ, сейчас же замолчи! Ты мешаешь судебному следствию, а, стало быть, ухудшаешь своё положение. И ты, Анит, заканчивай свою речь, суду уже всё ясно.
АНИТ:          Итак, господа судьи, я заканчиваю свою речь призывом: очис­тим наше светлое демократическое общество от гнусного и зловон­ного республиканского наследия! Я кончил и облегчил душу.
ХОР (с большим облегчением): Хвала богам! Да здравствует Немесида!
СОКРАТ :       Как можно облегчить то, чего не имеешь?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Сократ, я не давал тебе слова.
МЕЛЕТ:        Мы требуем также, чтобы в вину ответчику поставили его сис­тематическое оскорбление истцов и членов суда!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Суд примет это во внимание. Вот сейчас, Сократ, ты можешь попытаться отвергнуть предъявляемые тебе обвинения.
СОКРАТ:       Не вижу в этом смысла. Я устал и хочу отдохнуть, пусть ме­ня отведут обратно в тюрьму. Думаю, что господа судьи согласятся со мной - на сегодня мы выслушали достаточно всякого вздора.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Итак, ты, подсудимый, отказываешься от дискуссии. Но учти, твоё высокомерие и оскорбления истцов и членов сюда, а в их лице и всего афинского народа, будет тебя дорого стоить.
СОКРАТ:        Да уж дороже нашего судопроизводства не найти во всем све­те. Это общеизвестно.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Кстати, Сократ, если бы ты внес достаточной залог, то до следующего слушания дела мог бы находиться дома на сво­боде.
КСЕНОФОНТ (из зала) : И какова же сумма этого залога?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Полталанта.
СОКРАТ:       Это хорошо, что вы меня оценили чуть ли не в пуд серебра. Может, я стою и не один талант, но дело-то в том, что Ксан­типа, жена моя, если даже распродаст все наше имущество, вряд ли выручит пару мин. Поэтому я предпочту сидеть в пританее на государственных хлебах.
ПЛАТОН:      Мы готовы собрать названную судом сумму.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Хорошо. Если желающих выступить больше нет, то за­седание суда переносится на завтра. Я думаю, у господина Сократа остаётся время подумать о предъявленных ему обвинениях и чис­тосердечно раскаяться  в  содеянных  преступлениях перед нашими богами и всем афинским народом. Стража, увести обвиняемого в городскую пританею.
Сократа уводят, Хор расходится. Председателю суда  идет с док­ладом к Алквиаду.
В тюрьме Платон, Ксенофонт и другие ученики окружают Сократа.
ПЛАТОН:      О, дорогой Учитель, сегодня ...
СОКРАТ :       Ты не спал всю ночь. Знаю.
ПЛАТОН :   Да, не спал, потому что на наших глазах совершается вели­чайшее беззаконие, которое на столетия сделается позором Гре­ции. Нам стало известно, что судьи готовятся вынести тебе смертный приговор.
СОКРАТ:        Что ж, отлично. Наши интересы совпадают.
УЧЕНИК:       Учитель, мы не отдадим тебя! Мы отобьём тебя от стражи, поможем бежать и спасём от смерти!
СОКРАТ:     Вы полагаете, что где-то вне Аттики есть место, где костлявая бессильна? Плохо же вы слушали меня, мои милые особы.
ДРУГОЙ УЧЕНИК : Самое обидное, что старые негодяи отправят тебя на смерть безвинно!
СОКРАТ :        Ах,  Аполлодор, Аполлодор, неужели тебе хочется, чтобы меня казнили за дело. В нашей жизни иногда, чтоб бездействовать и не помогать злу, необходимо изрядное мужество. И, вообще, друзья мои,  мне грустно, но  я  счастлив.  Я  вижу ваши милые лица, я знаю, что не напрасно учил вас,  вы уже никогда не станете ни стратегами, ни тиранами, ни демагогами. Я счастлив, что умру в полном здравии и своем уме. Я прожил лучшую часть жизни, а худ­шую - пусть поделят обвинители и мои судьи. И пусть это будет мой последний практический урок для вас. Прощайте, друзья мои. Я буду любить вас до последнего моего часа.
Обнимает и целует своих учеников. Музыкальная заставка про­щания...
Председатель суда у Алкивада.
БОБ:               Ну, как успехи? Удалось вам заставить покаяться старого уп­рямца?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Увы. Вел он себя дерзко и даже не потрудился всту­пить в дискуссию с обвинителями.
БОБ :               Плохо. Очень плохо. Может, ты не справляешься со своими обя­занностями? Мне не так нужна его смерть, как публичное покаяние и отказ от вредных антидемократических убеждений. Я даже готов в этом помочь вам. Пусть стражники приведут его из пританеи и оставят нас наедине с ним.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Слушаюсь, мой повелитель. Разрешите исполнять.
(Кланяется и выходит)
БОБ:                Черт возьми! Не смотря на всю мою власть и силу, я до сих пор боюсь этого старика. Есть в нём что-то такое, чего я не встре­чал больше ни в ком. И всё-таки надо подобрать к нему ключик. Не может у него, как у всех остальных, не быть слабого места. Победа моя будет неполной, если я убью его без покаяния... Он у меня  ещё попомнит ту пирушку у Агафона!..
(Стражники, оттеснив учеников, ведут Сократа к Алквиаду, кото­рый делает знак им удалиться.)
А, Сократ, рад тебя снова видеть.
СОКРАТ:        Ты, Боб, рад меня видеть в тюрьме?
БОБ:             Что ты, что ты! Человека, которому я столь многим обязан, мне, безусловно, хотелось бы видеть на свободе, здоровым и процветающим. Именно в этом тебе я и хочу помочь.
СОКРАТ:        Прекрасная идея, Боб. Верни стражников и скажи им, что я свободен.
БОБ :             Хоть ты и мудрец, Сократ, но порой говоришь, как малое дитя. Разве это в моей власти. Это только тиран и деспот Джек мог единолично казнить или миловать. Я же, скрепя сердце, должен выполнять волю избравшего меня народа. А наши граждане жаждут твоей смерти, Сократ. Уж очень ты им досадил своим красным ка­мушком. Единственное, что могу тебе посоветовать, как бывший твой ученик, завтра же на суде чистосердечно покаяться во всех своих заблуждениях. Тогда, возможно, наши неподкупные судьи вынесут тебе оправдательный приговор.
СОКРАТ:    Боб, прибереги этот словесный понос для публичных выступ­лений, меня он не интересует. Если бы ты и в  самом деле не же­лал моей смерти, то никто бы не посмел меня арестовать. Раз ме­ня судят,  значит, ты больше кого-либо хочешь отправить меня че­рез Стикс к моей маме-акушерке.
БОБ:               Ну, как ты мог подумать обо мне такое, Сократ!
СОКРАТ :       В тебе погиб дар трагикомического актера. Ты бы  мог иг­рать на подмостках равно убедительно хоть Аристофана, хоть ста­рика Эврипида, не хуже нашего Агафона.
БОБ:                Лицедейство на потребу толпы не достойное занятие для потомка аристократов.
СОКРАТ:       Боб, ты вышел из роли демократа. Я понимаю, что лицедеи, подобные тебе, любят проливать живую кровь, а не краску.
БОБ:              Хватит, Сократ! Ты испытываешь мое терпение. Видят боги, я ждал этой встречи с добрыми намерениями, но, видно, ты и в правду потерял разум. Не хочу тебя запугивать, но если завтра в су­де ты будешь вести себя так же дерзко, то я не дам за тебя и ломаного обола.
СОКРАТ:         И всё же, несмотря на твою известную скупость, ты дорого заплатил за мою жизнь. Не учёл только одного, - я не боюсь смерти.  Я прожил большую и счастливую жизнь, наполненную мил­лионами радостных мгновений. И мне тебя очень жаль, Боб. Скоро ты снова  и уже навсегда потеряешь власть, и будешь влачить жал­кое существование в одной из персидских сатрапий, пока тебя не застанет врасплох нож убийцы, подосланного Джеком. (Ведущему) Так ли, мой демон?
ВЕДУЩИЙ:  Да, именно так говорится об Алквиаде в истории Древней Греции.
БОБ ( в ярости ) : Замолчи!! Ты просто мерзкий безумный старик! Где и когда я кончу жизнь никому ещё не известно, а вот ты потеряешь её в ближайшие дни. Прощай.
СТРАЖНИК (слегка подталкивая Сократа в спину): Давай шевелись! Ты у нас не один такой умный.
СОКРАТ:     Прощая, Боб. И мой тебе последний совет - постарайся уйти с политической сцены раньше, чем тебя с неё выволокут за ноги.
БОБ:                Пританы! Увести заключенного. Усилить за ним наблюдение и ни­кого к нему не впускать. Иначе ответите мне за него головой!
СОКРАТ:         Неравный обмен, Боб.
БОБ (отворачиваясь, уходит в другие покои, на пороге оборачивается и бросает вслед): Никто тебя, старик, не вспомнит и через два коле­на. Меня же будут помнить вечно.
СОКРАТ (не оборачиваясь):  Конечно, ведь я спас твою жизнь.
На сцене Сократ и Ведущий. Через некоторое время к ним при­соединяется Хор в масках демократов.
ВЕДУЩИЙ: Вот и подходит к концу жизненный путь Сократа, а вместе с ним и наш рассказ...
 ( Здесь может быть музыкальная или другая заставка. )
                На следующий день снова продолжился суд. По-прежнему было жарко и безветренно, бормотали под нос обвинители и сикофанты, зевали и дремали престарелые судьи. Сократ молчал. Казалось, всё про­исходящее не имеет к нему никакого отношения.
СОКРАТ:        Друг мой, далеко ли мне до смерти.
ВЕДУЩИЙ: Немногим более суток.
СОКРАТ:        И до последнего моего часа я вынужден видеть лишь эти гнусные бессмысленные маски?
ВЕДУЩИЙ: Перед смертью тебе позволят повидаться с семёй и учени­ками. Более того, тебя ожидает последнее искушение судьбы.
СОКРАТ:       Как великодушны ко мне мойры. А тяжела ли  будет моя смерть?
ВЕДУЩИЙ: Ты сам выберешь её.
СОКРАТ:        Воистину я счастливый человек не только в жизни, но и в смерти. Я успел сделать всё, что мог. А ведь  ничего этого мог­ло и не быть. Ах, какой же я счастливец!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Сократ, сейчас же замолчи! Ты продолжаешь игнориро­вать нас, а меж тем тебя ждёт суровый приговор. Мы второй день заслушиваем обвинения в твой адрес, а ты досель бормочешь себе под нос, и даже не попытался отвергнуть хотя бы одно из обвинений, в то время как любое из них грозит смертной карой.
СОКРАТ:      Я не могу защищаться, поскольку ни в чём не виновен, кроме того,  что родился смертным. Поэтому  прошу вас, господа «народ­ные» судьи поскорее завершить этот глупый и скучный процесс, и побыстрее выполнить пожелание Боба, вашего хозяина. Тем более, что на этот раз он угадал и моё желание.
ХОР:             Народный афинский суд неподкупен и никому неподвластен!
СОКРАТ:        Этот анекдот я уже слышал много раз.
ХОР:                Мы желаем тебе добра, Сократ.
СОКРАТ:          О, боги, не слишком ли много вы послали мне добро-желате­лей.
ХОР:                Покайся, Сократ, и мы простим тебя.
СОКРАТ:          Я прощаю вас, мои скучные сограждане, без покаяния.
ХОР:              Мы даём тебе последнюю возможность. Защищайся, Сократ!
СОКРАТ:      Мне надоели ваши игры в республиканско-демократические камешки или в бобы. Мне надоела ваша неизлечимая глупость, при­кидывающаяся наивностью. Мне надоела ваша подлость, прикидываю­щаяся глупостью. Прошу вас поспешить и вынести себе достойный приговор перед лицом мира и его истории.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Видят боги, мы сделали всё, чтобы спасти тебя, Сок­рат. Но  ты, действительно, неисправимый  государственный прес­тупник и враг народа.
ХОР:                Враг народа. Государственный преступник.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Суд удаляется на совещание. Да поможет нам непод­купная Фемида вынести справедливое решение.
ХОР:                Слава неподкупной Фемиде! Слава!
(Корифей в сопровождении Хора выходит со сцены.)
СОКРАТ:    Они вынесут мне смертный приговор? Не обманул ли ты меня, мой Демон ?
ВЕДУЩИЙ: Да. Ты скоро покинешь это место и время, но тебя ждёт бес­смертие.
СОКРАТ:      Спасибо, что ты не покинул меня в трудный час и поддер-       жи­вал мой дух. Я не испугался смерти и мне не стыдно.
ВЕДУЩИЙ: Через несколько столетий на Апеннинах появится величайшая Империя, которая покорит всех, включая и вас, греков. Немало в ней тоже будет мудрецов и героев. Один из них напишет трактат о счастливой жизни, в котором будет немало мыслей, сходных с тво­ими.   Похожа на твою и его смерть. Но есть важное различие в вашей жизни: он воспитает жесточайшего  тирана-комедианта, ты же умрёшь свободным и непокорённым не только ни одним тираном, но и собст­венным народом. А это гораздо труднее.
                Они возвращаются.
СОКРАТ:      Спасибо, ты до конца не оставил меня, мой гордый демон. Теперь я спокойно приму смерть.
(Под торжественную музыку возвращается Корифей с Хором.)
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Встань, Сократ. Мы огласим приговор. Верховный суд демократической Афинской республики, заслушав дело по обвинению философа  Сократа  в безбожии,  в попытке изменения религиозных устоев нашего общества и в развращении афинской молодёжи путем пропаганды своих зловредных учений, признал  ответчика виновным по всем трём вышеназванным пунктам.
                Суд, руководствуясь соображениями государственной безопасности, приговаривает названного философа Сократа к смертной казни. (Барабанная дробь).
                Учитывая почтенный возраст приговорённого, а также по соображе­ниям гуманности, суд оставляет за осуждённым право самому себе выбрать способ умершвления. (Барабанная дробь).
ХОР:                Мы ждём твоего решения, Сократ.
СОКРАТ:     Почтенные господа судьи! Моя жизнь представлялась мне ча­шей, до края наполненной блаженством. Прошу же теперь влить в неё ваш яд. Я выпью эту чашу до дна, до последней капли, как привык в часы былых,  весёлых застолий.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Твоя воля будет исполнена. Пританы, принесите сюда чашу с цикутой.
ХОР:                Чашу цикуты для мудреца Сократа.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Как прикажешь распорядиться с твоим телом ?
СОКРАТ:      Как вам будет угодно. Я полагаю, что огонь ему уже будет не страшен.
ХОР:                В огонь мудреца Сократа!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Есть ли у тебя какое-то последнее желание ?
СОКРАТ:      Есть, но оно, увы, не выполнимо. Я бы хотел, чтобы моя смерть вас чему-то научила. Все остальные желания  я  исполнил при жизни.
                Прощайте, господа. Сегодня вы хорошо потрудились и изрядно ус­тали. Дома вас ждет сытный ужин и беззаботный отдых. Постарайтесь и в будущем быть столь же простыми и беззаботными, чтобы вас не преследовали старухи-Эринии.
Прощайте, мои глупые, несчастные, но потому еще более любимые сограждане.
ХОР:           Прощай, Сократ. Да помогут тебе боги с мужеством принять смерть.
Стражники приносят на подносе чашу с цикутой и ставят её перед Сократом. Он медленно поднимает  ее  и пристально вглядывается внутрь, словно на дне пытается найти ответ на свой последний вопрос. Хор медленно под траурную музыку покидает сцену.

ВЕДУЩИЙ: Мы не станем показывать тяжёлую смерть Сократа. Как его рвало желчью и кровью. Как судороги сводили мышцы, а сердце не­истово вздрагивало и снова билось, пытаясь вырваться из бездны смерти... Нет! Нет,  случилось чудо!  Сократ здесь, живой.  Он пришел к нам. Вот он - путник вечности, идущий век за веком в поиске счастья и смысла нашего мира.


ЗАНАВЕС