4. 2 Через тернии к...

       Освобожденный в 1619 году из польского плена по условиям Деулинского перемирия, отец первого царя династии Романовых митрополит Филарет Никитич Романов сразу после интронизации по чину «первого патриарха Московского и всей Русии» развил бурную деятельность на государственном и духовном поприще.

       Отправленный в сентябре 1610 года во главе "великого", чрезвычайного посольства к королю Сигизмунду, Филарет не согласился с его притязаниями на русский престол (Великое посольство ехало под Смоленск в неведении истинных поползновений Сигизмунда ). Непреодолимым «столпом» на пути королевской воли (и Ватикана!) встал митрополит. Патриарху Гермогену показалось поведение главы посольства легкомысленным, да, и как можно «обнадежиться бояром» князем Василием Голицыным, объявившим, что де «мы ему  (королю) уже крест целовали и будем ему прямить». Филарет же обещал патриарху умереть, но ни на шаг не отступить от посольского наказа. За что и задержался в плену у поляков на восемь лет и два месяца. Вместе с князем Василием.

       У Сигизмунда были все основания для такого решения. На Москве, коленопреклоненной Москве, посмели искать будущего правителя в противной к Литве Швеции! Действительно, почему эти «дикие московиты» не отдали престол его сыну Владиславу? Тогда поляки увёртывались, как могли: мол, сперва коронация, потом крещение, а остальные вопросы царь решит с боярами после восшествия на престол.

       Королевич верой не поступился, и русские стали насмерть: на примере Литвы они слишком хорошо знали, что бывает, когда в православной стране появляется монарх-католик. Король, может статься, и согласился бы, если б мог решать единолично — но у Польши была ещё такая беда, как сейм - «либерум вето» - шляхетская привилегия, вымученная у Генриха Валуа - «Круля Хенрике». Неслыханная для того времени норма демократии,  по которой решение сейма считалось принятым только в том случае, если оно было единодушным. Если один-единственный депутат считал, что предлагаемое решение вредит интересам его воеводства (или его собственным!), он мог это решение забаллотировать.

       С начала века московиты шли наперекор воли коронной. Убили законного наследника - царя Димитрия (ЛжеДмитрия I-го? или II-го?). То, что Дмитрий II был подданным Галицко-Волынского княжества, личность его была достоверно установлена, и, что второй и не скрывал от польских магнатов своего происхождения, а убил его, отомстив за смерть отца,  татарин Петр Урусов - начальник личной стражи «царика», ни мало не смущало короля. Тем более что татарин оказался очень ловок.

       Сбежавший от справедливого возмездия Урак бин Джан-Арслан в Крымском ханстве стал советником хана Темира по московским вопросам и организовал походы на Россию. От близкого родственника хана Темира – от Кан-темира-мурзы. ведет свое происхождение знаменитый в XVII—XVIII веках молдавский господарский род Кантемиров.

       По наущению Урусова в 1610 году Кан-Темир-мурза, вместе с братом Богатыр-Гиреем Дивеевым, во главе 10-тысячного татарского войска, совершили успешный поход на южные земли Русского царства. Противостоять им было некому, и потому с великой добычей вернулись воины в «Кырым».

       С любовью и восхищением встречали храбрых всадников восточные красавицы. Белобородые старики поощрительно цокали языками, ожидая подачек со стола сыновей-победителей. В татарских домах вновь запахло жареным мясом, сладкий аромат восточных яств источали уставленные на вшивых коврах греческие вазы с фруктами и свежими травами с горных склонов.

       А мальчики-рабы, с испуганными глазами, скоро подрастут, забудут свою родину и станут верными слугами и воинами (янычары почти поголовно были из славян), исполнительными, беспрекословными и беспощадными.

       Тут же на дворе испуганные стайки девушек и девочек - как свежие степные цветы - яркий букет, внутри которого прячутся колючки. Колюче-неприступные они так притягательны в своих страхах.

       Вполне обоснованных, не все рабыни останутся в Крыму, большая часть их будет продана на рынках Бахчи-Сарая. Не может же воин Порты в промежутках между набегами на неверных прозябать в холодной юрте! Старшая жена не позволит ему спокойно жить без подарков, без ухоженных ногтей на ногах,  без макияжа и золотых украшений! А кто будет разводить огонь в очаге, готовить жирный плов, собирать урожай в саду, шить шелковую одежду для жен и обувь для мужчин, подметать. мыть, ремонтировать, строить… Всех дел и не знает, и не должен держать в своей голове настоящий воин!

       Скорбно склоненные спины новых рабов уже испытавшие вкус плетки радовали глаза их хозяев.
 
        Успех окрылил мурзу и в июле 1612 года Кантемир, во главе татарско-турецкой армии, оккупировал Молдавию, разгромив в битве под Сасовым Рогом польско-молдавское войско. Нет, здесь не было коварства или вероломства (с Речью Посполитой велись переговоры о взаимопомощи и мире). Нынче сказали бы «ничего личного». То есть практический расчет и дружеская услуга Московии. Сераль тоже умел мыслить глобально. К Москве пригласили шведского принца на царствование. А шведы с поляками к пользе турецкой были в раздоре по поводу королевской короны – Сигизмунд III Ваза наследный король Шведский.

       В 1617—1618 годах Кантемир-мурза во главе Буджацкой орды совершил два разорительных набега на южные польские владения. И это не последние его успешные (т.е. кровавые) походы на Польшу (и Русь).

       Ах, как же не хватало Сигизмунду великого политика своего времени Кшиштофа Варшевицкого. Уж он бы успокоил и объяснил этим ортодоксам из Московии, что  Наияснейший и Великий Господарь Божию милостию Король Польский и Великий Князь Литовский и иных никак не повинен в задержании посольства (и несчастьях Филарета). Это не он, не Сигизмунд, а Гермоген (патриарх) в своем упорстве обрек своего посла на польский плен.

       Весною 1611 г. Сигизмунд, устав от бесполезных переговоров с московитами,  заключил послов под стражу, как пленных. И тем самым дал мутный, и потому столь притягательный, пример Блистательной Порте, как следует вести себя с послами России. Турция вообще очень прилежный ученик, и Польша это узнает еще не раз.


       В Москве считали достоверным сообщение "литвина" Льва Сапеги, что Филарета "держат в великой крепости" в городе Марбурге. По другим сведениям, условия у пленника не были слишком суровыми. Как ни как, он был патриархом, призванным на служение во время правления Лжедмитрия, и сан митрополита Ростовского и Ярославского никто с него не снимал. Проживая во дворце коронного канцлера Великого княжества Литовского, Русского и Жамойтского, философа, дипломата и польского магната Льва Сапеги, сводного по отцу брата Яна Петра Павла Сапеги – запомним его, он еще не раз встретится нам, - Филарет вполне мог предаваться любимым развлечениям: чтению книг, диспутам на философские и религиозные темы. Другое дело, что шляхта,  уязвленная высокомерием и притеснениями членами клана Сапег, возможно не охотно принимала пленника на светских раутах и мероприятиях (попойках). А Лев Иванович пышных балов не давал.


       Канцлер Сапега дальновидно проявил искреннюю заботу к судьбе высокого пленника. Он поселил (с охраной, на всякий случай) его в одном из двухэтажных флигелей въездной брамы дворца в Ружанах. Сам замок хоть и являлся центральной резиденцией, но скорее был оборонительной крепостью, нежели дворцом. Обширный внутренний двор был окружен зданиями: внушительный дворец на заднем плане, справа конюшни и каретная. Сам двор просматривался и простреливался с оборонительных башен.
 

       Ружанский замок помимо прочего славился глубокими многоярусными подвалами, которые хранили в своих недрах хороший арсенал вооружения, важные государственные документы и казну княжества, архивы семьи Сапег, ну и, конечно же, коллекцию редких дорогих вин и напитков. Сапега был неравнодушен к книгам и картинам. Из напитков особо отмечал вкус и аромат русской «сивухи». В библиотеке у него было более 3 тысяч книг, а это для того времени очень много. Здесь он проводил редкие свободные вечера в беседах с пленником. Им было о чем поговорить и что вспомнить.

       Десять лет назад Великое посольство польского короля Сигизмунда, прибывшее в Москву для заключения вечного мира и союза было определено на житье в доме на Варварке.

       Сидя у камина Сапега рассказывал Филарету историю Великого посольства, и что 26 октября, ночью, члены посольства, напуганные криками и шумом, видели, как из кремля к дому Романовых подошли сотни (?!) вооруженных стрельцов. События описал один из членов посольства: «Этой ночью его сиятельство канцлер сам слышал, а мы из нашего двора видели, как несколько сот стрельцов вышли ночью из замка (Кремля) с горящими факелами, и слышали, как они открыли пальбу, что нас испугало… Дом, в котором жили Романовы, был подожжен, …некоторых он  убил, некоторых арестовал и забрал с собой… »

       Факелы высвечивали зловещие тени нападавших и мечущейся челяди, крики умирающих людей леденили кровь. К утру все закончилось и арестованных Романовых и их слуг «потянули к Варваре на расправу».

       Позднее в беседах у камина долгими зимними вечерами они не раз возвращались к обсуждению московской жизни и событиям минувшего десятилетия. Канцлер был уверен, что если бы не болезнь царя Бориса, то его посольство добилось бы не только мирного договора (на 20 лет, которое де-факто было сорвано польской шляхтой через пять лет), но и согласия со многими иными, по его мнению, гораздо более важными королевскими наказами.

       «Пойми, пан Филарет, между нашими странами настолько много общего, что мы могли бы не беспокоиться о пограничных разногласиях. Христианское наследие, это то, что может стать общей ценностной основой для сближения Востока и Запада Европы. Народы сближаются, органически сближаются, когда есть общность, — не только общая борьба. И я еще раз хочу подчеркнуть: именно христианское наследие является той ценностной общностью, которая дает надежду на подлинное сближение Востока и Запада.», - Сапега имел ввиду попытку царя Ивана Грозного стать королем Польши в 1572 году.
 
       «Нам мешают различия в вере...», - Филарет хорошо знал, как во время Грозного расправлялись с московской шляхтой за шашни с Литвой. И имел возможность убедиться насколько велика пропасть в этом вопросе между востоком и западом: 
       «Наша вера идет от апостола Андрея Первозванного. Он пришел в Скифию на место, где ныне расположился Киев. И то нам известно от киевского митрополита Иллариона: «Похвалим же и мы… великое и дивное сотворившего, нашего учителя и наставника, великого князя земли нашей Владимира…» писал он в «Слове о законе и благодати». И мы не дерзнем отказать заветы, что он нам оставил!».

       Это был один из самых распространенных аргументов в теологических спорах того времени – увести разговор в плоскость древней истории. Сапега не раз слышал его и у себя в Литве. И в этом скрытая угроза, поскольку обоим была хорошо известна история великого князя Литовского Ягайло, утратившего в результате попытки католической христианизации население огромные территории от Балтики до Черного моря. Иезуиты рассматривали унию как переходную ступень от православия к католичеству, мостик, по которому потянутся те, кто не решается преодолеть пропасть одним прыжком. А следствием стал церковный раскол  и этого добивались католики.
 
       «И чего вы добились пан Сапега? Вы не учли особенности славянского характера». Если в Литве православные стали посещать тайно свои молельные дома, а униатские церкви стоят пусты, то на Руси кончилось бы тем, что мы, ощутивши себя первохристианами, брошенными ко львам, и укрепились бы в вере аж до самой смерти».

       Филарет не зря провел пять лет в обществе Сийского игумена Ионы, удивляясь его познаниям и очень оперативно доставляемых в обитель новостях, в том числе из соседних стран. Для Ионы очень важно было, к каким последствиям может привести отход от истин, заповеданных отцами: «Если пастырь не будет заботиться об овцах своих, потеряются они, забудут свою отчину. Человек, потерявший веру, теряет душу, потерявший душу утрачивает смысл жизни. И  ничего святого у него не останется. И чем он тогда будет отличаться от зверя дикого?». Без души - мертв человек!

       Но и беседы с канцлером не прошли даром для будущего патриарха. Именно в этот период, и особенно, после прихода благословенной вести об избрании сына Михаила на царствование, у Филарета сложилось твердое мнение, что многое из того, что делали иезуиты можно и нужно применять на святой Руси.

       Закончится заточение и он даст указания «сослужебнику нашего смерения Киприяну» о том, как следует попечение иметь и  «прилежати и вседушно о люцком спасении промышляти». Удивительна та грамота – не увещеваниями, не религиозным философствованием, но криком отчаянным в надежде на митрополита.

       Жестко и недвусмысленно повелит он пастырю сибирскому не только молить, «начасте» беседовать «да не в горшее впадут тяжести ж ради греха», но меры принимать для «нехотящих же последовати словесе вашего учении». И пространно аргументируя примерами старозаветных времен, упоминая для убедительности всех ему известных святых, призвал «убо таковым запрещати и от божественных тайн отлучати и ниже церкви тех приимати, ниже попом в таковых домы входити, яко да познавшие в какове доме согрешении лежаще, до тех пор, пока  согрошенная ими покаянием исправят».

       А ежели недостаточно будет и «нецыи сего не послушают и всячески сопротивни будут вашему учению,... наипаче же христове вере и апостольскому преданию..., таковых убо непослушных и жесткосердых... страхом мук ... и градским судиям предаяти ... во изстление телеси». Более того «аще убьет кто по воле божией [-]человеколюбия всякого есть лутши убийство оно». Потому как «лучше есть согнивший уд от тела отнята, да не все тело погибнет».

       На случай же если Киприан, «богомолец наш», не проникнется и не исполнит, то великий государь погрозил пальчиком; «...кровь их от руки твоея взыщу...».

       Прежде всего, следует подчинить светскую власть церкви. И ранее цари внимали иерархам, советовались и оценивали последствия, зачастую принимали решения, заручившись твердой поддержкой. Всегда были у престола надежные и мудрые советники, такие как митрополит и всея России чудотворец Алексий (Бя;конт) при правлении Симеона Гордого или Сергий Радонежский при Дмитрии Донском.

       И все равно церковь играла подчиненную роль. Пришло время ей становиться самостоятельным игроком на политической арене - веками папы и кардиналы вели спор с европейскими королями, кто из них главнее. В случае с Британией и Францией Ватикан проиграл, но в Австрии и в Польше торжествует. А ясно, что чем больше паствы, тем больше и золота, и силы, и, следовательно, управляемости в государстве. Интриги, обман, давление и сила, агрессивное миссионерство, через огонь и кровь, страх и клевету - как могли, так и перекрещивали, ничем не гнушаясь. Лучшее следует перенять.

       Если западные границы Московской Руси прочно осадили «латынские» еретики, а с ними протестанты кальвинисты и лютеране (к которым, впрочем, русская церковь относилась не в пример терпимее), то на востоке следует незамедлительно и упорно продвигать границу своего (православного) могущества. Это была целина, ждущая своего пахаря. Граница людская пролегает между церковью и языческим капищем. Но сначала нужно урегулировать споры с польским королем и заключить мир. О том и писал тайно отец царствующему сыну.

       Плен и предшествующие годы казались Филарету бурным морем. Над ним он не столько парил, сколько выскальзывал из жестких и беспощадных объятий крутых волн. Их пенные следы остались на потертом временем оперении белого кречета - белые пряди вплелись в ниспадающих к плечам льняные власы, проседь явно пробилась в мягкой и по-русски окладистой бороде, отмяк взор выразительных глаз, лоб избороздили продольные и поперечные морщины. Но по царски отвердели губы, и жестче стал взгляд. С прижизненного портрета на нас глядит суровый и безжалостный правитель, не ведающий сомнений в выбранном пути. Но он ли определил свою судьбу?

       Ныне ж, вместе со всем "освященным собором" русского духовенства, иерусалимский патриарх Феофан, прибывший в Москву из Константинополя, «упросил» Филарета принять "вдовствующий" святительский престол.

       Феофан хорошо знал причудливый путь Филарета к власти. Знал он и бурные волны московского церковного и светского неустройства. И как глава византийской церкви лелеял надежду на сохранение и приумножение своего влияния на коленопреклоненную Русь. «Прими, сыне, малую схиму. Пусть белый клобук патриарха станет твоим защитным шлемом спасения и от «стрел лукавого» и от происков внутренних врагов. Это вознаграждение за тернистый путь».

       Просьба была удовлетворена, и "держава отечественная, паки при летней теплоте и светлости усмехнувшися, процвете".  Мистический символ «Третьего Рима», как венец из белого терновника укрыл буйную голову «первого патриарха Московского и великого государя всеа Русии». Но под его покровами не было смирения.

       Конечно, он стал первым не по счету: митрополит Иов, возведен был в сан патриарха во времена Годунова. При новом патриархе Игнатии в Патриаршем приказе остались служить те же дьяки, что были при Иове. После него Гермоген. Во времена смутные при «таборском царьке»  Лжедмитрии  и сам Филарет - против его воли - то возвышался, то низвергался с этого поста.

       Враждебные отношения к польско-литовскому государству не допускали размена пленных. Сперва было не до него, затем боярам было удобнее иметь дело со  слабым, не вошедший в «государев ум» царем. Государева власть лежала в руках властной инокини Марфы, матери первого Романова, и ближнего ее окружения бояр Салтыковых.

       Как все славно сложилось, если бы не Швеция. Отношения с ней заметно охладились, после того как Москва отказала  и шведскому ставленнику в притязаниях на царский престол (и не выполнила своих обязательств по оплате наемного войска Якоба Делагарди). Нужно было как-то мириться с Литвой, то есть Польско-Литовским княжеством.

       Пришла пора жениться и тогда сын озаботился судьбой пленника.