Как родных сыновей

Август 41-го. Где-то в Белоруссии.

Взбесившееся солнце, казалось, хотело испепелить все вокруг. Даже ветер, разморенный небывалой жарой, лишь изредка лениво шелестел колосьями ржи на поле. Через которое, задыхаясь от пыли, медленно двигалась колонна измученных красноармейцев.

- Долго еще, товарищ лейтенант? – сержант в выгоревшей добела гимнастерке подошел к взводному.
- Впереди деревня, возле неё и займем оборону, наша задача – продержаться до вечера, - командир снял фуражку и улыбнулся, - но сначала напьемся воды.
- Это точно, во рту пересохло еще вчера, - кивнул сержант и, повернувшись к колонне, закричал, - шире шаг!
***
Пока бойцы, радостно столпившись у колодца, утоляли жажду, лейтенант вместе с заместителем внимательно изучали карту, попутно осматривая крохотную деревушку из четырех домов, покосившийся деревянный крест на дороге и небольшое кладбище вдали.

- Что-то никого не видно, наверное, на восток ушли, - доложил сержант
- И хорошо, - ответил взводный, - нам спокойнее. Значит так, Нечай, приступайте к рытью окопов, пулеметные гнезда по флангам. Все понятно?
- Так точно, - вытянулся заместитель.

- Товарищ лейтенант, - подбежал боец,- там старушка в доме. Мы ей говорим, что уходить надо, убьют ведь, а она ни в какую.
- Сержант, командуй, а я схожу, посмотрю на эту геройскую бабку, - командир надел фуражку и направился вслед за красноармейцем, что-то недовольно бормоча себе под нос.

У крайней хаты пожилая женщина с улыбкой смотрела на приближавшегося хмурого взводного.
- Здравия желаю, лейтенант Сазонов, - козырнул тот.
- Добрый день, а меня бабой Аней кличут, - приветливо кивнула старушка, - что это ты сердитый такой?
- Почему отказываетесь уходить, как немцы двинут, от вашей деревни камня на камне не останется, что за ненужное геройство.

- Стара я бегать, сынок. Из деревни все ушли: кто на фронт, кто в беженцы. А я решила – здесь родилась, здесь жизнь прожила, здесь и помру. Недолго осталось.
- И что прикажете с вами делать? - недовольно буркнул лейтенант.
- Я картошечки наварила, хлеб испекла, - улыбнулась баба Аня, - думаю, увижу наших, накормлю хоть. А тут вы, легки на помине. Сытому и воевать легче будет.

- Спасибо, - смутился взводный, - но понимаете, не положено вам здесь находиться, а если убьют?
- Не переживай, - старушка поднялась с лавки и жестом пригласила взводного в дом, - мой срок вышел, сердцем чую, скоро уже. Ты заходи, не стесняйся.

Сняв фуражку, Сазонов вошел в хату. В центре небольшой, чисто прибранной комнаты, красовался накрытый льняной скатертью стол. Стоявшие на нем чугунок с картошкой, поджаристый хлеб и нарезанное сало пахли так, что у взводного засосало под ложечкой.
- Изголодались, - вздохнула баба Аня, - угощайся, лейтенант.
- Сначала бойцов накормим, - помотал головой тот и, открыв дверь, крикнул, - Нечай, ко мне.

Когда заместитель вошел, взводный, показав на стол, отчеканил:
- Раздели поровну и сам поешь, а я пойду, посмотрю, что и как.
И, повернувшись к хозяйке, спросил:
- Что я могу для вас сделать?
- Как умру, похороните на кладбище, - глядя прямо в глаза Сазонову, ответила женщина, - здесь я своих детей растила, берегла, здесь и вас сберегу, как родных сыновей, не дам умереть.
- Это как, - взводный и заместитель недоуменно переглянулись.
- А вот так, не пущу к себе, - улыбнулась старушка, - побожись, командир, что похороните.
- Честное комсомольское. Только рано вы на тот свет собрались, баба Аня, еще поживете, - улыбнулся лейтенант, - ну, я пошел. Нечай, организуй питание бойцов.
***
- Сытому и воевать веселей, - удовлетворенно гудели бойцы, уминая в окопах нехитрую снедь, - повезло нам, да, товарищ сержант? -
- А то, - согласно кивнул Нечай, - давно так не пировали. Спасибо бабе Ане.
- Серьезная она, - добавил кто-то из красноармейцев, - мы с Иваном предложили, может, помочь что надо. Отказалась, говорит, вам силы нужны, чтоб немца бить.

А лейтенант, слушая подчиненных, вспоминал слова хозяйки дома: «На кладбище меня похороните, здесь я детей растила, берегла, здесь и вас сберегу, как родных сыновей, не дам умереть, … не пущу к себе».
И самым странным было то, что взводный чувствовал: так и случится, старушка выполнит обещание.
- Чертовщина какая-то, - фыркнул Сазонов и, повернувшись, посмотрел в сторону домов.

Баба Аня аккуратно закрыла дверь хаты и, глядя на линию окопов, что-то зашептала под нарастающий вой.

«Как родных сыновей».
- Воздух!
- Ложитесь! – стараясь перекричать гул, лейтенант махнул старушке.
Но та, не обращая внимания, дрожащей рукой крестила позиции взвода.
- Баба Аня, ложитесь!

Взводный выскочил из окопа и, чертыхаясь, бросился к дому. Один за другим прогремели взрывы, горячей волной сбив лейтенанта с ног.
- Ложитесь!
Когда самолеты, отбомбившись, улетели, Сазонов с трудом поднялся и, посмотрев на деревеньку, замер: вместо домов зияли огромные дымящиеся воронки. А баба Аня…

Казалось, будто она спала и видела красивый сон: на лице застыла спокойная, добрая улыбка. Взводный, пошатываясь, подошел к неподвижно лежащей старушке.
- Баба…, - лейтенант дотронулся до головы и тут же одернул руку, – из виска сочилась кровь.
- Один осколок, - раздался хриплый голос сержанта, - один-единственный осколок.
***
Танки, рыча и сминая рожь, медленно двигались на позиции взвода. Позади, рассыпавшись цепью, уверенно шла пехота.
- Теперь начнется, - пронеслось по окопу.

Лейтенант оглянулся на старое кладбище, где среди пожухлой травы ярко желтел свежим песком могильный холмик.
«За тебя, баба Аня».
Скрипнув зубами, Сазонов махнул рукой:
- Огонь!
***
Сколько было отбито за день атак? Пять, десять? Никто не знал, да и не считал. Бойцы оглохли от выстрелов, разрывов и лязга гусениц. Казалось, что эта какофония смерти будет длиться вечно. Но рано или поздно устают даже танки, которые, недовольно рыча, стали медленно пятиться назад, прикрывая собой отходящую пехоту.

Лейтенант, сидя на дне окопа, перевязывал раненую ногу:
- Нечай! Живой?
- Так точно! - сержант, отряхиваясь от земли вынырнул откуда-то справа.
Голова заместителя была наспех перебинтована.
- Сильно зацепило?
- Ерунда, командир, царапина, - морщась, ответил сержант.
- Какие потери?
- Раненых двадцать восемь, убитых нет, пулеметы разбиты, патронов осталось по обойме на брата.
- Сколько убитых? – удивленно переспросил взводный
- Ни одного, товарищ лейтенант, - и, глядя в сторону кладбища, заместитель повторил еще раз, - ни одного.
- Значит, не пустила, - шепнул Сазонов.
- Что?
- Ничего, сержант, ничего. Поднимай бойцов. Мы отходим.
***
Тихо наступившая летняя ночь подарила, наконец, долгожданную прохладу. Где-то, оправившись от грохота боя, уже затрещали цикады, где-то еще испуганным разноголосием несмело заквакали лягушки.

А на старом кладбище, склонив головы, стояли измученные, израненные бойцы.

Взводный, глядя на свежий холмик, снял фуражку и задумался, вспоминая ласковый голос:
«Здесь я детей растила, берегла, здесь и вас сберегу, как родных сыновей…».

Аккуратно положив в изголовье каску, лейтенант окинул взглядом вытянувшихся бойцов и прошептал:
- Сберегла, спасибо тебе, мать.

Эпилог.
Согласно белорусским поверьям, последний из числа похороненных на кладбище становится духом Чарговым (Чарговай). В переводе - «очередной» или «стоящий в конце очереди»). Чарговы изо всех сил старается отсрочить новые похороны и не допустить появления нового покойника, как можно дольше оберегая от смерти живых.

Автор: Андрей Авдей