Будда в Гриндерсах

Замёрзший на асфальте плевок тысячекратно увеличил его донельзя расширенный зрачок. Спустя миг ледяная комета взорвалась у него в голове. Без вспышки и грохота.

Немногим ранее (или значительно позднее?), тело под ремнями выгнулось от судорог, внутренности сжались, расслабились и тело снова затряслось на потеху эскулапам. Он улыбался и желал одного: лишь бы эти ублюдки не приняли его оскал за гримасу боли. Кто-то вырубил электричество или это ток вырубил его, он понять не успел.

Очнулся он на крыше высотки с занесённым над городом «говнодавом». Он будто хотел размазать мерцающих жучков на дне пропасти. Студёные щупальца города забрались под его куртку и холодили тело, но ладоням было жарко. Особенно правой. Он облизал её, вобрав в себя остатки сухой Природы и, без колебаний, опустил ногу в ночь. Невидимые песчинки хрустели на зубах, и живой ветер нёс его навстречу небывалым воспоминаниям.

Лязг последней электрички они услышали задолго до её прибытия к платформе, и рванули с места в надежде успеть. В компании резких и наглых давно шли споры на предмет обуви: что лучше - «кроссы» или «Гриндера»? Бегать удобнее в спортивной обуви, но и убегать тоже, а это исключалось. И они жгли мосты с кораблями, таская на ногах колоды со стальными мысками. Хоть и, по его мнению, бить «говнодавами» тоже было неудобно.

На перрон взлетели жаркие, но без одышки. Двери хотели щёлкнуть перед носом, однако жёсткость подошвы между створками изменила ход времени. За стеклом мелькнул возмущённый лик машиниста. Кривой рот плевал немые ругательства. До них проклятия не долетали, но видно машиниста было очень хорошо.

Электричка тронулась вместе с зажатой ногой друга. Тот заорал не столько от боли, сколько от гнева. Но зная, сколько друг жмёт от груди, он не волновался и не спешил на помощь. Другие помогут.

Он же щупал мозг машиниста. Словно чайной ложкой пробуя желток яйца, он взглядом давил на красные прожилки его выпуклых глаз. Тот молчал и пятился внутри кабины.

- Смерть! – тихо, одними губами, сказал он ему, и рукой прикоснулся к стеклу

- Смерть! – он ткнул кулаком в его замерший силуэт за стеклом.

- Смерть! – перекричал он звук своего удара.

- Смерть! Смерть! Смерть! – крик был точно лай питбуля.

Стекло держало удары, но электричка остановилась. Он не сразу заметил, как двери вагона открылись, и его друзей в тамбуре пытается крутить патруль.

Ментов трое. Все в чёрных кожанках, на лицах сосредоточенные ухмылки. Один из них, молодой курсант, бьёт в лицо старшего компании. И делает это зря. Этот бизон даже не моргнул. Для его набитых скул это был словно поцелуй любимой девушки. Ответный кивок надбровных дуг швырнул курсанта на пол с кровавой юшкой разбитого носа.

Он влетел в тамбур и рукоятью ствола, словно казацкой шашкой деда, вложился в затылок ближайшего к нему сотрудника. На большее макет его «Макарова» и не годился, но кто это мог знать, кроме лиц их узкой тусовки. Оставшийся на ногах мент, лёг на пол сам. Ствол ему подсказал. А дальше их понесло: крики, приказы раздеться, пинки под зад, и ненавистные наручники на запястьях влипшего патруля.

О машинисте в суете как-то и позабыли.

Они сидели в пустом вагоне и размышляли. Поезд приближался к Курскому вокзалу. Неподалёку расположились пристёгнутые к скамейке молодые представители власти. Без формы жалкие и немощные.

- Это срок…

- Аха…

- И чё теперь?

- Валим!

- Кого? Их?!

- Дебил, отсюда валим. Расход!

Проходя мимо их пленных ровесников, выбравших иной путь, каждый что-то да учудил. Один пнул. Другой плюнул. Он же пожелал удачи.

В одном из вагонов они разжали двери, дёрнули стоп-кран и, не дожидаясь остановки состава, лихо повыпрыгивали. Его нога хрустнула, и он снова загрустил по кроссовкам. Хромать в спешке было мучительно неудобно, и его увезло подоспевшее «такси» с мигалкой цвета лазури.

Друзья ушли.

- Ещё несколько сеансов электротерапии, и он вновь станет добропорядочным гражданином.

- Вы уверены, доктор?

- Абсолютно!

- Тогда не жалейте его…

Он открыл глаза, пожевал будто чужой язык, и послал их на ***.

Ветер стегал лицо ледяными пощёчинами и, как мог, держал его за шиворот, одаривая лишними парой секунд, почти двумя вечностями. По пути к земле он разглядывал в мелькавших окнах чужую радость среди глобальных проблем. Счастливые дети возились с поломанными игрушками, их родители брызгали слюной и желчно громили семейный уют. Кто-то сплюнул в мороз, и улетевший вперёд него харчок стал льдинкой за миг до встречи с бывшим экстремистом.

Покорёженный, но излеченный от бунтарства мозг вовсю чудил и не хотел принимать действительность. Врачи скинули халаты и облачились в форму вертухаев. Клиника обернулась колючкой и обросла вышками. Многоэтажный муравейник усох до обветшалой лагерной бани. Пар вырывался в разбитое оконце, унося его взгляд за зелень горизонта.

Разглядывать далёкий лес зеки не любили и другим не советовали. «Живи в тюрьме тюрьмой», - говорили они и добавляли с долей романтики и цинизма: «Вольные картинки терзают сердце и мутят разум, да хер по утрам рвётся к облакам.»

- Красиво! – услышал он позади себя.

Он обернулся и увидел соседа из барака. Этот зек и поставил точку в его путешествии.

- А ведь ты, братуха, только что сиганул с крыши московской высотки. И никакой ты не экстремист, и даже не наркоман. Дурак ты!

Забавный эффект сухих грибов, проглоченных на краю мира. Худой нелепый зек оказался прав. Ошмётки мозга в долю секунды выдумали миллионы новых миров. В каком-то из них шнурки лопнули и его «Гриндера» соскочили с карусели мнимых перерождений.