Волки

ВОЛКИ               



В ночь с 30 апреля на 1 мая 1587 г. гамбургский иудей Соломон Ривкин ехал по заснеженной лопарской тундре, в усовершенствованной им самим повозке, запряженной пятеркой оленей.

Саамскую лодку-санки он поставил на широкие лыжи, подбитые крысиными шкурками, которые не давали повозке при подъеме скатываться вниз, а на скользких спусках прибавляли ей ходу.

Повозкой правил старый слуга Соломона, преданный Густав.

Внук его, молодой Альфонс сидел на задней скамейке, прижимая к груди, дабы она не разбилась в дорожной тряске, ценную поклажу – ящик флаконов сияющего, как арктический лед, богемского стекла, тщательно запечатанных воском и снабженных ярлыками.

Сам ящик можжевелового дерева, с двойной крышкой, был семиярусным, в каждом этаже по тридцать гнезд – в него помещалось двести восемь бутылочек (плюс еще одна, двести девятая, особая, упрятанная в тайник под крышкой).

Это была коллекция колдовских зелий Полунощной Самояди:

Настойка на глазах лемминга, способствующая скорейшему открытию третьего глаза во лбу.

Сыворотка молока оленьих важенок, взбитая с дроздовыми яйцами, возвращающая взрослых людей в детство.

Вытяжка из прыгающих морских огурцов, дающая примирение с жизнью.

Слезы сверхъестественного существа Роука, неотвратимого рока самоедов.

Вино православного причастия, подымавшее умирающих с одра.

Желчь оленьих кентавров, очищающая душу от тридцати двух преступлений.

Приворотное зелье – березовая брага, сгущенная секретом самок в орхале.

Пот бога войны – будящий силу и злость, делающий жалких жертв охотниками.

Морошковое шампанское (шаманское), от которого у человека прорезываются на лопатках крылышки, возбуждая  желание улететь в заоблачные сферы.

Составление магических напитков являлось в Самояди своего рода национальным спортом.

Их варило, цедило и перегоняло в кубе каждое божество самоедского пантеона, через зелье проявляя в людях свою власть.

Возрастающую, в квадрате и в кубе.

Встречались зелья едва ли не в каждом чуме, жилище оленьих пастухов, которые за небольшое количество золотых гульденов, а то и в обмен на французские пистоли, голландские медные чайники, русские яловые сапоги и прочие чудеса цивилизации, соглашались поделиться с Соломоном своими эликсирами.


Коллекция языческих снадобий за год странствий по маловероятной и неправдоподобной тундре, стала для Ривкина не только выгодным помещением капитала, но и его личным триумфом. К которому стремился он, несся, скакал, летел в разного рода повозках, каретах, ландо, кабриолетах всю свою заполошную жизнь.

Как многие торговцы того времени, Соломон был немножко врачом, немножко алхимиком, немножко сводником и более всего пройдохой.

Он возгонял масла из скунса и черепахи;

набивал лепестками орхидей и тубероз изящные саше;

изготовлял тончайшие пудры для париков;

небезуспешно лечил подагру и сифилис;

снабжал худощавых фройляйн особыми каплями для приманки женихов, а пухлых фрау – микстурами для устранения мужей;

производил в тайных апартаментах выкидыши;

и даже одно время поставлял свеженьких сельских простушек в публичные дома Гамбурга.

Именно он, как никто другой, мог оценить самоядские зелья, далеко превосходяшие качеством весь  торговый ассортимент  просвещенной Европы.

Посматривая через плечо на драгоценный ящик, Соломон порой позволял себе даже тоненько хихикнуть от счастья, но тут же благоразумно взлаивал в притворном кашле – дабы не уронить своего достоинства в глазах прислуги.

…Какие боги добровольно отдадут людям бессмертие?

За одним из вертких поворотов санного пути передний олень пятерки дико всхрапнул и крепко закусил сыромятную хигну.

Вслед за ним четыре его собрата закричали по-детски, по-девчоночьи, и вся упряжка понеслась несообразными скачками по сугробам, не разбирая дороги.

Соломон привстал в повозке, силясь разглядеть сквозь клубящуюся пургу источник внезапного бешенства оленей.

И увидел сзади, шагах в ста, быстро приближающиеся по следам лыжных полозьев три темных взвихренных клубка.

Альфонс, в обнимку с ящиком, тоже изогнувший шею назад, задрожал так, что драгоценные флакончики зазвенели на всех семи ярусах.

- Катастрофа, господин! Волки! – крикнул он, и крик его скомкала, понесла, ударив о ближнюю снежную сопку и вернув жалким обрывком эха, обнаглевшая  пурга.

               
У них фиолетовы пасти
И бритвой – нюх на свободу,
И в каждом когте по счастью,
Добытому на небе слету.

Хвосты их как две печали,
Их шеи змеятся гордо,
А холки как две пищали,
Подстрелившие черта.

Умеют, до заячьей дрожи,
Наверчивать штопором зенки
И драить медные рожи –
Волки, беглые зеки.

Волки, черти Самояди, единственные из живых тварей созданные не златорогим небесным богом Юммелем, а местным Вельзевулом, повелителем потемок, волки, населяющие самоедский ад!

Убедившись в их реальной близости, Ривкин завыл и укусил из-под рукава русского овчинного тулупа собственную руку, как будто это могло помочь ему избавиться от напасти.

В несколько прыжков проклятые настигли скрипящую повозку – и Ривкин, мертвея, увидел их глаза, веселые, кусачие глаза, цвета горячего морошкового варенья.

Передний, самый крупный самец, правя, как рулем, поднятым  хвостом-поленом, пролетел над сидящими и приземлился на холку передового оленя, тут же перекусив ему, заржавшему предсмертным ржанием, яремную вену. Кровь брызнула на снега, постромки сбились, путая скакунов.

Повозка, несясь,  несколько раз подпрыгнув на колдобинах, наконец, с грохотом рухнула набок, вывалив пассажиров в сугроб.

Один старый Густав, не выпустив поводья, поволокся волоком вслед за оленями, обдираясь в кровь, но тут же ударился затылком о подвернувшийся березовый ствол – и дух вышибло из него.

Волки-подручные, не такие сильные, как их атаман, намертво вцепившись в ноги младшего оленя, стали валить его. Остальные трое хирвасов, ревя, грызли хигну, силясь освободиться из упряжи.

Соломон, сидя в снегу, молча, задыхаясь, тянул на себя ящик с коллекцией – из сведенных нервной судорогой рук Альфонса, нипочем не отпускавшего дорогой груз.

Опамятовавшись, молодой слуга сам отпихнул от себя проклятый сундук. 

И, вскрикнув по-петушиному, побежал в заледеневший инистый суземок, вслед за перекусившим хигну одним из скакунов.

Надо влезть на дерево… дерево, дерево… – заметалось в голове у Ривкина.

Взвыв с горя, коммерсант нашел в себе силы оторваться от ящика.

Обжигая ладони о грубую кору сосны, он, в смертном страхе, сам не зная как, сумел вскарабкаться по стволу вековой ели достаточно высоко, и, стуча зубами, устроился, подобно огромному филину, в тесной развилке ветвей.

Там, понемногу леденея на морозе, просидел он почти сутки, пока пирующие волки не ободрали до костяков двух заваленных хирвасов и верного Густава.

Пока, на глазах у торговца, не выгрызли они восковые пробки из двухсот девяти соблазнительно пахнущих бутылочек и не высосали все двести девять драгоценных нектаров, эликсиров и панацей уникального собрания.

Долизав до конца содержимое последнего флакончика, адские твари устроили  оргию: плясали на задних лапах вокруг сосны с сидящим на ней Ривкиным, пели блатные песни и беспорядочно совокуплялись неведомыми животному миру способами.

Картина сия стала известна просвещенному миру из показаний Альфонса, наблюдавшего ее, схоронясь в недальнем сугробе (к счастью для него, схоронился он  в ложбине против ветра, который в ином случае непременно донес бы до адских тварей его запах).

Чуть позднее молодому слуге удалось подманить к себе уцелевшего оленя, и, где верхом на нем, а где, держась за его хвост, рысцой добраться до ближайшего поселения Сыр-Яга.

Спасла лакея от переохлаждения фляжка русской водки, припрятанная в кармане полушубка – не зря он предпочитал ее всем вонючим ведьминским коктейлям из хозяйского сундука.

Волки, по словам Альфонса, то делались необычайно кротки и проливали слезы умиления, глядя на леденеющего иудея, то, напротив, распалялись бесовской яростью, дрались меж собой.

А то целовались взасос, вальсировали, и даже неуклюже вспархивали над снежной поляной.

Утомившись от избытка противоречащих друг другу эмоций, они таки-съели  павшего с ели к их ногам, замороженного до состояния деревянной чурки Соломона.

Увы, никто никогда не рискнул снова осуществить коммерческий проект Ривкина, в случае удачи спасший бы для человечества тайные сонгельские напитки, рецепты которых утрачены для нас навсегда (а ведь, согласно преданию, именно смесь двухсот двенадцати сложных ингредиентов и давала, в итоге, зелье бессмертия…)

Возможно, все дело было в том, что двести десятого элемента мироздания премудрый Соломон так и не смог заполучить в свою коллекцию.

А может, двести десятым ингредиентом был он сам, его кровь, только он не сумел догадаться об этом.