13. Кооператоры

Все дороги ведут в Рим. Какие бы мечтания о перемене жизни ни лелеял Пана, долго расслабляться ему не доводилось. Будто ангел свыше брал его за шиворот и ставил на свое место. Вот и теперь с жестокого бодуна его поднял звонок неизвестного заказчика, смутив все благочестивые намерения отрешиться от суеты этого мира.
–Вот блин, чёртова «чаша Адонирама», –ворчал он, одеваясь да пытаясь припомнить всё, что случилось накануне. – Проспаться, и то не дала!
В условленном месте его встречала весьма колоритная парочка –высокий статный Макс, в белой рубашке, галстуке и идеальном, с иголочки костюме, на котором лежал такой же идеальный длинный плащ.
«Петух гамбургский!» – мелькнуло в голове Паны, к подобным инопланетянам он относился с предубеждением.
Зато второй, Сева, был местным. Для определения этого хватало взгляда. Короткая куртка, подвижное лицо, обрамленное мятой кучерявой шевелюрой, он сошёл бы за «своего в доску» парня, если бы не серьёзные, пронизывающе-колкие глаза.
–У нас есть заказ на партию карточных столов, –изложил суть предложения Макс. – Мы уже некоторое время занимаемся этим, –Макс с Севой переглянулись с лёгкими улыбками, – и решили, что проще арендовать столярный цех и самим организовать производство. Нам вас рекомендовали, как специалиста.
Пана был тронут. Его очень интриговало, кто это его рекомендовал? Но из всех роившихся в похмельной голове вопросов этот показался не самым уместным.
– А что? В Питере уже столов не делают? – поинтересовался он.
– Скажем, у нас есть заинтересованность этим заниматься, –дипломатично ушел от ответа Макс. – Мы обеспечим всем, что потребуется, при необходимости наймём рабочих.
– А моя задача?
–Для начала посмотреть цех, оборудование, всё подготовить и сделать экземпляр. Месяца на это хватит?
Что толку, что Пана твердо решил порвать со всеми этими фрезами, цехами и всей прежней жизнью?! Его мысли в этот момент витали уже далеко от наставлений мудрой Аннушки.
Цех института «Гидрохим» представленный Пане, был просторным П-образным помещением, разделённым на станочный и сборочный участки. Всё было в рабочем состоянии, шумела вентиляция, ходили мужики в пропитанных клеем робах.
– Мы можем арендовать этот цех в вечернее время, –пояснял Макс, – в первую смену работают институтские, думаю, с ними всё согласуем и проблем не будет.
– А своих людей я могу привлечь?
– Пожалуйста! В пределах начисленной суммы.
Пане ещё не оформили пропуск в учреждение, а он уже ежедневно торчал в цехе исследуя территорию «Гидрохима».
Мужики встретили кооператора доброжелательно, с готовностью показывали инструмент, станки и прочие достопримечательности своих владений.
Цех был явно не перегружен работой, пара оконных блоков да несколько свежеструганных досок, вот и всё, что говорило о производстве.
Столы, изготовление которых здесь предполагалось организовать, должны были соответствовать образцу 19 в. Требования Макса с Севой касались в основном «рабочей поверхности»: чёрный, полированный, с широким бортом и заданным игровым полем, обтянутым бильярдным сукном. Конструктивная разработка в рамках предложенного немецкого образца оставалась за Паной.
Несколько дней его деятельность казалась вялой. Он то сидел за верстаком, с тетрадкой в клеточку, то шлялся по территории, работала лишь голова Паны.
Только на первый взгляд производственный процесс кажется последовательностью скучных механических операций. На самом деле он как шахматы основан на логике и творчестве, здесь тоже возможны как озарения, красивые партии, так и неудачные ходы.
Пересчитывая узлы и детали, Пана вёл увлекательную игру, и эта игра его куда более захватывала, чем шахматы, в которых даже от самой блестящей партии еще не родилось ничего материального.
Может Макса с Севой и беспокоила бездеятельность Паны, но они это ничем не проявляли. Они вообще резко отличались от привычного образа «руководителя», лица обременённого заботами и ответственностью, обязанного во всё лезть и всё ускорять. Отличие стало более очевидным, когда оказалось, что они могут не только не мешать.
Посетовав как-то, что существующий стандарт пиломатериалов плохо вписывается в его расчёты, Пана уже на следующий день встречал машину нестандартной доски.
– Есть выход на пилораму, – сухо пояснил Макс удивлённому Пане.
Так было со всем, касалось это фрезерных головок, или винтов для вайм. Любая потребность удовлетворялась на следующий день. Пана не сдерживал эмоций.
– Вы ещё и «в контакте» с металлообрабатывающим инструментальным заводом?!
– Есть выход на токарей, – так же скупо подтверждал Макс.
О своей деятельности они не распространялись. Пана не знал даже названия предприятия, в котором Макс был директор, а Сева бухгалтер и на которое он, собственно говоря, и работал. Может, специально от него это и не скрывали, но лишнего в те времена, старались не болтать.
Спустя неделю в цехе появился Лёшенька. Он оказался единственным, кого Пана сагитировал на участие в очередном прожекте. Лёшенька не хватал звезд с неба, пока они вместе учились на мастеров художественной мебели, не дотянув до четвёртого курса, он вылетел из училища и загремел в армию. Биография Лёшеньки была богата всякими несуразными событиями. В учебке его отделение, отправленное в тайгу на неделю за кедровыми шишками, нашли в этой тайге только спустя три месяца. Из Монголии, куда его отправили механиком-водителем лёгкого танка, Лёшеньку комиссовали по ранению, он с танком свалился в ров, и пушкой ему перебило ногу. На гражданке Лёшенька занимался сначала печатью фальшивых талонов на водку, затем продажей казахских сигарет «Астра» в пачках питерской «Стрелы», да и много ещё чем. Перспектива честно зарабатывать деньги казалась Лёшеньке очень заманчивой, такого опыта в его жизни ещё не было.
Пана был рад компаньону. Кроме прочего, он закончил склейку балясин, основной опоры в принципиальной схеме старинного стола, и вид этих громадин говорил, что в одиночку будет проблема даже установить их на токарный станок. Его шахматная партия продолжалась в новой стадии. На токарный станок с заряженной балясиной Лёшенька смотрел долго и молча.
– И ты собираешься это включить? –наконец спросил он.
– А как же? – с неудавшимся оптимизмом вздохнул Пана. Лёшенька уже и так понял, что попал покруче танка. Помолчав ещё немного, и видимо решив, что раз работать за зарплату так опасно для жизни, пусть будет что будет, с боевым кличем: «как полетит, ложись!», ринулся к станку.
–Влево, за станину прыгай! – откликнулся заботливым советом Пана.
С воем турбореактивного лайнера тяжелая склейка балясины начала набирать обороты. Напряжение металла скрежетом и свистом царапало нервы, наконец, пронзив их оглушительным выстрелом и грохотом, балясина дрогнула и начала вибрировать.
– Уходи! Проваливай! – орал Пана застывшему за коробкой передач Лёшеньке, но балясина продолжала биться подгоняемая патроном, а Лёшенька — стоять в позе изготовившейся пантеры. Наконец балясину выбило, и она взвилась свечкой. Хромой Лёшенька в грациозном прыжке достал до выключателя и бросился в сторону. Балясина с грохотом ухнулась об пол.
– Ну как? – в радостном возбуждении сверкал глазами Лёшенька.
– Хреново! – ответил ещё не отошедший от трясучки Пана.
– Ось вилки полетела… –оправдывался он, перетирая это событие в затянувшемся перекуре, – вроде самую здоровую взял, фигня, мы сейчас другой крепёж соорудим, всё равно вилок для таких здоровых деталей нет.
Пара часов работы закончилась водворением балясины обратно в токарный станок.
Склейка успешно перенесла выпавшие на её долю испытания, чего нельзя было сказать про нервы её создателя.
– Ну что? Врубаем?! – светился нездоровым азартом Лёшенька.
– Нет, пошли, покурим… –безвольно мычал Пана, оттягивая до последнего очередной момент истины.
Наконец деревянная клееная масса снова стала вращаться, поднимая вокруг пылевые вихри. Пана и Лёшенька в оцепенении прислушались к ровному низкому гулу.
– Вроде стабильно… –заключил Пана.
– Ну, я пошёл? – как-то буднично произнёс Лёшенька.
Пана ничего не мог ответить. Его мозг был занят, лихорадочно вспоминая, в какую сторону креститься.
Сам вид Лёшеньки, на фоне вращающегося творения его мысли внушал ужас. Не нужно было богатого воображения, чтобы представить, как легко тому в любую секунду может снести башку.
Прикосновение резца к материалу ознаменовалось хлопком, и массивная деталь снова задрожала в станине. Для Паны время остановилось. Ему казалось, Лешенька опять тупо замер перед станком, на самом деле он даже не успел набрать воздуха, что бы крикнуть: «Беги!»
Деталь с оглушительным залпом взмыла над головой Лёшеньки, грохнувшись у него за спиной. Тот продолжал стоять как вкопанный.
– Ты обалдел?! – накинулся Пана на ни в чём не повинного Лёшеньку. –Видел же, вибрация пошла! Что стоишь?! О чем ты думаешь!!!
– Я не думаю… –севшим голосом отозвался напарник. – Мне надо не думать, я не люблю думать, ты думай.
Вряд ли какие другие слова могли так быстро остудить пыл Паны. На него будто ушат воды вылили. Он и действительно весь взмок. Рубашка прилипла к телу, по вискам струился пот.
– Вот и день прошёл… –оглядевшись, обречённо констатировал Лёшенька, видимо оценивая свой первый рабочий день.
– А мы всё ещё живы, – согласился Пана.
– Что завтра делать будем? Этой уже хана, – показал Лёшенька на развороченную склейку балясины.
– Не переживай, у меня ещё две таких есть!
На следующий день вся утренняя смена бурно подводила итог валявшейся на полу деятельности кооператоров. Мужики с любопытством анализировали вспаханный и расколотый торец увесистой балясины, выставленной на всеобщее обозрение. Это не только будоражило их профессиональное любопытство, но явилось поводом жарких дебатов. У каждого было своё решение такой занимательной задачи.
– Сосна не держит! Для такого веса нельзя в сосну упирать, на торцах более плотное дерево нужно! – выступал один.
– Да какое тут дерево?! Смотри, на какую глубину вмяло! Здесь любое дерево разнесёт! – убеждал другой.
– Болтанка вмяла! Не лопнули бы швы –и болтанка бы не началась!
Появился Пана, и толпа советчиков накинулась на жертву. Они так утомили, что он вообще не мог думать о деле пока наконец не закончилась институтская смена и не пришёл Лёшенька.
– Сегодня твоя очередь токарить, –мрачно предупредил он с порога.
За неспешной работой по подготовке новой балясины Пана переваривал напиханную в него информацию. Он обдумывал слова пожилого столяра, жарко спорящего с другими рабочими.
– Сажать только на глухой конус с солидолом!
– Дед, без подшипников тут всё сгорит к чёртовой матери! –оппонировали ему.
– Болванка и будет подшипником! Сама будет центроваться! Ты что думаешь, подшипники всегда были?! Раньше все так и делали!
– В конце концов, какая разница? – рассуждал Пана. – Ну будет греться, может, начнёт гореть, лишь бы сразу не рвануло, а там увидим.
Насадив своё массивное творение на новый, «глухой» центр, с солидолом, они заняли исходные позиции: теперь место камикадзе занял Пана, а Лёшенька наблюдал за происходящим из-за электрощита с общим рубильником, готовый в случае чего обесточить цех.
Скрежет и лязг металла сменился однообразным устойчивым гулом. Заготовка крутилась минут пять, «дедовский подшипник» действительно работал. Пана обнаглел настолько, что, прячась за коробкой передач, разогнал деревянную массу до тысячи оборотов. Поднявшийся вихрь трепал его шевелюру, массы воздуха метались по цеху, гоняя пыль в леденящем кровь, глухом рёве, пока его не перекрыл пронзительный свист, извещающий об истощении запаса солидола в импровизированном подшипнике.
Испытание прошло нормально.
Перекурив и слегка уняв дрожь, компаньоны подготовились к следующему этапу – обработке балясины.
С каждым новым проходом стружка шла всё ровней, снижая как риск потери центровки, так и бешеный до боли пульс в висках Паны, вызывающий мучительный жар за ушами.
– Во! Мать твою! – только и смог вымолвить он, когда в затихающей груде советского чугуна, мирно сбавляла обороты преобразившаяся балясина.
– Да-а уж! – протянул подошедший Лёшенька.
Объезженная масса дерева походила теперь на три одетых друг на друга цилиндра.
– Мы её сделали! – с восторгом и облегчением повторял Пана, даже не заметив, что из-за нервного напряжения отказала шея. Следующий этап его не беспокоил. Центрованная и откалиброванная болванка сидела в токарном станке как влитая, и придание ей формы, напоминающей шахматную ладью, оставалось делом техники.
Он был убеждён – эта партия за ним!
Врубив станок и дождавшись, когда обточенная махина, уже не поднимая прежних бурь, набрала обороты, Пана без спешки поплёлся к задней бабке, подтянуть центр.
То, что произошло дальше, ещё долго отзывалось звоном в его оглушённой голове. Это можно было сравнить только со взрывом. Огромную, в десятки килограмм балясину просто разорвало под самым его носом. Он остолбенел, упершись глазами, в пустую как воронка станину.
Пана не видел опустевший станок, его зрение моментально отключилось и долго ещё потом настраивало резкость, а сознание, покинув этот мир, улетело в какой-то иной.
За грохотом он слышал лишь отзвук могильной плиты, упавшей меж трёх символических столпов силы и мудрости царя тирского. Перед глазами возникла знакомая чаша, наполненная до краев перед раскрытой мечём книгой, где в тусклой бесконечности продлился зал, наполненный шелестом одежд и молчанием последователей забитого камнями, но сохранившем слово, идущих, во имя Первого, перед собранием вольных вынести вердикт посыпанному пеплом.
Если бы очухавшийся Лёшенька, увидев Пану, мог испугаться ещё больше, то, наверняка бы, так и сделал, но максимальное количество адреналина он уже получил. Пана стал статуей, его шевелюру, руки, плечи покрывал толстый слой пыли и мела.
– Дорогой искателей, вскормленных кровью… –ещё звучало в контуженной голове, когда сознание возвращало Пану обратно.
– Крови нет! Нет крови! Всё вверх ушло! – тормошил его Лешёнька. – Вот стоял бы ты не за бабкой, а у стола! Было бы море крови!
– Ты за кем повторял? – наконец промямлил Пана.
– Что повторял? За кем?
– Что за кем?
– Давай уже, очухивайся! – заботливо отряхивал его Лёшенька.
Приведя Пану в чувство, Лёшенька схватил кувалду и с диким рычанием набросился на последнюю третью склейку. Пана равнодушно смотрел, как отлетают делянки под яростным натиском кувалды.
– Вот такую и надо точить! Так и надо! – приговаривал тот, размахивая кувалдой.
Пана взирал на это безучастно.
Шахматная партия с цехом, которую он разыгрывал с таким увлечением, больше не казалась ему занятной. И разве он разыгрывал эту партию? Разве сам он не был пешкой, которую можно легко разменять или пожертвовать?
Что-то переклинило в голове, он не понимал, что происходит. Он просто делал свою работу, что не так?
Мистика происходящего сковала волю, переплетая мысли – что за договор с «чашей Адонирама» заставил его скрепить кровью по пьяной лавочке этот грёбаный подзаборный философ, интеллектуал подъездный Мишель Бакинский?! Это что ли, его «путь познания», «обретения Истины»?!
«Тогда на фига такая «истина», с которой денег не заработать?!
Ничего себе поиск «смысла жизни»! Методом самоубийства! И что тогда мошенничество?!», –всё больше и больше заводился Пана. И чем острей становилось непонимание, тем сильней желание объясниться с Мишелем.
А ещё лучше – просто набить тому морду.