Не сказка

    Зачем-то понадобилось, чтобы я предлагала работу инвалидам в бюро медико-
 социальной экспертизы. Бюро – это шикарное многоэтажное здание, оборудованное по
 последнему слову современности: автоматические входные стеклянные двери, белые,
 идеально гладкие стены без единого скола, видимого стыка, даже без
 шероховатости, светло-серая напольная плитка, светло-серые двери в кабинеты,
 тихий музыкальный лифт, белая мебель в кабинетах и холлах, и на фоне светлого –
 оранжевые кожаные диваны и банкетки в холлах. Повсюду – желтые квадратики
 наклеек для слабовидящих, услужливый персонал в бело-голубом. Всё тихо,
 полушепотом.

   Но как контраст этому - идут и идут люди с потухшим взглядом, шаркающей
 походкой, медленными движениями, иногда слегка покачнутся, приостановятся, чтобы
 удержать равновесие, и продолжают идти, не обращая внимания ни на что. Идут и на
 ногах, и на костылях, и с палочкой, часто в сопровождении родственника – сына,
 жены, внука, как я определяю,  - иногда даже с несколькими родственниками.

   Родственники по-разному ведут своих больных родных. Кто-то гордо шествует
 впереди, не оглядываясь, как там передвигает ноги мать. Кто-то идет рядом,
 слегка приподняв руку к родному человеку, чтобы успеть вовремя среагировать на
 возможную оступь.

   Прошла  молодая худенькая женщина в джинсах с ребенком на руках. Мальчику лет
 7, он не ходит и не говорит. Малыш в красной курточке, мало надеванных джинсах и
 в новых, ни разу не ступавших на пол или, тем более, землю, туфлях. Положив его
 на кожаный диван, мама сняла с себя и ребенка куртку, аккуратно свернула, не
 торопясь. Ребенок, поводя глазами вокруг, чему-то улыбался, показывая неровные
 зубы, крутил ручками и ножками, как грудной малыш.

   - Оставьте куртки, я повешу, - проговорила, глядя на нее из гардеробной
 санитарка.

   Женщина подняла голову и улыбнулась:

   - Спасибо, я сама.

   Как-будто с привычной легкостью подхватила ребенка, сумку, куртки, сдала
 последние в гардероб и легким шагом подошла к лифту. Посторонилась, пропуская
 полноватую, симпатичную женщину лет 43- 45 с легким макияжем и усталым взглядом.
 Она надевала шарфик, плащ, расположив сумку на том же  оранжевом диване, читала
 таблички на моем столе, переводя вопросительный взгляд на меня, на мой бэйджик.
 И все время я ловила в ее взгляде вопрос. Я понимала, что на него обязательно
 нужно ответить,  и поэтому сказала-спросила:

   - Поговорим?

   Она улыбнулась, подошла к рядом стоящему стулу и села напротив.
   Я не психолог, я не знаю, что нужно говорить в случаях, когда человеку только
 что на бумаге вынесла официальный приговор медицинская комиссия – инвалид,
 группа  такая-то. А перед этим были несколько операций, боль, потеря подвижного
 образа жизни, работы, денег да, в конце концов, и себя: «Я теперь – кошка,… а
 раньше муж говорил, что я не на ногах хожу, а на метле летаю. Знакомые говорят:
 не узнаем тебя. А я – кошка. От меня пользы – никакой. Я – обуза для семьи».
 Крупно набухают слезы на больших красивых серых глазах. Господи, думаю я
 лихорадочно, не сумела, не получилось, спровоцировала, и что дальше? Начинаю
 рассказывать сказки о ее прекрасном внешнем виде, про жизнь впереди, про
 множество вакансий и, конечно, хорошую работу в будущем, про «всёналадится». Вот
 я уже сама верю, что так и будет.

   - Спасибо, Наталья Геннадьевна, - поднимается женщина, - всего Вам доброго.

   Я  смотрю на нее и мысленно молю: «Ну, Вы хоть чуть-чуть поверьте!».

 И снова. Лифт выпустил молодую мамочку,  которая совсем немолода – ей  лет 45, и
 у нее на руках – чудесный годовалый малыш. Присела на оранжевый диван, позвонила
 мужу: «Мы готовы».
 
   Ей и мужу было по сорок лет, когда их единственный сын шагнул с крыши
 девятиэтажного дома. «Романтик был… Любовь без ответа.… Как-то просмотрели… А
 вторая у нас – девочка. Правда, вот с ножками – беда. Но мы вылечим обязательно.
 А так -  всё - слава Богу».

   Она улыбнулась той же странной улыбкой, какой улыбаются все эти люди. В ней –
 и как-будто сожаление,  и неловкость, неудобство от того, что они вынуждены
 вызывать чувство жалости, и успокоение: нет-нет, не подумайте, всё – слава Богу.

   И я вспомнила, как когда-то давно мы с мужем везли нашу маленькую дочь в
 поликлинику к педиатру. Ей было один год и три месяца. Поликлиника находилась
 очень далеко, в пяти автобусных остановках от дома. Дочь родилась с врожденным
 недостатком и поэтому с шести месяцев находилась в гипсе от коленочек до талии,
 с вырезом спереди и немного сзади, чтобы можно было не только лежать, но и
 сидеть, ну, и для других «удобств».
   Была не поздняя осень. Натянув на дочь большие, не по размеру, штаны, какие
 возможно было натянуть на гипс, надев на нее курточку и шапочку, мы привязали ее
 к складной коляске, как обычно, и отправились на автобусную остановку.
 Дождавшись автобуса-гармошку, вдвоем занесли коляску с дочей и поставили ее в
 проходе, ближе к  двери и к одному из сидений. Народу было многовато, но пройти
 можно было, что все и делали. Но одной женщине, что стояла рядом, не нравился
 этот дискомфорт. Она с недовольным сердитым лицом начала возмущаться и
 требовать, чтобы родители, то есть мы, взяли ребенка на руки, а коляску
 свернули, чтобы меньше места занимать.

   - Не видите, что народу много! – Выступала она.
 
   А увидев, что мы оба молчим и не реагируем, распалилась еще больше:

   - Посмотрите-ка на них, какие наглые. Им говоришь, а они морду воротят, как не
 слышат!

   Я быстро и молча заревела на этих словах, муж стал тихо уговаривать «не
 обращать внимания». А слезы капали и капали под возмущения тетки.

   И тут женщина, которая сидела рядом с коляской, сказала в сердцах:

   - Да перестаньте вы! Не видите, что ли, что ребенок – больной!

   И тут мне как-будто дали отмашку: слезы просто покатились не прекращаемыми
 ручьями. Я молчала и ревела, а муж все время повторял тихонько: «Успокойся.
 Успокойся. Успокойся».

   На своей остановке мы вынесли коляску с дочкой, поставили на землю, и я
 увидела, как моя маленькая дочь не по-детски смотрела на меня своими огромными
 серыми глазами и вдруг произнесла свое первое в жизни предложение: «Мама, не
 пачь».

   С того дня прошло более тридцать лет. Все, действительно, наладилось, организм
 справился с недостатком. Когда дочери исполнилось три года, гипс сняли и
 отменили приговор: инвалид, прикованный к постели.  Дочь выросла красивая,
 талантливая, умная и, главное, здоровая.

   Я стараюсь забыть, как когда-то прижимала её к груди, а ощущала не детское
 тельце, родное и теплое, а холодный каменный гипс. И только ручки и щечки были
 доступны для меня, были моими, и я могла их целовать.

   Правда! Я не сказки всем рассказываю. Я верю, что у всех будет также: всё –
 слава Богу!