Глава 22. 3

Егор попал на фронт чуть раньше меня, в январе сорок второго, когда из своей деревни пешком мог дойти до него за сутки. Бросили их в бой через неделю после призыва, как казалось тогда - добить бегущего немца. Но немцы, отойдя на удобный рубеж, закрепились и дали жёсткий отпор преследователям. Первый же бой настолько ошеломил Егора своей кровью, смертью, умирающими в страшных муках людьми, минуту назад бежавшими, лежавшими или стрелявшими рядом, грохотом разрывов и повсюду свистящими пулями, угадать полёт которых, а значит, и избежать раны или смерти невозможно, что подняться во вторую атаку он не смог. И прострелил себе руку. В медсанбате его сразу же определили, как самострел и сообщили в особый отдел. Особистов Егор дожидаться не стал и рванул прямо из госпиталя в свою деревню. Вернулся ночью к жене, сказав, что отпустили из госпиталя до дома, переночевал, а утром собрал хлеба и, повинившись перед ней, ушёл на охотничью заимку. Вот так и просидел почти шесть лет. А потом сдался сам…

- А ты, Ваня, думаешь легко сидеть шесть лет? Ты на своём хуторе жил, по-нимаешь ты, жил. Нормально жил. Трудился, дитём обзавёлся. А я? Я, как вор, сидел эти шесть лет. Весной выкопал в лесной глуши землянку и устроился там. Сидишь весь день в темноте, ночью тоже в теми размяться выползешь. Все бока за день отлежишь. А баба в колхозе от рассвета до заката работает, а после дома – огород, корова, дети. Управится со всеми и вместо сна ко мне с узелком бежит. А я? Днями сплю, а ночью… мне не столько жратвы надо, сколько её. День-то длинный поспал, пожрал, спи снова…Ну и доластился, что пришлось ей по повитухам бегать, дитё вытравливать. Грех-то, Ванька, какой! Нет, я не то что верующий, но, как дед говорить любил, в семнадцатом Бога отменили, но не совесть…  Ох, Ваня, не жизнь это, уж что я не придумывал, как ей помочь, а что тут придумаешь, когда дом посреди деревни стоит? Да и на окраине был бы, так тоже не набегаешь – собаки кругом. Гвалт поднимут, кто-нибудь да в окно выглянет, посмотреть, кого там нелёгкая носит. Ну и попался бы не на этой неделе, так на следующей. Летом в сенокос косить по ночам пытался: когда темно - косу портишь, как только светать начинает, - народ уже к покосам подтягивается. Так и сидел, как сыч, в землянке: день сплю, ночью гуляю. А она пуп рвёт…, думал, досижу до Победы, после войны легче ей станет. Но никто и не заметил разницы после этой победы… Как в войну пуп драли бабы, так и после войны дерут не меньше. Одна радость, что с мужиками вместе. Хоть с теми немногими, что назад вернулись. А моей как? И мужик жив, и сознаться нельзя, - Егор замолчал. Кивая русой своей головой под стук колёс, он молчал и молчал. Мне уже показалось, что он дремлет, но он вдруг продолжил:
 
- А дети. Дети, Ванька? На детей ведь даже одним глазком глянуть нельзя. Потом брякнут где-нибудь по детскому недоразумению, что папку видели. Живого-здорового…
 
- И харя шире чемодана, - встрял кто-то, от скуки слушающий наш разговор.

- И харя шире чемодана. Да. Ведь я в землянке с ума от безделья схожу, жена грыжу надрывает в колхозе, а старший попал в компанию с безотцовщиной, да он и сам-то был безотцовщиной, при живом отце, и совсем от материнских рук отбился. И парень-то хороший рос, работящий, всегда послушный был. С детства жилы рвал, на меня глядя. А тут связался с лихоимцами, стал в соседнем городке лёгкие деньги промышлять. Понравилось. Да кому лёгкие деньги не понравятся, Ваня? Ни я, ни ты от них не откажемся. Да только до добра даже найденный кошелёк не доводит, а тут - кражи… Что кражи, мало ли по стране сейчас оружия валяется? При желании и пушку ещё отыскать можно, а танки, те только ещё пособирали, да плавить до сих пор возят! Не знаю, как у вас там, в Белоруссии, а здесь такие бои шли, что не понять: то ли земля под ногами, то ли склад оружейный. Дошло до разбоя. Едва пацан не попал под следствие. Спасло то, что налетели они на бывалый патруль – солдаты войну повидали – положили подельников, а мой раздолбай чудом смылся. Может, пожалели его чужие люди – видят, что малолетка, ни убивать не стали, ни жизнь ломать. Чужие люди, Ваня! А родной отец сидел и безучастно смотрел со стороны. Мочи, Ваня, не стало сидеть. Силы кончи-лись…Да, виноват! Да, струхнул я тогда так, что полные штаны наложил, но вы дайте второй раз. Чуть в себя прийти и - в бой! Нет, сразу - к стенке. С этим строго было в первую зиму. Да и потом, говорят, тоже… Сначала этими вот словами перед бабой своей, а больше перед собою оправдывался, но потом и это помогать перестало… Сколько раз клял себя: лучше бы пуля в лоб в бою, или поотрывало-покалечило, но не так вот… Сидеть сиднем. Поэтому и решил сдаться.

- А сынок твой обрадовался, что папаша его дезертиром объявился, и стал вести себя паинькой, - сказал кто-то из-за моей спины.

- Прежде чем сдаться, я с ним встретился… дурак. Пытался объяснить, что к чему. Почему так случилось, почему сидел в лесу. Думал, и ему польза будет от того на будущее. Я не про войну, конечно, не про дезертирство, я о жизни – думал, что поймет, как один глупый поступок всю жизнь перечеркнуть может. А то и оборвать. Хотел объяснить, почему сам иду сдаваться. Думал, поймёт. А он… заревел… в пятнадцать лет заревел! Я в этом возрасте уж за девками бегал, а он заревел. Заревел и убежал… крикнул только: «Мой отец – дезертир!» - и убежал. Тут уж я сам заревел…

- Эти щенки сейчас все на военной романтике помешаны. Им бы только под танки, под пули… пусть милицейские… дурачьё…, им бы наш опыт…

- А оне лезут башками,  куды папала их суют. Под пули! Знамо ли дело ради лихости лезти под пули!

- Которых они никогда не видели и не нюхали, - постепенно в разговор о детях втягивалось всё наше «столыпинское» купе.

Кто-то имел семью до войны, кто-то, даже мальчишки, повзрослев за эти годы неимоверно, успели наплодить мелочи после... Но все сталкивались с бедовой безотцовщиной и беспризорщиной в городах и сёлах. Беспризорников, кого успели, быстро пораспихали по суворовским училищам. Кого не успели - по тюрьмам. Безотцовщина же осталась на шее матерей самым тяжёлым ярмом, снять которое не мог с них никто.  Воры, едущие в нашей секции, в разговор не вмешивались. Они играли в буру и на мелочи не отвлекались. Это росла их смена. И за будущее своё они были спокойны. А мы нет.

Продолжение: http://www.proza.ru/2019/02/05/825