На паперти

1)
Стылое небо. Рваные свинцовые облака. Ветер порывами. Стайка грязных листьев поднимется над тротуаром, промчится вперёд, настигая редких прохожих, и опустится перед ними отдохнуть ненадолго.  Потом вдруг сорвётся с места, закружится, завьётся. И – снова упадёт. В догонялки с людьми играет.
Ноябрь – листовей.
То ли изморось, то ли туман.
Сыро.
Озябшими покрасневшими пальцами нищенка осеняет себя крестом, но это ей плохо удаётся.
Чёрное пальтишко из потёртого на локтях и полах драпа болтается на худеньких плечах как на крестовине для огородного пугала. Кажется, что при следующем мощном рывке ветру удастся оторвать владелицу этой жалкой одежонки от земли и унести далеко-далеко. Как тот последний листок, что осенник-свистун отнял у продрогшей берёзки на косогоре.
Но она стоит. Будто вросла в облюбованное место у Храма. Широкие рукава, съезжающие к локтю при каждой попытке перекреститься, обнажают голые руки.
Серо-коричневая самовязанная шаль из шерсти грубого прядения перекрещена под подбородком и туго завязана сзади узлом поверх поднятого воротника. Шаль почти полностью закрывает лоб женщины, ни одной прядки волос не выбивается наружу. Невозможно ни представить, ни угадать, блондинка она или брюнетка, или седа как лунь.
Войлочные ботинки «прощай молодость», протёртые до дыр  на мизинцах и косточках, будто взяты где-то напрокат без учёта размера. Несуразные полосатые носки чуть ниже середины икры не облегают ногу, а неопрятными складками сползают вниз, плохо скрывая застиранные дырявые хлопчатобумажные чулки.
На земле, прижавшись вплотную к мыскам ботинок, знакомящих прохожих с модой прабабушек, лежит раскрытый матерчатый мешочек: некогда светло-бежевый, а теперь грязно-пепельный, покрытый россыпью пятен и пятнышек разного цвета и происхождения. Это пыльник от сумки “Hermes”.

2)
В  Храм по престольным праздникам и воскресеньям ходили родители Садовника.
Теперь эту традицию продолжает он сам.
Последние лет пятнадцать одна и та же нищенка стоит с протянутой левой рукой на  паперти. В толпе подобных себе она выделяется усталым голосом, слезящимися глазами и одеждой, похожей на экспонаты из музея поношенного советского ширпотреба середины двадцатого века.
После Егория Вешнего  женщина исчезает, но к празднику Воскресения Словущего вновь появляется у Храма.
Садовник к ней привык. К человеку  без имени, без лица. Всё – маска. Он ничего о ней не знает. Просто чувствует. Всё – маскарад.
Он проходит всякий раз мимо, не реагируя на её чуть слышное «Подайте, Христа ради».

3)
Не туман и не изморось - впопыхах завертела хоровод ноябрьская вьюга. Присыпала прилипшие к асфальту листья и газон белой мукой. Ни-ко-го. Храм, Садовник и нищенка.
На пальто её налипли колючие снежинки. Белая корона на платке не тает. Она в молчаливой безнадёжности протягивает левую руку вперёд, навстречу единственному прохожему. Правой же пытается по привычке наложить на себя крест, но получается отчего-то плохо.
Это Садовник видит боковым зрением. Ему хочется поднять глаза на нищенку. И он это делает.
На безымянном пальце, который по православным канонам надо вместе с мизинцем прижать к ладони, прежде чем перекреститься, он замечает массивное золотое кольцо. Но не золото делает его эксклюзивным, а диковинно крупный пейзажный королевский янтарь.
Сияющий в обрамлении драгоценного металла, камень настолько велик, что мешает нищенке подобающим образом исполнить ритуал и попросить подаяние.
Руки холёные. Свежий маникюр.
Грязный пыльник от сумки “Hermes” пуст. Нищенка наклоняется за ним, подбирает с земли и, пытаясь схватить Садовника за рукав пальто, второй рукой подставляет ему свою «суму».

4)
Садовник давно полюбил этот ресторан. Хорошая кухня. Вышколенные официанты. Спокойные интерьеры. Задрапированные шёлком цвета пыльной розы и дымчатой вуалью поверх него оконные проёмы.  Живая музыка по вечерам.
Иногда он приходил сюда с женой. Иногда, как сейчас, один.
Через час должен заглянуть его однокурсник, который  уже много лет жил в Европе, но по делам  изредка прилетал в город своей юности, и тогда они непременно встречались.
До условленного времени оставался ещё час, поэтому Садовник, выбрав столик в глубине зала, заказал  кофе.
Посетителей мало: будний день, полдень.
Эрик приносит чашечку кофе и бокал воды со льдом. Он знает привычки этого немолодого посетителя.
 Кофе вкусный. Jamaica Blue Mountain - это Jamaica Blue Mountain. Ничего лишнего. Густой, насыщенный – божественный напиток.
Ореховый привкус оттеняет щепоточка соли, насыпанная в разогретую медную турку вместе с сахаром и только что смолотыми зёрнами. Струйки винного аромата любимого кофе Джона Леннона и Яна Флеминга щекочут память. Полуприкрыв глаза, седой Садовник под пленительную мелодию “Michelle” мысленно перелистывает страницы своей жизненной повести.
Романтик, ценитель доброты и честности в людях, он шёл от хребта к хребту, брал за перевалом перевал; он падал, поднимался, и снова шёл в неизведанное. Туда, где на вершине однажды засияла его звезда – полотно всей его жизни, его «Жизель».
Дипломы, почётные звания, слава – всё пришло после «Жизели», но помнится и дорого не это. Первый мольберт, первый урок, первая персональная выставка. С трудом организованная и – «освистанная» в профессиональном сообществе, в газетах, журналах, на пленуме и съезде Союза художников.
Не сломался. Ночью подрабатывал санитаром в травматологии, а днём, поспав часок-другой, возвращался к своим картинам.
Первыми его натурщиками были … больные. Он делал карандашные наброски каждое дежурство. Потом прорисовывал их. Так ему удавалось вести своеобразный «дневник» выздоровления молодых и не очень людей. Дневник в картинах и рисунках.
Тело человеческое научился чувствовать, и видеть красоту там, где никто другой её не отыскал бы.
Трудное было время. Счастливое. Он взрослел. В нём вырастал Мастер…
Сквозь пелену воспоминаний в его сознание врывается разговор. В приглушённом полумраке кафе за соседним столиком – силуэты пожилых девушек  без возраста. Мини. Сапоги из тонкой кожи до колен. Он не может разобрать лиц, но один голос… Садовник его где-то слышал.

5)
- Ну что  тебе рассказать? На днях Ванечке двадцать пять лет исполнилось. Красавец. Высокий, статный. Гла-а-за-а… Одет с иголочки. На шоппинг только в Лондон. Учиться ещё не закончил. Трудный факультет выбрал, да и вуз первой руки. Поступил по олимпиаде  на бюджет, но … теперь вот на платном. Преподаватели придираются, «валят» на экзаменах за пропуски лекций и семинаров. По курсовым и лабораторным одни «неуды» были на первом курсе.
 Но Ванечка, он такой: гибкий, оборотистый. Быстро сориентировался. Нашёл по объявлению в интернете мужичка толкового. Теперь он Ване всё решает. Полегче стало. Да, не бесплатно, но что делать. Диплом-то надо получать. С защитой, думаю, проблем не будет. Подыскали нужного человека. Уже приступил. Работает по плану и графику, который в институте утвердили. Пока у научного руководителя вопросов нет по дипломному проекту. С аспирантурой теперь надо определяться – не в армию же идти!
Живёт отдельно. Я ему квартиру купила двухкомнатную в хорошем районе. Вот он там с подругой. Работать? А кто его без высшего возьмёт? Пока только учится.
Они с Наташей ко мне каждый день приезжают. Я на работе часов до двух-трёх. Вернусь, что-нибудь вкусненькое приготовлю, накормлю их, с собой дам, чтоб на следующий день до вечера хватило.
Знаешь, хороший парень получился. Отзывчивый, ласковый, очень преданный и благодарный.
Говоришь, колечко моё понравилось? Так это Ваня в честь двадцатипятилетнего юбилея мне подарил. Да, летал специально в Калининград несколько раз. В ювелирной студии “Darvin” заказывал. Камень долго подобрать не могли. Крупные теперь редкость.
Ну, конечно, деньги мои. У него-то откуда? Главное, что  радует, - он всегда хочет сделать мне приятное. На день рождения, на День матери, на Рождество. Задумает что-нибудь подарить, махнёт в Европу и – вот он, уже здесь, с дарами: дорого яичко к светлому дню! Никогда не скупится. Маме – всё самое лучшее. И украшения, и парфюм, и сумочки. Всё оригинальное. Никакого фейка. Ценит меня.
А с колечком такая история вышла. Отмечали Ванин день рождения в «Белом кролике» на Смоленской площади. Сама понимаешь, всё на высшем уровне. И вся Москва – у твоих ног. Покоряй, не стесняйся!
В самый разгар праздника пригласил меня сын на танец, но прежде тост за меня поднял, расцеловал, коробочку открыл и желанный подарок надел мне на безымянный палец. Очень просил никогда не снимать. Разве могу я просьбу сына не выполнить? 
На другой день колечко это, дорогое моему сердцу, мешало в работе. Со временем привыкну. Люди ко всему привыкают.
Что ты, подруга, какая кафедра. Защитила кандидатскую по психологии, попреподавала год-другой и уволилась. Зарплата копеечная. А сына как одной растить? Ему ведь не только школа и футбольное поле под окном были нужны. Мир надо показать пацану, вкус к хорошей жизни привить. 
Помню я и тараканов в нашей коммуналке в полуподвале, и одни ботинки на осень, зиму и весну, и пустой «холодильник» за окном, что вровень с тротуаром был. Хлебнула горюшка. Врагу не пожелаешь. Да что я тебе рассказываю? Ты и сама всё знаешь: и про маму мою запойную, и про отца, который искал утешения в чужих постелях. Как хотелось вырваться оттуда, как хотелось радости и еды вдоволь.
Спасибо неграмотной бабушке. Детей чужих нянчила, полы у богатых людей в домах мыла, бельё им стирала. А денежку для меня откладывала. На книги, на юбочку, на зонтик, на поездку в Евпаторию. Помнишь, мы с тобой в какой-то хибарке на раскладушках две недели ютились и были на седьмом небе? Море, песок, виноград… Да, по два рубля за ночь…В хибарке из горбыля, без света и удобств, с незапирающейся дверью и добрейшим псом около неё. Теперь страшно такое представить, а тогда это было счастье.
Отстояв очередь за варёной кукурузой на завтрак, лететь, лететь (как пчела летит на работу – собирать нектар) на пляж, потому что там и есть главная работа – загореть ровно, красиво, стать похожей на румянец спелого винограда.
Все мы под Богом ходим. Лет уж давно за шестьдесят. Меня не станет – кто мальчику поможет?
Неизвестно, как жизнь дальше у Ванечки  сложится…
«Если я могу дать моему мальчику хороший жизненный старт, почему этого не сделать? И если я даже не могу, я всё равно должна, понимаешь, должна это сделать», - такое обещание я себе дала, когда его папаша – приглашённый донор, растворился в февральских метелях, узнав о моей беременности. Да я на него и не рассчитывала. Чужой человек. Случайный.
Летом в международные лагеря и в Турцию, и в Болгарию отправляла. Когда в институте стал учиться, в Ирландию и в Америку покупала ему туры на 2-3 месяца.
Права ему водительские купила. Машину.
У меня теперь другая работа. Батюшка благословил, и пошло, и пошло… В будний день минимум  тысяч пять-шесть, а по праздникам и больше.
Трудно было в образ вжиться. Помогла соседка. Она в театре работает. Обеспечила реквизитом, кое-что подсказала. Свела с одним народным артистом, он теперь не служит в театре, даёт уроки сценического мастерства. Ну да, вложилась в этот проект конкретно.
Но теперь…Теперь всё лето провожу на Средиземноморье. Могу себе позволить. И массажистку, и маникюршу, и личную портниху, и профилактику дважды в год в ЦКБ, и такси от дома до работы и обратно - тоже могу.
Проблемы? Есть одна. Потому тебя и пригласила. Ванечка-то в автошколе не учился, вот летом и разбил машину.  По неопытности. Да и не машина уже это была, а так, рухлядь: три года на той Mitsubishi Pajero откатался.
Папина «Волга» где? Ну, дорогая моя, «Волга» - это единственное, что осталось от папы, но она же рудимент прошлого. Ванечка её за ненужностью давно сдал на металлолом. Надо новую покупать. У нового поколения всё должно быть новым. Ваня говорит, что ему нужен Gelandewagen, для престижа, для имиджа. А ты же знаешь, я для сына всё сделаю.
Не хватает мне два миллиона. Можешь одолжить? Заработаю, отдам с процентами.
Работаю кем? А разве я не сказала? У храма на паперти стою.

6)
Садовник поперхнулся, закашлялся.
За соседним столиком сидела несчастная "счастливая" мать -  нищенка с эксклюзивным кольцом на безымянном пальце правой руки…