Много лет тому назад на Балтике

      Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!

      Вопрос: могла ли существовать на Балтике своя, не упомянутая в знаменитых диалогах Платона «Тимей» и «Критий», северная, Атлантида? Ответ: да, могла! И не только могла существовать, но и действительно существовала! Подобно водам Атлантического океана, воды Балтийского моря также скрывают в своих глубинах Атлантиду, правда, не прославившуюся в тысячелетиях таким совершенным государственным строем, могуществом, богатством и размерами, но, тем не менее, во многом родственную и разделившей судьбу той, впервые упомянутой еще Платоном, Атлантиды, что якобы потонула в результате чудовищного катаклизма в «Море Мрака», дав ему его позднейшее и сохранившееся вплоть до наших дней название – «Атлантический океан». Судьба же эта представляется во многом поучительной и нам, людям начала XXI столетия, пусть даже обходящимся с деньгами не столь расточительно и пользующимся хлебом для «подчистки» (а попросту говоря – подтирки) собственных детей в редчайших случаях (скорее же всего – не пользующимся им в этих целях никогда):

     «Говорят, на северном побережье острова Узедом много, много лет тому назад стоял большой торговый город под названием Винета или же Венедиг (немецкое название «царицы Адриатики» Венеции – В.А.), отличавшийся большим богатством. Рассказчики обычно говорят, что город этот стоял между побережьем моря и горой Штрекельберг, в том месте, где сейчас находится так называемый Винетариф (Винетский риф – В.А). Говорят, что в пору своего расцвета город Винета был таким богатым и красивым, что не имел себе равных на всем побережье Северного и Балтийского моря. Дома, в которых жили горожане, были подобны маленьким дворцам. Они были построены из мрамора, их крыши - украшены позолоченными зубцами и шпилями. В винетской гавани стояли на якоре сотни кораблей, плававшие до Архангела (русского Архангельска – В.А.) и Константинополя. В городе постоянно находились иноземные купцы, продававшие заморские товары и покупавшие товары местные. Но чем богаче и состоятельнее становились жители Винеты, тем больше проникались они гордыней и надменностью, безбожием и всяческим нечестием. Они питались только самыми изысканными кушаньями, пили дорогие вина только из серебряных и золотых сосудов, затмевавших своей красотой и роскошью церковную утварь. Да и копыта своих лошадей они подковывали не железом, а серебром и даже золотом. Хлеб – этот лучший из Божьих даров – их жены оскверняли самым бесстыдным образом, подчищая им своих маленьких детей. Дети же их во всем подражали взрослым. Шарики, которыми дети играли на улице, были из чистого серебра, при игре в «блинчики»  они использовали  вместо камешков, прыгающих по поверхности воды, не что иное, как звонкие талеры (серебряные монеты – В.А.). Но подобные спесь и гордыня не могли остаться безнаказанными. Как-то ненастной ноябрьской ночью над нечестивым городом и над его безбожными жителями внезапно свершился грозный суд Божий; обрушившийся на него с моря ужасный потоп, смыл своими волнами город, погребая все дома и всех людей под своими потоками, и ни один из жителей Винеты не избегнул скорой и внезапной гибели. Так всего за несколько часов был уничтожен богатый город со всей его красой и всем его великолепием».

       Далее Альфред Гааз (или, в современном написании, Хааз), чьи «Померанские (Поморские – В.А.) сказания», вышедшие в 1912 году в Берлине, мы цитировали выше, утверждает, что развалины Винеты и очертания столь оживленных в свое время улиц города до сих пор различимы на дне моря (правда, только в ясную погоду). И что раз в год погибший город, в виде расплывчатого силуэта или миража, имеющего неопределенные очертания, даже появляется над поверхностью моря (причем днем, а не среди ночи, как в сказочной повести шведской писательницы Сельмы Лагерлёф о путешествии уменьшенного обиженным им гномом до крошечных размеров мальчугана Нильса Хольгерсона с дикими гусями). «И тогда люди в окрестных селах говорят: Винета вафельт! (Винета мерещится!). А в полдень Иванова дня – 24 июня – якобы даже можно услышать звон винетских золотых (как и все в этом сказочно богатом городе) колоколов. Слышать их звон, впрочем, далеко не безопасно. «Ибо говорят, что того, кто хоть раз услышал звон колоколов Винеты, будет тянуть в глубины моря с непреодолимой силой, до тех пор, пока он и сам не упокоится навеки на дне морском».

       В иных сказаниях сохранились даже описания очевидцев – например, бедного мальчика-пастушка, увидевшего как-то утром на Пасху на берегу рыбацкого поселка Козеров, как богатый город с золотыми маковками (говоря по-нашему, по-русски) выплыл на свет Божий из морской пучины. Храбрый мальчуган не побоялся войти в высокие, богато украшенные городские ворота и прошел по улицам с алебастровыми постройками с разноцветными стеклянными окнами и золотыми черепичными крышами до самого городского рынка. На рынке хранящие молчание купцы расстилали на прилавках перед ним блестящие шелка и шитую золотом парчу, их шустрые, но столь же молчаливые приказчики разворачивали рулоны тончайших кружев и пестрых восточных ковров.  При виде всей этой сказочной роскоши бедный пастушок мог только беспомощно развести своими пустыми руками, и тогда один из купцов с мрачным выражением лица показал ему медную монету. Пастушок долго шарил попусту в карманах своей бедной одежонки, хоть и знал, что ищет понапрасну – ведь у него не было ни гроша. Все смотрели на него печально и разочарованно. Понурив голову, мальчик пустился в обратный путь по улицам немого города, и вышел за ворота, возвращаясь на берег к своим овцам. Когда же он оглянулся назад,   то не увидел за собою ничего, кроме озаренного яркими солнечными лучами моря. Что же до древнего, сказочно-красивого города, с его роскошью и блеском, то он опять ушел на дно морское – так же бесшумно и беззвучно, как незадолго перед тем вынырнул из балтийских вод.

     Старшие поведали пастушку, рассказавшему им о случившемся с ним, почему молчаливые винетские купцы были так огорчены отсутствием у него «презренного металла». Будь у мальчика хотя бы медный грош, чтобы предложить его в уплату за предложенный товар, греховный град Винета был бы им избавлен от тяготевшего над ним древнего проклятия, выйдя, со своими обитателями, снова из поглотившей его морской пучины на свет Божий. Очень поэтичное сказание и в то же время – поучительная притча, характеризующая реалии померанской археологии в далеком прошлом…

      Наряду с упомянутой выше опасностью быть утянутыми на дно морское звоном колоколов зачарованного города, всех энтузиастов, пожелавших разгадать загадку этой «Атлантиды Балтики», подстерегают и опасности иного рода. Сказание о Винете – произведение фольклора, народного творчества, изначально – устного, и лишь впоследствии записанного на пергамене или бумаге, а, следовательно, не точное и детальное отражение реальности, но лишь слабый отблеск обстоятельств и событий имевших (или не имевших) место в действительности. Вопреки всем утверждениям энтузиастов-дилетантов охотно ссылающихся на пример такого же энтузиаста-дилетанта - прославившегося на весь мир Генриха Шлимана,  умудрившегося, вопреки насмешкам скептиков, откопать руины легендарной Трои лишь благодаря своей слепой вере в точность и подлинность всего, описанного Гомером в «Илиаде», подобные легендарные источники не следует принимать безоговорочно на веру. Гомеровская (а не реальная) Троя, платоновская Атлантида, как и золотые маковки Винеты, не были (и вряд ли будут) найдены  в том виде, в каком они дошли до нас в сказаниях. Являющихся свидетельствами фантастического мироощущения наших пращуров, их представлений о мире, но ни в коей мере не совершенно надежными путевыми указателями, и уж тем более – не достоверными источниками исторических знаний. Хотя это ни в коей мере не исключает наличия в них «зернышка исторической правды», добраться до которого всегда хочется попытаться, снимая наслоения времен, очищая его от налипшей за столетия, если не дольше, «шелухи».

    Так, вероятнее всего, упоминание Венедига-Венеции в приведенной нами выше редакции легенды о Винете, связано не только и не столько со склонностью ее рассказчика (или, вернее, пересказчика) к романтике, сколько со знанием им исторических процессов. Ведь, как известно, в свое время часть территории, простирающейся между областями расселения германцев и славян,  была заселена племенами, принадлежащими (вопреки мнению Виктора Борисовича Шкловского – человека весьма необычной судьбы, богатой разного рода драматическими событиями, и причудливой, словно полет летучей мыши, одного из любимых писателей нашего детства - и современных ему ученых, на которых он ссылается)  к иллирийской  языковой семье – так называемыми венетами. Названия областей или городов вроде Венетия или Венеция суть часть языкового наследия этих иллирийских племен (фигурирующих в сочинениях Страбона, Тита Ливия и других античных авторов), название которых было лишь впоследствии, после переселения венетов из Прибалтики на юг, к теплому Внутреннему морю (именуемому нами Средиземным), перенесено германцами на своих славянских соседей, занявших области, освободившиеся после ухода венетов. Память о характерном этнониме – «венеты» - оказалась, таким образом, сохраненной в старонемецком названии «винды» или «венды», данном немцами поморским и полабским (то есть жившим на реке Лабе, или по-немецки – Эльбе) славянским племенам, а также южным славянам – словенцам . И потому не удивительно, что, по созвучию названий, венетов стали считать основателями Винеты. Так, скажем, зарабатывавший пером себе на хлеб при дворе герцога Померании-Вольгаста  канцелярист Томас Канцов (или Кантцов), писал в XVI веке (как, впрочем, многие другие до и после него):

     «И в ту пору оные венеды построили город Винету в Померании, о котором так много пишут, и чьи фундамент и развалины зданий сохранились по сей день, именуемые местными крестьянами «малой Венедией», о чем я дальше расскажу подробней».

     Пышность и блеск мраморных дворцов Винеты послужили поводом к сочинению множества песен, опер, сказок, стихотворений, рассказов и киносценариев, вдохновляя таких первоклассных мастеров изящной словесности, как скажем, Гердер или Гейне. В  сказочной повести Сельмы Лагерлёф крошка Нильс Хольгерсон (возрастом не старше пастушка, сумевшего, волей судеб, проникнуть ненадолго в затонувший город) пролетает над ними на старом аисте Эрменрихе (носящем, по странной прихоти писательницы, имя грозного царя могущественных готов, переселившихся некогда из Скандинавии в Прибалтику, чтобы мигрировать оттуда все дальше на Юг и Восток, и почитаемых шведами в числе своих предков).

     Как ученые мужи, так и болтливые шарлатаны всех мастей в равной степени ощущали на себе притяжение этого таинственного «города в лоне вод», описанного немецким поэтом-романтиком Вильгельмом Мюллером в стихотворении (положенном на музыку куда более известным за пределами Германии Иоганнесом Брамсом) остававшееся долгое время неудовлетворенным, а частично – все еще остающееся таковым стремление к ней, погрузившейся в лоно вод, чьи развалины остались под водой, чьи крыши отбрасывают золотые блики на зеркало морской глади, так что рыбак, увидевший это волшебное мерцание, хотя бы раз, в светлых лучах вечерней зари, снова и снова приплывает на это зачарованное место, хотя ему угрожают опасные скалы…

     Аналогичным образом, кстати говоря, обстояло дело и с автором настоящей книги, сталкивавшимся чаще с опасными скалами, чем с прекрасными вечерними зорями. Хотя автору не впервой пускаться в литературное плавание, в поисках Винеты ему приходилось не раз сбиваться с курса, оказываясь слишком доверчивым к содержанию того или иного источника. В одном из них, опубликованном в свое время в старинном немецком университетском городе Йене, в котором довелось учиться автору этих строк, к примеру, утверждается, что «Бурислаф», то есть - согласно «История Оркад, Дании и Йомсбурга», изданной на немецком языке в 1924 году  - польский король Болеслав Храбрый  -, поручил разбойничавшему дотоле (и весьма успешно!) на Британских островах - в Уэльсе, Шотландии и Ирландии, лихому викингу-норманну  Пальнатоки, воевавшему с англосаксами и кельтами , построить ему на «Вендском побережье» крепость. Эта удивительная история входит в цикл сказаний, сложившихся вокруг легенды о Винете, ибо указанная крепость – Йомсборг (или, по-немецки, Йомсбург) – согласно многим скандинавским сагам, располагалась в окрестностях легендарной Винеты:

     «Конунг (король – В.А.) решил послать людей, чтобы те нашли Пальнатоки и пригласили его к нему и сказали, что конунг будет ему другом. Конунг добавил к приглашению, что предлагает ему землю под названием Йом в его стране и обеспечит его поселение там, а за это Пальнатоки будет защищать свою округу и всю страну. Пальнатоки принял предложение и поселился там со своими людьми. Вскоре там был построен большой, хорошо укрепленный град. Часть города находилась на мысу и окружена была морем. Там была гавань, где могло разместиться триста шестьдесят длинных ладей (военных «длинных кораблей»- «лангскипов», или «драккаров», о которых будет еще подробнее сказано на дальнейших страницах нашего правдивого  повествования – В.А.), да так, что все они находились бы под прикрытием городских укреплений (то есть крепостные стены Йомсборга опоясывали гавань наподобие кольца, напоминая этим порт Посейдониса-Посейдониды, столицы платоновской Атлантиды – В.А.). Все там было устроено так хитро, что вход в гавань перекрывала большая каменная арка. На входе в бухту были установлены железные ворота, которые запирались изнутри. На вершине арки стояла башня, в которой были установлены камнеметы (метательные машины-катапульты, или «аппараты», как их называли древние греки – В.А.). Город звался Йомсбург». («История Оркад, Дании и Йомсбурга». Туле. Древние нордические сказания и поэмы. Серия 2, том 19. Йена, 1924 год).
   
   Согласно «Истории Оркад…», Болеслав Храбрый, привлекший на свою службу и шведского короля Эрика,  отдав ему, если верить церковному историку Адаму Бременскому (о котором у нас еще пойдет речь далее), в жены свою дочь или сестру, правил с 992 по 1025 год. В этот период меченосцы-славяне Болеслава и меченосцы-германцы Эрика объединенными силами воевали с германцами-датчанами, и призвание германцев-викингов лихого Пальнатоки славянским, польским князем Болеславом, описанное выше, вероятно, произошло именно в ходе этих событий. Правда, согласно «Саге о йомсвикингах» (датируемой рубежом XII-XIII столетий), Бурицлейв («Бурислаф» упомянутой выше немецкой «Хроники Оркад…») сделал это из страха перед воинственным Пальнатоки: «В то время конунгом Вендланда («Страны вендов» - В.А.) был Бурицлейв. Он слышал о Пальнатоки и был обеспокоен его набегами, а Пальнатоки неизменно побеждал, и считалось, что он никому не уступит», но вряд ли стоит слишком доверять подобным апологетическим произведениям художественной прозы. Во-первых, саги записывались, чаще всего, по прошествии очень долгого времени после описанных в них, имеющих значение для нашего правдивого повествования, событий, в Скандинавии или в Исландии. Во-вторых, их вполне реалистичный «второй план» нередко совершенно затмевается выдвинутым на «первый план» совершенно необходимым с точки зрения тогдашнего общества, стремлением прославить нордических князей и королей, с целью обоснования их претензий на власть.

      В отличие от процитированной нами выше немецкой «Истории Оркад, Дании и Йомсбурга», в примечании к русскому переводу «Саги о йомсвикингах» (йомсвикингами именовались члены основанного в Йомсборге военно-пиратского братства вроде позднейшей Запорожской Сечи с аналогичными порядками – вплоть до запрета на проживание женщин)  призвавший к себе на службу викинга-головореза Пальнатоки  «Бурицлейв» отождествляется не с польским государем Болеславом I Храбрым, а с совсем  другим историческим деятелем: «Имеется в виду один из князей поморских славян-«вендов». На дочери славянского князя Мстивоя Тове был женат Харальд Синезубый (король Дании и Норвегии – В.А.). Возможно, Мстивой и Бурицлейв (Бурислав?) происходили из одного княжеского рода. Во время конфликта с сыном Свейном (Свеном- В.А.) Харальд Синезубый скрывался в земле вендов.».

      Кроме того, Йомсборг упоминается, под названием Гьюмсбург или Хьюмсбург (Hyumsburgh), хронистом Свеном Аггесоном (около 1185 года). В «Круге земном» («Хеймскрингле») средневекового исландского политика, историка и скальда Снорри Стурлусона (около 1220 года) упоминается область «Йом». В «Фагрискиннасаге» (около 1230 года) и в «Книтлингасаге» (около 1260 года) упоминается крепость или замок, получившие свое название от этой области.
 
      Впоследствии не раз высказывалось предположение, что не встречающееся в немецких сказаниях и древних хрониках название «Йомсбург» или «Йомсборг» могло быть скандинавским названием портового города Юмны или Юмнеты, вокруг которого со временем сложилось сказание о затонувшей балтийской Винете (чья печальная судьба, возможно, ожидает и ее адриатическую «почти тезку» Венецию). Что представляется автору этих строк вполне возможным. Не случайно в примечании к русскому переводу «Саги о йомсвикингах» в данной связи говорится следующее: «Йомсборг — судя по саге — (не столько исторически реальный, сколько легендарно- - В.А.) идеальный город викингов, однако, возможно, прототипом этого легендарного локуса  является город Волин, упоминаемый в хрониках как Юмне (Юмнета). Исторический Волин (вот он – град «Волын» из столь любимого нами с Андреем Баталовым и Александром Шавердяном в школьные годы «поморского сказания» графа Алексея Константиновича Толстого! – В.А.), по данным археологии, представлял собой крупное торгово-ремесленное поселение («вик»), населенное славянами, скандинавами и балтами. Первые укрепления сооружены в IX в., в середине X в. возводятся новые укрепления, к этому же времени относится и крупный могильник».

      Аналогичным образом средневековый немецкий Штеттин (поморский Щетин, современный польский Щецин) в скандинавских хрониках именовался на «нордический» (северогерманский) лад «Бурстаборг», Каммин (современный польский Камень-Поморский) – «Стейнборг» и т.д. Далее уважаемый читатель сможет убедиться в том, что высказанное автором настоящей книги «смелое» предположение очень недалеко от истины. Пока же автор осмеливается обратить его внимание на три неоднократно высказывавшиеся возражения против попыток отождествления «Йомсборга» и «Юмне». Во-первых: Юмне-Юмнета была, вне всякого сомнения, славянским поселением, не находившимся под полной властью викингов-норманнов (или, по-нашему, по-русски, говоря – варягов). Во-вторых: как мог Йомсборг, многократно описанный в сагах, как пристанище пиратов, одновременно быть оживленным морским торговым портом? И, наконец, в-третьих: Юмне-Юмнета, судя по всему, располагалась на значительном удалении от берега, что опять-таки противоречит широко распространенным представлениям о ней, как о гнезде морских разбойников, высматривавших себе, так сказать, плавучую добычу, обозревая с его башен ширь балтийских вод…
Тем не менее, при ближайшем рассмотрении оказывается, что одно вовсе не исключает другого. Так, в «Саге о Магнусе Добром», входящей в «Круг земной» Cнорри Стурлусона, о правившем примерно через два десятилетия после смерти Болеслава Храброго короле норвежцев и датчан Магнусе сказано: «С приходом весны Магнус конунг собрал большое войско и двинулся на юг в Данию. Когда он прибыл туда, из Страны Вендов (славян – В.А.) до него дошло известие, что венды в Йомсборге вышли у него из повиновения. Там у датских конунгов – они-то и основали Йомсборг – было большое владение, подчиненное ярлу (князю – В.А.), и Йомсборг стал сильной крепостью. Когда же Магнус конунг узнал эти новости, он собрал в Дании много боевых кораблей и летом отплыл в Страну Вендов вместе со всем своим войском, и была то огромная рать. Так говорит Арнор Скальд Ярлов:

     Слушай песнь о том, наследник
     Княжий, как носил ты красный
     Щит на вендов. Индевелый
     Киль вы на воду спустили.
     Дождались тогда несчастий
     Венды. Мне другой не ведом
     Вождь, чтоб к пажитям их, волны
     Бороздя, вел больше стругов.

     Когда Магнус конунг прибыл в Страну Вендов, он направился к Йомсборгу и захватил его, перебил множество народа, пожег крепость и все вокруг, подвергая все разграблению. Так говорит Арнор Скальд Ярлов:

     Ты огнем прошел по землям,
     Князь. Не ждал спасенья жалкий
     Люд. За Йомом взвились клубы
     Дыма к небу, войнолюбец.
     Нехристи тряслись от страха,
     Не хранили их и стены
     Крепостные. Ты им жару
     Задал всем, гроза народов.

     Множество народу в Стране Вендов признало власть Магнуса конунга, но намного больше было таких, которые бежали».

     По Снорри Стурлусону выходит, что Йомсборг был основан теми самыми датскими королями, с которыми воевали Болеслав Храбрый, Пальнатоки и Эрик Шведский. Правда, Пальнатоки был, хотя и не королем, но все же датского происхождения. Да и вообще, эпические сказания часто противоречат друг другу. «Темна вода во облацех», как говорили в таких случаях на Древней Руси…

     Словно бы подводя итог кратко очерченным нами выше драматическим событиям, отечественные историки Александр Анатольевич Фетисов и Алексей Сергеевич Щавелёв писали в своей книге «Викинги. Между Скандинавией и Русью»: «Окончательно Йомсборг был разрушен конунгом Магнусом Добрым в ходе кампании по усмирению данников-вендов и борьбе с пиратами».

     Как бы то ни было, Йомсборг – примеры Бурстаборга и Стейнборга доказывают, что этот «борг» (слово, родственное немецкому «бург», Burg, и означающее, прежде всего, «град» в значении «замка», как «укрепленного, огороженного крестьянского двора», «укрепленной, огороженной усадьбы», вообще «укрепленного, огороженного места», и лишь во вторую очередь означающее «город» в его более позднем и современном значении) был не просто замком – располагался в области расселения вендов-славян и принадлежал славянам – во всяком случае, на момент морского рейда конунга Магнуса Доброго. Что же касается широко распространенного в ту эпоху морского разбоя, следует подчеркнуть его непохожесть на современное «кинопиратство», заполняющее как кино-, так и телеэкраны, представляющие мужественных «джентльменов удачи» постоянно роющимися в полных сокровищ сундуках испанских капитанов и в пышных туалетах их прелестных спутниц. В пору расцвета Винеты, Юмне и Йомсбурга морской разбой означал, по преимуществу, нечто совсем иное: морские грабительские экспедиции с целью «пошарпать» (говоря словами Николая Васильевича Гоголя в «Тарасе Бульбе») чужие берега, вроде описанных блаженной памяти епископом Римбертом, или Реймбертом, о котором пойдет речь в следующей главе нашей правдивой повести. А снаряжаться подобные «походы за зипунами» (говоря словами Стеньки Разина, донского казака и, следовательно, возможно, отдаленного потомка древних готов, пришедших из Скандинавии в Восточную Европу через Балтику) могли в местах, весьма отдаленных от морского побережья, включая центры вполне мирной торговой деятельности.

     Куда более странной и, вне всякого сомнения, гиперболизированной представляются архитектура указанной крепости и количество вмещаемых ее портовыми укреплениями кораблей – такие масштабы далеко превосходили строительные возможности тогдашних скандинавов. Приведем для сравнения только два примера. Чтобы подчинить своей власти Данию, упомянутому выше норвежскому конунгу Магнусу Доброму понадобилось всего семьдесят «длинных кораблей».  А если верить также упомянутому выше Адаму Бременскому, во второй половине XI столетия норвежский король Харальд Прекрасноволосый с флотилией из трехсот «длинных кораблей» совершил военно-морской рейд на англосаксонское королевство. Раз сам король лично возглавил этот «поход за зипунами», можно сделать вывод, что возглавленный им парусно-гребной военный флот должен был считаться, по тем временам, весьма мощной армадой. Как же мог какой-то Пальнатоки, или какой-либо иной хозяин Йомсбурга, построить там гавань, способную вместить столь же огромный военный флот? Зачем ему это было бы нужно? Откуда ему было взять столько кораблей?

     И еще одно замечание, связанное с сомнениями в подлинности истории о Бурислафе-Бурицлейве и о Пальнатоки. До наших дней сохранилось немало названий населенных пунктов, расположенных на связанном с легендой о Винете участке балтийского побережья, заселенного славянами. «Бурстаборг» (нем. Борстенбург) и «Стейнборг» (нем. Штайнбург) – всего лишь северогерманские соответствия славянских названий данных поселений, корни которых до сих пор содержатся в польских названиях данных городов. Немецкое слово «борстен» соответствует польскому слову «щецина» («щетина»), поэтому «Щецин» («Город Щетины») = «Борстенбург» (с тем же значением.), то есть Штеттин (от славянского топонима«Щетин»).  Немецкое же слово «штайн» соответствует польскому слову «камень», поэтому «Штайнбург» (Каммин) = «Камень (Поморский)». А вот происхождение германского названия «Йомсборг» остается по-прежнему загадочным. Ему не находится славянского эквивалента. Мало того, «Йом» - слово, скорее всего, не славянского, а балтского происхождения. Ибо означает в балтских языках не что иное как «песчаная коса».

     Как уже указывалось выше, скандинавские саги, то и дело противоречащие друг другу -источники довольно-таки мутные. Мы не будем излишне подробно вдаваться в перипетии легендарных и исторических судеб основанного головорезом Пальнатоки братства йомсвикингов, хотя эти достаточно свирепые и кровожадные грабители, вне всякого сомнения, сыграли важную роль в расцвете зачарованного города Винеты. Не слишком-то приятно вчитываться в эти порой прямо-таки сочащиеся кровью страницы, способные настроить читателя на весьма мрачный лад, напоминая о временах, когда описанные в них качества весьма ценились в людях. Не ведая о роковом ходе дальнейшей истории человечества, великий немецкий гуманист и просветитель Готгольд (или, в современном написании, Готхольд) Эфраим Лессинг  в своем известном труде «Лаокоон, или О границах живописи и поэзии», бичуя широко распространенный в «Век Просвещения» культ светловолосого, не скрывающего своих слабостей, телесных и душевных мук, чувствительного, но преданного долгу до безумия, греческого героя, противопоставляет ему «жертвенную, варварскую храбрость» фигурирующих в «Саге о йомсвикингах» северных богатырей, далекую  от «действенной храбрости» героев Гомера:

      «Я знаю, что мы, утонченные европейцы, принадлежащие к более благоразумному поколению (чем древние греки, которых Лессинг, странным образом,  к европейцам не причислял – В.А.), умеем лучше владеть нашим ртом и глазами. Приличия и благопристойность запрещают нам кричать и плакать. Действенная храбрость первобытной грубой старины превратилась у нас в храбрость жертвенную. Ведь даже наши предки стояли выше нас в этом смысле. Однако предки наши были варварами. Презирать всякую боль, неустрашимо смотреть в глаза смерти, с улыбкой умирать от укуса змеи (как Вещий Олег - В.А.), не оплакивать ни своих грехов, ни потери любимейшего друга – таковы черты древнего северного героизма. Пальнатоко (Пальнатоки – В.А.) предписал законом своим иомсбургцам (йомсвикингам – В.А.) ничего не бояться и не произносить никогда слово «страх».

     Не таков грек! Он был чувствителен и знал страх; он обнаруживал и свои страдания, и свое горе; он не стыдился никакой человеческой слабости, но ни одна не могла удержать его от выполнения дела чести или долга. То, что у варвара происходило от дикости и суровости, у него обусловливалось принципами. Героизм грека – это скрытые в кремне искры, которые спят в бездействии и оставляют камень холодным и прозрачным, пока их не разбудит какая-нибудь внешняя сила. Героизм варвара – это яркое пожирающее пламя, которое горит непрерывно и уничтожает или, по крайней мере, ослабляет в его душе всякую иную добрую наклонность. Когда Гомер заставляет троянцев вступать в бой с диким криком, греков же – в полной тишине, то комментаторы справедливо замечают, что этим он хотел представить первых варварами, вторых – цивилизованным народом».

      Мы быстро пролетим над всем этим, как некогда - малыш Нильс Хольгерсон из сказки Сельмы Лагерлёф: далеко внизу нам померещится сказочный город, чей образ затем померкнет и бесследно растворится в холодных волнах Балтики. Хотя всякий, кто хотя бы раз внимал доносящемуся из морских глубин колокольному звону,  никогда не сможет успокоиться…
 
     Но нет ли каких-либо сохранившихся до нашего времени зримых свидетельств реального существования Винеты?

     В церкви современного (весьма популярного, в том числе и среди наших российских соотечественников) балтийского курорта Козеров на северном побережье острова Узедом в германской земле Мекленбург-Передняя Померания (или, говоря по-славянски – Велиград-Переднее Поморье), то есть именно там, где, по легенде, некогда обитатели Винеты разъезжали на лошадях с золотыми подковами, можно по сей день увидеть так называемый «Винетский крест» - распятие грубой, но прекрасной в своей грубости, работы, обретенное в XV веке козеровскими рыбаками плавающим по волнам в открытом море. Так, во всяком случае, написал местный хронист. Местные же жители утверждали, что Распятый выплыл на поверхность моря из затонувшего города. Правда, экскурсоводы, водящие по церкви посетителей (включая наших с Вами уважаемый читатель, соотечественников), называют «Винетский крест» работой шведского резчика по дереву того же XV века, в котором распятие было обнаружено узедомскими рыбаками. И потому «Винетский крест», как это ни печально, сможет указать нам путь к историческому ядру, или зерну, легенды о Винете не более точно, чем «Винеташтрассе» (или по-нашему, по-русски – «Винетская улица») современного Козерова, известная сто лет тому назад всякому жителю острова Узедом проселочная «дорога на Винету», так называемый «Винетайштайн» («Винетский камень») и т.д. Ну, как тут удержаться и не привести в качестве иллюстрации нашей мысли цитату из повести классика прусской и вообще немецкой, литературы Теодора Фонтане, посвященной восточно-германской области Шпреевальд: «Вероятно, ничто не настраивает народ в его поэтических наклонностях на столь творческий лад, как вид произведений искусства, непонятных ему. Он не успокаивается, пока не находит им истолкования, проявляя при этом и склонность и умение приспособить уже известные ему сказания или истории к этому вновь обретенному, загадочному «чему-то».   

      Если заменить в приведенной выше цитате слова «произведений искусства» на «явлений природы», сказанное оказывается вполне возможным применить и к так называемому Винетскому рифу (или, по-немецки - Винетарифу) на северном побережье Узедома. Предположение, согласно которому лежащие там огромные валуны – не что иное, как руины Винеты, содержится еще в хронике Померании, написанной в XVI столетии широко известным в свое время деятелем немецкой Реформации Йоганнесом Бугенгагеном (или, в современном написании, Бугенхагеном). Простонародье верит, писал он в своей хронике, что Винета, «знаменитейший и благороднейший город Европы», располагался в померанской области Узедом, там, где поныне близ Свине  показывают руины огромного города. А современник Бугенхагена, уже упомянутый выше вольгастский канцелярист Томас Канцов, «сам видел» их, для чего ему даже не нужно было доезжать до Свине.  Вот как он писал об этом в своей собственной хронике:

     «И это доподлинно так, в чем всякий может убедиться и сегодня. Ибо если кто-нибудь пожелает переправиться из Вольгаста через реку Пеене (Пену – В.А.) и отправиться в землю (так он называет остров – В.А.) Узедом, и прибудет в окрестности деревни под названием Дамеров, то увидит там часть большой дороги, ведущей прямо в море и видимой даже сквозь толщу воды (ибо с тех пор море затопило большую часть суши), большие камни и фундамент. Так и я вместе со многими другими ездил туда и сам видел все это. Однако целых стен там не осталось, ибо со времени разрушения города прошло так много столетий, что невозможно было стенам устоять под напором волн бурного моря столь долгое время. Однако же большие камни от фундаментов все еще сохранились, расположенные все еще так, как располагаются они обычно под домами…один рядом с другим, а в некоторых местах – и один на другом… Среди них в трех или четырех местах есть камни, столь  огромные, что выступают на локоть или еще выше из воды, и можно, по трезвом рассуждении, помыслить, что там стояли некогда их церкви или ратуши…Местные же рыбаки уверяли нас, что там сохранились участки вымощенных камнями улиц, поросшие мхом, а также занесенные песком, и потому не доступные взору человека…И, проезжая в разных направлениях мимо этих фундаментов, стараясь запомнить расположение улиц, мы убедились в том, что город был вытянут в длину, и простирался он в длину с востока на запад… Увиденное позволило нам предположить, что размером он был с город Альт-Любек (Старый Любек  – В.А.), ибо в длину лишь на четверть был доступен обозрению, ширина же его превышала ширину старого города Любека.  Можно представить себе размеры той части города, которую мы не увидели, ибо она ушла под воду»  («Хроника Померании на верхненемецком диалекте», том I, Штеттин, 1898 год).

      Сходная картина предстала и взору ученого племянника Бугенхагена – Иоганнеса Луббекиуса, бургомистра померанского местечка Трептов на Реге, в 1564 году. Подобно канцеляристу, сделавшему это до него, Луббекиус (или Луббекий) сравнил размеры территории, покрытой древними камнями, с размерами разных городов Ганзейского союза, после чего опубликовал чертеж, на котором наблюдатель должен был различить регулярно расположенные мощеные улицы, обрамленные фундаментами исчезнувших домов.

     Подобных свидетельств имелось немало. В XVIII столетии один энтузиаст-чиновник узрел на месте предполагаемых развалин погибшего ненастною ноябрьской ночью города развалины казарм, здания адмиралтейства и даже остатки пушек (!), так что вплоть до середины XIX века не только на страницах книг энтузиастов-одиночек, но и на военных картах Генерального Штаба прусской королевской армии указанное место обозначалось, как «руины Винеты». Однако еще ранее, в XVI-XVIII веках, многие картографы,  слишком легко поверившие фантазиям чрезмерно впечатлительных наблюдателей, среди других, реально существующих, населенных пунктов, изображали на северном побережье острова Узедом, а порой - в акватории между островами Узедом и Руден  – «Винету, торговый порт, поглощенный морем и находящийся ныне под водой». Однако плоды их творчества, вне всякого сомнения, имеют скорее культурно-историческое, чем подлинно историческое значение, не являясь серьезным подспорьем в поисках происхождения легенды о Винете.

     Не стоит осуждать местных рыбаков, чьи сети часто рвались о таинственные камни, за то, что они усматривали связь между столь  необычными скальными образованиями и преданиями о Винете. И да простят узедомские островитяне, по сей день показывающие приезжим те места, где дети жителей чудесного города пускали прыгать по воде полновесные серебряные талеры вместо обычных камешков, автора настоящей книги, если он лишний раз подчеркнет, что так называемые «развалины Винеты» на побережье имеют к историческому прошлому такое же отношение, как предполагаемый «клад янтарной ведьмы» в недрах горы Штреккельберг, ставшей ныне одной из излюбленных туристами достопримечательностей Козерова. Не будем приводить окончательных доказательств правильности нашего утверждения, чтобы не лишать  островитян дополнительного источника дохода от туризма…

    К тому же, несомненно, заслуживает внимания мнение по данному вопросу добропорядочного гражданина и наблюдательного моряка Йоахима Неттельбе(е)ка. В 1775 году его корабль налетел на Винетский риф, после чего он с борта шлюпки измерил лотом глубину в месте кораблекрушения. Свои впечатления Неттельбек впоследствии изложил в своей автобиографии под названием «Удивительная история моей жизни» в следующих выражениях: «Проплывая дальше, я установил, что вся эта банка состоит сплошь из крупных каменных блоков, залитых водой на высоту от четырех до пяти футов. Между ними были места глубиной от четырех до семи футов, и, поскольку вода была довольно прозрачной, можно было с достаточной точностью определить расположение камней, однако никакой регулярности и равномерности, свойственной правильной каменной кладке, обнаружить мне не удалось».

     На человеческое присутствие в данном месте указывали разве что разбросанные на большой площади осколки черепичной кровли. Однако, по предположению Неттельбека, это могли быть остатки груза черепицы с корабля, разбившегося когда-то о Винетский риф. Кораблекрушения в указанном месте происходили нередко и впоследствии. Так, в июле 1891 года, Винетский риф сыграл роковую роль в судьбе немецкого пассажирского корабля «Куксхафен».   Тела погибших при кораблекрушении людей не были найдены, что заставило кое-кого в очередной раз вспомнить легенду о Винете, по которой затонувший город не отдает назад тела утопленников, утопающих неподалеку от него.

     С тех пор многие тысячи  таинственных камней были с помощью железных клещей с ручками, удлиненными деревянными шестами, обслуживаемыми каждый несколькими людьми, подняты с морского дна и использованы для строительства мола. И ни на одном из этих камней никем ни разу не были обнаружены следы механической обработки. А ведь за столько столетий можно было ожидать извлечения из «лона вод» хотя бы одного единственного мельничного жернова, каменной зернотерки или обтесанного камня!..

     В свете современного уровня научных знаний, усмотренные Томасом Канцовым или Иоганнесом Луббекием среди скопления камней на побережье Узедома «улицы», «стены» и и «фундаменты» представляются ни чем иным, как характерным субстратом внешней кромки ледника – так называемой защитной зоны края глетчера. Каменные блоки, на первый взгляд, настолько безупречно ровно и плотно прилегающие друг к другу, что наводили многих наблюдателей на ложную мысль об искусственной каменной кладке,  были постепенно вымыты из толщи морены талой водой, выделяющейся при таянии ледника, либо же образовались, после подъема уровня Балтийского моря, под воздействием прибоя и морских течений. В последнем случае речь идет о скоплениях камней, порой внушительных, доступных взору всякого, глядящего вниз с крутого, обрывистого берега, именуемых на языке геологов донными наносами или моренным материалом. Научные исследования морских глубин у внешнего побережья Узедома, происходившие систематически, особенно начиная с шестидесятых годов ХХ века, оказались безрезультатными. Колокола Винеты так и не зазвонили, не было найдено ни малейших следов «славнейшего и благороднейшего города Европы», его казарм, зданий адмиралтейства или пушек…

     Другим, зримым и даже ощутимым, свидетельством реального существования Винеты кое-кто считает ценные находки, сделанные лесником по фамилии Шёнгерр в 1905 году на так называемом Пе(е)немюндском Крюке (по-немецки – Пеенемюндер Гакен, Peenemuеnder Haken), или, иначе говоря, северо-западной оконечности острова Узедом, а именно – восемь золотых браслетов из мастерской оставшегося безымянным скандинавского златокузнеца. Эти браслеты, изготовленные норманнским ювелиром, по оценкам археологов, в Х веке, украшенные частично ромбовидными пластинками и хранящиеся в Музее истории культуры немецкого города Штральзунда,  очень тяжелы (вес их колеблется от сорока до семидесяти граммов). Первоначально эти драгоценные находки были истолкованы как украшения утонувшей в них женщины, однако впоследствии немецкий археолог Карл Шух(х)ардт (1859-1943) в своем изданном в 1936 году в Берлине и сохраняющим во многом актуальность по сей день труде «Аркона, Ретра, Винета» с долей вполне обоснованной иронии заметил, что «носить на руках такое количество браслетов было бы чересчур даже для жены вольного викинга или супруги славянского коммерции советника».
   
     В действительности, лесник Шёнгерр нашел, скорее всего, часть клада, закопанного морскими разбойниками. Вообще же происхождение его ценной находки остается столь же загадочным, как и происхождение знаменитого «Золотого клада» - средневековых украшений, найденных  на примыкающем к западной оконечности острова Рюген, маленьком, длинном и узком, «облепиховом острове» Хиддензее, на котором нет автомобильного движения, и который можно пройти поперек всего за час.  Автор упомянул находку Шёнгерра лишь потому, что немало искателей Винеты сочли ее, наряду с особенностями ландшафта, а также составом местных почв, так сказать, «путевым указателем» в сторону Йомсборга и, тем самым – в сторону Винеты. Даже маститый археолог Карл Шуххардт поначалу склонялся к этому мнению, хотя впоследствии, после начала планомерных раскопок Волина,  отказался от него.

    И, разумеется, к числу источников сомнительных сведений о Винете относятся соответствующие статьи старинных лексиконов (то есть энциклопедических словарей), как и помянутые выше атласы наделенных излишним воображением картографов, чрезмерно легковерно относившихся к легендам о затонувшем городе.  Так,  например, в 56-м томе изданного в 1748 году в немецких университетских городах Лейпциге и Галле «Большого Универсального (Всеобщего – В.А.) лексикона всех наук и художеств, изобретенных до сих пор человеческим разумом и  остроумием» , говорилось: «Винета, лат. Vineta, первый и древнейший город на острове Узедом в Передней Померании, относящийся к княжеству Рюген. Предположительно, она получила свое название от вендов, долгое время владевших данной землей; хотя Марпергер (богослов Бернгард Вальтер Марпергер, годы жизни: 1682-1703 – В.А.) полагает, что она изначально была финикийской колонией (вот это да! – В.А.). Около 470 года была одним из крупнейших городов во всей Европе, и, по крайней мере, самым значительным городом в Померании, в котором жили склавены (Sclaven, «склавен» = славяне  – В.А.) вперемешку с другими народами. Вероятно, она располагалась у моря на расстоянии 7 миль к западу от современного города Волина, или двух миль от Вольгаста при впадении Пеене в море». Далее автор статьи в лексиконе пишет, что город Винета был уже в 796 году разрушен напавшими на него шведами или датчанами. «Однако наибольший ущерб ей причинило, вероятно, все же море. Ибо последнее затопило сушу, поглотив большую часть померанских земель, положив также конец существованию города Винеты, превращенной морем в маленький остров. Это место (где когда-то располагалась Винета – В.А.) ныне принадлежит королю Пруссии».

     Известно, что финикийские мореплаватели около 595 года до Рождества Христова по поручению египетского фараона Нехо (Некоса) совершили на своих парусниках плавание вокруг Африки. Однако нет никаких свидетельств того, что эти искушенные в торговле, как и в мореходстве, ближневосточные храбрецы, предки коренных жителей современного Ливана, когда-либо добирались до балтийского острова Узедом (хотя в гробницах фараонов – например, Тутмоса  III  и Тутанхамона – археологами были найдены украшения из янтаря, предположительно балтийского, доставленного в Египет финикийцами или при их посредстве). К  тому же славянские поселенцы появились в предполагаемом месте расположения Винеты только в VI веке п. Р.Х. Кстати говоря, все источники указывают на расположение Винеты в одном и том же месте акватории Балтийского моря, километрах примерно в шести к северо-востоку от местечка Цинновиц. В большинстве своем источники указывают на Цинновиц или на Руден северо-восточнее Узедома. Именно Руден автор цитированной выше статьи из лексикона подразумевал под уцелевшим от затопленной Винеты «маленьким островом» в месте «впадения Пеене в море». Тем самым автор следовал традиции, уже укоренившейся ко времени издания лексикона среди многих хронистов и картографов. В одном из своих исследований Карл Шуххардт перечислил больше дюжины географических карт, составленных в период с 1633 по 1760 год, на которых Винета была помещена у берегов острова Руден. Что, несомненно, было связано со все еще свежими воспоминаниями об ужасающем наводнении, случившемся в День Всех Святых в ноябре 1304 года и поглотившем значительную часть Рудена. Не случайно же сказание гласит, что Винета погрузилась в волны бушующего моря «в ненастную НОЯБРЬСКУЮ (выделено нами – В.А.) ночь». Однако, с другой стороны, легенда остается легендой. К тому же картографы нередко просто копировали друг друга. А Карл Шуххардт обнаружил в ходе своих исследований еще дюжину карт, на которых Винета располагалась в море не близ Рудена, а близ Козерова…

    Автор статьи о Винете, опубликованной в восемнадцатом томе изданного в немецком городе Штуттгарте в 1846 году,  почти через сто лет после «Большого Универсального лексикона», нового, «Народного Конверсационного (справочного – В.А.) лексикона», решивший, очевидно, угодить сторонникам всех точек зрения и версий, написал: «Венета, или Юлин, первый крупный торговый город европейского Севера, на острове Воллин, основанный в V-IX столетиях (временной разброс, заметим, немалый! – В.А.) вендами, впоследствии под властью скандинавов, в 1183 году поглощен морем в эпоху, когда город уже утратил свою прежнее значение».
   
    Что касается вопроса смены названия чудесного города, называвшегося одно время Юлин, особо не вдаваясь в детали связанной с этим исторической путаницы, упомянем лишь объяснение сего феномена, данное еще в 1378 году обладавшим даром стихосложения и солидным для своего времени и сословия образованием мекленбургским рыцарем Эрнстом фон Кирхбергом, писавшим: «Я читал и слышал, что, когда Виннета (с двумя «н» - В.А.) была разрушена, ее восстановил могущественный кайзер (то есть император, от латинского «цезарь» - В.А.)  Юлий, давший ей название Юлин, ныне же она называется Волин».

    Если же изложить стихами сказанное ученым рыцарем фон Кирхбергом выше прозой, то получится следующее:

    Когда разрушилась Виннета –
    Читал и слышал я про это –
    Сам Юлий Цезарь приказал,
    Чтоб город из руин восстал
    Под новым именем «Юлин».
    Сейчас его зовут «Волин».
   
    Подобно Эрнсту фон Кирхбергу, остававшемуся на высоте - или глубине, как кому из уважаемых читателей угодно полагать, а потому скажем лучше  на уровне знаний, свойственных его сословию и времени, и потому запросто допустившему восстановление римским императором I века ДО Рождества Христова Юлием Цезарем разрушенного города на побережье Балтийского моря, куда добирались разве что римские торговцы янтарем, да и то, начиная с эпохи совсем другого и правившего гораздо позже, в I веке ПОСЛЕ Рождества Христова,  императора – Клавдия Нерона, отличавшегося особым пристрастием к балтийскому янтарю (о чем сохранились достоверные  письменные свидетельства, в том числе и знаменитого римского ученого-полигистора, или, говоря по-нашему - энциклопедиста Плиния Старшего, автора «Естественной истории»), «особенно не заморачивались» и многие географы. Насколько «широкими» были их взгляды на географическое расположение Юлина, явствует из беглого обзора всего лишь нескольких старинных немецких карт.

     Нюрнбергский картограф Иоганн Этцлауб на своей изданной в 1492 году (в год отплытия первой заокеанской экспедиции Христофора Колумба!) карте поместил «Юлин в Ромвеге» на открытом участке Балтийского побережья в правобережье реки Одер ; он же в 1501 году разместил город Юлин в левобережье Одера, в стороне от торгового пути, соединяющего города Грейфсвальд (или, в современном произношении – Грайфсвальд), Пазевальк и Штеттин.

     Аугсбургский картограф Георг Эрлингер на своей карте «Расположение немецких земель…»  (Бамберг, 1524-30) поместил Юлин в левобережье Одера.

     И только некий анонимный картограф, издавший в 1569 году «Описание широко знаменитой Германии»  оказался ближе к истине, поместив Юлин на остров Воллин (или, по-польски – Волин) в Одер-Гаффе (Одерской бухте, а по-польски – Щецинской лагуне или Щецинском заливе).

     Вот, собственно, и все, что следует сказать о крайне туманных свидетельствах существования Винеты. Все дошедшие до нас и распространенные не только на Балтийском побережье Германии, красивые и поэтичные сказания, вкупе со всеми их истолкованиями очарованными их красотой и поэтичностью энтузиастами, как это ни печально, не указывают нам точного пути к затонувшему, со своим несметным, но нажитым неправедно и потому не угодным в очах Господа, богатством, городу, в чьей переполненной судами  гавани якобы некогда вынырнула из волн морских русалка, воскликнувшая громким и вселяющим ужас голосом, отозвавшимся не менее ужасным эхом по всем улицам оцепеневшего от страха города:

       Винета, Винета, богатый град!      
       Винета потонуть должна,
       Ведь так много зла сотворила она!

      После чего с греховной Винетой случилось предсказанное некогда в «Апокалипсисе»:

      «И все кормчие, и все плывущие на кораблях, и все корабельщики, и все торгующие на море стали вдали (…) И посыпали пеплом головы свои, и вопили, плача и рыдая: горе, горе тебе, город великий, драгоценностями которого обогатились все, имеющие корабли на море, ибо опустел в один час! Веселись о сем, небо и святые Апостолы и пророки: ибо совершил Бог суд ваш над ним». (Откровение святого Иоанна Богослова 18. 17, 19).

       Здесь конец и Господу Богу нашему слава!