Маленькие человечки

                Он лежал на животе, распластавшись и прижимаясь к белоснежной пеленке, ручки и ножки были полусогнуты и разведены по сторонам, как у лягушонка. Он был красным, под светом ламп. Он был совсем худенький, но тем не менее какой-то рельефный, как маленькая копия взрослого мужчины, загорающего на пляже. Меня поразила белизна волос, которая так контрастировала с загоревшим от ламп телом. Он совершенно не был похож на младенца, не было этой милой, присущей младенцам пухлости, складочек, это и давало впечатление худого взрослого мужчины, но это был младенец, ему было 3 дня. Он родился килограммовым, появившись на свет на 28 неделе беременности, 40 см.
           Но его положения отягощало даже не это вынужденное раннее явление на свет, а то, что пропустив внутреннее бессимптомное кровотечение, врачи оставили его задыхаться всю ночь, приведя малыша к инсульту.
            Я вечером почувствовала, что произошло что-то страшное, когда у меня резко опухли руки и ноги, щиколотка стала бесформенной и сравнялась размером с икроножной мышцей. И странно, прекратилось шевеление. На тот момент, я уже 2 недели лежала в реанимации с давлением 210, меня туда доставили по скорой. Бесконечно вливали магнезию, лучше немного становилось, и УЗИ патологий не показывало. Я надеялась, что обойдется. Нет, не обошлось.
            Мне 40 лет, и мучаясь с давлением, я понимала, что выносить ребенка будет нелегко. Вести мою беременность почти во всех клиниках отказывались, ссылаясь на сложность моей ситуации. По месту жительства, толпиться в очередях не хотелось. Наконец, определилась с дорогой, очень нахваливающей себя клиникой, имеющей собственный роддом, с родами по договору, надеясь, в перспективе этот договор заключить. Меня причислили сразу к разряду самых сложных беременных, аргументируя, что лучше иметь патологию плода, чем такие проблемы со здоровьем матери. И, действительно, меня мучали постоянные кровотечения, увозили на скорой, лежание в коридорах в ужасных клиниках, где не выдержав, писала отказ и уходила. И даже наличие платных палат, в которые после коридора я переводилась, сильно дело не меняло, никакого комфорта и тоска. Еще запомнилось, как в одной из больниц, вытравливали пятимесячного ребенка в животе, так как здесь аппаратуры для спасения такого ребенка при вынужденном кесаревом не было. Травили, а он все не травился. Забегая вперед, хочу сказать, что как только я попала в больницу с давлением и мне сделали кесарево, эта дорогая клиника, где я наблюдалась всю беременность тут же открестилась от меня, и даже не отдали мою карточку с анализами, опасаясь моей гибели или гибели ребенка, не хотели портить статистику.
             Я доходила до 26 недели. Прогресс. В последнее время кровотечений не было, и я чувствовала себя поспокойней. УЗИ было в норме, сообщили пол – мальчик! Я не хотела ребенка, так получилось. Так странно звучит, это в 40 то лет! Но вот так, и я против абортов. Пустила на самотек, будет как будет, но исправно пила назначенные кучи гормонов и вставляла свечи, сберегая эту тяжелую беременность. Прибавляла по 5 кг в неделю становясь неуклюжей жирной женщиной. Меня это очень угнетало, и вообще все меня угнетало. Я не хотела такого отца ребенка, я не хотела этих проблем на работе, которые конечно же тут же возникли. Моя жизнь кардинально изменилась. Наверное, это звучит очень цинично, так как многие мечтают о счастье забеременеть, а я вот так холодно пишу об этом. Но все всегда бывает в жизни по-разному. Главное, уметь признавать эту правду. Я ведь, имела уже ребенка десяти лет, девочку. Жили вдвоем, не испытывали материальных проблем и ущемлений, чувствовали себя абсолютно счастливыми. Случайно закрутился роман, не в серьез, и вот такой исход. И прицепился же, естественно, как банный лист. Такая достойная пара, что не воспользоваться то. Как девушки, беременеют от богатых мужчин, пытаясь привязать их к себе. Мужчины тоже так могут, представьте! Но я послушно приняла все это. Хотя моя благополучная жизнь рушилась на глазах.
             Я стояла дома, мыла посуду, в глазах пошли мушки. Я поняла – давление. Последнее время мучил гестоз, ходила, как холодец, все тряслось. И вот увезли, и после двух недель реанимации такой исход.  Я ведь просила в тот вечер о помощи, понимала, что что-то не то. Пришел дежурный врач, ведь одиннадцать часов вечера, сделали КТГ – шевеление один раз было, а он уже в этот момент задыхался, просто дернулся, наверное. Оставили все на утро, и когда утреннее УЗИ показало, что случилось – побежали. Я выла, распластавшись на каталке, когда меня бегом везли в операционную. На мой вопрос, а что будет с ребенком, на меня отмахнулись: Какой уже ребенок! Вы, умираете!  Я просила поставить в курс отца ребенка, они сопротивлялись, но все-таки звонок сделали, поставили перед фактом, что спасают меня.
Вкололи эпидуралку, она на меня как всегда не действовала, с первыми родами было также, вкололи еще 2 раза. Все как в тумане и вот извлекли, конечно же безмолвное синее тельце, и судорожно поместили в кювез. В самый лучший. Такие кювезы есть только в двух клиниках нашего города. Дышать сам конечно не мог. Меня опять увезли в мою реанимационную палату. Я лежала в ужасе и не знала, что будет. Вставать было нельзя, что с ребенком тоже не знала. Пока еще до этого всего лежала в этой реанимации, пациентки на соседней кровати все менялись, как правило, с выкидышами или мертвыми детьми. Никогда не забуду девушку, с испачканным тушью лицом, которую привезли поздно вечером с какого-то праздника, до родов было еще 2 месяца, и вот врач зашла и сказала, когда можно будет забрать мертвое тельце.
Приходила врач неонатолог и рассказывала про тяжелое состояние моего ребенка, и что шансов практически нет. Я спросила, а какой он, мой ребенок. Она сказала, что он беленький. Боже мой, я сама такая черная, крашусь в белый цвет, а он беленький. Вот это чудо. Я лежала, с распухающей от прилива молока грудью и бесконечно сцеживалась молокоотсосом, выливая банки жирного густого молока в раковину. Мой ребенок получал питание по трубкам. Он не мог сосать и еще организм отторгал смесь, только какие-то растворы в вену.
         У меня поднялась температура 40, меня называли: “Просящаяся на верх , и пытались изолировать от других беременных, чтоб их не травмировать, у меня то вылетала иголка из под капельницы из моих не имеющих живого места вен, расплескивая кровь по стенам, то экстренно вывезли на вакуум вытянуть из меня то, что осталось и стало гнить, торопились же при кесареве. Очень торопились.  Вакуум был такой болезненный, думала умру, как все внутренности высасывали. Я цеплялась до синевы рук в кресло и глухо стонала.
         Потом меня все-таки перевели в палату к роженицам. Их было двое, к ним приносили детей, ко мне конечно же нет, мой умирал в кювезе. Одна роженица, была молоденькая девочка, работник зоопарка. Она жаловалась на зарплату 4 тыс рублей, сумма меня шокировала и запомнилась. Но у нее был здоровый крупный ребенок, ее по скорой случайно привезли в эту хорошую больницу и у нее все случилось благополучно и бесплатно. Вот так, деньги ничего не решают, иногда. Вторая роженица, грузная женщина, старше меня, с одутловатым очень необычным восточным лицом, она была замужем за сирийцем, она родила девочку с синдромом Дауна, это была ее четвертая дочь. У всех дочерей были такие необычные имена… Женщину звали Дина и ее совершенно не смущал факт. Что ребенок с синдромом. Вот ведь сила то души.
                Мне наконец разрешили посетить ребенка в реанимации, 2 раза в день по 15 мин. Я шаркала по холодным почему-то сквозняковым коридорам перехода из здания в здание и готовилась к встрече с сыном.
               Я увидела его. Он был в маске, лица не было видно. Так странно, но след от маски остался на маленьком носике и потом, вдавил переносицу, а бывает носы так детям вообще ломают. Голова была в бинтах, так как там были вставлены трубки. Он был ростом 40 см, размер с ладошку. Я никогда не видела таких маленьких детей. Рядом было еще три кювеза и три таких же несчастных матери смотрели на своих детей, через стекло кювеза, иногда разрешалось открывать маленькое окошечко, чтоб потрогать маленькое тельце. Я потрогала. Я взяла крохотную ручку тоже всю в проводах, это было невыносимо, худая синяя ручонка, как куриная лапка, с тонкой косточкой. Фотографировать было ни в коем случае нельзя. Но я сфотографировала. Я хотела, чтоб хоть так мой малыш был рядом.            Врачи разговаривали хамски, Одна мне сказала; Сначала рожают непригодных к жизни детей, а потом что-то хотят, может бы вы хотите, чтоб ваш сын стал математиком? – все еще с такой презрительной улыбочкой и полным пренебрежением. Я посмотрела в эти наглые злые глаза и твердо ответила: “ Да, хочу, и он непременно им будет”. Такие диалоги были не редкость. Иногда встречались сочувствующие врачи, но в основном, желающие давить итак уже затравленных, запуганных и постоянно чувствующих свою вину перед своими недоношенными детьми матерей.
              Мне перестали колоть антибиотик после чистки, и я решила принести в шприце немного молока, в надежде, что мое молоко отторгаться у ребенка не будет. Я шла опять по этим коридорам, сжимая в руке шприц с только сцеженным молоком и чувствовала свое одиночество и отчаяние. У реанимации я застала плачущую девушку, такую же как я в халате и косынке, роженицу. Он тряслась от рыданий, ее худенькие плечики ходили ходуном. Я подошла и хотела успокоить, что и у меня килограммовый ребенок, на что она мне сказала, что у нее ребенок 650 грамм. Шел выкидыш, а плод заплакал. Сейчас его спасают, каждый день переливание крови и лимфы, но это уже сто процентное ДЦП в лучшем случае… Да, мне сказать ей было нечего. Наверное, только этот ребенок, был тяжелее здесь сейчас, чем мой.  Вообще, проведя почти месяц в этой больнице до родов и после я насмотрелась на кучи рыдающих женщин, потерявших своих детей, иногда доношенных, крупных, умерших по непонятным причинам. Я раньше не знала, что все оказывается так, и смертность среди младенцев очень велика. Меня в очередной раз облаяли с моим шприцем с молоком, я опять сделала что-то не так. У меня не было сил конфликтовать. Я молчала.
            Нас перевели из роддома в детскую больницу через 2 недели после рождения ребенка, это срок пребывания был непозволительной роскошью по длительности, так как кювезов не хватало, но и возможности принять тяжелого ребенка у детской больницы пока не было.
           И опять боль. Всех выписывают с шариками, с толпой встречающих. У меня тоже так было с первой дочкой. А сейчас, с заднего двора замотанное одеяльце стремительно вынесли в реанимобиль, временно отключив от системы. Отец ребенка все- таки успел увидеть, 3 секунды, из под одеяльца взглянули голубые как небо глаза. Реанимобиль поехал перевозить ребенка, мы ехали следом с тюками вещей, у нас впереди еще 2 месяца больничного ада.
           Больница была очень старая, с полным отсутствием ремонта, с ужасным запахом, везде какие-то трубы. Но было довольно чисто. Ребенка положили в реанимацию, опять в кювез, хотя он был уже не в маске, рядом с ним клали кислородную грушу. Трубка теперь была вставлена в пищевод, через нее поступала в желудок смесь. Сосать он так и не мог. Перечитывая заключение, с которым нас переводили в больницу, я прихожу в ужас, насколько состояние ребенка было тяжелым. Масса тела его с рождения уменьшилась и составляла 900 грамм, как нам объяснили, вес давали первоначально отеки, которые ушли. Самое ужасное было УЗИ головы, которое диагностировало Церебральную ишемию 3 степени. Страшный диагноз, не дающий надежду. На УЗИ было видно, как часть мозга просто белая от многочисленных кист и кровозлияний. Еще была глухота одного уха, полная глухота, при нормальном слухе во втором. Даже без гемангиомы не обошлось - на руке, тоже бывает у недоношенных.
          Больница представляла из себя жуткое зрелище, я не знала, что так бывает вообще. На втором этаже располагались младенцы, и реанимация, и простое отделение. На первом мамаши. Было несколько палат, где матери лежали стационарно по 7-8 человек, и по установленным часам поднимались к своим детям на полчаса. 2 платные палаты по 2 человека с наличием раковины в палате и один общий загон 5 на 5 метров где стояло 5 кроватей, и на всем этом пространстве размещались матери, не ночующие в больнице, а просто проводящие здесь день и тоже поднимающиеся в установленные часы к своим детям. Места здесь были не закрепленные ни за кем, кто успел, тот туда и сел. Я выбрала этот вариант, чтоб не проводить ночь в душном помещение, с моим давлением, это было убийством. Я выбрала себе место в углу у окна, с проходящим стояком батареи, там было жарко, но уютно, а так как меня постоянно знобило от нервов, я не чувствовала жара от батареи. Забегая вперед, скажу, что я провела так месяц, сидя на углу продавленной кровати.                Сцеживаясь и перешептываясь, человек 10 – 12 сидели в этой маленькой комнате с обреченными лицами, молча, как по звонку на завод вскакивали в определенное время, одевали платки и брели в своих тапочках и халатах дружным стадом уныло опустив лица. Что -то жуткое было для меня в этой толпе, состояние подавленности напоминало какие-то известные только благодаря телевизору картины женской зоны, например.
            Я сидела возле своей батареи, благо все признали за мной этот угол, и когда я входила, даже если кто-то уже разместился там, уступали мне мое место. Первую неделю я ни с кем не разговаривала только сцеживалась и плакала. Здесь это было обычным явлением, никто никого не спрашивал о причине слез. Все было итак ясно. Периодически поступали известия об очередной смерти младенцев, это случалось часто, и врачи относились уже к этому банально, а как относились, сидящие здесь матери не понятно. У всех были ситуации разной сложности, но все еще на что- то надеялись, пытаясь вытащить своих детей с того света и ожидали вердикта. Боже мой, какие же они все были разные и в тоже время одинаковые. Казалось, что это все застало каждую врасплох, но каждую по-разному. Кого-то привезли с дня рождения, у одной неожиданно пошли роды двойняшек, один ребенок умер сразу, другой в тяжелом состоянии. У кого-то были судороги и это спровоцировало роды. И вот, сидят сейчас все в этой комнате, ждут, что будет. И у каждой, просматривается в застывших чертах растерянность и недоумение.
Нам назначили врача, пожилую спокойную женщину, которая не сильно драматизировала ситуацию, говорила, как есть, а драматизировать то было уже некуда. УЗИ делали часто, улучшений не было.
            В этой больнице я встретила мать девочки с Синдромом Дауна -Дину, девочке необходима была операция на сердце, у детей Синдромом Дауна это больное место, оказывается. Общались в коридорах, показывали друг другу фото, из той, другой жизни. Нас, конечно, было не узнать. Горе и убогая остановка очень меняет людей.  Дина меня поражала своим оптимизмом. Она с удовольствием демонстрировала фото своей дочки, убеждая, что она совсем не похожа на Дауна, хоть, конечно, это было не так. Она была уверена в благоприятном исходе всех операций. Она даже улыбалась. Я восхищалась ей.
             Как ни странно, мне было даже как-то уютно около моей батареи, я даже не очень страдала от этого всего нищего убранства, хотя раньше, в прошлой жизни отчитывала своего координатора, если забронированный в командировке отель был недостаточно хорош. Надо же, люди ко всему могут привыкнуть. А может просто уже было не до этого моей измученной душе. Я даже стала писать сказки, что в этой ситуации было странным.  Просто сидела и строчила в тетради. В итоге написала зимнюю сказку “Злодей Снеговей”
           К детям надо было ходить в 9.00, в 12.00, в 15.00 и в 18.00, потом я уезжала на ночь домой. Это был хороший отдых, но, конечно же было очень неспокойно. Каждый раз по дороге в больницу я рыдала, представляя, как опять буду заходить в палату и подходить к кювезу, где не понятно, жив ли мой ребенок. Заходила, видела, дышит! Сразу становилось полегче. Но несколько раз он переставал дышать. Это называется апноэ, это страшно, взгляд становится стеклянным, как у дохлого котенка, и ребенок замирает и быстро синеет. Меня выпихивали из платы врачи и приводили в чувство ребенка. Я сидела на полу корчась от страха и рыданий.
            А потом был Новый год без Него. Печальный, одинокий Новый год. Я покинула больницу до закрытия в семь часов, испытывая колоссальное чувство вины, что оставляю ребенка одного встречать свой первый новый год. Постоянно думала, как он там лежит, один. Ужасный новый год.
             Не ко всем младенцам приходили мамы, кто- то так и лежал один, заброшенный в своем кювезе, никому не нужный. Таких детей было достаточно много, как-то раз я даже слышала, что в больницу подкинули какую-то девочку. И врач как- то грубовато говорила другой: “Вот лежит девка, ну никому не нужна, а орет, кушать просит, активно сосет, а тут нужные дети на трубках”. Меня это как-то покоробило, никогда не думала, что дети делятся на “нужных” и “ненужных”. Случалось, так, что иногда и так называемые “нужные’ дети оставались одни. У мам не выдерживали нервы и не было сил сидеть в загоне целый день, и они уезжали домой, пряча глаза и стараясь ни о чем не думать, и их дети лежали одни, когда другие мамы приходили к своим малышам, и кидали осуждающие взгляды, на одинокие кювезы, думая: “Как так можно”! Мысленно ощущая свое превосходство. А когда несчастная мать все-таки появлялась, каждый считал своим долгом, с укором сказать: “Между прочем, когда тебя не было, приходила врач, и назначила капли ребенку, выясни какие!”
         На каждом кювезе была рукодельная табличка с фамилией и именем малыша, с датой его рождения. Я обратила внимания, что какие-то таблички написаны корявым почерком, а какие -то были целым произведением искусства. Буквы были аккуратно выведены каллиграфическим почерком, переливались разными красками, и табличку украшали различные рисунки – орнамент, бабочки, цветочки. Это казалось таким странным в убогой обстановке больницы. Оказалось, этих детей перевели из реанимации, и таблички им там рисовала дочка одного врача. Просто для того, чтоб хоть как-то повысить настроение убитым горем мамам.  Я никогда не видела этой девочки, но была так благодарна за такую доброту, здесь , где каждая ободряющая улыбка, каждое теплое слово, имеют колоссальное значение…
       Я подружилась там с одной девушкой мусульманкой, она ходила в хиджабе, снимала платную палату, постоянно пила травы, для молока, сцеживалась, очень следила за питанием. Муж, истинный мусульманин с бородой, приезжал в больницу два раза в день, возил полезные продукты. Ребенок был долгожданный и очень желанный. И вот даже у таких бывают недоношенные дети, что уж тут говорить про меня! Ее горю не было предела, но она находила силы верить.
           Один раз, с очередным “ненужным” малышом случилось горе. Я сидела у своего кювеза, и следила, как смесь в баночке уменьшалась, вытекая по трубке в моего ребенка. Медсестра, совершающая манипуляции с детьми, явно торопилась, она подошла к нему, видимо убрала из вены катетр, перевязала и ушла. Смену другой она не передала, и я заметила это.  Через какое-то время, я увидела, что из этого кювеза что-то капает, это была кровь, я кинулась к кювезу, он был полон крови, ребенок был синим, из ручки, из дырки выдернутого катетра у ребенка пошло кровотечение.
           Я побежала за медсестрой, началась суета, меня опять выпихнули из палаты. Ребенка срочно перевели в реанимацию. Он не выходил у меня из головы, что с ним стало, с этим бедным мальчиком? На мои попытки узнать, кратко отвечали, что в реанимации и все. Но почему-то мне тут же предложили занять единственную платную палату на втором этаже в самом отделении, где лежат младенцы, и там можно было лежать с ребенком. Может чтоб не болтала? Это было, конечно, счастьем. Я немедленно заняла палату и все время посвящала, тому, чтоб учить ребенка сосать. Я наслаждалась близостью ребенка, которой мне так не хватало, прижимала к себе крошечное тельце.
   Он пока не мог сосать, он понемногу набирал вес, питаясь через катетр, который ему все-таки приходилось ставить, я радовалась прибавке и в 30 гр. Вели журнал, я внимательно следила, как вес по чуть-чуть растет. А мне надо было добиться, чтоб вес стал расти, когда ребенок будет без катетров. Я принялась за дело, качая ребенка на руках не вынимала изо рта этот пузырек и побуждая его сосать. На четвертый день я добилась успеха, ребенок стал самостоятельно сосать и катетры больше не ставили.
         Новая беда, пришла нежданно. Обнаружилась отслойка сетчатки, Ретинопатия 3 степени. Притом, окулист с аппаратом смотрел младенцев 3 раза в неделю, у нас было все нормально, даже капель не назначали, а тут 3 степень. Причина была банальна. Ребенку врач назначила массаж. Я радовалась, думала полезно. А ребенок так орал, так извивался, поднимал головку от напряжения, вот и пошла отслойка незрелой сетчатки. Я поняла это только потом. И на мой недоуменный вопрос: “Зачем нужен был массаж, врач невозмутимо ответила: Он же расслабляющий!”
             Я просто хотела закричать; ‘Вы видели этот расслабляющий массаж?”
             Нас каждую неделю возили в республиканскую больницу на уже более продвинутый аппарат, наблюдать что происходит с глазами. Бедные дети так орали на этом аппарате, видимо было очень больно. После третьего осмотра, нас попросили дождаться конца очереди. Потом, завели в кабинет, их было четыре человека, врачи, со скорбными лицами, сообщили, что ребенок слепнет, надо срочно делать операцию. 4 часа наркоза общего, будут делать одновременно 2 врача. И опять, что гарантий нет никаких.
             Нам срочно надо было выписаться из одной больницы и лечь в другую в отделении Хирургии. Благо ребенок научился сосать и нас перевели из больницы в больницу. Я даже умудрилась сделать некую мини выписку, одела нарядный комбинезончик, который правда был в два раза больше моего малыша. И долго еще потом я не могла найти одежду таких маленьких размеров, таких не бывает… 
           Новая больница была значительно лучше. Все-таки, республиканская. Нас разместили в двухместную палату, с нами были мать и тоже младенец- девочка. Поговорив, я поняла, как было все похоже с моей ситуацией и возраст матери и давление, и отслойка, кстати тоже кололи магнезию. Им повезло меньше, так как это все произошло в мелком городе, где нет нормальных клиник и аппаратуры, у ребенка началась гидроэнцефалия, скопление жидкости в мозгу, и ребенку каждый год, по мере роста черепа, надо вшивать в голову металлические пластины, а то голова у девочки будет как груша.  Мне так и сказала зав отделением: “Вот Вы плачете, а У Вас могла бы быть тоже такая ситуация, вот горе так горе, а у вас более-менее обошлось.” Я поняла, как же нам повезло. Я наблюдала за матерью этой девочки, которая как-то полуистерически бодрилась, тискала своего ребенка. А столько еще впереди им надо пережить. Я много потом встречала таких женщин в очередях на какие-нибудь исследования, матерей очень больных детей - они часто очень нервно, со слезами рассказывали об ошибках врачей, о чудовищных ситуациях с их детьми. Эти мамы, находящиеся постоянно под угрозой жизни их детей, становились похожими друг на друга. Обреченность и отрешенность в потухших глазах.
Настал день операции., я не находила себе места.
         Я ходила по подземным коридорам больницы, чтоб просто двигаться, я не могла сидеть на месте. Мне было страшно, мне было больно. Наконец, ближе к концу времени я устремилась назад в отделение, и с ужасом узнала, что операция уже закончена и ребенок уже опять в кювезе. Я кинулась туда, на глазах была повязка, но даже так, было видно, что личико было очень опухшим, конечно, лазером приваривать сетчатку! Мне сказали, главное, не давать ребенку плакать, он не должен напрягаться! Может опять пойти отслойка. Легко, сказать. Я держала ребенка на руках, прижавшись к кювезу, так как подключены трубки и далеко не отойдешь. Я стояла так всю ночь. Поясница окаменела. Сил не было, но он не должен был плакать, и это было главным.
           После недели мучений в этой больнице, случилось счастье, мы вернулись домой. Еще весь опухший, как осы покусали, но на свободе! Наконец на свободе. Это было счастье, привезти ребенка домой, пусть каждые 15 мин надо было капать разные капли, пусть нельзя было включать свет и раздвигать шторы, но мы были дома, а это было самым важным – никакой казенщины, лишних людей и тоски.
          Конечно, надо было ездить каждую неделю на осмотр, мы стояли на учете везде где можно. Ежемесячно ездили на катамнез. Пить кучи лекарств, для нормальной работы головного мозга. Но это уже была полноценная жизнь, после двух месяцев ужаса.
Мы ездили в реабилитационный центр на электрофорез и массаж, когда нам исполнилось полгода. Диагнозы нам пока не сняли. Но видя в этих центрах несчастных родителей, носящих на руках, безжизненно болтающиеся тела своих выросших, больных детей. Видя детей, со странной формой головы, косоглазием, другими явными дефектами, я поражалась мужеству их родителей, которые подчиняли свои жизни уходу за такими детьми. Отдавали всех себя, чтоб облегчить жизнь их несчастным детям. Я задавала себе вопрос, как же я оказалась в их рядах, но знала, что все у нас будет хорошо.
             Моему сыну сейчас три года, да, он пошел почти в два года, да, диагноз глухота левого уха не сняли. Поставили еще астигматизм.
Он все видит и слышит. Он красавчик. Белокурый голубоглазый красавчик. Он очень высокий, самый высокий в группе. Он плавает, глубоко ныряет под водой, у него идеальный слух, он поет. Много чего говорит. И главное, он очень любит жизнь, он очень жизнерадостный. Может не зря он за нее так боролся? И он даже остался таким рельефным, красивые плечи, икры, как тогда, когда лежал, как маленький мужичок на дне кювеза. У него нет никакого ДЦП, и в мозгу почти все кисты рассосались. Врач сказала, что это чудо. Я не представляю жизни без него и не понимаю, как можно было его не хотеть.
Что со всеми с вами стало, вы, Маленькие человечки, начавшие свою борьбу в самом начале жизненного пути? Какая судьба ждет вас, какие люди будут встречаться на пути? Надеюсь, больше даже не промелькнут в вашей жизни брезгливые взгляды врачей и настороженное молчание общества…
  Не теряйте надежду, милые мамы, не вините себя, вы ни в чем не виноваты. Не реагируйте на некорректность врачей, и не отчаивайтесь. Вы не одиноки, и чудеса в жизни тоже случаются. Только верьте.