Уитмор Эдвард Нильские тени глава 14

   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ



   —14—


   Коэн


   Едва освещённая редкими фонарями мощёная булыжником улочка с крошечными магазинчиками, теснящимися витрина к витрине. Верхние этажи зданий нависают над мостовой, днём создавая тень, а ночью так закрывая небо, что улочка принимает вид туннеля.
   В этот поздний час она пустынна, витрины магазинов, торгующих старинными монетами, полудрагоценными и драгоценными камнями, а также различными древними артефактами, сейчас темны. Между запертыми ставнями верхних этажей то тут, то там пробивается тонкая линия жёлтого света.

   Джо осторожно шагает по неровной мостовой, придерживая на плече шлёвку длинного кожаного футляра.
   Жутковато одному шагать во тьме, особенно если вокруг слышны звуки, издаваемые невидимками.
   Керамика об пол. Мать-перемать. И взвизги! отстающие по времени от щелчков ремня.
   И собственные удивительно громкие шаги, и шаги эха. Сотни глаз могут сейчас наблюдать за тобой, но ты этого не знаешь…
   Джо остановился перед лавкой, над дверью которой висит старая деревянная вывеска в виде оправы гигантских очков с левым красным и правым зелёным стёклами, и вязью выцветших золотых букв:

   ОПТИКА КОЭНА
   Линзы под заказ. Точные объективы для всех мыслимых целей. Телескопы для романтиков и перископы для вуайеристов.

   Джо наклонился и заглянул в витрину: длинная подзорная труба блеснула латунью.
   Слева от входа в лавку была ещё одна дверь — отдельный вход в жилые помещения наверху. Джо приподнял бронзовую «руку Фатимы» и трижды опустил её; по улице прогремело эхо. Джо подождал, и потянулся было стучать ещё как вдруг понял что в двери на уровне глаз открыта небольшая панель.


   — Кто это? — прошептал женский голос на арабском.
   Джо никого не видел в темноте. Он наклонился к смотровому окошку.
   — Я пришёл увидеть мистера Коэна, — ответил он на английском.
   — Завтра он будет в лавке, — женщина тоже перешла на английский.
   «Голос молодой. Должно быть, та младшая сестра, о которой говорил Лиффи.»
   — Я пока обхожусь без очков, мисс. Пожалуйста, скажите мистеру Коэну, что меня послал Лиффи.

   Панель бесшумно закрылась, и через мгновение так же тихо открылась дверь.
   Джо вошёл. В темноте коридора он смутно углядел только верхнюю половину лица.
   «Шарф? — проницательно подумал Джо. — Выходила, и только вернулась?»

   — Я не знаю никого по имени Лиффи, — прошептала молодая женщина. — Кто вы и чего хотите?
   — У меня особое дело к вашему брату, мисс Коэн. Моя фамилия Гульбенкян. Я обращаюсь к неравнодушным людям за помошью для армян-беженцев из Малой Азии.
   — Вы опоздали с благотворительностью на двадцать лет, барев дзес аргели.

   — Пару часов назад я сказал бы также, но Лиффи доказал мне обратное. Я говорил Лиффи, что та бойня давно отсталась в прошлом, а мир перешёл к более масштабным, так можно ли ожидать, что мистер Коэн вспомнит геноцид армян? Но Лиффи улыбнулся и пожал плечами, — вы знаете, как он это делает, — и сказал, что ваш брат в заботе о беженцах найдёт способ, так сказать, пронзить время. Лиффи сказал, что у вашего брата долгая память, как и у всех каирских Коэнов.
   Так что пожалуйста, мисс Коэн, только передайте ему, что меня прислал Лиффи; я уверен, мистер Коэн понимает, что Лиффи не из тех, кто посылает праздных посетителей.

   — Я говорила вам, что не знаю никого по имени Лиффи.
   — Его знает мистер Коэн. Конечно, я мог бы представиться старым другом Стерна, но это было бы преждевременно; спешка в Леванте — не дело. Я подожду здесь, пока вы переговорите с братом.


   Джо слышал её неровное дыхание, а его глаза адаптировались к темноте. Напротив, вытянувшись по-струнке, стояла высокая молодая женщина, из-под шарфа выбивались волосы.
   — Всё в порядке, — добавил он, — Я потратил на ожидание большую часть своей жизни. Ожидание какого-то ответа, который вдруг да придёт ко мне. Я даже провёл несколько лет в пустыне, в ожидании и размышлениях о человечестве и Стерне. Удивительно, насколько разносторонний человек этот Стерн.
   Вы не возражаете, если я закурю?


   Джо достал сигарету и зажёг спичку, чтобы она могла видеть его лицо. Он старался не смотреть на неё. Некоторое время она колебалась.
   «Надеюсь, шпион-неумеха, ты повернулся к ней нужной стороной», — сказал себе Джо.
   — Я вернусь быстро, — предупредила она.
   — И я это очень ценю.
   Он задул спичку.





   ***


   Они сидели в задней комнате лавки, сидели в окружении ящиков со стеклом, примерочных лорнетов и шлифовальных кругов.
   Коэн был высоким, худым и угловатым, понятно, евреем. Тёмная прядь волос постоянно падала ему на лоб. Обутый в изношенные тапочки, в целом он создавал впечатление человека элегантного. Отчасти наверное потому, что жесты его были прямо-таки грациозны. Красивый человек, даже чересчур красивый, пожалуй.

   Коэн приятно улыбнулся, поправляя прядь волос длинным и тонким указательным пальцем.
   «Ну блять, — подумал Джо, — не палец, а рыболовный крючок; селёдки наверняка укладываются штабелями. Только вот он, похоже, рыбу не любит.»
   — Хорошо, — сказал Коэн. — Хотя уже за полночь, я рад возможности встретиться с человеком, носящим такую фамилию. Моя сестра сказала мне, что вы новый начальник Британской Секретной Службы на Ближнем Востоке, или «Секции А. М. в Малой Азии»*, или полуночный ковбой или… что там ещё? Кто в этой части мира может уследить за появлением всех мутных разведывательных подразделений? Я определенно не могу. Как говорит ваш друг Лиффи, это похоже на иллюзию преломляющихся в бесконечность искажённых изображений.
   — Не разъясните, мистер Коэн? При мне он о таком не упоминал.
   — Вот как? Ну, он имеет в виду блики пустынного солнца в перегретой голове. Он говорит, что там рождается множество маленьких миров, отличающихся друг от друга в деталях. Он называет их отражениями. Так какой мир, принц-ворон, является вашим, и какое он имеет отношение к моему?
   — Если прямо, — сказал Джо, — то я пришел обсудить увеличительное стекло, которое ваш прадедушка сделал в девятнадцатом веке.

   Коэн с облегчением рассмеялся.
   — И это всё?
   — Да. Представьте себе, только это. Но, видите ли, это было очень мощное увеличительное стекло, настолько мощное, что позволяло видеть сквозь годы. Настолько мощное, что может сказать нам: кто вы, и кто я, и почему вы сейчас консультируете меня здесь, в Каире.
   — Я не знал, что консультирую вас.
   — Это так, — сказал Джо, — никаких сомнений. Так вот, это увеличительное стекло таково, заметьте, что когда человек прикладывает его к глазу, то глаз за стеклом становится шириной в два дюйма. А такой большой глаз видит многое. Ваш прадед, основатель «Оптики Коэна», сделал это стекло для своего друга, английского ботаника, который шароёбился в этих краях в девятнадцатом веке, человека по имени Стронгбоу. Пока всё понятно?

   Коэн улыбнулся.
   — Да.
   — Хорошо. И этот человек был из тех, что один на тысячу. Стронгбоу начинал карьеру как ботаник, но вскоре странствия взяли над ним верх, — «Остапа понесло», как говорится, — и он стал исследователем-энциклопедистом всей этой части мира, засовывая всюду свой нос и используя увеличительное стекло, чтобы лучше рассмотреть путевые достопримечательности. Затем, после сорока примерно лет, Строгбоу решил поменять свою жизнь ещё раз, и роздал свои мирские блага, как это делают святые люди, ведь вещи бесполезны на их путях.
   И вот, Стронгбоу решил отдать лупу одному из своих самых близких друзей, который был и большим другом вашего прадеда, чёрному египтологу по имени Менелик Зивар. Вы следите за мыслью?

   — Да.
   — Прекрасно. Теперь уже Зивар смог использовать её с пользой — при расшифровке заключённых в камень древних песен, молитв и проклятий. И он делал это, пока не умер, и лупа была положена ему на грудь, в саркофаг. Зивар намеревался провести века в склепе под общественным садом рядом с Нилом; место находится здесь, в Каире. И этот Зивар, видите ли, этот старый, мать его рабыню, Менелик, так привык разговаривать с мумиями, что ввиду ухудшения зрения не придумал ничего лучше, чем отправиться в загробный мир с лупой в руке. Чтобы не упуская деталей разглядеть вечность. Вот что он сделал, и теперь у него на груди лежит превосходное и волнующее воображение устройство, данное ему давным-давно его старым другом Стронгбоу, а изготовленное большим другом их обоих, превосходным мастером-оптиком по имени Коэн… вашим прадедом.

   Коэн улыбнулся.
   — Превосходное и волнующее? — переспросил он. — Вы выбрали весьма необычные эпитеты для описания увеличительного стекла.
   — Так и есть, — сказал Джо. — Это увеличительное стекло превосходно, его сделал таким ваш прадед. И ботаник-энциклопедист, святой человек Стронгбоу, и чёрный бывший раб, ставший археологом, Менелик Зивар. Все три великих друга ковырялись вилкой во времени, так сказать, чтобы насладиться результатом — ирландским рагу из истории; хотя ни один из них ирландцем не был.
   — Но вы ведь ирландец, не так ли, мистер Гюльбенкян?
   — Это верно, и в некоторых вещах моё происхождение не сказывается, в других же — совсем наоборот. Погода влияет на ирландцев, как старая рана. Когда на дворе темнеет, начинаешь чувствовать скованность у основания черепа; довольно скоро она подкрадывается к глазам, наползает на мозг. И единственным способом остановить приближающийся паралич…
   — Хотите чего-нибудь выпить?
   — Не хочу говорить «нет», раз уж вы об этом вспомнили.

   Коэн полез в шкаф и достал бутылку и стакан.
   — Арак пьёте?
   — Благодарю. Может, перейдём на «ты»?
   Коэн налил и оставил бутылку на столе рядом с Джо.
   — Давай, ирландец Гульбенкян, — пробормотал он. — Это звучит.

   Джо пригубил половину стакана, и лицо его разгладилось.
   — Ты так думаешь? Тем не менее, мне гораздо приятнее мечтать, чем для воплощения мечты что-то делать.
   — Как и большинству, полагаю. Значит, на самом деле тебе не нужны благотворительные взносы для армянских беженцев из Малой Азии?
   — Ну, в долгосрочной перспективе могут понадобиться. Но я признаю, что это была небольшая уловка. «Крышка», как говорит Лиффи. По его словам, секретные агенты всегда используют то или иное прикрытие, маску. Опять же, как и большинство людей…
   Но мы отвлеклись. Стронгбоу, старина Менелик, твой прадед Коэн. Они составляли замечательный триумвират, когда были молоды. Когда они были примерно твоего возраста, должно быть.


   Джо снова отхлебнул, искоса глядя на собеседника.
   — В те дни, — продолжил он свой рассказ, — эти трое друзей каждое воскресенье приходят днём в арабский ресторан, который выбрали для себя на берегу Нила, и пируют там на террасе над рекой. Едят и пьют, а потом — просто пьют. И делятся наполеоновскими планами на будущее. А когда день подходит к концу, и они в стельку пьяны, они через перила террасы сигают в реку, чтобы, рыгая и пузырясь, дрейфовать с довольной улыбкой на мордах.
   Молодые боги Нила наслаждаются последними лучами солнца, так сказать…


   Длинные тонкие пальцы Коэна рисовали в воздухе виньетки. Он улыбнулся и покачал головой.
   — Извините, но вы, должно быть, ошиблись, мистер Гульбенкян. Вы, должно быть, имеете в виду других троих мужчин, потому что я точно знаю, что мой прадед по воскресеньям обедал дома. Это семейная традиция.





   ***


   — Правильно, — сказал Джо, — он никогда не делал ВСЕГО, мною описанного, однако:
   Коэн всё-таки сидит с друзьями в ресторане, но, уже будучи семьянином, он проводит там только полдня, а затем идёт домой. Обедать со своей молодой женой и маленьким сыном, как ты и сказал. После обеда предлагает жене прогуляться у реки. И в ходе этой приятной прогулки они видят фелюку с готовым прокатить их лодочником, и сын просит и Коэн соглашается и вся семья поднимается на борт.
   Вечер.
   И это просто случайность, что Коэн слышит отрыжку плывущих по великой реке своих мертвецки пьяных друзей Стронгбоу и Зивара. И Коэну удаётся выловить их из воды, и он укладывает их проспаться на палубе. А если бы Коэн не сделал этого, то Стронгбоу и Зивар могли бы плыть дальше по Нилу и выйти в море и навсегда потеряться в истории, что было бы потерей для всех нас.
   Вот так проходили те воскресенья.
   И это была воскресная роль Коэна, важная, потому что без него те двое не увидели бы понедельник…

   Он был хорошим семьянином, пробормотал правнук.
   — О, он определенно был таким, — сказал Джо, — как и все мужчины клана каирских Коэнов. И благочестивый путь привёл его к роли патриарха своего клана, и сделал очень богатым человеком. И это после того, как его одно время считали сумасшедшим из-за его снов.
   Однажды ночью ему приснились два загадочных сна: первый — выходящие из Нила семь жирных коров, съедаемых семью тощими, которые вышли следом; а следующий сон — семь полных колосьев пшеницы, пожираемых семью тощими колосьями.

   Коэн улыбнулся, расслабляясь.
   — Слышу ли я эхо из Библии?
   — Так и есть, в те дни божественные послания частенько дублировались. Твой прадед хорошо знал Книгу и египетскую историю своего народа и ему не нужен был пророк, чтобы разъяснить сны. Итак, на следующее утро этот Коэн отправился на поля Египта, чтобы купить зерно. Видишь ли, он решил от шлифовальных кругов перейти к жерновам.

   Коэн изобразил пальцами какую-то фигу, а на лице его появилось удивлённое выражение.
   — Правда-правда, — продолжил Джо. — А в те годы в Египте были хорошие урожаи, зерна хватало, и вот, этот Коэн всё глубже и глубже залезал в долги, чтобы скупить всё что мог. И он продолжал делать это в течение семи лет, и, естественно, у людей вошло в привычку называть его «Очумелый Коэн», потому что кто станет поступать так как он в здравом уме?
   Очевидно, никто. Очевидно, только подопечный Бога, принимающий послания из эфира.
   Итак, «Очумелый Коэн» продолжал маниакально скупать зерно, ни на минуту не забывая о своих снах. И вот, о чудо, в Египте внезапно произошёл ужасный поворот к неурожаям, которые не прекращались целых семь лет.
   И в течение этих семи лет между Египтом и голодом стоял очумелый Коэн.

   Джо откинулся на спинку стула и улыбнулся.
   — Похоже, он таки был избранным.
   Я закругляюсь…
   Сохраняя веру и помня о моём тёзке, он сколотил огромное состояние… благочестивый игрок. Твой прадед.

   Коэн задумчиво кивнул.
   — Тебя зовут Джозеф?
   — Чаще всего Джо. Также я — О'Салливан Бир. Но пёстрых одежд, — как мой тёзка, — я не ношу.
   Коэн снова кивнул.
   — У тебя тоже одиннадцать братьев, Джо?
   — Думаю, больше. Вернее, раньше было больше. За прошедшие годы часть из них, насколько я знаю, попадала с крыш домов в Новом Свете.

   Коэн посмотрел на Джо и нарисовал в воздухе круг.
   — Я не понимаю, какое отношение это имеет к нам сегодняшним.
   — Сейчас объясню. Давай вспомним трёх молодых джентльменов из девятнадцатого века, близких друзей, которых звали Зивар, Коэн и Стронгбоу. Зивар был христианином, Коэн — иудеем, а Стронгбоу был на пути к тому, чтобы стать мусульманским святым. Итак, для этой части мира мы имеем что-то вроде представительного собрания.

   Коэн засмеялся.
   «Дружелюбный парень, — подумал Джо, — и пока всё хорошо.»
   Он добавлял в стакан арака, когда Коэн указал на разложенные в мастерской инструменты.
   — Говорят ли эти инструменты о большом богатстве?
   — Не говорят. Но я слышал каирскую поговорку, которая объясняет нынешнее положение вашей семьи: Немного безумия — опасная штука. Вспомни Коэнов… что мол сын старого сумасшедшего Коэна, который имел таки немного ума и был известен как «полоумный Коэн», потратил семейное состояние в компании друга по имени Ахмад и двух красивых молодых женщин, известных как «сёстры». Часть оставленного твоим прадедом состояния ушла на ипподромы и казино, а часть — на шампанское… Так что позже, когда твой отец достиг совершеннолетия, ему пришлось найти занятие, чтобы прокормить себя, и к какому ремеслу лучше обратиться, как не к тому, с которого Коэны начали свою бытность в Египте? Оптические линзы. Так что твой отец приехал в этот дом, где начинал ваш прадед и воскресил старую вывеску…
   Из грязи в князи и обратно в течение четырех поколений и более чем века.

   Коэн улыбнулся, открывая серебряный портсигар. Он предложил его Джо, который взял сигарету и зажег спичку для них обоих.
   — Ты тоже странствующий ирландский историк, Джо?
   — Меня больше интересует настоящее, так что давай продолжим историю и представим твоего отца молодым человеком.
   В то время, перед Первой мировой войной, старый Менелик Зивар живёт в склепе под сквером рядом с Нилом. По воскресеньям он принимает там гостьей. И так как о старом Менелике мало кто слышал, мы не должны удивляться, что большинство приходивших на чай были детьми бывших друзей.

   Коэн слегка нахмурился.
   — Так, например, — сказал Джо, — приходил внук его старого друга, твой отец. И сын другого старого друга — драгомана по имени Ахмад, также Ахмад. И сын еврейской пастушки и великого исследователя Стронгбоу, молодой Стерн. И ещё приходили сёстры, старше других гостей и единственные, кто знал старого Менелика в расцвете лет.
   Таков был внутренний круг, собиравшийся вокруг саркофага в воскресные дни перед Первой мировой войной.
   Были и другие, кто заходил время от времени, но сегодня нам не нужно беспокоиться о них.

   Коэн совсем перестал улыбаться, но сохранял самообладание. Джо восхищался им. «Влияние Стерна, — подумал Джо. —  Несомненно, я абсолютно прав. Какой я умный.»
   — И после того, как друзья допивали чай, — Джо продолжал, — они доставали музыкальные инструменты и готовились к еженедельному концерту, который был так дорог сердцу старого Менелика. Ибо, как говаривала та мудрая живая мумия в своей пятитысячелетней могиле: «Я бы не хотел провести загробную жизнь без музыки. Вечность просто свернётся без музыки. Изучите представление любого народа о великом запредельном, даже самое смутное, и в глубине смысла вы услышите звучание мелодии…»
   Итак, Стерн настраивал свою скрипку, а затем, чтобы привлечь всеобщее внимание, стучал по саркофагу ключом Морзе. И старый Менелик был в предвкушении музыки, и она воспаряла от скрипки… И присоединялись и Ахмад, и твой отец, и сёстры… твой отец вдумчиво играл на гобое, который мы сейчас видим здесь отдыхающим на стене.

   Джо помолчал.
   — Но у твоего отца не было шанса научить тебя играть, не так ли, Дэвид?
   — Не было, — буркнул Коэн. — Не терплю музицирование.





   ***


   Джо отхлебнул арака. Коэн был по-прежнему спокоен, и его спокойствие напоминало Джо о Стерне. И в самом деле, с того самого момента, как Джо вошёл в дом, он почувствовал невидимое воодушевляющее присутствие Стерна. Это означало, что Стерна здесь любили и заботились о нём, и Джо был благодарен за это. Но чтобы Коэн заговорил о Стерне, Джо нужно было вызвать его доверие, а это было нелегко, потому что Коэн никогда не сказал бы ничего, что могло бы навредить Стерну. Джо был в этом уверен, и это только усиливало его уважение к Коэну.
   «Что ж, — подумал он, — я установил все возможные связи с прошлым, и теперь мне осталось только молиться, чтобы он хоть что-нибудь рассказал.»
   Джо потянулся к цилиндрическому кожаному футляру, расстегнул молнию, достал подзорную трубу Ахмада и раздвинул её на всю длину.
   Коэн озадаченно уставился на подзорную трубу, а затем на Джо.





   ***


   — И теперь, — сказал Джо, — мы подошли к другому превосходному устройству, также изготовленному здесь, в «Оптике Коэна».
   Устройству для увеличения или уменьшения, а также полезному для рассматривания сути вещей… Я надеюсь, сработает.

   Джо приставил к глазу неправильный конец подзорной трубы. И посмотрел на Коэна.
   — Вот таким образом мир выглядит исключительно чистым и опрятным. Ты когда-нибудь задумывался, почему?
   — Почему? — спросил Коэн.

   — Потому что маленькая кучка выглядит опрятно. Вот почему мы так стараемся уменьшить количество вещей, поместить их в категории и дать им ярлыки — чтобы мы могли притвориться, что знаем их, и они нас не потревожат. Привести в порядок… Это успокаивает нас, естественно, ведь кто захочет вечно жить среди хаоса?… Ну, на самом деле не так долго, потому что мы не отвечаем за всё и не можем понять всё на свете. Мы играем в маленькую игру; как, бывает, дети выстраивают свои игрушки и дают каждой имя и сообщают игрушкам, что они собой представляют и почему… и мы притворяемся, что можем делать так с жизнью, выстраивая по-своему усмотрению людей и говоря себе, что они делают, и называем это историей.
   Мы упорядочиваем хаос, когда раздаём имена.

   Джо опустил подзорную трубу.
   — Знаешь что, Дэвид?
   — Что?
   — Жизнь совсем не такая. У нас не получится повесить бирку на Стерна и оценить его дела. Десять или двадцать противоречивых прилагательных, возможно, опишут все его стороны, но насколько это поможет нам определить его сущность?

   Джо покачал головой.
   — Правда Стерна так же сложна и хаотична, как и сама жизнь. И он человек, и он собрался умереть.





   ***


   Джо погладил подзорную трубу.
   — Хорошее качество изготовления. Сделана твоим отцом для его друга Ахмада. Того самого Ахмада, который сейчас служит портье в библейских руинах под названием «Отель Вавилон».

   Коэн в замешательстве и неуверенности смотрел на подзорную трубу.
   — Но почему? …?
   — Ты имеешь в виду, почему твой отец сделал это для Ахмада? Да потому что в те дни Ахмад был королём бульваров, а королю полагается присматривать за своим королевством. Конечно, в то время подзорная труба была шуткой, зато теперь Ахмад, поднимаясь в субботу вечером на крышу отеля «Вавилон», использует её чтобы искать свой потерянный город. Как евреи стремятся восстановить потерянную родину.

   Коэн опустил глаза. Джо заговорил очень тихо.
   — Твой отец погиб во время Первой мировой, я знаю. И знаю, что он служил в британской армии. Палестинская кампания?
   — Да, — прошептал Коэн.
   — Значит, молодым. Примерно твоего возраста?
   — Да. Это был странный несчастный случай. Турки уступали Иерусалим британцам без боя, но скрывавшийся в горах турецкий дезертир зачем-то выстрелил в отца. Один выстрел, потом он бросил винтовку и сдался. Неграмотный человек, крестьянин. Он не знал, что его армия уже покинула город.
   — Твой отец и Стерн были одного возраста?
   — Да.
   — И после этого Стерн позаботился о твоем воспитании, да?

   Коэн поднял глаза и посмотрел на Джо.
   — Как ты догадался?
   — Потому что именно так поступил бы Стерн. Это путь Стерна.

   Коэн опустил глаза и с большим чувством произнёс:
   — Если бы не он! Он поддерживал мою мать и дал нам возможность сохранить «Оптику Коэнов», а потом, когда моя мать умерла, он заботился об Анне и моём образовании… обо всём.

   Коэн взял серебряный портсигар.
   — Это принадлежало моему отцу. Стерн передал его мне, ещё когда я был ребёнком. Я не знаю, как Стерну удалось его восстановить.

   Коэн протянул Джо вещицу, гравированную вязью некой надписи.
   — Это был подарок от Стерна моему отцу в день его зачисления в университет. Ты читаешь на иврите?
   — Нет, но это я могу прочесть. «Жизнь», или имя твоего отца — «Khayim». Или то и другое.

   Коэн забрал портсигар и с беспокойством посмотрел на Джо.
   — Наверное, пора сказать мне, зачем ты здесь?

   — Да, пора, — сказал Джо, — только вот думаю, что придётся начать с самого начала.
   Итак, я был намного моложе тебя когда мы со Стерном впервые встретились в мифическом городе.

   Коэн улыбнулся.
   — Где, говоришь, ты встретил Стерна?
   Джо кивнул.
   — Ты не ослышался. Я встретил его в мифическом городе.
   Джо тоже растянул губы в очаровывающей улыбке пьяной лягушки.
   — А теперь, как ребёнок со своими игрушками, давай дадим ему имя? Назовём его… Иерусалим.





   ***


   Джо откинулся на спинку стула и отхлебнул из стакана, давая Коэну время осмыслить сказанное. Коэн опёрся локтями о стол, утвердил подбородок в ладонях и глубоко задумался.
   «Он мне нравится, — подумал Джо, узнавая в собеседнике мелочи, которые напоминали ему Стерна. — Он мне нравится, и почему бы и нет, он мог бы быть сыном Стерна.»

   Наконец Коэн шевельнулся.
   — Он был здесь вчера. Почему бы тебе не связаться с ним? Поговорить напрямую?
   — Ты берёшься это устроить?
   — Да, есть способ оставить ему сообщение, и он свяжется со мной в течение двадцати четырёх часов. Это достаточно быстро?
   — Может и так, — сказал Джо, — но я не уверен, что это так. Ты же знаешь, каков Стерн. Если я поговорю с ним сейчас, он, вероятно, поблагодарит за информацию, а потом, — не желая втягивать в неприятности, — встанет и уйдёт. Если я не смогу показать ему, что уже в игре, он не захочет делиться своими проблемами.
   — Ты доверяешь этому человеку, Блетчли? — спросил Коэн.
   — Он делает свою работу. Сейчас его бизнес — Стерн.
   — Но ты не знаешь, какая часть работы Стерна его интересует.
   — Верно, — сказал Джо. — Всё, что я точно знаю, так это то, что Блетчли смертельно боится чего-то, что знает Стерн, или чего-то, — хрен редьки не слаще, — что может знать Стерн.
   — Стерн работал с монахами… Но почему возникли какие-то подозрения? Что их спровоцировало?

   Джо пожал плечами.
   — Неважно. Блетчли не собирается объяснять мне, почему повёл бизнес против Стерна, и Стерн мне этого тоже, наверняка, не скажет. Так что я должен выяснить это сам.
   — Но что нужно Блетчли? — спросил Коэн. — Может, это как-то связано с работой Стерна для Еврейского агентства?

   Джо отрицательно покачал головой.
   — Не Палестина и не Еврейское агентство. Основная забота Британии — война, значит это как-то связано с немцами.
   Давай рассмотрим польскую историю Стерна.

   Коэн выглядел озадаченным.
   — Ты имеешь в виду, как раз перед началом войны?
   — Да. Полагаю, ты знаешь, что он сбежал из тюрьмы в Дамаске, чтобы попасть в Польшу, но знаешь ли ты, что побег едва не стоил ему жизни?
   — Нет. Я понятия не имел, что это было настолько опасно.
   — Было. Разве ты не заметил разодранный большой палец на руке?
   — Да конечно, но это был несчастный случай. Он объяснил мне, как его угораздило, но я точно не помню…
   — Не случай, — сказал Джо. — Он сделал это, выбираясь из тюрьмы, притом что в течение двадцати четырех часов его должны были и так освободить. Он когда-нибудь говорил с тобой о поездке в Польшу? Почему он так отчаянно торопился?

   Коэн нахмурился.
   — Всё, что я помню, это то, что он был очень взволнован.
   — Взволнован?
   — Ну, да. Как будто он сподобился принять участие в чём-то очень важном, как будто там произошёл некий бесценный прорыв. Ты же знаешь, как «хвастлив» Стерн. Он чуть проговорился только потому, что едва мог сдержать своё волнение. Я помню, как Анна сказала, что чудесно видеть его прежним. Таким жизнерадостным и беззаботным, таким восторженным. Мы всегда помнили его таким, каким он был раньше.
   — Раньше?
   — До того, как на него обрушились перемены последних лет, до того, как всё стало так давить на него.

   «Ах да, — подумал Джо, — когда Стерн был буйным и беззаботным. Как прежде…»
   И собственные воспоминания увлекли Джо сквозь прошедшие годы.





   ***


   Конечно, не только Стерн изменился с тех пор, как Дэвид и Анна были моложе. Сами они выросли и научились видеть глубже, чувствовать сложность Стерна и видеть противоречия в том, что он делал.
   В детстве они видели только доброту и любовь Стерна. Думать не думали о его переездах по съёмным углам с одиноким потрёпанным чемоданом, связанном куском старой верёвки; чемоданом, в котором хранилось всё, что у него было своего в этом мире. В детстве они знали совсем другого Стерна.
   Как и собственный сын Джо, Бернини. Когда Джо виделся с ним в Нью-Йорке, Бернини много говорил о Стерне, особенно дорожа детскими воспоминаниями…

   — Стерн? — Бернини восторженно улыбнулся. — О! Большой и всегда весёлый медведь. Помню, как мы ходили встречать его корабль в Пирее; трапы звенят, повсюду шум и путаница, люди носятся туда-сюда, и вдруг среди пассажиров появляется Стерн, смеётся и шагает по трапу с руками, полными подарков, чудесных подарков отовсюду.
   Безделушки, амулеты, благовония и — для Бернини — маленький костюм шейха, и Великая пирамида из строительных блоков, с секретными проходами и потайными сокровищницами. И редкие вина и деликатесы, и тонкий золотой браслет, который произвёл особое впечатление на Мод; она была так тронута его простотой.
   А потом, после того как все подарки рассмотрены, Стерн открывает первую бутылку шампанского и начинает колдовать на кухне, и мы предвкушаем предстоящий пир, традиционный в ночь его прибытия пир. И дом наполнен смехом и восхитительными ароматами специй со всех стран Средиземноморья.

   Бернини счастливо улыбнулся.
   — Пиры Стерна! Говорят, с похожим размахом в прежние времена русские встречали Новый Год, пока там у них не ввели столь долгие праздники, что самый смак запаха мандаринов стал успевать улетучиваться…
   Да. И пир продолжается два или три дня, — только шампанское и деликатесы, — и дни летят один за другим… и вот Стерн уже машет нам рукой с палубы уходящего корабля и улыбается, как всегда… смеётся, как всегда.


   Это Бернини запомнил. Он не знал, о чём поздними ночами при свечах в узком саду у моря разговаривали Стерн и Мод. Не подозревал, что Стерн снова растратил все свои деньги…
   Стерн?
   О да, Бернини знал Стерна. Он был большим жизнерадостным человеком, чьё появление всегда означало игрушки, пиры и, прежде всего, волшебство. Изысканную магию бесконечных сказок о чудесах, которые ребёнок может однажды встретить и даже сотворить сам… так что Джо не удивился тому, каким Коэн и его сестра помнили Стерна своего детства, когда Стерн ещё не помрачнел под тяжестью своего бремени. Ведь Стерн всегда старался скрыть тёмные уголки своего сердца, и маленькие Дэвид и Анна не подозревали, что у него на душе. Но теперь, в последние несколько лет, они начали это видеть…





   ***

   Джо поднял глаза.
   — Бесценно, говоришь? Стерн вёл себя так, будто добился в Польше какого-то бесценного прорыва? Но есть только одна вещь, которую Стерн считает бесценной. Жизнь. Только это.
   — Да, — пробормотал погружённый в свои мысли Коэн.
   — А что ещё ты помнишь о его поездке в Польшу? «Пырский лес» что-то тебе говорит? Место, известное как «дом в лесу», недалеко от Варшавы?
   — Извини. Ничего.
   — Ладно, давай пока отложим Польшу в сторону. Давай поговорим о кодах.
   — Коды? — Коэн насторожился.
   — Да, коды. Или это запретная тема?
   — Нет-нет, — ответил Коэн, возможно, слишком быстро.


   Джо кивнул, вспомнив опасения Ахмада, что Стерн, — потому что у него нет больше сил продолжать своё дело, — может начать трепать языком направо-налево, зная, что рано или поздно это обязательно его убьёт.


   — Ну что ж, — сказал Джо, — видишь ли, я уже знаю, что Стерн в последнее время много говорит о кодах, но я также знаю, что он всегда был очарован ими, и что существует много их разновидностей, не так ли? Коды, шифры, правила, ритуалы.
   Кодексы права и поведения, кодексы, применимые к тайным метОдам мышления, и так далее. Можно даже ожидать, что под поверхностью вещей мы тоже найдём некие коды.
   И некоторые коды кажутся настолько универсальными, что мы готовы вырезать их в камне, в то время как другие настолько неясны, что их не передашь словами. Таковы личные кодексы, о существовании которых мы можем даже не знать, потому что большую часть времени нам и не нужно знать. Потому что большинство из нас может прожить всю свою жизнь без столкновения с некоторыми ситуациями…

   Коэн беспокойно пошевелился.
   — Что за ситуации?
   — О, я не знаю. Что-то экстремальное; скажем, что-то большее, чем просто двусмысленное. Что-то, выходящее за рамки добра и зла в своего рода ничейную страну морали, где нет ощутимой разницы между «хорошо» и «плохо», или «ужасно» и «не так уж и страшно»; где человек остаётся в компании внутреннего, глубинного себя.

   Коэн нетерпеливо пошевелился.
   — Это слишком абстрактно, я не понимаю, что ты пытаешься сказать. Можешь уточнить?
   Джо кивнул.
   — Думаю, что могу, постараюсь. Наверное, мне самому не хочется представлять себе такое Богом забытое место, потому что оно меня пугает; и это правда, Дэвид. Иногда мне не нравится вспоминать, где я был…

   Джо прервался. Коэн беспокойно раскачивался взад и вперёд. Но Джо знал, что должен продолжать, и избежать этого было невозможно.
   — Я постараюсь быть более конкретным, Дэвид. Представь, что твой личный код основан на благоговении перед жизнью. Никогда не причинять вреда и не приставать к людям со своим вИдением и, конечно же, право принимать жизнь оставлять женщинам. Но когда вдруг наступит момент, что если ты прикажешь кого-то убить, то многие спасутся. Что ты сделаешь?
   — Прикажу, — сказал Коэн с облегчением. — Но разве речь не о войне? какая-нибудь войне? Почему ты говоришь об этом и мучаешься из-за этого? Разве сейчас мужчины каждодневно не принимают такие решения в песках к западу отсюда? В Европе? По всему миру?
   — Да. Да поможет нам Бог. Но что делать, если ситуация вроде такая же, да не совсем? Что делать, если ты остался один на один с девочкой, увечной и умирающей, и нет никакой надежды на её спасение и её боль невыносима, и она шепчет: «пожалуйста», и есть нож и ничего другого в мире, потому что мира нет, и ты взял в руки нож и откинул ей голову, а её горло перед тобой уязвимо, как и любая жизнь, а жизнь это… Ты сделаешь? да поможет нам Бог. А?

   Коэн, возможно, закричал бы, если бы Джо вдруг не вздрогнул, не застонал и в диком резком движении не сжал кулаки. На какое-то мгновение Джо показался совершенно измученным и неспособным продолжать. Коэн поёрзал в кресле, посмотрел на пол.
   — Это ужасно, — прошептал он, — ужасно. Как можно ответить на такой вопрос? Нечестно говорить об этом абстрактно. — Коэн поправил прядь волос. — Слишком абстрактно. Идёт мировая война и страдания неисчислимы и мы все это знаем, так в чем же смысл? Этот разговор о маленькой девочке…

   Внезапно он что-то почувствовал, поднял глаза и увидел, что Джо пристально смотрит на него.
   — Правильно, — мягко сказал Джо. — В этом мире не так много людей, у которых есть вера Стерна. И это была огненная ночь на краю света, когда я видел, как он взял тот нож двадцать лет назад в Смирне. Ночь смерти и криков и Стерн был один и я был один и маленькая девочка лежала между нами и у меня не было сил прикоснуться к этому ножу и я бы не стал сегодня. Во многом мне далеко до Стерна, как и тебе, как и большинству. И об этом больше нечего сказать…


   У Джо на лице дёрнулась мышца. Он отвёл взгляд и опустил глаза.
   Теперь он казался спокойнее, но зато Коэн дрожал. Никогда прежде Коэн не видел ничего похожего на то, что сейчас увидел в глазах Джо и услышал в его голосе, — проявление чуждого Мира, о существовании которого он не хотел даже знать. И когда Коэн сидел и смотрел на незваного гостя, его вдруг поразило, каким маленьким был Джо.
   Он не думал об этом раньше, потому что Джо произвёл на него впечатление. Но Коэн заметил это сейчас, и ему это показалось странным… такой маленький худой человек, даже хрупкий на вид.
   Джо сидел тихо, уставившись в пол. Потом медленно поднял глаза.





   ***


   — Коды, — сказал Джо. — Возьмём Роммеля. Его называют «Пустынный Лис» из-за того, что он предвидит каждое движение британцев. У него нет и половины британских сил, но каким-то образом ему постоянно удаётся собрать броню в нужном месте в нужное время. А действительно ли он так умён?
   Или кто-то читает для него британские коды?

   Коэн пошатнулся, потрясённый.
   — О чем ты сейчас говоришь?
   — Коды. Может, что-то под названием «Чёрный код»? Но подожди, пойдём шаг за шагом. Давай на минуту предположим, что Стерн считает победу союзников неизбежной.
   — Бабушка Сара надвое сказала, — ляпнул Коэн.
   — Я знаю, но давай предположим, что Стерн по каким-то причинам смотрит на это так. Например, он может считать, что гитлеровские армии погибнут в России, как это сделали наполеоновские. Потому что американцы неизбежно вступят в войну против стран Оси. Или, проще говоря, потому что Стерн не верит, что зверь внутри нас может победить. Потому что он верит в Святой Город и его вера непоколебима.
   — Стой, — прошипел Коэн.
   — Нет, подожди, медленно. Стерн мог бы так думать. И если перед войной он был уверен, что Гитлер проиграет, тогда давай сделаем ещё один шаг и скажем…
   — Стерн еврей, — крикнул Коэн. — Его мать еврейка и он еврей и нацисты убивают тысячи евреев.
   — И тогда, предположим, есть способ, — продолжал Джо спокойно, — спасти большое количество евреев, дав немцам что-то взамен…

   Коэн вскочил на ноги.
   — Способ, — прошептал Джо, — чтобы эти тысячи и тысячи евреев не стали… миллионами.

   Коэн уставился на Джо, сложив руки на груди.
   — Миллионы? Миллионы? Да ты сошёл с ума! О чём ты вообще говоришь? Нацисты — стая зверей с безумным вожаком, но страна — это Германия. Целая Германия! Моя семья оттуда, они жили там веками. Нацисты — монстры, но немцы не варвары. Они не монголы, и сейчас не тринадцатый век.
   — Верно, двадцатый, и немцы методичны, трудолюбивы и аккуратны. Они хорошо организовываются, усердно работают, уделяют внимание деталям, ведут тщательный учёт. Это не монгольские орды.

   Вены на шее Коэна вздулись.
   — И что?
   — И поэтому я должен узнать о Стерне и «Чёрном коде», — тихо сказал Джо, опустив голову.
   — Убирайся! — взвизгнул Коэн.



   А потом он наклонился, схватил подзорную трубу и взмахнул ею.
   Удар пришёлся Джо по башке и сбил его со стула. Он рухнул на пол, опрокинув поднос с линзами, отчего вокруг вдребезги билось стекло. Джо упал лицом вниз.
   Он вытянул руку и, порезав её об осколки, неуклюже поднялся на четвереньки. В голове послышался рёв, и боль стала сильнее и глубже. Он задохнулся, выплевывая кровь. Вслепую протянул руку, ухватился за верстак и кое-как поднялся на ноги. В глазах было темно. Покачиваясь, задыхаясь и кашляя кровью Джо попытался оглядеться и разглядел-таки рядом смутное пятно высокой фигуры. Чужая рука вывернула руку Джо, сунула ему под мышку подзорную трубу, и толкнула через всю комнату.
   Джо хромал, шатался, натыкался на разные предметы. Острый металлический угол врезался ему в бедро, и раздались новые «бздынь-бздынь-бздынь». Джо ударился головой о дверь и тяжело повис на ней.
   Коэн через другую дверь что-то говорил своей сестре. Джо нашёл дверную ручку, повернул её и, пошатываясь, вышел в тёмный коридор, где чуть не упал. Он поймал себя, нащупал стену, прислонился к прохладным камням и прижался лбом, стараясь восстановить дыхание.



   Кто-то вошёл в коридор вслед за ним и закрыл за собой дверь мастерской. Джо коснулась рука, и голос Анны прошептал:
   — Теперь всё в порядке, Я помогу вам. Идёмте.

   Джо позволил вести себя по тёмному коридору. И когда они доскреблись до двери на улицу, Анна придвинулась ближе. Казалось, хотела что-то сказать.
   — Говори в правое ухо, — пробормотал Джо. — Оно над правым плечом.

   Ухо ощутило тёплое дыхание.
   — Простите его, — прошептала она. — У моего брата много забот, он постоянно «на-взводе», а Стерн нам как отец. Возможно, вы могли бы вернуться завтра.
   — Нет. Это ничего не изменит.
   — Похоже, — согласилась она. — Я слушала и слышала, что вы сказали. И думаю, вы ошибаетесь насчёт Стерна, но я также думаю, что вы хотите ему помочь.

   Она колебалась.
   — Тут дело такое, — прошептал Джо, — если правду не узнаю я, её придут искать другие, а им будет наплевать на Стерна.

   «О, скажи, — внутренне взмолился Джо, — Боже, скажи наконец.»
   Джо покачнулся и прислонился к стене.
   — Пожалуйста, послушай меня, Анна. Я знаю, что Стерн был вам обоим как отец, и то, что я сказал, для вас немыслимо. Но посмотрите на нацистов. Я понимаю, что и ты, и твой брат слишком молоды, чтобы принять такое. И это не то, что любой здравомыслящий человек хотел бы когда-либо слышать, да поможет нам Бог…

   Джо в отчаянии протянул руку и схватил её за руку.
   — Но послушай меня ради Стерна, Анна, потому что он скоро умрёт. В человеческой душе есть глубины за гранью воображения, и хотя ты думаешь, что знаешь Стерна — ты знаешь его с одной стороны. А он сложнее, я-то знаю, я видел… И да, он может обменять свою душу, и может быть уже сделал это. Боже, помилуй…
   — Пожалуйста, попытайтесь успокоиться, — прошептала она.
   — Я пытаюсь, я… Просто я ни хрена не вижу и не слышу и в голове гудит и вокруг темень. И, знаешь, я боюсь… боюсь…

   Он ослабил хватку на её руке, но не отпустил.
   — Анна? Прости меня за то, что я говорю такие вещи. Мне жаль, что я должен был сказать их, но Стерн такой, какой есть… Анна? Боюсь, Стерн разваливается на части, и я хочу узнать правду о нём. Хоть какую-то мелочь, Анна, просто что-то, чтобы продолжать, пока ещё есть время. Молю…

   Когда заскрипел засов входной двери, Джо зарыдал.
   И напоследок услышал:
   — При мне он никогда ничего не говорил о Чёрном коде, но когда мы втроём завтракали несколько недель назад он кое-что сказал. Стерн был в хорошем настроении, мой брат как раз вышел из комнаты, а Стерн внезапно рассмеялся. Я сейчас вспомнила его замечание, оно тогда показалось мне странным.…
   — Да?
   — Он сказал, что Роммель, должно быть, тоже сейчас наслаждается завтраком со своими дружками. Сначала я думала, что слышала слово «жучки», и подумала про скорпионов, но сейчас до меня дошло что это было не так. Это всё-таки были «дружки». Он не объяснил, и я не знаю, что это значит, но может это приведёт вас к чему-то. Американский военный атташе в Каире — полковник Джад.*
   — И?

   — Дэвид не слышал этого.
   Пожалуйста, постарайтесь помочь Стерну, постарайтесь помочь ему. До свидания.

   У Джо не было времени поблагодарить её. Анна напоследок сжала его руку, дверь за ним закрылась и он остался один на один с ночным городом.





* — Section A.M. for Asia Minor
* — More commonly, Joe. Also O'Sullivan Beare. But my coat isn't many-colored, as you can see. - Чаще всего, Джо. Также О'Салливан Бир. Но мое пальто не многоцветное, как вы видите.
В еврейской Библии (в христианской традиции — Ветхий завет) пальто многих цветов (иврит: ketonet passim) - это название одежды, которой владел Иосиф. - подсказал аноним
* — He said Rommel must be enjoying breakfast that morning with his little fellers. At first I thought I'd heard fellahs, meaning fellaheen, but it wasn't that. It was little fellers. He didn't explain it and I don't know what it means, but it might lead you to something. The American military attach? in Cairo is a Colonel Fellers.
* — judge - судья