Элджернон Блэквуд. Вендиго

Вендиго
I
В тот год немало охотничьих экспедиций бороздили леса, не в силах обнаружить и намека на свежий лосиный след  – зверь был необычайно осторожен - и многие Нимроды1 возвращались в лоно семей без трофеев, не считая историй своих охотничьих неудач, густо приправленных неуемной фантазией.  Так же как и другие неудачники, доктор Кэткарт вернулся домой с пустыми руками, однако он привез с собой воспоминание об одном происшествии, стоившем, по его словам, много дороже любого количества трофейных лосей, когда-либо добытых его предшественниками.
Помимо лесных троп, этот житель Абердина, интересовался и другими вещами, в том числе причудливыми тропами человеческой души.  Тем не менее, происшествие, о котором пойдет речь в этом рассказе,  не упомянуто на страницах его монографии «О коллективных галлюцинациях» по той простой причине (как доктор однажды признался коллеге), что  сам Кэткарт принял в нем слишком непосредственное  участие для того, чтобы вынести компетентное суждение.
Помимо Кэткарта и его проводника, Хэнка Дэвиса, в экспедиции участвовали:  племянник доктора - юный Симпсон, студент богословия, готовившийся принять сан в лоне  ВииКирк2, (впервые тогда оказавшийся в канадских лесах), и его проводник по имени Дефаго.
Жозеф Дефаго был «кануком»3, который много лет тому назад покинул родной Квебек и прочно застрял в районе Крысиного Волока - еще во времена строительства Канадской тихоокеанской железной дороги. Кроме беспримерного знания ремесла дровосека и изрядного запаса «лесной мудрости», Дефаго владел старым искусством пения «вояжеров»4, а также был большим мастером травить охотничьи байки, которые умел мастерски вплести во все свои дела, чем бы ни был занят.
Кроме того, Дефаго был особо чувствителен к тем чарам, которые дикие края наводят  на подобные ему сумрачне натуры. Он любил одиночество этих первозданных мест со страстью, похожей на одержимость. Жизнь в отдаленных глубинах  лесных дебрей  восхищала его, откуда и проистекала, без сомнения, его сноровка при столкновении с их тайнами. 
Хэнк не зря выбрал Дефаго для участия в экспедиции. Хэнк знал его и мог за него поручиться. Хэнк часто бранил Дефаго «по-приятельски», а так как речь его была пересыпана красочными, хотя и совершенно непонятными для окружающих проклятиями, разговор между двумя упрямыми работягами часто принимал оживленный и затейливый характер.
Хэнк соглашался немного приубавить этот поток красноречия только из уважения к своему хозяину - доктору Кэткарту, которого он, по обычаю своих краев, именовал не иначе как «Док», а также ввиду того, что в глазах Хэнка юный  Симпсон уже и студентом был в каком-то смысле лицом духовного звания.
Одно только не устраивало Хэнка в Дефаго – то, что канадец частенько предавался состоянию, которое Хэнк называл «порождением проклятой и сумрачной души». На деле это означало лишь то, что Дефаго, верный врожденному чувству латинской расы,  испытывал по временам  приступы молчаливого оцепенения, когда ничто, казалось,  не могло заставить его вымолвить слово. Иными словами, Дефаго был меланхоличен и впечатлителен. Как правило, именно слишком затянувшиеся периоды «цивилизации» ввергали его в такие состояния, в то время как  несколько дней, проведенных  в лесной глуши, неизменно излечивали.
Итак, дело было в последнюю неделю октября в год «осторожного лося». Наши четверо спутников составляли охотничью экспедицию, собравшуюся в лагере где-то в дебрях Богом забытой местности далеко на север от Крысиного Волока. С ними был еще  индеец Панк, неизменно сопровождавший доктора Кэткарта  и Хэнка в экспедициях последних несколько лет. Панк исполнял службу повара. В его обязанности входило сторожить лагерь, ловить рыбу и быть готовым по первой просьбе поджарить  стейк из оленины и сварить кофе. Индеец был одет в поношенный костюм, подаренный ему одним из предыдущих хозяев. Если не считать жестких смоляных волос и смугловатого оттенка кожи, он не более напоминал в этом наряде краснокожего, чем сценический негр походит на настоящего африканца. Несмотря на все это, в Панке еще были живы инстинкты его вымирающей расы – суровая молчаливость и выносливость. Живы в нем были  и ее предрассудки.

Охотники, собравшиеся вокруг костра, были в отчаянии, ведь уже неделя, как ни один зверь не подал ни малейшего признака своего присутствия. Дефаго закончил  свою песню и энергично принялся за очередную  байку. Пребывая не в лучшем настроении духа, Хэнк несколько раз  заявил французу, что тот так перепутал факты, что по большей части весь рассказ – «худое вранье», от чего француз погрузился в угрюмое безмолвие, которое, казалось, ничто не могло нарушить.
Доктор Кэткарт и его племянник были порядком измотаны за день. Панк мыл тарелки, ворча у своего полога, где чуть позже устроился на ночлег. Никто не потрудился пошевелить  поленья в затухающем костре.
Звезды ярко сияли в морозном небе. Стоял такой штиль, что вода на кромках озера, расположенного неподалеку, начала покрываться тонким слоем льда. Тишина огромного, словно притаившегося, леса, как будто приблизилась и окутала охотников.
  Молчание неожиданно прервал Хэнк:
  - Я за то, чтобы выдвинуться завтра, док –  энергично протрубил он в нос, глядя на своего хозяина. - Здесь у нас – ни малейшего шанса.
  - Согласен – сказал Кэткарт. Он был человеком немногословным.- Хорошая мысль.
  - Как ясный день, хорошая – ответил Хэнк с уверенностью в голосе. - Скажем, мы с Вами выдвигаемся на запад, к ГарденЛейк, почему  нет? Самое время потревожить эту тихую заводь.
  - Согласен.
  - А ты, Дефаго, - прыгай с мистером Симпсоном в свою малютку каноэ, плывите до того берега, а дальше –  волоком доберетесь до Воды пятидесяти островов.  Хорошенько прочешете местность вдоль южного берега. В прошлом году места там кишели лосями и – а почему нет? – быть может, сейчас именно туда они и  дернули, нам назло.
Дефаго сидел, уставившись в огонь, не обронив ни слова в ответ. Возможно, он все еще дулся на Хэнка по причине прерванного тем рассказа.
- Никого там не было в этом году, готов побиться об заклад – добавил Хэнк со значением, как будто один он знал причину такому состоянию дел. При этом он бросил острый взгляд на напарника.
  -Берите шелковую палатку и заночуйте под открытым небом  пару-другую  ночей – закончил он, как будто дело было решенное. Хэнк был признанным организатором и хорошо чувствовал себя в роли старшего по экспедиции.
Всем было ясно, что Дефаго не был в восторге от плана, но его молчание на этот раз выражало нечто большее, чем просто неодобрение - по его лицу молнией промелькнула странноватое выражение – впрочем, не настолько быстро, чтобы троим охотниками не удалось его заметить.
- По какой-то причине он струсил – высказал дяде свое предположение Симпсон, когда путешественники расположились на ночлег в палатке.
Доктор Кэткарт не сразу ответил, хотя еще во время общего разговора  мгновенная перемена в лице Дефаго заинтересовало его настолько, что он ее мысленно отметил. Это выражение вызвало в докторе странно неловкое чувство, которому он не мог в данный момент подыскать объяснения.
Хэнк, конечно, первым заметил это выражение и – странным образом – вместо того, чтобы разразиться ругательством, он начал подтрунивать над Дефаго.
  - Нет никакой  "резон спесьяль", почему там никого еще не было в этом году. – сказал он с заметным придыханием и деланным акцентом. - Уж тем более нет той, что у тебя на уме!. В прошлом году туда никто не сунулся из-за пожара, а в это году не сунулся потому что ... потому что не сунулся.
Очевидно, что Хэнку  хотелось приободрить  своих компаньонов.
Жозеф Дефаго на мгновение поднял, и тут же вновь опустил глаза.
Порыв ветра вырвался в этот момент из чащи и раздул тлеющие угли до быстрой и яркой  вспышки. Доктор Кэткарт вновь обратил внимание на выражение лица проводника и вновь оно ему не понравилось. Но на этот раз природа взгляда выдала себя. На короткое мгновение Кэткарт поймал во взгляде Дефаго выражение перепуганного до самого дна души человека. Это наблюдение разволновало доктора сильнее, чем он мог себе признаться.
  - Что там такое, в самом деле.. злобные индейцы рыщут в чаще? – cпросил он с усмешкой, чтобы немного разрядить обстановку, в то время как Симпсон будучи уже в слишком сонном состоянии для того чтобы различить нюансы перепалки, позевывая направлялся к  постели.
  - Или – или места там неладные… - добавил он в том момент, когда племянник уже не мог его слышать.
  Хэнк встретил  взгляд Кэткарта с меньшей откровенностью, чем прежде.
  - Да он просто перепуган – ответил охотник добродушно. Перетрухнул из-за какой-то там старой сказки и все.. 
  - Не так ли, дружище? – добавил он и по-дружески пнул обутую в мокасину ногу Дефаго, ту, что тот вытянул погреть поближе к огню.
Дефаго вскинул взгляд, как будто очнувшись от чудного сна, который, однако, казалось, не мешал ему ясно видеть все, что происходило вокруг.
  - Перетрухнул – ничуть! – ответил он в запале. Ничто в лесу не испугать Жозефа Дефаго, помни!
Та естественная энергия, с которой он произнес эти слова, не позволяла определить, говорит ли он всю правду или только часть.
Хэнк повернулся к доктору. Он только собрался что-то добавить, как вдруг резко обернулся и огляделся кругом. Звук, раздавшийся откуда- то неподалеку, заставил всех вздрогнуть. Это был старый Панк, который проворочался на своем помосте в течение всего разговора  охотников, а сейчас стоял сейчас  за пределами освещенного  костром участка и внимательно слушал разговор.
  - Потом, док – прошептал Хэнк и подмигнул хозяину, - когда галерка не будет набита зрителями до самого входа.
Вскочив на ноги, ое хлопнул индейца по спине и воскликнул:
 – К огню, к огню  - погрей свою грязную красную шкуру.
 Хэнк потянул индейца ближе к костру и подбросил в огонь дров.
Как будто пытаясь перебить течение мысли или навести его на другой след, он продолжил обращение к индейцу:
 - Ты отменно угостил нас пару часов тому назад и какие из нас христиане, если дадим такому бедолаге, как ты, замерзнуть в то время, как сами так уютно устроились пожариться  у костерка.
Панк придвинулся к костру, глядя на словоохотливого Хэнка, слова которого понимал лишь наполовину. Вскоре доктор Кэткарт, увидев, что дальнейший разговор становится невозможным, последовал примеру племянника и направился в сторону палатки, оставив троих охотников докуривать у все еще ярко пылающего костра.
Непросто раздеться в тесной палатке и при этом не разбудить своего напарника.  Кэткарт, который несмотря на свои пятьдесят с лишком лет был удивительно закален и теплокровен, проделал свой «церемониал» (как выразился бы Хэнк)  на улице.
Раздеваясь, он заметил, однако, что Панк вернулся к своему помосту, а Хэнк и Дефаго распалились в споре чуть ли не состояния молота и наковальни, причем именно маленький канадец и был наковальней.
Все было так похоже на настоящий вестерн: огонь выхватывал на лицах героев драмы красные и черные полосы, Дефаго в своей шляпе и мокасинах играл роль злодея «из дурных краев», Хэнк с открытым лицом и без шляпы, с пращой небрежно вскинутой за плечо, был в роли честного и обманутого героя. Старина Панк, подслушивающий в темноте, придавал мизансцене атмосферу тайны.
Доктор улыбнулся, отметив все эти детали, но в то же время почувствовал, как  что-то в глубине своего существа – он не понял, что именно – сжалось в комок, как будто едва заметное предупреждение коснулось поверхности его сознания и тут же ускользнуло, прежде чем он его успел поймать. Возможно, это чувство можно было отнести на счет того самом странного выражения «испуга», которое он ранее подметил в чертах Дефаго – возможно, так как намек на эмоцию ускользнул от его натренированного и проницательного аналитического ума. Дефаго, как смутно догадывался Кэткарт, мог причинить неприятность.. он  не был столь же надежным проводником как Хэнк. Дальше он ничего не мог придумать..
Доктор наблюдал за напарниками еще некоторое время, а затем нырнул в палатку, где уже сладким сном почивал его племянник. Кэткарт слышал, как Хэнк бранится подобно умалишенному африканцу в нью-йоркской пивной, но это уже были, так сказать, дружественные словоизлияния.
Смешные проклятия теперь свободным потоком текли с его уст, так как главное препятствие удалилось. Впрочем, вскоре Хэнк уже миролюбиво приобнял напарника за плечи и они вместе удалились в сторону своей палатки, освещенной слабо мерцающим счетом. Панк через мгновение также последовал их примеру и исчез в противоположном направлении, вновь завернувшись в свои пахучие одеяла.
Тогда и доктор Кэткарт улегся. Усталость и сон все еще боролись в его голове с любопытством узнать, что же все-таки вызвало испуг Дефаго при мысли о пути в сторону Воды пятидесяти островов. Доктор  недоумевал, почему присутствие Панка помешало Хэнку закончить свой рассказ. Затем сон одержал верх. Завтра все выяснится. Хэнк все расскажет ему по пути в поисках лосиных троп.
Глубокая тишина окутала лагерь охотников, столь дерзостно расположившихся на ночлег  в самой пасти диких дебрей. Поверхность озера блестела подобно черному стеклу под яркими звездами. Морозный воздух кусался. Ночные потоки ветра, несущие  из глубин чащи вести из отдаленных горных гряд и замерзающих озер, уже таили чуть заметные, унылые запахи наступающей зимы.
Белые люди с их слабым обонянием не могут распознать их. Древесная смола горящих поленьев наверняка скроет  от них эти почти электрически точные намеки на ароматы коры и стылого болота, доносящиеся с расстояния сотен миль отсюда. Даже Хэнк и Дефаго, столь тонко чувствующие душу местности, напрасно бы напрягали свой тонкий нюх..
Но часом позже, когда все крепко спали, старый Панк выполз из своего одеяла и спустился к берегу озера - неслышно как тень –  так, как может двигаться только индеец. Он поднял голову и огляделся. Глубокая тьма делала почти бесполезным дар зрения, но, подобно животным, он владел другими чувствами, которые темнота не могла заглушить. Он прислушался, затем втянул в ноздри морозный воздух. Индеец был неподвижен как ствол ели.
Через пять минут Панк снова поднял голову и принюхался, и затем повторил это еще раз.
Слабое щекотание нервов, не выдающее себя никаким внешним знаком, пробежало по нему, когда он вдыхал морозный воздух.
Затем, мгновенно растворяясь с окружающей тьмой подобно дикарям и животным, он повернулся и все так же легко, словно тень, неспешно направился назад - к своему пологу и постели.
И вот - вскоре после того как он заснул, переменивший направление ветер, которое учуял индеец, слабо поколебал отражение звезд на глади озера. Поднимаясь со стороны отдаленных валов  местности,   расположенной за Водой пятидесяти островов, ветер шел с той стороны, куда направлял свой взгляд Панк.  Этот ветер  прошелестел над спящим лагерем со слабым шепотом где-то наверху – в  верхушках огромных деревьев, и поток его был, пожалуй, вовсе неразличим для самого острого слуха.
Вместе с этим потоком пришел странный, хотя и слабый (настолько, что даже чуткие ноздри индейца не могли различить), странно беспокоящий запах, запах чего-то совершенно незнакомого – неведомого.
Оба старожила - канук и человек индейской крови заворочались в этот момент во сне, хотя ни один из них и не проснулся. Затем призрак этого незабываемо странного запаха улетел и затерялся  в безлюдных просторах необитаемой  глуши.

II

Утром еще до рассвета солнца в лагере уже царило оживление. За ночь выпало немного снега и  воздух был слегла острым от мороза. Панк исправно исполнил свои обязанности, так как ароматы кофе и жареного бекона уже приветливо струились под полог каждой палатки. Все были в приподнятом настроении.
- Ветер поменялся – энергично воскликнул Хэнк, увидев как Симпсон и его проводник грузят поклажу в  небольшое каноэ.
  - Дует прямо к тому берегу – как есть, вам в подмогу, ребята. Если там и рыщет  лось, он и духа вашего не почует с таким ветром.
  - Удачи, месье Дефаго – прибавил он, придав произношению французский оттенок - Бон шанс!
Дефаго встречно пожелал коллеге удачи, пребывая в отличном настроении и полностью преодолев приступ молчания.

Еще не было восьми часов, как лагерь остался в распоряжении одного человека – старины Панка. Кэткарт и Хэнк уже далеко углубились по тропе в западном направлении, а каноэ с Дефаго и Симпсоном, с  палаткой из шелка и запасом провизии на два дня быстро превратилось в точку, движущуюся по поверхности озера в восточном направлении.
По-зимнему резкий воздух сейчас был смягчен солнечными лучами, которые пробивались через древесные верхушки и роскошным теплом блестели на поверхности озера. Ветер поднимал брызги, сквозь которые шныряли чайки-нырки, мгновенно появляясь и тут же  вновь скрываясь из вида. Повсюду, куда только хватало взгляда, простирались чащи первозданного и безмерного буша5 -  печально торжественного в своем одиночестве и величии, неисхоженного человеком, простиравшего свой бескрайний ковер  вдаль к замерзшим берегам Гудзонова пролива.
Усердно работая веслом, Симпсон, впервые в жизни увидевший такое,  был заворожен строгой красотой того мира, что раскинулся  вокруг него. Его сердце упивалось чувством свободы и величием пространства, а легкие не могли напиться прохладным и чуть пряным воздухом.
Позади него, на корме, Дефаго уверенно правил березовым веслом, напевая отрывки своих родных песен и весело отвечая на вопросы напарника. Оба были в приподнятом настроении и на сердце обоих было легко. В таких ситуациях люди утрачивают поверхностные различия цивилизованной жизни, они становятся просто людьми, совместно стремящимися к общей цели. Хозяин Симпсон и его работник Дефаго здесь и сейчас, среди первобытных сил были просто двумя людьми – ведущий и ведомым. Превосходство в знании, разумеется, играло свою роль и молодой человек, не сомневаясь, принял свое условно подчиненное положение. Он, например, даже и не думал возражать на грубоватые обращения Дефаго, когда тот забывал почтительно прибавить  «Мистер» к своему обращению, а просто говорил «Слушай, Симпсон» или «Симпсон, босс» которые беспрерывно звучали все то время, пока спутники, после двадцатимильной изнуряющей гребли против ветра, наконец, не достигли дальнего берега.
Он смеялся, ему это нравилось, а затем он перестал обращать не это внимание.
Ибо студент-богослов был молодым человеком с характером, хотя и совершенно неискушенным путешественником. В этой поездке – впервые за пределами своей родной страны, да еще маленькой Швейцарии, где однажды ему довелось побывать, – громада окружающей природы очаровал его.
Симпсон подумал, что слышать рассказы о первобытных лесах и увидеть их воочию- совершенно разные вещи. А уж жить в них или искать знакомства с их дикой жизнью означало неизбежное изменение всех привычных ценностей, дотоле священных и незыблемых.
Симпсон почувствовал первое признак этого чувства тогда, когда в первый раз держал в руках винтовку 303 калибра и оглядывал восхищенным взором пару безупречных сияющих барабанов.
Трехдневный путь, сперва на каноэ, а затем волоком, еще более обострил его чувство А теперь, когда он был на пороге выхода за границы дебрей, в которых расположился их лагерь и был готов вступить в пределы огромной необитаемого лестного массива равного по размерам всей Европе, вся ситуация вдруг целиком дошла до сознания студента, озарив его восторгом и благоговением, которые он не вполне мог охватить своим воображением. Он и Дефаго против гигантской величины.. против, по меньшей мере, мифического Титана!
Холодное великолепие далеких и уединенных чащоб наполнило его чувством собственной малости. Суровое ощущение, исходящее от этих перепутанных кустарников, которое можно было описать как чувство безжалостности и ужаса, поднималось от дальних лесов на горизонте и проявило себя. Симпсон понял молчаливое предупреждение. Он понял свою полную беспомощность. И только Дефаго как символ далекой цивилизации, где человек – хозяин природы, стоял между ним и безжалостной смертью от изнурения и голода.
  И поэтому Симпсон восхищенно наблюдал за тем, как Дефаго деловито переворачивает каноэ вверх дном не берегу, аккуратно укладывает под него весла, а затем направляется к ближайшим стволам и делает зарубки,  небрежно бросая на ходу:
  - Эй, Симпсон. Если со мной что приключится, то по этим ты знакам ты найдешь каноэ. Тогда греби на Запад в сторону солнца до большого лагеря.
Не было ничего естественнее того, что сказал Дефаго и он сказал это без особой интонации в голосе, однако это высказывание точно отразило чувства молодого человека, как бы подчеркивая ситуацию и его собственную беспомощность в ней. Он был один вместе с Дефаго в этом первобытном мире, вот и все. Вот и  каноэ, еще один признак или символ человеческого мира теперь нужно было оставить. Небольшие зарубки, оставленные топором на дереве, служили единственным указанием на место расположения спрятанного судна.
Между тем, распределив пакеты по плечам, каждый со своим ружьем, спутники шли по тонкой тропе посреди камней и поваленных тут и там пней  через полу-замерзшие болота, обходя многочисленные озерца, которые там и сям блистали среди леса,  берега которых обволокло туманом. К  пяти часам путники очутились на самом краю леса, выходящем на гладь огромного озера, испещренного островками, поросшими соснами всевозможных форм и размеров.
- Итак, вот и Вода пятидесяти островов – устало объявил Дефаго – и солнце вот-вот окунет в эти воды свою лысую макушку – добавил он неожиданно    лирично. Тут же компаньоны взялись за возведение палатки.
Через несколько минут в умелых руках, которые никогда не делали лишних или же чрезмерных движений, был возведен небольшой шелковый тент, смастерены настилы из веток бальзамина, приспособленных в качестве лежанок, и разведен небольшой трескучий костер с минимумом дыма.
Пока молодой шотландец был занят чисткой рыбы, которую путешественники поймали во время пути, Дефаго изъявил намерение  пройтись по окрестностям, чтобы осмотреться на предмет обнаружения лосиного следа.
- Может быть, наткнусь на пень со следами лосиных рогов, или найду остатки жеваных лосем кленовых листьев.. С этими словами проводник скрылся в чаще.
Небольшая фигура канука растворилась в сумраке и Симпсон  с невольным восторгом отметил, как быстро лес поглотил его. Всего несколько шагов и Дефаго уже не было видно сквозь покров чащи.
В этом местности подлесок был скудный, деревья стояли на значительной удалении друг от друга, на прогалинах росли серебристая береза и клен, острые и стройные подобно копью, на фоне необъятных стволов елей и тсуги.
За исключением немногочисленных каменных громадин, а также крупных гранитных валунов, которые выпрастывали свои плечи там и сям из-под земли, местность была похоже на заброшенный парк на родине. Можно было почти что почувствовать руку садовника. Однако, немного правее начиналась выжженная местность, тянущаяся на мили, показывающая свой истинный характер – так называемая «брюле» – местность на которой неделями в прошлом году бушевали пожары и теперь обугленные пни уродливо торчали там и сям, лишенные ветвей, подобные гигантским спичечным головкам, воткнутым в землю, невообразимо дико и печально. Чуть уловимый запах древесного угля и промокшего пепла все еще чувствовался в воздухе.
Сумерки быстро сгущались. Прогалины потемнели; слышны были лишь треск костра и ропот небольших волн вдоль каменистого берега озера. Ветер исчез вместе с опустившемся за линию горизонта солнцем и во всем этом громадном древесном мире сейчас царила мертвая тишина. Казалось, в любой момент сейчас покажутся очертания лесных божеств, поклоняться которым нужно в тишине и одиночестве. Впереди, прямо напротив места расположения привала простирались просторы Воды пятидесяти озер, огромного озера в форме полумесяца общей протяженностью до пятнадцати миль от края и до края и примерно пяти миль в ширину. Небо цвета розы и шафрана, чище и прозрачнее любого другого неба, которое Симпсон когда-либо видел, все еще отбрасывало бледные и струящиеся отблески на волны – там где островки – скорее сотня, чем полсотни – плыли подобно баркам некой заколдованной флотилии. Окаймленные соснами, ветви которых деликатно касались небесного свода, казалось, что островки медленно поднимаются в воздух по мере того, как гаснет свет – как будто готовые сняться с якоря и отправиться в небесное странствие вместо потоков своего родного и печального озера.
Полосы освещенных последними отсветом солнца облаков, подобно гордым полотнищам старинных фрегатов, как будто сигнализировали отплытие к звездам..
Красота окружающей местности одновременно и тревожила и поднимала дух. Симпсон коптил рыбу и нечаянно обжег пальцы, пытаясь одновременно присматривать за сковородкой и огнем. И все же, на фоне его размышлений притаился другая сторона этих дебрей: глухое безразличие к человеку, безжалостный дух диких лесных просторов, который просто не принимал человека в расчет. Чувство этого крайнего одиночества теперь, когда и Дефаго скрылся в чаще, усилилось, как только он огляделся вокруг и чутко прислушивался к каждому звуку, ожидая услышать шаги возвращающегося спутника.
В этом ощущении было острое удовольствие, к которому было примешана отчетливая тревога. Инстинктивно в Симпсоне шевелилась мысль:  Что я должен, что я смогу сделать, если что-то стрясется и он не вернется?…
Спутники насладились честно заработанным ужином, съев неимоверные количества рыбы и выпив чай без молока такой крепости, что выдержать его могли только прошедшие мили расстояния путешественники без куска пищи во рту. Когда было покончено с ужином, они расположились вокруг костра с трубками в зубах, рассказывая друг другу истории, смеясь и обсуждая планы на следующий день. Дефаго был в отличном настроении, хотя несколько расстроен тем, что ни малейшего признака близости лося не обнаружил. Но было уже темно и он не ходил далеко. Да и гарь от «брюле» была очень сильной.  Одежда и руки француза были запачканы золой. Глядя на него, Симпсон еще раз ярко понял их положение – вместе одни посреди диких чащоб.
- Дефаго – сказал он наконец.. эти дебри, пожалуй, чересчур могучи, чтобы в них можно было чувствовать себя уютно…спокойно, то есть..  Как ты считаешь?
Студент просто выразил то, что в это мгновение лежало  на душе и вряд ли был готов к той серьезности, даже суровости, с которыми его напарник подхватил тему.
  - Ты попал в точку, Симпсон –босс – ответил он, уставив взгляд своих карих глаз на него. – И это - чистая правда. Конца им нет, конца им нет.
  Затем он добавил чуть слышно, как будто говоря сам с собой:
  -Многие узнали об этом   - и где они? – прах по ветру..
Серьезность тона напарника не понравилась студенту, она скрывала в себе некий намек, от которого становилось неуютно в данной местности и обстановке. Симпсон пожалел, что поднял тему. Тут он вспомнил  о том, как дядя однажды рассказывал ему о том, что некоторые люди подвержены странной лихорадке дебрей – когда чудной зов необитаемых мест притягивает их до такой степени, что они стремглав  устремляются в чащу и в полу-обморочном и полу-восторженном состоянии уходят навстречу собственной смерти. Молодому человеку явственно показалось в это мгновение, что напарник как раз относится к этому сорту людей.
Студент направил разговор в другое русло - говорил о докторе, о Хэнке, о  естественно соперничестве, которое завязалось  между двумя группами на предмет того, кто первый выйдет на след лося.
-Если они двинулись на запад – небрежно заметил Дефаго, нас от них отделяют уже мтиль 60 – а старина Панк все будет сидеть и наедаться до отвала кофе с рыбой, пока не лопнет.
Они рассмеялись, представив эту картину
Но упомянутые 60 миль вновь настроили Симпсона на тревожный лад и дали ясно представить ему ужасающий характер расстояния. 60 миль были всего лишь одни шагом, а двести миль – лишь чуть больше шага. В его памяти всплывали истории о сгинувших охотниках.
Страсть и тайна заблудившихся людей, соблазненных и сбитых с толку красотой гигантских лесов, со всей ясностью охватили сознание студента и эта ясность была неприятной. Симпсон гадал, что это было -  настроение напарника или что-то другое, что так настойчиво внушало тревожные предчувствия.
- Спой-ка песню, Дефаго, если ты не слишком устал. – одну из тех «вояжерских» песен, которые ты пел прошлой ночью. Симпсон вручил сумку с табаком своему напарнику и затем наполнил собственную трубку., в то время как канадец затянул тот тягучий и меланхоличный напев, которым сплавщики леса и охотники облегчат бремя своих суровых ежедневных трудов.
В песни был призывный и романтичный аромат, нечто, что напоминало атмосферу старых времен – времен первопроходцев, когда индейцы и дебри были тесно связано в одно целое, сражения были часты и старая страна была значительно дальше, чем сегодня. Звук приятно раздавался над гладью озера, но лес позади погощал звуки одним глотком, не оставлял ни эха ни резонанса.
В середине третьего куплета Симпсон заметил нечто необычное – нечто, что заставило его мысли моментально вернуться из созерцательного состояния. Странная перемена произошла в голосе Дефаго. Еще не понимая, в чем дело, студент испытал странно неловкое чувство..
Быстро взглянув на напарника, он увидел, что Дефаго все еще продолжая петь внимательно уставился в чащу буша, как будто бы увидев или услышав нечто.
Звук его голоса стал слабеть – опустился до уровня шепота и затем вовсе прервался. В то же самое мгновение с необыкновенно ловким движением, напарник вскочил на ноги,  выпрямился  и начал принюхиваться к ветру.
Подобно легавой, почувствовавшей дичь, он втягивал воздух в ноздри короткими, острыми потягиваниями, поворачиваясь вокруг себя во всех направлениях и в конечном итоге поймав нужный запах в направлении берега озера, на восток. Это было неприятно странным зрелищем и в то же время оно было исполнено невольного драматизма. Сердце Симпсона неприятно затрепыхалось, пока он наблюдал эту сцену.
- Господи боже! Я подскочил от испуга! – воскликнул он, оказавшись вмиг рядом с собеседником и заглянув через его плечо в море тьмы. – Что такое? Чем ты напуган?
Но еще до того, как этот вопрос слетел с его губ, он понял все его неуместность, ведь каждый, у кого есть глаза мог бы легко увидеть, что канадец побледнел от страха, пронявшего его, казалось, до самого основания. Ни загар, ни отблески пламени не могли скрыть смертельной бледноты.
Студент почувствовал легкую дрожь и слабость в коленях.
-Что стряслось – повторил он. Ты почувствовал лося.. или что-нибудь странное.. что-нибудь неладное? Симпсон инстинктивно понизил голос.
Лес вокруг окружил их плотной стеной, ближайшие стволы деревьев сверкали как освещенная пламенем огня бронза, а дальше за ними – непроглядная тьма и мертвое одиночество. Прямо за спутниками легкий порыв ветра приподнял лист на дереве, как будто чтобы подглядеть, затем неслышно опустил его обратно, не затронув остальной листвы. Казалось, миллион невидимых существ объединились для того, чтобы произвести этот эффект. Вокруг них все на миг запульсировало иной жизнью  и затем вновь замерло.
Дефаго резко обернулся. Сначала оживленный цвет его лица принял грязно-сероватый оттенок.
- Я не говорил, что что-то услышал или почуял - медленно и подчеркивая каждое слово произнес он странно изменившимся голосом, в котором, в то же время, звучал вызов.
- Я просто огляделся – так сказать. Это ошибка - постоянно  торопиться задать вопрос.
Затем с усилием он добавил  уже более обычным своим голосом:
- У тебя есть спички,  Симпсон босс? – и приступил к розжигу трубки, которую только что набил перед тем, как начать петь.
Не говоря друг другу больше ни слова, спутники вновь устроились около костра. Дефаго сел с другой стороны, так что теперь он был лицом к той стороне, откуда дул ветер. Дефаго поменял положение только для того, чтобы слушать и ловить запах того, что можно было услышать и почуять. И так как сейчас он сидел лицом к озеру и спиной к лесу, было ясно, что то, что напрягло его так прекрасно натренированные нервы, исходило не со стороны леса.
- Мне нет охоты больше петь – согласился признать Дефаго.
-Эта песня заставила меня вспомнить о том, о чем мне больно вспоминать. Не надо было начинать.. Когда пою, я начинаю …видеть, понимаешь?

Было ясно, что в кануке идет внутренняя борьба с глубоко затронувшей и взволновавшим его чувством. Он желал как-то оправдаться перед своим напарником. Однако объяснение, будучи лишь частью правды, было ложью и он прекрасно понимал, что Симпсона было не ввести в заблуждение. Ведь ничем невозможно было объяснить того живого страха, который охватил Дефаго, когда он стоял и принюхивался к морозному воздуху.
И ничто – ни ярко пылающий костер, ни болтовня на привычные темы не могла больше сделать лагерь вновь таким, каким он был до того. Тень неведомого ужаса, голого и неузнанного, который на мгновение сверкнул и проявился в лице и в жестах гида, передалась, смутно и оттого еще более могучим образом, его напарнику. Неуклюжие в своей наглядности попытки проводника как-то прикрыть правду только ухудшали ситуацию.
Более того, еще более усиливало тревожные чувства молодого человека трудность, даже невозможность задавать вопросы, а также его полное неведение относительно возможных причин страха своего напарника…
Индейцы, дикие животные, лесной пожар – все эти причины были исключены. Воображение Симпсона лихорадочно и тщетно искало ответ..
Однако постепенно,  после продолжительного перекура, сопровождаемого разговорами перед уютно согревающим огнем костра, зловещая тень предчувствий, нашедшая на мирный лагерь, рассеялась.
Возможно, этому способствовали усилия Дефаго или его возвращение к нормальному состоянию. Возможно, Симпсон преувеличил положение чрез всякой меры, а возможно крепкий воздух лесной глуши обладал исцеляющей силой. Как бы то ни было, чувство страха прошло так же внезапно, как и появилось, так  как ему нечем было подпитываться.
Симпсон начал чувствовать, что он поддался неразумным образом какому-то детскому страху. Частично он приписал это чувство тому подсознательному восторгу, который был внушен этой дикой и необъятной в размере местностью, частично продолжительному периоду одиночества, а также переутомлению. Необычную бледность на лице проводника было, конечно, нелегко объяснить, тем не менее, возможно, она объяснялась отсветом от костра или возникла лишь в его воображении… Он решил свои сомнения в пользу неверия. Ведь Симпсон был шотландцем.
Когда  необычное чувство исчезает, разум всегда находит дюжину способов объяснить его причину… Симпсон зажег последнюю трубку и попытался рассмеяться. Отличную истории он привезет домой в Шотландию! Вряд ли студент  понимал, что его смех означал лишь то, что страх все еще таится в укромных уголках его сознания, и что этот смех был просто одним их самых обычных способов, которыми человек, серьезно встревоженный чем-то человек пытается убедить себя в своем спокойствии.
Дефаго расслышал этот тихий смех и с удивлением взглянул на напарника. Напарники стояли бок о бок, разбрасывая ногами угли перед тем, как отправиться ко сну. Было уже десять часов – поздний час для охотников, время, когда не полагалось бодрствовать.
- Что  так рассмешило тебя? – спросил Дефаго своим обычным голосов, но сурово.
- Я..  как раз было  вспомнил о наших деревянных игрушках дома – пробормотал Симпсон возвращаясь к тому, что не самом деле тревожило его и вспугнутый вопросом.. - и сравнил их с… с тем, что вокруг нас. И при этих словах он обвел руками вокруг как бы охватывая чащу.
- Все равно. Я бы на твоем месте не смеялся. – добавил Дефаго, глядя через плечо Симпсона в темноту. Здесь есть места, в которые лучше никому не заглядывать, никто не знает, кто в них обитает… Слишком громадные… слишком далекие….
То, что внушала речь проводника,  было ужасно.
Дефаго кивнул. Выражение его лица было мрачным. И он почувствовал неловкость. Молодой человек понимал, что в глубинах таких необъятных широт таятся настолько глубочайшие чащобы, которые никогда  за всю историю не будут познаны или исхожены. Эта мысль ему совсем не понравилась. Громким и бодро-веселым голосом он объявил, что пора идти спать. Однако проводник все еще медлил, возясь с костром, без всякой необходимости вороша уголь, устраивая камни без видимости порядка, делая дюжины вещей, в которых не было никакой необходимости. Очевидно он что-то хотел сказать, но еиу было трудно «навести разговор на тему» .
- Послушай, Симсон-босс – начал он неожиданно, когда последний сноп искр взметнулся в воздух – ты ничего не почуял, то есть - ничего особенного?
Банальный вопрос, понял Симпсон, скрывал за собой нечто ужасно серьезное, что было  на уме у Дефаго. Холодная дрожь прошла по позвоночнику.
- Ничего кроме запаха горящих дров. – ответил студент твердо, вновь пиная угли. Звук собственных ног заставил его вздрогнуть.
- И за весь вечер ничего такого не почувствовал? – продолжал свои расспросы проводник, вперив свой взгляд на Симпсона из темноты - Ничего необычного – того, что отличается от запахов, к которым привык?
- Нет, ничего. Совершено ничего такого. – ответил молодой шотландец напористо и почти злобно.
Лицо Дефаго просияло.
 – Это хорошо! – воскликну он с заметным облегчением. Приятно слышать!
- А ты? – cпросил Симпсон резко и в тот же миг пожалел, что задал вопрос.
Канадец придвинулся к нему ближе в темноте и помотал головой.
- Думаю, тоже ничего. – ответил он, однако в голосе не было уверенности. - Наверное, все из-за этой моей песни. Это песня, которую поют лесоповальщики в подобных этому, Богом забытых, местах, когда боятся, что где-то рядом проносится Вендиго.
- Позволь, что за Вендиго? – резко спросил Симпсон, раздраженный тем, что вновь не смог побороть нервной дрожи. Он понял, что именно сейчас он приблизился к источнику страха своего напарника. Тем не менее, порыв любопытства пересилил здравое суждение и страх.
Дефаго резко обернулся и внимательно посмотрел на него так, как будто еле сдерживал крик. Его глаза блестели, но рот оставался открытым. Но все, что он смог произнести - вернее прошептать, (так как голос его внезапно совсем потерял силу), было:
- Ничего. Ничего. Почудится порой парням, когда они слишком усердно прикладываются к бутылке – вроде какой-то огромного зверя, который обитает там вдали – и Дефаго кивнул головой в северном направлении… - «быстрый как молния на своем пути», и крупнее всего живого в этих чащах,  такой... на которого не приведи Господь взглянуть – вот и все.
- Деревенские пересуды – начал Симпсон, быстро подходя к палатке и пытаясь сбросить с себя крепко вцепившуюся в него руки проводника.
-И быстрей, быстрей, поторопись и … ради Бога – не дай погаснуть светильнику! Пора бы уже и улечься, раз нам завтра вставать на заре..
Проводник шел за ним по пятам.
-Я иду – ответил он из темноты. – Уже иду.
После небольшого колебания француз вновь появился с фонарем и подвесил его на небольшой шест перед перед входом в палатку. Тени сотен гигантских деревьев столь быстро меняли места. Когда Дефаго споткнулся о веревку на входе и мягко влетел внутрь, вся палатка задрожала, как будто сильный порыв ветра ударил в нее.
Напарники улеглись не раздеваясь на свои постели, хитро сложенных из веток бальзамина. Внутри было тепло и уютно, но снаружи огромный мир надвинувшихся со всех сторон деревьев надвинулся совсем близко, отбрасывая миллионы теней, словно удушая маленькую палатку, стоявшую подобно белой ракушке посреди океана ужасающей чащобы.
Однако между двумя фигурами внутри палатки появилась иная тень – не та, которую отбрасывала ночь. Это была Тень, отбрасываемая странным страхом, который напарники так и не смогли изгнать из себя, того страха, который внезапно охватил Дефаго во время пения.
Симпсон, лежа в своей постели уставившись в темноту сквозь открытые полы палатки, почти уже готовый погрузиться в ароматные просторы сна, впервые познал ту ни с чем не сравнимую и глубокую тишину первобытного леса, когда не шелохнется даже малейший ветерок, когда ночь обретает почти вещественную плотность, которая окутывает душу как будто неким волокном…
Затем сон сразил его.

III

Так, по крайней мере, казалось ему. И впрямь: плеск воды озера сразу за входом в палатку, все еще бил в  унисон с его слабеющим пульсом, когда в какой-то момент студент понял, что лежит с открытыми  глазами и что совсем иной звук с лукавой мягкостью только что втиснулся между плеском и шепотом мелких волн.
Еще задолго до того, как Симпсон понял природу звука, в нем возникла странная смесь безотчетной жалости и тревоги. Студент напряженно вслушивался, хотя и тщетно поначалу, так как пульсирующая кровь в ушах словно колотила в барабаны, заглушая все посторонние звуки.
  - Интересно, с какой стороны – от леса или от воды идет звук? – подумал он.
Затем внезапно, с замиранием и рывком сердца студент осознал, что источник звука находился рядом с ним - в палатке и когда он прислушался в нужном направлении, источник звука отчетливо определился не более чем в двух футах от него самого.
То был звук плача. На своем сложенном из веток ложе Дефаго всхлипывал в темноте так, как будто его сердце надрывалось.. одеяло было плотно прижато ко рту, чтобы сдавить рыдания.
Самым первым его чувством, рожденным еще до того, как студент мог подумать о чем-то, был порыв острой и ищущей нежности. Этот личный, человеческий звук, звучащий посреди окружившего их мрачного одиночества, пробуждал жалость. Он был таким несовместимым со всем вокруг, несовместимым и тщетным. Слезы – в этой обширной и жестокой дикой глуши – к чему? Симпсон подумал о маленьком ребенке, рыдающем посреди Атлантики…
Затем, разумеется, по здравом размышлении, вспомнив все, чему он только что стал свидетелем, студента охватил страх и кровь в его жилах похолодела.
  - Дефаго – прошептал он, что случилось? Он попытался придать голосу всю возможную мягкость.- Тебе больно? Ты вспомнил о чем-то?
Ответа не последовало, но звуки внезапно прекратились. Симпсон протянул руку и дотронулся до напарника. Тело не шевелилось.
  - Проснулся? – в этот момент он подумал, что напарник, вероятно, просто плакал во сне. - Замерз?
Симпсон заметил, что не накрытые стопы ног напарника, слегка высовывались наружу - за пределы палатки. Он накинул на них свободную часть собственного одеяла. В эту мгновение тело проводника соскользнуло со своего места и слегка проволоклось по постели. Вместе с ним потянулся наружу и настил из ветвей, на котором лежал француз. Симпсон боялся потянуть тело обратно, объятый острым ужасом разбудить напарника именно в это мгновение.
Студент осмелился задать один или два вопроса, и хотя он ожидал несколько минут, ни ответа, ни какого-либо признака самостоятельного движения в теле он не заметил.
Вскоре он услышал регулярное и тихое дыхание и, вновь приложив руку к груди напарника, почувствовал уверенное вздымание и опускание груди.
- Дай мне знать, если что не так… – прошептал Симпсон. - И если я могу чем-то помочь. Разбуди меня тотчас, как почувствуешь… что-то необычное.
Симпсон  не знал, что сказать. Вскоре он снова улегся, размышляя о том, что бы могло означать произошедшее. Дефаго, конечно, плакал во сне. Очевидно, что какой-то неприятный сон мучал его. Но никогда в жизни студент не смог бы позабыть невероятно жалостливого звука рыдания и ощущения того, что вся ужасная дикая лесная глушь в это мгновение затаенно слушала каждый всхлип.
Сознание Симпсона какое-то время было занято недавними событиями, среди которых последнее было самым загадочным, и несмотря на то, что его разум успешно объяснял любые неудобные предположения, совершенно невозможно было прогнать глубоко засевшее ощущение давящей тревоги, выходящее за рамки всех знакомых ощущений.

IV

В конце концов сон оказывается сильнее любых самых сильных волнений. Вскоре мысли молодого человека вновь отправились блуждать, он лежал, пригревшись на своей лежанке и не чувствуя себя от усталости. Ночь успокоила и утихомирила его, притупив острые углы памяти и тревоги. Уже спустя полчаса студент совершенно забыл обо всех во внешнем мире.
  Однако в данном случае сон был и большим врагом, скрывающим пути подступа всего неясного и тревожного, приглушая предупреждение со стороны нервной системы.
  Иногда в кошмарах события кубарем нагромождаются одно на другое с ощущением самоподлиннейшей реальности, в то время как одна единственная, несогласующаяся с целым, деталь разоблачает незавершенность и обманные личины сна. Так и произошедшие только что события, хотя они на самом деле случились, убедили  разум студента в том, что та самая деталь, которая могла бы помочь разоблачить целое, просто ускользнула от его внимания, и потому все произошежнее лишь отчасти было правдой, по большей же части - не более чем иллюзией. В глубине разума спящего что-то бодрствовало и было готово в любое мгновение набрести на здравую отгадку.
  - Все это не вполне на самом деле. Когда проснусь,  я все пойму..
  Так же, в своем роде, было и сейчас с Симпсоном. События - не совсем необъяснимые или невероятные - для человека, который их пережил, остаются последовательностью отдельных фактов, внушающих холодный ужас только потому, что маленькая деталь, которая помогла бы прояснить общую картину, была хорошо скрыта или ускользнула от внимания.
Насколько Симпсон мог потом припомнить, именно резкое движения в направлении от центра палатки наружу пробудило его ото сна и заставило увидеть сидящего рядом спутника, которого била сильная дрожь. Должно быть, прошли часы, потому что уже в бледном свете рассвета студент четко различал силуэт Дефаго на фоне брезента. На это раз француз не издавал рыданий, он дрожал как лист и это дрожание Симпсон четко и явственно чувствовал по всей длине своего накрытого одеялом тела: Дефаго прижался к студенту, ища защиты, отшатнувшись от чего-то, что, очевидно, скрывалось наружи, сразу за пологом палатки.
Затем Симпсон громким голосом задал какой-то вопрос. В первом недоумении по пробуждении он даже не мог вспомнить, о чем именно он спросил.
Напарник не ответил. Атмосфера и ощущение реального кошмара окутали студента, делая каждое движение и речь неимоверно трудными. Вначале, он даже не понял, где находился – в одном из предыдущих лагерей или в своей постели в Абердине. Чувство смятения было крайне беспокоящим.
А затем – почти одновременно с пробуждение, как казалось, - глубокая тишина рассвета была насквозь прорезана самым необычным звуком. Он раздался неожиданно, без предшествующих ему звуков приближения, и был неизреченно ужасным. Это был голос, (как рассудил Симпсон), возможно, человеческий, грубый и в то же время жалостливый – мягкий, рокочущий голос в самой близости от палатки, раздававшийся скорее над головой, чем на уровне земли, необыкновенно громкий и в то же время каким-то невероятным образом пронзительно и соблазнительно сладкий. Он прозвучал тремя отрывистыми нотами или вскриками, которые странным образом имели сходство, далекое, но все-же узнаваемое, с именем напарника – «Де-фа-го»!
Студент признал, что не в состоянии дать точное описание голоса, так звук его не был похож и на что, когда-либо слышанное им в жизни, и содержал в себе сочетание противоположных качеств.
  - Как будто сотканный из ветра, плачущий голос – как он его описывал впоследствии. -  принадлежащий существу первобытно-одинокому, дикому и исполненному ужасающей силы…»
В какое-то мгновение, еще до того, как звук прекратился, отступив назад в глубины неизреченной тишины, Дефаго резко вскочил на ноги с ответным, но непонятным вскриком. Он с силой натолкнулся на шест палатки, потряся до основания все строение, безумно раскинув руки, как будто ища пространство и отбрасывая ногами одеяло, которое все еще лепилось к нему.
Секунду или, может быть, две он  стоял во весь рост у двери (его тёмный силуэт был четко виден на фоне бледной зари), затем с устрашающей скоростью, не дав компаньону возможности даже протянуть к нему руку, он стремительно бросился наружу сквозь полог палатки и исчез. И после того, как он ушел, с такой поразительной скоростью, что его голос почти мгновенно замер вдали – студент успел услышать, как Дефаго издал крик, исполненный тревоги, страха и в то же время какого-то безумного восторга или необычного душевного подъема:
«Горят мои стопы. В огне мои стопы.. Как молния мчусь в высоте»
Вскоре даль проглотила звуки, и глубокая тишина раннего утра опустилась на лес, как и прежде.
Все это произошло с такой скоростью, что если бы не опустевшая постель рядом с ним, Симпсон подумал бы, что у него просто осталось воспоминание от только что пережитого кошмара. Он все еще чувствовал тепло тела своего напарника, когда тот прижался к нему в страхе. в скомканной куче лежали куча одеял, вся палатка все еще дрожала от порывистого и внезапного исчезновения одного из обитателей.
Странные слова все еще звучали в голове студента, - ему казалось, как будто он все еще слышал издалека дикую речь внезапно пораженного безумием сознания. Более того, не только зрение и слух сообщали о необычном: в те мгновения, когда в приступе напарник крича уносился вдаль, студент почувствовал, как странный запах, слабый и в то же время терпкий, наполнил собой палатку. Именно в этот момент, чувствуя, что странный запах через ноздри проникает в горло, Симпсон нашел в себе мужество вскочить на ноги и выбежать из палатки.
Холодный и слабо мерцающий серый рассвет, опустившийся между деревьев, открыл сцену недавних событий и ужасающей ясностью. За спиной у студента стояла палатка, промокшая от росы, потемневшая зола костра все еще теплилась, озеро белело под покровом тумана, острова,  поднимающиеся из его далей подобно замотанным в шерсть предметам и отдельные участки снега вдали на всем протяжении девственного леса – все вокруг казалось замерзшим, молчаливым, терпеливо ожидающим солнечного тепла. Но нигде не было видно ни следа пропавшего спутника - который, без сомнения, все так же несся на огромной скорости сквозь замерзшие леса, ни эха от замирающего голоса. Француз исчез – как будто и не было.
Ничего не было. Ничего, кроме ощущения недавнего присутствия, столь явственно ощущаемого по всему лагерю, и – этого всепроникающего  запаха.
Но даже и этот запах теперь, в свою очередь, быстро исчезал. Несмотря на свою чрезвычайную возбужденность, Симпсон изо всех сил пытался определить природу запаха. Надо сказать, что определение ускользающего события, не узнанного подсознательно и тотчас же пропавшего, является чрезвычайно тонкой операцией ума. И студенту это не удалось сделать. Ощущение ускользнуло еще до того, как он смог ухватить его и дать ему имя.
Даже приблизительное описание давалось с трудом, так как запах не с чем из всего знакомого было сравнить. Скорее острый, в чем-то похожий на запах льва, как рассудил студент, но много более мягкий…  не вовсе лишенный приятности, он содержал в себе некую сладость, что напомнило студенту запах гниющих садовых листьев, земли и те мириады безымянных запахов, которые сливаются в один аромат большого леса. Тем не менее, той фразой, которой Симпсон мог наиболее точно подытожить воспоминание о своем ощущении, было «львиный дух».
Когда запах полностью растворился в воздухе, Симпсон все еще стоял в полузабытьи у потухшей золы костра - в состоянии изумления и глупого страха, который мог сделать его безоружной жертвой любого последующего хода событий. Высунь в этот момент мускусная крыса свою остренькую мордочку из-за камня, или прошмыгни белка вниз по склону дерева, студент, по всей вероятности, немедленно упал бы в обморок. Ибо во всем произошедшем ему почувствовалось присутствие Дикого Ужаса. Расстроенные силы студента еще не успели вновь собраться для бдительного и воинственного контроля над собой.
Однако ничего не произошло. Великий поцелуй ветра пробежался по пробуждающемуся лесу и несколько кленовых листьев, дрожа, упали на землю. Небо внезапно посветлело. Симпсон почувствовал на щеках и непокрытой головой морозных воздух и вдруг понял, что дрожит от холода.  С большим трудом, сделав над собой усилие, студент четко осознал, что остался один в необъятном буше – и что теперь чувство долга звало его предпринять немедленные шаги по поиску и возвращению своего пропавшего компаньона.
Симпсон сделал над собой нужное усилие, хотя и плохо рассчитанное и тщетное. От вида  диких лесных   просторов вокруг, полосой воды за спиной, отделяющей его всего света, с ощущением ужаса от дикого крика, до сих пор холодящим кровь, студент сделал то, что сделал бы и любой другой неопытный человек в его ситуации: начал беспокойно бегать кругом, бросаясь из стороны в сторону, как неразумный ребенок, громко и без перерыва выкрикивая имя пропавшего компаньона:
- «Дефаго, Дефаго, Дефаго» – кричал он, и деревья возвращали ему это имя столько раз, сколько он кричал, только чуть мягче – «Дефаго, Дефаго, Дефаго»..
Студент пошел по следу, который начинался на небольшом удалении от палатки на небольших участках снега - там, где деревья росли не настолько близко друг от друга, чтобы под ними не нападало снега. Он кричал пока его голос не охрип и пока звук его собственного голоса в этой безответной и чуткой глуши не стал пугающим.  Смятение Симпсона увеличивалось пропорционально силе его попыток. Его чувство смятения стало невероятно острым, пока наконец его усилия не победили собственный предмет и по причине полного истощения студент направился обратно в лагерь.
Удивительно, как вообще ему удалось отыскать путь обратно. С неимоверным трудом и только после бессчетного количество попыток, Симпсону удалось выйти на собственный след, и он наконец увидел белеющую между деревьями палатку. Целым и невредимым он вернулся в лагерь.
Усталость взяла свое и стала лучшим лекарством, и Симпсон успокоился. Он развел костер и позавтракал. Горячий кофе и бекон вновь придали ему толику здравого смысла и тут он понял, что до сих пор он вел себя подобно мальчишке. Студент сделал еще одну и на этот раз более успешную попытку собраться с мыслями и оценить ситуацию, в которой он оказался, и его собственная упорная натура естественным образом пришла ему на подмогу.
Он рассудил, что в первую очередь нужно провести настолько тщательный поиск, насколько это было возможно. В случае неудачи, он должен вернуться в базовый лагерь и привезти с собой помощь.
Так он и сделал. Взяв с собой еду, спички и винтовку, а также маленький топорик для того, чтобы пробиваться через чащу на обратном пути, он отправился в путь.
Симпсон  отправился в путь когда было восемь часов. и солнце ярко сияло за верхушками деревьев на безоблачном небе. На случай, если Дефаго вернётся в лагерь за время его отсутствия, студент приколол записку к воткнутой  рядом с костром палке.
На это раз в соответствии с тщательно разработанным планом, студент взял другое направление, намереваясь предпринять широкий охват окрестностей, который поздно или рано должен натолкнуть его  на след компаньона.
Симпсон не прошел и четверти мили, как он наткнулся на след крупного животного на снегу и рядом с которым тянулись следы более легкие и маленького размера, которые, без сомнения, были оставлены человеком – это были следы стоп Дефаго. Чувство облегчения, которое испытал молодой человек, было вполне естественным, хотя и непродолжительным. Ибо на первый взгляд в этих следах он увидел простое объяснению всему происшествия: очевидно, что следы были оставлены крупным лосем-рогачом, который, идучи против ветра, наткнулся в темноте на лагерь. В тот момент, когда ошибка стала очевидной, зверь  издал свой единственный в своем роде крик предупреждения и тревоги.
Дефаго, охотничий инстинкт в котором был развит до степени почти сверхъестественного совершенства, учуял зверя, который приближался, еще за несколько часов до его приближения. Возбужденное состояние и последующее исчезновение француза, без сомнения, объяснялись его … его….
В эту минуту невозможное объяснение, которое Симпсон только что выстроил, стало рассыпаться, так как здравый смысл безжалостно показал ему, в объяснении не было и толики правды. Ни один проводник, и тем более такой опытный как Дефаго, не мог бы действовать столь иррационально, унесшись в погоню за зверем даже без винтовки..
Происшествие требовало гораздо более сложного объяснения, и когда Симпсон  вспомнил все детали происшествия – крик ужаса, потрясающие слова, серый облик страха.. когда его ноздри учуяли первые сполохи нового запаха, приглушенные рыдания в темноте и – и это тоже теперь смутно прочертилось в сознании Симпсона – изначальное тяжелое отвращение напарника при приближении к этой части леса..
Кроме того, сейчас, когда Симпсон пригляделся внимательнее, он заметил, что следы на снегу не могли принадлежать лосю. Хэнк объяснил ему как-то, как выглядят следы от копыта самца лося, самки или теленка, - он четко нарисовал их на куске березовой коры.
А эти следы были совсем иные. Они были большие, закругленные, полные и начисто лишенные какой-бы то ни было заостренности, свойственной острым копытам. На секунду студент задумался, не могли ли следы принадлежать медведю. Ни о каком другом животном он не мог подумать (на ум не приходило), так как карибу не приходили так далеко на юг в этом сезоне, а даже если бы и пришли, их следы не могли столь сильно отличаться от лосиных.
Это были воистину зловещие знаки – загадочные письмена, оставленные на снегу неизвестным существом, исхитившем человека из безопасного угла и унесшим егов дикие дали  – и когда Симпсон сочетал эти следы в своем воображении с тем навязчивым звуком, который нарушил тишину предрассветного утра, мгновенное головокружение охватило его, вновь  расстроив нервы  свыше всякой меры. Он почувствовал во всем происходящем угрозу.
Наклонившись для того чтобы получше разглядеть следы, студент уловил слабый намек на тот самый сладковатый и острый запах, Симпсон отпрянул и выпрямился, поборов в себе ощущение похожее на тошноту.
Затем его память сыграла с ним еще одну шутку. Студент неожиданно вспомнил не накрытые стопы напарника, которые высунулись за пределы палатки и то, что тело напарника в какое-то мгновение выглядело так, как будто какая-то сила протащила его по направлению наружу к выходу. Также Симпсон вспомнил инстинктивное шараханье напарника прочь от выхода из палатками в тот момент, когда он пробудился.
Все эти детали сейчас все вместе навалились скопом на потрясенный разум студента. Глухие угрозы как будто бы собирались в глубоких просторах молчаливого леса – там, где деревья стояли как будто ожидая, слушая, наблюдая за его реакцией. Деревья тесно смыкались вокруг него.
Однако, с упорством настоящего трудяги Симпсон продолжал свой путь идя по следам настолько далеко, насколько он их мог различить, пытаясь приглушить голос чувств, который только ослаблял его волю. Студент обрубал ветки бессчетного числа деревьев на своё пути, все время опасаясь оказаться в положении, когда не сможет найти дорогу назад С интервалом в несколько секунд Симпсон выкрикивая имя своего напарника. Монотонный звук топора, стучащего по массивным стволам и неестественный акцент собственного голоса в конце концов стали невыносимо ужасны для него самого. Ибо они без всякого конца привлекали внимание, обнаруживали его собственное присутствие, и если и в самом деле что-то охотилось на него в этой глуши так же, как он сейчас старался напасть на след другого...
С большим усилием Симпсон подавил в себе эту мысль в тот момент, когда она возникла. Он вдруг осознал, что все происходящее было началом совершенно дьявольского в своем роде наваждения, которое грозило уничтожить его в скором времени

Хотя снег не лежал повсеместно, а только скапливался в мелких ложбинках на более открытой местности, Симпсон без труда шел про следам первые несколько миль. Следы тянулись прямой линией там, где позволяли деревья. Вскоре длина шага между следами начала увеличиваться, пока не приобрела пропорции, которые, казалось, были абсолютно недостижимы для любого обычного животного. Расстояние между следами теперь свидетельствовало об взлетах или огромных  прыжках. Студент измерил длину интервала одного из них.
Хотя Симпсон и понимал, что измеренная им длина в восемнадцать футов, должно быть – ошибка, он не мог найти никакого объяснения тому, почему он не мог найти никаких отметин на снегу между крайними точками измерения. Но что его еще более озадачило и даже заставило почувствовать,  что он абсолютно потерялся в своем видении ситуации, - было то, что идущий рядом след Дефаго также удлинил интервалы и покрывал уже  невероятные для человеческого шага расстояния.
Похоже, что огромный зверь тащил Дефаго и поднимал его в воздух вместе с собой во время своих неимоверных, взмывающих в высь прыжков. Симпсон, который был значительно более долговяз в сравнении с проводником, не смог охватить одним свои прыжком и половины расстояния интервала между следами Дефаго.
Сам вид этих гигантских следов и бегущих покорно рядом следов Дефаго- молчаливое свидетельство ужасного путешествия, в котором перемешались ужас и безумие, потрясал душу до самых основ. Это было самым ужасным зрелищем, которое когда-либо видели глаза студента.
Вскоре начал следовать за следами механически,  с отсутствующим и растерянным видом, поминутно оглядываясь через плечо чтобы удостовериться, не стал ли он сам, в свою очередь, жертвой страшной погони существа с гигантским шагом…
Вскоре Симпсон вообще перестал понимать, что это все означает – эти отпечатки оставленные на снегу чем-то диким и безымянным, постоянно сопровождаемые следами «канука» - его проводника, товарища, человека, который еще несколько часов тому назад делил со студентом палатку, болтал, смеялся, даже пел.
 

V

Для человека столь юного возраста и малого опыта, только смышлёный шотландец, укоренённый в своем здравом смысле и логике, и мог сохранить ту долю выдержки, которую Симпсон сохранял на всем протяжении своего необыкновенного приключения.
В противном случае два новых наблюдения, которые он сделал, отважно продолжая свой путь, заставили бы его стремглав устремился в беспорядочном бегстве назад в сравнительную безопасность своего лагеря. Вместо этого юноша еще крепче сжал руки на винтовке в то время как его воспитанное для служения в лоне Вии Кирк сердце посылало бессловесную молитву в небеса: оба следа, как он заметил, изменились и что касается следов человека, перемена эта была необъяснимым образом ужасна.
Сначала студент заметил изменение в очертаниях больших следов и какое-то время он просто не мог поверить своим глазам. Было ли все дело в опавших листьях, которые производили странноватый  эффект игры света и тени.. или дело было в том, что сухой снег, который, подобно мелко помолотому рису, стелился по краям, отбрасывал странные тени и свет?
Или дело было в том, что крупные следы приобрели какой-то оттенок цветного окраса? Ибо рядом и вокруг крупных следов животного теперь появились загадочный отсвет красноватого оттенка, больше похожий на световой эффект, чем на какое-то вещество, окрасившее снег. Этот отсвет был заметен на каждом следе и во все более заметном количестве – этот неявным образом огненный оттенок легкого свечения, придававший новый оттенок ужаса всей картине.
Когда, совершенно не в силах объяснить увиденного или как-то ему поверить, студент обратил свое внимание на другие следы, он тут же обнаружил, что они в свою очередь претерпели изменения, которые были бесконечно ужаснее и наполнены гораздо более зловещим смыслом.
Ибо на протяжении последних ста ярдов он увидел, что постепенно они превратились в некое подобие больших следов. Эта перемена произошла почти незаметно, но была безошибочно заметна. Трудно было точно определить, где начиналась перемена. Однако результат не оставлял никаких сомнений. Меньшего, размера, более четкие, более чисто сформированные…
Сначала Симпсон колебался. Затем, устыдившись своей тревожной нерешительности, он предпринял несколько торопливых шагов вперед, и тут же остановился как вкопанный посередине пути. Непосредственно перед ним все следы терялись. Оба следа внезапно оборвались. Со всех сторон, на сотни ярдов и более того, безуспешно он разыскивал малейший намек на их продолжение.  Ничего не было.
Могучие деревья вокруг стояли очень плотной стеною – ель, кедр, тсуга. В этих местах не было никакого подлеска. Студент стоял и озирался, совершенно обескураженный, начисто лишенный силы суждения. Затем он вновь принялся за поиски, снова и снова, но все время с одним и тем же результатом: ничего. Стиало ясно, что стопы, оставлявшие следы на снегу до сих пор, в этом месте оторвались от земли!
И именно в этот момент крайнего расстройства и смятения, ужас нанес самый хлёсткий удар по растревоженному сердцу юноши. С потрясающим эффектом удар этот пришелся на самое больное место и полностью и лишил Симпсона способности чувств. Студент постоянно боялся этого мгновения   – и вот оно наступило.
Высоко в небе, приглушенный из-за огромной высоты и расстояния, странно тонкий и как-бы рыдающей, раздавался голос - рыдающий голос своего напарника Дефаго.
Звук доносился до студента из  спокойной и морозной выси неба с эффектом зловещего ужаса и непередаваемого кошмара.. Ружье выпало  из рук Симпсона.
Он стоял без движения слушая как будто всем своим телом, затем пошатнулся и облокотился о ближайшее дерево для того чтобы не упасть. Симпсон был безнадежно выбит из колеи душевно и телесно. В этот момент студент пережил  самый необычный и неповторимый в жизни момент, так что его сердце каким-то то образом будто оборвалось,  лишилось всех чувств как будто из-за внезапной и пагубной засухи.
Невероятными акцентами умоляющий до невозможности жалким голоса в… вышине раздалвалось безумное:
 «Горят мои стопы.. В огне мои стопы..».
А затем – тишина , тишина на всем протяжении диких лесных просторов.
Едва осознавая, что он делает, Симпсон немедленно принялся беспорядочно туда и сюда, пытаясь найти, разыскать, обнаружить что-то, спотыкаясь о корни и валуны, как будто всем  существом стремясь вслед за Зовущим. Скрытый за экраном памяти и эмоций, которыми опыт застилает события, он погрузился в некую пучину, наполовину обезумевший и сбытий с толку, следуя за ложными огнями как корабль в море, с ужасом в глазам и на сердце. Ибо в том голосе к нему взывал Дикий Ужас – мощь первобытных неприрученных просторов – сладкий и страшный зов уединения, грозивший уничтожением. Студент познал в эти мгновения всю боль безнадежно и навсегда утраченной души, страдающей под бременем и соблазном последнего одночества…. Образ Дефаго, вечно подгоняемого и преследуемого через небесные просторы над этими первобытными лесами промелькнул, как пламя, сквозь темные участки мысленного взора студента.
Прошла,казалось, целая вечность, пока Симпсон смог зацепиться за что-то твердое в хаосе неорганизованных ощущений и помыслить о чем-то.
Крик более не повторился. Его нромкий зов не получил ответа. Неведомые силы Дебрей забрали свою жертву безвозвратно – и удерживали прочно.
 
 

И все же Симпсон еще несколько часов самоотверженно продолжал свои поиски, оглашая окрестности своим напрасным зовом. Только поздно вечером студент окончательно отказался от мысли продолжать поиски и решил вернуться в свой лагерь на берегу Воды пятидесяти озер. Даже тогда, когда он с неохотой отправился в обратный путь, плачущий голос компаньона все еще звучал в его ушах отголоском. С трудом Симпсон нашел ружье и свой след. Тем не менее, концентрация внимания, нужная для того, чтобы отыскивать деревья (со слабо сделанными зарубками) и острое чувство голода помогло ему сохранять устойчивое внимание. Иначе, как студент признался впоследствии, временное помутнение сознания, которое он  пережил, вполне могло бы иметь самые несчастные последствия. Постепенно груз здравого смысла перевесил, и Симпсон вновь обрел состояние, почти близкое к своему обычному равновесию.
Тем не менее весь обратный путь сквозь сгустившуюся тьму и лес Симпсону казалось, что он как будто преследуем призраками.  Студент без конца слышал чьи-о шаги, голоса, которые смеялись и шептались неподалёку, видел как фигуры, крадущиеся среди деревьем и скрывающиеся позади валунов, делали друг другу знаки приготовления к согласованной атаке в тот момент, когда он проходил.
Шепот ветра заставил его вздрогнуть и прислушаться. Он шел скрытно, пытаясь прятаться там, где это было возможно и делая как можно меньше звуков. Тени деревьев, до тех пор бывшие защитой теперь стали угрозой, вызовом. В уме студента лесные прогалины скрывали столько возможностей, которые были тем более зловещими, чем более непонятным. Предощущение безымянной судьбы скрывалось за каждой деталью происходящего.
Было действительно достойно восхищения то, как юноша в конечном итоге вышел победителем. Люди, наделённые гораздо более зрелой силой и опытом вполне могли бы пройти через это мучение с меньшим успехом. Симпсон собрал все свои силы с кулак, насколько было возможно, и его план действий доказал свою правоту.
Отметая в сторону сон и путешествие без определённой цели в темноте как одинаково непрактичные, студент просидел бодрствуя всю ночь с винтовкой наперевес перед костром, которому он ни на минуту не дал погаснуть. Суровость вынужденного бдения обозначило в его душе тягу к жизни, и это бдение успешно завершилось.
С первыми признаками рассвета Симпсон отправился в обратное путешествия в базовый лагерь для того, чтобы привести сюда помощь. Как и раньше, он оставил записку для того, чтобы объяснить свое отсутствие и указать на место схрона запасов провизии и спичек – хотя у него и не было в нем надежды на то, что записка попадет в руки человека!
То, как Симпсон нашел свой путь в одиночку, сквозь озер и лесов само по себе могло бы составить историю. Выслушать, как он рассказывал об этом, означало познать то смятенное одиночество души, которое чувствует человек, когда Дикий край словно держит человека на ладони своей безмерной руки и смеется над ним. Также можно было только восхититься его несгибаемому упорству студента
Симпсон не утверждает, что применил какое-то умение, и говорил, что почти механически шел по следам ни о чем не думая. И это, без сомнения, было правдой. Юноша полагался на ведущую роль своего подсознания, то есть инстинкта. Возможно, и чувство ориентации, знакомое животным и первобытным людям, также ему помогло, ибо через весь запутанный регион он в конце концов удачно вышел именно на то место, где Дефаго спрятал каноэ почти три дня тому назад, прибавив замечание «Отправляйся строго на запад черед озеро к солнцу и там будет лагерь».
Не много оставалось света солнца, чтобы вести его, но он использовал компас до тех пор, пока мог различить стрелки, пока наконец не наткнулся на нужное место в конце двенадцатимильного отрезка пути с чувством величайшего облегчения, что лес остался позади. И, к счастью, вода была спокойной. Студент оттолкнулся от берега и проплыл по своему курсу через центр озера, вместо того, чтобы плестись по-над берегом целых двадцать миль.
К счастью, и другие охотники уже вернулись. Свет от их костров был маяком, без которого Симпсон, верно, проблужд1ал бы целую ночь в поисках местонахождения лагеря.
Почти в самую полночь, тем не менее, его каноэ причалило к песчаному берегу.
Хэнк, Панк и дядюшка, разбуженные криком юноши, быстрым шагом спустились вниз, помогли измученному и истощённому сыну шотландского племени перебраться через прибрежные валуны и усадили его у гаснущего костра.
 
VI

Неожиданное вступление прозаического дядюшки в мир колдовского наваждения и ужаса, который преследовал его без перерыва уже два дня и две ночи, имело своим эффектом то, что дело приобрело совершенно новый вид.
Звук бодрого дядюшкиного восклицания «Хэлло, мой мальчик. Ну а сейчас что стряслось?», а также крепкое пожатие сухой и сильной руки настраивало на новый стандарт здравого смысла. Теперь совсем иные чувства зашевелилось в  студенте и он понял, что он позволил себе «выпустить себя из рук».  Симпсон даже ощутил смутный стыд за свое поведение. Исконная упорность его племени взяла в нем верх.
Без сомнения, это обстоятельство объясняет то, почему юноше так трудно было решиться на то, чтобы сразу все рассказать группе спутников, собравшейся вокруг костра. Однако он рассказал достаточно много для того, чтобы немедленно созрело общее решение выдвинуть поисковую партию в ближайшее время. Было решено, что для того, чтобы надежно провести группу, Симпсону нужно хорошенько поесть и выспаться. Доктор Кэткарт наблюдая состояние парня более внимательно чем можно было предположить, дал ему самую слабую инъекцию морфина. Шесть часов Симпсон проспал как убитый.
Исходя их описания, тщательно записанного впоследствии студентом богословия, выходило, что в своем рассказе о происшедшем, который он предложил группе слушателей, Симпсон пропустил целый ряд существенный и важных деталей. Как признался впоследствии Симпсон, глядя на здоровое, деловое выражение лица дядюшки он просто не решился упомянуть о некоторых сторонамх произошедшего.
Итак, единственное, что стало понятно поисковой партии,- то, что Дефаго пережил припадок некого острого маниакального состояния, почувствовал некий неодолимый зов и ринулся в «буш» без всякого оружия и провианта, где, должно быть, его ожидает мучительная и продолжительная смерть от холода и голода, если только спасатели не найдут его своевременно. Своевременно, означало, немедленно.
Однако, в течение следующего дня, - они выдвинулись в путь в семь часов, оставив Панка главным и наказав ему держать, наготове пищу и костер -  Симпсон счел возможным рассказать дядюшке значительно больше о внутренней сути истории. Юноша  не догадываясь, что на самом деле, дядюшке удалось выжать  из него нужные детали с помощью тонкой операции перекрёстного опроса. Ко времени, когда они достигли той точки пути,где на обратном пути было запрятано каноэ, юноша упомянул о том, как Дефаго упомянул что-то о каком-то «Вендиго», как проводник плакал во сне, как студенту почудился необычный запах вокруг лагеря, а также и о других симптомах душевного возбуждения. Он также признался в потрясающем эффекте этого самого запаха на самого себя, острого и пряного, подобного «львиному духу».
  И к тому времени когда путники были в часе ходьбы от Воды пятидесяти озёр,, студент выболтал и еще один факт - глупое признании собственного истерического припадка, как он определил терперь свое состояние – и о том, что он услышал зов о помощи исчезнувшего проводника.
Студент упустил такие детали, как слова, которые он услышал, ибо он просто не мог заставить себя повторить напыщенный фразу. Также, говоря о том, как следы на снегу постепенно обрели точное миниатюрное подобие звериных, рядом с которыми тянулись, он упустил тот факт, что интервалы между следами составили невероятную величину. Что именно открыть, а о чем умолчать, казалось ему вопросом тонкого баланса между гордостью и честностью. Он упомянул об огненном свечении на снегу, однако, уклонился от упоминания того, что и тело и постель компаньона частично выпростались наружу за пределы палатки…
Чистым итогом этого всего было то, что доктор Кэткарт, проницательный психолог (каковым он себя считал) заверил его, каким образом его разум, под влиянием усталости, изумления и ужаса, уступил под напором напряжения и впал в видения.
Хотя и похвалив поведение племенника, доктор, тем не менее, не преминул объяснить в точности, где, когда и каким образом разум племянника заблудился..
Путем продуманной и рассудительной похвалы он заставил племянника счесть себя гораздо более тонким, а путем преуменьшения ценности свидетельств - еще и гораздо более глупым существом, чем студент был на самом деле,  Подобно другим материалистам, доктор умно лгал на основе недостаточного знания, из-за того, что переданное ему знание казалось недоступным его собственному разумению.
  - Колдовская власть этих одиноких просторов – сказал доктор,так велика, что не может оставить нетронутым ум наблюдателя, -особенно такого, которыми наделен сильным воображением. На твой разум оно подействовали так же точно, как в свое время и на мой, когда мне было сколько же лет, ка тебе. То животное, которое осаждало Ваш лагерь, вне всякого сомнения было лосем, ибо рев лося иногда приобретает совершенно своеобразные звуковые качества. Цветной оттенок свечения около крупных  следов вне всякого сомнения был дефектом твоего собственного зрения, произведенным в силу общего возбуждения. Размер и разрыв между шагами осмотрим сами, когда придём. Но что касается галлюцинации услышанного тобой голоса, конечно же, это – одна из самых распространенных иллюзий, связанных с умственной возбужденностью, - возбужденностью, мой дорогой мальчик, вполне понятной, извинительной, с которой тебе, позволь сказать это, с учетом обстоятельств,удалось мастерски совладать.
Во всем остальном, вынужден сказать, ты действовал с прекрасной выдержкой, ибо острое чувство одиночества  на лоне первобытных лесов воистину ужасно и - будь бы я на твоём месте -  ни на секунду не сомневаюсь, что не нашел бы в себе и четверть твоей рассудительности и решимости. Единственное, для чего  мне необыкновенно трудно подобрать объяснение -  этому чертову запаху.
  - Мне чуть не стошнило, дядя, от этого запаха – объявил племянник, и голова закружилась как никогда раньше.
Отношение спокойного всеведения, которое владело его дядей просто потому, что он знал некие психологические формулы, заставило студента держаться с некоторым вызовом. Так просто было быть мудрым и рассудительным  в объяснении события, которые сам лично не пережил. «Запах неприкаянного ужаса"– вот единственное описание, которое я могу подобрать – завершил он, глядя на спокойные, бесстрастные черты лица своего дяди.
  -Остаётся поражаться- - последовал ответ, что в данных обстоятельствах тебе все не показалось еще хуже. Однако Симпсон знал, что эти сухие слова только колебались между правдой и дядиным объяснением «правды».

Итак, в конце концов путники они подошли к небольшому лагерю и обнаружили, что палатка все еще стояла нетронутой, нашли остатки костра, и лист бумаги, прикрепленный к колышку – тот нетронутым трепыхался на ветру. Однако тайник, устроенный неопытной рукой, был найден и разорен  - мускусными крысами, норками  и белками. Спички были разбросаны перед самым входом, и еда была вся подобрана – до последней крошки.
- Ну, парни, его здесь нет. – воскликну Хэнк своим характерным образом.  И это точно, как как запас угля вот там.. - Но вот, где он сейчас, так же неясно, как торговля кронами в другом месте.
Присутствие студента богословия не препятствовало его просторечию, но чтобы пощадить читателя, опустим здесь его содержания.
- Я предлагаю выдвинуться на поиски немедля и загнать эту чертову тварь…
Печальная судьба Дефаго подавляюще подействовала на чувства всего населения лагеря в тот самый момент, когда они обнаружили явственные следы недавнего обитания. Особенно палатка с ее сложенной из бальзамовых ветвей постелью, все еще хранившей следы и отпечатка лежавшего на низ тела, казалось бы, делали  присутствие Дефаго ближе и реальнее. Симпсон, который каким-то образом почувствовал, что весь его мир потрясся до самых основ и подвергается суровевшему испытанию, продолжал объяснять подробности сдавленным или приглушенным голосом.  Он был теперь намного спокойнее, хотя и измотанным напряжениями своих чрезвычайных странствий.
Метод объяснений его дядюшки – всему подобрать разумную причину каждой из подробностей, которые были еще так свежи в его памяти, помог покрыть льдом его эмоции.
  - Вот в это направлении он и отправился – сообщил юноша двум свои компаньонам, указывая в направление, в котором сегодня утром исчез его проводник в лучах серого рассвета.
  – Вот прямо туда он и ринулся, стремглав, подобно оленю, между той березой и тсугой
  Хэнк и доктора Кэткарт обменялись взглядами.
  - И спустя где-то две мили пути отсюда, там, на прямой тропе – продолжил Симпсон, - вновь говоря с тем ужасом в голосе, с которым он начинал свой рассказ, я и шел по следу до тех пор пока, след не оборвался.
  - Там, где ты услышал его зов и почувствовал вонь.. и все остальную чушь  в зловещем дельце - воскликнул Хэнк с громкостью, которая выдавала его острое беспокойство.
  - Там, где твое возбуждённое состояние до такой степени возобладало над тобой, что начало производить в тебе иллюзии – добавил доктор Кэткарт, но не настолько тихо, чтобы племянник его не расслышал.

Был еще раннее полуденное время, ибо они шли очень быстро,  и все еще оставалось два часа дневного света. Доктор Кэткарт и Хэнк не теряя времени приступили к поискам, но Симпсон был слишком истощен, чтобы составить им компанию. Они шли ориентируясь по зарубкам на стволах деревьев и там где возможно, по следам. А тем временем лучшее, что он мог сделать юноша – это поддерживать горение костра и отдыхать.
После почти трехчасового поиска, в сгустившейся тьме двое мужчин возвратились в лагерь ни с чем. Свежевыпавший снега замел все следы и хотя они и шли упорно по зарубкам на деревьях до того самого места, где Симпсон вынужденно повернул свой путь вспять, они не нашли ни малейшего признака человека, или, животного. Никаких свежих следов не было найдено, снег лежал абсолютно нетронутой скатертью.
Трудно было принять решение о дальнейших действиях, да и в самом деле спутники уже ничего не могли предпринять. Они могли бы провести недели здесь в этой глуши в бесплодных поисках без каких-либо шансов на успех.
Свежевыпавший снег уничтожил всяческую надежду на то, чтобы найти следы и вот - печальная и расстроенная поисковая партия вновь собралась в полном составе у костра.. Все факты и впрямь были нерадостны, ибо у Дефаго осталась в Крысиной Портаде жена, и его заработок был единственным источником средств существования для семьи.
Теперь, когда вся правда во всей своей грубой и суровой неприглядности была всем очевидна, казалось совершенно бесполезно далее притворяться.
Они говорили открыто о всех фактах и вероятиях.  Далеко нев первый раз, на памяти доктора Кэткарта происходило то, что человек уступал манящему зову диких просторов и терял рассудок.
Более того, Дефаго был определённым образом предрасположен к такому, ибо в его крови уже была меланхолия, его нервная ткань была ослаблена запоями, которые иногда длились неделями. Какое-то небольшое происшествие во время его похода – невозможно угадать, что именно, послужило толчком и подтолкнуло канука к тому, чтобы перейти черту. И вот он ушел, ушел далеко, за черту рассудка, чтобы умереть страшной смертью от холода и голода в отделенных просторах этой Глуши.
Шансы на то, канадец вновь найдёт лагерь, были ничтожно малы. То безумие, которое его охватило, могло только еще более обостриться и вполне вероятно, что он мог применить к себе насилие и тем самым ускорить свой конец. В тот момент, когда спутники об этом говорили, вполне возможно, что печальная участь уже постигла Дефаго. Однако по предложению Хэнка, старого приятеля Дефаго, они решили еще немного подождать и посвятить весь следующий день, с рассвета до заката, самому тщательному и систематическому поиску. Спутники решили разделить между собой территорию зоны для поиска. План они составили тщательный и обсудили его во всех подробностях. Все, что могло быть сделано, будет сделано.
Тем временем они обсуждали ту конкретную форму, которую принял этот страх и панический ужас безлюдных просторов в тот момент,  когда он охватил разум гида. Хэнк, хотя в общих чертах и был знаком с легендой, очевидно не приветствовал новый оборот, который принял разговор. Он мало привнес в разговор, хотя то немногое, что он привнес, было очень полезным.
Хэнк признал, что по всем окрестностям известна история о том то несколько индейцев «видели Вендиго» где-то у побережья воды пятидесяти островов осенью прошлого года и что именно поэтому Дефаго не был расположен охотиться в этих местах.
Без сомнения, Хэнк чувствовал, что в каком-то смысле он сам способствовал гибели своего соратника, убедив его в реальности всех этих рассказов.
- Когда индеец теряет рассудок – сказал он, обращаясь к Симпсону, более чем к кому-либо другому, всегда это подается таким образом, что он «увидел Вендиго». -А бедолага Дефаго был суеверен до самых пят..
Симпсон, чувствуя, что находит в своих слушателей уже больше сочувствия, вновь пересказал историю своего удивительного происшествие, на этот раз он не упустил никаких деталей и упомянул и о своих собственных ощущений и о паническом страхе. Он только ничего не упомянул о странных словах, слышанных им.
- Но ведь Дефаго тебе прежде пересказал все подробности этой легенды о Вендиго, мой дорогой друг – настаивал доктор. - Я имею в виду, что он говорил об этом, и таким образом заложил тебе в сознание те идеи, которые позже твое возбужденное состояние позволило развить?
После чего Симпсон вновь пересказал все факты.
- Дефаго – объявил он, едва ли упоминал зверя. Он, Симпсон, вообще ничего не знал об этой истории и, насколько помнит, никогда ничего на этот счет не читал. Даже само слово было незнакомым.
Конечно, он говорил правду, и доктор Кэткарт неохотно вынужден был признать единственный в свое роде характер происшествия Он признал это не на словах словами, а всем своим поведением. Доктор стоял  спиной к большому и толстому дереву Он пошевелил угли в костре в тот момент, когда, казалось, костер уже начал угасать. Он быстрее всех остальных слышал малейшее изменение звуков вокруг –  прыжок рыбы в озере, треск обломившейся ветви в чаще, падение "шапок" снега с ветвей над головой там, где жар от костра подтопил их. Голос доктора немного изменил свой качество, став на какой-т оттенок менее уверенным, даже чуть ниже по тону.  Если назвать вещи своими именами, страх охватил лагерь, и хотя все трое с большим удовольствием поговорил бы о других вещах, - единственное, что было на уме у всех и о чем хотелось говорить было именно это – источник их страха. Они тщетно пытались затронуть иные темы, о них просто нечего было сказать. Хэнк был самым честным в группе. Он почти ничего не промолвил. Хэнк однако ни разу не повернулся спиной к темноте. Его лицо было все время обращено в сторону леса, и когда была нужда в дровах, он разу не удалился в чащу дальше, чем было необходимо для того, чтобы набрать их.

VII

Лагерь окутала стена молчания, ибо снег, хотя и не был достаточно густым, все же заглушал любые шумы, а, кроме того, мороз цепко сковал все вокруг. Спутники не слышали никаких звуков, кроме звука их собственных голосов и мягкого рычания пламени. Только лишь иногда нечто мягкое, как биении крыл соснового мотылька, проносилось рядом в воздухе. Никто не хотел укладываться спать. Время близилось к полуночи.
  - Легенда довольно красочна. – заметил доктор после одной из продолжительных пауз, сказал лишь затем, чтобы нарушить паузу, а не затем чтобы что-то сказать.
- Ибо Вендиго – это просто олицетворение зова Глуши, которому некоторые натуры склонны внимать себе на погибель.
- Вот именно – тут же откликнулся Хэнк. - Когда услышишь этот зов, ни с чем его не перепутаешь. Он всегда зовет по  имени.
Последовала еще одна пауза. Тут же доктор Кэткарт вернулся к запретной теме с такой решимостью, что остальные подпрыгнули от неожиданности.
  - Аллегория значительна – заметил он, глядя перед собой в темноту. - Ибо голос Вендиго, как говорят, напоминает все мелкие звуки буша - ветер, падающую воду, крики животных, и так далее… и вот, когда жертва услышит все это – он пропал навсегда!  Самые уязвимые черты жертв, как говорят – это стопы ног и глаза. Видите ли, стопы олицетворяют зуд странствий..  а глаза - вожделение по красоте. Бедолага несется с такой скоростью, что у него под глазами начинает кровоточить, а стопы буквально горят....
По мере того, как он говорил, доктор Кэткарт продолжал тревожно глазеть перед собой в окружающую темноту.  Его голос резко понизил тон.
  - Вендиго – прибавил он – жжёт стопы жертвы по причине сильнейшей силы трения вызванной неимоверной скоростью – пока они не отпадут и не сформируются новые – точно такие, как у зверя.
  Симпсон с ужасом слушал последние слова доктора, но более всего его поразил бледный оттенок  лица Хэнка. Если бы мог, студент  с удовольствием сейчас  зажал бы уши и закрыл глаза.
- Не всегда он держится земли – вступил в разговор Хэнк, медленно растягивая каждое слово – ибо он летит так высоко, что он думает, что его воспламенили звезды. По временам он подпрыгивает ввысь и бежит по верхушкам деревьев, унося с собой своего спутника, а затем бросает его вниз так же, как ястреб бросает макрель чтобы убить ее перед тем как съесть.. А его пища – подумать только, из всей грязи, которая водится в Буше – это обычный мох!!
Хэнк рассмеялся ненатуральным смешком.
- Да он мохоед, этот Вендиго..- закончил он, возбуждённо глядя на своих спутников.
- Мохоед - повторил он, сопроводив этот эпитет целой цепью самых потусторонних проклятий, на которые только был способен.
Теперь Симпсон понял подлинный смысл этого разговора. То, чего эти двое человек, каждый сильный и опытный по-своему, боялись более всего сейчас было молчание. Они заговаривали  время. Они заговаривали темноту, подступающую панику, отгоняли мысль о том, что находятся на территории врага – все для того только, чтобы не дать своим подлинным мыслям установить контроль.
Сам юноша, уже посвященный ужасным бдением последних дней в ужас, был вне круга их мыслей в этом отношении. Симпсон уже достиг стадии иммунитета. Но эти двое - аналитически настроенный доктор и честный, упорный деревенщина, - каждый из них сейчас сидел и трясся в глубине своего существа.
Так прошли часы. И таким образом, с приглушенными от страха голосами и внутренним сопротивлением духа, маленькая группка представителей человечества сидела в самой пасти дикой глуши и глупо болтала об ужасной легенде и наваждении. Это было неравное соревнование, если все принять во внимание, ибо у глуши было преимущество - первой атаки и взятого заложника. Участь их спутника канука тревожно нависла над всеми, все увеличивающимся грузом давя на их сознание, что, в конце концов, стало невыносимым.
В какое-то мгновение Хэнк, после паузы, которая продлилась дольше, чем предыдущие, и которую ничто, казалось, не в силах было нарушить, первым дал волю чувствам самым неожиданным образом, а именно – вскочил на ноги и испустил в ночи самый потрясающий уши крик, который только можно было себе представить. Чтобы придать этому крику еще больше необычного звучания, он придал своему возгласу особую прерывистую ритмичность, тряся ладонью перед ртом.
  - Это для Дефаго – воскликнул он, глядя на двоих спутников и издав странный смешок, в котором был вызов (опустим проклятия, которые он успел вставить между своими словами) – ибо я полагаю, что мой старый напарник Дефаго сейчас  рядом с нами.
Хэнк исполнил свое обращение с таким бесшабашным и в то же время отчаянным видом, что Симпсон, в свою очередь, вскочил на ноги в изумлении и даже доктор выпустил трубку, которая торчали у него в зубах. Лицо Хэнка отражало ужас, но Кэткарт проявил мгновенную слабость подобную как бы резкому ослаблению всех его способностей. Затем моментальная ярость сверкнула во взоре доктора и он, хотя и с некоторым колебанием, рожденным его обычным самоконтролем, вскочил на ноги и встал напротив возбужденного проводника.  Все происходящее было недопустимо, глуповато, опасно и он намеревался подавить все это в зачатке.
Что именно произошло в следующую пару минут, оставляет пространство для догадок, но мы никогда точно этого не узнаем, ибо в момент глубочайшей тишины, которая установилась после громоподобного рева Хэнка, как будто в ответ на этот крик, нечто пронеслось высоко в ночной тьме на огромной скорости – нечто громадное, ибо оно подняло настоящую волну воздуха, в то время как внизу между деревьями раздался сдавленный и ветром уносимый крик человеческого голоса, явственно взывавший в тонах самого неописуемого отчаяния и призыва:
  - В огне мои стопы, горят мои стопы, становятся стопы огнем!
Побелевший до самого края своей рубахи, Хэнк глупо озирался вокруг как ребенок. Доктор Кэткарт испустил какой-то невнятный крик, обратившись инстинктивным движением под защиту палатки и замерев во время этого движения, в то время как только Симпсон, единственный их троих, сохранял хоть малую толику присутствия духа. Его собственный ужас был слишком глубоким чтобы произвести немедленную реакцию. Он уже слышал этот крик раньше.
Повернувшись к своим потрясенным товарищам, он сказал почти спокойным тоном:
  - Вот именно этот крик я слышал раннее. – Именно эти слова.
  Затем обратив лицо к небу студент крикнул:
  -Дефаго, Дефаго. Вернись к нам. Спустись!
И еще до того, как кто-то cмог сообразить, что делать дальше, раздался звук как будто от падения тяжелого предмета между деревьями, который cмял ветки на пути своего падения и приземлился с тяжелым ударом на замороженную землю. Звук слома веток и громоподобный падения был ужасающ.
  - Это он, Господи святый – вырвался у Хэнка полу-подавленный крик, в то время как его рука автоматически потянулась за пояс за охотничьи ножом.
  - И он идет. Он идёт - добавил он с иррациональным смехом ужаса, когда стали отчетливо слышны шаги приближающего по снегу человека, шагающего из ночной лесной тьмы к кругу света.
По мере того, как шаги запинающегося на ходу человека приближались, все трое спутников стояли вокруг костра, недвижимые от ужаса и как будто онемевшие. У доктора Кэткарта был вид внезапно увядшего человека, даже его глаза не двигались. Хэнк, казалось, был на грани какого-то насильственного действия… однако ничего не предпринимал. Он, также, был подобен камню. Они был и похожи на пораженных детей. Картина была и впрямь ужасающая. А между того, тот, кто шагал к ним из тьмы все еще не было видно, а шаги все приближались, мерно хрустя снегом. Все длилось долго – слишком долго чтобы казаться реальностью – эти размеренные и беспощадные шаги. Это были шаги проклятого.

VIII

Наконец, из темноты, так долго скрывавшей в себе облик приближающейся угрозы, появилась фигура. Она продвинулась в зону неопределённого света – там, где свет смешался с тьмой, не более чем в десяти футах от группы. Затем остановилась и недвижно уставилась на группу. Лишь тогда, когда спастическим движением фигура вновь сдвинулась с места и рывком приблизилась к ним, как будто на шарнирах, - прямо к сверкающему костру, спутники поняли, что это был человек и всем стало очевидно, что это был Дефаго.
Нечто подобное легкому прикосновению ужаса было заметно на лице каждого. Три пары глаз просвечивали через эту оболочку ужаса так, как будто они заглядывали через границы нормального зрения сквозь покров Неведомого.
Дефаго сделал еще несколько шагов неуверенной походкой. Сначала он подошел к группе вплотную, затем резко обернулся и посмотрел прямо в глаза Симпсону. Затем из его уст вырвалось:
- А вот и я, Симпсон босс. Я услышал, как кто-то позвал меня.
Он говорил тихим голосом, как будто иссушенным и ставшим подобным ветру из-за чрезмерного истощения.
- У меня такое путешествие получилось – закачаешься.
Тут он засмеялся резко наклоняя лицо к стоящему рядом.
Но этот смех как будто привел в движение механизм восковых фигур с побелевшей словно воск кожей.  Хэнк немедленно прыгнул на месте с таким потоком проклятий, в которых Симпсон не узнал английского языка ..  подумав, что тот ругается на индейском или каком-то ещё языке. Студент понял только, что присутствие Хэнка было более чем благоприятно для всех. Доктор Кэткарт, стараясь держаться много спокойнее и вальяжнее своей обычной манеры, при этом тяжело спотыкаясь, продвинулся и встал позади них.
Симпсон смутно помнит, какие слова произносились, и кто что делал в последовавшие несколько секунд, ибо глаза этого затравленного лица пристально и призывно глядели в его собственные и это спутало все ощущения. Студент просто стоял неподвижно. Он ничего не произнёс в отчет. У него не было натренированной годами выдержки старожилов, которая позволяла им всегда заниматься каким-то делом в минуты эмоционального напряжения. Симпсон видел, как все двигаются, как будто сквозь мутное стекло, которое наполовину уничтожило реальность – все было как во сне, все было искажено.
Тем не менее сквозь лавины изрыгаемых Хэнком проклятий студент слышал авторитетный тон дядюшки – твердый и уверенный – который говорил что-то о провианте и укрытии, тепле, одеялах, виски и об отдыхе… и еще- клочки все того же всепроникающего, непривычного запаха, зловещего, но сладковато-очаровывающего, проникали в его ноздри во время того, что произошло дальше.
Однако никто иной, как Симпсон, хотя и был куда как менее опытен и ловок в сравнении с остальными, изрек то самое предложение, которое внесло должную меру успокоения в ужасную ситуацию, выразив и сомнение, и некую мысль, таившиеся в сердце у каждого.
- Это ты, Дефаго? – спросил он затаив дыхание, прерываясь от ужаса.
И немедленно Кэткарт разразился громовым ответом еще до того, как был задан вопрос.
  - Конечно, да. Конечно. Только – разве не видишь – он почти мертв от усталости, холода и страха. Недостаточно ли этого всего, чтобы преобразить человека до неузнаваемости?
Все это было сказано для убеждения самого себя, а не только других. Чрезмерный нажим на отдельных словах ясно доказывал это. И все время пока он говорил и действовал, Симпсон держал носовой платок у носа. Этот запах проник во все поры лагеря.
Ибо «Дефаго», сидевший у большого костра, закутанный в одеяла, выпив горячий виски и держа еду в руках, походил на того проводника, которого они знали раньше и каким они видели его всего несколько дней тому назад не более, чем дагерротип шестидесятилетнего мужчины походит на самого себя в юности - фигуру в костюме из минувшей эпохи.
Никакие слова не могут описать той зловещей карикатуры, той пародии, которая в свете костра безуспешно выдавала себя за Дефаго.
Копаясь в обломках своих темных и ужасных воспоминаний об этих мгновениях момента, Симпсон готов был поручится, что лицо скорее принадлежало животному, чем человеку.. все черты лица были искажены в своих пропорциях, кожа обвисла и свободно болталась, так, как будто он был подвергнут неимоверному давлению и напряжению.
Студент вспомнил о тех надувных лицах из бычьих желудков, которые надувают весельчаки на Лудгейт Хилл, которые меняют своем выражение по мере того, как надуваются или сдуваются, а кожа лопаются, издавая слабое и плачущее подобие человеческого голоса. И лицо и голос Дефаго навевали как раз мысль о подобном ужасном сходстве.
Но когда позже доктор Кэткарт описывал слушателей свои ощущения, он подчеркивал, что именно так и должно выглядеть лицо человека, который подвергся воздействию столь разреженного воздуха, а когда давление атмосферы резко падает, вcя структура кожного покрова лица покрова распадается и теряет целостность..
Весь дрожа от огромного наплыва чувств, с которыми он не мог ни совладать, ни понять. Хэнк первым рубану правду, ибо ни у кого другого на это не хватило решимости.
Он отошел на небольшое расстояние от костра, очевидно так, чтобы свет костра не слепил его, и прикрыв козырьком из обеих ладоней глаза, крикнул громким голосом, в котором были ужасным образом смешаны гнев и нежность:
- Ты не Дефаго ! Ты не Дефаго ни на йоту. Мне плевать, но это не ты, дружище моих двадцати лет. Хэнк глядел на фигуру так сурово, как будто готовился уничтожить ее своим взглядом… А если это ты, я сокрушу пол ада ватной палочкой, да поможет мне в этом милосердный Господь! – добавил он, в порыве мощного ужаса и омерзения.
Невозможно было заставить Хэнка замолчать. Он стоял и кричал как одержимый, но ужасно было на это смотреть и ужасно слышать только по одной причине – все это было правдой. Он повторял сказанное на сто различных ладов и каждый раз сказанное им звучало все безумней. Деревья отзывались эхом В один момент показалось, что Хэнк уже готов наброситься на «самозванца», ибо его рука поминутно порывалась за пояс, за который был подоткнут его охотничий нож.
Но в конце концов он ничего не сделали вся поднятая им буря успокоилась и разрешилась слезами. Голос Хэнка внезапно сломался, он упал на землю. Кэткарту наконец удалось уговорить его вернуться в палатку и полежать там спокойно. Все остальное, что происходило, Хэнк продолжал наблюдать уже из-за полога палатки, высовывая свое побелевшее от ужаса лицо.
Затем доктор Кэжткарт, (в сопровождении племянника, которому удавалось сохранять большую толику мужества по сравнению с окружающими), с решительным видом подошел к Дефаго, встал напротив его фигуры, свершавшейся калачиком около огня. Доктор взглянул фигуре прямо в глаза и заговорил. Вначале его голос бы твердым.
- Дефаго, расскажи нам, что с тобой произошло...скажи хоть что-то, чтобы мы знали, как помочь тебе – сказал он авторитетным, почти командным голосом. В этот момент просьба и была командой.
Немедленно после этого, однако, тон голоса доктора резко поменялся, ибо фигура обратила на него свое лицо, исполненное такой жалости, такого ужаса и столь мало походившее на человеческий облик, что доктор невольно отшатнулся в сторону как будто от чего-то духовно нечистого. Симпсон позже пересказывал, что в этот момент у него было ощущение того, что они смотрят на маску, готовую отвалиться и обнажиться под собой нечто черное, дъявольское.. во всей своей неприкрытой наготе.
  -Вываливай начистоту – крикнул Кэткарт, тоном в котором был и ужас и уговор. Мы больше не можем это вынести.. Это был крик победы инстинкта над разумом.
На это Дефаго, улыбаясь белой улыбкой ответил тем тонким и слабеющим голосом, который, казалось, принадлежал уже тому, другому существу:
  - Я видел Вендиго – прошептал он, обнюхивая воздух кругом него подобно животному. – Я летал с ним.
Неизвестно, сказал ли бы бедолага что-то еще или доктор Кэткарт так и продолжал бы свой невозможный допрос, но в это мгновение из-за полога  палатки (которая закрывала все, кроме его перепуганного в ужасе взгляда)  раздался все заглушающий голос Хэнка. Никогда они не слышали такого воя.
  - Боже, взгляните на его ноги! Взгляните на ноги – что с ними?
Дефаго, пошаркав на месте где он сидел, подвинулся таким образом, что только теперь первый раз его стопы попали в область освещенного огнем участка, где их можно было видеть. У Симпсона не было возможности хорошенько приглядеться к тому, что уже разглядел Хэнк, сидя в палатке. А Хэнк не нашелся, что сказать.
В этот самый момент доктор Кэткарт совершил прыжок подобно испуганному тигру, набросился на Дефаго и стал обматывать его стопы одеялом таким образом и с такой скоростью, что молодой студент богословия успел увидеть лишь нечто темное  и странно массивное на месте, где должны были быть мокассины. Неясное освещение мешало ему разглядеть эту массу отчетливо.
Затем, не дав доктору времени действовать дальше, а Симпсону даже подумать над тем, чтобы что-то спросить, Дефаго уже встал напротив группы спутников, дрожа от боли и какого-то тяжелого усилия. На его бесформенном и искаженном лице запечатлелось темное, зловещее и в прямом смысле слова чудовищное выражение.
  - Теперь и ты видел – выдавил из себя – и ты видел мои огненные стопы.. И вот теперь – если только вы, братцы, меня не спасете...  самое время……..
Жалкий и умоляющий голос Дефаго был прерван звуком, который был подобен реву ветра, несущемуся над поверхностью озера. Деревья над головой потряси своими перепутанными ветвями. Наклонившееся пламя костра прижалось к землю как будто перед взрывом. И вот - что-то пронеслось с ужасающей скоростью и ужасающим шумом над маленьким лагерем и казалось в одно мгновение времени окружило его со всех сторон. Дефого стряхнул с себя зацепившееся за него одеяло, повернулся в сторону окруждающей чащи деревьев и тем же шаткой походкой, с которой он появился в лагере, исчез – прежде чем кто-либо успел пошевелить мускулом с тем, чтобы его задержать, ушел с той потрясающей воображение скоростью, которая не оставляла никому времени на то чтобы действовать.
Темнота как будто проглотила его, и менее чем через дюжину секунд все трое спутников, глядя и слушая и с потрясенными от страха сердцами, услышали крик, который доносился откуда-то сверху, заглушая рев наклоняющися деревьев и вой вназапного ветра.
Крик доносился откуда-то с большого расстояния над их головами – в небесной выси
  - Горят мои стопы, в огне мои стопы, становятся стопы огнем!– затем голос замер  в дали, в несказанных высях и далях.
Доктор Кэткарт, к которому внезапно вернулось самообладание, а значит и власть над окружающими, только и смог с силой схватить Хэнка за руку, когда тот попытался умчаться в Буш вслед за своим старым другом.
  - Но я хочу знать – ты! – крикнул Хэнк.-  Я хочу видеть! Это не он, это какой-то дьявол в него вселился!
Так или иначе, неизвестно каким именно образом, но доктору удалось удержать Хэнка в палатке и как-то умиротворить его. Доктор добился такого состояния, когда наступила реакция и позволил внутренней силе покорить буйство. Без сомнения, он прекрасно «справился» с Хэнком. Однако более повода для беспокойства подавал его племянник, до сих пор казавшийся ему наиболее выдержанным из всех. Накопившийся стресс на сей раз породил в племянники состояние лакримозой истерии, что потребовало уложить его его на постели из веток настолько далеко от Хэнка, насколько это было возможно в данных обстоятельствах.
Там он и лежал, на всем протяжении той ужасной ночи, выкрикивая испуганные фразы, предложения и отдельные путаные слова в свое одеяло. Там было много всякой нелепицы о скорости и высоте, об опаляющем стопы пламени..  все смешалось странным образом с библейскими фразами, заученными на уроках богословия.
  - Люди с искаженными и поломанными лицами, объятые пламенем, приближаются к лагерю быстрее чем молния.. – стонал он в одну минуту. В следующее мгновение он садился прямо и глазел в чащу леса, напряженно вслушиваясь и шепча:
  - Как ужасны они в темноте – стопы ног тех, которые….
Пришедшему вскоре дядюшке ему удалось поменял мысли племянника в утешительном направлении.
  ...
  К счастью, истерически припадок вскоре прошел. Сон исцелил юношу, так же как он исцели и Хэнка.
Доктор Кэткарт не сомкнул глаз до первых лучей рассвета, который наступил вскоре после пяти часов утра. Его лицо побелело как мел, а под глазами были странные пятна. Это были лишь внешние знаки внутренней борьбы, ибо неописуемый ужас прошедшей ночи вел битву с его волей на протяжении всех прошедших в молчаливом бдении часов.
На рассвете доктор сам развел костер, соорудил завтрак и разбудило остальных, а к семи часам группа уже была на пути в базовый лагерь – трое несчастных и сбитых с толку спутников, однако каждому из них так или иначе удалось  довести свое  потрясенное сознание до состояния более или менее систематизированного порядка.

IX

Спутники мало говорили, а если и говорили, то только о наиболее здоровых и обыденных вещах, ибо их сознание было заражено болезненными мыслями, которые требовали объяснения, хотя никто не осмеливался говорить о них. Хэнк, ближе всех бывший к состоянию первобытной простоты, был первым, кто нашелся, так как он был устроен наименее сложным образом. В докторе Кэткарте цивилизация победила силы  панической атаки самым удивительным образом. До сих пор, впрочем, он не вполне уверен в определенных вещах. Тем не менее, у него заняло больше времени «вновь обрести себя».

Однако именно Симпсону, студенту богословия, удалось прийти к некому выводу с наилучшим, хотя и не самым научным образом, устроенным подобием порядка. Там, в сердце дикой лесной глуши, они столкнулись с диким и первобытным явлением. Некая сущность, каким-то образом пережившая приход человечества, явила себя людям, появившихся в этих местах, пугающим образом. В этом явлении отразилась некая первобытная и чудовищная ступень жизни.
Студент представлял это себе как некий взгляд, брошенный в первобытную эпоху, когда предрассудки, гигантские и зловещие, подавляли сердца людей, когда силы природы оставались неприручёнными, те Силы, которые правили первобытным миром, еще не удалились из мира людей. Позже, в своих проповедях Симпсон упоминал прихожанам о «диких и изумительных Силах, которые притаились за душами людей, не обязательно злых по своей природе, однако инстинктивно враждебных к нынешнему человечеству».
Со своим дядюшкой Симпсон никогда не обсуждал пережитого в подробностях, ибо тот барьер, который был между двумя типами разума – дядюшки и племянника - препятствовал такому общению. Только один раз, много лет спустя, какой-то повод подвел их к самой границе заветного разговора – вернее, одной подробности, относящейся к делу, Симпсон обратился к Кэткарту с вопросом:
- Ты не можешь сказать мне, на что оно похоже? – cпросил он.
Ответ, хотя и мудро задуманный, не был столь обнадеживающим:
- Гораздо лучше будет, если ты не будешь пытаться это узнать!
- Ну, а запах?  Что ты скажешь насчет него?
  Доктор Кэткарт взглянул на племянника и вскинул брови.
-Запахи – сказал он – не так просто, как звуки или зрительные ощущения, передаются телепатически. Так что на этот счет я могу сообщить тебе настолько же много, вернее мало, как и ты мне, мой мальчик!
Так что в это раз доктор Кэткарт смог не соблюсти привычной обтекаемости  своих определений. Вот и все.
С наступлением дня замерзшая, изнуренная холодом и голодом группа вернулась в базовый лагерь, который на первый взгляд показался им покинутым. В лагере никого не было, и Панк не вышел им навстречу. Эмоциональное состояние всех троих было таково, что данный факт не был способен их ни удивить, ни вызвать досаду.
Крик спонтанной радости, вырвавшийся из уст Хэнка, когда он устремился к костру, явился по сути предупреждением о том, что конец удивительной истории еще не наступил. И Кэткарт, а также его племянник в дальнейшем в один голос утверждали, что, увидев Хэнка, вставшего на колени и в исступлении обнимающего некую фигуру, что покоилась полусидя и слегка двигалась чуть поодаль погасших углей, они оба нутром почуяли, что это  был Дефаго - настоящий Дефаго, который, наконец, вернулся.
Так это и было на самом деле.
Но мало это сказать. Истощенный до степени истончения,канадец – вернее, то, что от него осталось, беспомощно возился в углях, пытаясь их разжечьа также. Его тело было согбенным, слабые пальцы подчинялись инстинктивному,  выработанному опытом всей его жизни навыком обращения с ветками и спичками. Но операцией рук не руководил разум. И вместе с разумом его покинула память. Не только недавние события, но и вся предыдущая жизнь покрылась для него тьмой.
На этот раз это был настоящий Дефаго, хотя страшным и невероятным образом сжатый в своем размерах. На его лице не было вообще никакого выражения – ни страха, ни узнавания, ни радости. Он не понимал, кто обнимал его, кто кормил его, обогревал и говорил ему слова утешения и радости. Покинутый и потрясенный, за пределами всего человеческого, маленький человек безропотно повиновался каждому слову окружающих. То «нечто», что составляло его индивидуальность, покинуло его навсегда.
Некоторым образом все это было еще более потрясающим, чем все, что спутники испытали прежде – эта идиотская улыбка,  с которой нынешний Дефаго  отдирал комки мха со своих воспаленных щек и говорил им о том, что он проклятый «мохоед», его постоянное и рефлекторное отторжение любой человеческой пищи и  - хуже всего – тот плачущий и жалостливый детский голосок, которым он беспрестанно сообщал всем о том, что его стопы «горели как огонь». Впрочем, это было вполне естественно, ибо как заключил доктор Кэткарт, осмотрев стопы Дефаго, обе стопы были ужасно обморожены. Под глазами несчастного были признаки недавнего кровотечения.
Подробности того, как он пережил длительное переохлаждения, где он был и как он преодолел огромное расстояние от одного до другого лагеря, включая огромный по расстоянию пеший обход озера – ведь у него не было каноэ – все это остается покрытым мраком. Его память полностью угасла. И еще до исхода зимы, начало которой было ознаменовано столь потрясающими событиями, Дефаго, лишенный разума, памяти и сна, отдал свою душу Богу. Он продержался только несколько недель.
То немногое, что Панк смог добавить, также не позволило пролить  на историю нового света. Индеец рассказал о том, что в то время, когда он чистил рыбу у ручья -  около пяти часов вечера – то есть за час до того, как поисковая партия вернулась в лагерь, - он разглядел в чаще жалкое подобие Дефаго, которое приближалось нетвердой походкой к лагерю. От него, как не преминул заметить индеец, веяло каким-то странным, ни на что не похожим запахом.
Именно в этот момент Панк отправился домой. Он покрыл расстояние в три дня пути так, как способен только индеец. И неудивительно – ведь им руководил ужас всего его племени. Он знал, что увиденное им означало только одно – что Дефаго «узрел Вендиго».

1 Нимрод – персонаж Ветхого завета.Воитель-охотник и царь. В переносном смысле - охотник.
2 Вии Кирк – историческое название шотландской церкви протестантского направления.
3 Канук – историческое название жителей Канады.
4 Вояжеры – историческое название первопроходцев канадских лесов -первых французских поселенцев.
5 Буш – принятое в Канаде название пространных и сплошных лесных массивов, подобных сибирской тайге.
---------------


---------------

------------------------------------------------------------