То, чего нет

Февральское небо хандрило. Отдавая должное чересчур сентиментальному дню, что распустило нюни, расчувствовалось и наделало под себя луж, синицы устроили банный день. Они с лёту кидались в неглубокую прозрачную воду и, покрытые мокрыми разноцветными иглами перьев, усаживались меж рыдающих кистей винограда. Срывали мягкие ягоды, сплёвывали кожуру вниз, на вспотевшую землю и щебетали невпопад, восхищаясь собственным залихватским порывам и проделкам.
В отглаженном оттепелью сугробе, на месте следов лисицы, что приходила накануне, образовалась цепь  неглубоких озёр с очертаниями остро наточенных коготков и отмытых снегом коричневых пяток. Из следа, словно из туфельки зимы, пил дятел. Он смаковал лучший из напитков, когда-либо существовавших на свете. Почтительно склонялся ему навстречу и тянул небольшими глотками, прикрыв глаза от наслаждения. Снег порядком поднадоел ему и это было так заметно, что стало неловко подсматривать.

- Нет, каков нахал!- раздалось из-за плеча и я вздрогнул от неожиданности.
- О...надо же, вы проснулись, наконец! Так о ком это вы, любезный?
- Да о том пикусе, что прилетает каждое утро и будит меня ни свет не заря. Долбит мёрзлый виноград, нахал и невежа. Под гроздьями снег в ошмётках, как в крови. Посему я не «наконец», а вдругорядь! И неймётся ему... Что он тут забыл? Чего ему в чаще-то не сидится?!
- Вы меня заинтриговали, ибо не пойму я, о ком, собственно, речь.
- Да о дятле я, начитанный вы наш, о дят-ле!
- Так к завтраку оне, всегда в один и тот же час. И весьма скромны притом. Не теснят малых птах.
- А вы сейчас о ком?
- О воробьях да синицах, о поползнях, наконец.
- Ах! Вы и тех беспутных помянули, всех разом.
- Что ж вы, батенька, всеми недовольны. Чем они, бедолаги, мешают? Чем тревожат ваше беззаботное времяпровождение?
- Так одним лишь существованием своим!

Брови на моём лице воспарили от удивления, переместившись непосредственно под короткий чуб. Не столько в ответ на возмутившее высокомерие  визави, сколько вследствие того, что прямо на подоконник, из ковша подтаявшей коросты льда крыши, посыпались гусеницы. Целая пригоршня пушистых гусениц в чёрных шубках. Со сна они ёжились от холодных прикосновений блекнущего неба и не знали, что предпринять.
- Ого - смотри!
- Да, вижу-вижу. Рано радуешься, мой друг. Пробуждение их несвоевременно. И трагично...
- Но отчего?!
- Увидишь...- многозначительно протянул собеседник.

  Мягкая, словно комок шерсти, многоглазая горсть червячков привлекла воробьёв. Ни мрачный окрас,  не беспомощность гуселей не смутила птиц. В мановение ока, как причудливую мишуру с ёлки, поспешно и несколько кровожадно содрали они гусениц с подоконника. Всех до единой.

- Ну, вот, говорил я тебе!
- Про что?..
- Про беспутность эту  воробьиную, про подлость.
- Они хотят выжить.
- Так и гусеницам хотелось того же самого, как считаешь?!
-...
- Ладно, не отвечай. Это я так, по-стариковски. Знаешь, как воробьёв в старину-то называли?
- Как?
- Вор-воробей, не иначе.

Вечер лихорадило. Лик его, обретя болезненную бледность, совсем приуныл. Дятел всё ещё топтался у воды, впрочем, и ему сделалось немного не по себе. В очередном глотке обнаружился тонкий, похожий на стекло ломтик льда, который обломился и цапнул по-змеиному нежный пестик языка. Эта неприятность окончательно стряхнула аромат наваждения весны.

Следующее за тем утро было сухим и строгим от мороза. Ничей любопытствующий взор не искал повода развеять зимнюю скуку, вмешавшись в чужую жизнь походя, сквозь оконное стекло. Злым словом, мнением, обосновавшимся в пустом гнезде домыслов. Суждением о том, чего нет.
А на ближайшем к дому виноградном суку сидели, прижавшись друг к другу, три птицы: воробей, дятел и синица. Дятел отбивал кусочки янтарного винограда и передавал соседям по очереди. Им было почти тепло и почти весело. «Скоро весна», - думали они и предстоящие недели холодов, что сдерживают многие порывы, совсем не пугали их.