Чудеса бедняков

***
В сыром плохо проветриваемом помещении сидел старик. На вид ему было около восьмидесяти — седина давно окрасила каждый волос в его густой, по-юношески кудрявой шевелюре. Он не был ни печален, ни весёл. Скорее его можно было назвать расслабленным, смиренным. Взгляд старика был задумчив и устремлен к потолку. Помещение это было складом. Старик работал в нём сторожем.

Уже месяц прошел с тех пор, как меня приняли на работу поденщиком. На сегодня моя служба была окончена и идти было не к кому. Зарплаты грузчика едва хватало на то, чтобы прокормить себя, да заплатить за свой не менее тёмный, чем этот склад, угол в портсмутских трущобах. Само собой, никакая женщина не захотела бы связать свою жизнь, с таким отребьем как я. Хотя сам я был один раз влюблён. Страстно и самоотверженно. Да что ж я мог сделать...

Вид старика, честно трудившегося всю жизнь, а сейчас сводящего концы с концами, вызывал не то уныние, не то умиление. Уныние, пожалуй, следовало из моих личных дум. В нём я, в какой-то мере, видел себя в старости. Более существенным же мне показалось чувство умиления. На свои годы старик выглядел серьёзно потрепанным жизнью. Тяжелый труд и множество болезней сказались на его лице и фигуре, однако же было в нём и что-то поистине ободряющее.

Несмотря на то, что со стариком я ни разу не разговаривал, за этот месяц я к нему привязался. Его образ быстро стал близок моему сердцу. Ни разу я не замечал, чтобы к нему кто-то обращался или чтобы он переметнулся парой слов хоть с кем-нибудь на складе. Всё его общение сводилось к тому, что раз в неделю он благодарил кассиршу Нэн за причитающиеся ему медяки. Бухгалтерия нашей конторы — единственное место, где я его видел кроме работы, так что неизвестно, есть ли у него родня или хотя бы товарищи.

День был нетрудным, и я не успел утомиться. Это худшее что может случиться в моей жизни. В таких ситуациях заснуть в той холодной конуре, которую я арендую, довольно трудно. Сегодня вид старика вызывал у меня больше умиления, чем уныния, поэтому я решился наконец заговорить. На вопрос о том, могу ли я побыть с ним какое-то время на складе, он сначала как будто обозлился и стал бормотать что-то себе под нос, но после того как узнал во мне "того тихоню поденщика", благодушно предложил располагаться. Только я стал думать, что без толку остался, и что разговорить старика не выйдет, как вдруг он сам начал разговор.

- Некуда идти?
- Не к кому, — ответил я.
- Ага...
Он сказал это с такой интонацией, как если бы принял меня за "своего". После недолгой паузы я спросил:
- У вас есть семья?
- Нет.
- А была?
- Я что, похож на монаха? — он рассмеялся.
- Нет уж, скорее на работягу, которому просто могло не хватать средств на то, чтобы прокормить целую семью.
Снова наступила пауза. Я решил, что лезу не в своё дело и только расстраиваю зря старика. Но он, подумав, всё же ответил.
- Господь был милостив ко мне, — и после этих слов его лицо озарилось в улыбке, - Он посылал мне испытания и тут же давал всё необходимое для их преодоления.
В полумраке старик зажег спичкой лампу и сырой складской угол осветила вспышка света. Он пригласил меня сесть за стол, и я сел.
- Могли бы вы рассказать свою историю? — аккуратно спросил я.
- Отчего бы и нет, раз есть кому слушать? Да только история будет длиной.
- Я готов слушать сколько потребуется. У нас впереди вся ночь.
 
***
Я родился в небольшой семье. Был единственным ребёнком у своих родителей. Тогда, как в соседних домах было по трое, а то и по пятеро детей, я был один. До моего рождения отец был рыбаком. С самого юношества выходил он на лодке в гавань, продолжая дело своего отца. Когда он встретил мою будущую мать, то оставил лодку и отцовский дом, а на все имеющиеся деньги обзавелся небольшим домишкой в Фраттоне став, как и все в округе, фермером. Вскоре у них появился я. Пока я рос, отцу приходилось тяжко работать, так что он обрадовался, когда в один день я попросил разрешения помочь ему в поле. Ежедневно работая, я быстро окреп и стал ему хорошим помощником.

Когда мне было около восьми лет, напротив нас поселился род некогда знатных аристократов, которые лишились всех своих имений из-за долгов и вынуждены были довольствоваться скучной пригородной жизнью. Дом их был значительно больше и роскошней нашего, но конечно, не чета тому, в котором они жили прежде. Как и у всех в округе, у них было много детей, которые общались в основном между собой. Только я был один. Порой, мне казалось это правильным — на игры с другими у меня всё равно не оставалось ни времени, ни сил. После дневной работы я предпочитал проводить время на заднем дворе с одной из книжек, которые привозил мне из города отец.

Спустя год дела у наших аристократов наладились. Они примирились со своей участью и понемногу обживались на новом месте. Глава семейства, Джон М. стал даже захаживать к моему отцу. Сначала, как мне показалось, он просил у отца советов о том, как сажать и ухаживать за различными огородными культурами, но к концу сезона, когда уже стало ясно, что у них ничего не вырастет, стал покупать овощи у нашей семьи. Отец радовался — цены были такими же, как в городе, а время на поездку не тратилось. В конце концов, мои родители и благородное семейство М. подружились. Нас стали частенько приглашать в гости. Отец с матерью брали меня с собой.

В доме М. я впервые узнал, что такое дружба с другими детьми. Из-за того, что отец стал реже привозить из города новые книги, общение со сверстниками быстро стало для меня основными досугом. У Джона и его жены было пятеро славных детей — двое сыновей и три дочки. Я с ними довольно быстро подружился. Старшего сына, которому тогда было одиннадцать, звали Эндрю. Он был умным, интеллигентным парнем, который, впрочем, сознавал силу своего разума. Часто бывало, что он брал на себя роль старшего и говорил остальным детям что им следует делать, а чего нет. Эндрю постоянно вызывал у меня неподдельный интерес. Как-то его отец, увидав мои детские книжки, похвастался, что его старший сын уже давно прочитал Диккенса и интересуется трудами Рёскина. Я тогда понятия не имел о том, кто это такие и был сильно впечатлён.

Когда спустя время Эндрю стал пытаться распространять свой авторитет и на меня, я, несмотря на симпатию к нему, начал противиться. Моими любимыми книжками были преимущественно сказки про отважных рыцарей и рассказы о Робине Гуде. Эндрю предпочитал более современную и взрослую литературу. Младшие братья и сёстры очень ценили его мнение и старались во всём ему подражать. Он давно с этим свыкся и гордился тем, что является их покровителем.

Когда в очередной раз обсуждалось во что нам всем играть, я набрался смелости и предложил игру в разбойников, где можно было вдоволь побегать и повеселиться. Остальные дети сразу же поддержали мою идею — даже девочкам хотелось побыть какое-то время бесстрашными лесными бандитками. Однако Эндрю запротестовал, предложив играть в контору. Ему хотелось стать адвокатом, и он с детства пытался оттачивать своё мастерство на младшеньких. Всем пришлось согласиться с его идеей, хотя и без охоты. Всем, кроме старшей девочки, Энн. Она заявила, что хочет играть со мной в разбойников, взяла меня за руку и увела в сад.
С тех пор, мы играли во множество игр, посылаемых нам судьбой. До самой её смерти, случившейся четыре года назад... Тогда, в детстве, Энн казалась мне тихой и невзрачной девочкой. Внешне её сёстры нравились мне куда больше, хотя я и не испытывал ни к одной из них никакого интереса, ведь всё моё внимание было приковано к Эндрю. Но один решительный поступок маленькой девочки существенно поменял для меня всё.

Из всех детей в семействе М., она была единственным болезненным ребёнком. Ещё с детства Энн мучали недуги, которые очень беспокоили отца. У Джона на неё, как и на остальных дочерей были свои планы. Выдав троих дочек замуж за более успешных аристократов, они могли бы вернуть для своей семьи земли, поместье и престиж. Стоит признать, что у него это в конце концов получилось, но вот Энн замуж никто не брал. Она была бездетна. Когда я потерял отца и у меня на руках уже лежала умирающая мать, зная о моей любви к Энн, Джон разрешил мне просить её руки. И я сделал это без каких-либо сожалений. Годы, проведённые с ней я считаю лучшими в своей жизни. В каком-то смысле, тот факт, что у нас не было детей, был нам на руку. Главным условием получения Энн в жёны являлся формальный отказ от всех притязаний на доходы и имущество семейства М. Энн знала об этом и была согласна. В нашей совместной с ней жизни мы тяжело трудились. Так же, как и мой отец с матерью. Но на наш век выпало ещё больше передряг. Содержать даже одного ребёнка было бы для нас роскошью.

Так мы и жили, в скромности и благодарной любви друг к другу. Я делал для своей жены всё что мог. Мне хотелось видеть её счастливой, несмотря на все лишения, которые преподнесла ей жизнь. Она же, в свою очередь, делала меня мудрее. Удивительная это была женщина!

Вот, в один день нас посетила соседка по улице. Её муж, влиятельный человек, нашел более богатую пассию, а жену велел убираться вместе с новорожденным сыном, которого даже не признал за своего. Несчастная женщина обращалась за помощью в каждый дом по улице, но ей отказывали, боясь последствий. Когда она пришла к нам, её встретила Энн. Был холодный февральский вечер. Я как раз рассказывал о случае, который увидел накануне в городе: в бакалейной лавке продавец, обслуживая нищую старушку, взвесил немного овощей, которых та попросила, а потом добавил ещё и не взял с неё никакой платы. Я так проникся этим благородным поступком, что думал об нем всю дорогу. Я считал это настоящим чудом на земле! Как раз в этот момент раздался стук в дверь и Энн побежала открывать, будто и не замечая моего рассказа. Обменявшись несколькими фразами, она впустила в дом ту несчастную женщину и спросила не буду ли я против, если она с ребёнком переночует у нас. Я сразу подумал о том, что у нас нет ничего, что можно было бы предложить им поесть и, кроме того, в доме была только одна отдельная комната — наша с Энн спальня. Но увидев полный мольбы взгляд жены, всё, что я мог сказать тогда — "Хорошо, но только на одну ночь". Моя жена быстро создала в спальне необходимые условия для гостьи и её ребёнка, после чего мы разделили наш скудный ужин, и пожелали им доброй ночи.

Расположившись в кухне на полу, который я к тому времени застелил зимней одеждой, Энн сказала мне: "Мой главный чудотворец — это ты". Вначале я не понял, что она имеет в виду, а затем вспомнил о чём рассказывал ей накануне и тихонько заплакал. Сколько раз в жизни я подмечал такие "чудеса", а сам при этом оставался безучастным наблюдателем! А здесь, при помощи жены мне самому посчастливилось по-настоящему помочь кому-то. Но вместо открытой готовности разделить наш очаг с несчастными человеческими созданиями, я пустился в расчёт и рассуждения. В то утро, я конечно предложил женщине оставаться у нас с ребенком столько, сколько им будет необходимо. Вначале она возражала, но аргумент о том, что на улице стоит сырой февраль, а на руках у неё младенец, быстро её переубедил.

В тот же день я отправил телеграмму Джону М. Тогда он уже стал довольно импозантным постаревшим аристократом, не только вернувшим своё состояние, но и заметно приумножившем его. Я помнил данное обещание, однако надеялся на его милость. Он явился к нам уже через день. Из-за неясностей в телеграмме, он подумал, что в помощи нуждается Энн. Когда же мы завели разговор о посторонней женщине он успокоился и захотел уже было уезжать, но в этот момент из спальни вышла наша гостья с плачущим ребёнком. Старик Джон, видимо узнал в ней одну из юных соседок которую наверняка не раз встречал на нашей маленькой улочке, на краю Фраттона. Наконец он сказал, что договорится, чтобы её взяли официанткой в какую-то Бирмингемскую чайную, принадлежавшую его партнеру. На время работы, ребёнка было решено оставить с нами. Мы с Энн пообещали, что сделаем всё возможное, чтобы мальчик рос здоровым. Спросив, напоследок, не нуждаемся ли мы в чём-то и услышав наш с женой единогласный ответ, Джон М. окинул благородным взглядом наше жилище и уехал восвояси.

Должно быть, Энн никогда не была так счастлива, как в ту пору. Получив на воспитание маленького мальчика, она вмиг расцвела и стала добросовестной любящей мамой. Никакой мести за наше гостеприимство от мужа этой женщины мы не боялись. Скорей всего, он забыл о жене и ребёнке сразу после того, как расстался с ними. Мне лишь оставалось благодарить Бога за случившееся.
 
***
В этот момент мы услышали какой-то шум в другой части склада.
- Наверное мыши, — сказал старик. - Но я всё-таки схожу проверю, это ведь мой долг.
Пока его не было, я всматривался в керосиновую лампу на столе. Топливо догорало, однако лампа светила ярко, много ярче, чем вначале. Сейчас можно было рассмотреть рабочее место старика поподробней. Вверху на стене я увидел небольшую решетку, через которую пробивался тусклый свет фонарных столбов. Это было единственным окном в помещении, служащим одновременно и вентиляцией.
Я думал о жизни старика, представлял, как он похоронил отца и мать, представлял его счастливую жену. Ещё несколько часов назад я и представить не мог, что у него могли быть близкие люди — так отрешенно он всегда выглядел. В какой-то степени, он и правда больше напоминал монаха, чем работягу.
Его возвращение прервало мои мысли.

- Ох уж эти мыши. Хозяин дал мне несколько мышеловок, но я предпочитаю использовать их в самом крайнем случае. Ни к чему в этом мире бессмысленные смерти. - Пробормотал он, махнув рукой.

Добавив топлива в лампу, он сел, немного подумал и продолжил свой рассказ.
Когда тому мальчику исполнилось шесть, мать вернулась за ним и забрала в Бирмингем. Вначале мы смиренно радовались воссоединению матери и дитяти, но спустя некоторое время я увидел, что с Энн что-то не так. Что-то печальное исходило от неё, и печаль эту мне уже не удавалось унять никакими утешениями. Однажды ночью она даже сказала мне, что я должен оставить её, потому что ещё в детстве её оставил Господь, сделав бесплодной. Ни один мужчина здесь ничем не смог бы помочь ей. Не мог и я. Но вскоре приключилась ещё одна история.
В один весенний день монашки местного францисканского монастыря обходили дома, собирая подаяния на нужды сирот. Как и всегда, дверь открыла Энн. Я был рядом и слышал о чём шла речь. Энн обернулась ко мне со слезами на глазах. Мы отдали тогда все сбережения, которые оставались от продажи овощей. Монахини, обрадовавшись относительно щедрому подаянию, пригласили Энн в приход при монастыре, помогать собирать подарки детям.

С тех пор моя жена часто посещала этот приход и помогала в сборе средств. Возвращаясь оттуда, она рассказывала мне об удивительных вещах, о которых поведали ей служители храма. Несмотря на то, что сам монастырь был францисканский, а мы оба с детства были убежденными англиканцами, Энн прониклась многими их идеями. Настоятелем тогда был преподобный Фоглер. Некоторые его мысли порой серьёзно отличались от идей привычных нам ветвей христианства. Однако же, все они, как и сам аббат, уважались и почитались высшим духовенством.
Жена часто рассказывала мне о единстве человека и Бога. О том, что каждый из нас в какой-то степени и Сын, и Отец. Каждый маленький ребёнок вмещает в себе больше Бога. Взрослый же человек постепенно отдаёт себя в руки Диавола. Рассказывала о том, что единственный путь к Богу — единение. Что когда всё человечество объединится, это и будет высшим проявлением Творения, это и будет единым Богом. Но сначала каждый должен найти единение в себе, это будет свободой — высшим даром Бога для человека. Впитав эти истины, Энн больше не переживала о том, что у неё нет детей, ведь её ребенком был каждый маленький мальчик и каждая маленькая девочка на свете.

Остаток жизни она всё своё свободное время уделяла сиротам из близлежащих городов и деревень. Когда тех собирали на выходные и праздники в церкви, она рассказывала им, что Бог даровал сиротам высшее благословение, потому что они дети не одного мамы и папы, а всех мам и пап со всего мира; что они родные братья Христа, потому что только сам Господь может проявить к ним отеческую строгость или милость. Она подарила тем несчастным сиротам то, что им было нужнее всего. Отныне у них было нечто большее, чем просто семья. Каждого сиротского мальчика они считали своим родным братом, каждую сиротскую девочку — родной сестрой. Теперь им не нужно было завидовать тем детям, у которых есть "настоящая" семья. Отцом этих сирот был сам Бог, а матерью они считали мою Энн...

Она умерла четыре года назад. Думаю, сейчас она действительно присматривает за сиротами по всему свету. Сам я, без нее уже давно потерял какую-либо связь с людьми, однако нахожусь в постоянном контакте с теми, кто в этом нуждается. В качестве раскаяния перед ней и перед Богом в своей мелочной молодой жизни, я продал всё, что имел и отдал деньги на сиротские нужды. Этот склад, где я заканчиваю свои дни сторожем, даёт мне возможность переночевать под крышей и заработать кое-какие медяки на то, чтобы помочь тем, кому это действительно необходимо.