Осенний лист

Медиумическое произведение, записанное при помощи "яснослышания".

ПРОСТЫЕ ИСТОРИИ

Было холодно, ищущий ветра сказал бы, что его достаточно, ночью ударил мороз. Солнце едва светило, казалось, его на безоблачном небе ничто не заслоняет, но сквозь дымку оно светило блекло, а ветер усиливал ощущения промозглости.
Я один, ничто не мешает думать: мои воспоминания – мои друзья.
Свечерело, свет я не зажигаю, пишу в темноте – глаза привыкают.
Глава первая, в ней я говорю о незыблемости моих убеждений. Во второй главе развенчиваю свои стереотипы. В третьей… Да, в ней всё только началось, и так…
Осенняя изморозь – я сказал, всё уходит…
Это мои печатные труды – их много, я запомнил не все: есть «чуть-чуть» написанные, есть хорошо, этот не окончен. Я падаю, листки ложатся мне на лицо. Где я? Что со мной? Я жив ещё?
  - Нет, ты умер. Я твоя богиня.
  - Я не верю.
  - Открой глаза.
Да, это она – богиня моя.
  - Что с тобой? Ты не дышишь.
  - Дыши за меня.
Смех. Только она так смеяться могла. Её унесла смерть, теперь она здесь, передо мной.
  - Ты похорошела.
  - Я здорова теперь. Как мои внуки?
  - Их нет, Элиза, моя Элиза. Я ещё не проснулся, потом расскажу.
  - Они не со мной. Я просила тебя позаботиться.
  - Увы, я не смог.
Я издевался, как она когда-то надо мной.
  - Я оставил всех и уехал. Мне не рады в тех домах.
  - Что ты сделал?
  - Я учинил расправу, сказал: «Сколько можно мучить бедное животное?»
Она рассмеялась. Это был её смех.
  - Моя милая, конечно, я уехал, чтоб умереть в тиши – я так этого хотел.
  - Хорошо, опять мы вместе, но я с другим.
  - Кто он?
  - Мой враг и мой друг, не так как ты – пылкий любовник, - она вздохнула, - он не такой, но он мне нужен.
  - Ты мне тоже нужна.
Она вздохнула.
  - Что я ему скажу: он меня любит? «До сих пор?» - спросит он.
Она рассмеялась, таким смехом…
  - Ты шутишь?
  - Ничуть.
  - Мы опять вместе, он пришёл нас разлучить?
  - Я не страдала с ним. Ты причинял мне больше страданий, я доверилась тебе и что ты сделал? Ты убил меня.
  - Я? Убил?
  - Ты занёс нож надо мной.
  - В шутку, ты помнишь, в шутку: мы тогда весело смеялись.
  - Я не простила твою шутку. Ты бы смог убить тогда?
  - Я убил бы, но ты была хороша, я пожалел тебя.
  - В шутку?
  - Ты уходишь?
  - Вставай. Я ухожу, не ищи.
Да, третья глава – она, о ней, моей возлюбленной. Я не верил ни единому её слову и обожал. Я хотел убить всякий раз, когда она ворковала над моим ухом. Но «убил» только раз, она запомнила, не простила и изменила, ушла навсегда. Наконец-то, я так этого хотел, моя мучительница. Заведу новую семью, дети не будут раздражать всякий раз, как становятся похожими на мать – это уж слишком!
Я болел долго, никого к себе не подпуская. Наконец, решился и оставил семью: болеть при них скучно. Я раздражён, неуступчив, доктор боится дотронуться до меня: выписал лекарства и ушёл.
Уехал, здесь мне не рады – некому радовать меня, раздражать, сыпать остротами не у места…. Я никому не нужен здесь.
Моё тело остаётся лежать, вместо похорон воет ветер.
Я не улыбчив был с тех пор, как моя ненаглядная оставила меня. «Назло?» – я спрашивал. «Ты не любила и оставила?» Столько лет один, умаялся. Вернуть тебя хотел, не смог. Сейчас рад: тебя нет, ушла, а я спокоен.
Третья глава, никак не допишу…
Что в ней? А вот…

Всё такой же вечер. Вчера и сегодня одно и то же.
Нет, не то. Над чем я смеялся? Вот оно…
В кругу много людей, все смеются шуткам одного: он хорошо владеет слогом и умеет рассказывать странные истории, но все на один манер.
Один странный человек поспорил, что ему удастся искусить свою супругу.
  - Что в том такого?
  - Переоденусь, стану другим – не узнает.
  - Жена не узнает? – все были удивлены, но пари приняли.
И так, этот странный человек оделся как все, лицо перекосил на общий манер – жена не узнала.
  - Кто ты странный человек? Мужа нет дома, подожди, если хочешь. Вот тебе узелки, развязывай пока, а я еду буду готовить, муж придёт, чтоб еда была уже на столе.
Узелки, это игра у этого народа, ничего странного, муж увлёкся.
  - Однако не идёт, если хочешь, отведай кушанья, а муж придёт, я поставлю ему другую порцию.
Поел муж, да спать лёг. Видит женщина, лицо выпрямляется – муж, но виду не подаёт, посуду убирает, гостя оставляет ночевать: подушку под голову подкладывает. Гость просыпается, женщину в охапку, а она только смеётся.
  - Ну и где твой муж? - говорит, как это случилось.
  - А вот, - и указывает на него.
  - Как ты узнала?
  - По лицу, и голос твой.
  - Проиграю, - говорит, - на оленя моего спорил, жалко будет отдавать. Скажи, что не признала.
Жена поартачилась, но в конце согласилась. Когда «неверность» жены доказана была, она «удивилась» открытию правды, он убил её на глазах у людей.
Все смеялись удачной шутке, история понравилась.

А вот следующая.
Сегодня тридцатое, завтра тридцать первое – сегодня именины у сестры, а завтра – мои. Встретимся, расскажу печальную историю про злодея – она такие любит.
Однажды повадился один лиходей, кур красть. Зайдёт, слово шепнёт, куры за своего принимают, он тихо в свой мешок сложит живых ещё цыплят и вынесет за околицу. Незамеченным долго оставался, но однажды к колдунье пришли, рассказали, пожаловались.
  - Знаю одного, он ворует. Словечко я ему сказала, отблагодарила: жизнь спас. Теперь ворует – нехорошо, отважу.
Сказала, но не отвадила совсем. «Одного раза хватит, словечко заберу, а потом пусть как хочет. Люди проучат, слово верну».
Старая колдунья силу слова своего помнила, но и вреда не делала понапрасну, люди уважали, а некоторые любили женщину за дела, а тут вор – не хорошо.
Забрала слово. Куры в курятнике «своего» не признали – раскудахтались. Хозяева за ножи и прибили вора. А он перед смертью: «Накажу», - сказал. Бабке той во сне черти приходить стали: «Верни слово, - просили, - не вернёшь…» - и угрожали бить.
  - Как же я верну, коли убили тебя как вора, а я для доброго дела дала слово.
Да где там? Ходят черти по ночам к колдунье – изводят.
«Кур ему надо, получит, чертям скажу, что ему теперь надо».
И сказала. Приходят черти к злодею и говорят:
  - Слова не слышали, однако надо тебе в сарай к ней заглянуть, там увидишь, месть будет решена твоя.
Обрадовался, благодарить не стал – не принято.
  - Пойду, - сказал, - навещу старую. Что в том сарае, узнаю.
Пришёл, темно, хоть свет на дворе. «Что такое?» - думает.
  - А ты проходи, там свет будет.
Проходит, видит: старушка сидит, яйца в корзину складывает, да приговаривает:
  - В каждом яйце по курочке.
Слушает, удивляется.
  - Ты чего, старая, удумала, как поместится курица в яйце? Не смыслишь ничего.
  - А ты попробуй, разбей.
Мужик бьёт яйцо одно, потом другое – куры так и летят в стороны.
  - Впервые вижу, чтоб из яиц взрослые куры вылуплялись.
  - Вот бери – твои, и ещё дам, только этих, - она показала на улетевших кур, - тоже забери – твои.
Стал бегать мужик за курами, ни одной не поймал: сарай большой – разлетелись.
  - А ты словечко вспомни.
 Мужик словечком приманил, куры уснули, собрал всех и яйца прихватил.
  - Ладно, простил.
  - Да, я не могу. Вот тебе мои куры, бери, каждая принесёт по сто яиц, там куры. Разбить не успеешь, как вылупятся.
Мужик взмахом руки показал – пойду и ушёл.
Снится старой колдунье сон: плачет мужик, прощенья просит.
  - Не дают, - говорит, - присесть, всюду они, из всех щелей лезут. Радовался сначала, потом одолели они – несутся, а яйца сами начали раскрываться, в дом не войти, - плачет.

И ещё одна история.
Два начала: одно – исток, другое – озарение. Немногие знают, что искушения могут быть простыми, но последствия у них чрезвычайно трагичны.
В одно утро пришло известие об убийстве старушки, из-за кольца, которое она носила на пальце. Не хотела отдавать, убийца нанёс рану, от которой скончалась несчастная. Обычное кольцо – не золотое, блестело на пальце, вот и подумал: «Возьму-ка его, зачем оно ей, старой?» Но далеко не ушёл, люди остановили, в полицию увели, там сознался:
  - Старушку я убил. Зачем ей было за кольцо цепляться? Вот оно, - смотрит, а кольцо простое, с камешком от бутыли – стеклянным, - вот оно как меня обмануло!
  - Не хотел, стало быть, так само вышло? – насмехались люди. – Человека порешил из-за стекла.
Присудили каторгу, в ней весь век сидеть теперь, но судьба такая. Год сидит, другой пошёл: скалу разбирали – каменоломни, большие тяготы. Виноват, вину не отрицает – работает. Тут обвал случился: вход загородил камень – не выбраться. Человек десять замурованы без питья и хлеба, все преступники как на подбор и он с ними. Сидят случаи из жизни вспоминают. Один рассказал, как девушку насиловал, другой – птиц продавал, да никому нужны не были, пошёл воровать, совсем с пути сбился – убил человека. Так сидят, каждый свою историю рассказывает, надежду уж потеряли. «Не вызволят», - решили. Тут очередь нашего злодея свою историю рассказывать, рассказал.
  - Так что, из-за стекла бабушку убил? – смеются.
А он, будто вспомнил о чём-то, закричал:
  - Эй вы! Я не всё рассказал, не всю правду!
Стал клясться, божиться, что расскажет, может, помилуют. Люди смеются, не верят, что «покойников» доставать начнут. А сами потихоньку к выходу жмутся: слышат или нет? На третий день зашевелились: то ли приказ пришёл откапывать, то ли преступника выслушать захотели. Ещё через два дня свои же товарищи разобрали вход, солнце блеснуло в отверстие. Ахнули: полуживые ещё держались на ногах, а этот совсем ослаб, говорил:
  - Вот так же блестело и оно, как солнце, - и помер.
  - Для нас старался, - решили каторжане, - не было ему, что рассказать.
Начальство довольно, что спасли души, авось поймут, как чужие жизни забирать или по-другому, однако их на другие работы послали – жалеть не разучились.

Эта история про гадалку.
Жила одна девица. Знала, что хорошо получается карты раскладывать: всё сходится у людей. Стала гадать, деньги просить за это. Люди идут, она им гадает, а те деньги дают. Однажды пришёл парень, лихой такой, говорит:
  - Погадай, девица: есть у меня на примете зазноба, уж очень хочу на ней жениться.
А сам поглядывает, понимает ли? Девушка он видная, сама подумала: «Не меня ли сосватать хочет?» Но карты разложила, видит: так и есть, сидит его «зазноба» сейчас перед ним и хороша и думает о нём. А не посмотрела масть, уж не девушка, муж был: не венчанные жили, да ушёл к другой. Захотела парню понравиться, рассказала, да приврала от себя, что не такая, как видит он, но любит его, жалеть будет, верой клянётся.
Ушёл парень, слова не сказал, деньги на столе оставил. Ждёт гадалка день, ещё ждёт – не идёт её парень. Кладёт карты на себя – всё черно. «Что, - думает, - ему взбредёт? Смотрел, улыбался ей». Разложила ещё – смерть видит. «Неужто, - думает, - руки на себя наложит?» Через два дня девица приходит, погадать просит на себя и хахаля своего. Выходит, раздор у него с ней, а понять не может. Отворачивается, «не такая», говорит ей. «Что во мне не такое?» - удивляется.
Поняла гадалка свою оплошность, парня жалеет, а пуще себя.
  - Не могу тебе помочь, девица. «Уж больно люб мне», - не сказала, а задумала своё. Приведи его, ещё посмотрю, да с ним не разговаривай, уговор мой помни.
Позвала девушка через подруг, пришёл, опять смеётся, в глаза заглядывает. Сомлела гадалка, деньги не берёт – так «правду» говорит. Всё про себя, а он о своей думает. Так договорилась, что пускать от себя не хочет. Ушёл, с девушкой разлад больше, а та молчит «по уговору». Два месяца ходил к гадалке, правды искал, пока не надоумил кто-то: «Брось её-то, на что такая?»
Бросить не смог, дорога ему, спьяну зашиб. Замучила совсем, - сказал только, а сам с обрыва прыгать побежал. Не дали, скрутили, в острог попал, там сгинул.
Такая гадалкина любовь.

А эта история замысловата, но всё в ней – правда.
Начну с описания: одна глава о кошке, другая – о смысле. Начну.
Пришёл к Петровне чудак, Чудиком так и прозывали. Невмоготу ему с людьми по-хорошему говорить – всё норовит ущипнуть, да разными колкостями в разговоре обидеть. Терпели, думали успокоится сам – поймёт, а ему хуже: норовит по щеке надавать, если неправым окажется. Тут уже невтерпёж стало – побили Чудика. А тому свой норов терять не хотелось – стал бить животных; кот попадётся – ему в ноздрю сунет гвоздь, собак бил по-своему: болели долго и дохли. Заметили люди, что ему мало этого, на пацанёнка замахиваться стал; у того мамка на сносях третьим – не до него, а тятенька извозом промышлял – некогда. Бил мальчишку не раз; а один раз так озверел – убить мог. Мать рукой машет: «Пусть, отец увидит отобьёт дурь», - а сама в дом к делам. Некому за мальчонку встать, ну один заступился: «Голову сорву, если увижу, как ты мальчонку избиваешь. Кто он тебе?»
Трус был – испугался, но прекращать не хотел: к кошкам вернулся; на одну напал – всего изодрала, убить не смог – не догнать было. А кошка вспомнила обиду да сама прыгать начала – месть, значит. Сама не даётся: прыгнет, стегнёт лапой до крови и на крышу – хоть плачь. Люди смеются, помнят зло от него.
  - Что? Плохо, Чудик? Вона кошка как оцарапала, в толк берёшь?
  - Убью! – сказал.
Убил – не ту. Хозяйка у этой была матёрая, муж из купцов – терпеть не стала, в полицию пошла. Там посмеялись, дела за Чудиком водились и раньше, сказали «спуску не давать», определили в «неблагонадёжные» и всё. Женщина подумала и решила взять строптивого, бездомного кота окрасом напоминавшего погибшего любимца. Отмыла, покормила, приучила к дому, и вот «мститель» готов. Караулит злодея, прыгает, царапнул и готов(!) – на дереве. Обходит улицу стороной, а там для кота раздолье – всё своё, родился там, каждую берёзу облазил. Недолго «война» продолжалась: схватил Чудик кота за шиворот и хрясь об угол сарая; кровь носом у кота, а он норовит в горло вцепиться; не удержал – из последних сил цапнул за горло, коготь вонзил и вниз упал, распорол горло. Лежат оба в крови, подняться не могут. Мальчонка, битый им, проходил мимо, отвернулся; кота погладить хотел, да видит – мёртвый. Вот так закончился бой, от которого прямо пострадала хозяйка; ей вменили вину убийство, но простили, признав, что кот чужой; а кормить не возбранял никто.
Если бы отпор дали Чудику вовремя, повады бы не было: жив был бы сам, а то, и коты да собаки бы не страдали от издевательств. Вот и вся история.

Эта история про сладкоголосого «соловья» и его похождения.
Влюбился в одну дурочку знатный парень: знатью не славился, а как придёт на посиделки с девушками, сразу «выше» всех: «умнее» да «сноровистей». Парни подшучивали, но вреда не видели – сами такие перед девушками. Стал сватать дурочку наш знакомый; а дают за ней как за купчихой приданое – всего много; только того, что дурочка – не говорят. Молчит, хороша лицом – что ещё?
Женился. В доме порядок навести некому: «Не понимает, что ль?» – думает. Разговаривает с ней, а та кивает невпопад. «Наладится», - думает. Поехал в город по своим делам: лавку присмотрел, сторговаться надо. Жена с полатей слезать не хочет, мужа проводить. Удивился, в толк не возьмёт: что это с ней? Люди уж смеются кто «разгадку» знает, ну да ладно – живут. Мать прибегает, где помочь, невестку поучить делам. Видит, совсем плоха жена: не кормит, вещи постирать невмоготу ей. К свояку обратилась, тот с усмешкой, мол, за то денег дал, купили, значит. Плачет: не то сыну хотели, а у того дела не идут – все деньги извёл напрасно, одна только и осталась – дурочка. Что делать? Корми, пои, одевай и за собой приглядывай – совсем обессилил.
Дед у него был, не старый ещё, посмеивался сначала, потом пожалел: «Ты ходи, Иванко, к дому через чёрное крыльцо, там увидишь…».
Что это значит, Иван знал: надо через потайную дверь (была в доме для разных гостей) зайти, а там, что увидит.
Приходит, не ночь ещё, а темно; сидит молодуха в кости играет, с кем – не видать. Хорошо, думает, увижу ещё – знать буду, как с такой поступить. Вышел, с белой двери вошёл, как ни в чём не бывало. Сидит жена, тупо смотрит, что муж готовить станет? А он ей: «Поел, не хочу, сама готовь», - и спать лёг. Жена повертелась, под бок устроилась, не грустит даже. День так, другой – не готовит и всё: «Сыт, - говорит, - сама поешь, я устал, лягу, отдохну».
Замечать стал – не нравится жене: посапывать стала, губы надувает, но ничего – молчит пока. Ладно, уж день наметил, когда через чёрное крыльцо войдёт, а жена просит:
  - Испеки хлеб, - заговорила.
  - Испеку, только дай мне слово – сама закваску сделаешь. Что я, мужик, делать бабью работу буду?
Смолчала. На другой день ставит квашню: «Всё как у людей», - думает. Хлеб получился на славу, только крошки жена не оставила ему, сама всё съела.
  - Наелась? – спросил.
 Кивнула.
  - Захочешь ещё, квашня твоя – спеку.
А сам думает: «Не одна ест, посмотрю».
С утра хлеб поставили, к вечеру вернулся муж, чёрным крыльцом идёт вначале. Сидят: поп не поп – в рясе с кичкой на голове, смеются, хлеб уплетают, крошки собирают да в рот. Не выдержал мужик: кинул в голову чужаку, что в руках держал – шапку, тот исчез и шапку взял. Жена в слёзы: «Суженый мой, - кричит, - его любила – не тебя», - и в обморок. Стоит Иван, головой трясёт: «Что за чёрт жену попутал?» - а сам молится. Жену к матери-отцу отправил:
  - Такую не надо, обманули меня. Околдовала чародейка, - и рассказал, как увидел всё.
Не верили:
  - В своём уме? Сроду колдовства не водилось, а дурочка, так, то и приданное к ней немаленькое. Всё извел, да дочку вернуть захотел? Бери как есть.
Вернулась, сидит, ухмыляется, а у того сказ короткий: «С обманом взял, верну отомщённым. Не будешь на моей шее сидеть с полюбовником своим».
А она есть не просит. Угол отвалился у сарая, смотрит, как муж работает: ему тяжело, а ей и хлебушка не надо – сыта. Понял он, что без пищи сможет, лишь на усилия его взглянет. Силы свои чувствует – были, а теперь тают. Молитвы не могут помочь: что делать? А жена располнела, рот кривится, щёки красные, будто нарумяненные – стали замечать другие люди: без нечистого не обходится, чем помочь, только не говорят.
Пошёл к старухе, что ведьмой прозвали, а она не хочет:
  - Не помогу, - говорит, - он сильней меня. Найди свою шапку, - и на голову показала, - поможет.
Не понял сначала, причём пропавшая шапка, но другого совета нет – стал искать. Смотрит на людей, когда какой сход – не видит. Однажды поутру идёт мальчишка, годов так пятнадцать – подросток, на голове шапку держит рукой: на глаза лезет, голова мала для такой.
  - Чей будешь?
Мальчик оглянулся, не успел подойти к нему, как тот исчез. След оставил, будто воткнул кол. Через день жена заговорила:
  - Не говорит со мной, чурается, если скажешь, что сделал – прощу.
Муж промолчал, будто сказать нечего, а сам за ворота, смотрит на след, теперь по-другому видит – не кол уж, а козий след, припорошило снежком, но виден. «Хорошо, - думает, - посмотрю, что дальше со следом станет».
Жена говорить стала, по дому ходить начала, только дел не делала, ждала, видно. Муж чувствует, слабеет сила у неё, но щёки розовеют по-прежнему.
Прошло несколько дней, жена ласкаться стала:
  - Горю горькому моему не помочь, а ты – муж.
Долго не приближался муж к ней, но сдался – хорошеет и по дому стала помогать: «Видно, выздоравливать начала», - всё надеялся. Но у неё свой план: извести хочет, перед «милым» выслуживается.
Нечисть та была со странностями: хочет – уходит, причины тому не видать, а пришёл – лобызает, будто ничего и не было. Прознал колдун, что страсть не ему доставаться стала и огорошил:
  - Заберу тебя к себе, нечего ему угождать, тогда и шапку верну.
Не хотела от мужа уходить, хоть не люб был: работать не заставлял, а кормить начал – жалеет. Но противиться не стала:
  - Иду с тобой, - сказала.
Муж пришёл, на столе шапка, а в доме никого: догадался – ушла.
Родителям жены сказал, те в рёв: «Загубил нашу дочь!»
Клянётся, божится, а веры нет: сам вернуть хотел – не дали, вот и сгубил. Стали в селе обсуждать: знают – не мог, всё терпел и измену, а тут радоваться начал, всё ладом пошло, исправляться стала – не верят и всё тут. «Искать надо», - говорят.
По дворам ходили, как след простыл. Вспомнил тут муж про козлиную ногу – след, стал смотреть – не видать, снегу намело много. Он ногами расчищать стал, чтоб увидеть и как раз во дворе того колдуна оказался. В окне девица похожа на жену, только кривая, лоску прежнего не видно. Зовёт к себе – молчит, слёзы вытирать стала. Пожалел, а на порог зайти не может – околдовал.
  - Чего надо? Теперь моя будет.
  - Как твоя? Я муж.
Но спорить не может: колдун свою силу знает.
  - Ладно, уйду, помоги – дороги не знаю.
  - Как пришёл, так и уйди, - смеётся.
Муж сметливый: к порогу подходит, шапкой об угол тычет – вот и дом. А как рассказать людям не знает – не поверят. Жену жалеет, себя корит, как вызволить – думает. Жена тоже скучать стала: красота уходит, изводит колдун её, силы не те уж, плачет, жалеет себя, колдуна бояться стала.
  - Не мил? – спрашивает. - Чего плакала, коли мил ещё?
  - Отпусти, - просит, - не так я думала, соглашаясь, а тут другое: изведёшь ты меня.
  - Изведу, а что тебе? Помереть и так помрёшь, а здесь – научу, себе на потеху, людям на посрамление: будешь мне помогать.
Спорить не могла, сама пошла, муж не поможет – знала.
Присматриваться стала, слушать, что колдун рассказывает, запоминает. Советы даёт – слушает, по дому спорая: готовить стала, убирает, а сама о муже вздыхает.
Муж тем временем стал собирать людей:
  - Знаю, - говорит, - где колдун жену прячет, только не справиться одному.
Люди не верят, но про колдуна наслышаны – безобразит по деревням, управы нет. Идти боятся, заманит, коль жена с нечистым связалась – муж виноват.
Однажды в окно постучали, выходить не стал, в окно выглянул. Стоит дева на морозе вся белая, будто сказать хочет, да голоса нет – замёрзла так. Зовёт хозяин в дом, та кивает, но идти не может. Понял – знак это от жены, вышел на улицу, а дева исчезла. «Что за наваждение?» Решил пойти сам: «Теперь аккуратней буду, спрячусь авось не заметит. Выслежу, заберу жену».
Пришёл, спрятался: не видно ли? Посмотрел, оглянулся, а колдун рядом стоит, ухмыляется.
  - Что? Думал, не увижу? А я вот здесь стою, смотрю: кто это мою кралю выкрадывать собрался? Что хочешь за неё? Шапку отдал…
  - Шапка моя и жена моя – отдай!
  - А угоди мне – отдам.
Подумал муж: «Сам не возьму – не отдаст», - и согласился.
  - Хорошо, - говорит, - только уговор: отслужу, чем просишь и навек отпустишь её, неразумную.
  - Договор надо кровью написать, - подумал, - да ладно, на слово поверю, - и под локоток берёт, к избе подводит, - вот здесь будешь стоять, сколько я укажу, а пока стой, - и ушёл.
Стоит муж час, два – свечерело, а он с ноги на ногу переминается, ждёт. Не идёт колдун. Сколько ещё стоять, не знает. Усталость не чувствует – стоит. Ночь прошла, колдуна и след простыл – не идёт. Так стоит несколько дней. «Заколдованное место, - думает, - стою – ни есть, ни пить не хочу, сон не берёт, а кругом будто вымерло». Вдруг слышит голосок тоненький такой:
  - А ты оглянись три раза, увидишь.
Посмотрел, никого нет, а голосок продолжил:
  - Как увидишь, прикинься вороном, слетай за ту реку, достань сизое перо, воткни колдуну в глаз – вмиг очутимся дома.
Пропал голос.
  - Не моей жены он, но послушаю. Что за наваждение – узнаю.
Оглянулся три раза, видит, стоит посреди поля, вокруг дети – шумят, играют. Обернулся вороном, полетел за реку; увидел камень, на нём сизо-перо лежит, взял в клюв, обратно полетел. Только крыльями замахал, очутился на прежнем месте у крыльца. Подходит колдун, оглядывает:
  - Научил кто или сам догадался?
Глаза злые с прищуром. Муж с размаху в глаз колдуну перо воткнул. Чары рассеиваться стали, увидел он в окне жену, позвал. Вместе в дом вернулись.
  - Ты ли подсказку мне дала?
Промолчала, только за дела взялась. Говорить перестала: колдун последнее наказанье дал, а вот колдовские дела по деревням закончились – сизое перо помогло.

А вот история про непослушного мальчишку.
Жил на краю села дед. Всех перехоронил, один внук остался; жалеет, балует, а тот рад – неслухом стал: ему одно, он по-своему норовит. Вот пошёл ему седьмой год, ремеслу, делу научаться пора, а он – игра за игрой, не слушает деда. С малолетками играет, сверстники давно взрослым помогают, а дед жалеет. Качают головами сельчане:
  - Совсем из ума выжил с горя: умрёшь, что с внуком станет?
Не слушает дед, из сил выбивается, чтобы мальчику угодить. Прошла мимо женщина, увидела ребят, спросила старшего:
  - Где твои родители?
  - Померли.
  - А с кем ты живёшь?
Мальчик даже говорить не стал, рукой махнул в сторону деда, он чинил во дворе сарай.
  - Что не поможешь? – настаивала женщина.
  - Не моё это дело, - уклончиво ответил мальчишка.
  - А деда не будет, тогда чьё будет? – и ушла.
Не вразумился мальчик, побежал играть. Слышит за спиной, охнул дед; не оглянулся, так до вечера и играл с ребятнёй.
Пришёл, не встречает дед, еду не положил. Не доволен мальчик, сидит, ждёт. Печь не топлена – сыро в избе, холодно; надо бы затопить, да непривычен. Стал кричать: «Деда, деда!» Молчит. Похныкал мальчик, пошёл искать деда, а сам под нос бурчит: «Вот я ему покажу!»
Нет в избе, на улицу страшно идти – стемнело, но пошёл, зовёт и хнычет: «Деда, деда». В темноте споткнулся, упал, а там его дед лежит неживой. Заплакал мальчик, людей зовёт. А кто придёт? Окраина, ночью не видно, да и спят все.
Утром люди узнали про беду, но взять мальчика к себе не захотели: не обучен, взрослых не слушает, так и сказали: «Живи один, а похоронить поможем».
После похорон, люди жалеть перестали: еду не дают, ночевать не оставляют. Побегал с ребятами, да стыдно уж самому: малыши искоса посматривают, их братья с взрослыми на работу ходят, а этот, знай, играет. Стал мальчик дома оставаться, видел, как дед печь растапливал, кашу на плиту ставил, вот и начал потихоньку хозяйствовать; да не сразу получаться стало: то каша подгорит, то печь задымит…
Весной хуже: все на работы – посев, а у него не заготовлено, да и мал с тяжёлой работой справиться – приуныл.
  - А ты не грусти, - сказал старший в деревне, - начни, а люди помогут, - и перво-наперво рассказал как да что делать надо.
Мальчик понимал, но привык жалость вызывать, а люди ни в какую – «…жалеть, что убить», - говорят.
Дни идут, а он сидит: пахота уж заканчивается, а он вздыхает, жалеет себя. Однажды приходит к нему сосед:
  - Ты мальчик рослый, иди ко мне в помощники, а я тебе помогу зиму перезимовать.
Мальчик посмотрел, кивнул и нехотя пошёл; работа крестьянская – от восхода до заката; уставал поначалу, а потом привык – кость крепкая. Веселей стало, уважение появилось, величать по-новому стали: «Не «эй», а Василием». Всё лето трудился – соседу помогал, а осенью урожай тот уступил, чтоб на зиму хватило. Зимой, что делать, сказал, а весной «решим». Взрослеет Василий, обстоятельно думает обо всём; жалел поначалу себя, а теперь уж редко грустит – некогда. Год прошёл, Василий с мужиками на равных норовит, да силы ещё не те; опять к соседу в работники, а сам думает: «Скоро свою пашню пахать буду – большой». Год за годом идут, а он – в работниках, не может сам, тяжело. Вот восемнадцатый год минул, понравилась девушка, а ей не люб, не хочет за батрака идти.
  - Сам что, не можешь? Не пойду: в работницы с тобой не хочу, другие есть.
И вышла замуж за соседа; у того сын был одних годков с Василием. Печалился долго, но в работники не пошёл: впервые сам сеял, землица была. Урожай невиданный, говорили: «Земля отдохнула». А добрые люди по-другому: «В себя поверил».
Год от года старался, вот уж избу новую ставить начал, сосед помогал, да и другие. Женился, невеста с приданым – на ноги встал окончательно. Вот и весь сказ. А было бы по-другому? Бог весть…