Улыбка Мадзини

из этюдов о рисорджименто

Приобнявшись, стою с Джузеппой Мароттой, с человеком как бы даже своим, газетчиком из «Карьерра делла Серра» — а попросту сказать, из «Римской вечерки»,  где он всю жизнь тянул лямку, в одной из его новелл на холмах Стальего в Генуе.  А за нами, в разлапистой тени южной зелени белеет мрамором мавзолей Мадзини. Которого, помнится наш Герцен называл в своих «Былое и думы» — Мазиной. Маротта кутает шею привычно шарфиком, защищая ее от долетавшего до нас с моря бриза. Внизу под нами  своей безукоризненной голубизной блистает Генуэзский залив. Погруженный в свои незамысловатые мысли, размышляю о жизненном пути последнего — насколько он актуален нам сегодня в своих давних делах и свершениях? — и строки следующего содержания непроизвольно и как бы сами собой,  рождаются во мне.

Спит сладким сном девятый вал,
И выбраны штормам всем квоты…
И хотят томно тут и там,
По улицам и площадям,
По коридорам и сетям,
С брюшком солидным патриоты.

О возрожденье всё и вся,
(А дух их бродит там, где «хощет»)
И долу очи опустя,
И крыльев веер распустя,
Как будто бы взлететь хотят,
Они под нос себе бормочут

Куплеты нынешнего дня,
Как воплощение надежды.
И девственность свою храня,
Одеты в белые одежды.

В которых все — маршрут  побед.
И прочее все в том же тоне.
А Гарибальди где? Малец,
Уроки долбит еще в школе.

А жизнь, та что — она как стих.
Подернута  вуалью дыма.
И с удивлением на них
Улыбчиво глядит Мадзини.

Ах, как наивен человек.
И простота его — святая!
Он все прошел. И все постиг.
И в бронзу он давно отлит.
И все про них давно он знает.
…
А генуэзский вновь залив,
Как жизни всей его мотив,
Голубизной своей  сияет!