Доброта спасет мир...

Третьего дни, роясь по обыкновению в чулане Достоевских, среди пыльного мусора: старых, ржавых цепей, кандалов, тюбетеек и цилиндров, медных шандалов и ночных горшков, женских панталон и мужских исподников, тюрнюров и шушунов, пладеменажей и пекторалей, пенделоков и фермуаров, пиксид и ривьер, два мешка гексила, пять штук наганов, семь скелетов и пять черепов, маховик и плунжер от Руссо-Балта, золотник от паровоза Черепанова, я вдруг обнаружил целую пачку полуистлевших червонцев и кипу мятых листков, исписанных мелким, с детства знакомым почерком. Почерк с детства был неразборчив, как у пьяного земского доктора. Однако, вскоре я привык к чудному способу письма, и стал разбирать отдельные слова, словно исследователь письменности шумеров, стал проникать в тайну этих записок. Вот лишь некоторые фрагменты моих расшифровок.

ДОБРОТА СПАСЕТ МИР

«Нежный лучик утреннего солнца скользнул по занавеске, пробежался по серому, солдатскому одеялу, пробитому посередке, в районе паха, шрапнелью, и заиграл бликами на реснице Родиона Раскольникова. Тот прищурился, улыбнулся широкой, доброй, по детски, доверчивой, улыбкой, счастливого человека, и прошептал обветренными губами нежному лучику:
- Доброе утро, солнышко!
- Доброе утро, Родя! – скрипучим, надтреснутым, старческим голосом ответил лучик. Что! Что за дьявольщина? Лучик заговорил?! О! Нет! Родион испуганно открыл глаза и увидел на подушке, пред собою, морщинистое, словно прошлогодняя курага, лицо бабушки-процентщицы, Алены Ивановны, титулярной советницы в отставке. Бабка погладила его по небритому лицу сухой, холодной ладошкой.
- Милый, милый, смешной и добрый, Родя. Хочу тебе сообщить, Родя. Тяжелая я!
- Это факт! Тяжелая! – подтвердил Родион, смеясь, - Я это заметил, ишшо вчерася, когда давеча вас на горшок в колидор на себе тащил.
- Я не в смысле веса и объема говорю, - нахмурясь, пояснила свои слова Алена Ивановна, - А в репродуктивном осмыслении! Понесла я, Родя! Залетела, как говорят в народе!
«Залетала! Улетела! Понесла! Снесла!» - пронеслось смерчем в голове у Родиона. Брови студента взметнулись ввысь, потом приняли нахмуренное, нижнее положение. Он почесал грязной пятерней свою клочну шевелюру. Вши, будь они неладны, не давали покоя голове, с тех пор, как он переехал к старушке. Но травить их керосином было все же, по-человечески, жалко и бесчеловечно. Ведь они – беззащитны и беспомощны, братья наши младшие….
- От-так-так! Ну, что ж! – сказал он философически, - На все воля Создателя! Значит, ишшо одной старушкой процентщицей станет на земле больше! А то ведь, убивают вашу сестру, старуху процентщицу! А мы им раз - и восполним поголовье! Это, милая моя – макроэкономика!
Ничто не могло испортить настроение этому доброму, жизнерадостному увальню. Ни то, что давеча, и сестра Алены Ивановны, Лизавета, тоже заявила, что ждет ребеночка от Родиона. Ни то, что его любимая проститутка Сонечка, Мармеладочка, как любовно называл он ее, в пылу любовных забав, тоже вот уже пять месяцев, как тоже носит их общее дитятко под сердцем. Ни то, что Родиону пришлось третьего дни все же уступить сексуальным домогательствам неуемного следователя Порфирия Петровича, а Родиону, в свою очередь, уступил несговорчивый, циничный, избалованный судьбой «мажор» Лужин…
Да разве вся эта невинная мерзость земная могла затмить красоту пестрой осенней листвы, голубого неба над головой, пения лозоревого дрока в вышине, под сенью пушистых облаков….

Родион легко вскочил, сделал несколько гимнастических упражнений: приседаний, прыжков, хлопков, нанес пару беззлобных, шутейных ударов ногами по воображаемому противнику, угнетателю трудового народа, как учили его в марксистском кружке «За освобождение рабочего класса».
- Понимаете, милая Алена Ивановна, - резонно объяснялся Родион, натягивая пыльные, ветхие, нанковые портки, доставшиеся ему от деда, беглого крепостного крестьянина Мценского уезда, - Чем больше будет старух-процентщиц, тем выше экономический потенциал народа! Это, как пункты микрозаймов!
- Ты миня любишь? – поймав студента за руку, прошамкала Алена Ивановна, сверкнув красными, слезящимися глазками, пораженными глазным гиперкатексисом.
- Живу тобой! Епть… – грызя на ходу прошлогодний ржаной сухарь, сказал Родион, и, погрозив хитро пальчиком, хохотнул: - И помни, зайчонок: не понижай без меня процентной ставки займа!
Перед уходом, он, зажмурившись, словно перед нырянием в ледяную прорубь, чмокнул свою милую, наивную, покладистую процентщицу в дряблую старушечью щеку и, громко, во всю глотку, нещадно фальшивя и, бессовестно привирая и слова и ноты, заревел романс Алябьева «Соловей мой, соловей!», и выскочил на Невский.
Вприпрыжку, будто пьяный отрок, скакал он обезумившим тушканчиком по лужам, озоруя, размахивая портфелем, задевая и ненарошно опрокидывая, прохожих: композитора Алябьева, издателя Сытина, министра Столыпина, князя Мышкина, маляра Миколку, суровую Фани Каплан, подвыпившего композитора Мусоргского, статских и титулярных советников, иеромонахов, старушек-процентщиц, коллежских асессоров, игуменов, действительных статских советников, дворников, исправников, поручиков, коллежских регистраторов, шумную, пеструю группку проституток, угрюмых продавцов ливерных пирожков, и, смеющихся, известных шутников - околоточных надзирателей. Потрепал по головкам, проходивших мимо него, мрачных, настороженных, волжских бурлаков. За ними, впрыпрыжку, бежал, спотыкаясь, перепачканный краской, художник Илья Репин с палитрой и этюдником в руках, на ходу делая наброски новой картины. За ним прихрамывал Айвазовский, дорисовывая «Девятый вал».
- Как прекрасна, в сущности, наша жизнь! – восторженно думал Родион, глядя на эту спокойную, городскую пастораль, на живописную радугу, образовавшуюся вокруг него словно нимб, - Как прекрасны мы, в этой земной жизни, с нашими сомнениями, прихотями, похотями, желаниями, страданиями и чудачествами….Доброта! Доброта, а не Красота, спасет мир!...»

Федор Михайлович, завершив чтение, с облегчением вздохнул, положил рукопись перед редактором журнала «Русский вестник».
…. Да-с-с-с…. – протянул Михаил Никифорович Катков, постукивая костяшками пальцев по столу, глядя в пустоту перед собой, - Дела-а-а-а-а….
- Дайте денег! - сглотнув слюну, прошептал Федор Михайлович.
- Я думаю, что, я подобном финале нет достаточного логизма! – сказал Михаил Никифорович, с успокоительной интонацией, - Ненатурально! Не верю!
- Денег давайте! – повторил писатель более громко и более императивно.
- А что если, этот ваш, - Михаил Никифорович, поправив сползшее на подбородок пенсне, заглянул в текст рукописи, - Рас-коль-ни-ков! Да! Раскольников! Это вы на раскол Церковный намекаете? Понимаю! Да! Пусть ваш, этот Раскольников убьет эту старушку-процентщицу! А? Тюк! Кайлом по башке! А? Федор Михайлович! Пусть будет схватка! Поединок! Это же будет бомба!
- Да что вы такое говорите-то? Старушку?! По башке! Кайлом? – насупился Достоевский, - Нет! Нет! И нет! Я на такую жестокость не пойду! Так в жизни не бывает! Денег дайте!
- Да почто ей дальше жить-то? Она уже свое пожила! Пусть даст и другим, молодым пожить! - разгорячился Катков, вытирая кружевным батистовым платком пористый нос.
- Это жестоко и бесчеловечно! Кайлом старушку! – нервически повел плечами Достоевский. Голос его дрожал, - Я не ел уже неделю. Все проиграл в Баден Бадене.
- Да что там - жестоко? Нормально! – успокоил его Катков, высморкавшись в кружевной батистовый платок, - Пойми, Федор, цель оправдывает средства! Ведь твой Раскольников хочет добра людям? Так? Молодца! Но не может им помочь, так как беден! А у старухи есть деньги! Раскольников имеет право ее убить, потому что ему нужны деньги на благо людей! Вот и все тут! Че думать-то! Мочи бабку, Федя! Добротный экшен получится!
Достоевский несколько минут сидел молча, поправляя что-то у себя за пазухой, и, неловко пытаясь спрятать окровавленные манжеты фельдиперсовой рубашки в рукава несоразмерного фрака, который он одолжил у Толстого.
- Добре, - наконец, хрипло выдавил он, - Любо! Только не гоже кайлом убивать старух, а топором! Вы уж мне поверьте, милейший Михаил Никифорович. Кайло несподручно схоронить скрытно под пальто. А топор можно повесить на веревке. Вот, так вот. Денег дайте уже…