Кому принадлежит искусство?

На вопрос «Кому принадлежит искусство?» в моём безоблачно-внерыночном детстве каждый школьник без запинки ответил бы крепко заколоченной в его неподатливую пионерскую голову фразой: «Искусство принадлежит народу»!

Ну, кому принадлежит искусство сейчас, всем хорошо известно. Кому оно принадлежало при социализме – тоже. До октября 1917 года также было вполне понятно, что искусство принадлежит состоятельным меценатам, благодаря которым, кстати, оно и стало изначально принадлежать народу, потому что меценаты вкладывали свой капитал в доступные для всех художественные галереи и народные театры. При этом большинство из них делали это от щедрости, без всякой задней мысли о том, как бы за это получить послабление от эквивалента налоговой инспекции тех времён. За это потомки сказали меценатам «спасибо», методично отобрав у них и их наследников то, что они наивно считали семейной принадлежностью.  Вдохновлённые этим успехом, потомки начали беззастенчиво распоряжаться народным достоянием, забыв спросить у народа, как бы он хотел своим достоянием распорядиться. Но рассказ не об этом. Это просто присказка к сказке, которая будет впереди.

Как-то, в очередной раз прочитав замечательный анекдотичный эпизод из гастрольной поездки Мстислава Ростроповича на целину, я вспомнила похожую историю, поведанную мне моим дедом ещё в дошкольном детстве. Это был рассказ об одном из концертов для нового, жаждущего доступа к мировой культуре контингента строителей нового советского общества начала двадцатых годов. Но сначала я вкратце напомню байку про Ростроповича для тех, кто не читал её многочисленных вариантов в интернете и в «постах» смартфона.

В процессе одного из «шефских» турне периода освоения целины Мстиславу Леопольдовичу пришлось выступать прямо на участке целинного поля, лишь незадолго до начала концерта расчищенного от созревших народных злаков. Работающие в поле целинники, едва заглушившие урчание моторов своих тракторов, были неожиданно созваны начальством приобщиться к великому музыкальному таинству. Целинники уже отпахали своё на этот день, и им было не до классической музыки. Впрочем, такие концерты устраивались даже в обеденный перерыв, что было ещё более жестоко.

Ростропович начал исполнять одну из классических пьес для виолончели с аккомпанементом. Естественно, «рояля в кустах» на пшеничном поле «случайно» не оказалось просто потому, что там не было кустов. Так что роль рояля пришлось исполнять баянисту. Ростропович ещё и до половины пьесы не дошёл, как понял, что является объектом пристального внимания одного из целинников, который решительно направился в его сторону. Великий музыкант уже приготовился пострадать за «искусство для народа», но мужик просто дружески похлопал его по плечу, и, зажав струны его бесценного музыкального инструмента своей широкой, как лопата,  ладонью, примирительно сказал: «Слышь, парень, не гундел бы ты, дай баян-то людям послушать!»

Вот такая история, как говорят, вышла однажды с Мстиславом Ростроповичем. А вот какую историю на ту же тему рассказывал мне дед. Как жаль, что я её не записала и что я вообще никогда ничего не записывала... Даже когда дед начинал повторять свои истории по второму и третьему кругу, добавляя детали соответственно моим возрастным когнитивным возможностям их усвоения, я и тогда не взяла ручку с блокнотом и не села за печатную машинку, заправив в неё чистый лист, поэтому неисчерпаемый запас дедовой исторической информации навсегда остался со мной лишь в образах и впечатлениях, но не в датах и названиях исторических мероприятий.

Итак, вот какую историю рассказал мне мой дед, её непосредственный свидетель. Дело было приблизительно в 1923 году. В Москве проходил какой-то то ли слёт, то ли съезд, а может, всесоюзное совещание представителей новой народной власти и общественности, то есть солдат, матросов, рабочих и крестьян, а также непонятно как туда затесавшихся образованных элементов из так называемых «бывших». К этим последним относился мой дед – поповский сын, выпускник духовной семинарии, с головой окунувшийся в революцию.

Среди организаторов этого нового всесоюзного мероприятия тоже, видимо, были экзальтированные осколки интеллигенции, поборники продвижения высокого искусства в массы измученного революцией народа, который, по возможности, пытался от него уворачиваться. Но как тут увернёшься, когда тебя в шинели и с винтовкой в обнимку (тогда никто не посмел бы отобрать при входе в театр у солдата его винтовку!) втиснули в бархатное кресло, окружив такими же попавшимися в плен соседствующих кресел участниками революционного торжества.

Организаторы полагали, что после торжественного собрания с громкими «ура!», грозящими сорвать с потолка хрустальную люстру, народу надо будет расслабиться и охладиться от революционного пыла, приобщившись к высокому искусству. Поэтому после перерыва с парой кружек крепкого горячего чая делегаты слёта покорно расселись по своим местам и по-революционному добросовестно приготовились к восприятию прекрасного.

Занавес открылся. На сцене был выстроен благообразный хор, впереди - дирижёр, сбоку – солист, в оркестровой яме – оркестр. Всё, как полагается по меркам концерта классической музыки. Раздались первые аккорды, потом вторые, потом вступил хор, потом раскрыл рот и солист. По мере усиления музыкального воздействия на участников слёта, последние начали сначала неловко ёрзать в своих бархатных креслах, потом переговариваться свистящим шёпотом со своими соседями, потом вдруг один за другим подниматься с места. Кульминацией этого незапрограммированного движения явилось внезапно единодушное потрясание винтовками в воздухе.

Вот уж такой-то реакции на отрывок из оперы Верди с участием именитого тенора никто из ответственных за это мероприятие лиц просто не ожидал. Несение высокого искусства в народ временно, но очень срочно, должно было бы быть приостановлено. Занавес поспешно закрылся. На сцену вышел человек в кожанке и заверил обманутую в своих ожиданиях массу, что это было просто вынужденной «заставкой», потому что «настоящие» артисты задержались в пути и вот-вот прибудут прямо на сцену. Делегаты приняли извинения к сведению и с недовольным ропотом заняли снова свои места согласно делегатским мандатам. А за кулисами бледные от волнения устроители пытались лихорадочно найти выход из создавшейся «пуле-пробиваемой» ситуации. И тут кто-то вспомнил, что неподалёку выступал с концертом хор тогда ещё здравствовавшего Митрофана Ефимовича Пятницкого*. Эврика! И до зубов вооружённый отряд миссионеров от культуры отправились снимать популярный в народе хор прямо с подмостков, чтобы передислоцировать его на правительственную сцену, всё ещё возвышающуюся перед уже не желающими никакой сцены делегатами слёта.

После этой непредвиденной заминки бархатный занавес открылся вновь, и со сцены полились незабвенные голоса уникальных солистов хора Пятницкого, выводящие мелодии, под которые любые продырявленные сапоги и прохудившиеся валенки сами пускались в пляс, увлекая за собой натруженные ноги их хозяев. Винтовки были отброшены, анти-культурный переворот успешно предотвращён.

Вот такой казус вышел с попыткой внезапно обрушить мировое искусство на головы не подозревавшего о его существовании народа. И что самое забавное, что хоть это и было очень давно, но всё это – чистая правда! Казалось бы, хорошая иллюстрация Ленинского лозунга: «Искусство должно быть понятно народу», но вот загвоздка. Одна моя подруга, прочтя этот рассказ, заметила, что Ленина цитируют неточно, и говорил он о том, что «искусство должно быть понято народом». Всего-то и разница в несколько букв, а смысл переворачивается с головы на ноги. Может быть и так, что в некотором роде реабилитирует Ильича, но главное, я наконец осознала, кому же всё-таки принадлежит искусство: искусство всегда принадлежало, принадлежит и будет принадлежать только тем, кто его понимает!







______________________________________
* Митрофан Ефимович Пятницкий (1864 - 1927), первый художественный руководитель созданного им русского народного хора, собиратель и исполнитель русских народных песен.