Гиляровский и женщины

   Гиляровский и женщины. Редакция от 6.06.19.

Литературоведение о Гиляровском обширно, пишут диссертации, разбирают язык, стилистику, находят неточности в описании старой Москвы, но о его отношениях с женщинами никто не писал. Да и писать собственно не о чём.
Женщины в творчестве Гиляровского обделены вниманием. Герои его произведений героические и трагические образы мужчин. С восхищением и тщательно выписывает их характеры и поступки, будь то простой матрос Югов, бурлацкий вожак Репка или Антон Павлович Чехов, Лев Николаевич Толстой. Самым близким по душевному настрою ему приходятся, конечно ,Чехов и Николай Васильевич Гоголь. С первым дружили, какое-то время Чехов даже был его лечащим врачом, перед творчеством Гоголя преклонялся и оставил о нём прекрасный очерк.

Немало страниц занимают воспоминания о друзьях актерах, иногда вы прочтёте, что у того или иного из них была жена, хорошая или посредственная актриса. Всего несколько нейтральных строк. Вот к примеру:
«Служу в Воронеже. Прекрасный летний театр, прекрасная труппа. Особый успех имеют Далматов и инженю М. И. Свободина-Барышова… Это была чудесная пара, на которую можно любоваться. С этого сезона они прожили неразлучно несколько лет. Их особенно принимала избалованная воронежская публика...»

Десять лет Гиляровский скитался по Руси, пока не перебесился, как он сам однажды заметил. И в этих скитаниях его не сопровождали женщины.
Вспоминая гимназию Гиляровский пишет : «…учеников, которые назначали свидания гимназисткам и дежурили около женской гимназии ради этих свиданий, мы презирали…»
Так бывало и в наше время, мальчишки солидарно сторонились девчонок, не принимали в свои игры из-за их слабости, но с взрослением девочки могли разрушить самую крепкую мужскую дружбу.

Другой случай с Володей Гиляровским: «У меня же была особая ненависть к женщинам благодаря красавицам тетушкам Разнатовским, институткам, которые до выхода своего замуж терзали меня за мужицкие манеры и придумывали для меня всякие наказания». Конечно, унизительно было подростку выслушивать оскорбления и получать взыскания от молодых девиц, но главное, думается, в том, что одну из них, свою мачеху, он винил в поспешном браке с отцом, через два месяца после смерти матери Надежды Петровны.
Его бурлацкие похождения, скитания по трущобам Ярославля не способствовали развитию уважения к женщине.

«На Волге в бурлаках и крючниках мы и в глаза не видали женщин, а в полку видели только грязных баб, сидевших на корчагах с лапшой и картошкой около казарменных ворот, да гуляющих девок по трактирам, намазанных и хриплых, соприкосновения с которыми наша юнкерская компания прямо-таки боялась, особенно наслушавшись увещаний полкового доктора Глебова".
В повести «Мои скитания» только страничный текст посвящён его первой симпатии, по тексту не скажешь - любви.

«У нас в труппе служила выходной актрисой Гаевская, красивая, изящная барышня, из хорошей семьи, поступившая на сцену из любви к театру без жалованья, так как родители были со средствами. Это было первое существо женского пола, на которое я обратил внимание».
Гиляровский передаёт читателю своё нейтральное восприятие женщины, называя её существом, пол для него не имеет значения. И в то же время, будучи на птичьих правах в театре, не задумываясь, встаёт на её защиту, как , очевидно, защищал бы любого слабого человека.
«Итак, первое существо женского пола была Гаевская, на которую я и внимание обратил только потому, что за ней начал ухаживать Симонов, а потом комик Большаков позволял себе ее ухватывать за подбородок и хлопать по плечу в виде шутки. И вот как-то я увидел во время репетиции, что Симонов, не заметив меня, подошел к Гаевской, стоявшей с ролью под лампой между кулис, и попытался ее обнять. Она вскрикнула: — Что вы, как смеете!
Я молча прыгнул из-за кулис, схватил его за горло, прижал к стене, дал пощечину и стал драть за уши. На шум прибежали со сцены все репетировавшие, в том числе и Большаков.
Как рукой сняло. Вечером я извинился перед Гаевской и с той поры после спектакля стал ее всегда провожать домой, подружился с ней, но никогда даже не предложил ей руки, провожая. Отношения были самые строгие, хотя она мне очень понравилась.
Я стал почище одеваться, т. е. снял свою поддевку и картуз и завел пиджак и фетровую шляпу с большими полями, только с косовороткой и высокими щегольскими сапогами на медных подковах никак не мог расстаться.»

«Я стал почище одеваться…». Это высказывание Гиляровского о самом себе позволяет более ярко высветить его характерные черты. Вращение в самых низах общества не могло не наложить своего отпечатка на его манеры, речь, поведение, стиль одежды. Воспитание , полученное в усадьбе Несвойское у Разнатовских, безусловно, помогло ему закрепиться в театральной среде, но только через отношения с женщинами он осознаёт необходимость полной смены, как бы теперь сказали, имиджа.
И мы к этому ещё вернёмся.

Вы не найдёте у него строк об ухаживании за своей женой, об отношениях с дочерью. И только к одной женщине он относился с трепетом, видел в ней высокий идеал, музу, даму сердца. В душе Гиляровский рыцарь, хотя вы не найдёте у него стихов посвященных прекрасной даме. Впрочем, о настоящем отношении рыцарей к женщине никто уже не расскажет, в том числе и современные исторические романы.
Вот его первая встреча с будущей дамой сердца.

«В семидесятых годах прошлого века самым безлюдным местом в Москве была Театральная площадь… Стою и любуюсь задрапированным снегом Аполлоном в колеснице на четверке коней. Он украшает фронтон Большого театра…
К театральному подъезду, скрипя железными шинами высоченных колес, дребезжа каждым винтиком, подползла облезлая театральная карета... и из кареты легко выпорхнула стройная девушка в короткой черной шубке с барашковым воротником и такой же низенькой шапочке, какие тогда носили учительницы.
Передо мной мелькнул освещенный солнцем нежный розовый профиль. Она быстро нырнула в подъезд, только остались в памяти серые валенки, сверкнувшие из-под черной юбки.
— Вы видели? — положив мне руку на плечо, сказал мне спутник.
— Славная барышня! Уж очень у нее движения легки... Вся радостью сияет.
Вы знаете, кто это? Это восходящая, яркая звезда.
— Не знаю.
— Ну так знайте, что эту встречу вы не раз в жизни своей вспомните… Это наша будущая великая трагическая актриса. Я вчера только окончательно убедился в этом… Не забудьте же — это Ермолова».
За творчеством Ермоловой Гиляровский с восхищением следил всю жизнь. А вот как он описывает сопереживания Ермоловой герою великолепного стихотворения Аполлона Майкова «Поля»:
«И полились чудные слова и звуки, дополняя одно другое, и рисовались ясные образы, рожденные словами поэта и переданные слушателям голосом чтеца. Я невольно скольжу взором по первому ряду. Но одна Ермолова овладела всем моим вниманием. У Федотовой горят глаза. Недвижная, и одним мускулом лица, может быть думая только о своей красоте, красуется Рено, сверкая бриллиантовой брошкой... А рядом с ней Ермолова, в темно-сером платье, боится пропустить каждый звук.
В телеге еду по холмам,
Порой для взора нет границ,
И все поля по сторонам,
А над полями стаи птиц.
Ермолова — вся внимание. Ее молодое лицо живет полной жизнью и отражает впечатления... Какая-то таинственная грусть нет-нет, да и отразится в ее глазах...
И всегда, и впоследствии, до последней моей встречи, я видел эту грусть... Даже в ролях, когда ее голос и вся она кипела могучим, неповторимым призывом, как в Лауренции или в Жанне Д'Арк, я видел этот налет грусти. Родилась ли она с ней? Залегла ли она в тяжелые дни детства?
Может быть, эти первые впечатления этого вечера оставили в моей памяти то, что поразило меня и осталось навсегда.
Я еду день, я еду два,
И все поля кругом, поля.
Мелькнет жилье, мелькнет едва,
А там поля, опять поля...
Я не свожу глаз с Ермоловой — она боится пропустить каждый звук. Она живет. Она идет по этим полям в полном одиночестве и радуется простору, волнам золотого моря колосьев, стаям птиц. Это я вижу в ее глазах, вижу, что для нее нет ничего окружающего ее: ни седого Юрьева, который возвеличил ее своей пьесой, ни Федотовой, которая не радуется новой звезде, ни Рено с ее красотой, померкшей перед ней, полной жизни и свежести... Она смотрит вдаль... Видит только поля, поля, поля...»
В одном из своих, часто опасных для жизни путешествий, обычно не знающий, что такое хворь, Гиляровский заболел, мучила лихорадка. И в бреду видит Ермолову на Театральной площади.
«Надо мной особенно ярко горела звезда — я только что ее заметил и сразу перенесся в Москву. Вот я на Театральной площади, передо мной вышла из кареты девушка, мелькнуло ее улыбающееся личико, розовое на ярком солнце, и затем она исчезла в двери Малого театра... Опять я вижу серые валенки… В полудремоте я любовался чудесными картинами... и проснулся: ничего не вижу, кругом грохот, меня подбросило, и я куда-то полетел».

Познакомиться с Ермоловой Гиляровскому удалось во время её гастролей в Воронеже. Знакомство получилось довольно курьёзным, опять-таки из-за неряшливого вида нашего героя. К пожарам и пожарникам Гиляровского притягивала какая-то непреодолимая сила. Тушил пожары ещё в Ярославле, в Москве пожарники считали его своим человеком и подсаживали к себе при выезде на пожары.
В Воронеже тоже, поступив в труппу, сразу же записался топорником в вольную пожарную дружину. В день приезда московских артистов случился пожар.

«На окраине горели два деревянных дома. Кругом близко стройка. Пожар опасный. Ветер сильный. Все-таки опасность миновала, и когда я посмотрел на часы, — половина одиннадцатого, значит, только на вокзал опоздал — встречу на сцене. Примчался на извозчике, вбежал в заднюю дверь, выходящую в сад, прямо на сцену, чтобы почиститься и умыться до начала репетиции, и — о, ужас! — на сцене народ…Правдин, а рядом Ермолова, свежая и розовая от легкого загара, в сером дорожном платье и легкой, простой соломенной кругленькой шляпе с черной лентой. Они разговаривали со Свободиной, которая была немного выше ее. Я сразу вспомнил и Артистический кружок, и Театральную площадь, и Мещерского — и совсем забыл, что я даже не умылся.
Я двинулся к группе, чтобы извиниться за опоздание. При первых моих шагах раздался хохот и возгласы, где слышалось слово «пожарный». Все-таки я подошел, сорвал с головы фуражку, извинился за опоздание. Смех в ответ на мой поклон…
А Свободина подставляет мне к лицу зеркальце:
— Посмотритесь!
Взглянул — весь в саже. Бросился как безумный назад, перепрыгнул через забор в сад моей квартиры и через десять минут извинялся с трепетом сердца перед М. Н. Ермоловой…
Мария Николаевна дружила только с М. И. Свободиной, изредка в свободные вечера, по субботам, она бывала у нее. Иногда бывали и мы у нее. На наших вечеринках вчетвером, наговорившись о театре, переходили на стихи, и я делался как-то центром беседы среди этих знаменитостей...
Как-то Мария Николаевна попросила меня прочитать мое стихотворение «Бурлаки». Потом сама прочитала после моих рассказов о войне некрасовское «Внимая ужасам войны», а М. И. Свободина прочла свое любимое стихотворение Майкова, которое всегда читала в дивертисментах — и чудно читала, —: «Скажи мне, ты любил на родине своей?..»
В самом деле, вы поэт, значит, любили?
И, положив свою руку на мою, пытливо посмотрела на меня своими прекрасными темно-карими глазами:
— Обращаю к вам вопросом первую строчку стихов: «Скажи мне, ты любил на родине своей?..» В самом деле, вы поэт, значит, любили?
— Какой я поэт! У меня только два стишка. Это да «Кузьма Орел» и несколько шуток.
— Ну есть же стихи о любви?
— Никогда этого слова я не написал.
— А вот когда напишете это слово кому-нибудь в стихах, тогда ваша поэзия начнется, настоящим поэтом будете!
— Но разве мало прекрасных стихов без объяснений в любви? А гражданские мотивы? Томас Гуд, Некрасов. О, сколько поэтов! Песня о труде, о поруганной личности, наконец, бурные призывы, как у Лопе де Вега и у нашего московского поэта Пальмина, ни разу не упомянувшего слово «любовь» и давшего бессмертный «Реквием».
— Так-то так. А все-таки моему сердцу ближе эти строки.— И опять обратилась ко мне:
— «Скажи мне, ты любил на родине своей?..»
— Нет, не любил нигде. Пробовал, да не вышло. Перед войной познакомился в Саратове с одной маленькой актрисой Гаевской. Как рыцарь средних веков, сделал ее дамой сердца, переписывались с ней с войны. В дни, когда получалась в отрядной канцелярии почта, бегал за письмами для близости расстояния чуть ли не через цепь турецкую, обрываясь в колючках и рискуя попасть под пулю. Кстати, она служила здесь, в Воронеже, у Матковского. Кончилась война. Я поехал домой морем на Таганрог и далее. С нетерпением ждал Воронежа. С вокзала бегу на репетицию в театр. Ее вызывают мне. Выходит, знакомая худенькая фигурка. Конфузливо подходит. Посмотрели мы друг на друга, разговор как-то не клеился. Нас выручил окрик со сцены, позвавший ее. Пожал я ей руку — не поцеловал, нет, да я вообще никогда еще, кроме матери и мачехи, ни у кого руки не целовал — и уехал. Это было в прошлом году здесь. И переписка прекратилась.
М. И. Свободина в это время взяла мою записную книжку, которая лежала на столе передо мной, и что-то стала писать.
— Вот вам на память!
«Не понят ты людьми в халате драном.
Поймут тебя они в кафтане златотканом».
Я прочел и пододвинул книжку Марии Николаевне. Она тоже взяла карандаш, и я прочел:
Вперед без страха и сомненья
На подвиг доблестный...
М. И. Свободина была любящей и любимой женой моего друга Далматова. Ни на один миг ни та, ни другая не внушали мне и мысли, что они красавицы женщины. Ни у той, ни у другой я не поцеловал руки. В то время я еще не поцеловал ни одной женщины и вообще ненавидел целоваться, что принято между актерами, а особенно пьяными, когда кто-нибудь обнимал меня и лез целоваться, я обязательно подсовывал к его губам руку, которую он целовал, потом ругался, а тронуть меня, конечно, боялся. Так я и отучил моих друзей от поцелуев..."

Не часто приходилось встречаться Гиляровскому со своим кумиром, со встречи в Воронеже прошло несколько лет.
«Двадцатого февраля 1886 года — юбилей С. А. Юрьева, празднуется в Колонном зале «Эрмитажа. По правую сторону юбиляра сидела Г. Н. Федотова, а по левую — М. Н. Ермолова. Обед был сервирован да сто пятьдесят персон. Здесь были все крупные представители ученой, литературной и артистической Москвы...
Я, все время не спускавший глаз с Марии Николаевны, хотя загорожен был от нее спинами впереди сидевших, встал в то время, когда поднялась она. Увидав меня, она закивала мне головой.
— Неужели вы узнали меня? Ведь я с бородой…
— Конечно, узнала, у меня есть номер «Будильника» с вашим портретом, да потом, как же вас не узнать?..
Я стоял, молчал и был на седьмом небе...
Моя последняя встреча с Марией Николаевной была в 1924 году, 12 января — считаю по старому стилю. Это был Татьянин день, московский студенческий праздник…
Сильно постаревшая, осунувшаяся, какой я себе ее даже и представить не мог. Идет с трудом, на лице радость и вместе с тем ее вечная грустная улыбка. Глаза усталые и добрые, добрые. Я поцеловал ее горячую, сухую руку, она мне положила левую руку на шею, поцеловала в голову.
Прощаясь со мною, она встала, проводила, у самых дверей поцеловала меня в щеку и сказала: — Ведь вот насмешил-таки меня, а я уж забыла, когда смеялась. Все тот же, все такой, как и был.
Это были последние слова, которые я слышал от Марии Николаевны, и думаю, что я был один из последних, кто видел ее улыбку и слышал искренний смех».

В качестве послесловия.

От разных людей слышал, что при знакомстве с творчеством Гиляровского по «Трущобным людям» отпадало желание читать другие его работы. Уж больно мрачны картины быта низов общества в его рассказах, исковерканные судьбы героев вызывают неподдельное сопереживание, что многими людьми переносится с трудом. Да это самая тяжелая его вещь, обличающая язвы российского общества 19 века. Весь тираж этой книги был арестован и сожжен во дворе полицейского управления.
Прочитайте его «Мои скитания», захватывающую приключенческую, почти автобиографическую повесть, правдивую и искреннюю. Хороши «Друзья и встречи», «Люди театра». «Москва и москвичи» - настольная книга профессионалов и любителей истории и архитектуры.

    Свою самостоятельную жизнь Гиляровский начал с самых низов - с бурлаков. Грязь и трущобы преследовали его долгие годы и наложили отпечаток на дальнейший образ жизни. Он осознавал все последствия такого бытия и по мере возможностей сопротивлялся. Вот рыбинский эпизод. 
    «Как-то после обеда артель пошла отдыхать, я надел козловые с красными отворотами и медными подковками сапоги, новую шапку и жилетку праздничную и пошел в город, в баню, где я аккуратно мылся, в номере, холодной водой каждое воскресенье, потому что около пристаней Волги противно, да и опасно было по случаю холеры купаться. Поскорее вымылся, переоделся во все чистое…».
    Но только женщины помогли осознать ему своё будущее.      Процитирую ещё раз: - «Я стал почище одеваться, т. е. снял свою поддевку и картуз и завел пиджак и фетровую шляпу…» Это влияние первой влюбленности к актрисе Гаевской.
     М. И. Свободина, оценив его душевные качества,  высказалась прямо:- «Не понят ты людьми в халате драном.  Поймут тебя они в кафтане златотканом».
     Мария Николаевна Ермолова поддержала подругу и вселила надежду в душу Гиляровского, как в отношении с женщинами, так и на писательской стезе.  «Вперед без страха и сомненья на подвиг доблестный». И при последней встрече Владимир Алексеевич услышал: «Помните Свободину... Ее предсказание сбылось... Знаю, что вы женаты...»