Я блесну непрошенной слезой

 
С утра пораньше зашёл в турбинный цех к Салихову. Накануне Хасан жаловался на работу одиннадцатого котлоагрегата. Ему можно доверять – он с начала запуска станции и всегда при котлах. В первую встречу выяснилось, что мы с ним почти земляки. Салихов родом из Узбекистана, жил в Ташкенте, в 1945 прибыл с первым эшелоном в «Турьинские Рудники» в составе трудармии. На станции его уважительно зовут Хасан Мехатитдинович. Мы же сразу перешли на «ты». О первых годах жизни на Урале не стали говорить. И так все ясно. Видел я таких на Красногорке и СУГРЭСе.
 
У Романовича иное мнение. Виктор Николаевич уверен, что калужская турбина, введённая в эксплуатацию два года назад, требует капитального ремонта. Что именно, однозначно сказать нельзя. Подозревает, что органы парораспределения и балоповоротное устройство требуют демонтажа и внимательного изучения. Возможно, замена соединительных муфт роторов. Вслух не говорит, но ясно, что шеф-монтаж КТЗ не вызывает у него такого доверия, как  « Инглиш-Электрик»  и  «Сименс-Шуккерт», чьи турбины трудятся уже почти десять лет и, кроме профилактики масляных систем охлаждения, не вызывают нареканий. Да, и эти системы сбоят из-за несоответствия квалификации масла.
 
Капитальный - это очень серьёзно. Нужно готовить персонал, оборудование. Только специальной оснастки потребуется три десятка наименований. У Шуккерта вся она в комплекте поставки - штихмас, индикаторные стойки,  поверочные и разметочные плиты, радиальную линейку можно попробовать использовать. А вот главное - нужно заказывать в Ленинград на  электромеханический завод. Нет мостового крана, можно использовать пятитонные электрические тали, грузоподъемности хватит. Но главное люди, слесари не ниже 6-го разряда. Ремонтом такого оборудования на станции не занимались - Шуккерт это вам не КТЗ, у него гарантия на тридцать лет. На Красногорке такие слесари в цехе были. Здесь придётся учить и учить основательно - «с нуля».
 
Время есть, но его не хватает. Не хватает на элементарное – обучение людей, подготовка площадей, оборудования, на текущие дела в цехе. Изучать документацию пришлось после работы дома. Главное сохранять хладнокровие, как тогда на ГЩУ, когда «рассыпалась» вся уральская система. Именно тогда мне стало ясно, что значит система, где каждый элемент имеет значение. Пренебрежение приводит к проблемам, граничащим с трагедией.
 
Я устал, сердечко побаливает, рановато что-то. Дома тоже что-то назревает. В маленькой квартирке на Фрунзе то и дело возникает напряжённая атмосфера. Надо бы с детьми сходить на каток, когда-то мы с Ниной очень любили кататься. В школе у детей всё ли в порядке? Хорошо, что Нина взяла на себя эти заботы.
 
Ремонт начали в марте. Обещал закончить за три месяца. Никто за язык не тянул. Бородачев настоял на конкретных сроках – это у него стиль такой. После вступления в партию работать стало заметно легче. Подчиненные не оспаривают решений, отношения не напряжённые, почти дружеские. Парторг тактик хороший, на собраниях поддерживает и одобряет мои предложения, а за закрытыми дверями выговаривает. Но у меня твёрдое правило: никогда, никого не жалей, люди должны работать на износ, а руководитель делает только то, что не может подчиненный.
 
Ирочка ногу обварила. Не уследила Нина – дети без контроля, а она по соседкам ходит. Вообще-то она у меня молодец. Эта Мария Ивановна всюду свой нос суёт. У неё трёхкомнатная квартира, а живет одна. Викулов обещает решить вопрос, но только когда сдадут поселок ТЭЦ. Раньше осени нечего рассчитывать. А пока по выходным приходится вместе с бригадой ремонтников идти на стройку. Заложили хозспособом, то есть на энтузиазме бездомных, 29 домов для рабочих станции. После воскресника всех приглашаю к себе, приходят с женами и так. Иногда собираемся у младшего Викулова, иногда у Юры Петунина или у Дедюхина.
 


 
        Что не так сложилось, где зародилась трещина? Прошлым летом Вася уехал в Крым на лечение. В отчаянии и от собственного бессилия, я оставила детей у мамы. Это было не просто. Папа не поддержал меня, он готов был сам поехать для разговора с Васей. Мама прижала голову и тихо нашёптывала: «Ничего, дочка, отец всегда такой, накричит, нашумит – это он так переживает... А ты оставайся, живи у нас, за детьми присмотр будет, сама успокоишься, и дети дичиться перестанут».
 
        Вася приехал сам – он понял, наконец-то всё понял!  Как рад был папа, мама, мудрая, так ценящая каждый короткий миг общения со своими детьми оказалась права. У меня кружилась голова, я готова свернуть горы. Казалось, даже боли поутихли, и на работе, в ОКСе, начальник одобрительно отозвался о моём отчёте, отметив точность сметы предстоящего ремонта электроцеха. Тогда впервые у меня прозвенело, нет, пропела  душа – как все просто, я все могу:
      
       Необходимо всё успеть:
       Сготовить, выстирать, убрать,
       За сыном, дочкой присмотреть,
       На сон им сказку рассказать.
       На это мне отведёно лишь несколько часов...
 
        Ирочка, помощница всегда приветливо встречает меня после работы, доверчиво посвящает в свои детские заботы. На неё можно положиться, поручить мелкие дела. Уборка большой квартиры нелёгкая работа. Ей удаётся даже брата привлечь к мытью полов и уборке игрушек в своем углу. В наклон всё же я не могу даже мыть полы. После работы забегу в гастроном, там должны привезти рыбу, а мясо можно купить в субботу на рынке, заодно зайду в школу, это рядом. Днем по звонку – наконец-то в квартире установили телефон – я успокаивала себя, веря, что дома всё в порядке.
 
        Год назад, мне казалось, я поставила точку. Аля, добрая моя старшая сестрёнка, поддержала меня безоговорочно: «Не позволяй себя обижать, унижение углубит трещину до пропасти. Не заклеишь…
 
«Похудела, одни глаза. Ты сильная», - шептала мне мама, прижимая голову к своей груди.
 
«Но он не видит нас, он где-то, даже когда дома».
 
«Он мужчина. Мужчины хотят быть главными. Не спеши…»
 
«У В.П. твёрдый характер. Не надо перечить. У него своё, а у тебя своё.»
 
«Но папа… я стараюсь, но не успеваю, не высыпаюсь»
 
«Как бы мы жили, если бы я сидел дома и стирал пеленки. Вспомни, как в 46-м мне пришлось работать в шахте. А на матери и хозяйство, и огород за городом, и дети. А ведь она считала, что Серёжа погиб»
 
«Отец прав, ВП сильный, а сильные легко ранимы. Береги его, и себя. Главное, что он любит тебя и всё будет хорошо»

 
        Сколько усилий пришлось приложить, чтобы дочь не чувствовала себя отринутой от меня. Она всегда тянулась к отцу, вечно занятому работой и учёбой. Еще лет пять назад он благодушно брал к себе на колени, невнимательно выслушивал ее звонкий шёпот тайных признаний. Через полчаса интерес угасал и, погрузившись в инженерные расчёты, Вася отправлял дочь в свою комнату. Воодушевлённая, она садилась за пианино и подолгу играла незатейливые гаммы, этюды и несложные мелодии, подпевая детским наивно-привлекательным голосом. Ему то «медведь наступил на уши», но нравилось, когда из зала доносилась музыка. Он и сам с удовольствием мог напевать короткие фразы из опереток.
 
        Я поддалась очарованию мирной семейной обстановки. А как иначе. И не заметила, что любимая дочка не посещает школу. Горько? Нет, смешно. Как легко было выслушивать её, уже умной девицы, нелепые объяснения. И клятвенные обещания тоже были мне смешны – конечно, я ей поверила! - какая это всё ерунда по сравнению с главным событием …
 
        Я не всегда посвящала Васю в проблемы, связанные с её жизнью. Его интересовали успехи детей, это важно для мужчин в их обсуждениях в дружеском кругу. Но только успехи. Его самого никто не воспитывал. Может, он никогда не шалил, и не было проступков? Такое ощущение, что он всегда прав, и в детстве не совершал никаких ошибок. Так и свекровь говорила.
 
        Рассказывать о смешных, а с его и с точки зрения начальства, недостойных проступках, всегда забавных и по детской недальновидности опасных, нелепо глупых и потому незначительных, ему казалось невозможным. Да, просто неинтересно, так как это не соответствует его авторитету. У него принципы. Он мало разговаривает с детьми. В школу его не заставишь идти – вот где приходится выслушивать и узнавать зачастую совершенно курьезные шалости детей! В родительских комитетах отцы редко принимают участие.
 
        У дочки формируется сложный характер, ей уже скоро двенадцать, она многое понимает и начинает скрытничать. Но всё равно я отдыхаю с ней, она принимает и поддерживает меня, поддерживает хрупкое равновесие в доме.
 
        Нет, мягче он не стал, но внимательней относится к семье. Неужели приезд его отца так повлиял на него? Петр Николаевич много испытал в жизни. С семьей честно поступил, уехал, бросил, но только когда дети встали на ноги и его помощь уже не так нужна. А к детям тянет. Расспрашивает меня и, как мне кажется, по-отечески, «намылил» шею Васе. Даже выпивает не так. Как говорит сам, по-фронтовому – стакан водки залпом, закусит борщом, всыпав в него столовую с верхом ложку красного жгучего перца. И больше ни-ни.
 
        Мой мальчик смотрел на него широко раскрытыми глазами, как на нечто невероятное. «Ты, – обращаясь к несмышленышу, - на «колбасе»-то  катаешься?». Малыш, в изумлении открыв рот, не очень понимает, о чём. И дед поясняет: «У трамвае, сзади...». Меня пугают слегка его нравоучения. Ну, что это такое: сынок вернулся из школы, и он предложил сделать рогатки и настрелять голубей: «Ух, и супчик можно сварить!». Я это знаю от него, для него всё это так неожиданно привлекательно, что он, усомнившись, спросил у меня разрешения. Мы посмеялась с ним вместе, от души, до слёз. «Он шутник твой дед, и очень тобой доволен, что ты принял его предложения за шутку».
 
        Всего неделю погостил дед, уехал, и я облегченно вздохнула, успокоилась. И малыш забыл про деда. Как легко он все забывает. В школе его учительница с подозрением отнеслась к его ответу, что он не помнит где жил год назад. Я проверила – он и впрямь ничего не мог сказать про бабушку, про Каменск-Уральский, как ехали на поезде в Ростов, а оттуда летели самолетом.
 
        К лету Вася купил детям велосипед. Большой взрослый, синего цвета он был великоват даже для длинноногой Иры. Расчет простой: Ира уже большая и осмотрительная, а «малыш»  ещё не дорос. «Пусть ума набирается!».
 
        «Малыш» домой являлся в сумерках, голодный, пропахший неустранимым запахом дыма, леса. Руки и ноги в пятнах и ссадинах, волосы проволокой торчат в разные стороны и тоже требуют немедленной банной процедуры. Домашние игры, музыка, книги отвергаются и перекрываются странными фантазиями. Уклончивые рассказы о друзьях и событиях неизменно тревожили меня. Огорчало и полное нежелание помогать отцу и сестре. Даже после ужина он был готов убежать на улицу. И я отпускала, там, в сарае у друга он оставался ночевать.
 
        По его восторженным рассказам я узнавала, что он помогал другу делать самодельную маску для подводного плавания, которая не выдержала испытания. Тогда фанерные ласты, проволокой прикрепляемые к подошвам сандалий. Но и они не оправдывают ожиданий. Мечта о подводном ружье, сделанном из велосипедного насоса, смещается на лучшие времена. Вася не одобрял, но и не препятствовал.
 
        Мальчик, с вечно опущенными уголками рта, как после глубокой обиды, вызывал у отца раздражительное беспокойство. До пяти лет он не просто не отвечал, складывалось впечатление, что он не слышал! Отец по нескольку раз обращался к нему, звал, приказывал, но ребенок даже не поворачивал головы, упрямо и бездумно глядя в угол, куда был поставлен за непослушание или в окно или без смысла перебирал в своём ящике игрушки. Неужели глухонемой? В шесть лет выяснилось, что он к тому же слабо видит, легко пугается, замыкаясь в себе. Последние роды действительно тяжело дались. А потом долго болела, и вынуждена была бросить его на няньку-девочку, та роняла его на пол, а голова у младенцев такая тяжелая! Что спросишь с  15-летней, и только после Ростова я поняла, как нужно быть осторожной и внимательной с малышами. Муж гордится своими корнями; «У нас порода хорошая!». Я чувствовала себя виновной.
 
        От бессилия приходилось жёстко и непримиримо требовать от сына вечерней встречи хотя бы ради ужина.
 
        Коротко северное лето. Снег в середине июня и жёсткие заморозки в августе. И только в июле солнце, осторожно ощупав неуютную землю, разгоняет серую пелену стремительных полярных облаков, и на две недели радует уральской жарой. Через день мелкие дождички посещают светлый городок, оттеняя приветливое тепло. Мне так хотелось в редкий выходной, взять детей и, отложив повседневные заботы, прогуляться босиком по неуютному берегу пруда, прикоснуться к шершавым стволам чахлых берез, услышать смолистый запах знойного леса. Подстегивало неуёмное стремление детей к воде. Где они пропадали все дни – это была постоянная тревога.
               Вечером я объявила детям: «В воскресенье поедем кататься на лодке».



       «А можно с нами Сережка поплывёт?» Мама только покачала
головой:   «Конечно». Она, безусловно, одобряет мою дружбу и
наши с Серёгой попытки делать самоделки. Часто расспрашивает
меня, и  я всегда так стараюсь, изо всех сил стараюсь слушать
её. Её слова обтекают меня как теплая струя вечернего сквозняка
из окна и, также уносятся куда-то вверх. Мне они кажутся
сказанными  не для меня, наверно, где-то там, наверху, что-то
гудит и раскачивается, качели успокаиваются, гул стихает и
мне хочется уткнуться носом в складки ее лёгкого платья.
На платье остаются два мокрых пятна. Иногда качели быстро-быстро
летят вверх-вниз и остренько  тревожат: комната отдает гулкой
пустотой, в ней кроме кровати ничего нет. Я сижу перед ней.
«Не «бутаретка», а табуретка» поправляет меня мама, и я
покорно повторяю неуютно твёрдое слово. Ласковое «бутаретка»
тихо растворяется, мне жаль её, она пропадает, остаётся
где-то в дальнем углу комнаты под столом, я обхожу её
стороной, опасаясь каких-то деревянных козней. Потом,
позднее, в комнате появится круглый стол, книжный шкаф
у окна, а в углу притаится никелированный капкан – электрический чайник.

Сейчас моя рука упрятана в её ладони, и только один пальчик торчит.
Я вытягиваю шею, хочу сам, убеждаю, что смогу, но мама что-то
нашептывая, осторожно острым лезвием бритвы снимает розовую
стружку с отросших ногтей.
     А когда мне что-то говорит папа, я не слышу ни слова, как
будто мне снова подрезают ногти, а смотреть не дают.
     Про ласты и ружье я наврал, а про подводный арбалет
говорить не стал. Женщин нельзя пугать реальным оружием.
Фрегат с палубой, тремя мачтами и бушпритом после испытаний
на пруду требовал доработки. Корпус, вытесанный из полена
топором, тщательно выглажен рубанком, киль, обводы проточены
стамеской, долотом и стамеской выбрано дерево внутри так,
чтобы стенки были не толще тетради. А Серёга еще и на бортах
снаружи стамеской сымитировал доски обшивки. Поставленный
на воду кораблик перевернулся. Нужен свинец для утяжеления.
А вот реактивный катер, с карбидным двигателем из бутылки,
горлышко которой торчит из днища кормы, умчался почти до
центра пруда!
      Сегодня суббота, но ждать я не мог и тут же помчался
к Серёжке сообщить, что в десять утра он должен быть на
лодочной станции!



 
        Крутой берег пруда защищает от настойчивого северного ветра. Стайки мальчишек и девчонок, бледных от нетерпения и жаждущих настоящего, несеверного загара, собираются к полудню у лодочной станции. Дальше по берегу, ограниченному ряжевой стенкой, неуютно - узкая береговая полоса засыпана крупными скальными обломками, а ближе страшно урчит плотина. Здесь же с причальных мостков малыши с визгом влетают в непрогретую воду и с таким же вигом вылетают на берег. Старшие демонстрируют свою закалку и заплывают далеко от берега. Малышам страшно за них, рядом плотина, за ней мощный водопад  - вдруг затянет?  Поплавки стриженых голов уверенно возвращаются, и они быстро про них забывают.
 
        На противоположном берегу мелкий, по пояс, заливчик. Там вода прогревается, но берег беспощадно продувается. В выходные дни горожане семейными пятнами вольно располагаются на подстилках, укрываясь от зябкого ветра навесами. Травянистый пологий склон с редкими песчаными проплешинами и кострищами притягивает неизбалованных северян. Песок неглубок, изобилует окурками, мелким щебнем и глиной, прохладен и в него не закопаешься.
 
        Взрослые лежат, играют в волейбол, в карты и шахматы, едят и пьют, изредка заходя в воду. Идти приходиться далеко по мелководью, смельчаки заплывают до середины пруда. Мечта всех мальчишек поплавать на автомобильной камере. Это редкость и зависть гложет души неимущих, несчастных и голопятых. Но гордость не позволяет им даже смотреть в сторону баловней фортуны. «Мальчики, вылезайте, хватит барахтаться в воде!».

 
     Мы сидим в «лягушатнике». Сидим до посинения,
до дробового зубовного скрежета. Потому, что добраться
до этого места можно только на лодке, переплыв через
пруд. А кто же нам её даст? Или на автобусе, который
выделен родителям с работы. Ну, или пешком вокруг
пруда, а это путь не близкий. Счастливые обладатели
велосипедов, кто на раме, кто под ней и с пассажиром
и  на багажнике и на раме хорошо нам видны с высокого
берега в будни. Мне велосипед достается не часто и,
под безусловным контролем сестры. Всё потому, что я
езжу «под рамой», а на днях наехал во дворе на старушку,
и она упала на спину. Я ей кричал: «Уйдите, уйдите!»,
а он стоит посередине, а велик такой тяжелый. Я тоже упал.
А потом удрал.

 
        Погода разыгралась, и я решилась на путешествие. Дальше по берегу, окаймляя кажущийся узким пролив в дальний пруд, постепенно вздымаются грозовые ворота и перекрывают горизонт. Ворота замыкает железнодорожный мост. Там Богословский пруд простирается до соседнего города. Берега поросли светлым сосновым лесом, они изрезаны заливами, из воды торчат разрушенные временем пни, заманчиво притягивающие взоры рыбаков. Вдоль берега из воды торчат воздетые к небу изломанные отчаянием почерневшие сучья полузатопленных деревьев.
 
        В прозрачной воде хорошо видны песчаное дно, блестящие стайки окуньков в арестантских пижамках, снующие меж корней и травы. Иногда, если, долго не шевелясь сидеть, можно краем глаза отметить мелькнувшую из зарослей осоки властную черную тень щурёнка. Здесь заповедник одиноких рыбаков.
 
        Отдыхающие или просто бездельные редко добираются до этих мест. На лодке по пруду пришлось бы грести час или два. А обратный путь всегда навстречу настойчивому ветру. Весла бьют по верхушкам мелких встречных волн, брызги с весел неуютно и зябко сыплются на гребца и сидящих на корме. Если выплывать на дальний пруд утром, поверхность, подсвеченная солнцем со спины, кажется ласково синей и ветер попутный сдувает любые сомнения. Обратный путь усложняют мелкие в барашках волны, бьющие в борт, вода капканом цепляется за обшивку и свинцевеет.
 
        В тот день ближе к обеду мы добрались на лодке к ближайшему заливу за мостом, разделявшим ближний и дальний пруды. Расположившись на солнечной опушке, предались забавам лета.



     Нас было четверо: я, мама, мой брат и его друг Сережа.
Тихо, ни ветерка, прогретый солнцем лес уютно обнял залив,
зелёная хвоя сосен кажется чёрной на фоне ярко синего неба,
отражения и тени берез нежно полощутся в прибрежных волнах.
За березами испуганная стайка молодых ёлочек смущенно опустили
реснички своих веток. Мальчишки, сидя по горло в прогретой
воде, верещат, пытаются, ныряя поймать рыбку. Вот было бы
здорово до хруста зажарить на костре!
 
     На берегу у кромки воды расстелено покрывало, рядом
дымит костерок. Мы с мамой тоже купаемся, прыгаем с лодки,
поднимая фонтаны воздушные брызг. Все хохочут, и эхо весело
вторит нам. Затем практично располагаемся на берегу и,
разложив на подстилке нехитрую еду, грозными голосами
призываем потерявшихся от счастья охотников за щучьей закуской.

      Я снисходительно гляжу на глупых мальчишек, таких
бесхитростных в своих простых развлечениях и, потому,
таких неинтересных. Почему она всё брату прощает? Ну,
нет у него тайн и поэтому водить за нос так интересно.
Мальчишки так толстокожи, и потому легко ранимы,
стеснительны и потому всему верят. И когда они поймут,
что романтическая замкнутость, неожиданно взрывающаяся
в открытое увлечение, необщительность, закамуфлированная
под осторожность, скрытность создает вуаль загадочности,
а это основа для верховенства.

 
        Ветер швыряет языки пламени, и костер опаливает посиневшую в пупырышках кожу, губы трясутся, делая невозможным выразить словами восторг, а зубы пацанов выстукивают звонкий пионерский марш. Но работают исправно – содержимое стола быстро исчезает. Солнце вдруг стало казаться холодным и безжизненным.
 
        И, действительно, откуда-то из-за леса неотвратимо наползает белёсое покрывало, Вот оно погасило редкие голубые проталинки над заливом, смазало тени, зелень, такая ярко контрастная на фоне по северному холодного неба, помутнела и съёжилась, а деревья далёкого противоположного берега слились с кромкой воды. С юга из-за леса послышались глухие раскаты, проглотившие беззаботные птичьи попискивания. Нам смешно и тревожно – гроза в уединенном месте, как на необитаемом острове.
 
        Строить шалаш, гнуть луки из вереска, оттачивать стрелы я категорически отвергаю. Даже вездесущие комары от изумления притихли, видя их беспечность. Страх неопределённости, тревога берут вверх, до всех вдруг доходит серьёзность положения. Авантюристы забывают о приключениях и спешно, в панике бросаются в обратный путь.
 
        Полное осознание доходит, когда лодка выплывает из-за мыса на большую воду и достигает узости под мостом. Здесь волны бестолково стучат по бортам, нос кажущегося хлипким судёнышка  мечется, а сама лодка не движется вперёд, точно опутанная цепкими лапами затонувших корней. Нет сил, преодолеть мощный встречный поток ветра и волн, холод и отчаяние подавляет волю. К тому времени по-осеннему мелкий дождичек, разбавляемый брызгами с весел, переходит в масштабный ливень. Лодку разворачивает лагом и она готова зачерпнуть через борт. Заливает всё и мальчишки молча, страшась признаться себе в своей трусости, самоотверженно котелком и кружкой пытаются вычерпывать воду за борт. Воды в лодке мало, их работа бессмысленна, но решительность внушает надежду. Ира сидит на носу, от неё больше пользы – она ладошками гребёт.
 
        После моста буря как будто стихает и это дает возможность сместиться и  причалить к высокому берегу. Под его прикрытием все высаживаются на узкую полоску, заваленную обломками строительных конструкций, прутьев арматуры, торчащих из бетонных плит, почерневших от времени переломанных досок и брусьев, оставшихся от опалубки мостовых быков. Лодка бьётся о береговые камни, и вытянуть её не удается.
 
        Ну, слава богу, дети бегут по кромке берега, затем узкая чуть натоптанная тропинка уводит их наверх. Теперь я спокойна, я справлюсь, как-нибудь выгребу. Накрывает вторая волна ливня, но ветер успокоился, нет жестоких порывов, грозящих сорвать мокрую одежду, а детей сбросить с десятиметрового обрыва в бурную кипень безжалостных волн. Слева крутой глинистый обрыв, вдали темнеют колеблющиеся холодные и нелюдимые глыбы домов и туч. Под берегом легче выгребать, хотя волны здесь выше и бестолковее. Повернув голову и посмотрев  наверх, иногда вижу маленькие фигурки, бегущие по берегу.

      Мы бежим по узкой тропинке, я впереди, за мной
Серёжка, Ирка сзади подгоняет нас. Справа склон, крутой,
покрыт мокрой травой. Если споткнешься, соскользнешь по
мокрой траве, улетишь с обрыва почти параллельно склону
прямо в отливающую сталью воду. Меня не покидает
уверенность что, если вовремя поджать ноги, то склон
не заденешь, а в нужный момент резким толчком можно
оттолкнуться и снова безопасно лететь!

      Сверху волны не казались такими большими, просто
рябь, взлохмачивающая неопрятное сизое покрывало.
Временами полосы дождя перекрывали обзор и, ниже
откоса вставала серая непроницаемая стена. Береговая
линия растворялась. Этот занавес, подрагивая, лениво
уходил назад, ненадолго открывая ближний план. Затем
новый шквал закрывал горизонт, и противоположный берег
вновь пропадал. Светлеющее на юге небо высвечивало
далёкие жёсткие тени городских зданий, в тонко очерченных
вспышках молний крохотная лодочка появлялась среди
высоких чёрных волн и вновь исчезала. Весла, извлекаемые
из вязкой воды, бессильно падали обратно, лодка медленно,
но верно продвигалась. Мама нас уже не могла видеть.
Мне казалось, что до нас доносился, был слышен, её
надсадный стон  при каждом гребке.
Было очень страшно – не за себя!

               Нам легко удалось обогнать одинокую лодочку. Останавливались, чтобы перевести дух, оборачивались и, вглядевшись в сумрачный и тёмный горизонт, убеждались, что лодка не перевернулась, и успокаивались, обнаруживая высверки вёсел на фоне тёмного, беспощадно измятого ветром и неприветливого пруда. Теперь он не казался нам ласковым, как несколько часов назад. И мы кричали, будто наши вопли могли подбодрить одинокую в безумстве сгустившейся тьмы из последних сил машущей вёслами фигурку, кричали и плакали и, не замечая усталости, бежали вновь. Ноги скользили в мокрых сандаликах, лицо заливали потоки, коленки были сбиты в кровь от старых и новых ссадин.

      Мы добежали до лодочной станции, и там ждали
под навесом. Буря стихла и, наконец, мама приплыла.
Стоя на коленях, я подтянула нос лодки и закрепила
гремящую цепь в кольцо замком.  Мальчишки приняли
весла и унесли в сарай. Они успели отдохнуть, и были
веселы, как обычно. Серёжка помахал рукой и побежал
домой. Мама выбралась устало из лодки, волосы облепили
её шею, подол мокрого светлого  платья прилипал к
коленям и мешал подниматься по лестнице. Она улыбалась,
подбадривая меня, а в её глазах я видела неостывший страх.
Не за себя.

Позднее описывая в кругу друзей свои приключения, хвалясь бесстрашием, я обходил тему полёта с откоса. Она завораживала, в животе тихо позванивал восторг и ужас. Теперь мне казалось, что буря не дала бы упасть. Надо только поджать ноги и в нужный момент резко ударить ими о склон. И я снова полечу. Разве этим удивишь людей. Они просто не знают, как нужно летать. А если в момент толчка ещё и руками взмахнуть, то восхитительное ощущение полёта закружит голову. Можно даже парить, раскинув руки. Долго. И опять «под ложечкой» тоненько закручивается страх и ощущение детского счастья…

Можно, можно планировать и Серёжка всерьез обсуждает, моделируя систему фанерных крыльев, выдумывает систему крепления и управления. Он подвешивает к бумажному, из тетрадного листа, самолётику грузики, и рассчитывает площадь крыльев, способные нести 30-килограммового пилота. Я впервые слышу слова: закрылки и угол атаки. Он фантазёр и романтик и, потому, реалист. Реально всё переносилось на зиму, тогда испытание смягчится снегом. Место для испытания – обрыв ниже плотины пруда.

Серёга так и не полетел. Что охладило мечты о полёте? Морозы, отсутствие фанеры или новые идеи? Романтики не летают. Он мне оставил чувство вины и эту возможность. Во сне.

Отец, когда ему было уже за семьдесят, с восторгом и изумлением сообщал мне о своих полётах во сне. А я толстокожий пень снисходительно усмехался. Сейчас мне за шестьдесят и теперь я переживаю во сне лучшие моменты своей  жизни. Трудно пересказывать сны – они расползаются как размокшее письмо – буквы смазаны, бумага расплывается и рвется.

Ю.Ким  «Жестокое танго»

Странствуя по свету словно птица,
Преодолевая жизни путь,
Изредка, однажды, иногда, как говорится
Я б хотел забыться и заснуть

Дайте кораблю минутный отдых
Завтра он уйдет своим путём…
В дальних путешествиях,
Сраженьях и походах
Я клянусь, забуду обо всём

…
Уходя в дальнейшее пространство
Я блесну непрошенной слезой
Все мы ищем, ищем постоянство
Но ничто не вечно под луной - нет...