Урок французского

       Над нами нависал дамоклов меч – кончалось топливо для сейсморазведочных работ.  А по факту горючее есть, всего в ста километрах.  Осенью катер тащил наливнушку, да не успел. Только и смог затолкать её в затон, как нагрянула зима. Замёрзли, теперь уж до весны.
      Нам выход был один – возить авиацией соляру, и для этого действа нужен спецназ. Начальник партии затащил меня в кабинет и в тот момент родным был как тёща. Спросил о здоровье, о настроении, и только стакан на столе оставался пустым. Затем молвил главное:
       – Работа есть. Не умственная, но ответственная. Цель священная – обеспечить отряды горючкой. Высадим десантом на реке. Если задует, пурговать придётся без надежды на помощь. Рации не будет. Самолёт каждый день по погоде. Уже готовится тракторный поезд и как только сподобится, вашей вахте конец.
      Задача понятная, только мне нужен напарник. Я обрадовал новостью Павлика, и друг ожидаемо кивнул головой… Сборы были недолгими – загрузили порожние бочки, оленьи нарты, насос, продукты. Лёту всего-ничего, перекурили пару раз и сели на петлявшую в тундре реку.
      Выбрались на лёд... Зима на излёте. Небо огромное, чистое. Солнце шпарит, снег бликует, без защитных очков глаз не открыть. Тундра распласталась покойно, укутана тайной. Ни пуночки, ни лемминга, только катер с баржой интригуют пейзаж. Да и мы вот явились, разнообразить картину
       Аэроплан умчался, а нам полагалось готовить загрузку... На реке снег плотный, отшлифованный ветром, и самолётные следы отпечатались лишь на застругах. Это положительный момент. Но в затоне наст был непрочным, этот момент был отрицательным, проваливались по самое некуда.
      Перекурили, почертыхались, нашли подходы к замёрзшим судам и топтать стали тропу. Потом качали топливо в бочки, грузили в нарты и свозили их к самолётной площадке.  Устали, вспотели, обросли сосульками, а тут самолёт. Надо грузить!
    Лётчики помощь не предлагали. Не белая кость и не прокажённые, но им низзя. Как-никак аэрофлот! Погоны, кокарды, значки как ордена. Волчьи куртки. Такие же штаны, тяжёлые, плотные. И если хозяин подымет нечто тяжёлое и согрешит (тихо или громко –  принципиальной разницы нет), то грех объявляется не сразу. Он выпорхнет потом, невзирая на конъюнктуру. И это будет точно не воробей. Низзя им напрягаться, только агнцам как мы.
         А погодя прилетел начальник партии – проведать наши возможности, как живётся, работается и не надо ли чего. Азартный! Сразу же включился в ознакомительный процесс. Сам закачал бочку и впрягся коренником. Мы, конечно же, помогаем, толкаем нарты, но не настолько чтобы, а когда и тормозим для пущего акцента. Коренник рычит, матерится, снег роет унтами!
         Акция прошла успешно. Впечатление сложилось, экстрим оценён, и фляжку спирта мы приняли как должное.
        А самолёт?! Гружёному для взлёта разбегаться негде – река не аэродром. Кто поможет?! Только психи! Винт запускается, и мы цепляемся за хвост. Лицо сечёт снежное крошево, вихрь продирает до кишок. Однако упираемся, стоим, сцепив зубы, як вмороженные в лёд...  И только по сирене с борта отпускаем хвост. Самолёт как ошпаренный срывается с места, резко берёт вверх, и закладывает над нами благодарственный вираж.
       Мы храбрились, но, если честно, работа виделась собачьей, да и жильё смущало фактурой. Кубрик металлический небольшой, печурка тоже маленькая и мороз! Это всё наводило тоску.  Забавлял лишь умывальник на палубе.
        Однако не раскисали, знали на что шли. Капельно солярой топили печь, таяли снег, варили щи, макароны с тушёнкой. В меховых спальниках комфортно, даже во снах пребывали. Только не колбаса виделась нам и не женщины, а нарты, бочки и самолёт.
       Так и жили день за днём, пока не грянул форс-мажор. Аэроплан исчез! Встал на ремонт, как позже узнали. Мы лишились реальной связи, да и вся жизнь пошла наперекосяк. Главное – кончились продукты.  Надо выбираться к людям и это проблемой не стало. На большой реке нет-нет пробегали оленьи упряжки, иногда заворачивали к нам. Мы угощали ненцев чаем, вели степенные ни о чём разговоры, иногда соляру меняли на рыбу. Вот и сейчас запалили дымный факел. Сигнал заметили, и конечно же завернули к нам… Заезжих угостили чаем под их сахар, объяснили форс-мажор. Были поняты как надо и скоро отправились с ними в дорогу.
       На тряских нартах, скукоженные от холода, прибыли в посёлок… Флаг над домом виден был издалека, он означал контору, власть. Нам туда. Идти с верительной грамотой Павлик доверил мне. На крыльце развалился пёс размером с телёнка, да так, что не обойти. Перешагиваю, а душонка щемится. Вдруг скотина окажется гурманом и укусит меня не за ноги? Но пёс был равнодушным, да и председатель не лебезил.
       Принял от меня радиограмму и без вопросов «кто да что», стал завхозу царапать записку:
        – Поселить на кордоне этого человека.
       Из-за плеча я вижу текст и подсказываю, что со мной ещё один человек.
       Председатель послушно продолжил: –  И с ним ещё одного человека.
       Денег у нас не было, и я по-простецки: – Сигарет не на что, да и на поесть... Займи тысячу. – Так же запросто и он: – А хватит? – и суёт мне в руки две.
       Жизнь заиграла позитивом, теперь вплотную определяться с жильём… Кордон не гостиница с мраморной лестницей и фонтаном – барак  всего,навсего. Койки, табуреты, столы были, остальное всё на дворе. Незатейливая сермяжность, но именно тут произошла судьбоносная для Павлика встреча.
       Мы оказались не одни. Транзитом была Надя, учительница, и пока ждала нарту... Заинтриговала! Длинные волосы собраны в хвост. В смешливых глазах нрав оптимиста, в спортивной одежде угадывалась вкусная стать. На гвозде малица из оленьих шкур, кисы, и всё это украшено бисером. Павлик прошёл мимо и шепчет: – У неё и олень с феромонами!   – Мой друг явно на девушку запал. Да и сам он был хорош – крепок на ногах, а уж пижон?! Если у меня пучок волос означал усы-бороду, то у Павки на одной губе ниточка, а на другой клинышек. Пижон! Но главное достоинство – не сволочь, и Надя разглядеть это сумела.
       Она была вездесуща, явный холерик, и порядок на кордоне конечно же работа её. Она и сейчас метнулась к печи, но мой друг упредил: – Мамзель, с банками не торопитесь! – Глазастый заприметил чум, где разделывали лося и помчался туда.
       Не успел я разговорить девушку, как Павел объявился с головой сохатого. Выклянчил. Это было разговением. Нажарили мяса, наелись, разомлели. Ребята собой увлеклись, а я побрёл в койку. И не в спальный мешок, а уважающий себя на простыни и под одеяло. Тепло. Печь на кордоне – объект стратегический. Её делит дощатая перегородка. Одним боком она на половине Жо, а другим на половине Му. Тепло всем – и Му, и Жо.
        Я старался не вслушиваться в разговор, но как без этого?!.. Там воркуют о прозе Аксёнова, о непревзойдённости Шмыги, о гастролях Казарновской… Это меня не трогало, а другого услышать не довелось. Из-за перегородки пожелали мне спокойного, беспробудного сна. Я с головой под одеяло и на Казарновской уснул.
       Утром разодрал глаза, вижу бумагу. Заявление. Павлик просит у конторы отпуск. Была и мне писулька.  – Тороплюсь, за Надей прибежали олени. Еду с ней. Pardon! (Это по-французски).
       Ай да Павка, сукин сын! Что за вожжа под французский хвост?! Впрочем, любовные страсти осмыслению не поддаются и не надо этого делать... У меня своя была страсть, свои позывы. Сбегал на крыльцо и снова в койку улёгся...   C'est-la-vie! (Это по-французски тоже.)