Кусок мяса 3. Часть 3. Финал

Утром следующего дня она вдруг свернула с привычного маршрута и пошла куда глаза глядят. Было ещё очень рано и оттого немноголюдно, - можно было пройтись наедине с собственными мыслями.

Она знала, что её будут очень ждать сегодня, будут искать, обрывать номер телефона в коммунальной квартире, где она, с самого первого дня своего приезда в Париж и до настоящего момента, снимала маленькую комнату, всю заваленную книгами по хирургии на разных языках: русском, польском, французском... Первый раз она поступала так: нарушала регламент, подводя своих ассистентов и прославленное имя Американского госпиталя в целом. Жизненное кредо и железная дисциплина, к которой она сама себя приучила, никогда не позволяли ей так себя вести, - но сегодня обстоятельства были особенными.

Ну не могла она оперировать убийцу Александра! Что вообще за насмешка судьбы свела их жизненные пути вместе?! Она должна была спасти жизнь тому, кто по своей прихоти навсегда забрал её счастье и заставил, в ожидании непонятно чего, страдать долгие годы. Это ожидание изгрызло её изнутри, оставив от маленькой, резвой и полнокровной Матильды одну вылинявшую оболочку. Да она желала этому проклятому фон Майеру сдохнуть, сдохнуть смертью собаки! Все те эмоции, которые копились в ней все это время, отголоски её прежней дикой природы вдруг вырвались сегодня наружу.

Пусть он сдохнет, она не придёт к нему,  - это будет своеобразная её месть. О да, теперь его жизнь - в её руках, и она может вволю поиграться с этой никчемной игрушкой! Александра не вернуть, но почему бы не насладиться теперь страшной забавой, играя с чужой жизнью, - ведь это жизнь убийцы!

Прежняя Матильда возродилась из пепла и понеслась по кругу, опьяненная ритмом своей почти ритуальной пляски. Она жаждала отмщения, готовая забрать эту жизнь, - как вдруг вышла, - ноги принесли её, - на улицу Дарю, где перед ней вырос огромный и величественный Собор Александра Невского.

Это было её воспоминание о родине, - таковой она считала Россию. Пусть она там не родилась, - зато там она возродилась к жизни. Именно там она узнала несколько дней счастья, из которых черпала силы и вдохновение всю последующую жизнь. Здесь, в этом храме, как только она очутилась в Париже, Александра крестилась в православие, и как змея сбрасывает свою износившуюся кожу, совлекла с себя ветхую оболочку Матильды.

- Ну, раз вы креститесь у нас в храме, предлагаю вам взять имя Александры, - в честь нашего святого покровителя, - предложил ей батюшка. А Матильда была только рада, ведь она брала себе имя своего погибшего возлюбленного. Так она стала Александрой.

Она всем представлялась этим именем, и просила всех звать её на русский манер, по имени-отчеству. В американском госпитале все ломали языки и чертыхались, но покуда слава её как первоклассного хирурга росла, прекратились и шутки, и имя её уже произносилось с благоговейным придыханием.

Эти величественные стены, увенчанные тремя маленькими маковками куполов, всегда успокаивали её. А с её взрывным характером, усугублённым десятилетиями одинокой жизни, это было настоящим спасением, - как для неё самой, так и для окружающих.

Под сенью этого храма она любила вспоминать и размышлять о России. Вот и теперь, немного успокоившись, Александра вдруг подумала о своих русских друзьях, которых уже не было в живых. 

Около года назад она получила очень необычный звонок. Необычен он был тем, что «прорвался» из Союза, - в послевоенные годы было немыслимо, что кому-то вдруг разрешили звонить оттуда заграницу. О цензуре и тотальной слежке в государстве советов здесь, в Париже, ходили настоящие легенды.

Звонившая девушка представилась Прасковьей Соколовской. Сказала, что передаёт заочный привет от своих родителей, Петра и Марии Соколовских. Александра, конечно, сразу поняла, о ком идёт речь. Всегда хотела узнать, как сложилась их жизнь после отъезда из Ровенского госпиталя.

Звонок разрешили совсем короткий, поэтому дочь рассказывала впопыхах: мама была арестована в 27 году, как, почему, - этого Прасковья сказать не могла по понятным причинам, - телефон, конечно, прослушивался. Александра догадалась, что не стоит расспрашивать, и пыталась, что называется, слушать между строк.

Отца пожалели по инвалидности. «Работать не мог», - догадалась Александра. А Марию отправили на Соловки, в СЛОН. Какой такой слон, Александра понять не смогла и только слушала в трубке до боли похожий на голос Машеньки голос её дочери. Мама там работала в лазарете, лечила заключённых, строивших железную дорогу и работавших на лесоповале.

Отец взял маленькую Прасковью и уехал вслед за женой. Они поселились на острове Анзере и с мамой виделись очень редко. Школы там не было, грамоте её научил отец. У него оказалась феноменальная память, он пересказывал книги, на которых учился сам, почти без искажений, вне зависимости от жанра и сложности. Его учёности не могли не заметить - и совсем скоро сделали учителем у детей лагерного начальства. У него сформировался небольшой класс. Папа не любил учить, он не знал, как нужно внедрять в обучение современную идеологию.

Потом маму реабилитировали, и они опять оказались в городе, который к тому времени уже носил имя Ленинград. Прасковья в университет не поступила, но кто-то по знакомству взял её работать в запасники Эрмитажа. У неё были глубокие познания в искусстве и культуре, - коллеги удивлялись, неужели она всему этому научилась на Соловецких островах!

А потом началась война, маму призвали на фронт в качестве санитарки. Прасковья, по долгу службы, была вынуждена уехать в Свердловск. А отец остался в Ленинграде. Все трое переписывались, потом от мамы письма прекратились. А ещё через некоторое время на их ленинградский адрес пришла похоронка, - убита при исполнении служебного долга во время артобстрела. Папа вроде бы перенёс эту новость, переехал в Свердловск к дочери, и они поселились недалеко от дома Ипатьева.

- Вы знаете этот дом?

- Нет...

- Папа почему-то хотел жить именно там, отдал за это все имевшиеся у нас деньги. Выбирать себе жильё в Свердловске не приходилось, потому что город был переполнен эвакуированными. А потом папа умер, тихо, - у него остановилось сердце. Маму он пережил всего на несколько месяцев.

- Ну а ты-то как? - спросила Александра.

После войны вернулась в Ленинград. В музее было очень много работы. Из Москвы приехал какой-то чиновник с проверкой, она делала ему экскурсию по ещё не открытым залам возрождающегося Эрмитажа. Чем-то она ему приглянулась, и через какое-то время он снова приехал и забрал её в Москву, уже в качестве жены.

- А как ты меня нашла? - засмеялась сквозь слезы Александра.

- О, это было нетрудно! Мне вашу фамилию родители так часто называли! Они о вас всегда очень тепло отзывались. А слава о вас доходит даже до нас...

Связь прервалась. Александра так и не узнала, чего стоил Прасковье этот звонок. Оставалось только молиться, чтобы она не навлекла на себя гнев вездесущих спецслужб, - наговорила она действительно больше дозволенного. В этом она походила на своего отца, - тот тоже всегда высказывался открыто и смело.

Александра вздохнула, вскинула голову и посмотрела в окна храма, как смотрят в глаза какому-нибудь человеку. В них она прочла, что не может, зная всех этих людей, ради памяти о них, быть бесчувственным куском мяса.

Она могла только рисовать в своём воображении, что переживал Петр Соколовский, отпуская Машеньку в обиталище зеков и уголовников. Что пришлось Машеньке увидеть и пережить в самом пекле боев. Как жила Прасковья под постоянным страхом репрессий в наказание за «империалистический толк» своих родителей. Империалистический толк - это то, за что отдал свою жизнь Александр Чернышов... За красоту отношений, уважение к человеку, православную веру и свою собственную честь.

Ох уж эти русские! В её жизни от них было только самое прекрасное! Ни в одном народе мира она не встречала такого тяготения к духовному подвигу, как в русских, - и дала себе обещание быть достойной той, пусть и короткой, дружбы с ними, которой наградил её Господь.

                ***
Она спокойно прошла мимо толпившихся, взволнованных людей в белых халатах. Никто не позволил себе даже малейшего слова осуждения или косого взгляда в её адрес, хотя она опоздала на три часа. В глазах одной молодой ассистентки Александра заметила даже дрожащие слезы благодарности.

Людвиг фон Майер, давно подготовленный к операции, лежал на кушетке перед операционной, смотря в потолок невидящими глазами. Даже яркая лампа в коридоре не слепила его своим светом. На его лице было написано такое страдание, как будто его предала сегодня любимая женщина.

- Вы пришли? - спросил он, и в его голосе снова забрезжила надежда.

- А вы сомневались? Вам же меня рекомендовали, как лучшего хирурга современности, - иронично отозвалась Александра. И в самую последнюю минуту перед тем, как войти в операционную, она нагнулась и над самым его ухом прошептала: «Людвиг, вы забрали у меня самое дорогое, что было в моей жизни. Но я сегодня постараюсь вам это простить».

                конец


Приобрести печатаную книгу можно через ресурс https://ridero.ru/books/kusok_myasa/