Павел Петрович

-Павел Петрович, сидите ещё? – шепотом спросила старушка, открыв дверь в кабинет.

-Сижу, Марфа Ивановна,- угрюмо кивнул он, вздохнув по исчезнувшей мысли,- хотели что?

-Да я.…Не спится, вот и пришла. Думаю себе, спускаясь вниз: а не навестить ли Павла Петровича? Иду, гляжу: батюшки! Свет горит! А ведь уже за полночь. Спать пора. А вы вот сидите. Непорядок. Заболеете ещё.

-С чего мне вдруг заболеть? И так все окна закрыты, дышать нечем.

-Так это ж для вашего блага. Чтоб не простудились. Знаю я ваше здоровьице ещё с мальству. Совсем слабенькими были тогда.

-Марфа Ивановна!

-Не буду, не буду,- замахала она пухлыми ручками,- сидите, сколько хотите, не моё это дело, не старушечье.

-Ну что вы, в самом деле, Марфа Иванна!

-Сидите, сидите, что же вы вскочили, словно укусил вас кто? Али и вправду кусают? Дайте-ка мне на стульчик ваш посмотреть. Может, жук там, али клещ какой завелся. Непорядок,- она засеменила в сторону стола Павла Петровича. Тот посторонился, дав старушке вволю побеспокоиться о племяннике. Щурясь и придерживая очки, она нагнулась над стулом и стояла так с минуту.

-Ну, что там? – не выдержал Павел, облокотившись на стол руками.

-Да что-то не вижу пока никого. Видать, умчались, бестии. Я ж иду медленно, а они учуяли, да и вот,- она выпрямилась, и, схватившись за поясницу, молча удалилась, закрыв за собой дверь. Павел Петрович на всякий случай стул отряхнул и снова уселся. Потянувшись, он глянул на часы: ровно час ночи. «Снова ничего не написал…»

*  *  *

  Утро наступило неожиданно. Павел Петрович проснулся от звука резко раскрываемых штор.

-Что вы, что вы? Спите, рано ещё,- прокудахтала тетушка, с грохотом раскрывая окно. Ветер со свистом, словно всю ночь того и ждал, ворвался в комнату. Марфа Ивановна оглянулась на племянника – тот сидел на диване, растрепав глаза и не до конца ещё осознавая суть происходящего. А была ли суть?..

-Опухли, батюшка, совсем. Непорядок,- покачала она головой. Павлу Петровичу очень захотелось ответить что-нибудь язвительное, но он сдержал порыв. «Немудрено опухнуть,- думал он, - сама же вчера в девять вечера чуть ли не кастрюлю чая выпить заставила. Якобы «для пущей пользы».

-Ну, раз вы уже встали – пойду готовить вам завтрак. Я-то уже давно поела, - старушка ушла из комнаты, хлопнув, в довершение ко всему, ещё и дверью.

-Надо же, какой страшный сквозняк! Непорядок, - послышалось из-за двери. Павел Петрович в бессилии упал на подушку и прикрыл глаза рукой. «Господи, я ж отдохнуть сюда приехал, сил набраться, написать что-нибудь, в конце концов. Так где же он, отдых-то?»

Сон куда-то испарился, а на смену дреме пришло состояние невероятной разбитости. Снова сев, он искренне понадеялся, что на этом утре вся забота его тётушки исчерпает себя, и, наконец, можно будет плодотворно заняться работой. Тяжело встав с кровати, Павел Петрович чуть не упал, вовремя ухватившись за стоящий рядом кофейный столик. Постояв в неподвижности некоторое время, он, удостоверившись, что голова боле не кружится, стал переодеваться в дневное.

Он одел рубашку цвета безе и белые льняные штаны. Павел Петрович был человеком невысокого роста, полноватым, но наличие небольшого животика его нисколько не смущало. Напротив, он считал это своей (как он сам на днях выразился, будучи ещё дома) индивидуалистической чертой. И при всяком знакомстве с худощавым человеком он всегда намекал на его ущербность, и, вероятно, бедность.

Еще он был неприятен в ситуациях, когда его  не слушали, а что ещё хуже - перебивали. Впрочем, это не единственная особенность Павла Петровича. Лучший друг его, Роман Федорович, всегда подчеркивал в нём гордую осанку, видимую даже при полноте и малом росте, создающую впечатление человека с военным прошлым.

При ближайшем знакомстве  оказывается, что Павел Петрович – очень ранимый и добрый человек. Глаза его - зеленые, в обрамлении белесых и еле заметных ресничек. Нос немного искривлен – последствие давней драки с однокурсником. Впрочем, эта деталь даже украшает лицо Павла Петровича (по мнению некоторых особ женского полу).

Вещи почти всегда носил свободные и, почти всегда, в тон волосам. В общем, это человек приятной наружности. Умывшись, он шёл на кухню испить воды.

-А, это вы? Рано ещё, не готов завтрак. Посидите, почитайте Гинзанова.

-Не хочется как-то,- свёл брови племянник, отпив глоток из граненого стакана. «Специально она, что-ли?»

-Что, невкусная? – спросила старушонка, внимательно вглядываясь в лицо Павла Петровича, так же, как недавно смотрела на его стул.

-С чего вы это решили, тетушка? – отвернулся он.

-Ну, как же? Наморщился ведь.

-Я не по этому поводу.

-Да? А  я уж… ладно. Вы можете пока на рояле поиграть. Умеете же?

-Только если своё, импровизацию.

-Нет, нет! Тогда не надо. А то я уж больно  чувствительна к громким звукам стала,- Марфа Иванна сама себе кивнула головой то ли в знак согласия, то ли соболезнования. Павел Петрович ухмыльнулся: «Все-то она врет».

-Что это вам смешно стало вдруг? Увидели что?

-Да с чего вы взяли?! – он резко поставил пустой уже стакан на стол.

-Что же вы гремите-то? Нехорошо…

-Господи!..,- Павел Петрович вихрем понесся в кабинет и встал перед раскрытым окном.

«Ох и тетушка! Подарочек, каких вовек не сыщешь! А ведь именно мне попался!»

  Стоял он так пять минут, пока не спал жар. На улице пели птички и светило солнце. Где-то недалеко слышались радостные визги детей, купающихся в речке. Деревья в саду стояли, словно на сцене. Каждое хотело показать что-то своё, оригинальное, и в то же время привычно красивое, чтобы не бросалось зрителю в  глаза.

-ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ!!! Совсем с ума сошли?!! – старуха неслышно приблизилась к племяннику и, заорав благим матом, испугала того так, что он чуть было из окна не вывалился. Благо, внизу трава густая да высокая, а этаж первый.

-Я же что? Открыла, дабы поветрить. Вы же вчерась изволили выразиться против духоты, вот я и решила угодить.

-Да не простыну я, тётя, если каркать перестанете,- вырвалось у Павла Петровича.

-Ах, вот вы как, да? Ну-ну,- Марфа Ивановна засеменила из кабинета непривычно быстро.

Писатель вздохнул «ну вот, сегодня будет у меня время и для работы, и для отдыха, если не выгонит» В животе заурчало «Надо бы перекусить чего-нибудь» Вернувшись на кухню, он обнаружил на столе кувшин с холодным молоком.

Взяв большой стакан, Павел Петрович перелил себе половину и снова пошёл в кабинет. Не успел он выпить до донышка (а пил он медленно, смакуя), как вдруг схватило живот, да так, что уронил он стакан и сам упал на ковер, корчась от дикой боли.

Он сразу понял, в чём тут дело. Пол дня его рвало, пол дня знобило, и только к вечеру, когда зашло Солнце, ему стало полегче.

Павел Петрович сидел на диване. Белый, как саван покойника, и смотрел в одну точку на стене. Каждое движение отзывалось болью, поэтому он старался не двигаться вообще. В кабинет чинно вплыла Марфа Ивановна. «Ей бы ещё оркестр – вообще бы цены не было! А довольная-то какая! Конечно, племянничка любимого чуть до гроба не довела!..»

-Чего сидишь без дела? Ты же сюда работать, ересь всякую писать приехал, али что?

-Вы прекрасно знаете причину, по которой я вынужден сидеть здесь, на диване, а не за письменным столом. И писать, как вы изволили только что выразиться, ересь.

-Ах, тебе мои выражения не нравятся! А на мой вопрос ты, кстати, не ответил. Увильнул.

-А почему бы и не сказать? Скажу: вы, тетушка, вы отравили меня, добавив яд в молоко. Или что там у вас ещё приготовлено?

-А ты разве все мои тайники не знаешь? -  прищурилась Марфа Иванна.
-Какая глупость! Зачем мне знать?

-Ах ты тюлень трусливый! И ведь не сознается никак! Чего тебе надо от меня, паразит треклятый? Зачем приехал сюда, брехун постылый? Знаю, зачем.

Наследство получить хочешь, да? Когда я издохну? Ты ведь меня на тот свет отправить не сегодня, так завтра решился бы. Ведь так, мразь гнусная? Знай же теперь, что планы твои, бюрократ, я наперед знаю. На, выкуси! – бабка показала племяннику фигу. Тот смотрел на неё с удивлением и жалостью.

-Понятно мне теперь, чего ты такая вся заботливая вдруг стала. Хотела мою, якобы, бдительность, усыпить, а потом сделать ход конем. Ясно. Только вот что, тетушка. Я хоть и плох сейчас, но ответить смогу. Мне ваше наследство и в кошмарных снах не сниться, не то наяву. Я приехал к вам набраться сил и собраться с мыслями, дабы что-нибудь написать. Не думал я, что вы маразматичкой стали. Помню вас ещё с детства хорошо: всегда и на всех ругались, всем всегда были недовольны, и нечем вам было угодить. Я надеялся, что после смерти Родиона Семеновича вы станете спокойнее, но, увы, вы всё та же Марфа Ивановна. С вашего разрешения я останусь в доме на ночевку.

-Да чтоб ты сдох!

-Ну, вот и договорились,- улыбнулся Павел Петрович, потешаясь над пышущей гневом тётей. Она, не зная, что и сказать ещё, со всей силы хлопнула дверью и оставила племянника в кабинете одного. Он почти сразу погрузился в легкую дрёму и стал вспоминать детство, когда он каждое лето приезжал сюда вместе с родителями.

«Отец сидел за письменным столом, потом на диване, потом на подоконнике в кабинете, а мама помогала тетушке по хозяйству. Я же гулял всё время в саду, думал, что это дремучий лес, чудовищ искал а, не найдя, придумывал страшные сказки. Рассказывал их потом за ужином своим родным,  а те всегда потешались. А перед сном сестренке своей. Помню, боялась она, бедная, даже из дому наутро выходить. Хорошая девочка Настюша была. Так ведь я до сих пор так и не знаю, от чего она умерла. Господи, ей ведь тогда и десяти не исполнилось...»

  Павел Петрович почувствовал, что озноб спал. Он осторожно вылез из-под одеяла, встал и медленно подошел к окну. Раскрыв его, жадно вдохнул ночного воздуха. «Темно, хоть глаз выколи, а ведь полнолуние должно быть. И дождем пахнет»

  Он опустил слезящиеся глаза на белый подоконник, потом отошел от окна и стал бродить  по комнате, бросая мутнеющий взгляд то на часы, то на диван, то на стол, то на книжный и платяной шкафы, картину. Остановившись перед ней и слегка пошатываясь, он закусил нижнюю губу. Его сознание вдруг отчетливо напомнило бледному хозяину причину, по которой эта картина вызывала страх. Но не обычный, свойственный всему живому, страх смерти, нет. Это был суеверный страх.

 «Помню, помню…Очень я хорошо плавал и бегал на речку. Мама говорила мне всегда, чтобы я долго в воде не был, потому что это вредно.  Просила, чтобы я никогда один не плавал, чтобы с собой брал ребятишек из деревни. А в тот день  все по домам сидели – похолодало вдруг, а им, видимо, надеть нечего было. А я решил пощеголять новым костюмом. Походил по деревне, да только без толку. Никто не выходил. Тогда я решил пойти на речку искупаться…

Все знали, спасибо тетушке, что я очень болезненный и при всяком удобном случае мне об этом с издевкой напоминали. Хотя..,- Павел Петрович вернулся к окну, чувствуя, что ему не хватает воздуха,- может, это была детская впечатлительность? Но это сильно задевало моё самолюбие и я решился на отважный, как я тогда думал, поступок..,- его словно поглотило видение  из прошлого,- вода в речке холодная, а костюм намок и ко дну потащил. Ох как я тогда испугался! Да только до берега добраться так и не получилось…

И вот я задумал окунуться с головой, костюм смочить, да снова в деревню заявиться, показать всем, что смог. Хотел показать, что здоровее их, только вот получилось… А ведь мне не поверили, когда я всё рассказал честно, сказали – очередная сказка. Боялись правде поверить,наверное. Жалко мне их тогда стало, всех их…

Пытался растолковать, что мир гораздо шире и глубже, чем мы видим и знаем. И на то нам глаза обычные даны, чтоб мы до остального, что скрыто, сами своей мыслью доходили. Ан нет! Многие, многие… Да что там, они всё могут, только не хотят, вот в чём ужас-то! И ведь просто слушать не хотят, уши руками закрывают и продолжают верит в то, что их коробка, клетка, куда они сами себя запрятали, есть Вселенная. И как же это всё..., -Павел Петрович схватился за голову и, шатаясь, упал на диван, - о себе надо подумать…Неблагодарное это дело – людей учить...,- писатель окончательно потерял сознание и очнулся только через пару часов.

Когда он открыл глаза, в дверь его кабинета постучали. Еле передвигая ноги, он встал с дивана и открыл. Там стояла незнакомка дивной, неземной красоты – серебряные в лунном свете волосы, струясь, словно шелк, спадали на белые плечи, прикрытые платьем, которое развевалось на ветру.
-Здравствуй, Паша,- сказала она, загадочно улыбнувшись,- пустишь меня?

-Я… да, - прохрипел он и, прокашлявшись, спросил,- мы разве с вами знакомы?

-Конечно, но только ты никогда меня не видел, а я с тобой от рождения самого. Пустишь на порог-то?

-Да, да, проходите. Тут, правда, прохладно,- Павел Петрович засуетился, почувствовав, что эта девушка может сказать ему то, о чем он, быть может, даже всем сердцем желая, догадаться не может,- наверное, будет лучше закрыть окно?

-Закрой, сейчас дождь с грозою будет, может окна сквозняком разбить.

-Я сейчас, - писатель  оторвался от чудной гостьи взглядом и стал спешно закрывать окно.

Отряхнув без надобности руки, он повернулся, но в кабинете уже никого не было. Он рванул было к двери, но она оказалась заперта. Павел Петрович застыл, словно в испуге, но это было нечто иное. Новое, прекрасное чувство наполняло его сейчас. Его ум просветлел.

Он вернулся к окну – за стеклами виднелась застилающая всё небо туча. Ему вдруг захотелось дать этой черной, трепещущей  в небе массе иное, грандиозное название, которое соответствовало бы размерам этого прекрасного, безусловно, природного явления. Но, так ничего и не сумев придумать, он с благоговением наблюдал трагедию.

Деревья в саду гнулись под грубым натиском северного ветра. С них то и дело срывались неокрепшие ещё листочки. Трава под окном покорно прижималась к земле. Вдруг совсем рядом с домом сверкнула ослепительная молния, озарив мрак. Мелькнувшую безумную мысль в голове Павла Петровича прервал оглушительный силы раскат грома, заставивший дрожать пол под ногами и сотрясая воздух.

  Мужчина, словно повинуясь чьей-то воле, раскрыл окно, сел на широкий подоконник, перевернулся и спрыгнул на траву. Его сносило порывами ветра вправо, но ему нужно, необходимо было пересилить стихию. Когда он сделал несколько шагов от дома, позади послышался звон разбитого стекла, но этот, чуждый природе звук, тут же поглотил ветер.

Павел Петрович уверенно шёл через садовые деревья. По щекам, плечам отовсюду сыпались удары сотни хлыстов. Получая ветвями удары по рукам, которыми он прикрывал глаза, Павел, наконец, дошел до калитки. Она была заперта. Писателю нужно было скорее покинуть этот двор и он, сетуя на избыточный вес, стал карабкаться по кованым узорам калитки, которая была на голову выше самого Павла Петровича.

Когда он уже добрался до остроконечного верха и стал было перекидывать ногу на другую сторону, калитка вдруг открылась и он, ухватившись за острие рукой, удержался и не упал. Ветер, резко сменив направление, раскрыл калитку и со всей силы ударил о забор.

Взвыв от боли в колене, несчастный писатель окровавленной ладонью схватился за верх каменного забора и, подтянувшись, пнул калитку что есть мочи. Та хлопнула, вернувшись на место и больше не двигалась. «Да что за чертовщина!»- воскликнул в мыслях Павел Петрович, испуганно смотря вниз, хотя до земли оставалось всего ничего.

Закрыв глаза, он упал в траву, которая здесь, на поле, была по колено и под ветром была как озеро, колышущееся волнами. Увидев ушибленное до крови колено и раненую ладонь, писатель воодушевился ещё больше и, подгоняемый ветром в спину, побежал в сторону реки.

  Вода шумела так же, как и в детстве, когда он был здесь в последний раз.

-Я вернулся! – крикнул что есть мочи Павел и, сняв рубашку, пустил её по ветру. Она вырвалась из рук хозяина и, взмыв высоко вверх, вдруг камнем упала в воду и исчезла в бурлящем потоке… «Значит, именно так суждено?..»

Молния сверкнула в десяти метрах, расколов надвое стоящее на другом берегу огромное дерево. Он закрыл глаза и сделал несколько шагов. Холодная вода коснулась босых ног, живота… Он впервые в жизни слышал гром под водой. Сливаясь с шумом течения, он приобретал новые оттенки звучания, соединив в себе две стихии…

…Взору Павла Петровича предстали картины из жизни, стремительно его покидавшей. За миг, предшествующий смерти, он видел самых дорогих ему людей. Маму. Она сидела на стуле перед гробом Настеньки и горько плакала. Саму сестренку, когда она была ещё жива, её детскую улыбку. Видел он и отца – тот стоял, опустив взгляд, стараясь сдержать слезы. Видел Павел Петрович и свою любовь. Соня молча смотрела на него и протягивала руки. Ему так хотелось взять её ладони в свои и сказать то, что не мог сказать раньше: что он любит, бесконечно любит её!..

Между ними встал седой старик и, смотря умирающему в глаза, понял всё то, что писатель пытался высказать в своих рассказах, в попытках поделиться переживаниями с друзьями, которые никогда не понимали его. Этот старик в белом балахоне был воплощением вселенской мудрости…Павлу так и не удалось коснуться протянутой руки Сонечки… 

…Солнце. Он лежал на берегу, наполовину в воде, и смотрел в небо, плача от счастья. Поют соловьи. Павел Петрович зажал в левой руке горсть земли, а правую держал у сердца. Где-то неподалеку послышались детские голоса.

-Эй, гляньте! Пьяный! – засмеялся один.

-Да не мертвяк, точно говорю, - равнодушно заверил второй.

-Вы чего, не видите? Он же дышит! Дяденька, вы как?  - юное испуганное личико наклонилось над писателем.
 
* * *

-Утопиться хотели, что-ли? А почему? – осторожно спросил мальчик, когда они подходили к дому Марфы Ивановны.

-Я знал, что, если суждено, то выживу, а если нет – то стану частью этой речки. Согрешил я, Паша, согрешил.

-Так вы водой очиститься хотели?

-Я тогда,правда, в бреду был, но… Понимал, куда иду и на что. И нисколько не жалею о сделанном. Я очистил душу, теперь мне очень легко.

-Вы странный,очень странный!

-Пашка, -мужчина улыбнулся и погладил мальчика по голове. Калитка и дом были отперты. Попрощавшись с новым знакомым и обещав зайти в гости, писатель зашел внутрь. Марфа Ивановна стояла посреди прихожей бледная и осунувшаяся.

-Паша,Пашенька,прости меня, старую! Совсем из ума выжила! – она нервно заламывала руки.

-Ладно вам, тётя. Прощаю, да и вы меня…

-Что ты,что ты!..- она подбежала к племяннику и крепко обняла его, уливаясь слезами.

   В этот вечер,доев пирог с яблоками,одухотворённый Павел Петрович принялся за книгу.