Перекрёсток, ч. 1

  На жену лесника наорал пень.
  Таких потрясающих заявлений Шоно слышать ещё не приходилось. А ведь к травникам со всяким ходят – от бытовых болячек и до просьб о ворожбе. Ага, как будто он ведун средневековый. Даром что комплекция как у битюга на полставки. Одна баба как-то вообще припёрлась с заявлением, что её кот де оборотень, который по ночам превращается в барана и трахает овец в отаре брата. Насчёт оборотня тогда ничего узнать не вышло, но вот озабоченного "барана" к концу недели изловили. Хозяин местного ларька после обозвал Шоно "шаманом". Так и приклеилось.
– Она у тебя точно не полетела кукухой?
  Шоно внимательно глядел на того самого лесника, как раз сидевшего на стуле напротив. Черноволосого, лет за пятьдесят, с явно бурятскими корнями. Лесник пялился в рюмку с мутной самогонкой, точно такая же стояла и перед "шаманом". Интересно, из чего гнали эту пакость.
– Дк… я ж тоже поначалу так подумал, – мужик рассеянно пожал плечами. – Ну, померещилось… напридумала… С какой бабой с перепугу не случится?
– …"но"?
  Бурят посмотрел на "шамана" исподлобья. Здесь, за старым грубым столиком, у маленького пыльного окошка лесник выглядел совсем не таким суровым, как в иную бытность. Сумрак сторожки скрадывал и седины, и многолетнюю мудрость, и силу духа, и сейчас мужчина казался самым обычным, напуганным неведомой чертовщиной сельским мужичком.
– Но я же не дурак совсем, Чона. Я ж по этому лесу восемнадцать лет хожу, каждую кочку тут знаю. Да когда такое было, чтоб я от какой-то коряги шарахнулся? Чё я, мешком пуганный?..
  Взгляд лесника на секунду показался Шоно умоляющим. Как будто он сам не до конца себе верил и потому отчаянно нуждался, чтобы в него поверил кто-то ещё.
– А тут напугало?
– Дык в том-то и дело! Я ж даже медведя никогда не трухал. Всегда умел себя вести, чтоб зверя не дразнить.
"Шаман" поморщился:
– Рассказывай как есть уже, Наран. Достал тянуть кота за яйца.
– Ну так я и рассказываю!..
  Шоно глубоко вздохнул. Прямо случай коллективной истерики какой-то.
  Лесник молча опрокинул стопку в глотку и, морщась, потряс головой. Третью уже не закусывает. Шаман окинул взглядом стол, собственную рюмку, к которой так и не притронулся, нарезанную крупными ломтями солонину на доске, куски чёрного хлеба… Если так пойдёт, до конца истории они не доберутся. И свойственная местным способность пить как лошади дело не спасёт.
– В общем, сходил я туда, – наконец продолжил лесник. – Думал, посмотрю, может… следы найду. Пойму хоть, что за зверь мою бабу так перепугал.
  Он снова замолчал. С прежним растерянным видом уставился в окно. Видимо, в сотый раз прокручивал воспоминания, никак не желавшие аккуратно уложиться в его голове.
– Ну? И что за зверь-то? – не выдержал шаман.
– А вот не знаю, Чона! – лесник сделал резкий жест руками. – Не знаю!
  Достав из кармана отсыревшую пачку папирос, мужик взял со стола коробок и вытащил спичку, собираясь закурить. Шоно нахмурился.
– В смысле, "не знаю"? Ничего не нашёл или не знаешь, чьи следы?
  Лесник глубоко затянулся и выдохнул дым. Табачная смоль в маленьком помещении тут же повисла густой завесой, цепляясь за мебель. Зажав папиросу в зубах, лесник откупорил двухлитровый пузырь и щедро плеснул бурой жидкости в свою стопку.
– Нашёл я следы, – не поднимая глаз, пробормотал он. – Но я таких зверей, Чона, за всю свою жизнь никогда не встречал. Даже сравнить не с чем. Земля вокруг вся задрахлена, как ветками исхлестали. Но сама-то соль не в том.
  Лесник снова глубоко затянулся. Посмаковав дым, выпустил его через нос и потянулся было за рюмкой, но почему-то передумал.
– В общем… не знаю. Не знаю, что за ухдоо такие следы оставляет, но зуб даю – она там ещё.
  – В лесу? – уточнил Шоно.
  Мужик молча забросил содержимое стопки в рот и, морщась, быстро закивал. Зачем-то хлопнул себя по грудине, схватил с доски пласт мяса и, занюхав, положил обратно.
– Я, знаешь, вот только начал след рассматривать – а тут вдруг как зашипело! Я и не понял сначала, откуда. Ружьё-то вскинул, начал высматривать, а оно мне – понял?! – человечьим голосом шипит! – лесник, вытаращив глаза, сам заговорил свистящим шёпотом. – Вот не поверишь, чисто человечьим!
  Шоно подавил порыв усмехнуться.
– И чего шипит?
– А пшёл, говорит, вон отседа! Пока, говорит, под ёлкой тебя не зарыл!
  Лесник поднёс папиросу к губам.
  Тихо цокнув, Шоно покачал головой.
  Таких вот историй он слышал штук по десять за сезон. Большинство было красочными байками для поддержания беседы, а причиной оставшихся чаще всего оказывались шибко весёлые полудурки, решившие сыграть на страхах суеверных соседей. Когда и как так повелось, что со всем этим цирком сельчане пёрлись именно к нему, Шоно уже не помнил. Может, люди просто ищут способ сделать жизнь ярче, может, посплетничать с живущим на отшибе села травником с "приветом" интереснее, чем с соседками. А может, внимательный взгляд карих глаз "шамана" располагал чуть приукрасить – без злого умысла, просто ради оживления беседы.
  Лесник выдохнул дым и в очередной раз потянулся за бутылкой.
– Ну и… я ему со страху: сам, говорю, пшёл! Щас, говорю, дробину в задницу словишь – быстро умотаешь с моего лесу! А он мне, знаешь, что? – мужик опрокинул рюмку, на сей раз даже не поморщившись. – Это мой, говорит, лес! И таким матом меня покрыл, Чона! Я половины не понял! И шипит, и рычит, а ветками ещё затрещал – я думал, там и кончусь.
  Шоно не удержался и коротко рассмеялся. Очень уж живая вышла картинка.
– А ты чё?
– А чего я? – лесник развёл руками, наконец обнаружив в движениях некоторое опьянение. – Я стрекача оттуда. А ты бы чего сделал?
  Шаман почесал затылок, окинув взглядом пыльную сторожку.
– Не знаю.
  Лесник приподнял брови, одновременно опустив уголки губ, будто говоря "вот и я не знаю". Курево и крепкий алкоголь сделали своё: мандраж прошёл окончательно, и лесник начал постепенно погружаться в мягкое осоловение.
– Ладно. – Шоно лениво поднялся из-за стола, попутно с неудовольствием вспоминая, какой низкий в сторожке потолок. – Посмотрю схожу завтра на ваш истеричный пень. На карте мне место означь, пока не уснул.
– Пасиб, Чона, – пробормотал лесник – и в который уже раз опрокинул стопку. Крякнул. Понюхал рукав. Положил в рот ломтик мяса. – Родина не забудет.


  Лес бормотал.
  Не шептал, не пел, не скрипел и рычал – бормотал. Тяжко вздыхая, изредка глухо треща ветками – слишком старый, слишком дремучий, чтобы притворяться безопасным.
  Наверное, только близкий к духам человек способен ощущать лес как один огромный организм. Древнего седого старика, заросшего мхом и засыпанного иголками, из-под которых выступают неправдоподобно огромные корни. Там, где родился Шоно, Тайга никогда не была неприветливой. Не настолько, как здесь.
  Лес бормотал не первый месяц. Будто колоссальных размеров декорация к фильму ужасов, старик ворчал и бухтел не переставая.
  Шоно потрогал шершавый бок ближайшей сосны. Ствол тёплый, но прикасаться к нему дольше необходимого не хотелось. От дерева веяло чем-то отвратительным, вызывающим противный мелкий озноб по локтям.
  Шаман уже забрался на полдюжины вёрст вглубь чащи – здесь, далеко от хоженых троп тонким и слабым деревьям места не нашлось. Косматые лапы закрывали почти всё небо, у бурых узловатых корней, покрытых мшистым ковром и хвоёй, царил застарелый полумрак. Сырой холодный воздух ещё пах грибами и какой-то ягодой, но чем дальше в бор забирался шаман, тем больше над всеми прочими запахами преобладал хвойный.
  Прекрасный осенний денёчек.
  Вторая старуха-сосна у тропы тоже не была ему рада. Как и следующая, и следующая… Деревья все как одно излучали недовольство, кто – холодное, а кто – острое, почти яростное. Были бы собаками – наверное, покусали бы.
  Если верить нестройным описаниям лесника, большая часть пути уже пройдена. Скоро должна начаться запущенная просека. Бор в военные годы активно вырубали – на доски, на дрова, да и просто ради расчистки места. Со временем посреди непроходимой чащи образовалась обширная проплешина. Однако позже, годов с пятидесятых, просеку забросили. Шрам на теле леса за десятилетия зарубцевался, и следы человеческого пребывания окончательно растворились во времени.
  Слева заскрипело. Странный звук. Хруст старой размокшей древесины, больше похожий на рык. Только деревья ведь не рычат… Оглянувшись через плечо, Шоно рефлекторно потрогал кобуру на поясе. Брать с собой ружьё он отказался: слишком громоздкое, но идти в чащобу совсем без оружия было глупо.
  Скрип повторился. И почти сразу перешёл в затихающий шелест. Лес тяжело вздохнул.
  То ли мнительность проснулась, то ли недовольство леса дало по нервам…
  Что тропинка наконец вышла на старую просеку, Шоно понял, когда случайно наткнулся на тонкую ель. Вряд ли больше метров трёх в длину, хилую, отчаянно тянущуюся к солнцу. Пространство стало светлее и просторнее, появились молодые деревья, но даже они зло щерились иголками. Явно брали пример с престарелых соседок. Птицы пели где-то очень высоко, почти неслышно. Здесь же, у земли отвратительную гнетущую тишину нарушал только ветер. Ни шороха белок, ни писка комаров…
  Шоно недовольно покачал головой:
– Да что ж тебя так напугало-то, старичок?
– Эт-то тебе боятьс-ся надо, – прохрипело сзади.
  Шаман замер. Кожа на руках покрылась гусиной кожей, он едва сдержал порыв ругнуться. Ругань духи не любят. Эту нехитрую истину его наполовину русская душа усвоила ещё в раннем детстве. По необъяснимым причинам мат, в особенности русский – одно из сильнейших средств для изгнания нечисти. Возможно, поэтому его родня по другой линии, жившая в тесной связи с духами многие столетия, считала брань едва ли не грехом.
  Пальцы сами собой накрыли рукоять пистолета. Пули духу ничего не сделают – естественно он знал. Но рефлекс – увы, рефлекс. Стараясь не делать резких движений, Шоно медленно оглянулся.
  Никого.
  Ничто не шевелилось в траве, не шелестело в ветвях, не подавало ни единого признака жизни. От унылой серо-бурой чащи всё ещё исходило ощущение угрюмой враждебности, но драться ёлки пока не лезли.
– Бояться – чего? – осторожно уточнил шаман.
  Другой, шаря глазами по рядам деревьев и разговаривая с пустотой, наверняка ощущал бы себя идиотом. Шоно идиотом себя не считал. Он не сомневался в том, что слышал.
– Пшёл вон! – вдруг рыкнуло в ответ.
  Шаман от неожиданности втянул голову в плечи. Источник рыка должен был быть совсем рядом – буквально в нескольких шагах! Но где именно, он не знал. Не куст же, в самом деле, на него рычит.
 Хотя жена лесника вообще на пень грешила…
  Пень, к слову, тоже имелся. Заросший травой, сухой, растрескавшийся, весь в паутине. Длинные узловатые, как у всех здешних сосен, корни вымыло из грунта, и пень стоял на них как на ногах. Из-под этих "ног" уже проглядывал двухгодовалый хвойный самосев. Окружающие пень заросли дикой брусники были настолько густыми, что вполне могли бы скрыть и волка. Или пару рысей.
  Шоно поморщился. Только говорящих зверей ему и не хватало.
– Покажись, – он вытащил пистолет. – Не стесняйся.
  Земля загудела. Неслышный уху, но ощутимый костями низкий перекатывающийся гул поднял дыбом волосы на затылке шамана.
– …у-у-упр-р-р… – древние сосновые корни заскрипели, будто выпуская из-под земли неведомое чудище, – …р-рямый в-в-валан-н-ндай…
  Шоно попятился. Почва перед ним пошла трещинами, вспучилась, комками осыпаясь с мокрой древесины. Пень, кусты рядом, пара молодых ёлочек и даже здоровый валун в пояс высотой шевелились, расталкиваемые лезущими на поверхность корнями.
– …у-у-угур-р-ряло!
  Ни одна живая глотка не могла выдать такие звуки. Сухой, скрипучий, ломкий рык выговаривал слова, будто перемалывал зерно жерновами. Корни вылезали на поверхность, напоминая раздражённых змей. Шаман не сразу сообразил, что все они в итоге оказывались частью старого уродливого пня.
  Вот тебе и "померещилось бабе".
  Шатаясь и скрипя, пень поднимался над землёй. Не удержавшись, Шоно шёпотом ругнулся.
  Раздался гулкий треск. Пень раскололо на две неравные части. На миг зависнув на зубце истлевающей коры, меньшая часть вдруг хрустнула и – взорвалась. Десятки мелких гнилых щепок, дрожа, будто намагниченные зависли в воздухе в сантиметрах вокруг места "взрыва".
  Внутри трухлявого тела клубилась чернота. Мелкой пылью выплёскивалась через скол, билась о стенки, сочилась из трещин.
– С-сказал, пшёл вон!
  Чёрный рой внутри ствола ухнул во все стороны, и от пня откололся новый кусок. Шоно невольно шарахнулся. Щепки-осколки зависли у второго бока, будто подвешенные за верёвочки, вздрагивая и шевелясь вместе с "телом", от которого отвалились. Щербатые изломанные корни когтями вгрызлись в ту же почву, из которой поднялись. Древесное чудище, ставшее теперь на голову выше шамана, нависло над ним разозлённым пчелиным улем в деревянном коконе.
  Да. Можно представить, что так взбаламутило чету несчастных лесников.
  Сердце шамана громко колотилось где-то в брюхе. Плечи и спину свело от напряжения, по затылку ползали мурашки. Мышцы ног подрагивали от желания дать дёру.
  Но "пню" ведь только то и было нужно.
  Что толку ломиться в лес с миротворческой миссией, если при первой же опасности стрекачить обратно? И что толку в прозвище "шаман", если ты не способен договориться с каким-то чёрным пыльным любителем пней?
– Я т-тебе не враг, – кое-как справившись с собой, выдавил Шоно. – Я в этом лесу ни одного куста зазря не обидел.
– Прих-хо-одите сюда, вымес-ски, – будто не слыша, продолжал "пень". – Тв-ворите, погань, что х-хотите. Землю тр-равите! Жив-вое мер-р-ртв-вите! Вс-сех теперь з-закопаю, бзыр-рей!
  Тело пня натужно заскрипело, готовое, кажется, окончательно развалиться на части.
– В-в-в болоте утоплю!
  Шаман из последних сил давил желание развернуться и бежать. Пень хрипел и крошился, выдавливая звуки, лишь отдалённо похожие на речь. Что будет, если дух-матершинник со злости совсем развалит своё обиталище, Шоно не знал. И выяснять совершенно не рвался.
– Кто травит землю? Ты видел их?
  Добиться от бушующего лесного духа диалога – задачка та ещё. Духи не склонны мыслить тактически, они не строят логических цепочек и не желают продумывать будущее – зато они помнят прошлое и реагируют на настоящее.
– Твои сор-родичи! Выглядь дв-вуногая! Твои! Ты и з-знать должен!
  Корни снова вспучили почву. Комья земли полетели во все стороны, будто из-под лап рассвирепевшего пса. Только сейчас Шоно осознал, что почти опустился на карачки в попытке защититься от камней и щепок.
– А если я тоже хочу их наказать?! Я люблю этот лес! Я хочу помочь. Покажи, где они!
  "Пень" злобно загудел, но рвать корнями землю прекратил. С минуту он натужно скрипел остатками своих деревянных боков, видимо, что-то соображая, и наконец слегка унялся.
– У юж-жной окраины бора.
– Где старый трансформатор что ли? – осторожно уточнил шаман – и тут же отпрянул: "пень" яростно затрещал, снова вздымаясь на корнях над землёй.
– На юге! Твоя пр-роблема найти! Твои р-р-родичи! Ус-словился – делай!
  И пень, внезапно опустев, с хрустом осел набок. Осколки, висевшие в воздухе, посыпались на землю. Вокруг разлилась тишина. Кажется, ярость бушевавшего лесовика заставила притихнуть даже ветер.
– …да не родичи они мне… – пробормотал Шоно.
  Ему никто не ответил. Мёртвая и абсолютно пустая колода на гнилых корнях теперь напоминала скорее череп вымершего чудовища, чем чьё-то тело. Дух, наполнявший её, исчез. А с ним исчезло и ощущение жизни. Исчезло не только из пня – со всей опушки.
  Шаман вздохнул.
  Значит, лес страдает. Лесу больно. Вот почему он так недружелюбен. Лес ранят и травят. И живущие в нём духи ожидаемо злятся.
  Что ж. Выяснить, в чём тут дело, всё равно придётся. Сделка, не сделка, а лес этот – часть его дома.
  Сверившись с картой, Шоно убрал в кобуру пистолет, который всё это время держал в руке, огляделся и пошёл в указанном "пнём" направлении.